Страница:
Пока вези молчали, Ульфила добавил:
– Ваш князь Фритигерн знал об этом заранее и все же решился. А когда впервые услышал, то тоже испугался.
Фритигерн еле заметно покраснел, губу прикусил. Епископ-то не прост. Чтобы прочих на свою сторону склонить, его, князя, посмешищем выставил.
И крикнул:
– Что нам бояться? Это бабы пусть боятся, когда мы свое наверстывать начнем.
Тут все сразу зашумели, стали руками махать. Кто смеялся, кто призадумался. Но видно уже было, что почти никто не отступится.
А Ульфила, бросив Меркурина одного, через толпу к Фритигерну пробрался и сказал ему:
– Пойдем что ли, выпьем с тобой пива, князь.
Вези-то хорошо помнили, как Вотан ходил по дорогам в бродяжном обличии и умер, прибитый к дереву, – правда, не гвоздями, а копьем. Так что здесь для них особенных открытий не было. Знали они и такого бога.
Новым было то, что Бог один.
То есть, совершенно один.
Он нерожден, без начала и конца, Он вечен, Он – высший виновник всего сущего, безграничный, необъятный, невидимый, неизмеримый, непостижимый, неизменяемый, неразделяемый, не причастный никакой телесности и сложности.
И вот, не переставая быть Единым, Бог сей не для разделения или уменьшения Своего Божества, а для обнаружения Своей благости, по Своему всемогущему изволению – бесстрастный бесстрастно, нетленный нетленно, неизменяемый неизменно – сотворил и родил, произвел и установил Бога Единородного.
И хотя Сын произошел от Отца и после Отца и по причине Отца и для прославления Отца, однако ж и Сам есть великий Бог, великий Господь, великая Тайна, великий Свет.
Это уже было более или менее понятно. Тем более, что для обозначения «тайны» Ульфила взял старое слово «runa», отсылая своих слушателей к непостижимым для воинов тайнам рунного вопрошания. Стало быть, и Бог ульфилин к той тайне причастен.
Этот Божеский Сын вроде как комит при высшем военачальнике – Творец всякого за ним творения, в том числе и нас с вами, дети мои, Промыслитель, Законодатель, Искупитель, Спаситель и Праведный Судия живых и мертвых.
И добавил, Евномия вспоминая (его слова): Сын – совершеннейший служебный деятель.
Вези кивали лохматыми белокурыми головами. Дальше давай, тут все пока просто.
Дальше?
Дух Святый сотворен от Отца чрез Сына прежде всех Его творений; ни Бог первый, ни Бог второй, но от Первого чрез посредство Второго поставлен на третьей степени. Ибо Дух Святый – не Высочайная Виновность, как Отец, и не Творец, как Сын. Он – просветитель, освятитель, наставник, руководитель и вспомогатель в деле нашего спасения, слуга Христов, раздаятель даров благодати.
То есть, так понимать надо, без Духа ничего не получится, делали вывод вези. Поначалу сложно им это казалось, иные уж в уныние впадали. Но епископ был терпелив и растолковывал и так и эдак, пока вдруг не осенило нескольких, у кого воображение побогаче: вот снизойдет на нас Дух, и тотчас же перестанем тупыми быть.
А чтобы Дух снизошел, продолжали рассуждать эти простые, но чрезвычайно практические люди, его приманить нужно. Для того и храм строим, огни зажигаем, для того и Меркурин с десятком таких же, как он, молодых ребят песни разучивает, чтобы потом в храме петь.
От мысли, что Дух снизойдет и все сразу станет ясно и понятно, многие приободрились и теперь уже ждали Пасхи с острым любопытством.
С любовью и смирением куда труднее было. Смирение – не Дух, его песней не приманишь. Да и не таковы вези, чтобы смирение приманивать. Еще чего! Они и сами хоть кого усмирят, а уж к ним лучше не лезь – схлопочешь.
Будто Ульфила этого не знал. Усмехаясь про себя, на площадь пришел, где все собрались епископа послушать – что еще блаженный расскажет интересного. Опомниться никому не дал Ульфила – с ходу про то заговорил, что ежели по правой щеке тебя огрели, подставить левую надлежит и, зажмурясь, ждать, пока и по левой врежут. А не кишки мерзавцу выпускать, как это у вези в обычае…
Ох, ничего себе!.. Ну, загнул!..
Ульфила фритигерновым вези нравился, потому убивать его за такие советы никто не захотел. Но возмутились страшно. Кричать стали, плеваться, кулаками махать.
Ульфила этого и ждал. Замолчал, обвел глазами. Фритигерна заметил – тот стоял, как обычно, в последнем ряду и еле заметно улыбался. И стоило Ульфиле отвернуться, как шепнул что-то стоявшему рядом дружиннику.
Вышел княжий дружинник вперед. Рослый, широкоплечий, лицо шрамом рассечено. Храбрый, верный человек, испытанный воин, страха и сомнения не ведал. Кто же его не знает, этого Арнульфа.
Ульфила рядом с ним совсем потерялся – от земли епископа не видно.
И сказал Арнульф, князем подученный:
– А что, епископ, ежели тебя по лицу ударить – ты тоже другую щеку подставишь?
Меркурин за ульфилиной спиной побледнел, за нож схватился.
Ульфила подумал немного и ответил честно:
– Меня еще никто по лицу не бил. Но если хочешь, можешь попробовать.
Арнульф на руку свою поглядел. Большая рука, тяжелая, одним ударом хребет переломить может. На епископа глянул. И видно было, что смутился Арнульф. Вокруг все замерли. Фритигерн с холодным интересом смотрел то на Ульфилу, то на дружинника своего. Ждал.
Нарочно князь такого медведя выбрал – Арнульф-то убивал людей не задумываясь. И вот смотри ты, топчется перед этим стариком, точно парень перед девкой, и – батюшки! – густо краснеет.
– Прости, – бормочет. И боком прочь лезет.
А Ульфила как ни в чем не бывало свои наставления продолжает. И слушали его в тот день так, как Фритигерна после удачной битвы слушают.
Фритигерн был первым, гордец князь. Ульфила вдруг с удивлением заметил, что Фритигерн взволнован, хоть и скрывает изо всех сил. И губы улыбающиеся подрагивали у Фритигерна, когда подошел к своему епископу в новенькой церкви, которая еще пахла сырой древесиной. (Можжевеловую стружку только к середине ночи жечь начали, когда совсем уж сгустился запах пота.) Ульфила глаза прищурил и по шее князя – хлоп! Забыл поклониться. Впервые, должно быть, Фритигерн не перед отцом своим голову склонил. Странно и стыдно ему было, но пути назад не было. Зубами скрипнул и подчинился. А Ульфила сказал ему тихо: «Завтра пойдешь к причастию, вот и узнаешь, пьют ли кровь христиане».
«Ты и так у меня ведро крови выпил, Ульфила», – хотел было сказать Фритигерн. Но его уже водой облили и прочь прогнали: отойди-ка, сын мой, ты тут не один у меня такой.
Гунны.
Первыми приняли на себя удар аланы – племя кочевое и свирепое. Но куда аланам до тех раскосых чудовищ, что будто приросли к своим уродливым коням! Дрогнули аланы…
Если уж аланы дрогнули, то что о других говорить! И выскочили-то неожиданно, так что между опозорившимися от страха племенами решено было считать, будто из-под земли они появились, а до той поры таились в недрах праматери Геи.
Происхождение же этих гуннов было самое низменное и устрашающее. Был некогда король. И вот обнаружил он, что среди народа его завелось много зловредных ведьм, и ведьмы те непотребства колдовские творят. Осерчал тут владыка и прогнал сквернавок прочь, в непроходимые болота. Там снюхались они со злыми духами и породили от них потомство – как на подбор, плоскорожее, косоглазое, с черными волосьями, кривыми ногами… Скрывалось это потомство в гнилых топях и там умножалось в тайне и скверне, ожидая своего часа.
И вот грянул час, и вырвались на волю. Уродливые, бесчисленные, беспощадные – лучшая на свете конница, непобедимая, как явление природы.
Нежданно-негаданно загремели копыта их коней от края и до края.
Наскочили на аланов, будто лавина с гор. Часть алан в битвах полегла, часть признала над собой власть победителя и вошла в союз гуннских племен. Ну, а часть бежала.
Бежали они к ближайшим своим соседям – готам. Хоть и цепляли порой друг друга, а все же общего у них было больше, чем различного. Но не к нашим вези пришли они, а к другой части готского племенного союза, называемой острами, которые занимали обширные земли в низовьях Днепра и в Крыму.
Столетний глава остроготов, король Германарих, даже сопротивляться новой напасти не стал. Его еще старые напасти утомили. И покончил с собой король, чтобы избежать позора от гуннов.
Власть над остроготами перешла к другому вождю, Витимеру, который храбро выскочил навстречу соединенным силам гуннов и алан и немедленно был убит.
От этого Витимера сын остался, маленький мальчик по имени Витерих, которого спешно провозгласили королем остроготов.
Военные вожди остроготов, Алатей и Сафрак, крепко взяли бразды правления в свои мозолистые руки; власть же осуществляли от имени Витериха, чтобы избежать лишних вопросов. Памятуя о судьбе Витимера, не стали очертя голову бросаться на столь сильного врага, а, поразмыслив, осторожно отступили и увели своих остроготов к Днестру.
А на Днестре в те годы сидел воинственный Атанарих.
Вот уж для кого все случившееся было как гром среди ясного неба. Так что Атанарих, съездив к Алатею и Сафраку и разузнав новости, только седые усы встопорщил и обозвал остроготов и прибившихся к ним алан всякими нехорошими словами (в том смысле, что они со страху наложили в штаны).
Алатей с Сафраком, люди видавшие виды, только плечами пожали. Мол, скоро сам убедишься.
Атанарих степи кулаком погрозил и начал строить укрепленный лагерь. Вперед лагеря, за один дневной переход, выслал Атанарих передовой отряд, поручив своему верному человеку Мундериху следить за врагом. «Ежели что заметишь – немедля гонца сюда!» Еще не хватало, чтобы врасплох его застали.
Сам же к битве готовился с удовольствием. Предвкушал: вот явится потом к соседям-остроготам и вывалит им под ноги в великом множестве отрубленные безобразные гуннские головы – полюбуйтесь, как воевать надобно.
Но недолго заносился в таких мечтах старый князь. Гунны на этого Мундериха с его смехотворной силой и глядеть не стали. Как волны островок, обтекли и дальше хлынули. Какой там гонец, какое донесение!.. Мундерих ахнуть не успел, а они уже Днестр перешли. Ночью переправлялись, при лунном свете – и впрямь злые духи их вели, коли на такое решаются. Утром по Атанариху ударили.
Того, естественно, никто не предупреждал. Можно сказать, без штанов его застали.
Атанарих, человек опытный, обстановку оценил быстро. Сражение затевать не стал – живой Атанарих, даже временно отступивший, намного лучше мертвого, так здраво рассудил старый князь.
И отступил, по возможности стараясь не терять людей.
От конницы лучшее убежище – горы; туда и направился, растерянный и впервые в жизни по-настоящему испуганный.
Отходил Атанарих на север, в Семиградье. Но для целого, считай, племени – а при Атанарихе немало было и конных, и пеших, и женщин с детьми, и телег со скарбом – путь по ущельям и тропкам тоже не представлялся возможным. Потому едва только от гуннов оторвались, так от Трансильванского хребта повернули к реке Алут.
По долине Алута еще ромеи дорогу проложили в пору завоевания Дакии. Вот уже с лишком сто лет как не ступали по этим плитам сапоги римских легионеров. Теперь Атанариху послужат.
И по древней военной дороге, вверх по течению Алута, спешно ушел от гуннского нашествия старый везеготский князь. И народ свой увел.
Ромеи о себе хорошо заботились, берегли свою шкуру. Там, где дорога пересекала ущелья, предусмотрительно расширили проход. В таком ущелье, которое римляне называли Стенар, а вези никак не называли, и остановились беглецы. Со всех сторон горы, конница здесь не наскочит.
Но, видать, и вправду подступила к Атанариху старость. Крепко перепугало его случившееся. Начал стены возводить, город в горах городить. Людей вконец загонял. Охотиться не пускал. Скорее, скорее, пока те звероподобные не налетели и нас всех не поубивали. Таскали камни вези и ворчали про себя: совсем рехнулся князь. Свободных воинов, точно рабов, каменотесами сделать хочет. Гуннов-то, этих ведьмовских ублюдков, и не видать.
А Атанарих вовсе не свихнулся. Хоть и пережил большой страх, но ясного соображения не утратил. Гунны и в самом деле ему на пятки наступали. Только одно их держало – столько награбили, что отяжелели и передвигались медленно. Потому и не появлялись у Стенара, где Атанарих со своими везеготами засел, что телеги по самые оси вязли, до того добычей нагружены были.
И вот, пока Атанарих градостроительством взвинченные нервы целил, среди его народа наступил голод. Этого следовало ожидать: на новом месте ни полей еще не распахано, ни охоты толком нет.
И стали люди понемногу от Атанариха уходить. Иссякла удача твоя, князь, сам видишь, а нам еще жить. Атанарих молчал, мрачнел, но уходящим не препятствовал. Доконали его-таки, не ромеи, так гунны, не гунны, так голод.
Знал, конечно, куда подались.
К Фритигерну.
И стал Фритигерн думать, размышлять и ломать себе голову.
Гуннов еще не видел и каковы из себя, не знал. Мундериха послушать (а тот едва ли не в первый день был допрошен во всех подробностях) – так подобны они снежной лавине, несущейся с гор, разливу Дуная, безудержному степному ветру. Не в силах смертный человек их остановить, как не в силах удержать в кулаке бурю. Словом, либо под копыта их коней ложись да помирай, либо же склонись перед их дикими вождями и вместе с ними беги.
Помирать под копытами Фритигерну совершенно не хотелось. Гуннское владычество над собой признавать тоже не входило в его расчеты.
Куда ни кинь, а одно получается: придется, пусть и временно, идти под руку более сильного владыки. И владыкой таким был ромейский император.
Почва для подобного шага была уже подготовлена. Вези Фритигерна – с Валентом одной веры. Мирный договор с Империей скреплен и, можно сказать, ненарушим вовеки. Во всяком случае, на ближайшие пару лет – точно.
Да и тропинка в Империю протоптана. Разве Ульфила не увел в Мезию своих христиан? Тогда спасались от гонения – и сейчас то же самое. Вот, несутся варвары, дикие и неукротимые, хотят христиан-вези погубить. Приюти же единоверцев своих, император ромейский, спаси нас от верной смерти.
Такая сладкая трава для нашего скота растет в подвластной тебе Фракии, такая черная там почва льнет к лемехам плугов, чтобы выросла наша пшеница, так широк Дунай, отделяющий дивную эту землю от ужасных гуннов.
Словом, положили вези глаз на Фракию, которая им очень подходила для жизни, с какой стороны ни посмотри.
И стали большими лагерями на берегу Дуная, лицом к Империи, спиной к степи, и все ежились и лопатками дергали – гуннских стрел в спину ждали.
К Валенту посольство отрядили.
Ульфила в то время при Фритигерне находился. Считал своим долгом приглядывать за новой паствой.
И вот призвал Фритигерн епископа своего и все соображения насчет Фракии ему высказал. И про черную землю, и про пастбища, и по поводу дорожки, для везеготов в Империю им, Ульфилой, много лет назад проложенной.
– Съезди, епископ, с моими людьми к императору. Они-то косноязычны, могут брякнуть что-нибудь не то, а ты ему все правильно втолкуешь.
Ульфила, конечно, не мог не понимать, что Фритигерн попросту использует его. Но сейчас Ульфилу не занимало истинное отношение к нему Фритигерна.
Каждый день он видел, как бесконечным потоком шли и шли на берег Дуная люди. По вечерам их костры пылали так далеко, насколько видел глаз. Все были голодны и испуганы. От лагеря к лагерю в надежде поживиться шныряли дети. Если ловили на краже, то били, невзирая на малолетство, – другой раз не попадайся.
Среди беглецов было немало христиан, но в утешении нуждались не только они, но и язычники.
Впервые гордым вези было страшно. Что-то увидели они в степи такое, чего не бывало прежде.
И потому согласился Ульфила помочь Фритигерну.
А тут его донимать начинают россказнями о новом, прежде не слыханном неприятеле. Откуда взялся? Что за гунны такие?
Так, мол, и так – от извращенного соития злых духов с ужасными ведьмами народились…
Тут Валент руками замахал и велел поскорее комнату окурить благовониями – благо в Сирии их было много разных – от сглаза и порчи.
Боялся Валент колдовства, хоть и любопытствовал. Замирая от ужаса, книги магов читал, не оторвать его было, а после плевался, от страха трясся и жег их публично.
Окурили комнату, императора успокоили. И он расспросы продолжил.
А как у нас-то они появились?
Через непроходимое болото Мэотийское перешли. Им волшебная лань, теми духами посланная, дорогу показала. Шли за ней по чудесному броду, шли – вот и…
Опять курения потребовались.
Затем Валент объявил, что все эти гунны – бабьи сказки, зловредные суеверия и вымысел. Другое дело – Шапур…
Но забыть о гуннах Валенту не дали. Спустя неделю опять доложили: гунны-то остроготов из плодородной долины Днепра выперли, Германарих, бельмо это на ромейском глазу, через них злой смертью помер. А еще, ваше величество, гунны крепко намяли бока Атанариху.
Очень хорошо, сказал на это Валент. И опять успокоился.
И вот тогда, как снег на голову: посольство от варваров.
Везеготское посольство к Валенту в Антиохию Сирийскую возглавлял Алавив – вот кто с ромеями разговаривать умел. Если не понимал чего, если смеяться над ним, варваром, пытались высокомерные имперцы, если на лжи ловили Алавива – не терялся; замолкал и в глаза смотрел холодно, точно такое ему открыто, о чем лучше и не спрашивать. И смущались ромеи под этим взглядом.
Фритигерн об успехе миссии почти не беспокоился. Где Алавив невнятной угрозой своего не добьется, там почтенный старик епископ веским словом убедит.
Вместе с остальными вошел Ульфила в антиохийскую резиденцию властителей Восточной Римской Империи. Все так же прекрасны были ее сады за высокими белокаменными стенами, все так же богаты дворцы, никуда не исчезла изысканная красота фонтанов и статуй. Если подумать, не так уж много времени прошло с того дня, как был здесь Ульфила впервые. Человеческая жизнь – не срок для большого города.
И все же как будто меньше размерами сделалась Антиохия; не так уже режет глаз ее великолепие. Списал сие Ульфила на свой возраст и усталость. Стал за Алавивом смотреть.
Вот кто растерялся, так это готский вождь. Не ожидал. Какая роскошь вокруг, как все изящно устроено. И тревожно Алавиву было. Слишком много закоулков, чересчур обильны занавеси, колонны, мебель всякая. Повсюду чудится засада.
Но смущение удачно прятал Алавив под личиной холодного высокомерия.
Так, задрав нос повыше, и обратился посланник к Валенту со «смиренной просьбой» – позволить везеготам переправиться через Дунай и сесть во Фракии, где есть у ромеев свободные земли. (А что земли такие есть, то мы, вези, доподлинно выяснили во время последнего нашего набе…)
Слушал их Валент, храня суровый вид, который так шел к его облику бывалого солдата. На самом деле лихорадочно прикидывал. Если то, что про гуннов говорят, правда, то представляют они страшную угрозу для Империи. Кто нас-то, ромеев, от напасти оборонит? Легионы были – как бы это помягче?.. – «расслаблены». Да и жаль бросать природных римлян прямо в огнедышащую глотку Левиафана.
Высказал эти соображения советникам. Те, как по команде, глаза закатили и запели: сколь обширен ум императорский, какая мысль удачная. Пусть варвары воюют с варварами, а уж мы за ними, как за каменной стеной, схоронимся.
Алавив охотно подтвердил: не сомневайтесь, ваше величество. Нужно – будем стеной. Каменной.
И тут же торговаться начал: как будем мы федераты, добровольные и свободные союзники Рима, то, во-первых, чтоб с нас налоги не брали; во-вторых, чтоб стипендию нам назначили…
Тут уж оба, и император, и вождь готский, в родной стихии оказались. И советчики им не нужны. Обсуждали, деньги считали, по рукам били; потом велели принести карту Дунайских провинций и начали Фракию делить.
Но вот и Фракию поделили. Вроде бы, всем довольны остались. Алавив еще раз клятвенно обещал, что вези будут смирны, как овечки, и никаких грабежей. Ни-ни. Вот и святой отец подтвердит: все мы христиане, одной веры с имперцами.
Святой отец подтвердил.
Валент был на седьмом небе от радости. Услышаны его молитвы. В сей трудный час посланы ему эти союзники, так что их руками сможет одержать над гуннами славную победу, буде те за Дунай сунутся. И вопрос о переправе везеготов на имперские земли был решен положительно.
Алавив на удивление быстро оправился от первого потрясения, непринужденно разгуливал по дворцу, с любопытством разглядывал разные диковины. И с таким достоинством держался, что ромеи даже за его спиной хихикнуть не решались. Вот уж чего не отнимешь у этих мелких варварских князей, так это императорского величия.
И все-таки противны были они ромеям. Всем своим обликом противны – и длинными волосами, и меховой одеждой с ее резким запахом, и голосами громкими, как у разбойников. И что это за манера – проходя мимо статуи, непременно мечом ее зацепить? Не такие уж узкие во дворце коридоры.
Император побыстрее выбрал нескольких своих чиновников (как всегда, самые жуликоватые вперед вылезли) и вместе с готами их к Дунаю отправил для устройства переселения. Вручил также необходимые указы и распоряжения, чтобы быстрее все организовать.
Отбыли.
Отер Валент пот с лица и вновь мыслями к Шапуру повернулся. Слуги во дворце от потрясения оправились, полы вымыли, обглоданные кости из углов выгребли – варвары себя аккуратностью не утруждали, ели, как привыкли, а что ромеи собак у себя не держат, которые бы эти кости грызли, так то не их, варваров, головная боль.
Только-только царедворцы в Антиохии вздохнули с облегчением, как его величеству докладывают: посольство от готов прибыло.
От каких еще готов? Долго меня будут какие-то готы отвлекать, когда царь Шапур наседает?
– Не знаем-с; а только велено доложить, что готы.
Валент едва не завизжал, с трудом сдержался.
– Да были уж, всю мебель перепортили, навоняли, как козлы. Меня, императора, замучили, торгаши проклятые.
– Это другие-с.
Это действительно были другие готы – остроготы Алатея и Сафрака. Им фритигернова затея с переселением во Фракию показалась чрезвычайно удачной. Паннония, как они между собой рассудили, – тоже неплохое место для жизни. А федератами Империи остроготы могут быть не хуже, чем их родичи вези.
Но тут Валент неожиданно проявил непоследовательность и остроготам отказал. Нечего Империю германцами заселять. Или, того хуже, аланами (ибо в Сафраке алана признал и не ошибся).
Может быть, и вези пускать не следовало. Он, Валент, теперь сомневается. И советники его – продажные шкуры. А что до гуннов, так возможно, гуннов Атанарих выдумал, бестия продувная. (Валент все не мог ему простить переговоров на кораблях посреди Реки). Может быть, и вовсе нет никаких гуннов. Раньше-то про них и слыхом не слыхивали.
И прогнал Валент Алатея с Сафраком.
– Ваш князь Фритигерн знал об этом заранее и все же решился. А когда впервые услышал, то тоже испугался.
Фритигерн еле заметно покраснел, губу прикусил. Епископ-то не прост. Чтобы прочих на свою сторону склонить, его, князя, посмешищем выставил.
И крикнул:
– Что нам бояться? Это бабы пусть боятся, когда мы свое наверстывать начнем.
Тут все сразу зашумели, стали руками махать. Кто смеялся, кто призадумался. Но видно уже было, что почти никто не отступится.
А Ульфила, бросив Меркурина одного, через толпу к Фритигерну пробрался и сказал ему:
– Пойдем что ли, выпьем с тобой пива, князь.
* * *
Сорок дней втолковывал Ульфила упрямым, тугодумным и гордым вези, что такое смирение, что такое любовь и каким образом Дух просвещает души.Вези-то хорошо помнили, как Вотан ходил по дорогам в бродяжном обличии и умер, прибитый к дереву, – правда, не гвоздями, а копьем. Так что здесь для них особенных открытий не было. Знали они и такого бога.
Новым было то, что Бог один.
То есть, совершенно один.
Он нерожден, без начала и конца, Он вечен, Он – высший виновник всего сущего, безграничный, необъятный, невидимый, неизмеримый, непостижимый, неизменяемый, неразделяемый, не причастный никакой телесности и сложности.
И вот, не переставая быть Единым, Бог сей не для разделения или уменьшения Своего Божества, а для обнаружения Своей благости, по Своему всемогущему изволению – бесстрастный бесстрастно, нетленный нетленно, неизменяемый неизменно – сотворил и родил, произвел и установил Бога Единородного.
И хотя Сын произошел от Отца и после Отца и по причине Отца и для прославления Отца, однако ж и Сам есть великий Бог, великий Господь, великая Тайна, великий Свет.
Это уже было более или менее понятно. Тем более, что для обозначения «тайны» Ульфила взял старое слово «runa», отсылая своих слушателей к непостижимым для воинов тайнам рунного вопрошания. Стало быть, и Бог ульфилин к той тайне причастен.
Этот Божеский Сын вроде как комит при высшем военачальнике – Творец всякого за ним творения, в том числе и нас с вами, дети мои, Промыслитель, Законодатель, Искупитель, Спаситель и Праведный Судия живых и мертвых.
И добавил, Евномия вспоминая (его слова): Сын – совершеннейший служебный деятель.
Вези кивали лохматыми белокурыми головами. Дальше давай, тут все пока просто.
Дальше?
Дух Святый сотворен от Отца чрез Сына прежде всех Его творений; ни Бог первый, ни Бог второй, но от Первого чрез посредство Второго поставлен на третьей степени. Ибо Дух Святый – не Высочайная Виновность, как Отец, и не Творец, как Сын. Он – просветитель, освятитель, наставник, руководитель и вспомогатель в деле нашего спасения, слуга Христов, раздаятель даров благодати.
То есть, так понимать надо, без Духа ничего не получится, делали вывод вези. Поначалу сложно им это казалось, иные уж в уныние впадали. Но епископ был терпелив и растолковывал и так и эдак, пока вдруг не осенило нескольких, у кого воображение побогаче: вот снизойдет на нас Дух, и тотчас же перестанем тупыми быть.
А чтобы Дух снизошел, продолжали рассуждать эти простые, но чрезвычайно практические люди, его приманить нужно. Для того и храм строим, огни зажигаем, для того и Меркурин с десятком таких же, как он, молодых ребят песни разучивает, чтобы потом в храме петь.
От мысли, что Дух снизойдет и все сразу станет ясно и понятно, многие приободрились и теперь уже ждали Пасхи с острым любопытством.
С любовью и смирением куда труднее было. Смирение – не Дух, его песней не приманишь. Да и не таковы вези, чтобы смирение приманивать. Еще чего! Они и сами хоть кого усмирят, а уж к ним лучше не лезь – схлопочешь.
Будто Ульфила этого не знал. Усмехаясь про себя, на площадь пришел, где все собрались епископа послушать – что еще блаженный расскажет интересного. Опомниться никому не дал Ульфила – с ходу про то заговорил, что ежели по правой щеке тебя огрели, подставить левую надлежит и, зажмурясь, ждать, пока и по левой врежут. А не кишки мерзавцу выпускать, как это у вези в обычае…
Ох, ничего себе!.. Ну, загнул!..
Ульфила фритигерновым вези нравился, потому убивать его за такие советы никто не захотел. Но возмутились страшно. Кричать стали, плеваться, кулаками махать.
Ульфила этого и ждал. Замолчал, обвел глазами. Фритигерна заметил – тот стоял, как обычно, в последнем ряду и еле заметно улыбался. И стоило Ульфиле отвернуться, как шепнул что-то стоявшему рядом дружиннику.
Вышел княжий дружинник вперед. Рослый, широкоплечий, лицо шрамом рассечено. Храбрый, верный человек, испытанный воин, страха и сомнения не ведал. Кто же его не знает, этого Арнульфа.
Ульфила рядом с ним совсем потерялся – от земли епископа не видно.
И сказал Арнульф, князем подученный:
– А что, епископ, ежели тебя по лицу ударить – ты тоже другую щеку подставишь?
Меркурин за ульфилиной спиной побледнел, за нож схватился.
Ульфила подумал немного и ответил честно:
– Меня еще никто по лицу не бил. Но если хочешь, можешь попробовать.
Арнульф на руку свою поглядел. Большая рука, тяжелая, одним ударом хребет переломить может. На епископа глянул. И видно было, что смутился Арнульф. Вокруг все замерли. Фритигерн с холодным интересом смотрел то на Ульфилу, то на дружинника своего. Ждал.
Нарочно князь такого медведя выбрал – Арнульф-то убивал людей не задумываясь. И вот смотри ты, топчется перед этим стариком, точно парень перед девкой, и – батюшки! – густо краснеет.
– Прости, – бормочет. И боком прочь лезет.
А Ульфила как ни в чем не бывало свои наставления продолжает. И слушали его в тот день так, как Фритигерна после удачной битвы слушают.
* * *
За ночь святой субботы до утра светлого воскресенья Пасхи Ульфила устал так, как, наверное, никогда в жизни не уставал. Он не считал, сколько человек получило из его рук крещение; просто знал, что очень много.Фритигерн был первым, гордец князь. Ульфила вдруг с удивлением заметил, что Фритигерн взволнован, хоть и скрывает изо всех сил. И губы улыбающиеся подрагивали у Фритигерна, когда подошел к своему епископу в новенькой церкви, которая еще пахла сырой древесиной. (Можжевеловую стружку только к середине ночи жечь начали, когда совсем уж сгустился запах пота.) Ульфила глаза прищурил и по шее князя – хлоп! Забыл поклониться. Впервые, должно быть, Фритигерн не перед отцом своим голову склонил. Странно и стыдно ему было, но пути назад не было. Зубами скрипнул и подчинился. А Ульфила сказал ему тихо: «Завтра пойдешь к причастию, вот и узнаешь, пьют ли кровь христиане».
«Ты и так у меня ведро крови выпил, Ульфила», – хотел было сказать Фритигерн. Но его уже водой облили и прочь прогнали: отойди-ка, сын мой, ты тут не один у меня такой.
* * *
Тем временем обширные территории севернее Дуная ощутимо потряхивало предвестие большой беды. Надвигалось – и уже не первый год – поистине чудовище обло, озорно, огромно, стозевно и, главное, лаяй.Гунны.
Первыми приняли на себя удар аланы – племя кочевое и свирепое. Но куда аланам до тех раскосых чудовищ, что будто приросли к своим уродливым коням! Дрогнули аланы…
Если уж аланы дрогнули, то что о других говорить! И выскочили-то неожиданно, так что между опозорившимися от страха племенами решено было считать, будто из-под земли они появились, а до той поры таились в недрах праматери Геи.
Происхождение же этих гуннов было самое низменное и устрашающее. Был некогда король. И вот обнаружил он, что среди народа его завелось много зловредных ведьм, и ведьмы те непотребства колдовские творят. Осерчал тут владыка и прогнал сквернавок прочь, в непроходимые болота. Там снюхались они со злыми духами и породили от них потомство – как на подбор, плоскорожее, косоглазое, с черными волосьями, кривыми ногами… Скрывалось это потомство в гнилых топях и там умножалось в тайне и скверне, ожидая своего часа.
И вот грянул час, и вырвались на волю. Уродливые, бесчисленные, беспощадные – лучшая на свете конница, непобедимая, как явление природы.
Нежданно-негаданно загремели копыта их коней от края и до края.
Наскочили на аланов, будто лавина с гор. Часть алан в битвах полегла, часть признала над собой власть победителя и вошла в союз гуннских племен. Ну, а часть бежала.
Бежали они к ближайшим своим соседям – готам. Хоть и цепляли порой друг друга, а все же общего у них было больше, чем различного. Но не к нашим вези пришли они, а к другой части готского племенного союза, называемой острами, которые занимали обширные земли в низовьях Днепра и в Крыму.
Столетний глава остроготов, король Германарих, даже сопротивляться новой напасти не стал. Его еще старые напасти утомили. И покончил с собой король, чтобы избежать позора от гуннов.
Власть над остроготами перешла к другому вождю, Витимеру, который храбро выскочил навстречу соединенным силам гуннов и алан и немедленно был убит.
От этого Витимера сын остался, маленький мальчик по имени Витерих, которого спешно провозгласили королем остроготов.
Военные вожди остроготов, Алатей и Сафрак, крепко взяли бразды правления в свои мозолистые руки; власть же осуществляли от имени Витериха, чтобы избежать лишних вопросов. Памятуя о судьбе Витимера, не стали очертя голову бросаться на столь сильного врага, а, поразмыслив, осторожно отступили и увели своих остроготов к Днестру.
А на Днестре в те годы сидел воинственный Атанарих.
Вот уж для кого все случившееся было как гром среди ясного неба. Так что Атанарих, съездив к Алатею и Сафраку и разузнав новости, только седые усы встопорщил и обозвал остроготов и прибившихся к ним алан всякими нехорошими словами (в том смысле, что они со страху наложили в штаны).
Алатей с Сафраком, люди видавшие виды, только плечами пожали. Мол, скоро сам убедишься.
Атанарих степи кулаком погрозил и начал строить укрепленный лагерь. Вперед лагеря, за один дневной переход, выслал Атанарих передовой отряд, поручив своему верному человеку Мундериху следить за врагом. «Ежели что заметишь – немедля гонца сюда!» Еще не хватало, чтобы врасплох его застали.
Сам же к битве готовился с удовольствием. Предвкушал: вот явится потом к соседям-остроготам и вывалит им под ноги в великом множестве отрубленные безобразные гуннские головы – полюбуйтесь, как воевать надобно.
Но недолго заносился в таких мечтах старый князь. Гунны на этого Мундериха с его смехотворной силой и глядеть не стали. Как волны островок, обтекли и дальше хлынули. Какой там гонец, какое донесение!.. Мундерих ахнуть не успел, а они уже Днестр перешли. Ночью переправлялись, при лунном свете – и впрямь злые духи их вели, коли на такое решаются. Утром по Атанариху ударили.
Того, естественно, никто не предупреждал. Можно сказать, без штанов его застали.
Атанарих, человек опытный, обстановку оценил быстро. Сражение затевать не стал – живой Атанарих, даже временно отступивший, намного лучше мертвого, так здраво рассудил старый князь.
И отступил, по возможности стараясь не терять людей.
От конницы лучшее убежище – горы; туда и направился, растерянный и впервые в жизни по-настоящему испуганный.
Отходил Атанарих на север, в Семиградье. Но для целого, считай, племени – а при Атанарихе немало было и конных, и пеших, и женщин с детьми, и телег со скарбом – путь по ущельям и тропкам тоже не представлялся возможным. Потому едва только от гуннов оторвались, так от Трансильванского хребта повернули к реке Алут.
По долине Алута еще ромеи дорогу проложили в пору завоевания Дакии. Вот уже с лишком сто лет как не ступали по этим плитам сапоги римских легионеров. Теперь Атанариху послужат.
И по древней военной дороге, вверх по течению Алута, спешно ушел от гуннского нашествия старый везеготский князь. И народ свой увел.
Ромеи о себе хорошо заботились, берегли свою шкуру. Там, где дорога пересекала ущелья, предусмотрительно расширили проход. В таком ущелье, которое римляне называли Стенар, а вези никак не называли, и остановились беглецы. Со всех сторон горы, конница здесь не наскочит.
Но, видать, и вправду подступила к Атанариху старость. Крепко перепугало его случившееся. Начал стены возводить, город в горах городить. Людей вконец загонял. Охотиться не пускал. Скорее, скорее, пока те звероподобные не налетели и нас всех не поубивали. Таскали камни вези и ворчали про себя: совсем рехнулся князь. Свободных воинов, точно рабов, каменотесами сделать хочет. Гуннов-то, этих ведьмовских ублюдков, и не видать.
А Атанарих вовсе не свихнулся. Хоть и пережил большой страх, но ясного соображения не утратил. Гунны и в самом деле ему на пятки наступали. Только одно их держало – столько награбили, что отяжелели и передвигались медленно. Потому и не появлялись у Стенара, где Атанарих со своими везеготами засел, что телеги по самые оси вязли, до того добычей нагружены были.
И вот, пока Атанарих градостроительством взвинченные нервы целил, среди его народа наступил голод. Этого следовало ожидать: на новом месте ни полей еще не распахано, ни охоты толком нет.
И стали люди понемногу от Атанариха уходить. Иссякла удача твоя, князь, сам видишь, а нам еще жить. Атанарих молчал, мрачнел, но уходящим не препятствовал. Доконали его-таки, не ромеи, так гунны, не гунны, так голод.
Знал, конечно, куда подались.
К Фритигерну.
* * *
Фритигерна тоже тревожили известия о гуннах. Слышал уже о том, что на Днепре случилось. А об атанариховом бегстве в верховья Алута донесли оголодавшие люди, что к Фритигерну с Алавивом уже после разгрома прибились. Кстати, и незадачливый Мундерих с ними пришел и был принят.И стал Фритигерн думать, размышлять и ломать себе голову.
Гуннов еще не видел и каковы из себя, не знал. Мундериха послушать (а тот едва ли не в первый день был допрошен во всех подробностях) – так подобны они снежной лавине, несущейся с гор, разливу Дуная, безудержному степному ветру. Не в силах смертный человек их остановить, как не в силах удержать в кулаке бурю. Словом, либо под копыта их коней ложись да помирай, либо же склонись перед их дикими вождями и вместе с ними беги.
Помирать под копытами Фритигерну совершенно не хотелось. Гуннское владычество над собой признавать тоже не входило в его расчеты.
Куда ни кинь, а одно получается: придется, пусть и временно, идти под руку более сильного владыки. И владыкой таким был ромейский император.
Почва для подобного шага была уже подготовлена. Вези Фритигерна – с Валентом одной веры. Мирный договор с Империей скреплен и, можно сказать, ненарушим вовеки. Во всяком случае, на ближайшие пару лет – точно.
Да и тропинка в Империю протоптана. Разве Ульфила не увел в Мезию своих христиан? Тогда спасались от гонения – и сейчас то же самое. Вот, несутся варвары, дикие и неукротимые, хотят христиан-вези погубить. Приюти же единоверцев своих, император ромейский, спаси нас от верной смерти.
Такая сладкая трава для нашего скота растет в подвластной тебе Фракии, такая черная там почва льнет к лемехам плугов, чтобы выросла наша пшеница, так широк Дунай, отделяющий дивную эту землю от ужасных гуннов.
Словом, положили вези глаз на Фракию, которая им очень подходила для жизни, с какой стороны ни посмотри.
И стали большими лагерями на берегу Дуная, лицом к Империи, спиной к степи, и все ежились и лопатками дергали – гуннских стрел в спину ждали.
К Валенту посольство отрядили.
Ульфила в то время при Фритигерне находился. Считал своим долгом приглядывать за новой паствой.
И вот призвал Фритигерн епископа своего и все соображения насчет Фракии ему высказал. И про черную землю, и про пастбища, и по поводу дорожки, для везеготов в Империю им, Ульфилой, много лет назад проложенной.
– Съезди, епископ, с моими людьми к императору. Они-то косноязычны, могут брякнуть что-нибудь не то, а ты ему все правильно втолкуешь.
Ульфила, конечно, не мог не понимать, что Фритигерн попросту использует его. Но сейчас Ульфилу не занимало истинное отношение к нему Фритигерна.
Каждый день он видел, как бесконечным потоком шли и шли на берег Дуная люди. По вечерам их костры пылали так далеко, насколько видел глаз. Все были голодны и испуганы. От лагеря к лагерю в надежде поживиться шныряли дети. Если ловили на краже, то били, невзирая на малолетство, – другой раз не попадайся.
Среди беглецов было немало христиан, но в утешении нуждались не только они, но и язычники.
Впервые гордым вези было страшно. Что-то увидели они в степи такое, чего не бывало прежде.
И потому согласился Ульфила помочь Фритигерну.
* * *
Император Валент сидел в Антиохии и все его помыслы были заняты персами. О царе Шапуре думал неотрывно, как жених о девственной невесте.А тут его донимать начинают россказнями о новом, прежде не слыханном неприятеле. Откуда взялся? Что за гунны такие?
Так, мол, и так – от извращенного соития злых духов с ужасными ведьмами народились…
Тут Валент руками замахал и велел поскорее комнату окурить благовониями – благо в Сирии их было много разных – от сглаза и порчи.
Боялся Валент колдовства, хоть и любопытствовал. Замирая от ужаса, книги магов читал, не оторвать его было, а после плевался, от страха трясся и жег их публично.
Окурили комнату, императора успокоили. И он расспросы продолжил.
А как у нас-то они появились?
Через непроходимое болото Мэотийское перешли. Им волшебная лань, теми духами посланная, дорогу показала. Шли за ней по чудесному броду, шли – вот и…
Опять курения потребовались.
Затем Валент объявил, что все эти гунны – бабьи сказки, зловредные суеверия и вымысел. Другое дело – Шапур…
Но забыть о гуннах Валенту не дали. Спустя неделю опять доложили: гунны-то остроготов из плодородной долины Днепра выперли, Германарих, бельмо это на ромейском глазу, через них злой смертью помер. А еще, ваше величество, гунны крепко намяли бока Атанариху.
Очень хорошо, сказал на это Валент. И опять успокоился.
И вот тогда, как снег на голову: посольство от варваров.
Глава седьмая
Адрианополь
377 – 378 годы
И тако готы с нашими сарматы непрестанно набеги на римлян чинили, начав от Августа, сусче дотоле, как гуны, народ татарский, из тех мест их изгнали, которым утекаюсчим император Валенс позволил в Миссии и Фракии поселиться и креститься им повелел. Чрез сие они неколикое время были ему, яко своему государю, верни, обаче как их римляне стали презирать, собравшись пошли на римлян и дву воевод римских, Люпицына и Мариуса, убили. Валенс, хотя то отомстить, но несчастливо оружие противо их поднял, ибо поражен и скрывшись в хижине спален, потом жену ево в Константинополи осадили и принуждена мир купить.В. Н.Татищев. История Российская
Аще которые сопричислились к варварам, и с ними, во время своего пленения, участвовали в нападении, забыв, яко были понтийцы и христиане, и ожесточась до того, что убивали единоплеменных своих или древом, или удавлением, такожде указывали не ведущим варварам пути или домы: таковым должно преградити вход даже в чине слушающих…Правила православной Церкви
Гунны напали на алан, аланы на готов, готы – на тайфалов и сарматов, а готы, вынужденные отступить, в свою очередь, оттеснили нас в Иллирию, и это еще не все. Нам угрожает голод, и среди людей и животных распространяется чума… наступает конец света.св. Амвросий Медиоланский. Комментарий на Евангелие от Луки
Везеготское посольство к Валенту в Антиохию Сирийскую возглавлял Алавив – вот кто с ромеями разговаривать умел. Если не понимал чего, если смеяться над ним, варваром, пытались высокомерные имперцы, если на лжи ловили Алавива – не терялся; замолкал и в глаза смотрел холодно, точно такое ему открыто, о чем лучше и не спрашивать. И смущались ромеи под этим взглядом.
Фритигерн об успехе миссии почти не беспокоился. Где Алавив невнятной угрозой своего не добьется, там почтенный старик епископ веским словом убедит.
Вместе с остальными вошел Ульфила в антиохийскую резиденцию властителей Восточной Римской Империи. Все так же прекрасны были ее сады за высокими белокаменными стенами, все так же богаты дворцы, никуда не исчезла изысканная красота фонтанов и статуй. Если подумать, не так уж много времени прошло с того дня, как был здесь Ульфила впервые. Человеческая жизнь – не срок для большого города.
И все же как будто меньше размерами сделалась Антиохия; не так уже режет глаз ее великолепие. Списал сие Ульфила на свой возраст и усталость. Стал за Алавивом смотреть.
Вот кто растерялся, так это готский вождь. Не ожидал. Какая роскошь вокруг, как все изящно устроено. И тревожно Алавиву было. Слишком много закоулков, чересчур обильны занавеси, колонны, мебель всякая. Повсюду чудится засада.
Но смущение удачно прятал Алавив под личиной холодного высокомерия.
Так, задрав нос повыше, и обратился посланник к Валенту со «смиренной просьбой» – позволить везеготам переправиться через Дунай и сесть во Фракии, где есть у ромеев свободные земли. (А что земли такие есть, то мы, вези, доподлинно выяснили во время последнего нашего набе…)
Слушал их Валент, храня суровый вид, который так шел к его облику бывалого солдата. На самом деле лихорадочно прикидывал. Если то, что про гуннов говорят, правда, то представляют они страшную угрозу для Империи. Кто нас-то, ромеев, от напасти оборонит? Легионы были – как бы это помягче?.. – «расслаблены». Да и жаль бросать природных римлян прямо в огнедышащую глотку Левиафана.
Высказал эти соображения советникам. Те, как по команде, глаза закатили и запели: сколь обширен ум императорский, какая мысль удачная. Пусть варвары воюют с варварами, а уж мы за ними, как за каменной стеной, схоронимся.
Алавив охотно подтвердил: не сомневайтесь, ваше величество. Нужно – будем стеной. Каменной.
И тут же торговаться начал: как будем мы федераты, добровольные и свободные союзники Рима, то, во-первых, чтоб с нас налоги не брали; во-вторых, чтоб стипендию нам назначили…
Тут уж оба, и император, и вождь готский, в родной стихии оказались. И советчики им не нужны. Обсуждали, деньги считали, по рукам били; потом велели принести карту Дунайских провинций и начали Фракию делить.
Но вот и Фракию поделили. Вроде бы, всем довольны остались. Алавив еще раз клятвенно обещал, что вези будут смирны, как овечки, и никаких грабежей. Ни-ни. Вот и святой отец подтвердит: все мы христиане, одной веры с имперцами.
Святой отец подтвердил.
Валент был на седьмом небе от радости. Услышаны его молитвы. В сей трудный час посланы ему эти союзники, так что их руками сможет одержать над гуннами славную победу, буде те за Дунай сунутся. И вопрос о переправе везеготов на имперские земли был решен положительно.
Алавив на удивление быстро оправился от первого потрясения, непринужденно разгуливал по дворцу, с любопытством разглядывал разные диковины. И с таким достоинством держался, что ромеи даже за его спиной хихикнуть не решались. Вот уж чего не отнимешь у этих мелких варварских князей, так это императорского величия.
И все-таки противны были они ромеям. Всем своим обликом противны – и длинными волосами, и меховой одеждой с ее резким запахом, и голосами громкими, как у разбойников. И что это за манера – проходя мимо статуи, непременно мечом ее зацепить? Не такие уж узкие во дворце коридоры.
Император побыстрее выбрал нескольких своих чиновников (как всегда, самые жуликоватые вперед вылезли) и вместе с готами их к Дунаю отправил для устройства переселения. Вручил также необходимые указы и распоряжения, чтобы быстрее все организовать.
Отбыли.
Отер Валент пот с лица и вновь мыслями к Шапуру повернулся. Слуги во дворце от потрясения оправились, полы вымыли, обглоданные кости из углов выгребли – варвары себя аккуратностью не утруждали, ели, как привыкли, а что ромеи собак у себя не держат, которые бы эти кости грызли, так то не их, варваров, головная боль.
Только-только царедворцы в Антиохии вздохнули с облегчением, как его величеству докладывают: посольство от готов прибыло.
От каких еще готов? Долго меня будут какие-то готы отвлекать, когда царь Шапур наседает?
– Не знаем-с; а только велено доложить, что готы.
Валент едва не завизжал, с трудом сдержался.
– Да были уж, всю мебель перепортили, навоняли, как козлы. Меня, императора, замучили, торгаши проклятые.
– Это другие-с.
Это действительно были другие готы – остроготы Алатея и Сафрака. Им фритигернова затея с переселением во Фракию показалась чрезвычайно удачной. Паннония, как они между собой рассудили, – тоже неплохое место для жизни. А федератами Империи остроготы могут быть не хуже, чем их родичи вези.
Но тут Валент неожиданно проявил непоследовательность и остроготам отказал. Нечего Империю германцами заселять. Или, того хуже, аланами (ибо в Сафраке алана признал и не ошибся).
Может быть, и вези пускать не следовало. Он, Валент, теперь сомневается. И советники его – продажные шкуры. А что до гуннов, так возможно, гуннов Атанарих выдумал, бестия продувная. (Валент все не мог ему простить переговоров на кораблях посреди Реки). Может быть, и вовсе нет никаких гуннов. Раньше-то про них и слыхом не слыхивали.
И прогнал Валент Алатея с Сафраком.