Страница:
— Никак нет, — объявил мне лейтенант.
— То есть? — удивился я. Мне казалось, что я все изложил внятно.
— Я не имею права вас бросить, босс, — торжественно произнес Цокин. — Я готов погибнуть вместе с вами.
Я рассердился. Он, видите ли, рад пожертвовать собой ради дорогого дона! Психушка. Боюсь, что игра в мафию зашла слишком далеко. Надо окоротить героя, босс я или кто?
— Щенок! — процедил я сквозь зубы и влепил Цокину добрую пощечину. — Ты будешь делать только то, что я сказал. Если я погибну, а ты уцелеешь, значит, так надо для НАШЕГО ДЕЛА.
Монолог этот был до омерзения киношный, но только такие штуки могли вразумить этого лейтенанта мафии из среды монтеров. Цокин схватился за щеку и сказал покорно:
— Да, босс.
— Тогда сверим часы, и я пошел, — сказал я миролюбиво. Мы оба взглянули на циферблаты, а потом я стал спускаться по лестнице, оставив бедного Цокина переживать за меня. Я искренне надеялся, что теперь, после моего внушения, он не станет проявлять инициативы. Не знаю, чем для меня закончится сегодняшний поход, но уж для Алексея любая самодеятельность могла иметь единственный — и трагический — финал. Меньше всего мне хотелось подставлять Цокина под пули. Должен ведь я быть в ответе за того, кого приручил. Кажется, это Экзюпери, «Маленький принц». Хотя не уверен.
Чтобы попасть в офис агентства «Пряник», надо было войти через центральный подъезд, свернуть по коридору направо и подняться на второй этаж по боковой лестнице. Первый этаж был жилой, и лишь на втором поселилась пара контор. Хотя, по-моему, только пряниковская точка функционировала бесперебойно; его соседи по этажу любили устраивать себе выходные и отпуска. Короче, были несерьезными бизнесменами. Пряник рассчитывал со временем выжить с этажа этих лоботрясов и приобрести все остальные помещения для своего агентства. Тогда здесь можно было бы разместить мини-типографию, печатать буклеты, каталоги книжных выставок и прочую столь необходимую в его деле бумажную чепуху.
Не доходя метров пяти до двери подъезда, я расстегнул верхнюю пуговицу плаща так, чтобы залихватски высунулся край моего фирменного белого шарфика. Кепку же, напротив, я натянул поглубже, а затем перешел с делового шага на неуверенную иноходь довольно-таки подвыпившего плейбоя. Такого, который уже набрался, но еще неплохо держится на ногах и не пьян в дупель. В доппель, черт его подери. Одним словом — навеселе.
— Есаул-есаул, не руби саксаул… под которым присел аксакал… — радостно пропел нетрезвый плейбой, входя в подъезд.
Если не считать моего пения, первый этаж был тих. Я же, со своей стороны, старался не орать, а эдак культурно напевал. Со стороны лестницы послышался шорох. Это были определенно не местные жители и не пряниковские соседи-бизнесмены. Так, засада. Но ждут они отнюдь не элегантного пьяницу. Значит, подпустят поближе.
— Та-ак… — протянул я противнейшим голосом, тычась в каждую дверь, словно молоденький щенок. — Третья квартира… четвертая квартира… пятая… а куда они дели восьмую?… — С каждым шагом я все ближе придвигался к лестнице. Полицейская дубинка в любую секунду могла прыгнуть из рукава в мою правую руку. Но первый ход обязаны были сделать они. Яков Семенович — гуманист. Он, к вашему сведению, старается не бить первым. Если возможно, то только в ответ. — И где же восьма-а-а… — С этими словами я свернул к лестнице.
Мне навстречу выступила немедленно серая тень и замахнулась. Всего теней было две. Они рассчитывали одним ударом вырубить не в меру любопытного алкаша, сунуть его отдыхать под лестницу и продолжать наблюдение. Но вышло по-иному.
— Есаул-есаул… — пропел плейбой в шарфике, ловко уклонился от удара и немедленно опустил свою дубинку на голову серого. Р-раз! И для страховки — еще разок! — Что ж ты бросил баул, и куда потерял саквояж? — Серый сейчас же обмяк, и я швырнул этот груз на руки его напарнику. Тот машинально подхватил обмякшее тело и доверчиво подставил мне голову в серой велюровой шляпе. Подозреваю, что я поступил не по-джентльменски: не стал ждать, пока второй из серых освободит руки от туши первого и примет боевую стойку. А просто с размаху врезал пару раз по серому велюру. Теперь они наконец повалились оба на пол. Обнявшись крепче двух друзей. Я надеялся, что их падение произойдет сравнительно тихо, однако ошибся. Одна из велюровых шляп скатилась с серой головы еще до окончательного падения, и эта голова, ничем не защищенная, ударилась о близлежащую (точнее, стоящую) трубу. Не знаю уж, в какой степени пострадала от этого голова, но тишина была неприятно нарушена звуком удара. Затем я услышал скрип и понял, что на втором этаже начинает медленно открываться дверь из пряниковского офиса. Кто-то, по-моему, был удивлен, что нетрезвое пение закончилось с таким шумом.
Я мысленно прикинул расстояние и понял, что никак не успею добежать до пряниковской двери к тому моменту, как она откроется. Но и стрелять было рано: эти старые подъезды — гулкие, как барабаны. Одного выстрела достаточно, чтобы тут все гремело. Я предчувствовал, что стрелять сегодня еще придется, но торопить это мгновение было самоубийственно глупо. Делать нечего — придется заняться метанием бумеранга. Я взвесил дубинку в руке, тщательно прицелился и представил себя австралийским аборигеном. Значит, вот там, в дверях, сейчас появится носорог, в велюровой шляпе. Домашний такой носорог, уже немного цивилизованный. Дверь послушно отворилась, и я снизу увидел сначала не шляпу, а то, что под шляпой: удивленную голову. В удивленной руке был зажат удивленный пистолет. Я думаю, удивление носорога стало еще более полным и окончательным, когда дубинка со всей скоростью ударила его по лицу. Возможно, в то мгновение он вообразил, что вернулась пора детских сказок и заколдованная дубинка, издали руководимая Емелей, действует в автономном режиме. Когда он очнется, подумал я, интересно будет расспросить его об ощущениях. Пока же любитель сказок шлепнулся внутрь помещения и издал при падении звук, еще более громкий, чем его коллега снизу. Раздумывать было уже некогда: я пулей взлетел вверх по лестнице, на ходу выдергивая из кобуры свой «Макаров». Три секунды неожиданности у меня есть, на четвертой они опомнятся.
В офис Пряника я ворвался точно между третьей и четвертой секундами, когда еще оставшаяся дееспособной парочка захватчиков пыталась переходить к активной обороне. Я навскидку выстрелил в одного из двух, перепрыгнул через уже пораженного дубинкой носорога и заорал оставшемуся:
— Ну!! Руки!! Стреляю!!!
В принципе, можно было так и не надсаживаться. Шумовое оформление создали уже без меня. Захватчик офиса, пораженный моим первым выстрелом в ногу, взвизгнул от боли и повалился на письменный стол, покрытый якобы парчой. Древность стола была поддельной, как и все древности у Пряника, а потому крышка легко разломилась, и раненый, стеная, упал в псевдопарчу и в обломки.
Захватчик, оставшийся невредимым, послушно поднял руки. Я понял, что недаром доверился инстинкту и оставил на развод именно его. Кажется, он и был старшим в этой команде. По крайней мере, у него наличествовала фирменная ивовая борода и вообще он чем-то походил на покойного Петра Петровича.
— О, Яков Семенович! — спокойно сказал очередной бородатый, приглядываясь ко мне. — Даже не узнал сначала, богатым будете… Если, конечно, УСПЕЕТЕ разбогатеть.
— Где Пряников? — крикнул я, угрожающе поводя пистолетом. — Считаю до трех!
Ивовый бородач улыбнулся:
— Здесь ваш Пряников. Да вы не нервничайте так. Я вот поспорил со своими коллегами. — Он небрежно кивнул в направлении поверженного носорога и раненого, который уже не визжал, а тихо поскуливал у стены. — Они были уверены, что после того, как вам подали условный сигнал… да, с аптекой это у него хитро получилось… после сигнала сюда вы точно не придете. А вот я, представьте, был уверен в обратном.
— В чем же вы были так уверены? — подозрительно спросил я. Не нравилось мне это спокойствие. Может, следовало бы для острастки выстрелить у него над ухом и сбить гонор? Но я экономил патроны.
— Вы — честный человек, Яков Семенович, — с укоризной объявил мне бородач, как будто уличал меня в какой-то мелкой, но стыдной детской шалости. Вроде битья лампочек в школьном туалете. — У вас принципы. Вчера, читая ваше досье, я просто наслаждался. Я сразу понял, отчего вы книжками занялись. Вы весь оттуда, с библиотечной полки. Один за всех — все за одного, сам погибай, а товарища выручай… и за прекрасную за даму полсвета вызвать на дуэль.
— Это плохо? — заинтересовался я. Если он решил трепаться, я так и быть, дам ему поговорить. Минут десять, не больше,
— Это глупо, — не задумываясь, отчеканил бородач. Для него, как видно, вопрос был давно решен.
— И тем не менее, — сказал я. — Вы у меня на мушке, а не я у вас.
— Ненадолго, — обнадежил меня бородач. — Вам повезло в «Олимпийце», вам повезло в «Шереметьево». Но раз вы теперь один и за вами никто не стоит… Вам крышка.
— Что значит теперь? — полюбопытствовал я. — А раньше — кто за мной стоял? А?
Ивовый бородач досадливо поморщился:
— Бросьте, бросьте, Яков Семенович! Не разочаровывайте меня, не изображайте тут Красную Шапочку… А то мне придется слово «честный» взять назад. Признаюсь, ваши хозяева — люди очень серьезные и весьма изобретательные. Вы заставили нас изрядно понервничать. Идиотская шуточка с романом Макдональда нам попортила много крови. Но то, что вы не взяли деньги из сейфа, сразу дало нам ключ… Хотя отныне все это не имеет никакого значения. Ровно никакого, Яков Семенович!
— Интересно, почему? — угрожающим тоном осведомился я. Его спокойствие меня раздражало все больше и больше. Словно это именно я стою под пистолетом, а он себе играет в бирюльки.
— Интересно? — с непонятной улыбкой переспросил бородач. — Да потому, что вчера ваши хозяева договорились с моими. Соглашение достигнуто, и вы больше никому не нужны. Вас прикончат либо наши, либо ваши. Третьего, извините, не дано.
Какие еще хозяева? — ошеломленно подумал я. Да за кого они меня принимают? Бред, бред и еще раз бред. Фильм про мафию, которые так любит мой лейтенант Цокин. Моя легкомысленная история про войну кланов была сиюминутной выдумкой, не больше. Кто же кого водит за нос?
Вслух я спросил:
— Но как же дискета? Она, черт возьми, в моих руках! Я могу обнародовать…
— Ничего вы теперь не можете, — с откровенным пренебрежением улыбнулся бородач. — Ваши хозяева… ваши БЫВШИЕ хозяева, не скрою, могли бы нам навредить. Сотворение всех доппелей — штука тонкая, любая накладка создает множество проблем. Но теперь план практически уже сработал. Теперь его охранять вынуждены ВСЕ. Поняли, господин Штерн?
— Всех доппелей? — непонимающе проговорил я. — Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, — нагло засмеялся мне в лицо бородач, — что вы сейчас медленно, очень медленно опустите руку с пистолетом и бросите оружие на пол…
— Бросай-бросай, слушай дядю, — раздался грубый голос у меня за спиной. — Кому говорят?!
Мне ничего не оставалось, как подчиниться, проклиная свою самонадеянность. Пока ивовый бородач морочил мне голову, прибыло подкрепление. А я-то надеялся, что всех вывел из строя по дороге сюда…
— Теперь лицом к стене! — произнес все тот же грубый голос.
Я подошел к стене, завешанной пряниковскими иконами. Справа от меня лежал у стены раненый захватчик. Кажется, он успел потерять сознание. Слева валялся в обломках стола и скатерти захватчик-носорог.
— Пусть повернется, — снисходительно разрешил мне голос ивового бородача. — Неудобно заканчивать разговор, видя ваш затылок, Яков Семенович.
— Повернись! — сказал мне грубый голос.
Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Рядом с ивовым бородачом стоял внушительного вида громила со здоровенной пушкой в руках.
— Я ведь вас заранее предупредил, господин Штерн, — с довольным смешком проговорил ивовый бородач — Я был уверен, что вы придете выручать своего товарища, Пряникова. И принял, извините, кое-какие меры предосторожности Поставил одного бойца последить за подъездом снаружи. Как видите, фокус сработал.
— Где Пряников? — спросил я бородача. — Теперь-то можете мне сказать?
Ивовый бородач лениво мотнул головой в сторону вороха проспектов и плакатов в противоположном углу комнаты, и я с ужасом заметил вдруг, как из-под вороха высовывается бледная ладонь.
— Он слишком суетился, — пояснил посланец «ИВЫ». — Стекло хотел разбить, на меня бросался. Пришлось вашего друга успокоить… Не волнуйтесь, с минуты на минуту вы с ним встретитесь… ТАМ.
— Уже можно, шеф? — переминаясь с ноги на ногу, проговорил громила. — Надо кончать его и сваливать. И так шуму много наделали…
— Прощайте, Яков Семенович, — сказал бородач, взглянув на часы. — С удовольствием бы еще побеседовал, но — дела. Хочу к телевизору, к «Парламентским известиям» поспеть. Там наши доппели начинают нового спикера выбирать. Как вы думаете, кого они выберут?…
Громила радостно заржал. Видимо, последний вопрос показался ему необычайно веселым.
— Давай! — разрешил наконец бородач. — Шутки шутками, а можем действительно не поспеть.
Громила обрадованно прицелился. Ему, как видно, мечталось поразить меня одним выстрелом. Особый бандитский смак. Бац — и в яблочко…
— А-а-а-а!!! — раздался вопль от двери, и в ту же секунду протарахтела длинная очередь.
Громила и бородач инстинктивно обернулись к двери, а я мгновенно скатился на пол и укрылся за тушей лежащего в беспамятстве носорога.
Автоматчик был крайне неумелым стрелком. Он палил не от живота, а картинно держал автомат на вытянутых руках, не отпуская спусковой крючок и явно намереваясь истратить весь запас магазина на одну-единственную очередь. Легонький «узи» прыгал в его руках, плевался огнем во все стороны, наполняя комнату дымом и стрекотом. Со стены сорвалось несколько икон, с грохотом лопнул ящик пряниковского компьютера, братина превратилась в щепки. Говорят, новичкам везет в рулетку. Начинающему стрелку тоже повезло, и из двух мишеней он сразу поразил одну — совершенно случайно. Бородач схватился руками за горло и, захрипев, грохнулся навзничь. Лица его я не видел, но, полагаю, выражение его было недоуменным или обиженным. Дикий автоматчик не вписывался в его планы. Правда, и в мои планы это происшествие тоже не входило. Это была трогательная случайность, на которую я не рассчитывал.
Цокин все-таки нарушил приказ. Наверное, он заметил из окна входящего в подъезд громилу и кинулся спасать своего дона.
Его-то он спас, а себя — не догадался.
В то мгновение, когда очередь из пляшущего в цокинских руках «узи» настигла громилу, тот сам уже успел выпустить несколько пуль в автоматчика. Они одновременно стали падать: громила — грузно, как мешок с картошкой, который швырнули из грузовика на раскисшую землю; Цокин — легко, почти изящно складываясь пополам, как Дон-Кихот, застигнутый врасплох неожиданным ударом крыла ветряной мельницы. Автомат выпал из его рук и со звоном коснулся пола. Цокин еще жил, когда, падая, попытался подхватить оружие, но уже умер, когда его рука коснулась рукоятки «узи».
Отшвырнув тушу носорога, я кинулся к своему лейтенанту, однако ничем помочь уже не мог. Глупые фильмы и книги, оказывается, могут выучить человека благородству — если он воспринимает все всерьез. Монтер Цокин обязан был послушаться моего приказа, но зато верный член семьи Цокин должен был, не задумываясь, пожертвовать собой ради дона. Бог ты мой, в какую идиотскую игру я его втянул! Я ведь только начал, а дальше все правила этой смертельной игры Цокин сложил сам. И вот мы доигрались, только я жив, а он — нет. Игра в мафию нравилась бедняге гораздо больше, чем скучное существование в образе электромонтера. Что же, я и только я навеял монтеру этот киношный сон золотой. Спи спокойно, Цокин, и прости меня, если сможешь.
Я отошел от тела своего лейтенанта, брезгливо перешагнул через мертвого громилу и, встав на колени перед кучей разноцветных буклетов в углу комнаты, стал освобождать тело Пряника. Я уже не сомневался, что он мертв, но продолжал упрямо расшвыривать дурацкие разноцветные листки, пока не показалось лицо. Пряник еще не умер, но жить ему оставалось недолго. Лицо его было разбито, один глаз заплыл, а другой, невидящий, был направлен на меня.
— Пряник, — сказал я почему-то шепотом. — Шура… Я пришел…
Губы Пряника зашевелились, пальцы его напряглись и схватили мою кисть. Он уже не узнавал меня и говорил тоже не со мной, с кем-то другим.
— Стас… — произнес он хриплым прерывистым шепотом. — Где ты… Стас? Кры-мов… Кто ты… Стас? Где твоя родинка… на шее…
— Пряник! — закричал я, чувствуя, что плачу. — Пряник, это я! Штерн! Я пришел, слышишь?! Это я!
Но Пряник не услышал. Пальцы его тихо разжались, он больше не дышал.
— Пряник, — сказал я уже самому себе, а не ему.
Пряник умер.
Я ощутил, как на меня наваливается какая-то немыслимая тяжесть. Словно воздух в этой комнате сгустился, как кисель, и начал все сильнее давить на меня. Я был бессильной щепкой в водовороте. Умер Пряник. Погиб Цокин. Застрелен Гошка Черник. Убили прокурора Саблина. А я все еще никак не мог понять, ЧТО же здесь главное? Я уже знал очень многое — и ничего. Обломки фактов плавали в киселе, а я не мог собрать мозаику из этих кусочков истины. Иринархов… Дума… Крымов с родинкой… Сейф с дискетой… Желтый «фиат»…
Я обхватил руками свою тупую голову. Надо было немедленно уходить отсюда, пока меня не нашли здесь среди трупов. Но я понимал, что здесь, именно здесь мне, может быть, удастся собрать воедино все нити. Ну, Яков Семенович, попросил я самого себя, как погонщик уговаривает упрямого осла. Ну, подумай. Если не ты, больше некому. И, значит, все погибли напрасно.
Иринархов… дискета… «фиат»…
Наши доппели нового спикера выбирают…
Вчера я узнал факт, настолько странный…
Вы Достоевского читали?
Подрядили наших бомжей ямки копать…
Где твоя родинка, Крымов?…
Люди, которые вас послали…
Ваши хозяева договорились с моими…
Идиотская шуточка…
Депутат Кругликов не помнит, что говорил вчера…
Теперь наш план практически сработал…
Я застонал. Не-е-е-ет! ЭТОГО не может быть! То, о чем я сейчас подумал, было чистым безумием, и ТАКОЕ просто нереально. Нет, нет, нет!…
Да, сказал я себе через пару секунд. Да.
Все, что я знал до сих пор, вдруг сложилось. Мозаичное полотно обрело очертания. Изображение на картине выглядело ужасной выдумкой Босха, адской гармонией ночного кошмара — но это не было хаосом. В возникшей у меня в воображении мозаике теперь не хватало всего нескольких квадратиков. Однако я уже догадывался, где и как я могу найти недостающие фрагменты и что мне делать потом.
Раздумья закончились, настало время действовать.
Я выпустил на свободу своего профессионала, и тот легко взял инициативу в свои руки. Теперь партию вел частный детектив, существо жесткое и безжалостное, а благородный герой лишь наблюдал за ним со стороны.
Мое внутреннее я отдало частному сыщику все резервы. Мне мало было просто остаться в живых. Я обязан был победить. Потому что в ином случае… Но об этом даже думать было нельзя.
Я подобрал с пола дубинку и «Макаров», а затем, не оглядываясь, покинул офис Пряника. Два серых велюровых соглядатая под лестницей уже начали слабо шевелиться, приходя в себя. Я поднял дубинку и вырубил каждого надолго. Теперь если они очнутся, то нескоро. И в ОЧЕНЬ тяжелом состоянии. У меня принципы, да? Лежачего, стало быть, не бьют? Еще как, подумал я с холодным остервенением. Мне теперь ВСЕ можно, господа доппели всех мастей!
Я вышел из подъезда и уже бегом бросился к дворику, куда загнал свой «мерседес». Как я и предполагал, ТЕХ пока еще не было поблизости: ОНИ были так уверены в себе, что ожидали где-то в отдалении. У НИХ почти не было сомнений, что этот «мерседес» больше никуда не уедет. Придется этих господ разочаровать. Не заводя мотор, я нагнулся и начал шарить рукой под днищем машины. Перво-наперво я залез за еще теплую трубу глушителя и сразу нашел то, что искал.
Маленькую серебристую коробочку с магнитной присоской.
Подлый, очень надежный радиомаячок. Машину, оснащенную такой штуковиной, можно было засечь даже с помощью одного хорошего пеленгатора. И в самом деле, зачем устраивать вульгарное наружное наблюдение и следовать за мной тенью? Достаточно знать направление движения машины и следить исподтишка. А когда надо, обнаружить и уничтожить. Возможно, ИМ покажется, что сегодня настало это долгожданное когда надо. Раз дед бил-бил и не разбил, и бабка била-не разбила, то в дело обязаны были вступить две мышки. С хвостиком системы М-16.
Только я, граждане, — яичко не простое. И не золотое. Я — яичко работы мастера Кулибина. С часовым механизмом. То самое, что работает по принципу не влезай — убьет. Влезли в дело — пеняйте на себя.
Оставив «мерседес» в том же дворе, я взял с собой радиосоглядатая и быстро вышел на улицу, двигаясь по тротуару строго параллельно обычному ходу машин на проезжей части. Насколько я знал устройства пеленгаторов, яркая точка на дисплее машины наблюдения тоже обязана была прийти в движение. Наблюдателям могло показаться, что искомый «мерседес» по-прежнему движется, только почему-то сильно замедлив скорость. Очень хорошо. Успокойтесь, сейчас мы скорость прибавим. Я запрыгнул в первый подвернувшийся троллейбус и, таким образом, сымитировал для моих шпиков неуклонную езду в незнаемое. Впрочем, я-то знал вектор своего движения — благо маршрут был, на удивление, подходящий: 33-й. Через пять минут троллейбус пересек мост, выехал на Большую Полянку, и я стал всматриваться в грязное стекло, чтобы не пропустить свою остановку. Так, можно выходить, приехали, остановка 1-й Казачий переулок. Место во всех смыслах замечательное, а главное, изученное от и до.
Изображая «мерседес», я мысленно пробибикал встречному автобусу и почти бегом достиг цели. Вот оно, идеальное пространство для ловушки: по левую руку — книжный магазин «Евгений Онегин», место тусовки самых крутых интеллектуалов Москвы. По правую руку — самый шумный дворик во всем районе, объект тихой ненависти интеллектуалов-книжников. Дворик принадлежал какой-то захудалой фабричонке или даже свечному заводику; и там ежедневно — с перерывом на завтрак и обед — что есть мочи тарахтел транспортер. Звуки от свечного заводика попадали в цитадель учености, разумеется, в сильно приглушенном виде, но и в такой форме страшно нервировали ценителей изящной словесности. Я слышал смачную сплетню, что было-де составлено уже некое возмущенное письмо на имя градоначальника с требованием закрыть к черту окаянный заводик или хотя бы остановить громыхающий транспортер. Письмо это, помимо директора «Евгения Онегина» господина Ауэрбаха, подписало два десятка видных деятелей культуры — в том числе секретарь Букеровского комитета Лямшин, проректор ГРРУ Курицын и главный редактор «Московского листка» Боровицкий. К несчастью для подписантов, в последний момент кому-то пришло в голову продемонстрировать широту натуры и дать подписать письмо еще и писателю Фердинанду Изюмову, печально знаменитому писателю-порнографу. Идея была идиотской, поскольку сам Изюмов в магазине «Евгений Онегин» никогда замечен не был и вообще являлся гражданином Франции. Само собой, в высокоинтеллектуальном магазине опусы Изюмова были строго запрещены к продаже. Рассказывают, что Фердик Изюмов, услышав просьбу о поддержке, не раздумывая, украсил петицию своим огромным, хорошо разборчивым факсимиле, сделанным красным фломастером. Злые языки уверяли, что градоначальник, изображающий из себя поклонника изящных искусств (даже танцевал «Танец с саблями» на юбилее Бориса Борисовича Аванесяна!), чуть было бумагу не подписал, однако, обнаружив на самом видном месте автограф автора романа «Гей-славяне», мгновенно передумал и назло наложил резолюцию «Отказать». Мало того: во избежание новых поползновений он поручил будто бы своим референтам немедленно найти законное обоснование присутствия громыхающего транспортера именно в этом самом дворике. По правде сказать, я никогда не любил нашего мэра, но этот поступок мне теперь был очень кстати.
Шумящий конвейер заглушит всякий другой шум.
Я вошел в окаянный производственный дворик и нашел там картинку, отрадную для интеллектуала из «Евгения Онегина»: транспортер, тянувшийся из одного конца шестидесятиметровой колбасы двора-цеха, был отключен. Это была не забастовка, а просто перерыв на завтрак, который весь коллектив свечного заводика проводил в ближайшей частной пельменной. Так я и думал. Ну, Яков Семенович, — полный вперед!
Я достал из кармана радиомаячок и приспособил его на ленту транспортера — приладил к какой-то случайной железной застежке и вдобавок, для надежности, примотал его к ленте проволокой, которую подобрал здесь же во дворе. Вся эта операция заняла у меня меньше минуты, а потом я дотянулся до красной кнопки и врубил механизм транспортера. Дворик тут же наполнился неприятным лязгом металлических частей, изготовленных, по-видимому, до первой промышленной революции, а уж до 1913 года — совершенно точно. Я нисколько не волновался, что меня накроют: для жителей окрестностей шум был привычным злом, а коллектив свечного заводика, увлеченный пельменями, просто не заметил бы неурочного шума; люди эти к процессу приема пищи относились серьезно и не дернулись бы даже в случае пожара.
— То есть? — удивился я. Мне казалось, что я все изложил внятно.
— Я не имею права вас бросить, босс, — торжественно произнес Цокин. — Я готов погибнуть вместе с вами.
Я рассердился. Он, видите ли, рад пожертвовать собой ради дорогого дона! Психушка. Боюсь, что игра в мафию зашла слишком далеко. Надо окоротить героя, босс я или кто?
— Щенок! — процедил я сквозь зубы и влепил Цокину добрую пощечину. — Ты будешь делать только то, что я сказал. Если я погибну, а ты уцелеешь, значит, так надо для НАШЕГО ДЕЛА.
Монолог этот был до омерзения киношный, но только такие штуки могли вразумить этого лейтенанта мафии из среды монтеров. Цокин схватился за щеку и сказал покорно:
— Да, босс.
— Тогда сверим часы, и я пошел, — сказал я миролюбиво. Мы оба взглянули на циферблаты, а потом я стал спускаться по лестнице, оставив бедного Цокина переживать за меня. Я искренне надеялся, что теперь, после моего внушения, он не станет проявлять инициативы. Не знаю, чем для меня закончится сегодняшний поход, но уж для Алексея любая самодеятельность могла иметь единственный — и трагический — финал. Меньше всего мне хотелось подставлять Цокина под пули. Должен ведь я быть в ответе за того, кого приручил. Кажется, это Экзюпери, «Маленький принц». Хотя не уверен.
Чтобы попасть в офис агентства «Пряник», надо было войти через центральный подъезд, свернуть по коридору направо и подняться на второй этаж по боковой лестнице. Первый этаж был жилой, и лишь на втором поселилась пара контор. Хотя, по-моему, только пряниковская точка функционировала бесперебойно; его соседи по этажу любили устраивать себе выходные и отпуска. Короче, были несерьезными бизнесменами. Пряник рассчитывал со временем выжить с этажа этих лоботрясов и приобрести все остальные помещения для своего агентства. Тогда здесь можно было бы разместить мини-типографию, печатать буклеты, каталоги книжных выставок и прочую столь необходимую в его деле бумажную чепуху.
Не доходя метров пяти до двери подъезда, я расстегнул верхнюю пуговицу плаща так, чтобы залихватски высунулся край моего фирменного белого шарфика. Кепку же, напротив, я натянул поглубже, а затем перешел с делового шага на неуверенную иноходь довольно-таки подвыпившего плейбоя. Такого, который уже набрался, но еще неплохо держится на ногах и не пьян в дупель. В доппель, черт его подери. Одним словом — навеселе.
— Есаул-есаул, не руби саксаул… под которым присел аксакал… — радостно пропел нетрезвый плейбой, входя в подъезд.
Если не считать моего пения, первый этаж был тих. Я же, со своей стороны, старался не орать, а эдак культурно напевал. Со стороны лестницы послышался шорох. Это были определенно не местные жители и не пряниковские соседи-бизнесмены. Так, засада. Но ждут они отнюдь не элегантного пьяницу. Значит, подпустят поближе.
— Та-ак… — протянул я противнейшим голосом, тычась в каждую дверь, словно молоденький щенок. — Третья квартира… четвертая квартира… пятая… а куда они дели восьмую?… — С каждым шагом я все ближе придвигался к лестнице. Полицейская дубинка в любую секунду могла прыгнуть из рукава в мою правую руку. Но первый ход обязаны были сделать они. Яков Семенович — гуманист. Он, к вашему сведению, старается не бить первым. Если возможно, то только в ответ. — И где же восьма-а-а… — С этими словами я свернул к лестнице.
Мне навстречу выступила немедленно серая тень и замахнулась. Всего теней было две. Они рассчитывали одним ударом вырубить не в меру любопытного алкаша, сунуть его отдыхать под лестницу и продолжать наблюдение. Но вышло по-иному.
— Есаул-есаул… — пропел плейбой в шарфике, ловко уклонился от удара и немедленно опустил свою дубинку на голову серого. Р-раз! И для страховки — еще разок! — Что ж ты бросил баул, и куда потерял саквояж? — Серый сейчас же обмяк, и я швырнул этот груз на руки его напарнику. Тот машинально подхватил обмякшее тело и доверчиво подставил мне голову в серой велюровой шляпе. Подозреваю, что я поступил не по-джентльменски: не стал ждать, пока второй из серых освободит руки от туши первого и примет боевую стойку. А просто с размаху врезал пару раз по серому велюру. Теперь они наконец повалились оба на пол. Обнявшись крепче двух друзей. Я надеялся, что их падение произойдет сравнительно тихо, однако ошибся. Одна из велюровых шляп скатилась с серой головы еще до окончательного падения, и эта голова, ничем не защищенная, ударилась о близлежащую (точнее, стоящую) трубу. Не знаю уж, в какой степени пострадала от этого голова, но тишина была неприятно нарушена звуком удара. Затем я услышал скрип и понял, что на втором этаже начинает медленно открываться дверь из пряниковского офиса. Кто-то, по-моему, был удивлен, что нетрезвое пение закончилось с таким шумом.
Я мысленно прикинул расстояние и понял, что никак не успею добежать до пряниковской двери к тому моменту, как она откроется. Но и стрелять было рано: эти старые подъезды — гулкие, как барабаны. Одного выстрела достаточно, чтобы тут все гремело. Я предчувствовал, что стрелять сегодня еще придется, но торопить это мгновение было самоубийственно глупо. Делать нечего — придется заняться метанием бумеранга. Я взвесил дубинку в руке, тщательно прицелился и представил себя австралийским аборигеном. Значит, вот там, в дверях, сейчас появится носорог, в велюровой шляпе. Домашний такой носорог, уже немного цивилизованный. Дверь послушно отворилась, и я снизу увидел сначала не шляпу, а то, что под шляпой: удивленную голову. В удивленной руке был зажат удивленный пистолет. Я думаю, удивление носорога стало еще более полным и окончательным, когда дубинка со всей скоростью ударила его по лицу. Возможно, в то мгновение он вообразил, что вернулась пора детских сказок и заколдованная дубинка, издали руководимая Емелей, действует в автономном режиме. Когда он очнется, подумал я, интересно будет расспросить его об ощущениях. Пока же любитель сказок шлепнулся внутрь помещения и издал при падении звук, еще более громкий, чем его коллега снизу. Раздумывать было уже некогда: я пулей взлетел вверх по лестнице, на ходу выдергивая из кобуры свой «Макаров». Три секунды неожиданности у меня есть, на четвертой они опомнятся.
В офис Пряника я ворвался точно между третьей и четвертой секундами, когда еще оставшаяся дееспособной парочка захватчиков пыталась переходить к активной обороне. Я навскидку выстрелил в одного из двух, перепрыгнул через уже пораженного дубинкой носорога и заорал оставшемуся:
— Ну!! Руки!! Стреляю!!!
В принципе, можно было так и не надсаживаться. Шумовое оформление создали уже без меня. Захватчик офиса, пораженный моим первым выстрелом в ногу, взвизгнул от боли и повалился на письменный стол, покрытый якобы парчой. Древность стола была поддельной, как и все древности у Пряника, а потому крышка легко разломилась, и раненый, стеная, упал в псевдопарчу и в обломки.
Захватчик, оставшийся невредимым, послушно поднял руки. Я понял, что недаром доверился инстинкту и оставил на развод именно его. Кажется, он и был старшим в этой команде. По крайней мере, у него наличествовала фирменная ивовая борода и вообще он чем-то походил на покойного Петра Петровича.
— О, Яков Семенович! — спокойно сказал очередной бородатый, приглядываясь ко мне. — Даже не узнал сначала, богатым будете… Если, конечно, УСПЕЕТЕ разбогатеть.
— Где Пряников? — крикнул я, угрожающе поводя пистолетом. — Считаю до трех!
Ивовый бородач улыбнулся:
— Здесь ваш Пряников. Да вы не нервничайте так. Я вот поспорил со своими коллегами. — Он небрежно кивнул в направлении поверженного носорога и раненого, который уже не визжал, а тихо поскуливал у стены. — Они были уверены, что после того, как вам подали условный сигнал… да, с аптекой это у него хитро получилось… после сигнала сюда вы точно не придете. А вот я, представьте, был уверен в обратном.
— В чем же вы были так уверены? — подозрительно спросил я. Не нравилось мне это спокойствие. Может, следовало бы для острастки выстрелить у него над ухом и сбить гонор? Но я экономил патроны.
— Вы — честный человек, Яков Семенович, — с укоризной объявил мне бородач, как будто уличал меня в какой-то мелкой, но стыдной детской шалости. Вроде битья лампочек в школьном туалете. — У вас принципы. Вчера, читая ваше досье, я просто наслаждался. Я сразу понял, отчего вы книжками занялись. Вы весь оттуда, с библиотечной полки. Один за всех — все за одного, сам погибай, а товарища выручай… и за прекрасную за даму полсвета вызвать на дуэль.
— Это плохо? — заинтересовался я. Если он решил трепаться, я так и быть, дам ему поговорить. Минут десять, не больше,
— Это глупо, — не задумываясь, отчеканил бородач. Для него, как видно, вопрос был давно решен.
— И тем не менее, — сказал я. — Вы у меня на мушке, а не я у вас.
— Ненадолго, — обнадежил меня бородач. — Вам повезло в «Олимпийце», вам повезло в «Шереметьево». Но раз вы теперь один и за вами никто не стоит… Вам крышка.
— Что значит теперь? — полюбопытствовал я. — А раньше — кто за мной стоял? А?
Ивовый бородач досадливо поморщился:
— Бросьте, бросьте, Яков Семенович! Не разочаровывайте меня, не изображайте тут Красную Шапочку… А то мне придется слово «честный» взять назад. Признаюсь, ваши хозяева — люди очень серьезные и весьма изобретательные. Вы заставили нас изрядно понервничать. Идиотская шуточка с романом Макдональда нам попортила много крови. Но то, что вы не взяли деньги из сейфа, сразу дало нам ключ… Хотя отныне все это не имеет никакого значения. Ровно никакого, Яков Семенович!
— Интересно, почему? — угрожающим тоном осведомился я. Его спокойствие меня раздражало все больше и больше. Словно это именно я стою под пистолетом, а он себе играет в бирюльки.
— Интересно? — с непонятной улыбкой переспросил бородач. — Да потому, что вчера ваши хозяева договорились с моими. Соглашение достигнуто, и вы больше никому не нужны. Вас прикончат либо наши, либо ваши. Третьего, извините, не дано.
Какие еще хозяева? — ошеломленно подумал я. Да за кого они меня принимают? Бред, бред и еще раз бред. Фильм про мафию, которые так любит мой лейтенант Цокин. Моя легкомысленная история про войну кланов была сиюминутной выдумкой, не больше. Кто же кого водит за нос?
Вслух я спросил:
— Но как же дискета? Она, черт возьми, в моих руках! Я могу обнародовать…
— Ничего вы теперь не можете, — с откровенным пренебрежением улыбнулся бородач. — Ваши хозяева… ваши БЫВШИЕ хозяева, не скрою, могли бы нам навредить. Сотворение всех доппелей — штука тонкая, любая накладка создает множество проблем. Но теперь план практически уже сработал. Теперь его охранять вынуждены ВСЕ. Поняли, господин Штерн?
— Всех доппелей? — непонимающе проговорил я. — Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, — нагло засмеялся мне в лицо бородач, — что вы сейчас медленно, очень медленно опустите руку с пистолетом и бросите оружие на пол…
— Бросай-бросай, слушай дядю, — раздался грубый голос у меня за спиной. — Кому говорят?!
Мне ничего не оставалось, как подчиниться, проклиная свою самонадеянность. Пока ивовый бородач морочил мне голову, прибыло подкрепление. А я-то надеялся, что всех вывел из строя по дороге сюда…
— Теперь лицом к стене! — произнес все тот же грубый голос.
Я подошел к стене, завешанной пряниковскими иконами. Справа от меня лежал у стены раненый захватчик. Кажется, он успел потерять сознание. Слева валялся в обломках стола и скатерти захватчик-носорог.
— Пусть повернется, — снисходительно разрешил мне голос ивового бородача. — Неудобно заканчивать разговор, видя ваш затылок, Яков Семенович.
— Повернись! — сказал мне грубый голос.
Я развернулся на сто восемьдесят градусов. Рядом с ивовым бородачом стоял внушительного вида громила со здоровенной пушкой в руках.
— Я ведь вас заранее предупредил, господин Штерн, — с довольным смешком проговорил ивовый бородач — Я был уверен, что вы придете выручать своего товарища, Пряникова. И принял, извините, кое-какие меры предосторожности Поставил одного бойца последить за подъездом снаружи. Как видите, фокус сработал.
— Где Пряников? — спросил я бородача. — Теперь-то можете мне сказать?
Ивовый бородач лениво мотнул головой в сторону вороха проспектов и плакатов в противоположном углу комнаты, и я с ужасом заметил вдруг, как из-под вороха высовывается бледная ладонь.
— Он слишком суетился, — пояснил посланец «ИВЫ». — Стекло хотел разбить, на меня бросался. Пришлось вашего друга успокоить… Не волнуйтесь, с минуты на минуту вы с ним встретитесь… ТАМ.
— Уже можно, шеф? — переминаясь с ноги на ногу, проговорил громила. — Надо кончать его и сваливать. И так шуму много наделали…
— Прощайте, Яков Семенович, — сказал бородач, взглянув на часы. — С удовольствием бы еще побеседовал, но — дела. Хочу к телевизору, к «Парламентским известиям» поспеть. Там наши доппели начинают нового спикера выбирать. Как вы думаете, кого они выберут?…
Громила радостно заржал. Видимо, последний вопрос показался ему необычайно веселым.
— Давай! — разрешил наконец бородач. — Шутки шутками, а можем действительно не поспеть.
Громила обрадованно прицелился. Ему, как видно, мечталось поразить меня одним выстрелом. Особый бандитский смак. Бац — и в яблочко…
— А-а-а-а!!! — раздался вопль от двери, и в ту же секунду протарахтела длинная очередь.
Громила и бородач инстинктивно обернулись к двери, а я мгновенно скатился на пол и укрылся за тушей лежащего в беспамятстве носорога.
Автоматчик был крайне неумелым стрелком. Он палил не от живота, а картинно держал автомат на вытянутых руках, не отпуская спусковой крючок и явно намереваясь истратить весь запас магазина на одну-единственную очередь. Легонький «узи» прыгал в его руках, плевался огнем во все стороны, наполняя комнату дымом и стрекотом. Со стены сорвалось несколько икон, с грохотом лопнул ящик пряниковского компьютера, братина превратилась в щепки. Говорят, новичкам везет в рулетку. Начинающему стрелку тоже повезло, и из двух мишеней он сразу поразил одну — совершенно случайно. Бородач схватился руками за горло и, захрипев, грохнулся навзничь. Лица его я не видел, но, полагаю, выражение его было недоуменным или обиженным. Дикий автоматчик не вписывался в его планы. Правда, и в мои планы это происшествие тоже не входило. Это была трогательная случайность, на которую я не рассчитывал.
Цокин все-таки нарушил приказ. Наверное, он заметил из окна входящего в подъезд громилу и кинулся спасать своего дона.
Его-то он спас, а себя — не догадался.
В то мгновение, когда очередь из пляшущего в цокинских руках «узи» настигла громилу, тот сам уже успел выпустить несколько пуль в автоматчика. Они одновременно стали падать: громила — грузно, как мешок с картошкой, который швырнули из грузовика на раскисшую землю; Цокин — легко, почти изящно складываясь пополам, как Дон-Кихот, застигнутый врасплох неожиданным ударом крыла ветряной мельницы. Автомат выпал из его рук и со звоном коснулся пола. Цокин еще жил, когда, падая, попытался подхватить оружие, но уже умер, когда его рука коснулась рукоятки «узи».
Отшвырнув тушу носорога, я кинулся к своему лейтенанту, однако ничем помочь уже не мог. Глупые фильмы и книги, оказывается, могут выучить человека благородству — если он воспринимает все всерьез. Монтер Цокин обязан был послушаться моего приказа, но зато верный член семьи Цокин должен был, не задумываясь, пожертвовать собой ради дона. Бог ты мой, в какую идиотскую игру я его втянул! Я ведь только начал, а дальше все правила этой смертельной игры Цокин сложил сам. И вот мы доигрались, только я жив, а он — нет. Игра в мафию нравилась бедняге гораздо больше, чем скучное существование в образе электромонтера. Что же, я и только я навеял монтеру этот киношный сон золотой. Спи спокойно, Цокин, и прости меня, если сможешь.
Я отошел от тела своего лейтенанта, брезгливо перешагнул через мертвого громилу и, встав на колени перед кучей разноцветных буклетов в углу комнаты, стал освобождать тело Пряника. Я уже не сомневался, что он мертв, но продолжал упрямо расшвыривать дурацкие разноцветные листки, пока не показалось лицо. Пряник еще не умер, но жить ему оставалось недолго. Лицо его было разбито, один глаз заплыл, а другой, невидящий, был направлен на меня.
— Пряник, — сказал я почему-то шепотом. — Шура… Я пришел…
Губы Пряника зашевелились, пальцы его напряглись и схватили мою кисть. Он уже не узнавал меня и говорил тоже не со мной, с кем-то другим.
— Стас… — произнес он хриплым прерывистым шепотом. — Где ты… Стас? Кры-мов… Кто ты… Стас? Где твоя родинка… на шее…
— Пряник! — закричал я, чувствуя, что плачу. — Пряник, это я! Штерн! Я пришел, слышишь?! Это я!
Но Пряник не услышал. Пальцы его тихо разжались, он больше не дышал.
— Пряник, — сказал я уже самому себе, а не ему.
Пряник умер.
Я ощутил, как на меня наваливается какая-то немыслимая тяжесть. Словно воздух в этой комнате сгустился, как кисель, и начал все сильнее давить на меня. Я был бессильной щепкой в водовороте. Умер Пряник. Погиб Цокин. Застрелен Гошка Черник. Убили прокурора Саблина. А я все еще никак не мог понять, ЧТО же здесь главное? Я уже знал очень многое — и ничего. Обломки фактов плавали в киселе, а я не мог собрать мозаику из этих кусочков истины. Иринархов… Дума… Крымов с родинкой… Сейф с дискетой… Желтый «фиат»…
Я обхватил руками свою тупую голову. Надо было немедленно уходить отсюда, пока меня не нашли здесь среди трупов. Но я понимал, что здесь, именно здесь мне, может быть, удастся собрать воедино все нити. Ну, Яков Семенович, попросил я самого себя, как погонщик уговаривает упрямого осла. Ну, подумай. Если не ты, больше некому. И, значит, все погибли напрасно.
Иринархов… дискета… «фиат»…
Наши доппели нового спикера выбирают…
Вчера я узнал факт, настолько странный…
Вы Достоевского читали?
Подрядили наших бомжей ямки копать…
Где твоя родинка, Крымов?…
Люди, которые вас послали…
Ваши хозяева договорились с моими…
Идиотская шуточка…
Депутат Кругликов не помнит, что говорил вчера…
Теперь наш план практически сработал…
Я застонал. Не-е-е-ет! ЭТОГО не может быть! То, о чем я сейчас подумал, было чистым безумием, и ТАКОЕ просто нереально. Нет, нет, нет!…
Да, сказал я себе через пару секунд. Да.
Все, что я знал до сих пор, вдруг сложилось. Мозаичное полотно обрело очертания. Изображение на картине выглядело ужасной выдумкой Босха, адской гармонией ночного кошмара — но это не было хаосом. В возникшей у меня в воображении мозаике теперь не хватало всего нескольких квадратиков. Однако я уже догадывался, где и как я могу найти недостающие фрагменты и что мне делать потом.
Раздумья закончились, настало время действовать.
Я выпустил на свободу своего профессионала, и тот легко взял инициативу в свои руки. Теперь партию вел частный детектив, существо жесткое и безжалостное, а благородный герой лишь наблюдал за ним со стороны.
Мое внутреннее я отдало частному сыщику все резервы. Мне мало было просто остаться в живых. Я обязан был победить. Потому что в ином случае… Но об этом даже думать было нельзя.
Я подобрал с пола дубинку и «Макаров», а затем, не оглядываясь, покинул офис Пряника. Два серых велюровых соглядатая под лестницей уже начали слабо шевелиться, приходя в себя. Я поднял дубинку и вырубил каждого надолго. Теперь если они очнутся, то нескоро. И в ОЧЕНЬ тяжелом состоянии. У меня принципы, да? Лежачего, стало быть, не бьют? Еще как, подумал я с холодным остервенением. Мне теперь ВСЕ можно, господа доппели всех мастей!
Я вышел из подъезда и уже бегом бросился к дворику, куда загнал свой «мерседес». Как я и предполагал, ТЕХ пока еще не было поблизости: ОНИ были так уверены в себе, что ожидали где-то в отдалении. У НИХ почти не было сомнений, что этот «мерседес» больше никуда не уедет. Придется этих господ разочаровать. Не заводя мотор, я нагнулся и начал шарить рукой под днищем машины. Перво-наперво я залез за еще теплую трубу глушителя и сразу нашел то, что искал.
Маленькую серебристую коробочку с магнитной присоской.
Подлый, очень надежный радиомаячок. Машину, оснащенную такой штуковиной, можно было засечь даже с помощью одного хорошего пеленгатора. И в самом деле, зачем устраивать вульгарное наружное наблюдение и следовать за мной тенью? Достаточно знать направление движения машины и следить исподтишка. А когда надо, обнаружить и уничтожить. Возможно, ИМ покажется, что сегодня настало это долгожданное когда надо. Раз дед бил-бил и не разбил, и бабка била-не разбила, то в дело обязаны были вступить две мышки. С хвостиком системы М-16.
Только я, граждане, — яичко не простое. И не золотое. Я — яичко работы мастера Кулибина. С часовым механизмом. То самое, что работает по принципу не влезай — убьет. Влезли в дело — пеняйте на себя.
Оставив «мерседес» в том же дворе, я взял с собой радиосоглядатая и быстро вышел на улицу, двигаясь по тротуару строго параллельно обычному ходу машин на проезжей части. Насколько я знал устройства пеленгаторов, яркая точка на дисплее машины наблюдения тоже обязана была прийти в движение. Наблюдателям могло показаться, что искомый «мерседес» по-прежнему движется, только почему-то сильно замедлив скорость. Очень хорошо. Успокойтесь, сейчас мы скорость прибавим. Я запрыгнул в первый подвернувшийся троллейбус и, таким образом, сымитировал для моих шпиков неуклонную езду в незнаемое. Впрочем, я-то знал вектор своего движения — благо маршрут был, на удивление, подходящий: 33-й. Через пять минут троллейбус пересек мост, выехал на Большую Полянку, и я стал всматриваться в грязное стекло, чтобы не пропустить свою остановку. Так, можно выходить, приехали, остановка 1-й Казачий переулок. Место во всех смыслах замечательное, а главное, изученное от и до.
Изображая «мерседес», я мысленно пробибикал встречному автобусу и почти бегом достиг цели. Вот оно, идеальное пространство для ловушки: по левую руку — книжный магазин «Евгений Онегин», место тусовки самых крутых интеллектуалов Москвы. По правую руку — самый шумный дворик во всем районе, объект тихой ненависти интеллектуалов-книжников. Дворик принадлежал какой-то захудалой фабричонке или даже свечному заводику; и там ежедневно — с перерывом на завтрак и обед — что есть мочи тарахтел транспортер. Звуки от свечного заводика попадали в цитадель учености, разумеется, в сильно приглушенном виде, но и в такой форме страшно нервировали ценителей изящной словесности. Я слышал смачную сплетню, что было-де составлено уже некое возмущенное письмо на имя градоначальника с требованием закрыть к черту окаянный заводик или хотя бы остановить громыхающий транспортер. Письмо это, помимо директора «Евгения Онегина» господина Ауэрбаха, подписало два десятка видных деятелей культуры — в том числе секретарь Букеровского комитета Лямшин, проректор ГРРУ Курицын и главный редактор «Московского листка» Боровицкий. К несчастью для подписантов, в последний момент кому-то пришло в голову продемонстрировать широту натуры и дать подписать письмо еще и писателю Фердинанду Изюмову, печально знаменитому писателю-порнографу. Идея была идиотской, поскольку сам Изюмов в магазине «Евгений Онегин» никогда замечен не был и вообще являлся гражданином Франции. Само собой, в высокоинтеллектуальном магазине опусы Изюмова были строго запрещены к продаже. Рассказывают, что Фердик Изюмов, услышав просьбу о поддержке, не раздумывая, украсил петицию своим огромным, хорошо разборчивым факсимиле, сделанным красным фломастером. Злые языки уверяли, что градоначальник, изображающий из себя поклонника изящных искусств (даже танцевал «Танец с саблями» на юбилее Бориса Борисовича Аванесяна!), чуть было бумагу не подписал, однако, обнаружив на самом видном месте автограф автора романа «Гей-славяне», мгновенно передумал и назло наложил резолюцию «Отказать». Мало того: во избежание новых поползновений он поручил будто бы своим референтам немедленно найти законное обоснование присутствия громыхающего транспортера именно в этом самом дворике. По правде сказать, я никогда не любил нашего мэра, но этот поступок мне теперь был очень кстати.
Шумящий конвейер заглушит всякий другой шум.
Я вошел в окаянный производственный дворик и нашел там картинку, отрадную для интеллектуала из «Евгения Онегина»: транспортер, тянувшийся из одного конца шестидесятиметровой колбасы двора-цеха, был отключен. Это была не забастовка, а просто перерыв на завтрак, который весь коллектив свечного заводика проводил в ближайшей частной пельменной. Так я и думал. Ну, Яков Семенович, — полный вперед!
Я достал из кармана радиомаячок и приспособил его на ленту транспортера — приладил к какой-то случайной железной застежке и вдобавок, для надежности, примотал его к ленте проволокой, которую подобрал здесь же во дворе. Вся эта операция заняла у меня меньше минуты, а потом я дотянулся до красной кнопки и врубил механизм транспортера. Дворик тут же наполнился неприятным лязгом металлических частей, изготовленных, по-видимому, до первой промышленной революции, а уж до 1913 года — совершенно точно. Я нисколько не волновался, что меня накроют: для жителей окрестностей шум был привычным злом, а коллектив свечного заводика, увлеченный пельменями, просто не заметил бы неурочного шума; люди эти к процессу приема пищи относились серьезно и не дернулись бы даже в случае пожара.