Страница:
Каннибальскую радость на лице лейтенанта.
Сминаемый зад «Волги».
Помертвевшую физиономию в окне.
Бьющееся боковое стекло.
Со всего размаха наш «уазик» пригвоздил вражескую машину к желтой стене в двух шагах от арки: сам побился, зато и мерзавца приложил. После такого удара победителю, по всем правилам, оставалось лишь выпрыгивать, потрясая пистолетом, и брать пригвожденного гада полуживым и тепленьким. Бедный хозяин «Волги» за рулем пребывал уже в полной отключке.
— Оп-па! — счастливо выкрикнул лейтенант. По его подбородку текла кровь от закушенной губы, лицо выражало восторг. "Молодой еще, горячий, — подумал я. — Многоопытный московский мент предпочел бы скорее упустить врага, чем гробить казенное имущество. Ибо мерзавцы будут еще и завтра, и послезавтра, и всегда, а побитый «уазик» ни по какому щучьему велению больше не станет новеньким….
Нет, решено: на старости лет перебираюсь в Воронеж. Тут и нравы проще, и водка слаще, и люди чутче".
— Эх! — выкрикнул лейтенант через пару секунд, уже обиженно. Оказывается, сволочной пассажир «Волги» не пожелал сдаваться: он сумел-таки выкатиться из поверженной машины и, подхватив пистолет, кинулся прямо в арку.
Я распахнул дверцу милицейской тачки и бросился следом за лбом-ракетоносцем. Мой водитель вознамерился последовать за мной. Что было излишне.
— Памятник! — по-командирски гаркнул я, не оборачиваясь. — Обеспечьте охрану, вызовите людей!.. Этого я сам…
Монумент нетрезвому Ване, конечно, в охране не нуждался, но в остальном я не соврал. Лба, запустившего ракету, надлежало брать и допрашивать только мне и никому другому. Слишком бы долго потребовалось объяснять воронежской милиции, за каким таким чертом кому-то пришло в голову сровнять с землей ни в чем не повинный газетный киоск. Боюсь, местные стражи порядка не созрели пока для подобных объяснений.
И — самое главное! — я сам к ним еще не готов. Может, кто и умеет разгадывать кроссворд на бегу, но только не Штерн. Когда несешься, словно савраска, параллели с меридианами в твоей голове с трудом пересекаются и не извлекают нужную букву.
Я пролетел короткий арочный туннель и сразу оказался во внутреннем дворе, который выгибался и вправо и влево от меня, образуя два длинных рукава. Ни в правом, ни в левом рукаве следов беглого лба я не обнаружил. Зато прямо по курсу, метрах в ста от выхода из арки…
Когда-то здесь была отличная детская площадка со множеством аттракционов — двумя парами качелей, горкой для скатывания вниз, домиком для игры в волка и семерых козлят, космическим кораблем, почти настоящим колодцем, каруселью на высоком металлическом постаменте и прочими чудесами для граждан, не достигших совершеннолетия. В такие погожие деньки, как сейчас, воронежские мамы и бабушки выводили сюда молодняк, чтобы тот самозабвенно растратил здесь избыток энергии.
Но это было давным-давно.
Сегодня площадка была пустынна и заброшена. Горка провалилась, от качелей осталось две штанги, похожие на виселицы. Домик накренился, как после землетрясения. Космический корабль страшно облез и стал напоминать гигантскую консервную банку, вздувшуюся после приступа ботулизма. Грязный и разоренный колодец годился лишь для того, чтобы туда плюнуть. Карусель наполовину вросла в землю и превратилась в некое подобие немецкой долговременной огневой точки, у которой взрывом разворотило саму бетонную коробку и осталась лишь ржавая арматура. Вся бывшая площадка, обернувшаяся свалкой, свидетельствовала о скучных временах, когда детки выросли, а взрослым стало некогда и начхать. Даже самый неприхотливый и отчаянный ребенок не отважился бы играть среди этих печальных развалин.
Однако отчаянному взрослому ничто бы не помешало притаиться где-то здесь.
Притаиться и ждать меня.
— Ку-ку! — сказал я негромко, подходя поближе к мертвому детскому городку и переводя дуло «макарова» с карусели — на домик, с домика — на колодец. Здесь не водилось даже эхо, а потому мне, естественно, никто не ответил.
— Ку-ку! — повторил я, обращаясь к домику, к колодцу, к качелям. —Ты меня, конечно, слышишь. Детская площадка настороженно молчала. — Я могу убить тебя, — продолжал я. Было неуютно разговаривать с этими зарослями ржавых железок. — Могу просто сдать ментам. Я бы предпочел первое…
Мне показалось, будто из-за кривого домика раздался легкий шорох.
— …Но так и быть, я соглашусь и на второе. Если…
Теперь зашуршало что-то возле колодца. Нет, это скомканная газета.
— …Если ты мне назовешь одну только фамилию вашего главного. Я знаю имя, знаю отчество. Но для кроссворда, дружок, нужна фа-ми-лия…
Скрипнула железяка, косо подвешенная на остове бывших качелей. Ветер. Я и сам не знал, чего мне сейчас хочется больше: чтобы лоб согласился на капитуляцию или чтобы заупрямился. С одной стороны, давно следовало бы взять «языка». Но, с другой…
— Та-тах'. Лоб-ракетоносец сделал ход и, слава богу, избавил меня от выбора. Я вовремя плюхнулся на землю и послал пулю в черноту иллюминатора ржавого пузатого звездолета. Первую. И вторую. И третью, уже для страховки.
Однажды семейный дебошир Харланя Цепов с охотничьим ружьем чуть не застал меня врасплох возле такой вот космической ракеты. Баста. Яков Семенович Штерн может ошибаться, однако своих ошибок старается не повторять.
Подойдя к пузатой ракете, я заглянул в иллюминатор. Так и есть. Моего «языка» отныне никто уже не смог бы вылечить от молчания. Я ощупал карманы модной московской спецовки и не нашел там ничего, кроме запасной обоймы к шпалеру покойника и какой-то тряпицы. Ветошь? Носовой платок? Я вытащил тряпку на свет и осознал ошибку. «Очень интересно, — мысленно проговорил я, — разглядывая находку. Пожалуй, я соберу себе любопытный гардероб из одних военных трофеев. Белый халат у меня уже есть. Теперь к нему прибавилась маленькая аккуратная белая шапочка — головной убор врача, санитара и медбрата…»
Я неторопливо огляделся по сторонам. Как и пять, и десять минут назад, во дворе было пустынно. Ни одного свидетеля нашей «американской дуэли». Наверное, мертвый детский городок распространял вокруг себя такую ауру тоски и безнадежности, что отбивал всякую охоту проходить мимо. В принципе мои прыжки вокруг ржавой игрушечной ракеты кто-то мог бы увидеть из окна сверху, но пистолет в руке еще надо сверху разглядеть, а в прыжках никакого криминала нет.
Что касается трупа несостоявшегося «языка», то заметить его в металлическом склепе, не заглянув предварительно в иллюминатор, было просто невозможно.
Лоб-ракетоносец сам выбрал себе усыпальницу — пусть и остается там. Носком ботинка я поглубже затолкал в ржавую темноту и чужую обойму, и вражеский пистолет, а затем покинул нехорошее место. Особой радости от только что содеянного я не чувствовал. Пуля — самый никудышный инструмент для заполнения кроссвордов. Можно поставить точку, многоточие, но никогда-букву… Впрочем, когда в тебя стреляют, срабатывают ответные рефлексы. Принцип целесообразности перестает действовать, и ты сразу забываешь простую вещь: разговор возможен лишь с ЖИВЫМИ подонками, а с мертвыми — ни при каких обстоятельствах. Ни при каких, даже форсмажорных.
Правый рукав внутреннего двора оказался неожиданно длинным. Через полчаса ходьбы я уже . заподозрил было, что двор этот тянется через весь ; Воронеж — как вдруг он внезапно кончился, упер-шись в старое большое здание с колоннами.
Я внимательно изучил надпись на дверях. "Ага, — произнес я про себя. — Наконец-то мне стало ясно, как следовало вести себя в Воронеже с первых же минут прибытия: ни о чем не спрашивать, никого не слушать, просто идти куда глаза глядят. Стоило мне поверить прохожим, и меня уносило куда-то че туда.
Теперь же, ни у кого не спросясь, я сам пришел к необходимому дому".
К Воронежскому государственному медицинскому институту им. Н.Н. Бурденко.
«Добро пожаловать, Яков Семенович!» — сказал я сам себе и вошел.
Первый этаж медицинского учебного заведения в Воронеже ничем не отличался от ему подобных в других вузах и городах. Большой коридор, увешанный поблекшими стендами с достижениями. Множество стеклянных шкафов. Еще больше однообразных дверей с административными табличками. Ага! Приемная ректора… Ну, это для меня слишком большая инстанция, мне бы чего попроще… Вот, годится: проректор по научной работе господин Голубинов В.М.
Я открыл дверь, но вместо господина Голубинова обнаружил меланхоличную девицу в окружении телефонов, настольной кофеварки и дисплея компьютера.
— Здравствуйте, — сказал я энергично.
— Здра… — кисло ответила секретарша, но потом все-таки соизволила договорить:
— …вствуйте.
На лице у секретарши отражались тоска смертная, скука и прочие форсминорные обстоятельства, достаточные, чтобы отсечь меня от ее шефа. — У себя? — коротко спросил я. — Занят, — коротко произнесла девица. — Разбирает почту.
— Мне на пять минут, — объяснил я, демонстрируя секретарше четыре пальца.
Почему-то эта примитивная несогласованность между словом «пять» и жестом на пальцах всегда вызывала у секретарского люда легкое одурение.
Девица захлопала глазами, силясь пересчитать до четырех.
— Вы из горздрава? — неуверенно осведомилась она, все еще шевеля губами.
Сопротивление ее было уже сломлено.
— Я из центра, — проговорил я. — С предписанием.
Не дожидаясь остальных вопросов, я спокойно вошел в апартаменты господина Голубинова. Никакую почту проректор по науч. раб., естественно, не разбирал.
Просто ходил по кабинету с ручным эспандером и разминал мышцы. На столе дымился свежезаваренный чай.
— Вам чего? — строго поинтересовался проректор, не прерывая своих упражнений. — Вам разве не сказали?..
— Сказали, сказали… поспешил я реабилитировать секретаршу. — Но поскольку дело обоюдоинтересное…
— Вот как? — Господин Голубинов отложил эспандер и сделал пару глотков из чашки. —Ладно, валяйте… Вы из горздрава?
— Я прибыл из Москвы, — проговорил я, придумывая легенду позанимательнее.
— Моя фамилия Штерн. Я представляю фонд Сайруса, совет гарантов.
— Очень рад! Счастлив! — с энтузиазмом воскликнул проректор, вдруг догадавшись пожать мне руку. — Садитесь, господин Штерн. Чайку не хотите?
— Если только с лимоном, — капризно сказал я. Кажется, сработало. О знаменитом фонде, учрежденном знаменитым миллионером, в Воронеже были наслышаны. Из докучливого посетителя я стал желанным гостем.
— Как вы знаете, — начал я, когда чашка с благоухающим чаем возникла передо мной, — наш фонд следит за разнообразными научными исследованиями и, если видит, что дело перспективное, не скупится оказывать материальную, так сказать, поддержку…
— У нас есть, есть такие! — счастливым голосом сказал господин Голубинов.
— Вы обратились по адресу. Нашими экспериментальными лабораториями разрабатывается новое универсальное средство от педикулеза, в просторечии именуемо-fo вшивостью… Кроме того, мы здорово продвинулись в области профилактики геморр…
— М-да, любопытно, — прервал я проректорские излияния. — Но у меня, знаете, более конкретная область интересов… Мне нужна небольшая информация.
Совсем маленькая.
— Любая, — немедленно пообещал господин Голубинов. — Мы с большим уважением относимся к спонсорским проектам вашего замечательного…
— Отлично, — произнес я. — Мы чисто случайно узнали, что около пяти лет назад в стенах вашего вуза проводились многообещающие исследования.
— Да-да? — откликнулся проректор.
— К сожалению, — на этом месте я вздохнул, — фамилию вашего сотрудника нам не удалось отыскать. Знаем только, что звали его Григорием… Евпатьевичем…
Бллямс! Чашка, словно живая, выскользнула из рук господина Голубинова В.М. и брякнулась на пол, предварительно окатив чаем проректорские брюки. Но проректор по науч. раб. не заметил даже подобной ерунды: он впился в меня таким взглядом, словно я предложил ему за очень приличное вознаграждение сесть на электрический стул.
— Григорием Евпатьевичем, — повторил я. — Студенты его еще Старцем называли, в честь Распутина.
— Не было у нас… никакого… Евпатьевича, — с трудом проговорил проректор, глотая воздух. Только что передо мной был цветущего вида мужчина средних лет. Теперь же за проректорским столом тяжело отдувался дряблый дядька лет шестидесяти, которому так же мог бы помочь ручной эспандер, как покойнику — таблетки,от кашля. Я сообразил, что Голубинов будет стоять насмерть и, быть может, помрет от натуги на своем посту, но правды не скажет.
— Значит, не было Евпатьевича? — повторил я, ставя пустую чашку на проректорский стол. — А мы то, в фонде Сайруса… Господин Голубинов, кажется, немного оправился после первого, самого глубокого замешательства.
— Вы ошиблись, — произнес он. — Можете посмотреть документы в отделе кадров, компьютерные данные… Ваш… э-э… фонд ввели в заблуждение.
После таких слов мне сразу же расхотелось инспектировать здешний отдел кадров и даже пытаться обаять — или запугать — местных кадровичек и кадровиков.
Как стираются данные, мы знаем. Дело, стало быть, действительно серьезное, не самодеятельность какая.
— Что ж, весьма сожалею, — проговорил я, откланиваясь. — Извините, что я вас побеспокоил…
— Какое там беспокойство! — отозвался проректор. — Рад был познакомиться… — В глазах его между тем явственно читалось пожелание провалиться мне в тартарары и даже глубже.
Я вышел из кабинета, прощально помахал пальчиками секретарше, а затем покинул и голубиновскую приемную. Нет, оказывается, в природе никакого Евпатьевича-Старца, думал я, проходя по коридору мимо блеклых стендов. — И следов никаких нет… Но ведь так не бывает! Данные из компьютера можно изъять, кого-то купить, кому-то пригрозить… Только у нас в России, господа хорошие, все предусмотреть нельзя. Какая-то мелочь пузатая да остается забытой. "Вот, например, про себя сказал я. — Эти самые настенные стенды.
Когда их в последний раз обновляли? Год назад? Три? Пять?"
Я тщательно стер пыль с большой групповой фотографии, которая уже начинала желтеть. Дружный коллектив ВГМИ имени Бурденко позирует перед камерой. Новый год или какая-то круглая дата… Ага. Солидный джентльмен в самом центре . снимка — это наверняка ректор… О-о, вот и господин Голубинов от него поблизости, мужчина в полном расцвете сил. А с краю, во втором ряду — это у нас… Странно, откуда я его знаю?..
Через три секунды я понял откуда. Необходимость узнавать фамилию Старца в тот же момент отпала. Возникла другая необходимость — срочно возвращаться в Москву. В Воронеже делать мне больше нечего. Да и в Москве теперь оставалось совсем немного людей, к кому имело бы смысл соваться с разгаданным кроссвордом.
По-воровски оглянувшись по сторонам, я отколупнул от стенда фотографию.
Единственное доказательство здешнего бытия Старца, которое Старец, видимо, в спешке упустил из виду. Но Яков Семенович Штерн увидел. И спер то, что плохо лежало. Точнее, то, что хорошо висело. А что главное в профессии вора? Вовремя смыться.
Именно с этой целью полчаса спустя я оказался вновь на воронежском железнодорожном вокзале. Судьба подготовила мне здесь небольшую пакость, такую мелкую домашнюю заготовку: билетов на ближайший московский поезд не нашлось.
Следующий поезд ожидался по расписанию только через пять часов, в аэропорт же мне ехать совершенно не хотелось. Самолет — транспорт быстрый, однако для частного детектива не всегда удобный. Нельзя, к примеру, выйти за пару остановок до Москвы — дабы не искушать возможных встречающих. Нельзя, а жаль.
После обстрела киоска следовало поберечь здоровье. Допустим, сегодня целили в Пеструхина, не в меня. Но я с некоторых пор так часто попадаю в чужие неприятности, что они давно уже сделались и моими тоже.
Я вздохнул и отправился прямиком к начальнику вокзала — добывать себе броню. Вообще-то я мог бы попробовать раздобыть эту несчастную броню и на пару ступенек ниже. И все-таки лучше иметь дело с начальством: у него времени меньше и проблемы решаются быстрее.
— Майор Штерн, транспортная прокуратура, Москва, — представился я, с некоторым трудом прорвавшись в нужный кабинет.
Начальник поднял на меня измученный взор. Судя по всему, каждого посетителя он рассматривал как источник своих личных неприятностей и от незапланированного московского майора ждал какой-то особенной дряни. Узнав же, что мне нужен всего лишь билет, начальник на моих глазах повеселел и отдал краткое распоряжение по селектору немедленно обилетить из брони господина… как меня там?.. Штерна. В кассе номер четырнадцать, на втором этаже. По ходу дела у нас с вокзальным боссом даже завязался интересный разговор о том, каким образом повышение тарифов влияет на уменьшение числа краж в поездах. Я сделал остроумный прогноз, что в один прекрасный день подобные кражи у пассажиров начисто прекратятся ввиду отсутствия пассажиров. Начальник вокзала явно собрался согласиться со мной, но тут распахнулась дверь, и выражение лица босса мгновенно стало похоронным.
— Да, это опять я! — завелся с порога взъерошенный дядька, потрясая кипой бумаг с лиловыми печатями. — Забирайте свою дрянь и верните мою сантехнику!..
— А я вам сотый раз объясняю! — мрачнейшим голосом проговорил начальник. — Мы тут ни при чем. Накладные ваши перепутали где-то по дороге. Мы получили то, что получили… Разбирайтесь на станции «Воронеж-товарный» и все тут.
— Мне глубоко неинтересно знать, кто у вас что перепутал, — с надрывом произнес взъерошенный дядька. — И почему вместо моего груза номер пять ноль-девять сюда попал чей-то идиотский груз номер пять ноль-ноль девять…
Зачем мне восемь вагонов золотой фольги? Мне сантехника, поймите, сантехника нужна!!.
Мысленно я поздравил себя с неожиданным за-бершением дела о пропавшей фольге для «Всемирного бестселлера». Господин Гринюк может быть доволен: в таинственном похищении восьми вагонов виноват оказался наш обычный бардак.
Интересно, а в какую точку страны угнали груз номер пять ноль-девять и в каком тупике он, бедный, простаивает?..
— …Вы даже не понимаете, как все серьезно, — между тем гнул свое хозяин груза. — Это вам не обычные унитазы! Это суперсовременная финская сантехника с музыкой!
Под музыку этой перебранки я тихо покинул кабинет начальника вокзала, получил в четырнадцатой кассе билет и к утру следующего дня добрался до Москвы без происшествий. Никто не попытался выстрелить ракетой «Алазань» в окно моего купе. Никто даже не поинтересовался, отчего это я путешествую без вещей и не моя ли это сумка с надписью «Puma» осталась валяться на месте взрыва близ памятника Никитину.
Опасаясь новой засады возле своего дома, я совершил несколько обходных маневров, пока не убедился, что путь к подъезду свободен. В самом подъезде тоже обошлось без засады. И наконец, в почтовом ящике меня ждала не бомба, а письмо в красивом конверте с казенным штемпелем.
Это было очень похоже на ловушку и почти наверняка таковой являлось.
Тем не менее я решил последовать полученному приглашению. В конце концов, это был маленький, но шанс встретить человека, который бы заинтересовался моим кроссвордом и оказался в силах хоть что-нибудь предпринять. Меня вполне бы устроила, например, встреча с Президентом… А почему бы и нет? Имею право.
Письмо в красивом конверте сообщало Якову Семеновичу Штерну, что тот приглашен сегодня в .18.00 в Государственный Кремлевский дворец в связи с церемонией награждения особо отличившихся граждан России. Генерал-полковник Сухарев сдержал обещание: Я. С. Штерну от государственных щедрот обломился-таки орден Дружбы народов.
Глава третья
Сминаемый зад «Волги».
Помертвевшую физиономию в окне.
Бьющееся боковое стекло.
Со всего размаха наш «уазик» пригвоздил вражескую машину к желтой стене в двух шагах от арки: сам побился, зато и мерзавца приложил. После такого удара победителю, по всем правилам, оставалось лишь выпрыгивать, потрясая пистолетом, и брать пригвожденного гада полуживым и тепленьким. Бедный хозяин «Волги» за рулем пребывал уже в полной отключке.
— Оп-па! — счастливо выкрикнул лейтенант. По его подбородку текла кровь от закушенной губы, лицо выражало восторг. "Молодой еще, горячий, — подумал я. — Многоопытный московский мент предпочел бы скорее упустить врага, чем гробить казенное имущество. Ибо мерзавцы будут еще и завтра, и послезавтра, и всегда, а побитый «уазик» ни по какому щучьему велению больше не станет новеньким….
Нет, решено: на старости лет перебираюсь в Воронеж. Тут и нравы проще, и водка слаще, и люди чутче".
— Эх! — выкрикнул лейтенант через пару секунд, уже обиженно. Оказывается, сволочной пассажир «Волги» не пожелал сдаваться: он сумел-таки выкатиться из поверженной машины и, подхватив пистолет, кинулся прямо в арку.
Я распахнул дверцу милицейской тачки и бросился следом за лбом-ракетоносцем. Мой водитель вознамерился последовать за мной. Что было излишне.
— Памятник! — по-командирски гаркнул я, не оборачиваясь. — Обеспечьте охрану, вызовите людей!.. Этого я сам…
Монумент нетрезвому Ване, конечно, в охране не нуждался, но в остальном я не соврал. Лба, запустившего ракету, надлежало брать и допрашивать только мне и никому другому. Слишком бы долго потребовалось объяснять воронежской милиции, за каким таким чертом кому-то пришло в голову сровнять с землей ни в чем не повинный газетный киоск. Боюсь, местные стражи порядка не созрели пока для подобных объяснений.
И — самое главное! — я сам к ним еще не готов. Может, кто и умеет разгадывать кроссворд на бегу, но только не Штерн. Когда несешься, словно савраска, параллели с меридианами в твоей голове с трудом пересекаются и не извлекают нужную букву.
Я пролетел короткий арочный туннель и сразу оказался во внутреннем дворе, который выгибался и вправо и влево от меня, образуя два длинных рукава. Ни в правом, ни в левом рукаве следов беглого лба я не обнаружил. Зато прямо по курсу, метрах в ста от выхода из арки…
Когда-то здесь была отличная детская площадка со множеством аттракционов — двумя парами качелей, горкой для скатывания вниз, домиком для игры в волка и семерых козлят, космическим кораблем, почти настоящим колодцем, каруселью на высоком металлическом постаменте и прочими чудесами для граждан, не достигших совершеннолетия. В такие погожие деньки, как сейчас, воронежские мамы и бабушки выводили сюда молодняк, чтобы тот самозабвенно растратил здесь избыток энергии.
Но это было давным-давно.
Сегодня площадка была пустынна и заброшена. Горка провалилась, от качелей осталось две штанги, похожие на виселицы. Домик накренился, как после землетрясения. Космический корабль страшно облез и стал напоминать гигантскую консервную банку, вздувшуюся после приступа ботулизма. Грязный и разоренный колодец годился лишь для того, чтобы туда плюнуть. Карусель наполовину вросла в землю и превратилась в некое подобие немецкой долговременной огневой точки, у которой взрывом разворотило саму бетонную коробку и осталась лишь ржавая арматура. Вся бывшая площадка, обернувшаяся свалкой, свидетельствовала о скучных временах, когда детки выросли, а взрослым стало некогда и начхать. Даже самый неприхотливый и отчаянный ребенок не отважился бы играть среди этих печальных развалин.
Однако отчаянному взрослому ничто бы не помешало притаиться где-то здесь.
Притаиться и ждать меня.
— Ку-ку! — сказал я негромко, подходя поближе к мертвому детскому городку и переводя дуло «макарова» с карусели — на домик, с домика — на колодец. Здесь не водилось даже эхо, а потому мне, естественно, никто не ответил.
— Ку-ку! — повторил я, обращаясь к домику, к колодцу, к качелям. —Ты меня, конечно, слышишь. Детская площадка настороженно молчала. — Я могу убить тебя, — продолжал я. Было неуютно разговаривать с этими зарослями ржавых железок. — Могу просто сдать ментам. Я бы предпочел первое…
Мне показалось, будто из-за кривого домика раздался легкий шорох.
— …Но так и быть, я соглашусь и на второе. Если…
Теперь зашуршало что-то возле колодца. Нет, это скомканная газета.
— …Если ты мне назовешь одну только фамилию вашего главного. Я знаю имя, знаю отчество. Но для кроссворда, дружок, нужна фа-ми-лия…
Скрипнула железяка, косо подвешенная на остове бывших качелей. Ветер. Я и сам не знал, чего мне сейчас хочется больше: чтобы лоб согласился на капитуляцию или чтобы заупрямился. С одной стороны, давно следовало бы взять «языка». Но, с другой…
— Та-тах'. Лоб-ракетоносец сделал ход и, слава богу, избавил меня от выбора. Я вовремя плюхнулся на землю и послал пулю в черноту иллюминатора ржавого пузатого звездолета. Первую. И вторую. И третью, уже для страховки.
Однажды семейный дебошир Харланя Цепов с охотничьим ружьем чуть не застал меня врасплох возле такой вот космической ракеты. Баста. Яков Семенович Штерн может ошибаться, однако своих ошибок старается не повторять.
Подойдя к пузатой ракете, я заглянул в иллюминатор. Так и есть. Моего «языка» отныне никто уже не смог бы вылечить от молчания. Я ощупал карманы модной московской спецовки и не нашел там ничего, кроме запасной обоймы к шпалеру покойника и какой-то тряпицы. Ветошь? Носовой платок? Я вытащил тряпку на свет и осознал ошибку. «Очень интересно, — мысленно проговорил я, — разглядывая находку. Пожалуй, я соберу себе любопытный гардероб из одних военных трофеев. Белый халат у меня уже есть. Теперь к нему прибавилась маленькая аккуратная белая шапочка — головной убор врача, санитара и медбрата…»
Я неторопливо огляделся по сторонам. Как и пять, и десять минут назад, во дворе было пустынно. Ни одного свидетеля нашей «американской дуэли». Наверное, мертвый детский городок распространял вокруг себя такую ауру тоски и безнадежности, что отбивал всякую охоту проходить мимо. В принципе мои прыжки вокруг ржавой игрушечной ракеты кто-то мог бы увидеть из окна сверху, но пистолет в руке еще надо сверху разглядеть, а в прыжках никакого криминала нет.
Что касается трупа несостоявшегося «языка», то заметить его в металлическом склепе, не заглянув предварительно в иллюминатор, было просто невозможно.
Лоб-ракетоносец сам выбрал себе усыпальницу — пусть и остается там. Носком ботинка я поглубже затолкал в ржавую темноту и чужую обойму, и вражеский пистолет, а затем покинул нехорошее место. Особой радости от только что содеянного я не чувствовал. Пуля — самый никудышный инструмент для заполнения кроссвордов. Можно поставить точку, многоточие, но никогда-букву… Впрочем, когда в тебя стреляют, срабатывают ответные рефлексы. Принцип целесообразности перестает действовать, и ты сразу забываешь простую вещь: разговор возможен лишь с ЖИВЫМИ подонками, а с мертвыми — ни при каких обстоятельствах. Ни при каких, даже форсмажорных.
Правый рукав внутреннего двора оказался неожиданно длинным. Через полчаса ходьбы я уже . заподозрил было, что двор этот тянется через весь ; Воронеж — как вдруг он внезапно кончился, упер-шись в старое большое здание с колоннами.
Я внимательно изучил надпись на дверях. "Ага, — произнес я про себя. — Наконец-то мне стало ясно, как следовало вести себя в Воронеже с первых же минут прибытия: ни о чем не спрашивать, никого не слушать, просто идти куда глаза глядят. Стоило мне поверить прохожим, и меня уносило куда-то че туда.
Теперь же, ни у кого не спросясь, я сам пришел к необходимому дому".
К Воронежскому государственному медицинскому институту им. Н.Н. Бурденко.
«Добро пожаловать, Яков Семенович!» — сказал я сам себе и вошел.
Первый этаж медицинского учебного заведения в Воронеже ничем не отличался от ему подобных в других вузах и городах. Большой коридор, увешанный поблекшими стендами с достижениями. Множество стеклянных шкафов. Еще больше однообразных дверей с административными табличками. Ага! Приемная ректора… Ну, это для меня слишком большая инстанция, мне бы чего попроще… Вот, годится: проректор по научной работе господин Голубинов В.М.
Я открыл дверь, но вместо господина Голубинова обнаружил меланхоличную девицу в окружении телефонов, настольной кофеварки и дисплея компьютера.
— Здравствуйте, — сказал я энергично.
— Здра… — кисло ответила секретарша, но потом все-таки соизволила договорить:
— …вствуйте.
На лице у секретарши отражались тоска смертная, скука и прочие форсминорные обстоятельства, достаточные, чтобы отсечь меня от ее шефа. — У себя? — коротко спросил я. — Занят, — коротко произнесла девица. — Разбирает почту.
— Мне на пять минут, — объяснил я, демонстрируя секретарше четыре пальца.
Почему-то эта примитивная несогласованность между словом «пять» и жестом на пальцах всегда вызывала у секретарского люда легкое одурение.
Девица захлопала глазами, силясь пересчитать до четырех.
— Вы из горздрава? — неуверенно осведомилась она, все еще шевеля губами.
Сопротивление ее было уже сломлено.
— Я из центра, — проговорил я. — С предписанием.
Не дожидаясь остальных вопросов, я спокойно вошел в апартаменты господина Голубинова. Никакую почту проректор по науч. раб., естественно, не разбирал.
Просто ходил по кабинету с ручным эспандером и разминал мышцы. На столе дымился свежезаваренный чай.
— Вам чего? — строго поинтересовался проректор, не прерывая своих упражнений. — Вам разве не сказали?..
— Сказали, сказали… поспешил я реабилитировать секретаршу. — Но поскольку дело обоюдоинтересное…
— Вот как? — Господин Голубинов отложил эспандер и сделал пару глотков из чашки. —Ладно, валяйте… Вы из горздрава?
— Я прибыл из Москвы, — проговорил я, придумывая легенду позанимательнее.
— Моя фамилия Штерн. Я представляю фонд Сайруса, совет гарантов.
— Очень рад! Счастлив! — с энтузиазмом воскликнул проректор, вдруг догадавшись пожать мне руку. — Садитесь, господин Штерн. Чайку не хотите?
— Если только с лимоном, — капризно сказал я. Кажется, сработало. О знаменитом фонде, учрежденном знаменитым миллионером, в Воронеже были наслышаны. Из докучливого посетителя я стал желанным гостем.
— Как вы знаете, — начал я, когда чашка с благоухающим чаем возникла передо мной, — наш фонд следит за разнообразными научными исследованиями и, если видит, что дело перспективное, не скупится оказывать материальную, так сказать, поддержку…
— У нас есть, есть такие! — счастливым голосом сказал господин Голубинов.
— Вы обратились по адресу. Нашими экспериментальными лабораториями разрабатывается новое универсальное средство от педикулеза, в просторечии именуемо-fo вшивостью… Кроме того, мы здорово продвинулись в области профилактики геморр…
— М-да, любопытно, — прервал я проректорские излияния. — Но у меня, знаете, более конкретная область интересов… Мне нужна небольшая информация.
Совсем маленькая.
— Любая, — немедленно пообещал господин Голубинов. — Мы с большим уважением относимся к спонсорским проектам вашего замечательного…
— Отлично, — произнес я. — Мы чисто случайно узнали, что около пяти лет назад в стенах вашего вуза проводились многообещающие исследования.
— Да-да? — откликнулся проректор.
— К сожалению, — на этом месте я вздохнул, — фамилию вашего сотрудника нам не удалось отыскать. Знаем только, что звали его Григорием… Евпатьевичем…
Бллямс! Чашка, словно живая, выскользнула из рук господина Голубинова В.М. и брякнулась на пол, предварительно окатив чаем проректорские брюки. Но проректор по науч. раб. не заметил даже подобной ерунды: он впился в меня таким взглядом, словно я предложил ему за очень приличное вознаграждение сесть на электрический стул.
— Григорием Евпатьевичем, — повторил я. — Студенты его еще Старцем называли, в честь Распутина.
— Не было у нас… никакого… Евпатьевича, — с трудом проговорил проректор, глотая воздух. Только что передо мной был цветущего вида мужчина средних лет. Теперь же за проректорским столом тяжело отдувался дряблый дядька лет шестидесяти, которому так же мог бы помочь ручной эспандер, как покойнику — таблетки,от кашля. Я сообразил, что Голубинов будет стоять насмерть и, быть может, помрет от натуги на своем посту, но правды не скажет.
— Значит, не было Евпатьевича? — повторил я, ставя пустую чашку на проректорский стол. — А мы то, в фонде Сайруса… Господин Голубинов, кажется, немного оправился после первого, самого глубокого замешательства.
— Вы ошиблись, — произнес он. — Можете посмотреть документы в отделе кадров, компьютерные данные… Ваш… э-э… фонд ввели в заблуждение.
После таких слов мне сразу же расхотелось инспектировать здешний отдел кадров и даже пытаться обаять — или запугать — местных кадровичек и кадровиков.
Как стираются данные, мы знаем. Дело, стало быть, действительно серьезное, не самодеятельность какая.
— Что ж, весьма сожалею, — проговорил я, откланиваясь. — Извините, что я вас побеспокоил…
— Какое там беспокойство! — отозвался проректор. — Рад был познакомиться… — В глазах его между тем явственно читалось пожелание провалиться мне в тартарары и даже глубже.
Я вышел из кабинета, прощально помахал пальчиками секретарше, а затем покинул и голубиновскую приемную. Нет, оказывается, в природе никакого Евпатьевича-Старца, думал я, проходя по коридору мимо блеклых стендов. — И следов никаких нет… Но ведь так не бывает! Данные из компьютера можно изъять, кого-то купить, кому-то пригрозить… Только у нас в России, господа хорошие, все предусмотреть нельзя. Какая-то мелочь пузатая да остается забытой. "Вот, например, про себя сказал я. — Эти самые настенные стенды.
Когда их в последний раз обновляли? Год назад? Три? Пять?"
Я тщательно стер пыль с большой групповой фотографии, которая уже начинала желтеть. Дружный коллектив ВГМИ имени Бурденко позирует перед камерой. Новый год или какая-то круглая дата… Ага. Солидный джентльмен в самом центре . снимка — это наверняка ректор… О-о, вот и господин Голубинов от него поблизости, мужчина в полном расцвете сил. А с краю, во втором ряду — это у нас… Странно, откуда я его знаю?..
Через три секунды я понял откуда. Необходимость узнавать фамилию Старца в тот же момент отпала. Возникла другая необходимость — срочно возвращаться в Москву. В Воронеже делать мне больше нечего. Да и в Москве теперь оставалось совсем немного людей, к кому имело бы смысл соваться с разгаданным кроссвордом.
По-воровски оглянувшись по сторонам, я отколупнул от стенда фотографию.
Единственное доказательство здешнего бытия Старца, которое Старец, видимо, в спешке упустил из виду. Но Яков Семенович Штерн увидел. И спер то, что плохо лежало. Точнее, то, что хорошо висело. А что главное в профессии вора? Вовремя смыться.
Именно с этой целью полчаса спустя я оказался вновь на воронежском железнодорожном вокзале. Судьба подготовила мне здесь небольшую пакость, такую мелкую домашнюю заготовку: билетов на ближайший московский поезд не нашлось.
Следующий поезд ожидался по расписанию только через пять часов, в аэропорт же мне ехать совершенно не хотелось. Самолет — транспорт быстрый, однако для частного детектива не всегда удобный. Нельзя, к примеру, выйти за пару остановок до Москвы — дабы не искушать возможных встречающих. Нельзя, а жаль.
После обстрела киоска следовало поберечь здоровье. Допустим, сегодня целили в Пеструхина, не в меня. Но я с некоторых пор так часто попадаю в чужие неприятности, что они давно уже сделались и моими тоже.
Я вздохнул и отправился прямиком к начальнику вокзала — добывать себе броню. Вообще-то я мог бы попробовать раздобыть эту несчастную броню и на пару ступенек ниже. И все-таки лучше иметь дело с начальством: у него времени меньше и проблемы решаются быстрее.
— Майор Штерн, транспортная прокуратура, Москва, — представился я, с некоторым трудом прорвавшись в нужный кабинет.
Начальник поднял на меня измученный взор. Судя по всему, каждого посетителя он рассматривал как источник своих личных неприятностей и от незапланированного московского майора ждал какой-то особенной дряни. Узнав же, что мне нужен всего лишь билет, начальник на моих глазах повеселел и отдал краткое распоряжение по селектору немедленно обилетить из брони господина… как меня там?.. Штерна. В кассе номер четырнадцать, на втором этаже. По ходу дела у нас с вокзальным боссом даже завязался интересный разговор о том, каким образом повышение тарифов влияет на уменьшение числа краж в поездах. Я сделал остроумный прогноз, что в один прекрасный день подобные кражи у пассажиров начисто прекратятся ввиду отсутствия пассажиров. Начальник вокзала явно собрался согласиться со мной, но тут распахнулась дверь, и выражение лица босса мгновенно стало похоронным.
— Да, это опять я! — завелся с порога взъерошенный дядька, потрясая кипой бумаг с лиловыми печатями. — Забирайте свою дрянь и верните мою сантехнику!..
— А я вам сотый раз объясняю! — мрачнейшим голосом проговорил начальник. — Мы тут ни при чем. Накладные ваши перепутали где-то по дороге. Мы получили то, что получили… Разбирайтесь на станции «Воронеж-товарный» и все тут.
— Мне глубоко неинтересно знать, кто у вас что перепутал, — с надрывом произнес взъерошенный дядька. — И почему вместо моего груза номер пять ноль-девять сюда попал чей-то идиотский груз номер пять ноль-ноль девять…
Зачем мне восемь вагонов золотой фольги? Мне сантехника, поймите, сантехника нужна!!.
Мысленно я поздравил себя с неожиданным за-бершением дела о пропавшей фольге для «Всемирного бестселлера». Господин Гринюк может быть доволен: в таинственном похищении восьми вагонов виноват оказался наш обычный бардак.
Интересно, а в какую точку страны угнали груз номер пять ноль-девять и в каком тупике он, бедный, простаивает?..
— …Вы даже не понимаете, как все серьезно, — между тем гнул свое хозяин груза. — Это вам не обычные унитазы! Это суперсовременная финская сантехника с музыкой!
Под музыку этой перебранки я тихо покинул кабинет начальника вокзала, получил в четырнадцатой кассе билет и к утру следующего дня добрался до Москвы без происшествий. Никто не попытался выстрелить ракетой «Алазань» в окно моего купе. Никто даже не поинтересовался, отчего это я путешествую без вещей и не моя ли это сумка с надписью «Puma» осталась валяться на месте взрыва близ памятника Никитину.
Опасаясь новой засады возле своего дома, я совершил несколько обходных маневров, пока не убедился, что путь к подъезду свободен. В самом подъезде тоже обошлось без засады. И наконец, в почтовом ящике меня ждала не бомба, а письмо в красивом конверте с казенным штемпелем.
Это было очень похоже на ловушку и почти наверняка таковой являлось.
Тем не менее я решил последовать полученному приглашению. В конце концов, это был маленький, но шанс встретить человека, который бы заинтересовался моим кроссвордом и оказался в силах хоть что-нибудь предпринять. Меня вполне бы устроила, например, встреча с Президентом… А почему бы и нет? Имею право.
Письмо в красивом конверте сообщало Якову Семеновичу Штерну, что тот приглашен сегодня в .18.00 в Государственный Кремлевский дворец в связи с церемонией награждения особо отличившихся граждан России. Генерал-полковник Сухарев сдержал обещание: Я. С. Штерну от государственных щедрот обломился-таки орден Дружбы народов.
Глава третья
ЖЕНЩИНА ПОМОЩНИКА ПРЕЗИДЕНТА
За завтраком я сделал неожиданное открытие. Если взять из НЗ маленькую плитку шоколада и бросить ее в кастрюльку с сизым кисельным варевом, то вкус получается неожиданным, но не таким уж противным. Даже сносным. В кулинарии, оказывается, минус на минус тоже дает плюс: не любимый мной шоколад и ненавидимый кисель, объединившись при температуре всеобщего кипения, образуют в сумме довольно питательную субстанцию. Странного цвета и с еще более странным запахом, однако ведь ничто не мешает человеку завтракать с закрытыми глазами и с зажатым носом…
Лично я так и сделал — зажмурился, перестал принюхиваться и изо всех пяти чувств оставил себе временно только слух. Правда, и новости по радио «Эхо столицы» сегодня были малоаппетитными.
Очередной самолет потерпел аварию, теперь уже в районе Чукотки. Причины катастрофы выясняются…
Террористы, стрелявшие в министра Камиля Убатиева, все еще не найдены. Сам Камиль-акав интервью агентству «Рейтер» по-прежнему уповает на мудрость аллаха… («Ну-ну», — подумал я.) Курс доллара на торгах ММВБ снова подскочил. Аналитики связывают этот скачок с понижением рейтинга нынешнего Президента и уменьшением вероятности его победы на предстоящих выборах…
В городе Воронеже силами доблестной милиции пресечена попытка демонтировать бронзовый памятник Афанасию (я чуть .не подавился кисельно-шоколадной смесью) Никитину и вывезти ме-"'"алл в одну из стран Балтии (я едва не поперхнулся вторично). Министры иностранных дел трех Прибалтийских республик уже успели выступить с совместным коммюнике и опровергнуть последнее сообщение. («Из-за твоей брехни, Яков Семенович, — мрачно подумал я, — когда-нибудь обязательно начнется третья мировая война. Хотя и эти, с радио, тоже грамотеи: перепутать поэта с путешественником!») В московском парке имени 60-летия Октября всю ночь слышались автоматные очереди, жертв и разрушений нет…
Ассоциация столичных диггеров информирует об участившихся случаях самопроизвольных падений граждан в канализационные люки…
По сведениям московской милиции, из психиатрической лечебницы закрытого типа сбежал больной Ч., крайне опасный маньяк…
Несмотря на усиленные поиски, до сих пор так и не пойман беглый бурый медведь пяти лет от роду, на днях исчезнувший из павильона Московской книжной ярмарки во время пожарной тревоги…
И о погоде. В Москве сегодня ожидается теплая и солнечная погода без осадков, в некоторых районах города возможны небольшое похолодание, дождь с градом и сильный порывистый ветер…
Чувствовалось, что Мосгидромет после недавнего промаха решил подстраховаться на все случаи жизни и предсказать все одновременно — что-нибудь да сбудется! Я закончил свой скромный завтрак под барабанную дробь язвительных филиппик комментатора «Эха» Андрея Чертанова. Сразу после сообщений синоптиков злой Чертанов еще минут пятнадцать изощрялся в сравнениях теперешней Москвы и Древнего Рима времени упадка, явно отдавая предпочтение Риму. Там, дескать, войны в колониях не снижали благосостояния граждан в метрополии, да и по улицам Вечного города не бегали среди бела дня психованные маньяки и дикие звери…
Если бы раздраженный комментатор сидел сейчас у меня на кухне, я, возможно, сумел бы его убедить, что в Древнем Риме наверняка все было не так здорово (рабство, например), и в Москве — не все так уж погано (например, книжные лотки на каждом углу, цены умеренные, оптовикам скидка). Однако Чертанов в настоящий момент вещал прямо из сердцевины моего кухонного радиоприемника и в собеседниках типа меня не нуждался. Так что мне пришлось оставить свои аргументы при себе, молча дослушивая комментатора. Затем под новую жалостливую песню моей любимой хромоножки Беллы я вымыл посуду, поставил ее в сушку и вернулся к повседневным делам частного сыщика.
Собственно, дело было всего одно — подготовка к визиту в Кремль, которая и заняла у меня почти весь день. Сначала я созвонился с фирмой «Диана-сервис» и с ходу объявил Олежке Евгеньевичу, что мне на сегодня нужна всего-навсего рядовая «тачка» без шофера (сам поведу) и ничего кроме. Олежка моментально выделил мне почти новую «девятку», растолковал, на какой стоянке и во сколько я смогу ее найти и где будут ключи. В голосе шефа «Дианы-сервиса» я уловил даже нечто вроде профессиональной обиды: он не ожидал от меня такой ерундовой просьбы. Как если бы сказочная Василиса Премудрая, уже готовая выткать за ночь ковер, построить дворец или совершить еще какой-нибудь подвиг, вдруг узнавала, что ее просят лишь сбегать за пивом в ближайший ларек. Что ж, я понимал причину глубокого Олежкина разочарования, однако ничего поделать не мог. С моей стороны стало бы очевидной глупостью въезжать в Спасские ворота Кремля на посольском «Форде» Джулии Стерн, на древнем «Лорен-Дитрихе» А. Козлевича или, того хуже, на поливальной машине. Экзотика нынче была бы излишней. Скромная машина, скромный (с достоинством) костюм, постное выражение физиономии — вот и весь джентльменский набор будущего орденоносца.
Лично я так и сделал — зажмурился, перестал принюхиваться и изо всех пяти чувств оставил себе временно только слух. Правда, и новости по радио «Эхо столицы» сегодня были малоаппетитными.
Очередной самолет потерпел аварию, теперь уже в районе Чукотки. Причины катастрофы выясняются…
Террористы, стрелявшие в министра Камиля Убатиева, все еще не найдены. Сам Камиль-акав интервью агентству «Рейтер» по-прежнему уповает на мудрость аллаха… («Ну-ну», — подумал я.) Курс доллара на торгах ММВБ снова подскочил. Аналитики связывают этот скачок с понижением рейтинга нынешнего Президента и уменьшением вероятности его победы на предстоящих выборах…
В городе Воронеже силами доблестной милиции пресечена попытка демонтировать бронзовый памятник Афанасию (я чуть .не подавился кисельно-шоколадной смесью) Никитину и вывезти ме-"'"алл в одну из стран Балтии (я едва не поперхнулся вторично). Министры иностранных дел трех Прибалтийских республик уже успели выступить с совместным коммюнике и опровергнуть последнее сообщение. («Из-за твоей брехни, Яков Семенович, — мрачно подумал я, — когда-нибудь обязательно начнется третья мировая война. Хотя и эти, с радио, тоже грамотеи: перепутать поэта с путешественником!») В московском парке имени 60-летия Октября всю ночь слышались автоматные очереди, жертв и разрушений нет…
Ассоциация столичных диггеров информирует об участившихся случаях самопроизвольных падений граждан в канализационные люки…
По сведениям московской милиции, из психиатрической лечебницы закрытого типа сбежал больной Ч., крайне опасный маньяк…
Несмотря на усиленные поиски, до сих пор так и не пойман беглый бурый медведь пяти лет от роду, на днях исчезнувший из павильона Московской книжной ярмарки во время пожарной тревоги…
И о погоде. В Москве сегодня ожидается теплая и солнечная погода без осадков, в некоторых районах города возможны небольшое похолодание, дождь с градом и сильный порывистый ветер…
Чувствовалось, что Мосгидромет после недавнего промаха решил подстраховаться на все случаи жизни и предсказать все одновременно — что-нибудь да сбудется! Я закончил свой скромный завтрак под барабанную дробь язвительных филиппик комментатора «Эха» Андрея Чертанова. Сразу после сообщений синоптиков злой Чертанов еще минут пятнадцать изощрялся в сравнениях теперешней Москвы и Древнего Рима времени упадка, явно отдавая предпочтение Риму. Там, дескать, войны в колониях не снижали благосостояния граждан в метрополии, да и по улицам Вечного города не бегали среди бела дня психованные маньяки и дикие звери…
Если бы раздраженный комментатор сидел сейчас у меня на кухне, я, возможно, сумел бы его убедить, что в Древнем Риме наверняка все было не так здорово (рабство, например), и в Москве — не все так уж погано (например, книжные лотки на каждом углу, цены умеренные, оптовикам скидка). Однако Чертанов в настоящий момент вещал прямо из сердцевины моего кухонного радиоприемника и в собеседниках типа меня не нуждался. Так что мне пришлось оставить свои аргументы при себе, молча дослушивая комментатора. Затем под новую жалостливую песню моей любимой хромоножки Беллы я вымыл посуду, поставил ее в сушку и вернулся к повседневным делам частного сыщика.
Собственно, дело было всего одно — подготовка к визиту в Кремль, которая и заняла у меня почти весь день. Сначала я созвонился с фирмой «Диана-сервис» и с ходу объявил Олежке Евгеньевичу, что мне на сегодня нужна всего-навсего рядовая «тачка» без шофера (сам поведу) и ничего кроме. Олежка моментально выделил мне почти новую «девятку», растолковал, на какой стоянке и во сколько я смогу ее найти и где будут ключи. В голосе шефа «Дианы-сервиса» я уловил даже нечто вроде профессиональной обиды: он не ожидал от меня такой ерундовой просьбы. Как если бы сказочная Василиса Премудрая, уже готовая выткать за ночь ковер, построить дворец или совершить еще какой-нибудь подвиг, вдруг узнавала, что ее просят лишь сбегать за пивом в ближайший ларек. Что ж, я понимал причину глубокого Олежкина разочарования, однако ничего поделать не мог. С моей стороны стало бы очевидной глупостью въезжать в Спасские ворота Кремля на посольском «Форде» Джулии Стерн, на древнем «Лорен-Дитрихе» А. Козлевича или, того хуже, на поливальной машине. Экзотика нынче была бы излишней. Скромная машина, скромный (с достоинством) костюм, постное выражение физиономии — вот и весь джентльменский набор будущего орденоносца.