Гусейнов Гусейн. Солнечный огонь

   Шел март 1828 года. Согласно 15 статье Туркменчайского мирного договора, заключенного 10 февраля 1828 года между Персией и победившей ее Империей Российской, армяне, "отвратив свои взоры ото Льва Персидского, взяли себе в путеводители Орла Российского".
   "Переселение на основе Туркменчайского мира из Ирана и Турции более 130 тысяч армян положило начало объединению армянского народа в составе России. В выработке условий Туркменчайского мира принимал участие А.С.Грибоедов"*.
   ______________ * Военный энциклопедический словарь. Москва, Воениздат, 1983, с.757
   Из персидских ханств Салмасского, Урмийского, Марагинского, Мианского и Хойского устремились армяне целыми семьями под охраной российских войск к Карабаху, в ханства Нахичеванское и Эриванское, которые, благодаря воинскому мастерству главнокомандующего Отдельным кавказским корпусом графа И.Ф.Паскевича, теперь принадлежали России. Умолкли громы военные. Аракс Араз стал порубежною рекою двух держав. Немедленно по заключении мира граф Паскевич, вызвав из Петербурга полковника Лазаря Якимовича Лазарева, чей армянский род издавна служил престолу Российскому, возложил на него заведование переселением армян из областей Персии, именуемых Аддербиджанскими.
   Наставление, данное Паскевичем Лазареву, состояло в девятнадцати статьях. И сущность предписаний заключалась в том, чтобы не принуждать к переселению; "чтобы охотникам-переселенцам представить существенную их пользу, свободу торговли, получение привольного участка земли, шестилетнее освобождение от податей, увольнение трехлетнее от повинностей земских".
   О неимущих переселенцах составлены были отдельные списки и предложена без отлагательства денежная помощь. Хотя в продаже на старом месте недвижимого имущества армяне и терпели притеснение от персиян, озабоченных столь массовым исходом из своей страны, они не колебались в переселении. Армяне могли также оставить на прежней родине поверенных для сделок по имуществам их.
   Воспламененный ответственным поручением, Лазарев в нарушение предписания Паскевича начал активно сзывать под новые знамена переселенцев-единоплеменников.
   9 марта 1828 года последние русские войска оставили Тавриз. Наследный принц Аббас Мирза возвратился в свою столицу, уступленную ему победителями. Армяне из различных селений, смежных Туркменчаю, двинулись на Карабах.
   Полковник Лазарев, будто челнок, сновал между Тавризом, Марагой, Хоем. Писал льстивые донесения Паскевичу, угрожающие письма персидским наместникам, воззвания к местному армянскому населению. И караваны переселенцев двинулись в путь.
   Над Аразом опускался вечер. Обоз переселенцев из округа Урмийского и ханства Салмасского, разделенный на небольшие партии по 100 - 200 семейств, охраняемые казаками, уже давно пересек границу и теперь двигался в сторону ханств Нахичеванского и Эриванского. К едущим впереди вместе с переводчи ком офицерам подскочил казак на гнедом карабахце.
   - Ваше благородие, - обратился он сходу к старшему, капитану Бегичеву. - Когда привал трубить?
   Капитан оценивающим взглядом окинул его коня:
   - Хорош у тебя жеребец, Гурьянов.
   - В Карабахе он мне достался, ваше благородие, - весело откликнулся казак, играя черными горячими глазами. - Не конь, ветер...
   - Ладно, не хвались, - офицер, усмехнувшись, махнул рукой и обратился к переводчику-армянину. - Где долина будет, говоришь? До темноты добраться успеем?
   - За той скалой, - переводчик указал рукою вперед.
   Там над дорогой возвышался массивный каменный разлом, точно надвое перерубили небо.
   - Ну вот, Гурьянов, - Бегичев кивнул казаку, - ви дишь, пути еще версты две. Как доберемся до скалы - привал.
   Казак, лихо пришпорив коня, ускакал так стремительно, будто растворился в наползающей с Араза вечерней туманной мгле.
   Второй офицер, помолчав, тихо обратился к Бегичеву по-французски:
   - А что, из Нахичевани известия есть, Иван Дмитриевич? Как там с запасами хлеба? Там и наш гарнизон стоит, и мы еще такую орду везем.
   - Не знаю, я послал запрос, - метнув взгляд на переводчика, тоже по-французски в тон ему отвечал Бегичев. - Известный нам всем полковник развил такую бурную деятельность! В Персии все они оставили прекрасные дома, земли, а здесь - горы. Пахотных земель свободных нет. Здешние магометане уже откочевали на летние пастбища, их, конечно, никто не спрашивал, хотят ли они видеть новых соседей у своих очагов... Правда, как я понял, везем мы, в основном, народ торговый, ремесленников... Надеюсь, уживутся, Андрей Павлович!
   - Да, очаг в чужом доме - мало какому хозяину понравится! - улыбнулся лейтенант. - Я был в Хое. Это - Эдем Персии. Чудный воздух, зеленые горы, чистейшие целебные источники. Прелестная страна! Знать, сильна их вера, раз такой рай оставили, как говорят, ради жизни под дланью христианского царя. Но показалось мне, когда я там был, их Эчмиадзин - это государство в государстве... Христиане они, но ведь не православные...
   - Их Эчмиадзин? - усмехнулся Иван Дмитриевич. - Они устроили свою церковь на месте бывшей мечети... Разве не чувствуете в названии корни другого языка? Произнесите про себя медленно и услышите - муэдзин, а "уч" в переводе с тюркского означает три... Не все здесь так просто, дорогой Андрей Павлович, нам неплохо бы это понимать...
   Между тем скала, на какую указал Бегичев казаку, приближалась. Капитан обратился к переводчику:
   - Скачи вдоль колонны, Ованес-джан, предупреди своих. Привал близок. Пусть готовятся.
   Переводчик, молодой парень, бросился выполнять указание. Бегичев оглядел мрачно нависшие над ущельем каменные торосы. Резко похолодало, от реки, неутомимо плещущейся за деревьями, потянуло ледяной сыростью.
   - Кавказ, Кавказ... - мечтательно проговорил его спутник. - Загадочная страна. И какая пестрота народов, религий... Сплошные контрасты природы. Аскетизм здешних жителей, этих пастухов, и в то же время поразительная роскошь ханской жизни... Внутри крепости Эриванской примечательны только мечеть и дом сардара. Улицы узки, неопрятны... Тамошние жители, малочисленные армяне, живут, как кроты, хотя все деньги у них... Они и менялы, и посредники... И винные лавки держат.
   - Знаете, Никитьев, - перебил его Бегичев, - мне в Тифлисе довелось недавно общаться с нашей знаменитостью - Грибоедовым. Я ведь на Кавказе не новичок, еще со времен генерала Ермолова... Так вот, наш дипломат в беседе о нравах здешних народов заметил, и я хорошо запомнил его слова: "Что за подлое отродье эти армяне! Никто из них и знать меня в Персии не хотел, а при этом, при случае, всё на ухо шепнут, что мы их будущие, in spe, покровители. Хорошенькие протеже! Они нас продают тем самым персам, которые готовы их распинать и варить под любым соусом..."
   - Да уж, выгоду свою они блюсти умеют. Себе на уме народ...
   - А с другой стороны, - задумчиво продолжал Бегичев, - я же знаю, все окружение господина Грибоедова в его посольской миссии - одни армяне. Сотрудник его канцелярии, Рустам бек, имеет фамилию Бенсанян, штабс-капитан Мелик Шахназар - его личный переводчик, Мирза Ягуб - это иреванец Ягуб Мархарян, Дадаш беком зовется Василий Дадашьян, а еще там служат курьерами Исаак Саркисов и Хачатур Шахназаров... И назвал я лишь тех, кого лично видал, с кем сталкивался... Да, они наши подданные, но что-то уж слишком суетятся, настаивая на этом переселении...
   - И это посольство Российской Империи? - усмехнулся Никитьев. - Чьи интересы оно представляет, нашей ли державы или армян?
   - Предположу, что в текущем отрезке времени интересы могут и совпадать...
   - А когда перестанут совпадать?..
   Вопрос поручика Никитьева заглушил звонкий клич трубы, объявляющей долгожданный привал.
   - Ну, слава Богу, - перекрестился Бегичев, сразу повеселев и этим ставя точку в серьезной беседе.
   Окрестности огласились гортанными выкриками мужчин, радостными восклицаниями рассыпавшихся по долине детей, уставших от многочасовой езды в повозках, ржанием почуявших отдых и волю коней. Задымились костры. Спешно возводились шатры. Несколько казаков с кожаными хурджунами искали спуск к воде. Женский голос затянул протяжную песню. Бегичев с удовольствием оглядел это вмиг ожившее, шевелящееся, многоголосое пространство и направил коня туда, где двое казаков уже ловко натягивали походную офицерскую палатку.
   Он уснул сразу. Только приклонил голову на подложенную в изголовье бурку. Разбудил его звонкий смех в отдалении. А в палатке слышалось лишь спокойное дыхание Никитьева.
   "Спит как убитый", - усмехнувшись, позавидовал своему молодому товарищу Бегичев, хотел и себя заставить заснуть, памятуя, что завтра длинный и утомительный переход, последний перед Нахчиваном, но очередной взрыв хохота заставил его подняться, к тому же неожиданно заныло раненое под Моздоком еще в ермоловскую баталию плечо... Свечу зажигать не стал, накинул бурку и вышел вон из палатки. Замер, пораженный близостью ярчайших звезд. Вспомнились строки еще с юности любимого стиха:
   Открылась бездна звезд полна, Звездам нет числа, бездне - дна...
   Звезды завораживали, переливались алмазным блеском, а посередине небесной чаши сиял Млечный путь, пастушья дорога, кочевье легендарных, сгинувших еще в незапамятные времена богатырей... Иван Дмитриевич с трудом оторвался от созерцания этого чуда природы. Сколько раз он уже видел ночное небо в горах, но всякий раз оно как будто магнитом притягивало его к себе. Пошел на голоса и смех, туда, где ярко пламенел костер. Он увидел, что около огня сгрудились четверо казаков, узнал Гурьянова, а подле него сидящего Ованеса, с ними еще было несколько молодых армян.
   Все вскочили, когда он подошел. Бегичев жестом усадил их, примостился рядом, раскурил трубку.
   - Не спится?
   Ему ответили дружным возгласом отрицания, а Гурьянов, хитро подмигнув Ованесу, зачастил: - Да мы тут, ваше благородие, местные байки слушаем. Потешные... - он засмеялся, блеснув сахарной белизной зубов. - Ованес, повтори последнюю, что Самвел рассказал, - он кивнул в сторону молодого парня с буйно вьющейся шевелюрой.
   Переводчик неуверенно посмсцрел на Бегичева.
   - Давай, давай, и я посмеюсь, - подбодрил тот.
   - У нас, господин, с древних времен место такое было - Ворсиран, начал Ованес, - о жителях оттуда слава далеко шла, очень у них странные обычаи и потому все веселые рассказы - про них. Вот пришли два ворсиранца в гости. Хозяйка перемешала черных жуков с черным изюмом и подала на стол. А жуки и поползли во все стороны... Один из гостей и говорит другому: "Давай съедим сперва этих, которые с ногами, пока безногие спят!"
   Бегичев невольно заулыбался вслед за остальными.
   - Хороша байка! - похвалил он. - Но все же отдыхать пора. Завтра большой переход. Следующий привал в Нахичевани.
   - Мы знаем... - обронил Ованес. - Нахичевань - древняя армянская земля. Это был большой город в средневековой Армении. Там вызревал самый отборный виноград, и самое лучшее наше вино было оттуда...
   - А я считал - там магометане испокон веков жили, - задумчиво произнес Бегичев, - в Нахичевани ведь почти нет армян...
   - Теперь будут, - уверенно произнес Ованес и что-то сказал по-армянски напряженно глядевшим на него соплеменникам, те одобрительно зацокали.
   - Благословит Бог русского царя! - торжественно продолжал Ованес по-русски. - Под его сенью день избавления близок, воссияла надежда, что имя Армении и вековая ее слава оживут на лице земли. Воскреснет великое царство Армянское от моря до моря, соберется рассеянный народ!
   Пока Ованес говорил, Бегичев с нарастающим удивлением смотрел на этого всегда тихого и незаметного парня. Сейчас его плечи распрямились, голова была гордо вскинута, лицо обрело воинственную жесткость. Он напомнил капитану проповедника, выступающего с кафедры. Казаки даже притихли, не менее командира озадаченные преображением привычно-услужливого толмача.
   - Надо же... - присвистнул простодушный Гурьянов. - Великое царство армянское... - И Бегичев поймал быстрый и брезгливый взгляд, брошенный переводчиком на казака. Он хотел чем-нибудь осадить заболтавшегося армянина, но передумал.
   Что-то томило и мучило Ивана Дмитриевича, пока он шел от костра к своей палатке, то ли какая-то невысказанная мысль, то ли предчувствие какое... И разнылось плечо, напоминая об ударе кабардинской сабли.
   - Да, отвел Господь, боком клинок пошел, - неожиданно для себя сказал он вслух, останавливаясь уже у самого входа в палатку. И мрак ночной внезапно отступил в его глазах перед яростным блеском той, пережитой им давней кавалерийской атаки лоб в лоб.
   Луна стояла уже высоко. Тихо фыркали, ржали, переминаясь, кони. Погрузился в сон весь ведомый им караван. Только вспыхивали тут и там огоньки дозорных костров. Тянуло дымком, запахами жарившегося на деревянных вертелах мяса, свежеиспеченного на решетках хлеба.
   "Не будет здесь мира!" - покачал головой Бегичев, откидывая полог палатки, и даже не удивился тому, что знает это определенно, что ему открылась сия истина в том необманном прозрении, которое нисходит однажды на всякого, кому удается, хоть на самое короткое время, увидеть изнанку вершащихся событий и человеческих душ.
   Командир Отдельного кавказского корпуса, Его сиятельство граф Иван Федорович Паскевич-Эриванский уже с раннего утра сидел за письменным столом в своей резиденции в Тифлисе. Отгремели военные баталии и пышные чествования по случаю его побед, а дел в его канцелярии накопилось немало. Сейчас он пригласил к себе своего секретаря Петра Максимовича Устимовича, чтобы вместе с ним разобраться в ворохе противоречивых донесений, которые он имел в связи с переселением из Персии сорока тысяч армян в пределы границ Российской Империи. Дело это было важнейшее. За ним пристально следил не только Карл Васильевич Нессельроде, вице-канцлер, министр иностранных дел. Сам Государь выказывал живейшее участие в этом многотрудном предприятии, которое поручено было непосредственно осуществлять полковнику Лазареву.
   Но, кажется, не все концы сходились с концами, как доносил усерднейший Лазарь Якимович. Граф немного поморщился. Разумеется, он знал, сколько у того возникло трудностей и с ассигнованиями на переселенцев, пришлось даже у тифлисских армян занять, и с тем, что не все дотошно рассчитали с переселением. Неожиданный приток нового народа в Эриванскую и Нахичеванскую области произвел в них недостаток хлеба. Пришлось часть переселенцев срочно направлять в Карабахское ханство, где, предполагалось, есть запасы изобильные и надежные. Лазарев действовал в отношении своих соплеменников с попечительством заботливого отца, однако имелись известия, что не всегда он придерживался строго завета, данного ему Паскевичем: никого к переселению не принуждать. При этой мысли Иван Федорович вздохнул и наконец обратил свой взор на почтительно стоявшего Устимовича.
   - И что же, Петр Максимович, изложено в том письме от Лазарева на имя Аббаса Мирзы? - спросил он, иронически приподняв брови.
   - Полковнику Лазареву пришлось извиниться перед наследным принцем насчет духовенства, приехавшего из Эчмиадзинского монастыря в область Салмасскую. Епископ Стефан и архимандрит Николай еще до заключения мира и советами, и угрозами вынуждали тамошних армян к переселению. И Лазарев буквально написал Аббасу Мирзе, что "война изобретает все средства ко вреду своего неприятеля".
   - Своеобразное извинение... - усмехнулся Паскевич. - Дерзок полковник! Ловко примазался к нашей победе. Но дело сделано! - Он слегка хлопнул ладонью по столу. - Надо отдать должное Лазарю Якимовичу, что сейчас, осенью, мы обо всем этом переселении говорим в прошедшем времени.
   - Да уж, Ваше сиятельство, - вставил Устимович, -полковник постарался, стремительно, за три месяца, с марта по июнь завершил начатое. А у нас надежда одна - лишь бы на пользу государства Российского.
   - Надеюсь, - Паскевич впервые улыбнулся. - Наш умнейший и милейший Александр Сергеевич Грибоедов в донесении своем графу Нессельроде этим летом писал, что цветущей промышленностью своей и торговыми оборотами армяне приносили в год дохода Персии сто тысяч туманов, более полутора миллиона рублей ассигнациями! Вот почему за них так держался шах Аббас! Да и стеснения их в Персии были незначительны. К чему только приведет это переселе ние?.. Нет здесь лишней земли...
   Паскевич помолчал. Взглянул в окно на аллею чинар вокруг своей резиденции, потом на портрет Государя Императора Николая I, украшавший его большой и обустроенный с комфортом кабинет. Опытный чиновник, Устимович догадался, что Его сиятельство терзает все же легкое сомнение по поводу переселенческой кампании. Тем более что перед ним на письменном столе лежал некий документ, но что это был за документ оттуда, где стоял Петр Максимович, разглядеть было невозможно, хотя он имел зоркий глаз.
   - Я хотел тебе одну записку показать... - прервал затянувшееся молчание граф. Очень на него было не похоже теперешнее его поведение. В делах Паскевич был скор и решителен по-военному. - После сражения под Карсом у меня в лагере под Ахалкалаками наездом побывал Грибоедов. Мы много о чем беседовали... Он мне обещал запиской некоторые свои размышления направить сразу по приезде в Тифлис, да заболел лихорадкою, а потом озаботился женитьбою.Впрочем, ты это знаешь... Теперь вот, имею... - Паскевич поджал упрямый рот и осторожно постучал крупными пальцами по тому документу, который столь долго интриговал Петра Максимовича. - Ты здесь присядь, прочитай внимательно. Затем обсудим.
   Петр Максимович бережно взял из рук Паскевича протянутые бумаги. Только вчера вечером он получил из Тавриза от горячо любимого им Александра Сергеевича письмецо, где тот, в частности, просил его поздравить от лица всего персидского посольства и от четы Грибоедовых графа Паскевича с награждением и получением Андреевской ленты. С этой мыслью, собственно, и шел нынче утром в канцелярию Устимович. Но начальник своим настроением переменил планы Петра Максимовича. Устимович устроился в кресле в глубине по-англицки мрачного кабинета начальника поближе к окну и углубился в чтение присланной Грибоедовым "Записки".
   "Записка о переселении армян из Персии в наши области"
   Вашему сиятельству угодно было узнать досто вернее чрез меня о способах, которые были приняты к переселению армян из Адербейджана, и о нынешнем их водворении в наших областях.
   Вот истина по сему предмету, как она мне известна: полк[овник] Л[азарев] почитал себя главным побудителем этой эмиграции, о чем, как Вам известно, он изъяснялся довольно гласно, но неосновательно, потому что армяне никакого понятия не имели о нем, будучи единственно движимы доверенностью к России и желанием быть под ее законами. Трактат давал им на сие полное право. Деятельными орудиями при переселении были: кн[язь] Аргуминский, Гамазов, а другие подчиненные офицеры действовали уже под их влиянием. Полк[овник] Л[азарев] помышлял только о сочинении прокламаций, довольно неуместных, между прочим, о формировании регулярного армянского ополчения, полагая даже включить в круг своих замыслов хотя благонамеренно, но необдуманно, и самый Карабах и прочие области, имеющие свое начальство и где особенной власти от давно учрежденных не могло не быть допущено. Кн[язь] Аргутинский представлял ему несколько раз о его поведении, как это все хвастливо, ветренно и бесполезно. Все прочие дела полк[овника] Л[азарева] были такого же рода и не стоят того, чтобы о них распространяться. Должно только прибавить, что он человек пустой, но не безнравственный, не способен утаивать казенных денег и делать вред умышленно.
   При раздаче денежного пособия выходцам из Урмии произошло много беспорядков, но не злоупотреблений; бедным недодано, богатым передано. Это произошло от поспешности, с которой сия провинция оставлена была нашими войсками. Второпях действовали без разбора, и потому деньги мало послужили в помощь, ибо дурно были розданы. Это, впрочем, единственный случай, мне известный.
   Так было при переселении; но при помещении их у нас на новых местах все сделано бессмысленно, нерадиво и непростительно. Для заведования ими учрежден комитет, который ничего не ведал и тем более достоин осуждения, что от В[ашего] с[иятельства] имел самое точное и подробное наставление, как ему в сем случае поступать:
   1) Армяне большей частью поселены на землях помещичьих мусульманских. Летом это еще можно было допустить. Хозяева, мусульмане, большей частью находились на кочевьях и мало имели случаев сообщаться с иноверными пришельцами (выделено нами - Г.Г.).
   2) Не заготовлено ни леса и не отведено иных мест для прочного водворения переселенцев. Все сие в свое время было упущено. Поправить ошибку на нынешний год поздно. Переселенцы находятся сами в тесноте и теснят мусульман, которые все ропщут основательно. В[ашему] с[сиятельству] известно, что вообще всех здешних жителей в сложности должно почитать переселенцами, ибо все они были выселены сардарем в военное время и находятся в самом скудном положении.
   3) Денежное казенное пособие роздано без всякого толку; раздавали по рублю, по два, как нищим, без верных сведений, сколько нуждающихся и кому что нужно. 25 рублей, выданные единовременно, вдесятеро важнее той же суммы, отпущенной дробно в разные времена. Не принято никакой общей меры, как, например: покупки хлеба для содержания целого общества, также для посева на будущий год и пр.
   Указав В[ашему] с[сиятельству] на жалкие акты комитета переселения, я должен также по справедливости заметить, что если бы в нем заседали и люди со способностями, которых вовсе там не было, то и они нашлись бы в большом затруднении. В областном правлении нет еще вовсе даже поверхностной описи земель и селений заараксских; еще неизвестно число жителей и в округах по сю сторону Аракса. Об имениях и говорить нечего: никто не знает, кому что принадлежит. Таким образом, комитету негде было занять надлежащих сведений, которыми должен был пользоваться. Здешний областной начальник отзывается, что он хотел большое число новоприбывших армян переселить за Аракс, но они просили у В[ашего] с[сиятельства] позволения остаться на местах, куда их на первый раз временно пристроили, на что и получили Ваше согласие. Подпол[ковник] кн[язь]Аргутинский не отчаивается однако же в возможности привести сию меру в исполнение. Чиновник этот заслуживает по своей распорядительности и честности полное доверие начальства.
   30 тысяч р[ублей] с[еребром] и 2 тысячи червонцев, вновь назначенные в пособие переселенцам, будут уже употреблены гораздо разборчивее. Если бы В[аше] с[сиятелъство] решились еще два раза столько в наискорейшем времени отпустить на тот же предмет, то совершенно упрочили бы благосостояние означенных выходцев. Извольте только принять в соображение число требующих помощи, которые все со временем будут платить подать казне; сравните со средней оценкою в России такого же количества душ, и вся сумма, В[ашим] с[сиятельством] на сие выданная, не только покажется Вам умеренною, но даже ничтожною по сравнению с пользою, которую она принести должна. Не знаю, представлялось ли В[ашему] с[сиятельству] сие дело с той именно точки зрения и будет ли она Вами одобрена.
   Еще один важный источник пособия и казне ничего не стоящий представляет сардарский скот, которого ныне открыто до 30-ти тысяч штук, розданный в свое время сардарем жителям на содержание, которое им вменялось в подать. Он от него в свою очередь, как хозяин, получал масло, шерсть и самый приплод и пр. О существовании сего скота я от многих наслышан и решительно удостоверился от членов областного правления Петрикова и Меддокса. Продолжать казне сие сардарское хозяйство неудобно и в нашей администрации просто невозможно, раздать же солдатам на порции значит израсходовать безвозвратно; но раздача сего скота переселенцам чувствительно пополнит и исправит их хозяйство.
   Сколько я ни старался узнать стороною, и именно чрез моего переводчика Дадашева, для сего чрезвычайно способного, которого заставлял расспрашивать по деревням, где проезжал, в Эчмиадзине и здесь, не происходили ли какие злоупотребления при раздаче денег, но никто на это не жалуется и сего точно не было.
   У областного начальника переводчик Мирза-Татус известный мошенник, но он по сему делу не имел ни каких поручений; равномерно и брат его, начальник Сурмалинского магала, такой же общепризнанный негодяй, о котором я теперь упоминаю к слову, но при переселении он тоже ни во что не вмешан.
   Много должно ожидать от старания тех, которые ныне заведывают водворением пришельцев, особенно от кн[язя] Аргутинского; он уже верно не впадет в ошибки своего предшественника, майора Владимирова.
   Также мы с ним немало рассуждали о внушениях, которые должно делать мусульманам, что бы помирить их с нынешним их отягощением, ко торое не будет долговременно, и искоренить из них опасение насчет того, что армяне завладеют навсегда землями, куда их на первый раз пустили. В том же смысле говорено мною и полицмейстеру, членам правления и ханам, которые у меня здесь были (выделено нами - Г.Г.).
   В[аше] с[сиятельство] сделали бы истинное благодеяние, если бы предписали Тифлисской казенной экспедиции, чтобы она отрядила сюда нескольких чиновников. Здесь просто некому дела делать, даже писарей нет, переводчиков также. Я думаю, что можно было бы выбрать для сего нескольких учеников из армянской школы в Тифлисе.
   Обращаясь опять к переселенцам, я нахожу, что они гораздо полезнее наших грузинских армян, вообще торгашей, не приносящих никакой пользы казне; а перешедшие из Персии большею частью - ремесленники и хлебопашцы".