Страница:
После выступления Михалыча встреча на высшем уровне окончательно превратилась в стихийный митинг. Даже Тарас, порывавшийся сначала вернуть братву к происшествию на Савеловском, в один прекрасный момент не выдержал и присоединился к общему базару. Вероятно, с самого начала он катил на Гулю из тактических соображений, а не потому, что на самом деле считал, будто его останкинский собрат и был организатором и вдохновителем обстрела его драгоценнейшего лотка. Теперь далекие овчарки в вольерах самозабвенно подвывали голосам из-под бетонных сводов ангара:
— …Два ящика Баркова было, елда золотая во весь супер… Стырили двести суперов, и кто у меня теперь эту мутатень купит?
— …зуб ему выбил и щеку распорол… Ага, прямо краем переплета, как бритвой…
— …по безналу, говорит! Накладные вроде в порядке, копия платежки — очень натуральная… И увез, паскуда, всех Толкиенов в свою Чучмекию…
— …за аренду плати, ментам плати, «Олимпийцу» процент, а теперь еще и за люстру плати… Да кто ее трогал?..
— …я ему русским, литературным, бля, языком объясняю: наш это район, и чужие здесь не ходят. А он: «Префекту-у-у-ра!» — и бумажку с орлом прямо в рожу тычет…
— …посылаю ревизоров, чтобы те сопляков моих проверили. Возвращаются. Он с фингалом, она с царапиной и плачут, плачут…
Издали мне было не видно, кто испустил этот последний крик души, но, вероятнее всего, жаловался на жизнь именно господин Мамонтов. Из деликатности умалчивая, что его так называемые ревизоры еще и устраивают стажерам крупные недостачи. Или, быть может, он-то считает, что такое поведение для ревизора совершенно нормально? «Как знать, — подумал я, — не из того ли проистекает половина наших бед, что мы все маскируем с некоторых пор малоприятные вещи интеллигентными словами? Общак называем фондом, хазу — офисом, старых мошенников — ревизорами, сходняк — конференцией, разборку — арбитражем». Нет, решил я после недолгих раздумий. Слова не виноваты. Наоборот, они у нас играют роль стимулов, своего рода повышенных обязательств. Если долго втолковывать тому же Гуле, что он, Грандов Юрий Валентинович, человек, звучит гордо и занимается бизнесом, то даже Гуля — хочешь или не хочешь — со временем как-то цивилизуется. То же касается и Тараса, и остальных. Книги облагораживают, даже если ими просто торгуешь. Если в человеке одежка и прическа уже прекрасны, то авось и душа с мыслями подтянутся на должный уровень. Антон Павлович Чехов, собрание сочинений, том не помню.
Наоравшись вволю, участники митинга стали потихонечку затихать.
Воспользовавшись одной из пауз, я достал из кармана листок с заранее подготовленной «рыбой» резолюции и стал зачитывать, пункт за пунктом. Выходило, что присутствующие ни территориальных, ни иных серьезных претензий друг к другу не имеют, а прискорбное происшествие на Савеловском следует рассматривать как следствие энтропии всеобщего беспредела и с ним-то начинать борьбу. Собственно, и я, и присутствующие понимали, что все наши декларации насчет борьбы с мировой энтропией — мартышкин труд. Однако в любой конвенции обязана была быть постановочная часть, и я от себя лично пообещал Тарасу, что дело это возьму под свой личный контроль и буду искать злоумышленников по мере сил. Тарас поначалу насупился, поняв мои слова так, будто он, Тарасов Лев Евгеньевич, сам пострадавший, должен теперь еще и оплачивать услуги частного детектива Я.С.
Штерна. Однако, как только ему объяснили, что упомянутые услуги будут оказаны бесплатно, в порядке арбитража, — Лев Евгеньевич сменил гнев на милость.
Получалось, что сегодня он хоть ничего и не выиграл, ни чего и не проиграл. Уже неплохо.
Удовлетворенные нестроптивостью Тараса мирным завершением Балашихинской конвенции собравшиеся стали один за другим седлать своих импортных мустангов из металла, стекла и резины Форма была соблюдена, пар выпущен, пора всем возвращаться обратно — в цех по заколачиванию бабок. Я стал оглядываться по сторонам, прикидывая, к кому бы мне напроситься в попутчики. По правилам арбитр должен был добираться до места арбитража своим ходом — дабы не подпасть под влияние одной из сторон. Однако по поводу обратного пути традиции молчали, а мне чертовски не хотелось опять связываться с автобусом номер 336 и путешествовать на нем от Балашихи до метро «Измайловский парк». Тяжела ты, доля безлошадного частного детектива! Обломки моего собственного авто уже больше года бестолково пылились в гараже: даже Олежка из «Дианы-сервиса» говорил, будто единственное лекарство для моего увечного лимузина — автоматический пресс…
— Вас подвезти, Яков Семенович? — раздался за спиной знакомый гнусавый голос. Я обернулся. В попутчики приглашал меня господин Ворона собственной персоной. То бишь Валерий Николаевич Воронин, еще один ясеневский фрукт. Видок у фрукта был порядком сконфуженный. Оч-чень любопыт но, чего это он вдруг проявляет такую вежливость;
— Подвезти? — громко переспросил я. — Что ж не откажусь. — Я специально говорил на повышенных тонах, чтобы меня услышал не только сам Ворона, но и все в радиусе трех метров. Паша Кузин, например. И Батя. И еще человек пять.
Пусть-ка обратят внимание, с кем я поехал. И пусть Ворона заодно увидит, что они увидели. В спорных случаях надо всегда оставлять свидетелей — нормальная мера предосторожности. Вдруг Вороне отчего-то взбрело в голову покрошить меня финкой и выкинуть на полной скорости? Даже если так, от этих мыслей придется отказаться. Себе дороже обойдется, дружок.
Первые четверть часа мы ехали молча — шофер и телохранитель на переднем сиденье, а мы с Вороной на заднем. Лишь когда окончательно пропали из виду бетонные коробки складов фирмы «КДК» и нескончаемый глухой забор вокруг городка дивизии Дзержинского, Ворона беспокойно заворочался на сиденье и пробормотал:
— Спасибо вам, Яков Семенович. Век не забуду, что не сдали меня. И простите раздолбая христа ради…
Есть такой ораторский прием: если не знаешь, что сказать, — молчи. Держи паузу. Я пока не представлял себе, за что этот тип извиняется и тем более за что благодарит. Поэтому я выразительно промолчал. Басня Крылова «Ворона и Лисица» сейчас разыгрывается по облегченным для Лисицы правилам. Ей достаточно сидеть под деревом и помалкивать, сыр и так упадет. Давай, каркни во все воронье горло.
— Когда Михалыч вылез выступать, — покаянно загнусавил Ворона дальше, не дождавшись от меня никакой реакции, — я от страха чуть не обоссался. Все, думаю, кобздец мне. Сейчас вы словечечко скажете про «перехват» на Айвазовского — и нет меня. Михалыч бы меня лично придавил, как таракана. И сходняк бы не вступился…
Я продолжал игру в молчанку, хотя уже догадался, в чем дело. Сыр выпал. Но кусок был таким грязным и замусоленным, что Лисица побрезговала его поднять.
— Сам-то я не хотел, Яков Семенович, не хотел, больно мне надо… — суетливо продолжал Ворона, Уводя глазки куда-то в сторону. — Пацаны мои самодеятельность устроили с этим делом… а я им команды не давал. Слово чести, не давал я команды… нужен мне, что ли, этот тираж… — При упоминании о чести Ворона стал гнусавить сильнее обычного, отчего я и догадался, что он врет.
Наверняка он же все и придумал. Его счастье, что еще сам в дело не полез.
«Великолепную Анну» он хапнуть надумал. Стратег гундосый. Адмирал Нельсон криворукий.
Я по-прежнему не проронил ни слова, оставаясь для Вороны этаким воплощением немого укора. Да и что я мог сказать? Что Ворона дурак, раз шакалит под боком у Михалыча? Что рано или поздно ему свои же головенку открутят? Без толку и говорить, не поймет. Это он сейчас такой смирный, потому что проворонил тираж. А не случись в нужное время и в нужном месте Якова Семеновича Штерна — ходил бы Ворона гоголем.
— И еще вьетнамцы от рук отбились, — подождав немного, пожаловался мне этот перехватчик-неудачник. Мое долгое молчание явно приводило его в замешательство. — Нгуен, обезьяна старая, кредиты заморозил, на порог не пускает…
Я легонько пожал плечами, предоставляя Вороне право одному расхлебывать собственные проблемы. Сам удивляюсь, отчего бы это директору банка «Ханой» не раскрыть Вороне дружеских объятий? Наверное, принял мой позавчерашний звонок близко к сердцу. Чувствительный народ, эти вьетнамцы! Чуть что — обижаются.
Ворона вновь подождал, не скажу ли я ему чего-нибудь утешительного. Или просто хоть чего-нибудь. Я старательно молчал. Я вообще не смотрел в его сторону, а прилежно изучал бритый затылок Воронина телохранителя. Как раз позавчера я упаковывал в люк на улице Рогова трех пареньков примерно с такими же крепкими затылками.
— Пацанам, конечно, досталось, — точно в тон моим мыслям пробормотал Ворона, — ну, тем, которые без команды… Мерзавцам, значит, этим. Один теперь в реанимации, двое в ментуре, a еще один ногу сломал… В канализацию провалился, а там метра три…
Тут я позволил себе, наконец, прервать молчание.
— Смотреть надо было под ноги, — лениво посоветовал я. — Когда под ноги глядишь, ни в какую канализацию не провалишься.
Ворона шумно завозился рядом на сиденье.
— Яков Семенович! — жалобно простонал-прогундосил он. — Да откуда ж было знать?..
— Что знать? — сухо осведомился я.
— Что тираж у вас под контролем! Они-то думали, что там одна интеллигенция вшивая, надыбать у них груз как сморкнуться…
Я поморщился. Мне казалось, будто бы частный детектив Я.С. Штерн тоже в каком-то смысле интеллигент. Но у Вороны своя мерка. Интеллигент — это, стало быть, тот, у кого можно безболезненно отобрать имущество. А у кого нельзя — тот свой брат урка. Увы! Есть субъекты, которым до цивилизованного бизнеса — как до Пика Коммунизма. Вернее, Пика Капитализма.
— А с чего это вы взяли, господин Ворона, — вкрадчиво поинтересовался я, — что я вообще имею к этому отношение?
Ворона обиженно завздыхал.
— Яков Семенович, вы уж меня совсем за фраера держите, — объявил он. — Пацаны мои дуроломы, но я-то понятие имею. Как узнал я про сантехника, который им пистон вставил, я сразу и врубился. Ваш фирменный стиль, больше некому…
Воронины слова меня глубоко огорчили. Мало того что я — не интеллигент.
Теперь выясняется, и стиль мой уже известен каждой второй шпане. Скоро просто на улицу не выйдешь без того, чтобы кто-нибудь из прохожих тут же не начал объяснять всем остальным: это вон Яков Семенович, шлангом прикинутый. Должно быть, идет на задание… — Рр! Уж кому-кому, а частному детективу слава без надобности. Ну, разве что посмертная, для потомства.
— И какой же у меня фирменный стиль? мрачно спросил я у Вороны.
— Вы как человек-невидимка, — отпустил мне Ворона завистливый комплимент.
— Сроду не догадаешься, в каком виде вы появитесь и откуда васл можно ждать…
Комплимент мне понравился. И нравился до тех самых пор, пока я не припомнил кое-какие подробности из книжки про человека-невидимку. Таь, в конце описывался способ, как сделать этого друга видимым. Очень простой способ: садануть железным прутом по макушке.
— А скажите мне, господин Ворона, — сахарным голосом полюбопытствовал я, — вчера в машине «Скорой помощи» сидели тоже ваши пацаны? Которые, конечно, все делают сами, без вашей команды и вообще мерзавцы… Ну, ваши?!
В ту секунду, когда я без паузы перешел с сахарного тона на металлический, Ворона аж подпрыгнул на сиденье.
— Какая «Скорая помощь»? — изумленно прогундосил он. Мне почудилось, будто на его гнусавый нос нацепили еще и большую прищепку. — Я не понима-а-а…
— Обыкновенная «Скорая помощь», — объясни я этому недоумку. — Неужели никогда не видели Такая белая, с красной полосой и красным крестом на боку.
Вздумала со мной поиграть в кошки мышки.
— Нет-нет, Яков Семенович, это не мои! — Вс рона отчаянно всплеснул руками и чуть не заехал мне по носу. — Мы тут ни при чем, ей-богу, бля буду, ни при чем…
Как ни странно, но последнему Воронину утверждению я вдруг поверил. Надо было быть Смоктуновским, чтобы так мастерски сыграть изумление. Ворона же весь был как на ладошке, аж противно.
И сейчас он не соврал. Скорее всего тут действительно кто-то другой. Или что-то другое. И по-прежнему непонятна причина. То есть их наверняка не меньше сотни, и самых разных. Но мне бы хотелось знать всего одну — и настоящую. Чтобы больше не прыгать, как зайчик.
— Верю, — устало оборвал я его признания в совершеннейшей невиновности. — Этому — верю, но только этому.
Ворона просиял, словно я произвел его в генеральский чин. Он попытался еще что-то сказать, но я неделикатно отмахнулся.
— До города еще неблизко, господин Ворона, — зевнув, сообщил я. — Подремлю-ка я пока. Разбудите меня, когда доедем до Измайловского парка. А еще лучше довезите меня сразу до Рижской. Вас не затруднит?
— Об чем базар! — обрадованно загнусавил Ворона. — Может, вас прямо до дома подкинуть?
— Я бы был вам крайне признателен, — медленно и отчетливо проговорил я, — если бы вы меня подкинули именно до Рижской.
— Понимаю-понимаю, — закивал Ворона, — Не беспокойтесь, Яков Семенович. — Он сделал суетливый жест рукой, как будто поправлял несуществующую подушку.
Этот жест я еще увидел, но затем плотно прикрыл глаза, чтобы не видеть Воронину физиономию, на которой подобострастие бдва заметно мешалось с почтительнейшей ненавистью. Спать я не собирался, просто хотел подумать в тишине, без гнусавых Ворониных жалоб а судьбу-индейку. Не собирался, однако заснул. и проснулся только от осторожного шепота в ухо: «Яков Семенович, приехали. Рижская».
Я взглянул на часы и мысленно за себя порадовался. Успеваю. Теперь мне только две остановки проехать на 18-м троллейбусе, и я у цели. Будем у генерал-полковника в назначенный срок. Даже с пятиминутным опережением, если троллейбус не подведет.
— Будьте здоровы, — попрощался я с Вороной, его шофером и телохранителем, вылезая из авто. — И мой совет: не делайте больше глупостей. Сегодня на арбитраже я промолчал, но завтра кто-то обязательно не промолчит.
Ворона с готовностью.кивнул, но наверняка, пропустил мои слова мимо ушей.
Он, похоже, из тех, кто живет только сегодняшним днем. Ну, как знает. Даже великодушие Якова Семеновича имеет свои границы. В следующий раз его «самодеятельные» пацаны могут упасть не в люк, а, допустим, с десятого этажа.
Тогда и реанимация не понадобится…
Троллейбус не заставил себя ждать, а потому я подошел к дверям скромного особнячка на Сущевском валу ровно за десять минут до назначенного генерал-полковником срока. Я надеялся, что десяти-то минут мне хватит, чтобы добраться до знакомого кабинета без номера. В прошлый раз хватило ведь. Правда, в прошлый-то раз моим провожатым был бравый майор, а теперь мне пришлось в одиночестве преодолевать кордоны вооруженных леопардов с «кедрами» и «кипарисами». Причем каждый так и норовил профилактически съездить стволом по ребрам подозрительного носатого визитера. И, хотя пропуск мне был заготовлен, меня протащили сквозь сито обысков и проверок личности, после которых металлоискатель становился уже совершенно ненужной инстанцией. Я порадовался за наши спецслужбы. Раз уж так здорово охраняют тех, кто сам охраняет Президента, то, должно быть, безопасность Первого Лица у нас на высочайшем уровне. Что приятно. Ради этого можно и стерпеть невежливых леопардов.
В конечном итоге в кабину лифта я попал уже в те минуты, когда должен был бы входить в генерал-полковничью приемную. Соответственно и в приемную я угодил на десять минут позже срока, по пути еще поблуждав в коридорах второго этажа: оказалось, что доску одиноких объявлений — мой единственный ориентир — куда-то дели, и я дважды сворачивал не там, где надо. Лабиринт какой-то, а не коридоры Службы ПБ. Только Минотавра мне здесь не хватает для полноты ощущений.
За секретарским столом в приемной сидел все тот же вьюноша с техническими наклонностями. В прошлый раз он чинил телефонный аппарат, а сегодня пытался отремонтировать разбитый стул, у которого из четырех ножек осталось две.
Видимо, здесь и впрямь похозяйничал Минотавр.
— Добрый день! — отрывисто сказал я, еще не отдышавшись. — Моя фамилия Штерн. Мне назначено.
Юный секретарь Иван мельком глянул на меня и попытался дотянуться до телефона, не выпуская из рук стула-инвалида. Стул немедленно вырвался и упал с грохотом на пол. Тут же без постороннего вмешательства ожил селектор.
— Что за шум? — спросил строгий генерал-полковничий голос.
— Пришел человек по фамилии Штерн, — пискнул в микрофон секретарь Ваня.
— Хулиганит? — с тревогой осведомился генерал-полковник.
— Это я стул уронил, — честно признался секретарь. — случайно.
— Тогда Штерн пусть войдет, — распорядился голос Сухарева из селектора. — И так опоздал.
Я бодрой рысью проскользнул в кабинет. Кабинет и его хозяин господин Сухарев были, как прежде одинаково величественны. И, как и в прошлый раз генерал-полковник при первом моем приближении задвинул ящик своего номенклатурного стола. Я успел лишь заметить в ящике что-то белое и без фотографий. Значит не порнуха.А может, я все навыдумывал, и Его Превосходительство просто-напросто прячет от меня секретные документы? Скажем, меню Президента.
— Хорош! — покровительственно сказал генерал-полковник, знаком указав мне на кресло.
Я сел и вопросительно поглядел на Сухарева. Если это было приветствие, то довольно странное.
— Костюм у тебя хорош! — уточнил генерал-полковник. — В прошлый раз ты в комбинезоне приходил. Я думал — выдрючивается парень. А теперь вижу, что вкус есть. Одобряю. На заказ шил?
Я уже собирался признаться, что костюм свой я купил в ГУМе на дешевой распродаже и ношу его уже третий год, но тут дверь кабинета растворилась. Без стука и без приветствия ворвался крайне озабоченный седовласый полковник с картонной папочкой и, подбежав к Сухареву, что-то встревоженно забубнил ему прямо в ухо. Мне сразу стало не по себе. Уж не случилось ли чего с Президентом, пока его начальник охраны ослабил бдительность? Я уже представил вой сирены, треск телефонов и беготню леопардов с автоматами, готовых стрелять во всех подозрительных личностей…
— Ничего не разберу у тебя! — раздраженно проговорил Сухарев. — Говори нормальным голосом. Седовласый полковник тревожно зыркнул мою сторону, но приказ есть приказ, и неприятна новость была изложена нормальным тоном. Сам того не желая, я узнал о коварном демарше начальника Таманской дивизии генерала Дроздова. Оказывается, Дроздов только что дал интервью еженедельнику «Слово и дело» и на вопрос о любимом своем занятии дерзко ответил, что, мол обожает пить чай с сухарями. С сухарями! Явно камень в огород генерал-полковника.
Я полагал, что после этих слов генерал-полковник немедленно вытурит взашей седовласого балбеса, однако Сухарев принял новость близко сердцу.
— Сволочь! — выругался он сквозь зубы. — Чай он, значит, любит, фуфло афганское. Сухарями похрустеть ему охота…
— Вот я и подумал, — поддакнул седовласый паникер. — Скоро выборы Президента, каждый норовит престиж подорвать. Я…
— Что предлагаешь? — не дал ему договорить генерал-полковник. — Только конкретно!
Седовласый моментально сунул под нос Сухареву свою картонную папочку.
— Есть хорошая фактура, — радостно забубнил он, не забывая бросать косые взгляды в мою сторону. — Насчет морального кодекса российского офицера… Жена у него… вот поглядите… И сын ушел из дому…
Генерал-полковник мельком глянул в папку и вернул ее обратно полковнику.
— Слишком долгая возня, — объявил он. — Ответный удар должен быть симметричным… Ты вот что: позвони в этот паршивый еженедельник и скажи от моего имени… Что если они, вонючки…
— Неэффективно, — осторожно возразил седовласый. Не такой уж он, оказывается, был балбес. — У них тираж два миллиона. Лучше бы как-нибудь мирно.
Например, дать ответное интервью…
— Тоже неплохо, — не стал спорить Сухарев. — Даже отлично. Напиши-ка быстренько для них мое интервью. И в конце там должен быть вопросик. Насчет любимого занятия. А я отвечу, что обожаю охоту на дроздов. Вот так, открытым текстом: НА ДРОЗДОВ! — Генерал-полковник довольно посмеялся своей выдумке. — Ладно, ступай.
Полковник, подхватив свою папочку с компроматом, деловитой трусцой покинул пределы сухаревского кабинета.
— Что за публика! доверительно проговорил генерал-полковник. — Все так и норовят палки в колеса совать. Любую мелочь против тебя же и обернут. Выборы, выборы летом, будь они трижды неладны! Любой скандал им на пользу, а не нам. Не приведи господи, народ-дурак выберет клетчатого…
Я не без сочувствия кивнул. Претендент в клетчатом пиджаке нравился мне еще меньше, чем Президент нынешний. Лично я из двух зол предпочитал выбирать меньшее. И знакомое.
— Ну, давай там, что накопал, — внезапно, без малейшего перехода, потребовал от меня Сухарев. — Накопал ведь?
Я послушно достал из-за пазухи свои листочки с отчетом и подал их генерал-полковнику. Мне почему-то представлялось, что Сухарев немедленно углубится в чтение, однако он только глянул на первую страницу с адресом, потом сразу на последнюю — со списком книг. Просмотрел, называется. И стоило ли мне трудиться?
— Жидковато что-то, — высказал свою претензию генерал. — И про книжки ихние ты больно коротко… Кто вот, например, такой этот Паркер? или Ляхов?..
Или вот К. Вишняков. Что за "К"? Мог бы и "поподробнее. Два дня у тебя было, не два часа.
У меня вертелось на языке чистосердечное признание в том, что за два дня я таки много успел. Успел получить по голове в сортире Госкомпечати, поиграть в кошки-мышки с агрессивной «Скорой» и попредседательствовать на крутой разборке под самым боком дивизии Дзержинского. До отчета ли мне было, Ваше Превосходительство?
— Я предупреждал, что за два дня… — с оскорбленным видом начал я.
— Не заводись, Штерн, — оборвал меня Сухарев и вновь заглянул в конец моего отчета. Наверное, смотрел количество страниц. — В общем и целом, сойдет.
— Где мне расписаться? — спросил я у генерал-полковника.
— Не нужно тебе расписываться, усмехнулся Сухарев. — Это, Штерн, наградная ведомость. Лишних денег, извини, у нашей Службы нет, но я включил тебя в общий список на награждение. Скоро получишь орден. «Дружбы Народов».
Улавливаешь?
Я уловил, что денег мне не получить. Знай я заранее, что так все обернется, честное слово, изменил бы своим правилам и взял бы хоть аванс побольше. Да уж, орденами со мной еще никогда не расплачивались.
— Зачем мне орден? — пробурчал я.
— Чего-чего? — вскинул брови генерал-полковник. Я вспомнил, что нахожусь не в частной лавочке, а в учреждении, где не спорят. Лопают, что дают. А для спорщиков здесь имеются вооруженные пятнистые леопарды. Один из них мне, между прочим, уже дал позавчера по морде. Заранее. Военные называют это превентивным ударом.
— Э-э… — начал выворачиваться я. — Я исключительно в том смысле, что согласен на медаль. На медаль. И ту, собственно, не к спеху…
Генерал-полковник меня не слушал. Он рассматривал циферблат своих часов.
Что-то его здесь не устраивало: то ли часовая стрелка, то ли минутная.
— Свободен, Штерн, — нетерпеливо произнес он. — Благодарю за службу.
Ступай. — Можно было Думать, что у генерал-полковника внезапно прорезалось срочное дело. Или там срочная секретная встреча. А, может быть, Сухарев принял мысленный флюид Президента.
Я получил карточку подписанного пропуска и вышел за дверь. За время моей беседы с генерал-полковником ремонт стула довольно заметно продвинулся: теперь на месте были уже три ножки, и Иванушка на секретарском месте трудолюбиво прилаживал четвертую. И эту четвертую он прилаживал криво. Я вознамерился уже дать парню ценный технический совет. Однако мне помешали.
— У себя? — послышался от дверей тихий свистящий шепот.
Ваня-секретарь попытался повторить свой трюк со стулом и с телефоном.
Результат был точно таким же: стул вновь громко стукнулся об пол, а я повернул голову к входной двери. И — встретился глазами с лысым Дуремаром. Вблизи он еще больше напоминал картинку из книжки про Буратино, только что банки с пиявками у него не было. Вместо банки он нес в руке отличную серую шляпу с утепляющей подкладкой. В мае такие уже носить не сезон, однако у мира лысых, вероятно, — свои законы. Вдруг любая лысина имеет тенденцию мерзнуть?
— У себя? — между тем повторил вопрос человек с глазами убийцы, глядя на меня в упор. Как будто он заподозрил во мне скрытого Буратино и мысленно уже составлял докладную записку господину К. Барабасу. От этого взгляда мне отчего-то стало не по себе. Я не стал будить лихо, развернулся и поспешил покинуть приемную,. Сегодня мне и без Дуремара хватало разнообразных монстров, лысых, волосатых и бородатых. Пора бы возвратиться домой и принять горизонтальное положение. Я заслужил отдых.
— …Два ящика Баркова было, елда золотая во весь супер… Стырили двести суперов, и кто у меня теперь эту мутатень купит?
— …зуб ему выбил и щеку распорол… Ага, прямо краем переплета, как бритвой…
— …по безналу, говорит! Накладные вроде в порядке, копия платежки — очень натуральная… И увез, паскуда, всех Толкиенов в свою Чучмекию…
— …за аренду плати, ментам плати, «Олимпийцу» процент, а теперь еще и за люстру плати… Да кто ее трогал?..
— …я ему русским, литературным, бля, языком объясняю: наш это район, и чужие здесь не ходят. А он: «Префекту-у-у-ра!» — и бумажку с орлом прямо в рожу тычет…
— …посылаю ревизоров, чтобы те сопляков моих проверили. Возвращаются. Он с фингалом, она с царапиной и плачут, плачут…
Издали мне было не видно, кто испустил этот последний крик души, но, вероятнее всего, жаловался на жизнь именно господин Мамонтов. Из деликатности умалчивая, что его так называемые ревизоры еще и устраивают стажерам крупные недостачи. Или, быть может, он-то считает, что такое поведение для ревизора совершенно нормально? «Как знать, — подумал я, — не из того ли проистекает половина наших бед, что мы все маскируем с некоторых пор малоприятные вещи интеллигентными словами? Общак называем фондом, хазу — офисом, старых мошенников — ревизорами, сходняк — конференцией, разборку — арбитражем». Нет, решил я после недолгих раздумий. Слова не виноваты. Наоборот, они у нас играют роль стимулов, своего рода повышенных обязательств. Если долго втолковывать тому же Гуле, что он, Грандов Юрий Валентинович, человек, звучит гордо и занимается бизнесом, то даже Гуля — хочешь или не хочешь — со временем как-то цивилизуется. То же касается и Тараса, и остальных. Книги облагораживают, даже если ими просто торгуешь. Если в человеке одежка и прическа уже прекрасны, то авось и душа с мыслями подтянутся на должный уровень. Антон Павлович Чехов, собрание сочинений, том не помню.
Наоравшись вволю, участники митинга стали потихонечку затихать.
Воспользовавшись одной из пауз, я достал из кармана листок с заранее подготовленной «рыбой» резолюции и стал зачитывать, пункт за пунктом. Выходило, что присутствующие ни территориальных, ни иных серьезных претензий друг к другу не имеют, а прискорбное происшествие на Савеловском следует рассматривать как следствие энтропии всеобщего беспредела и с ним-то начинать борьбу. Собственно, и я, и присутствующие понимали, что все наши декларации насчет борьбы с мировой энтропией — мартышкин труд. Однако в любой конвенции обязана была быть постановочная часть, и я от себя лично пообещал Тарасу, что дело это возьму под свой личный контроль и буду искать злоумышленников по мере сил. Тарас поначалу насупился, поняв мои слова так, будто он, Тарасов Лев Евгеньевич, сам пострадавший, должен теперь еще и оплачивать услуги частного детектива Я.С.
Штерна. Однако, как только ему объяснили, что упомянутые услуги будут оказаны бесплатно, в порядке арбитража, — Лев Евгеньевич сменил гнев на милость.
Получалось, что сегодня он хоть ничего и не выиграл, ни чего и не проиграл. Уже неплохо.
Удовлетворенные нестроптивостью Тараса мирным завершением Балашихинской конвенции собравшиеся стали один за другим седлать своих импортных мустангов из металла, стекла и резины Форма была соблюдена, пар выпущен, пора всем возвращаться обратно — в цех по заколачиванию бабок. Я стал оглядываться по сторонам, прикидывая, к кому бы мне напроситься в попутчики. По правилам арбитр должен был добираться до места арбитража своим ходом — дабы не подпасть под влияние одной из сторон. Однако по поводу обратного пути традиции молчали, а мне чертовски не хотелось опять связываться с автобусом номер 336 и путешествовать на нем от Балашихи до метро «Измайловский парк». Тяжела ты, доля безлошадного частного детектива! Обломки моего собственного авто уже больше года бестолково пылились в гараже: даже Олежка из «Дианы-сервиса» говорил, будто единственное лекарство для моего увечного лимузина — автоматический пресс…
— Вас подвезти, Яков Семенович? — раздался за спиной знакомый гнусавый голос. Я обернулся. В попутчики приглашал меня господин Ворона собственной персоной. То бишь Валерий Николаевич Воронин, еще один ясеневский фрукт. Видок у фрукта был порядком сконфуженный. Оч-чень любопыт но, чего это он вдруг проявляет такую вежливость;
— Подвезти? — громко переспросил я. — Что ж не откажусь. — Я специально говорил на повышенных тонах, чтобы меня услышал не только сам Ворона, но и все в радиусе трех метров. Паша Кузин, например. И Батя. И еще человек пять.
Пусть-ка обратят внимание, с кем я поехал. И пусть Ворона заодно увидит, что они увидели. В спорных случаях надо всегда оставлять свидетелей — нормальная мера предосторожности. Вдруг Вороне отчего-то взбрело в голову покрошить меня финкой и выкинуть на полной скорости? Даже если так, от этих мыслей придется отказаться. Себе дороже обойдется, дружок.
Первые четверть часа мы ехали молча — шофер и телохранитель на переднем сиденье, а мы с Вороной на заднем. Лишь когда окончательно пропали из виду бетонные коробки складов фирмы «КДК» и нескончаемый глухой забор вокруг городка дивизии Дзержинского, Ворона беспокойно заворочался на сиденье и пробормотал:
— Спасибо вам, Яков Семенович. Век не забуду, что не сдали меня. И простите раздолбая христа ради…
Есть такой ораторский прием: если не знаешь, что сказать, — молчи. Держи паузу. Я пока не представлял себе, за что этот тип извиняется и тем более за что благодарит. Поэтому я выразительно промолчал. Басня Крылова «Ворона и Лисица» сейчас разыгрывается по облегченным для Лисицы правилам. Ей достаточно сидеть под деревом и помалкивать, сыр и так упадет. Давай, каркни во все воронье горло.
— Когда Михалыч вылез выступать, — покаянно загнусавил Ворона дальше, не дождавшись от меня никакой реакции, — я от страха чуть не обоссался. Все, думаю, кобздец мне. Сейчас вы словечечко скажете про «перехват» на Айвазовского — и нет меня. Михалыч бы меня лично придавил, как таракана. И сходняк бы не вступился…
Я продолжал игру в молчанку, хотя уже догадался, в чем дело. Сыр выпал. Но кусок был таким грязным и замусоленным, что Лисица побрезговала его поднять.
— Сам-то я не хотел, Яков Семенович, не хотел, больно мне надо… — суетливо продолжал Ворона, Уводя глазки куда-то в сторону. — Пацаны мои самодеятельность устроили с этим делом… а я им команды не давал. Слово чести, не давал я команды… нужен мне, что ли, этот тираж… — При упоминании о чести Ворона стал гнусавить сильнее обычного, отчего я и догадался, что он врет.
Наверняка он же все и придумал. Его счастье, что еще сам в дело не полез.
«Великолепную Анну» он хапнуть надумал. Стратег гундосый. Адмирал Нельсон криворукий.
Я по-прежнему не проронил ни слова, оставаясь для Вороны этаким воплощением немого укора. Да и что я мог сказать? Что Ворона дурак, раз шакалит под боком у Михалыча? Что рано или поздно ему свои же головенку открутят? Без толку и говорить, не поймет. Это он сейчас такой смирный, потому что проворонил тираж. А не случись в нужное время и в нужном месте Якова Семеновича Штерна — ходил бы Ворона гоголем.
— И еще вьетнамцы от рук отбились, — подождав немного, пожаловался мне этот перехватчик-неудачник. Мое долгое молчание явно приводило его в замешательство. — Нгуен, обезьяна старая, кредиты заморозил, на порог не пускает…
Я легонько пожал плечами, предоставляя Вороне право одному расхлебывать собственные проблемы. Сам удивляюсь, отчего бы это директору банка «Ханой» не раскрыть Вороне дружеских объятий? Наверное, принял мой позавчерашний звонок близко к сердцу. Чувствительный народ, эти вьетнамцы! Чуть что — обижаются.
Ворона вновь подождал, не скажу ли я ему чего-нибудь утешительного. Или просто хоть чего-нибудь. Я старательно молчал. Я вообще не смотрел в его сторону, а прилежно изучал бритый затылок Воронина телохранителя. Как раз позавчера я упаковывал в люк на улице Рогова трех пареньков примерно с такими же крепкими затылками.
— Пацанам, конечно, досталось, — точно в тон моим мыслям пробормотал Ворона, — ну, тем, которые без команды… Мерзавцам, значит, этим. Один теперь в реанимации, двое в ментуре, a еще один ногу сломал… В канализацию провалился, а там метра три…
Тут я позволил себе, наконец, прервать молчание.
— Смотреть надо было под ноги, — лениво посоветовал я. — Когда под ноги глядишь, ни в какую канализацию не провалишься.
Ворона шумно завозился рядом на сиденье.
— Яков Семенович! — жалобно простонал-прогундосил он. — Да откуда ж было знать?..
— Что знать? — сухо осведомился я.
— Что тираж у вас под контролем! Они-то думали, что там одна интеллигенция вшивая, надыбать у них груз как сморкнуться…
Я поморщился. Мне казалось, будто бы частный детектив Я.С. Штерн тоже в каком-то смысле интеллигент. Но у Вороны своя мерка. Интеллигент — это, стало быть, тот, у кого можно безболезненно отобрать имущество. А у кого нельзя — тот свой брат урка. Увы! Есть субъекты, которым до цивилизованного бизнеса — как до Пика Коммунизма. Вернее, Пика Капитализма.
— А с чего это вы взяли, господин Ворона, — вкрадчиво поинтересовался я, — что я вообще имею к этому отношение?
Ворона обиженно завздыхал.
— Яков Семенович, вы уж меня совсем за фраера держите, — объявил он. — Пацаны мои дуроломы, но я-то понятие имею. Как узнал я про сантехника, который им пистон вставил, я сразу и врубился. Ваш фирменный стиль, больше некому…
Воронины слова меня глубоко огорчили. Мало того что я — не интеллигент.
Теперь выясняется, и стиль мой уже известен каждой второй шпане. Скоро просто на улицу не выйдешь без того, чтобы кто-нибудь из прохожих тут же не начал объяснять всем остальным: это вон Яков Семенович, шлангом прикинутый. Должно быть, идет на задание… — Рр! Уж кому-кому, а частному детективу слава без надобности. Ну, разве что посмертная, для потомства.
— И какой же у меня фирменный стиль? мрачно спросил я у Вороны.
— Вы как человек-невидимка, — отпустил мне Ворона завистливый комплимент.
— Сроду не догадаешься, в каком виде вы появитесь и откуда васл можно ждать…
Комплимент мне понравился. И нравился до тех самых пор, пока я не припомнил кое-какие подробности из книжки про человека-невидимку. Таь, в конце описывался способ, как сделать этого друга видимым. Очень простой способ: садануть железным прутом по макушке.
— А скажите мне, господин Ворона, — сахарным голосом полюбопытствовал я, — вчера в машине «Скорой помощи» сидели тоже ваши пацаны? Которые, конечно, все делают сами, без вашей команды и вообще мерзавцы… Ну, ваши?!
В ту секунду, когда я без паузы перешел с сахарного тона на металлический, Ворона аж подпрыгнул на сиденье.
— Какая «Скорая помощь»? — изумленно прогундосил он. Мне почудилось, будто на его гнусавый нос нацепили еще и большую прищепку. — Я не понима-а-а…
— Обыкновенная «Скорая помощь», — объясни я этому недоумку. — Неужели никогда не видели Такая белая, с красной полосой и красным крестом на боку.
Вздумала со мной поиграть в кошки мышки.
— Нет-нет, Яков Семенович, это не мои! — Вс рона отчаянно всплеснул руками и чуть не заехал мне по носу. — Мы тут ни при чем, ей-богу, бля буду, ни при чем…
Как ни странно, но последнему Воронину утверждению я вдруг поверил. Надо было быть Смоктуновским, чтобы так мастерски сыграть изумление. Ворона же весь был как на ладошке, аж противно.
И сейчас он не соврал. Скорее всего тут действительно кто-то другой. Или что-то другое. И по-прежнему непонятна причина. То есть их наверняка не меньше сотни, и самых разных. Но мне бы хотелось знать всего одну — и настоящую. Чтобы больше не прыгать, как зайчик.
— Верю, — устало оборвал я его признания в совершеннейшей невиновности. — Этому — верю, но только этому.
Ворона просиял, словно я произвел его в генеральский чин. Он попытался еще что-то сказать, но я неделикатно отмахнулся.
— До города еще неблизко, господин Ворона, — зевнув, сообщил я. — Подремлю-ка я пока. Разбудите меня, когда доедем до Измайловского парка. А еще лучше довезите меня сразу до Рижской. Вас не затруднит?
— Об чем базар! — обрадованно загнусавил Ворона. — Может, вас прямо до дома подкинуть?
— Я бы был вам крайне признателен, — медленно и отчетливо проговорил я, — если бы вы меня подкинули именно до Рижской.
— Понимаю-понимаю, — закивал Ворона, — Не беспокойтесь, Яков Семенович. — Он сделал суетливый жест рукой, как будто поправлял несуществующую подушку.
Этот жест я еще увидел, но затем плотно прикрыл глаза, чтобы не видеть Воронину физиономию, на которой подобострастие бдва заметно мешалось с почтительнейшей ненавистью. Спать я не собирался, просто хотел подумать в тишине, без гнусавых Ворониных жалоб а судьбу-индейку. Не собирался, однако заснул. и проснулся только от осторожного шепота в ухо: «Яков Семенович, приехали. Рижская».
Я взглянул на часы и мысленно за себя порадовался. Успеваю. Теперь мне только две остановки проехать на 18-м троллейбусе, и я у цели. Будем у генерал-полковника в назначенный срок. Даже с пятиминутным опережением, если троллейбус не подведет.
— Будьте здоровы, — попрощался я с Вороной, его шофером и телохранителем, вылезая из авто. — И мой совет: не делайте больше глупостей. Сегодня на арбитраже я промолчал, но завтра кто-то обязательно не промолчит.
Ворона с готовностью.кивнул, но наверняка, пропустил мои слова мимо ушей.
Он, похоже, из тех, кто живет только сегодняшним днем. Ну, как знает. Даже великодушие Якова Семеновича имеет свои границы. В следующий раз его «самодеятельные» пацаны могут упасть не в люк, а, допустим, с десятого этажа.
Тогда и реанимация не понадобится…
Троллейбус не заставил себя ждать, а потому я подошел к дверям скромного особнячка на Сущевском валу ровно за десять минут до назначенного генерал-полковником срока. Я надеялся, что десяти-то минут мне хватит, чтобы добраться до знакомого кабинета без номера. В прошлый раз хватило ведь. Правда, в прошлый-то раз моим провожатым был бравый майор, а теперь мне пришлось в одиночестве преодолевать кордоны вооруженных леопардов с «кедрами» и «кипарисами». Причем каждый так и норовил профилактически съездить стволом по ребрам подозрительного носатого визитера. И, хотя пропуск мне был заготовлен, меня протащили сквозь сито обысков и проверок личности, после которых металлоискатель становился уже совершенно ненужной инстанцией. Я порадовался за наши спецслужбы. Раз уж так здорово охраняют тех, кто сам охраняет Президента, то, должно быть, безопасность Первого Лица у нас на высочайшем уровне. Что приятно. Ради этого можно и стерпеть невежливых леопардов.
В конечном итоге в кабину лифта я попал уже в те минуты, когда должен был бы входить в генерал-полковничью приемную. Соответственно и в приемную я угодил на десять минут позже срока, по пути еще поблуждав в коридорах второго этажа: оказалось, что доску одиноких объявлений — мой единственный ориентир — куда-то дели, и я дважды сворачивал не там, где надо. Лабиринт какой-то, а не коридоры Службы ПБ. Только Минотавра мне здесь не хватает для полноты ощущений.
За секретарским столом в приемной сидел все тот же вьюноша с техническими наклонностями. В прошлый раз он чинил телефонный аппарат, а сегодня пытался отремонтировать разбитый стул, у которого из четырех ножек осталось две.
Видимо, здесь и впрямь похозяйничал Минотавр.
— Добрый день! — отрывисто сказал я, еще не отдышавшись. — Моя фамилия Штерн. Мне назначено.
Юный секретарь Иван мельком глянул на меня и попытался дотянуться до телефона, не выпуская из рук стула-инвалида. Стул немедленно вырвался и упал с грохотом на пол. Тут же без постороннего вмешательства ожил селектор.
— Что за шум? — спросил строгий генерал-полковничий голос.
— Пришел человек по фамилии Штерн, — пискнул в микрофон секретарь Ваня.
— Хулиганит? — с тревогой осведомился генерал-полковник.
— Это я стул уронил, — честно признался секретарь. — случайно.
— Тогда Штерн пусть войдет, — распорядился голос Сухарева из селектора. — И так опоздал.
Я бодрой рысью проскользнул в кабинет. Кабинет и его хозяин господин Сухарев были, как прежде одинаково величественны. И, как и в прошлый раз генерал-полковник при первом моем приближении задвинул ящик своего номенклатурного стола. Я успел лишь заметить в ящике что-то белое и без фотографий. Значит не порнуха.А может, я все навыдумывал, и Его Превосходительство просто-напросто прячет от меня секретные документы? Скажем, меню Президента.
— Хорош! — покровительственно сказал генерал-полковник, знаком указав мне на кресло.
Я сел и вопросительно поглядел на Сухарева. Если это было приветствие, то довольно странное.
— Костюм у тебя хорош! — уточнил генерал-полковник. — В прошлый раз ты в комбинезоне приходил. Я думал — выдрючивается парень. А теперь вижу, что вкус есть. Одобряю. На заказ шил?
Я уже собирался признаться, что костюм свой я купил в ГУМе на дешевой распродаже и ношу его уже третий год, но тут дверь кабинета растворилась. Без стука и без приветствия ворвался крайне озабоченный седовласый полковник с картонной папочкой и, подбежав к Сухареву, что-то встревоженно забубнил ему прямо в ухо. Мне сразу стало не по себе. Уж не случилось ли чего с Президентом, пока его начальник охраны ослабил бдительность? Я уже представил вой сирены, треск телефонов и беготню леопардов с автоматами, готовых стрелять во всех подозрительных личностей…
— Ничего не разберу у тебя! — раздраженно проговорил Сухарев. — Говори нормальным голосом. Седовласый полковник тревожно зыркнул мою сторону, но приказ есть приказ, и неприятна новость была изложена нормальным тоном. Сам того не желая, я узнал о коварном демарше начальника Таманской дивизии генерала Дроздова. Оказывается, Дроздов только что дал интервью еженедельнику «Слово и дело» и на вопрос о любимом своем занятии дерзко ответил, что, мол обожает пить чай с сухарями. С сухарями! Явно камень в огород генерал-полковника.
Я полагал, что после этих слов генерал-полковник немедленно вытурит взашей седовласого балбеса, однако Сухарев принял новость близко сердцу.
— Сволочь! — выругался он сквозь зубы. — Чай он, значит, любит, фуфло афганское. Сухарями похрустеть ему охота…
— Вот я и подумал, — поддакнул седовласый паникер. — Скоро выборы Президента, каждый норовит престиж подорвать. Я…
— Что предлагаешь? — не дал ему договорить генерал-полковник. — Только конкретно!
Седовласый моментально сунул под нос Сухареву свою картонную папочку.
— Есть хорошая фактура, — радостно забубнил он, не забывая бросать косые взгляды в мою сторону. — Насчет морального кодекса российского офицера… Жена у него… вот поглядите… И сын ушел из дому…
Генерал-полковник мельком глянул в папку и вернул ее обратно полковнику.
— Слишком долгая возня, — объявил он. — Ответный удар должен быть симметричным… Ты вот что: позвони в этот паршивый еженедельник и скажи от моего имени… Что если они, вонючки…
— Неэффективно, — осторожно возразил седовласый. Не такой уж он, оказывается, был балбес. — У них тираж два миллиона. Лучше бы как-нибудь мирно.
Например, дать ответное интервью…
— Тоже неплохо, — не стал спорить Сухарев. — Даже отлично. Напиши-ка быстренько для них мое интервью. И в конце там должен быть вопросик. Насчет любимого занятия. А я отвечу, что обожаю охоту на дроздов. Вот так, открытым текстом: НА ДРОЗДОВ! — Генерал-полковник довольно посмеялся своей выдумке. — Ладно, ступай.
Полковник, подхватив свою папочку с компроматом, деловитой трусцой покинул пределы сухаревского кабинета.
— Что за публика! доверительно проговорил генерал-полковник. — Все так и норовят палки в колеса совать. Любую мелочь против тебя же и обернут. Выборы, выборы летом, будь они трижды неладны! Любой скандал им на пользу, а не нам. Не приведи господи, народ-дурак выберет клетчатого…
Я не без сочувствия кивнул. Претендент в клетчатом пиджаке нравился мне еще меньше, чем Президент нынешний. Лично я из двух зол предпочитал выбирать меньшее. И знакомое.
— Ну, давай там, что накопал, — внезапно, без малейшего перехода, потребовал от меня Сухарев. — Накопал ведь?
Я послушно достал из-за пазухи свои листочки с отчетом и подал их генерал-полковнику. Мне почему-то представлялось, что Сухарев немедленно углубится в чтение, однако он только глянул на первую страницу с адресом, потом сразу на последнюю — со списком книг. Просмотрел, называется. И стоило ли мне трудиться?
— Жидковато что-то, — высказал свою претензию генерал. — И про книжки ихние ты больно коротко… Кто вот, например, такой этот Паркер? или Ляхов?..
Или вот К. Вишняков. Что за "К"? Мог бы и "поподробнее. Два дня у тебя было, не два часа.
У меня вертелось на языке чистосердечное признание в том, что за два дня я таки много успел. Успел получить по голове в сортире Госкомпечати, поиграть в кошки-мышки с агрессивной «Скорой» и попредседательствовать на крутой разборке под самым боком дивизии Дзержинского. До отчета ли мне было, Ваше Превосходительство?
— Я предупреждал, что за два дня… — с оскорбленным видом начал я.
— Не заводись, Штерн, — оборвал меня Сухарев и вновь заглянул в конец моего отчета. Наверное, смотрел количество страниц. — В общем и целом, сойдет.
* * *
Я облегченно вздохнул: пронесло. Замаячил гонорар. В прошлый раз генерал-полковник что-то такое говорил насчет награды за труды. И точно, Сухарев пошарил в стопке бумаг на столе и выудил оттуда разграфленную ведомость, уже аккуратно заполненную. Я приготовил шариковую ручку и потянулся к этой ведомости. Грешен, люблю слова «сумма прописью». Тем более что мой отчет, если вдуматься, совсем не плох. Соответствует поставленной передо мной задаче.— Где мне расписаться? — спросил я у генерал-полковника.
— Не нужно тебе расписываться, усмехнулся Сухарев. — Это, Штерн, наградная ведомость. Лишних денег, извини, у нашей Службы нет, но я включил тебя в общий список на награждение. Скоро получишь орден. «Дружбы Народов».
Улавливаешь?
Я уловил, что денег мне не получить. Знай я заранее, что так все обернется, честное слово, изменил бы своим правилам и взял бы хоть аванс побольше. Да уж, орденами со мной еще никогда не расплачивались.
— Зачем мне орден? — пробурчал я.
— Чего-чего? — вскинул брови генерал-полковник. Я вспомнил, что нахожусь не в частной лавочке, а в учреждении, где не спорят. Лопают, что дают. А для спорщиков здесь имеются вооруженные пятнистые леопарды. Один из них мне, между прочим, уже дал позавчера по морде. Заранее. Военные называют это превентивным ударом.
— Э-э… — начал выворачиваться я. — Я исключительно в том смысле, что согласен на медаль. На медаль. И ту, собственно, не к спеху…
Генерал-полковник меня не слушал. Он рассматривал циферблат своих часов.
Что-то его здесь не устраивало: то ли часовая стрелка, то ли минутная.
— Свободен, Штерн, — нетерпеливо произнес он. — Благодарю за службу.
Ступай. — Можно было Думать, что у генерал-полковника внезапно прорезалось срочное дело. Или там срочная секретная встреча. А, может быть, Сухарев принял мысленный флюид Президента.
Я получил карточку подписанного пропуска и вышел за дверь. За время моей беседы с генерал-полковником ремонт стула довольно заметно продвинулся: теперь на месте были уже три ножки, и Иванушка на секретарском месте трудолюбиво прилаживал четвертую. И эту четвертую он прилаживал криво. Я вознамерился уже дать парню ценный технический совет. Однако мне помешали.
— У себя? — послышался от дверей тихий свистящий шепот.
Ваня-секретарь попытался повторить свой трюк со стулом и с телефоном.
Результат был точно таким же: стул вновь громко стукнулся об пол, а я повернул голову к входной двери. И — встретился глазами с лысым Дуремаром. Вблизи он еще больше напоминал картинку из книжки про Буратино, только что банки с пиявками у него не было. Вместо банки он нес в руке отличную серую шляпу с утепляющей подкладкой. В мае такие уже носить не сезон, однако у мира лысых, вероятно, — свои законы. Вдруг любая лысина имеет тенденцию мерзнуть?
— У себя? — между тем повторил вопрос человек с глазами убийцы, глядя на меня в упор. Как будто он заподозрил во мне скрытого Буратино и мысленно уже составлял докладную записку господину К. Барабасу. От этого взгляда мне отчего-то стало не по себе. Я не стал будить лихо, развернулся и поспешил покинуть приемную,. Сегодня мне и без Дуремара хватало разнообразных монстров, лысых, волосатых и бородатых. Пора бы возвратиться домой и принять горизонтальное положение. Я заслужил отдых.