Гусейнов Гусейн. Солнечный огонь

   - Замечательно! - воскликнул Семен Иванович. - Но все-таки я прошу сказать вашему отцу, что все недоразумения из-за неточного перевода мы, к обоюдному удовольствию, уладим в Эривани.
   Хасан как будто не замечал побледневшего Ованеса, он тихо бросил отцу несколько фраз по-персидски и тут же, перейдя на французский, добавил для Мазаровича:
   - Вряд ли вашего переводчика можно осудить за неопытность. Он следовал своему чувству, что вредит делам.
   Семен Иванович эту скользкую тему ни продолжать, ни развивать не стал.
   Их увеличившийся числом караван наконец тронулся. На Ованеса никто не обращал внимания. Мазарович с увлечением переговаривался на ходу с Хасаном. Джафар бек с нескрываемой гордостью поглядывал на сына. Эта группа ехала впереди в окружении казаков и фарашей карабахца. Вблизи них держался и поручик Анненков, но потом отстал. Поскакал наравне с Бегичевым. Его страшно занимала история с переводчиком.
   - Объясните, Иван Дмитриевич, что все-таки произошло? - обратился он к капитану. - Каков нахал Ованес! Неужели он не перевел что-то из слов Джафар бека умышленно? Но я приметил, что братья, кажется, понимают и по-русски.
   - Не знаю, не знаю, - усмехнулся Бегичев. - Одно несомненно, Илья Николаевич, здесь крепкий узелок завязался. Шашкой не разрубишь... Восток многоречив, но за словцо, невпопад сказанное, можно не должность - голову потерять.
   - Что вы имеете в виду? - спросил заинтригованный Анненков.
   - Мой товарищ служит в гарнизоне в Елисаветполе. Их полк часто выдвигают в Карабах на маневры. Так он мне сказывал, что переселенные туда армяне много самовольно магометанских земель заняли, пастбищ не хватает... Ведь Мехти-Кули-хан Карабахский, который из-за жестокости генерала Ермолова бежал в Персию, теперь при Паскевиче благополучно вернулся, а с ним и те три тысячи семей, которые тогда последовали за ним. Представляете, жарковато в Карабахе! Копят магометане недовольство. У армян - покровительство, привилегии... Думаю, Джафар бек неспроста встречал Мазаровича. Его наверняка отрядили тамошние жители с жалобой. В Нахичевани были уже волнения. Там казенных земель совсем мало, хлеба недостает на всех. А приезжие армяне свято уверены в своих правах и на Карабах, и на Нахичевань. Им дела нет, как их соседство воспринимают азербайджанцы.
   - Значит, - задумчиво сказал Анненков, - Ованес в своем переводе солгал?
   - Не знаю, не знаю, - опять повторил Бегичев. - Но надежнее было бы взять в такую поездку еще одного переводчика. Магометан здесь большинство. Я, конечно, простой служака, но глаза же видят... А тут, я слышал, есть намерение из ближних турецких пашалыков сюда же армян переселять. Ничего хорошего из этого не выйдет.
   Они дружно подхлестнули коней и пустились догонять ехавших впереди. За ними, позвякивая колокольцами вьючных лошадей, ускорил бег остальной караван.
   Арарат неизменно сопровождал их, только теперь его раздвоенная вершина почти сливалась с наплывающими к ночи облаками. Туман скрывал уже близкий город. Вдоль дороги замелькали сады, длинные каменные ограды, за которыми виднелись купола мечетей и башни минаретов.
   Всадники перешли с рыси на шаг. Среди казаков раздавались шутки и смех. Чувство конца пути равно овладело утомившимися людьми и животными. Наконец они выехали на поле около крепости, за которым лежала Эривань, где их уже ожидали.
   Сразу по прибытии Мазарович был увезен к себе начальником Эриванской области Александром Чавчавадзе, туда же к ужину был приглашен и Джафар бек с сыновьями.
   Казаков и проводников-азербайджанцев распределили на постой. Капитан Бегичев и поручик Анненков отъехали в гости к коменданту Эриванской крепости. Ованесу была отведена комната в доме местного купца Акопа Адамяна, хорошо знавшего его дядю.
   Уже стемнело, когда Ованес сумел вырваться из щедрого застолья, сославшись на то, что ему обязательно надо повидать больного друга. Похоже, хозяин не поверил ему, угадав истинную причину желания юноши отлучиться из гостеприимного дома в столь поздний час. Тем более что Ованес отверг его предложение взять с собой слуг с фонарями, чтобы не заблудиться в ночном городе. Но, в то же время Адамян понял и простил порыв молодости, радушно обнял за плечи Ованеса, провожая его до двери. Тот пообещал поскорее вернуться.
   Огромная луна висела над Эриванью, из-за чего, такой неприглядный днем, город выглядел сказочным. С той стороны, где располагался дом Чавчавадзе и где сейчас пировали его гости, слышались звуки полкового оркестра. Эта русская музыка навела Ованеса на воспоминания о неприятном инциденте с карабахским беком. Как же он ненавидел старика и его сыновей в тот момент! Ненависть и сейчас обожгла его. Какой-то самозванный бек собирался, кажется, жаловаться на стеснение от армян в Карабахе! Верно говорил епископ Тиран: сначала мы закрепимся на этом клочке земли, а потом расширим границы Армении, от наших шагов рухнут империи!
   Ованес плотнее запахнул шерстяной кафтан и глубоко вдохнул морозный воздух поздней осени. Забыть, забыть... Пусть думают, что он плохой переводчик, слабо знает язык. Пусть уволят его со службы. Он усмехнулся. Не уволят... Он знал, что тщеславие русских чиновников не может существовать без привычной армянской лести и непременных армянских подношений. В этом и грузинам не сравняться с армянами, а уж мусульманам - подавно.
   Ованес почти бегом устремился по узкой улочке, в середине которой был проложен арык. Навстречу ему попались двое мужчин, тянущие за собой упирающегося, тяжело нагруженного ишака. Лаяли собаки за оградами. Он шел и улыбался про себя, предвкушая возможную встречу с Ашхен. Для начала он думал вызвать из дома ее брата, с которым подружился на пути из Персии, а там как получится... Одного бы он не хотел: встречи с отцом Ашхен. К дому для разговора с будущим тестем надо было подъезжать на белом коне. Сейчас он просто разведает обстановку.
   Сердце юноши готово было выпрыгнуть из груди. Он почти бежал, поднимаясь в гору, и только у последнего поворота к дому Мелик-Самвеляна Ованес остановился, чтобы унять сердцебиение. Впереди тянулась знакомая каменная стена. Он подумал и свернул все-таки к задней двери в сад.
   К его изумлению, она оказалась открытой. В голых ветвях сада шумел ветер. В доме вообще не горело огней, и лишь арык своим журчанием напоминал обстановку его последнего свидания.
   Ованес медленно прошел к жилым строениям по жесткой от ночных заморозков траве. Тишина встретила его. Дом был пуст.
   "Уехали..." - юноша обхватил голову руками и рухнул на лавку у входа. Все его дурные предчувствия на пути в Эривань, кажется, сбылись... Вот почему Ашхен прислала ему всего одну весточку. Они давно уже находятся в дороге, а может, и добрались до Мараги. Так был разговор Тирана с Мелик-Самвеляном? Успел он, как обещал своему крестнику, переговорить со строптивым купцом?..
   Надо было немедленно ехать в Эчмиадзин. Но как объяснить свой отъезд? Он же не успеет обернуться назад до утра, да и не найдет ночью дорогу. Ованес чуть не плакал от бессилия, он попал в ловушку. Уезжать, не испросив позволения у Мазаровича, он не имел права. Все было кончено. Ашхен - в Персии, а его ожидал Петербург.
   Он явственно увидел между собой и девушкой губительную для их любви, непреодолимую преграду, которую ощутил впервые, когда стал случайным свидетелем ночного разговора купцов в саду.
   - О, горе мне, - вскричал Ованес, вновь ненависть душила его. - Этот мерзкий упрямый старик, ее отец, лишился разума! Подумаешь, нашел родину в Персии!
   Ованес вскочил и бросился сломя голову к воротам на улицу, громко проклиная на все лады Мелик-Самвеляна. У самого выхода чья-то рослая фигура преградила ему путь. Ованес хотел сходу оттолкнуть незнакомца, но тот оказался сильнее и крепко сжалего руку за локоть. На плече у незнакомца болталась винтовка.
   - Эй, парень, чего орешь на всю округу? - низким грубым голосом сказал мужчина по-армянски. - Давно за тобой наблюдаю. Что ты здесь потерял?
   - А ты кто такой? Сам болтаешься в чужом саду! -закричал на него Ованес, тщетно пытаясь вырваться из его железной хватки.
   Мужчина засмеялся нахальству пришельца, но ответил миролюбиво:
   - Сторожевые псы не должны смыкать глаз, когда хозяева спят...
   - Так ты сторож? - с надеждой выпалил Ованес. - А где хозяева? Я как раз пришел к ним, я приехал из Тифлиса...
   - Смотря, к каким хозяевам... - уклончиво отвечал сторож, наконец отпустив руку парня. - Здесь их было немало... Теперь это казенный дом.
   Ованеса трясло от злости и нетерпения.
   - Я спрашиваю о Мелик-Самвеляне... Он давно уехал отсюда?
   - Ох, несчастливое место... - зацокал языком сторож. - Скоро не найдется таких людей в Эривани, кто захотел бы здесь жить... - Да говори же, поганый, говори прямо. Где Мелик-Самвелян? - Ованес в ярости схватил мужчину за край шерстяной накидки.
   - Ушел, - коротко бросил сторож. - А куда - Бог знает...
   - Как это ушел? - Ованес внезапно оцепенел. - Один ушел? А его дети, сын, дочь?
   - Не знаю, парень... Не знаю, - мужчина нахмурился. - Я здесь сторожу. А слухи на базаре собирай. Иди, иди, я ворота запру, да и дверь в саду... Вдруг еще кто-то заявится.
   Он настойчиво подтолкнул Ованеса к выходу. И тот понял, что от этого человека он больше не услышит ни слова.
   Хотя Ованес вернулся к полуночи, в доме Акопа Адамяна гостя ждали. Хозяину, не часто выезжавшему в Тифлис, хотелось подробнее узнать тамошние новости, расспросить о знакомых.
   Выражение лица и настроение молодого человека сначала обескуражили его, но потом, сообразив, что свидание, видать, не удалось, он, пряча за лаской насмешку, заговорил с ним как ни в чем не бывало.
   Но разговор не клеился. Ованес отвечал сухо и кратко. Светильники догорали. Пора было расходиться ко сну.
   - Утомил я тебя болтовней, - сказал Акоп, - а ты еще и устал с дороги.
   - Скажите, уважаемый дядя Акоп, - вдруг оживился Ованес. - Что в Эривани говорят про купца Мелик-Самвеляна? Он уехал обратно в Персию?
   Вопрос этот повис в воздухе. Акоп Адамян, сложив руки на толстом животе, смотрел куда-то мимо парня. Заметно было, что теперь настроение испортилось у хозяина. Но Ованес терпеливо ждал.
   - Э, э-э... - протянул Адамян, - Ованес-джан, кто же тебе насплетничал? Плохая новость, плохая... Ты откуда его знал? Ах да, ты же вместе с русскими сопровождал наших из Персии. Мелик-Самвелян заболел, Ованес-джан. Бог лишил его разума. Чего ему не хватало здесь? Нет, как плохая овца отбился от стада. Решил, что умнее всех. Жаль, жаль....
   - Постойте, - Ованес вскочил. - А его дети, он же приехал сюда с сыном и дочерью?
   - Бог знает, мой мальчик! - хозяин быстро поднялся, пресекая дальнейшие вопросы, и окликнул слугу: - Эй, Гурген, проводи нашего дорогого гостя в его комнату. - Обращаясь же к Ованесу, добавил. - Там все приготовлено. Утром тебя разбудят.
   В полутемной и душной от раскалившейся жаровни комнате Ованес и узнал от испуганного, говорившего с оглядкой и шепотом простодушного Гургена, что произошло с семьей Самвелянов.
   Лежа без сна на жаркой перине под шелковым одеялом, Ованес после сбивчивого рассказа слуги медленно восстанавливал в памяти последовательность событий.
   Недели через две по возвращении в Тифлис он получил через слуг от Ашхен коротенькую записку, написанную по-персидски. Девушка сообщала, что отец очень торопится с отъездом. Что в дом к ним приезжал епископ Стефан, а сам отец в Эчмиадзин не поехал, зато был в Нахичевани. Там есть армяне, которые тоже хотят вернуться назад. В Нахичевани голод... А еще, писала Ашхен, отец чего-то боится, он даже тайно встречался с каким-то персом.
   Ованес предпочел бы, чтобы Ашхен написала больше о своих чувствах к нему, о том, как она переживает разлуку. Получалось же, что девушка смирилась со своей участью.
   Теперь Гурген рассказал, будто в середине лета, когда Мелик-Самвелян окончательно собрался в дорогу, в Эривань примчался гонец из Персии, загнавший в пути не одну лошадь, и привез известие, что дом купца в Мараге сгорел в ужасном пожаре, вспыхнувшем ночью. Огонь был такой силы, что охватил и соседей. Жене, остальным детям и родному брату Мелик-Самвеляна спастись не удалось.
   Получив это известие, Самвел заперся на своей половине и никого не принимал, хотя к нему пытались попасть высокие духовные лица и местные уважаемые купцы. Не стал разговаривать он и с начальником Эриванской области Чавчавадзе.
   Черное облако скорби повисло над усадьбой Мелик-Самвеляна в Эривани. Похоже, это черное облако помутило и его рассудок. Когда через неделю он появился перед своими потрясенными домочадцами, то распорядился отправить сына и дочь к родне в турецкие земли, раздал имущество, распустил слуг и с одним посохом и дорожной сумой покинул город, уйдя по направлению Нахичевани.
   Что сталось с ним дальше, слуга не знал... Все попытки русских выяснить у персов причины пожара не достигли цели. Вскоре эта история затихла... Зато в Эривани люди шептались о поджоге...
   Ованес выслушал этот страшный рассказ, отпустил Гургена и упал на кровать, обуреваемый множеством догадок и подозрений. Кажется, он знал главное - почему загорелся дом Мелик-Самвеляна. И было неважно, кто именно его поджег. Он знал также и то, что люди вокруг тоже догадывались об этом. Они не хотели говорить с незнакомцем о судьбе купца из-за страха. Но перед кем?.. Неужели?.. Он и не догадывался ранее, какие могущественные силы стоят за всем тем, что сейчас происходило в Закавказье, и что переселение армян из Персии далеко не простой акт... Ованес не испытывал жалости к отцу девушки, тот сам поставил себя вне своего народа. Смущая людей, подбивая их покинуть эти земли, он был предателем в деле возрождения Великой Армении и сам осудил себя на участь изгоя. А я? Юноша задумался... Образ несчастной Ашхен тускнел, уходил куда-то на задний план в захватившем его целиком честолюбивом чувстве причастности к грандиозному замыслу, средоточием которого, несомненно, являлся Эчмиадзин. Он вспомнил Тирана, многое их беседы, слова дяди о собственном будущем... Ему предстояло сделать выбор.
   Ованес поднялся и откинул тяжелую занавесь на окне, отодвинул створку. Холодный лик огромной луны смотрел прямо на него. Парню стало не по себе.
   "Солнце мертвых" - вспомнил он с кривой усмешкой слова поручика Анненкова.
   Так и стоял он в молчании перед раскрытым окном и чувствовал, как умирает его любовь. И если бы кто-то сказал ему сейчас, что из тех черных семян, которые и с его помощью были брошены в землю, какую они называли Великой Арменией, прорастут слезы, насилие и смерть, он бы ответил: "Пусть будет так!"
   ГЛАВА 9
   Хождение по мукам
   Почему Абдуррахман Гусейнов покинул Арафсу в начале 20-х годов и отправился в Нахчиван?
   Он повзрослел и возмужал в ночных схватках с дашнаками в 1918-м. Познал близкую смерть и страдания раненых товарищей, увидал коварство и беспощадность врага. От его немногословия веяло основательностью человека, хорошо понимающего цену всему в этом мире. И он не испытывал страха перед неизвестностью. Пути назад не было, он переступил порог отчего дома и должен был идти до конца. Чем он займется в городе - Абдуррахман не предполагал. Помог случай, который свел его с опытным стоматологом, поначалу предложившим помогать ему и заодно присматриваться к его работе. Через несколько месяцев по-крестьянски обстоятельный, сметливый молодой человек освоил ювелирную работу зубного врача.
   Однако связи с земляками Абдуррахман не терял, тем более что медицинская помощь в те годы до горных сел практически не доходила. А тут он сам со своим чемоданчиком с инструментами являлся в родные места, и люди выстраивались к нему в очередь. От Арафсы до Джульфы и Ордубада были наслышаны люди о его мастерстве.
   Как странствующий дервиш ходил он по селам, забираясь высоко в горы, был в курсе всех новостей. Никогда никому не отказывал в помощи. Зимой 1930 года, в разгар коллективизации, судьба занесла его в Милах.
   С тех пор как он женился, два года назад, Абдуррахман чаще наведывался в Арафсу. Все, что происходило в деревне, касалось его напрямую. Брат Шакар, конечно, предупреждал, чтобы они с Аббасом не скупали обратно землю у односельчан. Но его глаза не могли спокойно смотреть на пустующие наделы, на неразбериху и бесхозяйственность в новообразованном колхозе. Руководить там стали те, кто трудолюбием не отличался, зато умел громче всех кричать на собраниях. А земля любит молчаливых, хорошо усвоил эту дедовскую мудрость Абдуррахман. И он сочувствовал крестьянам, становившимся гачагами. Может, и сам бы ушел в леса, но понимал бесперспективность стихийного народного протеста. Оставалось надеяться, что все как-то утрясется, что осознает наконец власть всю глупость своих установок, чуждых большинству земледельцев, даст людям свободно трудиться на родной земле и получать от нее отдачу соразмерно трудам своим.
   Абдуррахман видел, посещая больных в разных селах, что зреет бунт, что копится в укромных местах оружие и, как мог, охлаждал буйные головы, предвидел: эта власть не остановится ни перед чем. Сколько жертв было среди азербайджанцев только на его памяти, когда рыскали повсюду головорезы Андраника, прорываясь в Карабах!
   - Хватит крови, - убеждал Абдуррахман сельчан. - 1905 год, 1918 год... Разве вас ничему это не научило? Армяне только и ждут, что мы пойдем брат на брата. Тогда они выкосят и тех, и других. Вон их сколько затесалось среди милиции, среди всяких уполномоченных и начальников...
   В Милахе той зимой он застрял из-за снегопада. И вся драма развернулась у него на глазах. Сена в колхозе заготовили мало и тогда решили потрясти зажиточных крестьян, хотя те уже свою норму сдали. Председатель здесь был из самых отпетых лентяев, грамотностью не отличался, а власть над людьми придала ему гонору.
   Дом, где остановился Абдуррахман, находился на пригорке, и отсюда хорошо просматривался центр колхоза, где уже с утра около правления начали собираться хмурые мужчины, старики и молодежь. Абдуррахман слышал грозный гул голосов, выкрики горячих молодых людей, видел, как торопливо прошел к правлению председатель сквозь нехотя раздвинувшуюся толпу. Сердце заныло, предчувствуя беду, и Абдуррахман быстрыми шагами, утопая в сугробах, устремился к собравшимся людям.
   Когда он приблизился, как раз выступал председатель. Глаза его беспомощно метались по лицам односельчан, стеною обступивших его. Он боялся их и не знал, как разрядить обстановку.
   - Верни скот... - крикнул кто-то из толпы...
   - Ты мою лучшую лошадь погубил...
   - Какой ты начальник? - раздался еще голос. - У себя дома порядок не наведешь!
   Гулом одобрения отвечала людская масса на это.
   - Расходитесь, расходитесь!.. - визгливо завопил председатель.
   - И до Мекки дошел, но не стал хаджи осел, - пробасил скороговоркой мужчина в черной папахе, стоявший в первых рядах. Толпа ответила хохотом. А председатель, улучив момент, скрылся в правлении, захлопнув за собой дверь. Лязгнул засов.
   - А-а-а-а!.. - угрожающе зарычала площадь.
   - Сжечь, сжечь правление! - неслось с разных концов.
   - Пусть вернут, что забрали! - вторили другие голоса.
   - Люди! Остановитесь! - пытался образумить односельчан старый кербелаи Теймур, - не надо ничего поджигать! Здесь все наше, своими руками строили. И председатель этот дурной не с неба упал. Опомнитесь!
   Толпа отхлынула от правления. Некоторые увидели Абдуррахмана и обступили его.
   - Что делать, Абдуррахман бек? - послышались вопросы. - Зачем нам этот колхоз? Жили без него... Осенью сено взяли, скот взяли, теперь опять требуют...
   Горько было Абдуррахману слушать земляков. Понимал он их обиды, но не надеялся, что власть легко сдаст свои позиции. Однако того, что произошло дальше, он и предположить не мог.
   Народ продолжал митинговать, прорвалось все, что накипело за эти годы, а вокруг села незаметно смыкалось кольцо из милиции и военных частей, спешно прибывших из Джульфы. Успел-таки председатель отправить кого-то в город с сообщением, что в Милахе вспыхнул бунт.
   Вечерело, и люди уже расходились по домам, как пронеслась весть, что село окружено. Площадь мгновенно опустела. Наступила тревожная тишина ожидания.
   В доме, где остановился Абдуррахман, перепуганные женщины и дети забились в дальнюю комнату, а хозяин молча расхаживал из угла в угол, чутко прислушиваясь к тому, что происходило на улице.
   - В клетку мы попали, уважаемый Абдуррахман бек, - наконец сказал он, присаживаясь на ковре подле гостя. - Ночью они захватят село.
   - Аллах милостив, - Абдуррахман казался совершенно спокойным. - Люди не сделали ничего плохого.
   Его фразу прервали оружейные выстрелы, они оба вскочили. В соседнем помещении заплакали дети. Хозяин бросился к выходу. И Абдуррахман знал, что у того в амбаре спрятана винтовка.
   - Постой, мешади Панах, - Абдуррахман успел схватить хозяина за плечо. - У тебя детей полон дом. Не убьют, так разорят, среди зимы пустят по миру голыми, босыми... Сдержи сердце.
   Мешади Панах замер, опустил голову и, безнадежно махнув рукой, опустился на ковер.
   Истошно лаяли деревенские собаки. Слышались крики людей, а затем уже со стороны села раздались одиночные ответные выстрелы.
   Мужчины сидели в темноте, чутко ловя каждое движение на улице. Наконец Абдуррахман не вытерпел, подошел к окну и, отодвинув, занавеску, выглянул во двор. С возвышения, на котором стоял дом, было видно практически все село. Там метались людские фигуры с оружием, к площади перед правлением колхоза были стянуты подводы, запряженные лошадьми, стояло несколько автомашин. Окна правления были ярко освещены. Военные вместе с милицией небольшими группками прочесывали каждый двор. Абдуррахман заметил, как, подталкивая прикладом в спину, потащили к площади какого-то старика, потом еще одного мужчину из дома у реки. "Сейчас и сюда придут", - понял он.
   И вправду, с улицы послышались голоса, заскрипел снег под сапогами. Дом сотрясли тяжелые удары в дверь.Хозяин быстро зажег лампу и бросился открывать.
   В комнату вошел грузный военный в форме офицера ГПУ, за ним - несколько солдат и местный милиционер. Оглядев мужчин, офицер приказал солдатам обыскать дом и хозяйственные постройки, а сам сел за стол, не сводя пристального взгляда с Абдуррахмана.
   - Не местный? - обратился он к милиционеру. Тот покачал головой.
   - Так... Кто таков? - его вопрос теперь адресовался Абдуррахману. На хозяина дома он не обращал внимания.
   - Абдуррахман Гусейнов, зубной техник, приехал из Нахчивана, - спокойно отвечал Абдуррахман.
   - Откуда ты? - последовал новый вопрос.
   - Из Арафсы, но живу в Нахчиване.
   - А как ты в Милах попал? -усмехнулся офицер.
   - Я езжу лечить зубы по многим селам. Так уж вышло, что сейчас оказался здесь... А мог бы очутиться в любом другом селе района.
   - Так вышло... - офицер наливался злобой. - Так вышло, что ты вовремя приехал агитировать здешних смутьянов.
   - Никого я не агитировал. У меня свое дело, я лечил зубы, - твердо возразил Абдуррахман.
   - Знаю я ваши дела... Когда ты приехал в Милах?
   - Два дня назад.
   - Так чего же вчера не уехал? Ждал, чем здесь все закончится?
   Абдуррахман не успел ответить, потому что милиционер наклонился к офицеру и что-то шепнул ему на ухо. Глаза военного потемнели, а лежащая на столе рука сжалась в кулак.
   - Вот как! - зловеще сказал он. - Да ты, оказывается, из местных богатеев?
   Абдуррахман решил, что больше не скажет ни слова. Что толку говорить с обезумевшей змеей, которая уже не знает, кого кусать. С улицы раздавались истошные крики и плач женщин. Наверное, они схватили полсела.
   - Ладно, - офицер поднялся, он даже как-то повеселел.
   "И что его так обрадовало? - думал Абдуррахман. - По крови ходит и кровью умывается".
   - Выводите его на площадь, - скомандовал тот солдатам. И, повернувшись к Абдуррахману, добавил: - Раз здесь твои бывшие земли, так здесь и твои бывшие батраки. Сейчас спросим людей, как ты с ними обращался. Если хоть один пожалуется на тебя, расстреляю на месте.
   Его вывели на улицу, приказав убрать руки за спину. Рассветало. Но звезды еще сияли на побледневшем небе. Абдуррахман с жадностью вглядывался в очертания окружающих заснеженных гор. О смерти думать не хотелось. Ведь то, что упадет после выстрела на снег, уже не будет им. От него останется имя. И оно будет принадлежать его близким и - времени, которое либо унесет его, как песчинку, с собой, либо впишет в нетленную память тех, кому он по-настоящему дорог...
   Знакомая площадь перед правлением кишела людьми. Только их разделили на две части. С одной стороны толпились те, кого на этот раз пощадила карающая чекистская машина. Здесь плакали, молчали, шептали проклятия... С другой под конвоем вооруженных милиционеров, понурившись, замерли арестованные.
   Абдуррахмана привели последним. Подтолкнули на ступеньки крыльца правления. Он мельком заметил сзади жалкое испуганное лицо председателя колхоза. А за его спиной затаившуюся в темноте фигуру местного армянина Голона. "Вот, кто донес", - подумал Абдуррахман, и, повернувшись к площади, смело взглянул на стоявших перед ним милахцев.
   - Тише! - рявкнул один из милиционеров.
   Но площадь и так затихла. И офицер натужным голосом прокричал в напряженную тишину, указывая рукой на Абдуррахмана.
   - Вы знаете этого человека?
   Потрясенные пережитым, подавленные, люди замерли.
   - Я спрашиваю, вы знаете этого человека? Отвечайте! - к концу фразы голос чекиста сорвался.