Страница:
— Скажите мне, Эдуард, — поинтересовался я, оглядывая помещение, где со времен моего последнего визита в «Наследие» творческого беспорядка, по-моему, только прибавилось, — что у вас сейчас в работе?
— Гоголь, — немедленно откликнулся Саломатов, не забывая и о своих дирижерских манипуляциях. — Четырехтомник избранного с комментариями Андрея Манна. Должен выйти примерно через месяц. Годится?
— Не совсем, — подумав, ответил я. Кажется, у Гоголя не было рассказов. И к тому же он совершенно точно был усатым брюнетом. —А что еще?
— Академический Куприн, — Саломатов походя щелкнул ногтем по ближайшему дисплею. —Двенадцать томов. Но это не раньше чем через полгода. Много возни.
Наш Добренков в Дижоне по уши увяз в теме «Куприн и маркиз де Сад», но нам-то нужны комментарии, а не докторская диссертация…
«А мне-то нужно и того меньше, — подумал я про себя. — Маленький сугубо реалистический презент для альманашника Ляхова».
— Очень хорошо, — проговорил я. — Куприн мне подходит. Отпечатайте мне два рассказа.
— Каких? — с готовностью спросил Саломатов, совершенно не удивляясь. Он привык к моим необычным просьбам.
— Любых, — объяснил я. — Только не очень больших и желательно не слишком известных… А впрочем, как получится. Главное два.
Эдик понятливо кивнул, подскочил к рыжей девице за одним из дисплеев и что-то ей негромко объяснил. Уже через несколько секунд лазерный принтер замолчал и минут на пять перестал выплевывать листки. Затем машина буркнула нечто по-японски, словно негодуя, что ей поручено заниматься такой чепухой, и в корзинку посыпалась новая партия бумаги. Очень скоро рыжая девица собрала урожай, разложила листки на две неравные по толщине стопки, каждый прошила скрепкой и протянула готовую работу Саломатову. А тот — мне.
— Спасибо, Эдуард, — я не глядя свернул полученные рассказы вдвое, немножко примял и сложил в сумку, к фотоаппаратному футляру со свинчаткой. При таком соседстве бумага еще больше помнется в пути, отчего мои (теперь мои!) произведения скоро приобретут вид творений, уже побывавших во многих руках.
Неплохо было бы еще немножко загрязнить страницы и насажать в текст рукописных исправлений, но этот марафет наводить уже некогда. Я понадеялся на русский «авось», распрощался с Саломатовым и через полчаса оказался в доме на улице Мытной. Точнее, оказался я на скудно освещенной лестничной площадке возле двери квартиры номер 43. Этаж был шестым, лифт, само собой, не работал, — так что я полминуты переводил дыхание, полминуты сосредоточивался. Еще секунд шесть понадобилось, чтобы нацепить на нос очечки в невероятно уродливой оправе из черной пластмассы, В Москве таких оправ не выпускали лет двадцать, однако у нас в Борисоглебске эти пластмассовые монстры могли еще водиться в аптеках. Я вытащил из сумки уже основательно помятые рассказы и для приличия глянул на названия. Рассказ потолще именовался «Суламифь» и был даже не рассказом, а небольшой повестью. Рассказ потоньше назывался «Ученик». К стыду своему, Куприна я знал плоховато и просто понадеялся, что классик меня не подведет…
Все, пора. Я нажал на кнопку звонка, звонок равнодушно промолчал. Ах, да! Ляхов мне ведь велел стучать. Я стукнул раз, стукнул два и три.
— Кто там? — раздался из-за двери осторожный шепот. — Чего надо?
— Яков Штерн, — послушно сказал я. — Из Борисоглебска. С рассказами.
— От кого? — недоверчиво спросили из-за двери.
— От Марьи Васильевны, — ответил я, как заведенный, потихоньку начиная ненавидеть бдительного Ляхова. Неужели ему мало телефонного допроса? Сейчас он меня еще спросит, брюнет ли я и при усах ли я.
Вторая стадия дознания была, однако, несколько короче первой. Вопросов больше не последовало, дверь с жалобным скрипом стала приоткрываться. За дверью было совсем темно, как будто у Ляхова досрочно наступил конец света. В одной отдельно взятой квартире.
— Скорее проходите, — приказал шепот. — А то они все у меня разбегутся…
Я шагнул в темноту и немедленно наступил на что-то мягкое. Мягкое тут же взорвалось оскорбленным кошачьим возгласом. Я шарахнулся в сторону и опять наступил кому-то на лапу. По-моему, кошек здесь было штук десять, одна другой голосистее.
— Осторожно! — с раздражением проговорил все еще невидимый хозяин. — Глядите под ноги!
В кромешной тьме совет был на редкость бессмысленным. Опасаясь еще кого-нибудь задавить, я стал по-стариковски шаркать и, двигаясь таким макаром, последовал за шепотом. Кошачье поголовье терлось о мои ботинки, недовольно мяукало, однако мне удалось обойтись без членовредительства и не распугать вконец домашних животных. Повинуясь сдавленным указаниям невидимого Ляхова, я преодолел пыльную портьеру, чихнул и очутился в кабинете, где было значительно светлее, чем в коридоре: сумрак рассеивали огни двух канделябров. Напоследок я все-таки наступил на любопытный хвост, обладатель которого с пронзительным мявом отпрыгнул обратно во тьму.
— Любите кошечек? — робко спросил я у хозяина.
— Это коты, а не кошки, — недовольным тоном уточнил писатель Ляхов. — И я их терпеть не могу. Орут, гадят, кроме рыбы и колбасы, ничего жрать не хотят…
Зато кошачья шерсть экранирует враждебные психополя.
— Ага… — сказал я, дабы не выглядеть невеждой. До сих пор я и не догадывался о таинственных свойствах кошачьей шерсти. И тем более ничего не слышал про какие-то психополя, которые надлежит экранировать. Про психов слышал, про поля — нет.
Ляхов между тем завладел одним из канделябров, приблизил его ко мне и стал внимательно рассматривать мое лицо. Вероятно, он не исключал возможности обмана с моей стороны: я мог вдруг оказаться преступно усатым. Мне ничего не оставалось, как тоже застенчиво разглядывать физиономию хозяина квартиры.
Когда-то в ранней молодости Юрий Владимирович Ляхов был, вероятно, очень не дурак покушать, отчего к пятидесяти годам здорово располнел. Лицо его раздалось вширь и приобрело неприятное сходство с масленым блином, в загадочных гастрономических целях обвитым по краям редкими кустиками кудрявой столовой зелени. Насколько я знаю, во времена уже упомянутой молодости писатель Ляхов подавал известные надежды. Одно время он даже ходил в талантах районного масштаба, но вот на областной уровень пробиться не смог. Любимой темой писателя Юрия Ляхова на десятилетия стали именно районные структуры. В каждую из них писатель нарочно устраивался на службу, несколько месяцев изучал обстановку, а потом создавал умеренно-обличительные повести, высоко ценимые журналом «Молодежь». Первая повесть, «Тяжелый пар», мне, помню, даже понравилась: Ляхов клеймил подлые нравы, царящие в одной из районных бань, где сам писатель работал доливалыдиком пива. После выхода повести директора бани моментально выгнали, а Ляхов инкогнито поступил мужским мастером в парикмахерскую «Красная Москва». Оттуда он вскоре уволился с замыслом повести «Свежие скальпы», которую и напечатал в журнале. Бухгалтера парикмахерской немедленно посадили за махинации, он отсидел свое, эмигрировал в Штаты и теперь, говорят, служит на хорошей должности в «Дженерал моторе». Ляхов тем временем поступил на работу в школу того же района преподавать то ли химию, то ли астрономию. Буквально через неделю он был опознан по фотографии в журнале и срочно изгнан директором под предлогом неполного служебного соответствия. Однако и этой недели писателю хватило, чтобы создать очередную повесть под названием «Контрольная работа». К тому времени цензура стала помягче, кое-какие темы перешли в разряд дозволенных, а потому Ляхов с хорошим знанием дела описал несколько ночных оргий в учительской плюс групповое изнасилование второгодницы под руководством директора. Педагоги клялись и божились, что подлый автор все выдумал, однако школу на всякий случай расформировали под предлогом аварийного состояния здания, причем в доказательство аварийности само здание снесли и на этом месте разбили детскую площадку. У меня, кстати, с этой площадкой связаны были неприятные воспоминания: лет пять назад, когда я еще служил в МУРе, меня как раз на том месте едва не подстрелил из охотничьего ружья чокнутый семейный дебошир Харланя Цепов. Харланя прятался в утробе детской металлической ракеты, и, когда я уговорами и лаской попытался выманить его наружу, обещая амнистию и дармовой опохмел, Цепов стрельнул в меня из иллюминатора ракеты почти в упор и только чудом промазал… Но бог с ним, с Харланей.
В годы перестройки дела Ляхова, как я понял, пошли худо. Районный масштаб перестал интересовать читателя, да и журнал «Молодежь» утерял былой блеск.
Чисто по инерции автор создал разоблачительную повесть «Комсомольское пугало», где сотрудники райкома ВЛКСМ, утробно урча, брали неслабые взятки за исключение из комсомола по политическим статьям — благо исключенным в те времена за «политику» мог посветить статус беженца, быстрая виза в США и хорошее пособие.
Однако к моменту выхода повести ВЛКСМ Распался, посольства стали менее гостеприимными, и «Комсомольское пугало» кануло почти никем не замеченное. С тех пор я ничего не слышал о Ляхове — вплоть до того дня, когда я приобрел на раскладке в Госкомпечати новую ляховскую книжку издательства «Тетрис» и когда Слава Родин просветил меня насчет альманаха «Шинель». Сегодня утром, перед походом на книжную ярмарку, я немного полистал роман «Вопли и овцы» и понял, что Юрий Владимирович Ляхов за прошедшие годы как писатель ничуть не изменился.
В своем новом сочинении автор с каким-то угрюмым ожесточением описывал рабочие будни районной избирательной комиссии, сотрудники коей, по Ляхову, в дни выборов практиковались во всевозможных гнусностях — от банальных подделок бюллетеней до содомии и работы на несколько иностранных разведок. Среди этого зверинца нежной чистотой и непорочностью выделялся лишь герой-рассказчик по фамилии Чехов. Понятно, что однофамильца классика в конце романа запихивали в бочку и в таком виде сбрасывали в море. Я еще подумал, отчего у наших авторов такая болезненная тяга к водоемам? У Новицкого в песне тоже скульптор прыгает в океанскую пучину. Да и в книге юного дарования Жилина присутствует, по-моему, какая-то река — Волга или Урал, не помню. Наверное, все дело в генной памяти: все мы подсознательно тянемся обратно в океан, откуда миллионы лет назад выползли наши отдаленные прапрапредки…
Пока я предавался раздумьям о Ляхове, сам Ляхов завершил, наконец, процесс рассматривания моей физиономии, более-менее уверился в неналичии у меня усов и лишь тогда вяло произнес:
— Ну-с, давайте ваши рассказики… Я робко протянул писателю свои листочки, уповая на то, что Юрий Владимирович — не самый большой специалист по творчеству Куприна и не распознает плагиата. В противном случае пришлось бы жалко врать про бродячие сюжеты и роковые совпадения. Наготове у меня был, впрочем, и хороший статистический примерчик, позаимствованный из «Науки и жизни». Некий специалист по теории вероятности доказывал, будто в принципе возможны любые невероятности. Если, мол, посадить за пишущую машинку обезьяну, то у нее есть исторический шанс случайно напечатать «Божественную комедию».
Ляхов заглянул в рассказ «Суламифь» и с печалью проговорил:
— Да-а-а…
Я уже собирался покаянно признаться, что у меня дома в Борисоглебске действительно живет ручная обезьяна, которая любит, знаете, посидеть за компьютерной клавиатурой и проверить на себе теорию вероятности. Однако издателя «Шинели» огорчил, похоже, вовсе не плагиат.
— «Царь Соломон не достиг еще среднего возраста — сорока пяти лет, — горестным тоном зачитал мне вслух писатель Ляхов первые строчки моего сочинения, — а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора распространилась далеко за пределами Палестины…» Вы ведь написали?
Я судорожно закивал, про себя помянув недобрым словом рыжую операторшу из издательства «Наследие». Неужто ей трудно было подобрать мне что-то менее взрывоопасное? Соломон… Палестина… Сейчас он меня просто с кашей слопает.
— Угу-у… — с оттеночком мрачного удовлетворения в голосе произнес Ляхов.
— А здесь у нас что? — Он взял второй мой рассказ. — «Большой, белый, двухэтажный американский пароход весело бежал вниз по Волге…» — издатель шинельного альманаха нарочно выделил голосом слово «американский».
На мгновение я почувствовал себя государственным преступником.
— Понимаете ли… — понуро начал я. — Недостаток литературного опыта…
— Бросьте, — сокрушенно помотав головой, об-ронил Ляхов. — Если бы только вы один, Яков… Бульварщина, американщина, китч — это сегодня всеобщая зараза…
"Бедный Куприн, подумал я. — Как же он так оскандалился? А еще говорили:
«классик», «классик»…"
Ляхов отбросил мои рукописи куда-то в полумрак письменного стола и с горестным выражением на лице развил свою мысль.
— Вот вы, — писатель скорбно ткнул толстым пальцем в направлении моей переносицы, — простой борисоглебский литератор Яков…
Я опустил глазки, всем своим видом доказывая, что да, проще некуда.
— …И кто вам, интересно, посоветовал написать про американский пароход?
— Никто, я сам, — осторожно отозвался я, боясь, что сейчас Ляхов начнет выпытывать имена ; соучастников, пароли и явки. Под пыткой я бы наверняка раскололся и заложил своего подельщика Куприна.
— Правильно! — толстый палец писателя Ляхова опять мелькнул в опасной близости от моей переносицы. Стоило писателю увлечься, и я рисковал остаться без глаза. — Правильно! Человек даже не улавливает… Ему кажется, что он сам… Зло разлито в воздухе, как ядовитый газ, без цвета и без запаха…
Я машинально принюхался. Запах в темной квартире Ляхова как раз был: воняло стеарином, кошками и какой-то тухлятиной. Не очень сильно, однако пованивало.
— Возьмем для примера наш районный избирательный участок, — с чуть заметным воодушевлением продолжил издатель альманаха. — Вы, кстати, не читали моей последней книжки?..
— Конечно, читал, — тотчас же ответил я, демонстрируя почтение маленького провинциального самородка к столичной писательской глыбе. — «Вопли и овцы», в издательстве «Тетрис»… А как же!
Мой ответ, по-моему, пришелся Ляхову по душе. Он не без гордости тряхнул кудряшками и отвесил нечто вроде поклона. При этом он невольно сделал шажок в сторону, что было опрометчиво: как оказалось, вблизи пролегал доселе не замеченный очередной кошачий хвост.
— Мя-а-а!! — истерично заголосил обиженный кот и исчез в складках портьеры. Загремела жесть, что-то глухое неподалеку с шумом брякнулось на пол.
— Подлюга, — с кислой миной заметил Ляхов. — Проклятая скотина. Опять вешалку свалил… Так на чем это мы с вами остановились?
— На издательстве «Тетрис», — подсказал я, радуясь возможности незаметно перевести разговор на интересующую меня тему.
— Ну да, «Тетрис», — задумчиво повторил Ляхов. — Возьмем для примера издательство «Тетрис». Вроде бы там люди как люди, нормальные. Один бабник, другой барахольщик, третий наперсточник. Но…
Я затаил дыхание.
— …Но они — уже не люди!
— То есть как — не люди? — спросил я с испугом. Я, конечно, надеялся на какую-нибудь тайну, но чтобы ТАКУЮ… В этом был некоторый перебор.
— Они — зомби, — убежденно объявил мне Ляхов. —Марионетки. Их дергают за ниточки как хотят. Психотехника, внушение на расстоянии. Прикажут: «Солги!» — солгут, прикажут: «Убей!» — убьют. Прикажут: «Не плати гонораров!» — умирать будут, но не дадут ни копейки… Система беспрекословного подчинения. Смекаете?
— Так вам не заплатили! — смекнул я. Ляхов недовольно поморщился.
— В данном случае это неважно, — заметил он. — Важно не это. Частный случай в общей системе. Важно понять принцип, и я на прошлой неделе все окончательно понял. Хозяева проверяют своих марионеток, дают им задания время от времени… Тренинг. Чувствуете, Яков?
Я пока чувствовал, что Ляхова несет куда-то совсем не туда.
— Но почему именно «Тетрис»? — несмело поинтересовался я. — Почему, допустим, не…
— Верно-верно! — перебил меня писатель, — Я вам о том и толкую. Частный случай. «Тетрис», избирательная комиссия, уличная мафия… кто угодно! У кукловодов все контролируется. Из любого можно сделать зомби, и он даже не заметит… А в день «икс», в час "Ч" кукловод дает команду и понеслось!.. Ну, поняли?
Я припомнил свой разговор с бабушкой Дроновой. Ольга Афанасьевна несомненно была права: в эту жуткую дребедень и впрямь верят многие. И некоторые из них — как Ляхов, — похоже, неизлечимы.
— Юрий Владимирович, — деликатно проговорил я. — Я только одного не понимаю. Как они команду-то дадут?
— А психополя-то на что? — без тени колебаний сказал Ляхов. — Весь мир пронизан психополями… Но вы не бойтесь, Яков, — покровительственно добавил он. — В моей квартире вы в полной безопасности. На окнах шторы с металлической сеткой, внутренне психоизлучение экранируют коты… Я заметил, что наиболее подвержены психотронной атаке усатые брюнеты. Они — первейшие кандидаты в зомби. Но у нас-то с вами все в норме. — Для страховки Ляхов еще раз внимательно осмотрел мое лицо. Очевидно, проверял: не отросли ли у меня усы во время нашего разговора? Усы не отросли, и писатель успокоился.
— Я даже пробки вывернул три дня назад, — известил он меня, хитро улыбнувшись. — Электрическое поле тоже проводит психоэнергию. В «Российской газете» кандидат технических наук Валентьев проговорился, а я засек…
Я тут же сообразил, отчего в квартире такой запах.
— А холодильник?.. — вежливо поинтересовался я.
— Что «холодильник»? — не понял меня писатель. Потом вдруг понял, всплеснул руками и ки нулся прочь из кабинета. Вновь загремела жест. взвыли потревоженные коты, где-то неподаче щелкнула дверца.
— Протухло… — раздался досадливый возглас, ппиглушенный портьерой. — Полтора килограмма говядины… пачка масла… Рыба для котов… Пр-р-роклятые зомби!!
Обычно я не люблю уходить не простившись, но тут мне страстно захотелось изменить своим привычкам. Никаких вопросов больше к Ляхову у меня не было, поскольку все его ответы я мог бы предсказать заранее. Славка Родин, сукин сын, не предупредил меня насчет шизы Ляхова. Или, может, сам не знал. В крутую шизу люди впадают постепенно. Сначала — мелкие странности в быту, потом легкий прибабах, затем — тараканы в голове и, наконец, на десерт — таинственные разговоры о всемирном заговоре усатых брюнетов. На первых двух стадиях у нас находится полным-полно граждан, но писатель Ляхов уже перешагнул стадию номер три. Чего, в общем, и следовало ждать. Тот, кто в наше время рискует издавать альманахи, — потенциальный кандидат в психушку. Ляхов долго зрел и в конечном итоге дозрел.
Я бросил на произвол судьбы оба своих рассказа и под горестные вопли Ляхова, перечисляющего продовольственные убытки, тихо прокрался к выходу. Мне даже посчастливилось ни разу не наступить на котов и с третьей попытки отомкнуть входную дверь. Где-то за моей спиной писатель все еще сыпал проклятиями. Последние слова, услышанные мной из области кухни, были горячими обещаниями потерпевшего от зомби Ляхова немедленно, не-ме-длен-но уйти в оппозицию. К правительству, к Президенту, ко всем чертям!..
От метро я позвонил Родину в «Книжный вестник».
— Ты жив, Яшка? — первым делом тревожно поинтересовался Слава. — Мне уже рассказали про Заваруху на ярмарке…
— Ничего страшного, — поспешил я разочаровать Родина. — Обычная маленькая бомбочка в дипломате, от которой никто не пострадал. Была, правда, паника, но где же у нас обходится без, паники?..
— Ты как магнит, — подумав, укорил меня Сла-ва. — Притягиваешь неприятности. ;
— Оттягиваю их у других, — уточнил я. — У меня-то, по крайней мере, уже есть опыт с ними справляться… Кстати, по твоей наводке я нашел на ярмарке Жилина. Можешь отметить в своей колонке: юноша отныне не посягает на Пушкина, а пишет роман из жизни крыс.
— Крыс? — изумился Родин. — С чего бы это вдруг? Ты оказал на него физическое воздействие?
— Без комментариев, — ответил я. — И вот тебе еще новость, только не для печати. Писатель Ляхов сошел с ума.
Вторая моя новость циничного Родина отнюдь не впечатлила.
— Да он уже много лет с приветом, — равнодушно откликнулся Слава. — Или что-то вроде этого. Я еще когда у него про парикмахерскую читал, обратил внимание. Отличная парикмахерская, какие уж там скальпы… И этот альманах у него, между прочим, дебильный. Все нормальные писатели давным-давно вышли из «Шинели», а он теперь их обратно загоняет.
Я хотел было уже объяснить Родину всю разницу между «с приветом» и шизой, однако передумал. У меня в запасе было всего два жетона, и один я уже израсходовал.
— Переменим тему, — сказал я. — Ты выяснил что-нибудь о последней книжке?
То бишь про автора, как я просил?
— Ха! — довольно произнес Слава. — А чем я, по-твоему, сегодня все утро занимался? В трех библиотеках был, считая ИНИОН…
— Так есть результат? — осведомился я. — Только давай без преамбул.
— Есть, — с гордостью ответил Слава. — У меня — и чтобы не было? Значит, слушай и запоминай…
— Стоп, Слава, стоп, — неожиданно остановил я его. — Я звоню из автомата, и на твое красноречие у меня никаких жетонов не хватит. Давай-ка встретимся через часок у Жадного Вити и спокойно обо всем потолкуем.
— Тогда уж через час пятнадцать, — попросил Родин. — У меня еще по номеру кое-какая работенка осталась.
— Идет, — согласился я. — До встречи. Дело было, конечно же, не только в жетонах. Просто в ту секунду, когда мой Слава вознамерился мне выложить очередные сведения, я вдруг подумал: не слишком ли я стал доверять телефонной связи? За свой домашний аппарат я, пожалуй, мог быть спокоен. Несколько хитрых устройств защищали мой телефон от прослушивания и дали бы мне сигнал, если что.
Но вот господину Родину и в голову бы не пришло подумать о технике безопасности. Если не своей, то хоть моей. Что-то много несчастий за последние дни я стал к себе притягивать… Нет уж, лучше теперь не рисковать. Давай-ка, Яков Семенович, попробуем размагнититься. Говорят, для здоровья полезнее.
Ровно через час и пятнадцать минут я был в Столешниковом переулке. Никто, кроме меня и Родина, и знать не мог, что «Жадным Витей» на нашем школьном языке назывался крохотный пятачок на тротуаре рядом с бывшим «Букинистом» (теперь там располагался ювелирный). Во времена нашей со Славиком школьной молодости мы регулярно приходили сюда на пятачок — в надежде купить с рук какой-нибудь редкий томик из «зарубежной фантастики». Жадным Витей мы между собой именовали завсегдатая этих мест, хромого полубомжа, который притаскивал откуда-то дефицитные книжечки и бешено торговался, обдирая нас, пацанов, как липку…
Сейчас на пятачке никаких перекупщиков не было и в помине: золотую цепочку или браслет в ювелирном можно было купить без очереди и без проблем.
Слава опоздал на пять минут, пожаловался на своего главного редактора и на какого-то еще Александра Михалыча, а затем, раздуваясь от важности содеянного, поделился своим открытием.
По словам Родина, у «Большой энциклопедии азартных игр», выпущенной «Тетрисом», автора не было вовсе. Не было — и все тут. Слава нарочно облазил целых три библиотечных фонда, переругался с половиной персонала, зато выяснил одну простую вещь. Книга неизвестного К. Вишнякова оказалась чистой воды компиляцией: глава — из Вайкса, две главы — из Гуткиной, вся середина позаимствована из классического пособия Никольского. Среди всех азартных игр компилятор почему-то больше всего внимания уделил рулетке — почти четверть книги. Только эта четверть и была прилично проиллюстрирована фотографиями и схемами, остальной текст обошелся практически без картинок.
— Любопытно… — протянул я. Что-то забрезжило.
— Это еще цветочки, — с улыбкой начинающего мага ответствовал Родин. — Вот, смотри… — Слава вытащил из своего портфеля «Большую энциклопедию». Точно такая же, только новенькая, у меня лежала дома на столе. — Узнаешь, что здесь на фото?..
— Погоди-ка, — я пристально вгляделся в большой черно-белый снимок. В центре — рулетка. А по краям… а по краям…
— Страшно далеки они от народа, — с ехидцей заметил Родин. — Сразу видно, что ты не посещаешь злачных мест.
— Средства не позволяют, — повинился я, не отводя глаз от фото. — Хотя именно это заведение я, похоже, припоминаю. Однажды мы там проводили облаву, искали одного фартового гастролера. Я как раз дорабатывал тогда последние денечки в МУРе… «Вишенка», я угадал?
— Наблюдательный ты, Яша, — не без зависти проговорил Родин. —А я вот минут двадцать рассматривал, пока до меня не дошло.
— Не расстраивайся, Славочка, — утешил я своего приятеля. — Я тоже с трудом сообразил. Ракурс съемки тут необычный. Интересно, где находился фотограф? Такое впечатление, что… Ладно, разберемся.
— Гоголь, — немедленно откликнулся Саломатов, не забывая и о своих дирижерских манипуляциях. — Четырехтомник избранного с комментариями Андрея Манна. Должен выйти примерно через месяц. Годится?
— Не совсем, — подумав, ответил я. Кажется, у Гоголя не было рассказов. И к тому же он совершенно точно был усатым брюнетом. —А что еще?
— Академический Куприн, — Саломатов походя щелкнул ногтем по ближайшему дисплею. —Двенадцать томов. Но это не раньше чем через полгода. Много возни.
Наш Добренков в Дижоне по уши увяз в теме «Куприн и маркиз де Сад», но нам-то нужны комментарии, а не докторская диссертация…
«А мне-то нужно и того меньше, — подумал я про себя. — Маленький сугубо реалистический презент для альманашника Ляхова».
— Очень хорошо, — проговорил я. — Куприн мне подходит. Отпечатайте мне два рассказа.
— Каких? — с готовностью спросил Саломатов, совершенно не удивляясь. Он привык к моим необычным просьбам.
— Любых, — объяснил я. — Только не очень больших и желательно не слишком известных… А впрочем, как получится. Главное два.
Эдик понятливо кивнул, подскочил к рыжей девице за одним из дисплеев и что-то ей негромко объяснил. Уже через несколько секунд лазерный принтер замолчал и минут на пять перестал выплевывать листки. Затем машина буркнула нечто по-японски, словно негодуя, что ей поручено заниматься такой чепухой, и в корзинку посыпалась новая партия бумаги. Очень скоро рыжая девица собрала урожай, разложила листки на две неравные по толщине стопки, каждый прошила скрепкой и протянула готовую работу Саломатову. А тот — мне.
— Спасибо, Эдуард, — я не глядя свернул полученные рассказы вдвое, немножко примял и сложил в сумку, к фотоаппаратному футляру со свинчаткой. При таком соседстве бумага еще больше помнется в пути, отчего мои (теперь мои!) произведения скоро приобретут вид творений, уже побывавших во многих руках.
Неплохо было бы еще немножко загрязнить страницы и насажать в текст рукописных исправлений, но этот марафет наводить уже некогда. Я понадеялся на русский «авось», распрощался с Саломатовым и через полчаса оказался в доме на улице Мытной. Точнее, оказался я на скудно освещенной лестничной площадке возле двери квартиры номер 43. Этаж был шестым, лифт, само собой, не работал, — так что я полминуты переводил дыхание, полминуты сосредоточивался. Еще секунд шесть понадобилось, чтобы нацепить на нос очечки в невероятно уродливой оправе из черной пластмассы, В Москве таких оправ не выпускали лет двадцать, однако у нас в Борисоглебске эти пластмассовые монстры могли еще водиться в аптеках. Я вытащил из сумки уже основательно помятые рассказы и для приличия глянул на названия. Рассказ потолще именовался «Суламифь» и был даже не рассказом, а небольшой повестью. Рассказ потоньше назывался «Ученик». К стыду своему, Куприна я знал плоховато и просто понадеялся, что классик меня не подведет…
Все, пора. Я нажал на кнопку звонка, звонок равнодушно промолчал. Ах, да! Ляхов мне ведь велел стучать. Я стукнул раз, стукнул два и три.
— Кто там? — раздался из-за двери осторожный шепот. — Чего надо?
— Яков Штерн, — послушно сказал я. — Из Борисоглебска. С рассказами.
— От кого? — недоверчиво спросили из-за двери.
— От Марьи Васильевны, — ответил я, как заведенный, потихоньку начиная ненавидеть бдительного Ляхова. Неужели ему мало телефонного допроса? Сейчас он меня еще спросит, брюнет ли я и при усах ли я.
Вторая стадия дознания была, однако, несколько короче первой. Вопросов больше не последовало, дверь с жалобным скрипом стала приоткрываться. За дверью было совсем темно, как будто у Ляхова досрочно наступил конец света. В одной отдельно взятой квартире.
— Скорее проходите, — приказал шепот. — А то они все у меня разбегутся…
Я шагнул в темноту и немедленно наступил на что-то мягкое. Мягкое тут же взорвалось оскорбленным кошачьим возгласом. Я шарахнулся в сторону и опять наступил кому-то на лапу. По-моему, кошек здесь было штук десять, одна другой голосистее.
— Осторожно! — с раздражением проговорил все еще невидимый хозяин. — Глядите под ноги!
В кромешной тьме совет был на редкость бессмысленным. Опасаясь еще кого-нибудь задавить, я стал по-стариковски шаркать и, двигаясь таким макаром, последовал за шепотом. Кошачье поголовье терлось о мои ботинки, недовольно мяукало, однако мне удалось обойтись без членовредительства и не распугать вконец домашних животных. Повинуясь сдавленным указаниям невидимого Ляхова, я преодолел пыльную портьеру, чихнул и очутился в кабинете, где было значительно светлее, чем в коридоре: сумрак рассеивали огни двух канделябров. Напоследок я все-таки наступил на любопытный хвост, обладатель которого с пронзительным мявом отпрыгнул обратно во тьму.
— Любите кошечек? — робко спросил я у хозяина.
— Это коты, а не кошки, — недовольным тоном уточнил писатель Ляхов. — И я их терпеть не могу. Орут, гадят, кроме рыбы и колбасы, ничего жрать не хотят…
Зато кошачья шерсть экранирует враждебные психополя.
— Ага… — сказал я, дабы не выглядеть невеждой. До сих пор я и не догадывался о таинственных свойствах кошачьей шерсти. И тем более ничего не слышал про какие-то психополя, которые надлежит экранировать. Про психов слышал, про поля — нет.
Ляхов между тем завладел одним из канделябров, приблизил его ко мне и стал внимательно рассматривать мое лицо. Вероятно, он не исключал возможности обмана с моей стороны: я мог вдруг оказаться преступно усатым. Мне ничего не оставалось, как тоже застенчиво разглядывать физиономию хозяина квартиры.
Когда-то в ранней молодости Юрий Владимирович Ляхов был, вероятно, очень не дурак покушать, отчего к пятидесяти годам здорово располнел. Лицо его раздалось вширь и приобрело неприятное сходство с масленым блином, в загадочных гастрономических целях обвитым по краям редкими кустиками кудрявой столовой зелени. Насколько я знаю, во времена уже упомянутой молодости писатель Ляхов подавал известные надежды. Одно время он даже ходил в талантах районного масштаба, но вот на областной уровень пробиться не смог. Любимой темой писателя Юрия Ляхова на десятилетия стали именно районные структуры. В каждую из них писатель нарочно устраивался на службу, несколько месяцев изучал обстановку, а потом создавал умеренно-обличительные повести, высоко ценимые журналом «Молодежь». Первая повесть, «Тяжелый пар», мне, помню, даже понравилась: Ляхов клеймил подлые нравы, царящие в одной из районных бань, где сам писатель работал доливалыдиком пива. После выхода повести директора бани моментально выгнали, а Ляхов инкогнито поступил мужским мастером в парикмахерскую «Красная Москва». Оттуда он вскоре уволился с замыслом повести «Свежие скальпы», которую и напечатал в журнале. Бухгалтера парикмахерской немедленно посадили за махинации, он отсидел свое, эмигрировал в Штаты и теперь, говорят, служит на хорошей должности в «Дженерал моторе». Ляхов тем временем поступил на работу в школу того же района преподавать то ли химию, то ли астрономию. Буквально через неделю он был опознан по фотографии в журнале и срочно изгнан директором под предлогом неполного служебного соответствия. Однако и этой недели писателю хватило, чтобы создать очередную повесть под названием «Контрольная работа». К тому времени цензура стала помягче, кое-какие темы перешли в разряд дозволенных, а потому Ляхов с хорошим знанием дела описал несколько ночных оргий в учительской плюс групповое изнасилование второгодницы под руководством директора. Педагоги клялись и божились, что подлый автор все выдумал, однако школу на всякий случай расформировали под предлогом аварийного состояния здания, причем в доказательство аварийности само здание снесли и на этом месте разбили детскую площадку. У меня, кстати, с этой площадкой связаны были неприятные воспоминания: лет пять назад, когда я еще служил в МУРе, меня как раз на том месте едва не подстрелил из охотничьего ружья чокнутый семейный дебошир Харланя Цепов. Харланя прятался в утробе детской металлической ракеты, и, когда я уговорами и лаской попытался выманить его наружу, обещая амнистию и дармовой опохмел, Цепов стрельнул в меня из иллюминатора ракеты почти в упор и только чудом промазал… Но бог с ним, с Харланей.
В годы перестройки дела Ляхова, как я понял, пошли худо. Районный масштаб перестал интересовать читателя, да и журнал «Молодежь» утерял былой блеск.
Чисто по инерции автор создал разоблачительную повесть «Комсомольское пугало», где сотрудники райкома ВЛКСМ, утробно урча, брали неслабые взятки за исключение из комсомола по политическим статьям — благо исключенным в те времена за «политику» мог посветить статус беженца, быстрая виза в США и хорошее пособие.
Однако к моменту выхода повести ВЛКСМ Распался, посольства стали менее гостеприимными, и «Комсомольское пугало» кануло почти никем не замеченное. С тех пор я ничего не слышал о Ляхове — вплоть до того дня, когда я приобрел на раскладке в Госкомпечати новую ляховскую книжку издательства «Тетрис» и когда Слава Родин просветил меня насчет альманаха «Шинель». Сегодня утром, перед походом на книжную ярмарку, я немного полистал роман «Вопли и овцы» и понял, что Юрий Владимирович Ляхов за прошедшие годы как писатель ничуть не изменился.
В своем новом сочинении автор с каким-то угрюмым ожесточением описывал рабочие будни районной избирательной комиссии, сотрудники коей, по Ляхову, в дни выборов практиковались во всевозможных гнусностях — от банальных подделок бюллетеней до содомии и работы на несколько иностранных разведок. Среди этого зверинца нежной чистотой и непорочностью выделялся лишь герой-рассказчик по фамилии Чехов. Понятно, что однофамильца классика в конце романа запихивали в бочку и в таком виде сбрасывали в море. Я еще подумал, отчего у наших авторов такая болезненная тяга к водоемам? У Новицкого в песне тоже скульптор прыгает в океанскую пучину. Да и в книге юного дарования Жилина присутствует, по-моему, какая-то река — Волга или Урал, не помню. Наверное, все дело в генной памяти: все мы подсознательно тянемся обратно в океан, откуда миллионы лет назад выползли наши отдаленные прапрапредки…
Пока я предавался раздумьям о Ляхове, сам Ляхов завершил, наконец, процесс рассматривания моей физиономии, более-менее уверился в неналичии у меня усов и лишь тогда вяло произнес:
— Ну-с, давайте ваши рассказики… Я робко протянул писателю свои листочки, уповая на то, что Юрий Владимирович — не самый большой специалист по творчеству Куприна и не распознает плагиата. В противном случае пришлось бы жалко врать про бродячие сюжеты и роковые совпадения. Наготове у меня был, впрочем, и хороший статистический примерчик, позаимствованный из «Науки и жизни». Некий специалист по теории вероятности доказывал, будто в принципе возможны любые невероятности. Если, мол, посадить за пишущую машинку обезьяну, то у нее есть исторический шанс случайно напечатать «Божественную комедию».
Ляхов заглянул в рассказ «Суламифь» и с печалью проговорил:
— Да-а-а…
Я уже собирался покаянно признаться, что у меня дома в Борисоглебске действительно живет ручная обезьяна, которая любит, знаете, посидеть за компьютерной клавиатурой и проверить на себе теорию вероятности. Однако издателя «Шинели» огорчил, похоже, вовсе не плагиат.
— «Царь Соломон не достиг еще среднего возраста — сорока пяти лет, — горестным тоном зачитал мне вслух писатель Ляхов первые строчки моего сочинения, — а слава о его мудрости и красоте, о великолепии его жизни и пышности его двора распространилась далеко за пределами Палестины…» Вы ведь написали?
Я судорожно закивал, про себя помянув недобрым словом рыжую операторшу из издательства «Наследие». Неужто ей трудно было подобрать мне что-то менее взрывоопасное? Соломон… Палестина… Сейчас он меня просто с кашей слопает.
— Угу-у… — с оттеночком мрачного удовлетворения в голосе произнес Ляхов.
— А здесь у нас что? — Он взял второй мой рассказ. — «Большой, белый, двухэтажный американский пароход весело бежал вниз по Волге…» — издатель шинельного альманаха нарочно выделил голосом слово «американский».
На мгновение я почувствовал себя государственным преступником.
— Понимаете ли… — понуро начал я. — Недостаток литературного опыта…
— Бросьте, — сокрушенно помотав головой, об-ронил Ляхов. — Если бы только вы один, Яков… Бульварщина, американщина, китч — это сегодня всеобщая зараза…
"Бедный Куприн, подумал я. — Как же он так оскандалился? А еще говорили:
«классик», «классик»…"
Ляхов отбросил мои рукописи куда-то в полумрак письменного стола и с горестным выражением на лице развил свою мысль.
— Вот вы, — писатель скорбно ткнул толстым пальцем в направлении моей переносицы, — простой борисоглебский литератор Яков…
Я опустил глазки, всем своим видом доказывая, что да, проще некуда.
— …И кто вам, интересно, посоветовал написать про американский пароход?
— Никто, я сам, — осторожно отозвался я, боясь, что сейчас Ляхов начнет выпытывать имена ; соучастников, пароли и явки. Под пыткой я бы наверняка раскололся и заложил своего подельщика Куприна.
— Правильно! — толстый палец писателя Ляхова опять мелькнул в опасной близости от моей переносицы. Стоило писателю увлечься, и я рисковал остаться без глаза. — Правильно! Человек даже не улавливает… Ему кажется, что он сам… Зло разлито в воздухе, как ядовитый газ, без цвета и без запаха…
Я машинально принюхался. Запах в темной квартире Ляхова как раз был: воняло стеарином, кошками и какой-то тухлятиной. Не очень сильно, однако пованивало.
— Возьмем для примера наш районный избирательный участок, — с чуть заметным воодушевлением продолжил издатель альманаха. — Вы, кстати, не читали моей последней книжки?..
— Конечно, читал, — тотчас же ответил я, демонстрируя почтение маленького провинциального самородка к столичной писательской глыбе. — «Вопли и овцы», в издательстве «Тетрис»… А как же!
Мой ответ, по-моему, пришелся Ляхову по душе. Он не без гордости тряхнул кудряшками и отвесил нечто вроде поклона. При этом он невольно сделал шажок в сторону, что было опрометчиво: как оказалось, вблизи пролегал доселе не замеченный очередной кошачий хвост.
— Мя-а-а!! — истерично заголосил обиженный кот и исчез в складках портьеры. Загремела жесть, что-то глухое неподалеку с шумом брякнулось на пол.
— Подлюга, — с кислой миной заметил Ляхов. — Проклятая скотина. Опять вешалку свалил… Так на чем это мы с вами остановились?
— На издательстве «Тетрис», — подсказал я, радуясь возможности незаметно перевести разговор на интересующую меня тему.
— Ну да, «Тетрис», — задумчиво повторил Ляхов. — Возьмем для примера издательство «Тетрис». Вроде бы там люди как люди, нормальные. Один бабник, другой барахольщик, третий наперсточник. Но…
Я затаил дыхание.
— …Но они — уже не люди!
— То есть как — не люди? — спросил я с испугом. Я, конечно, надеялся на какую-нибудь тайну, но чтобы ТАКУЮ… В этом был некоторый перебор.
— Они — зомби, — убежденно объявил мне Ляхов. —Марионетки. Их дергают за ниточки как хотят. Психотехника, внушение на расстоянии. Прикажут: «Солги!» — солгут, прикажут: «Убей!» — убьют. Прикажут: «Не плати гонораров!» — умирать будут, но не дадут ни копейки… Система беспрекословного подчинения. Смекаете?
— Так вам не заплатили! — смекнул я. Ляхов недовольно поморщился.
— В данном случае это неважно, — заметил он. — Важно не это. Частный случай в общей системе. Важно понять принцип, и я на прошлой неделе все окончательно понял. Хозяева проверяют своих марионеток, дают им задания время от времени… Тренинг. Чувствуете, Яков?
Я пока чувствовал, что Ляхова несет куда-то совсем не туда.
— Но почему именно «Тетрис»? — несмело поинтересовался я. — Почему, допустим, не…
— Верно-верно! — перебил меня писатель, — Я вам о том и толкую. Частный случай. «Тетрис», избирательная комиссия, уличная мафия… кто угодно! У кукловодов все контролируется. Из любого можно сделать зомби, и он даже не заметит… А в день «икс», в час "Ч" кукловод дает команду и понеслось!.. Ну, поняли?
Я припомнил свой разговор с бабушкой Дроновой. Ольга Афанасьевна несомненно была права: в эту жуткую дребедень и впрямь верят многие. И некоторые из них — как Ляхов, — похоже, неизлечимы.
— Юрий Владимирович, — деликатно проговорил я. — Я только одного не понимаю. Как они команду-то дадут?
— А психополя-то на что? — без тени колебаний сказал Ляхов. — Весь мир пронизан психополями… Но вы не бойтесь, Яков, — покровительственно добавил он. — В моей квартире вы в полной безопасности. На окнах шторы с металлической сеткой, внутренне психоизлучение экранируют коты… Я заметил, что наиболее подвержены психотронной атаке усатые брюнеты. Они — первейшие кандидаты в зомби. Но у нас-то с вами все в норме. — Для страховки Ляхов еще раз внимательно осмотрел мое лицо. Очевидно, проверял: не отросли ли у меня усы во время нашего разговора? Усы не отросли, и писатель успокоился.
— Я даже пробки вывернул три дня назад, — известил он меня, хитро улыбнувшись. — Электрическое поле тоже проводит психоэнергию. В «Российской газете» кандидат технических наук Валентьев проговорился, а я засек…
Я тут же сообразил, отчего в квартире такой запах.
— А холодильник?.. — вежливо поинтересовался я.
— Что «холодильник»? — не понял меня писатель. Потом вдруг понял, всплеснул руками и ки нулся прочь из кабинета. Вновь загремела жест. взвыли потревоженные коты, где-то неподаче щелкнула дверца.
— Протухло… — раздался досадливый возглас, ппиглушенный портьерой. — Полтора килограмма говядины… пачка масла… Рыба для котов… Пр-р-роклятые зомби!!
Обычно я не люблю уходить не простившись, но тут мне страстно захотелось изменить своим привычкам. Никаких вопросов больше к Ляхову у меня не было, поскольку все его ответы я мог бы предсказать заранее. Славка Родин, сукин сын, не предупредил меня насчет шизы Ляхова. Или, может, сам не знал. В крутую шизу люди впадают постепенно. Сначала — мелкие странности в быту, потом легкий прибабах, затем — тараканы в голове и, наконец, на десерт — таинственные разговоры о всемирном заговоре усатых брюнетов. На первых двух стадиях у нас находится полным-полно граждан, но писатель Ляхов уже перешагнул стадию номер три. Чего, в общем, и следовало ждать. Тот, кто в наше время рискует издавать альманахи, — потенциальный кандидат в психушку. Ляхов долго зрел и в конечном итоге дозрел.
Я бросил на произвол судьбы оба своих рассказа и под горестные вопли Ляхова, перечисляющего продовольственные убытки, тихо прокрался к выходу. Мне даже посчастливилось ни разу не наступить на котов и с третьей попытки отомкнуть входную дверь. Где-то за моей спиной писатель все еще сыпал проклятиями. Последние слова, услышанные мной из области кухни, были горячими обещаниями потерпевшего от зомби Ляхова немедленно, не-ме-длен-но уйти в оппозицию. К правительству, к Президенту, ко всем чертям!..
От метро я позвонил Родину в «Книжный вестник».
— Ты жив, Яшка? — первым делом тревожно поинтересовался Слава. — Мне уже рассказали про Заваруху на ярмарке…
— Ничего страшного, — поспешил я разочаровать Родина. — Обычная маленькая бомбочка в дипломате, от которой никто не пострадал. Была, правда, паника, но где же у нас обходится без, паники?..
— Ты как магнит, — подумав, укорил меня Сла-ва. — Притягиваешь неприятности. ;
— Оттягиваю их у других, — уточнил я. — У меня-то, по крайней мере, уже есть опыт с ними справляться… Кстати, по твоей наводке я нашел на ярмарке Жилина. Можешь отметить в своей колонке: юноша отныне не посягает на Пушкина, а пишет роман из жизни крыс.
— Крыс? — изумился Родин. — С чего бы это вдруг? Ты оказал на него физическое воздействие?
— Без комментариев, — ответил я. — И вот тебе еще новость, только не для печати. Писатель Ляхов сошел с ума.
Вторая моя новость циничного Родина отнюдь не впечатлила.
— Да он уже много лет с приветом, — равнодушно откликнулся Слава. — Или что-то вроде этого. Я еще когда у него про парикмахерскую читал, обратил внимание. Отличная парикмахерская, какие уж там скальпы… И этот альманах у него, между прочим, дебильный. Все нормальные писатели давным-давно вышли из «Шинели», а он теперь их обратно загоняет.
Я хотел было уже объяснить Родину всю разницу между «с приветом» и шизой, однако передумал. У меня в запасе было всего два жетона, и один я уже израсходовал.
— Переменим тему, — сказал я. — Ты выяснил что-нибудь о последней книжке?
То бишь про автора, как я просил?
— Ха! — довольно произнес Слава. — А чем я, по-твоему, сегодня все утро занимался? В трех библиотеках был, считая ИНИОН…
— Так есть результат? — осведомился я. — Только давай без преамбул.
— Есть, — с гордостью ответил Слава. — У меня — и чтобы не было? Значит, слушай и запоминай…
— Стоп, Слава, стоп, — неожиданно остановил я его. — Я звоню из автомата, и на твое красноречие у меня никаких жетонов не хватит. Давай-ка встретимся через часок у Жадного Вити и спокойно обо всем потолкуем.
— Тогда уж через час пятнадцать, — попросил Родин. — У меня еще по номеру кое-какая работенка осталась.
— Идет, — согласился я. — До встречи. Дело было, конечно же, не только в жетонах. Просто в ту секунду, когда мой Слава вознамерился мне выложить очередные сведения, я вдруг подумал: не слишком ли я стал доверять телефонной связи? За свой домашний аппарат я, пожалуй, мог быть спокоен. Несколько хитрых устройств защищали мой телефон от прослушивания и дали бы мне сигнал, если что.
Но вот господину Родину и в голову бы не пришло подумать о технике безопасности. Если не своей, то хоть моей. Что-то много несчастий за последние дни я стал к себе притягивать… Нет уж, лучше теперь не рисковать. Давай-ка, Яков Семенович, попробуем размагнититься. Говорят, для здоровья полезнее.
Ровно через час и пятнадцать минут я был в Столешниковом переулке. Никто, кроме меня и Родина, и знать не мог, что «Жадным Витей» на нашем школьном языке назывался крохотный пятачок на тротуаре рядом с бывшим «Букинистом» (теперь там располагался ювелирный). Во времена нашей со Славиком школьной молодости мы регулярно приходили сюда на пятачок — в надежде купить с рук какой-нибудь редкий томик из «зарубежной фантастики». Жадным Витей мы между собой именовали завсегдатая этих мест, хромого полубомжа, который притаскивал откуда-то дефицитные книжечки и бешено торговался, обдирая нас, пацанов, как липку…
Сейчас на пятачке никаких перекупщиков не было и в помине: золотую цепочку или браслет в ювелирном можно было купить без очереди и без проблем.
Слава опоздал на пять минут, пожаловался на своего главного редактора и на какого-то еще Александра Михалыча, а затем, раздуваясь от важности содеянного, поделился своим открытием.
По словам Родина, у «Большой энциклопедии азартных игр», выпущенной «Тетрисом», автора не было вовсе. Не было — и все тут. Слава нарочно облазил целых три библиотечных фонда, переругался с половиной персонала, зато выяснил одну простую вещь. Книга неизвестного К. Вишнякова оказалась чистой воды компиляцией: глава — из Вайкса, две главы — из Гуткиной, вся середина позаимствована из классического пособия Никольского. Среди всех азартных игр компилятор почему-то больше всего внимания уделил рулетке — почти четверть книги. Только эта четверть и была прилично проиллюстрирована фотографиями и схемами, остальной текст обошелся практически без картинок.
— Любопытно… — протянул я. Что-то забрезжило.
— Это еще цветочки, — с улыбкой начинающего мага ответствовал Родин. — Вот, смотри… — Слава вытащил из своего портфеля «Большую энциклопедию». Точно такая же, только новенькая, у меня лежала дома на столе. — Узнаешь, что здесь на фото?..
— Погоди-ка, — я пристально вгляделся в большой черно-белый снимок. В центре — рулетка. А по краям… а по краям…
— Страшно далеки они от народа, — с ехидцей заметил Родин. — Сразу видно, что ты не посещаешь злачных мест.
— Средства не позволяют, — повинился я, не отводя глаз от фото. — Хотя именно это заведение я, похоже, припоминаю. Однажды мы там проводили облаву, искали одного фартового гастролера. Я как раз дорабатывал тогда последние денечки в МУРе… «Вишенка», я угадал?
— Наблюдательный ты, Яша, — не без зависти проговорил Родин. —А я вот минут двадцать рассматривал, пока до меня не дошло.
— Не расстраивайся, Славочка, — утешил я своего приятеля. — Я тоже с трудом сообразил. Ракурс съемки тут необычный. Интересно, где находился фотограф? Такое впечатление, что… Ладно, разберемся.