происходило летом,-- тачку и отправлялся, по указанию Пузырева, по разным
учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие-то ящики, которые грузил
на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но
однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской
квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели,
и спросили его: "Ваша фамилия -- Алексеев?" Потом Алексея Алексеевича
посадили в автомобиль и увезли в тюрьму.
Но допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и все только говорил,
что он пострадал за революционную родину. Но, несмотря на это, был
приговорен к десяти годам ссылки в северные части своего отечества.
Вернувшись в 28-м году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим
прежним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством
голову, притопнул каблуком и запел:
На баррикады
мы все пойдем!
За свободу
мы все покалечимся и умрем.
Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине
куда-то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели.
Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея
Алексеевича Алексеева.
<1934 -- 1936>
--------
На крыше одного дома сидели два чертежника и ели гречневую кашу.
Вдруг один из чертежников радостно вскрикнул и достал из кармана
длинный носовой платок. Ему пришла в голову блестящая идея -- завязать в
кончик платка двадцатикопеечную монетку и швырнуть все это с крыши вниз на
улицу, и посмотреть, что из этого получится.
Второй чертежник, быстро уловив идею первого, доел гречневую кашу,
высморкался и, облизав себе пальцы, принялся наблюдать за первым
чертежником.
Однако внимание обоих чертежников было отвлечено от опыта с платком и
двадцатикопеечной монеткой. На крыше, где сидели оба чертежника, произошло
событие, не могущее быть незамеченным.
Дворник Ибрагим приколачивал к трубе длинную палку с выцветшим флагом.
Чертежники спросили Ибрагима, что это значит, на что Ибрагим отвечал:
"Это значит, что в городе праздник".-- "А какой же праздник, Ибрагим?" --
спросили чертежники.
"А праздник такой, что наш любимый поэт сочинил новую поэму",-- сказал
Ибрагим.
И чертежники, устыженные своим незнанием, растворились в воздухе.
<9 января 1935>
--------
Сенька стукнул Федьку по морде и спрятался под комод.
Федька достал кочергой Сеньку из-под комода и оторвал ему правое ухо.
Сенька вывернулся из рук Федьки и с оторванным ухом в руках побежал к
соседям.
Но Федька догнал Сеньку и двинул его сахарницей по голове.
Сенька упал и, кажется, умер.
Тогда Федька уложил вещи в чемодан и уехал во Владивосток.
Во Владивостоке Федька стал портным: собственно говоря, он стал не
совсем портным, потому что шил только дамское белье, преимущественно
панталоны и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись Федьки, прямо при нем поднимали
свои юбки, и Федька снимал с них мерку.
Федька, что называется, насмотрелся видов.
Федька -- грязная личность.
Федька -- убийца Сеньки.
Федька -- сладострастник.
Федька -- обжора, потому что он каждый вечер съедал по двенадцать
котлет. У Федьки вырос такой живот, что он сделал себе корсет и стал его
носить.
Федька -- бессовестный человек: он отнимал на улице у встречных детей
деньги, он подставлял старичкам подножку и пугал старух, занося над ними
руку, а когда испуганная старуха шарахалась в сторону, Федька делал вид, что
поднял руку только для того, чтобы почесать себе голову.
Кончилось тем, что к Федьке подошел Николай, стукнул его по морде и
спрятался под шкап.
Федька достал Николая из-под шкапа кочергой и разорвал ему рот.
Николай с разорванным ртом побежал к соседям, но Федька догнал его и
ударил его пивной кружкой. Николай упал и умер.
А Федька собрал свои вещи и уехал из Владивостока.
<21 ноября 1937>
--------
Я был очень мудрым стариком.
Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда
любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие
бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься,
ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле
твоем", и он убежал бы от меня счастливый и радостный.
Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в
сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин
этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи
чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу.
Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне
удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье
других людей.
Все преклонялись передо мной! И не люди, даже звери, даже разные
букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто
души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом,
бежали передо мной, когда я шел по лестнице.
В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой
вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего
чудовищного ума -- и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом.
Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те
электричеством измерили мой ум и просто опупели."Мы никогда ничего подобного
не видали",-- сказали они.
Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колосальность
моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее,
она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется,
куда-то исчезла: точно не помню.
Память -- это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь
запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь
совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом
ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать
над своей памятью.
Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда
кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей,
например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А
женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят,
выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не
всегда так.
Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать.
Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой
трубы заскочившую туда серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в
сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку.
Да, конечно, я был феноменален!
Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше
ростом, а во-вторых,-- глупее.
Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я
тут что-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А
поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в очереди и
старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и
настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли
в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не
очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их
из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не
пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое
негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В
это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил
голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я
только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в
третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого
пожилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе.
-- Что вам от меня нужно? -- спросил я его строгим и даже слегка
металлическим голосом.
-- А ты чего не оборачиваешься, когда тебя окликают? -- сказал он.
Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
-- Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
-- Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из
очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом
рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он
схватил меня за рукав и сказал:
-- Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? -- И с этими
словами он сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний
карман и достал мой кошелек.
-- Вот,-- сказал он,-- я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а
кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто.-- И он сунул кошелек в
наружный карман моей шубы.
Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата.
Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
-- А где же ты был до сих пор?
-- Там,-- отвечал мне брат и показал куда-то рукой.
Я задумался: где это "там", но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
-- Смотри: в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без
брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но
брата нигде не было.
Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и
даже постепенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки,
отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все
деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда
больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом.
Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя.
Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на
полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал
бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и
давал советы всем нуждающимся.
Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне
было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва
сдерживал смех.
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто
в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
-- Принтимпрам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня
больше нет.
<1936?>
--------
Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на
велосипеде и вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез. Знает ли он, что
дано было сотворить ему: добро или зло? Или такой случай: один артист купил
себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала
эту шубу, но зато другой старушке, а именно своей матери, которая жила у
артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу, он
сотворил по всей видимости зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло
каким-то формалином и нафталином, что старушка, мать того артиста, однажды
не смогла проснуться и умерла. Или ещё так: один графолог надрызгался водкой
и натворил такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы,
что хорошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно".
Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.
-- Хо-хо,-- сказал он, лежа на полу,-- че-че.
Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и плохо. С одной
стороны, сказано: возлюби, а, с другой стороны, сказано: не балуй. Может,
лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлюби. А возлюбишь -- набалуешь. Что
делать? Может возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и
тем же словом изображается возлюбить и так и не так? Вот один артист любил
свою мать и одну молоденькую полненькую девицу. И любил он их разными
способами. И отдавал девице большую часть своего заработка. Мать частенько
голодала, а девица пила и ела за троих. Мать артиста жила в прихожей на
полу, а девица имела в своем распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было
четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у своей матери это одно
пальто и перешил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался, а
со своей матерью -- не баловался и любил ее чистой любовью. Но смерти матери
артист побаивался, а смерти девицы -- артист не побаивался. И когда умерла
мать, артист плакал, а когда девица вывалилась из окна и тоже умерла, артист
не плакал и завел себе другую девицу. Выходит, что мать ценится, как уники,
вроде редкой марки, которую нельзя заменить другой".
-- Шо-шо,-- сказал Мышин, лежа на полу.-- Хо-хо.
Фаол продолжал:
"И это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то
как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с
половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили
детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока маленьких
детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешеная собака, кинулась прямо к
детям и начала их кусать. Матери с воплями кинулись к своим детям, в том
числе и наша мать. Она, жертвуя собой, подскочила к собаке и вырвала у нее
из пасти, как ей казалось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела,
что это не ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и
спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто ответит мне:
согрешила ли она или сотворила добро?"
-- Сю-сю,-- сказал Мышин, ворочаясь на полу.
Фаол продолжал:"Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь?
Или грешит только один человек?"
-- Млям-млям,-- сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола,-- шуп-шуп.
Фаол продолжал: "Если грешит только один человек, то значит, все грехи
мира находятся в самом человеке. Грех не входит в человека, а только
выходитиз него. Подобно пище: человек съедает хорошее, а выбрасывает из себя
нехорошее. В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь
человека, может стать нехорошим".
-- Умняф,-- сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.
Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях
наших, которые называются одним словом `любовь'. Ошибка ли это языка, или
все эти состояния едины? Любовь матери к ребенку, любовь сына к матери и
любовь мужчины к женщине -- быть может, это все одна любовь?"
-- Определенно,-- сказал Мышин, кивая головой.
Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто
кого любит. Каждому человеку отпущена известная величина любви. И каждый
человек ищет, куда бы ее приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Рас крытие
тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобной мешку опилок..."
-- Хвать! -- крикнул Мышин, вскакивая с пола.-- Сгинь!
И Фаол рассыпался, как плохой сахар.
<1940>
--------
Пронин сказал:
-- У вас очень красивые чулки.
Ирина Мазер сказала:
-- Вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
-- О, да. Очень.- И схватился за них рукой.
Ирина сказала:
-- А почему вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
-- Они очень гладкие.
Ирина подняла свою юбку и сказала:
-- А видите, какие они высокие?
Пронин сказал:
-- Ой, да, да.
Ирина сказала:
-- Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога.
-- Ой, какая нога! -- сказал Пронин.
-- У меня очень толстые ноги,-- сказала Ирина.-- А в бедрах я очень
широкая.
-- Покажите,-- сказал Пронин.
-- Нельзя,-- сказала Ирина,-- я без пантолон.
Пронин опустился перед ней на колени.
Ирина сказала:
-- Зачем вы встали на колени?
Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал:
-- Вот зачем.
Ирина сказала:
-- Зачем вы поднимаете мою юбку ещё выше? Я же вам сказала, что я без
панталон.
Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал:
-- Ничего, ничего.
-- То есть как это так, ничего? -- сказала Ирина.
Но тут в дверь кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а
Пронин встал с пола и подошел к окну.
-- Кто там? -- спросила Ирина через двери.
-- Откройте дверь,- сказал резкий голос.
Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном пальто и в
высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов, с винтовками в
руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали около двери, а человек в
черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал:
-- Ваша фамилия?
-- Мазер,-- сказала Ирина.
-- Ваша фамилия? -- спросил человек в черном пальто, обращаясь к
Пронину.
Пронин сказал:
-- Моя фамилия Пронин.
-- У вас оружие есть? -- спросил человек в черном пальто.
-- Нет,-- сказал Пронин.
-- Сядьте сюда,-- сказал человек в черном пальто, указывая Пронину на
стул.
Пронин сел.
-- А вы,-- сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине,--
наденьте ваше пальто. Вам придется с нами поехать.
-- Зачем? -- сказал Ирина.
Человек в черном пальто не ответил.
-- Мне нужно переодеться,-- сказала Ирина.
-- Нет,-- сказал человек в черном пальто.
-- Но мне нужно ещё кое-что на себя надеть,-- сказала Ирина.
-- Нет,-- сказал человек в черном пальто.
Ирина молча надела свою шубку.
-- Прощайте,-- сказала она Пронину.
-- Разговоры запрещены,-- сказал человек в черном пальто.
-- А мне тоже ехать с вами? -- спросил Пронин.
-- Да,-- сказал человек в черном пальто.-- Одевайтесь.
Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал:
-- Ну, я готов.
-- Идемте,-- сказал человек в черном пальто.
Низшие чины и дворник застучали подметками.
Все вышли в коридор.
Человек в черном пальто запер дверь Ирининой комнаты и запечатал ее
двумя бурыми печатями.
-- Даешь на улицу,-- сказал он.
И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью.
<1940>
--------
Теперь я расскажу о том, как я родился, как я рос и как обнаружились во
мне первые признаки гения. Я родился дважды. Произошло это вот как.
Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители
поизвели на свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы
его ребенок родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие
должно произойти 1-го апреля и только в этот день подъехал к маме с
предложением зачать ребенка.
Первый раз папа подъехал к моей маме 1- го апреля 1903-го года. Мама
давно ждала этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в
очень шутливом настроении и не удержался и сказал маме: "С первым апреля!"
Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе.
Пришлось ждать до следующего года.
В 1904 году, 1-го апреля, папа начал опять подъезжать к маме с тем же
предложением. Но мама, помня прошлогодний случай, сказала, что теперь она
уже больше не желает оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к
себе папу. Сколько папа ни бушевал, ничего не помогло.
И только год спустя удалось моему папе уломать мою маму и зачать меня.
Итак мое зачатие произошло 1-го апреля 1905 года.
Однако все папины рассчеты рухнули, потому что я оказался недоноском и
родился на четыре месяца раньше срока.
Папа так разбушевался, что акушерка, принявшая меня, растерялась и
начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез.
Присутствующий при этом один наш знакомый, студент Военно-Медицинской
Академии, заявил, что запихать меня обратно не удастся. Однако несмотря на
слова студента, меня все же запихали, но, правда, как потом выяснилось,
запихать-то запихали, да второпях не туда.
Тут началась страшная суматоха.
Родительница кричит: "Подавайте мне моего ребенка!" А ей отвечают:
"Ваш, говорят, ребенок находится внутри вас". "Как! -- кричит
родительница.-- Как ребенок внутри меня, когда я его только что родила!"
"Но,-- говорят родительнице,-- может быть вы ошибаетесь?" "Как! --
кричит родительница,-- ошибаюсь! Разве я могу ошибаться! Я сама видела, что
ребенок только что вот тут лежал на простыне!" "Это верно,-- говорят
родительнице.-- Но, может быть, он куда-нибудь заполз". Одним словом, и сами
не знают, что сказать родительнице.
А родительница шумит и требует своего ребенка.
Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и
руками развел, однако все же сообразил и дал родительнице хорошую порцию
английской соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на
свет.
Тут опять папа разбушевался,-- дескать, это, мол, ещё нельзя назвать
рождением, что это, мол, ещё не человек, а скорее наполовину зародыш, и что
его следует либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.
И они посадили меня в инкубатор.
<25 сентября 1935>
--------
В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был
стекляянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате.
Больше я ничего не помню.
Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го
января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего
рождения стали считать именно 1 января.
<1935>
--------
ВОСТРЯКОВ смотрит в окно на улицу:
Смотрю в окно и вижу снег.
Картина зимняя давно душе знакома.
Какой-то глупый человек
Стоит в подъезде противоположного дома.
Он держит пачку книг под мышкой
Он курит трубку с медной крышкой.
Теперь он быстрыми шагами
Дорогу переходит вдруг,
Вот он исчез в оконной раме.
(Стук в дверь.)
Теперь я слышу в двери стук.
Кто там? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
Откройте. Телеграмма. ВОСТРЯКОВ:
Врет. Чувствую, что это ложь.
И вовсе там не телеграмма.
Я сердцем чую острый нож.
Открыть иль не открыть? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
Откройте!
Чего вы медлите? ВОСТРЯКОВ:
Постойте!
Вы суньте мне под дверь посланье.
Замок поломан. До свиданья. ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
Вам нужно в книге расписаться.
Откройте мне скорее дверь.
Меня вам нечего бояться,
Скорей откройте. Я не зверь. ВОСТРЯКОВ (приоткрывая дверь):
Войдите. Где вы? Что такое?
(Смотрит за дверь.)
Куда же он пропал? Он не мог далеко уйти. Спрятаться тут негде. Куда же
он делся? Улица совсем пустая. Боже мой! И на снегу нет следов! Значит,
никто к моей двери не подходил. Кто же стучал? Кто говорил со мной через
дверь?
(Закрывает дверь.)
<1937 -- 1938>
--------
Я долго думал, откуда на улице взялся тигр. Думал, думал, думал, думал,
думал, думал, думал, думал... В это время ветер дунул, и я забыл, о чем я
думал. Так я и не знаю, откуда на улице взялся тигр.
--------
Философ!
1. Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне
в ответ на мое письмо, которое я написал Вам.
2. Один скрипач купил себе магнит и понес его домой. По дороге на
скрипача напали хулиганы и сбили с него шапку. Ветер подхватил шапку и понес
ее по улице.
3. Скрипач положил магнит на землю и побежал за шапкой. Шапка попала в
лужу азотной кислоты и там истлела.
4. А хулиганы тем временем схватили магнит и скрылись.
5. Скрипач вернулся домой без пальто и шапки, потому что шапка истлела
в азотной кислоте, и скрипач, расстроенный потерей своей шапки, забыл пальто
в трамвае.
6. Кондуктор того трамвая отнес пальто на барахолку и там обменял на
сметатану, крупу и помидоры.
7. Тесть кондуктора объелся помидорами и умер. Труп тестя кондуктора
положили в покойницкую, но потом его перепутали и вместо тестя кондуктора
похоронили какую-то старушку.
8. На могиле старушки поставили белый столб с надписью: "Антон
Сергеевич Кондратьев".
9. Через одиннадцать лет этот столб источили черви, и он упал. А
кладбищенский сторож распилил этот столб на четыре части и сжег его в своей
плите. А жена кладбищенского сторожа на этом огне сварила суп из цветной
капусты.
10. Но когда суп был уже готов, со стены упала муха прямо в кастрюлю с
этим супом. Суп отдали нищему Тимофею.
11. Нищий Тимофей поел супа и рассказал нищему Николаю про доброту
кладбищенского сторожа.
12. На другой день нищий Николай пришел к кладбищенскому сторожу и стал
просить милостыню. Но кладбищенский сторож ничего не дал Николаю и прогнал
прочь.
13. Нищий Николай очень обозлился и поджег дом кладбищенского сторожа.
14. Огонь перекинулся с дома на церковь, и церковь сгорела.
15. Повелось длительное следствие, но причину пожара установить не
удалось.
16. На том месте, где была церковь, построили клуб и в день открытия
клуба устроили концерт, на котором выступал скрипач, который четырнадцать
лет назад потерял свое пальто.
17. А среди слушателей сидел сын одного из тех хулиганов, которые
четырнадцать лет тому назад сбили шапку с этого скрипача.
18. После концерта они поехали домой в одном трамвае. Но в трамвае,
который ехал за ними, вагоновожатым был тот самый кондуктор, который
когда-то продал пальто скрипача на барахолке.
19. И вот они едут поздно вечером по городу: впереди -- скрипач и сын
хулигана, а за ними вагоновожатый, бывший кондуктор.
20. Они едут и не знают, какая между ними связь, и не узнают до самой
смерти.
<14 сентября 1937>
--------
1.
Однажды я пришел в Госиздат и встретил в Госиздате Евгения Львовича
Шварца, который, как всегда, был одет плохо, но с претензией на что-то.
Увидя меня, Шварц начал острить, тоже, как всегда, неудачно.
Я острил значительно удачнее и скоро в умственном отношении положил
учреждениям, где, предъявив бумаги, получал какие-то ящики, которые грузил
на свои саночки или тележку и вечером отвозил их Пузыреву на квартиру. Но
однажды, когда Алексей Алексеевич подкатил свои саночки к пузыревской
квартире, к нему подошли два человека, из которых один был в военной шинели,
и спросили его: "Ваша фамилия -- Алексеев?" Потом Алексея Алексеевича
посадили в автомобиль и увезли в тюрьму.
Но допросах Алексей Алексеевич ничего не понимал и все только говорил,
что он пострадал за революционную родину. Но, несмотря на это, был
приговорен к десяти годам ссылки в северные части своего отечества.
Вернувшись в 28-м году обратно в Ленинград, Алексей Алексеевич занялся своим
прежним ремеслом и, встав на углу пр. Володарского, закинул с достоинством
голову, притопнул каблуком и запел:
На баррикады
мы все пойдем!
За свободу
мы все покалечимся и умрем.
Но не успел он пропеть это и два раза, как был увезен в крытой машине
куда-то по направлению к Адмиралтейству. Только его и видели.
Вот краткая повесть жизни доблестного рыцаря и патриота Алексея
Алексеевича Алексеева.
<1934 -- 1936>
--------
На крыше одного дома сидели два чертежника и ели гречневую кашу.
Вдруг один из чертежников радостно вскрикнул и достал из кармана
длинный носовой платок. Ему пришла в голову блестящая идея -- завязать в
кончик платка двадцатикопеечную монетку и швырнуть все это с крыши вниз на
улицу, и посмотреть, что из этого получится.
Второй чертежник, быстро уловив идею первого, доел гречневую кашу,
высморкался и, облизав себе пальцы, принялся наблюдать за первым
чертежником.
Однако внимание обоих чертежников было отвлечено от опыта с платком и
двадцатикопеечной монеткой. На крыше, где сидели оба чертежника, произошло
событие, не могущее быть незамеченным.
Дворник Ибрагим приколачивал к трубе длинную палку с выцветшим флагом.
Чертежники спросили Ибрагима, что это значит, на что Ибрагим отвечал:
"Это значит, что в городе праздник".-- "А какой же праздник, Ибрагим?" --
спросили чертежники.
"А праздник такой, что наш любимый поэт сочинил новую поэму",-- сказал
Ибрагим.
И чертежники, устыженные своим незнанием, растворились в воздухе.
<9 января 1935>
--------
Сенька стукнул Федьку по морде и спрятался под комод.
Федька достал кочергой Сеньку из-под комода и оторвал ему правое ухо.
Сенька вывернулся из рук Федьки и с оторванным ухом в руках побежал к
соседям.
Но Федька догнал Сеньку и двинул его сахарницей по голове.
Сенька упал и, кажется, умер.
Тогда Федька уложил вещи в чемодан и уехал во Владивосток.
Во Владивостоке Федька стал портным: собственно говоря, он стал не
совсем портным, потому что шил только дамское белье, преимущественно
панталоны и бюстгальтеры. Дамы не стеснялись Федьки, прямо при нем поднимали
свои юбки, и Федька снимал с них мерку.
Федька, что называется, насмотрелся видов.
Федька -- грязная личность.
Федька -- убийца Сеньки.
Федька -- сладострастник.
Федька -- обжора, потому что он каждый вечер съедал по двенадцать
котлет. У Федьки вырос такой живот, что он сделал себе корсет и стал его
носить.
Федька -- бессовестный человек: он отнимал на улице у встречных детей
деньги, он подставлял старичкам подножку и пугал старух, занося над ними
руку, а когда испуганная старуха шарахалась в сторону, Федька делал вид, что
поднял руку только для того, чтобы почесать себе голову.
Кончилось тем, что к Федьке подошел Николай, стукнул его по морде и
спрятался под шкап.
Федька достал Николая из-под шкапа кочергой и разорвал ему рот.
Николай с разорванным ртом побежал к соседям, но Федька догнал его и
ударил его пивной кружкой. Николай упал и умер.
А Федька собрал свои вещи и уехал из Владивостока.
<21 ноября 1937>
--------
Я был очень мудрым стариком.
Теперь я уже не то, считайте даже, что меня нет. Но было время, когда
любой из вас пришел бы ко мне, и какая бы тяжесть ни томила его душу, какие
бы грехи ни терзали его мысли, я бы обнял его и сказал: "Сын мой, утешься,
ибо никакая тяжесть души твоей не томит и никаких грехов не вижу я в теле
твоем", и он убежал бы от меня счастливый и радостный.
Я был велик и силен. Люди, встречая меня на улице, шарахались в
сторону, и я проходил сквозь толпу, как утюг.
Мне часто целовали ноги, но я не протестовал, я знал, что достоин
этого. Зачем лишать людей радости почтить меня? Я даже сам, будучи
чрезвычайно гибким в теле, попробовал поцеловать себе свою собственную ногу.
Я сел на скамейку, взял в руки свою правую ногу и подтянул ее к лицу. Мне
удалось поцеловать большой палец на ноге. Я был счастлив. Я понял счастье
других людей.
Все преклонялись передо мной! И не люди, даже звери, даже разные
букашки ползали передо мной и виляли своими хвостами. А кошки! Те просто
души во мне не чаяли и, каким-то образом сцепившись лапами друг с другом,
бежали передо мной, когда я шел по лестнице.
В то время я был действительно очень мудр и все понимал. Не было такой
вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего
чудовищного ума -- и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом.
Меня даже водили в Институт мозга и показывали ученым профессорам. Те
электричеством измерили мой ум и просто опупели."Мы никогда ничего подобного
не видали",-- сказали они.
Я был женат, но редко видел свою жену. Она боялась меня: колосальность
моего ума подавляла ее. Она не жила, а трепетала, и если я смотрел на нее,
она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется,
куда-то исчезла: точно не помню.
Память -- это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь
запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь
совсем другое. Или: запомнишь что-нибудь с трудом, но очень крепко, и потом
ничего вспомнить не сможешь. Так тоже бывает. Я бы всем советовал поработать
над своей памятью.
Я был всегда справедлив и зря никого не бил, потому что, когда
кого-нибудь бьешь, то всегда жалеешь, и тут можно переборщить. Детей,
например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным. А
женщин, наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят,
выносливее. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не
всегда так.
Благодаря своей гибкости я мог делать то, чего никто не мог сделать.
Так, например, мне удалось однажды достать рукой из очень извилистой фановой
трубы заскочившую туда серьгу моего брата. Я мог, например, спрятаться в
сравнительно небольшую корзинку и закрыть за собой крышку.
Да, конечно, я был феноменален!
Мой брат был полная моя противоположность: во-первых, он был выше
ростом, а во-вторых,-- глупее.
Мы с ним никогда не дружили. Хотя, впрочем, дружили, и даже очень. Я
тут что-то напутал: мы именно с ним не дружили и всегда были в ссоре. А
поссорились мы с ним так. Я стоял: там выдавали сахар, и я стоял в очереди и
старался не слушать, что говорят кругом. У меня немножечко болел зуб, и
настроение было неважное. На улице было очень холодно, потому что все стояли
в ватных шубах и все-таки мерзли. Я тоже стоял в ватной шубе, но сам не
очень мерз, а мерзли мои руки, потому что то и дело приходилось вынимать их
из кармана и поправлять чемодан, который я держал, зажав ногами, чтобы он не
пропал. Вдруг меня ударил кто-то по спине. Я пришел в неописуемое
негодование и с быстротой молнии стал обдумывать, как наказать обидчика. В
это время меня ударили по спине вторично. Я весь насторожился, но решил
голову назад не поворачивать и сделать вид, будто я ничего не заметил. Я
только на всякий случай взял чемодан в руку. Прошло минут семь, и меня в
третий раз ударили по спине. Тут я повернулся и увидел перед собой высокого
пожилого человека в довольно поношенной, но все же хорошей ватной шубе.
-- Что вам от меня нужно? -- спросил я его строгим и даже слегка
металлическим голосом.
-- А ты чего не оборачиваешься, когда тебя окликают? -- сказал он.
Я задумался над смыслом его слов, когда он опять открыл рот и сказал:
-- Да ты что? Не узнаешь, что ли, меня? Ведь я твой брат.
Я опять задумался над его словами, а он снова открыл рот и сказал:
-- Послушай-ка, брат. У меня не хватает на сахар четырех рублей, а из
очереди уходить обидно. Одолжи-ка мне пятерку, и мы с тобой потом
рассчитаемся.
Я стал раздумывать о том, почему брату не хватает четырех рублей, но он
схватил меня за рукав и сказал:
-- Ну так как же: одолжишь ты своему брату немного денег? -- И с этими
словами он сам растегнул мне мою ватную шубу, залез ко мне во внутренний
карман и достал мой кошелек.
-- Вот,-- сказал он,-- я, брат, возьму у тебя взаймы некоторую сумму, а
кошелек, вот смотри, я кладу тебе обратно в пальто.-- И он сунул кошелек в
наружный карман моей шубы.
Я был, конечно, удивлен, так неожиданно встретив своего брата.
Некоторое время я помолчал, а потом спросил его:
-- А где же ты был до сих пор?
-- Там,-- отвечал мне брат и показал куда-то рукой.
Я задумался: где это "там", но брат подтолкнул меня в бок и сказал:
-- Смотри: в магазин начали пускать.
До дверей магазина мы шли вместе, но в магазине я оказался один, без
брата. Я на минуту выскочил из очереди и выглянул через дверь на улицу. Но
брата нигде не было.
Когда я хотел опять занять в очереди свое место, меня туда не пустили и
даже постепенно вытолкали на улицу. Я сдерживая гнев на плохие порядки,
отправился домой. Дома я обнаружил, что мой брат изъял из моего кошелька все
деньги. Тут я страшно рассердился на брата, и с тех пор мы с ним никогда
больше не мирились.
Я жил один и пускал к себе только тех, кто приходил ко мне за советом.
Но таких было много, и выходило так, что я ни днем, ни ночью не знал покоя.
Иногда я уставал до такой степени, что ложился на пол и отдыхал. Я лежал на
полу до тех пор, пока мне не делалось холодно, тогда я вскакивал и начинал
бегать по комнате, чтобы согреться. Потом я опять садился на скамейку и
давал советы всем нуждающимся.
Они входили ко мне друг за другом, иногда даже не открывая дверей. Мне
было весело смотреть на их мучительные лица. Я говорил с ними, а сам едва
сдерживал смех.
Один раз я не выдержал и рассмеялся. Они с ужасом кинулись бежать, кто
в дверь, кто в окно, а кто и прямо сквозь стену.
Оставшись один, я встал во весь свой могучий рост, открыл рот и сказал:
-- Принтимпрам.
Но тут во мне что-то хрустнуло, и с тех пор, можете считать, что меня
больше нет.
<1936?>
--------
Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий ехал на
велосипеде и вдруг, доехав до Казанского Собора, исчез. Знает ли он, что
дано было сотворить ему: добро или зло? Или такой случай: один артист купил
себе шубу и якобы сотворил добро той старушке, которая, нуждаясь, продавала
эту шубу, но зато другой старушке, а именно своей матери, которая жила у
артиста и обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу, он
сотворил по всей видимости зло, ибо от новой шубы столь невыносимо пахло
каким-то формалином и нафталином, что старушка, мать того артиста, однажды
не смогла проснуться и умерла. Или ещё так: один графолог надрызгался водкой
и натворил такое, что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы,
что хорошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно".
Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.
-- Хо-хо,-- сказал он, лежа на полу,-- че-че.
Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и плохо. С одной
стороны, сказано: возлюби, а, с другой стороны, сказано: не балуй. Может,
лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлюби. А возлюбишь -- набалуешь. Что
делать? Может возлюбить, да не так? Тогда зачем же у всех народов одним и
тем же словом изображается возлюбить и так и не так? Вот один артист любил
свою мать и одну молоденькую полненькую девицу. И любил он их разными
способами. И отдавал девице большую часть своего заработка. Мать частенько
голодала, а девица пила и ела за троих. Мать артиста жила в прихожей на
полу, а девица имела в своем распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было
четыре пальто, а у матери одно. И вот артист взял у своей матери это одно
пальто и перешил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался, а
со своей матерью -- не баловался и любил ее чистой любовью. Но смерти матери
артист побаивался, а смерти девицы -- артист не побаивался. И когда умерла
мать, артист плакал, а когда девица вывалилась из окна и тоже умерла, артист
не плакал и завел себе другую девицу. Выходит, что мать ценится, как уники,
вроде редкой марки, которую нельзя заменить другой".
-- Шо-шо,-- сказал Мышин, лежа на полу.-- Хо-хо.
Фаол продолжал:
"И это называется чистая любовь! Добро ли такая любовь? А если нет, то
как же возлюбить? Одна мать любила своего ребенка. Этому ребенку было два с
половиной года. Мать носила его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили
детей и другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока маленьких
детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешеная собака, кинулась прямо к
детям и начала их кусать. Матери с воплями кинулись к своим детям, в том
числе и наша мать. Она, жертвуя собой, подскочила к собаке и вырвала у нее
из пасти, как ей казалось, своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела,
что это не ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и
спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто ответит мне:
согрешила ли она или сотворила добро?"
-- Сю-сю,-- сказал Мышин, ворочаясь на полу.
Фаол продолжал:"Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит ли зверь?
Или грешит только один человек?"
-- Млям-млям,-- сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола,-- шуп-шуп.
Фаол продолжал: "Если грешит только один человек, то значит, все грехи
мира находятся в самом человеке. Грех не входит в человека, а только
выходитиз него. Подобно пище: человек съедает хорошее, а выбрасывает из себя
нехорошее. В мире нет ничего нехорошего, только то, что прошло сквозь
человека, может стать нехорошим".
-- Умняф,-- сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.
Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви, я говорил о тех состояниях
наших, которые называются одним словом `любовь'. Ошибка ли это языка, или
все эти состояния едины? Любовь матери к ребенку, любовь сына к матери и
любовь мужчины к женщине -- быть может, это все одна любовь?"
-- Определенно,-- сказал Мышин, кивая головой.
Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность любви не меняется от того, кто
кого любит. Каждому человеку отпущена известная величина любви. И каждый
человек ищет, куда бы ее приложить, не скидывая своих фюзеляжек. Рас крытие
тайн перестановок и мелких свойств нашей души, подобной мешку опилок..."
-- Хвать! -- крикнул Мышин, вскакивая с пола.-- Сгинь!
И Фаол рассыпался, как плохой сахар.
<1940>
--------
Пронин сказал:
-- У вас очень красивые чулки.
Ирина Мазер сказала:
-- Вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
-- О, да. Очень.- И схватился за них рукой.
Ирина сказала:
-- А почему вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
-- Они очень гладкие.
Ирина подняла свою юбку и сказала:
-- А видите, какие они высокие?
Пронин сказал:
-- Ой, да, да.
Ирина сказала:
-- Но вот тут они уже кончаются. Тут уже идет голая нога.
-- Ой, какая нога! -- сказал Пронин.
-- У меня очень толстые ноги,-- сказала Ирина.-- А в бедрах я очень
широкая.
-- Покажите,-- сказал Пронин.
-- Нельзя,-- сказала Ирина,-- я без пантолон.
Пронин опустился перед ней на колени.
Ирина сказала:
-- Зачем вы встали на колени?
Пронин поцеловал ее ногу чуть повыше чулка и сказал:
-- Вот зачем.
Ирина сказала:
-- Зачем вы поднимаете мою юбку ещё выше? Я же вам сказала, что я без
панталон.
Но Пронин все-таки поднял ее юбку и сказал:
-- Ничего, ничего.
-- То есть как это так, ничего? -- сказала Ирина.
Но тут в дверь кто-то постучал. Ирина быстро одернула свою юбку, а
Пронин встал с пола и подошел к окну.
-- Кто там? -- спросила Ирина через двери.
-- Откройте дверь,- сказал резкий голос.
Ирина открыла дверь, и в комнату вошел человек в черном пальто и в
высоких сапогах. За ним вошли двое военных, низших чинов, с винтовками в
руках, а за ними вошел дворник. Низшие чины встали около двери, а человек в
черном пальто подошел к Ирине Мазер и сказал:
-- Ваша фамилия?
-- Мазер,-- сказала Ирина.
-- Ваша фамилия? -- спросил человек в черном пальто, обращаясь к
Пронину.
Пронин сказал:
-- Моя фамилия Пронин.
-- У вас оружие есть? -- спросил человек в черном пальто.
-- Нет,-- сказал Пронин.
-- Сядьте сюда,-- сказал человек в черном пальто, указывая Пронину на
стул.
Пронин сел.
-- А вы,-- сказал человек в черном пальто, обращаясь к Ирине,--
наденьте ваше пальто. Вам придется с нами поехать.
-- Зачем? -- сказал Ирина.
Человек в черном пальто не ответил.
-- Мне нужно переодеться,-- сказала Ирина.
-- Нет,-- сказал человек в черном пальто.
-- Но мне нужно ещё кое-что на себя надеть,-- сказала Ирина.
-- Нет,-- сказал человек в черном пальто.
Ирина молча надела свою шубку.
-- Прощайте,-- сказала она Пронину.
-- Разговоры запрещены,-- сказал человек в черном пальто.
-- А мне тоже ехать с вами? -- спросил Пронин.
-- Да,-- сказал человек в черном пальто.-- Одевайтесь.
Пронин встал, снял с вешалки свое пальто и шляпу, оделся и сказал:
-- Ну, я готов.
-- Идемте,-- сказал человек в черном пальто.
Низшие чины и дворник застучали подметками.
Все вышли в коридор.
Человек в черном пальто запер дверь Ирининой комнаты и запечатал ее
двумя бурыми печатями.
-- Даешь на улицу,-- сказал он.
И все вышли из квартиры, громко хлопнув наружной дверью.
<1940>
--------
Теперь я расскажу о том, как я родился, как я рос и как обнаружились во
мне первые признаки гения. Я родился дважды. Произошло это вот как.
Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители
поизвели на свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы
его ребенок родился обязательно на Новый год. Папа рассчитал, что зачатие
должно произойти 1-го апреля и только в этот день подъехал к маме с
предложением зачать ребенка.
Первый раз папа подъехал к моей маме 1- го апреля 1903-го года. Мама
давно ждала этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в
очень шутливом настроении и не удержался и сказал маме: "С первым апреля!"
Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе.
Пришлось ждать до следующего года.
В 1904 году, 1-го апреля, папа начал опять подъезжать к маме с тем же
предложением. Но мама, помня прошлогодний случай, сказала, что теперь она
уже больше не желает оставаться в глупом положении, и опять не подпустила к
себе папу. Сколько папа ни бушевал, ничего не помогло.
И только год спустя удалось моему папе уломать мою маму и зачать меня.
Итак мое зачатие произошло 1-го апреля 1905 года.
Однако все папины рассчеты рухнули, потому что я оказался недоноском и
родился на четыре месяца раньше срока.
Папа так разбушевался, что акушерка, принявшая меня, растерялась и
начала запихивать меня обратно, откуда я только что вылез.
Присутствующий при этом один наш знакомый, студент Военно-Медицинской
Академии, заявил, что запихать меня обратно не удастся. Однако несмотря на
слова студента, меня все же запихали, но, правда, как потом выяснилось,
запихать-то запихали, да второпях не туда.
Тут началась страшная суматоха.
Родительница кричит: "Подавайте мне моего ребенка!" А ей отвечают:
"Ваш, говорят, ребенок находится внутри вас". "Как! -- кричит
родительница.-- Как ребенок внутри меня, когда я его только что родила!"
"Но,-- говорят родительнице,-- может быть вы ошибаетесь?" "Как! --
кричит родительница,-- ошибаюсь! Разве я могу ошибаться! Я сама видела, что
ребенок только что вот тут лежал на простыне!" "Это верно,-- говорят
родительнице.-- Но, может быть, он куда-нибудь заполз". Одним словом, и сами
не знают, что сказать родительнице.
А родительница шумит и требует своего ребенка.
Пришлось звать опытного доктора. Опытный доктор осмотрел родительницу и
руками развел, однако все же сообразил и дал родительнице хорошую порцию
английской соли. Родительницу пронесло, и таким образом я вторично вышел на
свет.
Тут опять папа разбушевался,-- дескать, это, мол, ещё нельзя назвать
рождением, что это, мол, ещё не человек, а скорее наполовину зародыш, и что
его следует либо опять обратно запихать, либо посадить в инкубатор.
И они посадили меня в инкубатор.
<25 сентября 1935>
--------
В инкубаторе я просидел четыре месяца. Помню только, что инкубатор был
стекляянный, прозрачный и с градусником. Я сидел внутри инкубатора на вате.
Больше я ничего не помню.
Через четыре месяца меня вынули из инкубатора. Это сделали как раз 1-го
января 1906 года. Таким образом, я как бы родился в третий раз. Днем моего
рождения стали считать именно 1 января.
<1935>
--------
ВОСТРЯКОВ смотрит в окно на улицу:
Смотрю в окно и вижу снег.
Картина зимняя давно душе знакома.
Какой-то глупый человек
Стоит в подъезде противоположного дома.
Он держит пачку книг под мышкой
Он курит трубку с медной крышкой.
Теперь он быстрыми шагами
Дорогу переходит вдруг,
Вот он исчез в оконной раме.
(Стук в дверь.)
Теперь я слышу в двери стук.
Кто там? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
Откройте. Телеграмма. ВОСТРЯКОВ:
Врет. Чувствую, что это ложь.
И вовсе там не телеграмма.
Я сердцем чую острый нож.
Открыть иль не открыть? ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
Откройте!
Чего вы медлите? ВОСТРЯКОВ:
Постойте!
Вы суньте мне под дверь посланье.
Замок поломан. До свиданья. ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ:
Вам нужно в книге расписаться.
Откройте мне скорее дверь.
Меня вам нечего бояться,
Скорей откройте. Я не зверь. ВОСТРЯКОВ (приоткрывая дверь):
Войдите. Где вы? Что такое?
(Смотрит за дверь.)
Куда же он пропал? Он не мог далеко уйти. Спрятаться тут негде. Куда же
он делся? Улица совсем пустая. Боже мой! И на снегу нет следов! Значит,
никто к моей двери не подходил. Кто же стучал? Кто говорил со мной через
дверь?
(Закрывает дверь.)
<1937 -- 1938>
--------
Я долго думал, откуда на улице взялся тигр. Думал, думал, думал, думал,
думал, думал, думал, думал... В это время ветер дунул, и я забыл, о чем я
думал. Так я и не знаю, откуда на улице взялся тигр.
--------
Философ!
1. Пишу Вам в ответ на Ваше письмо, которое Вы собираетесь написать мне
в ответ на мое письмо, которое я написал Вам.
2. Один скрипач купил себе магнит и понес его домой. По дороге на
скрипача напали хулиганы и сбили с него шапку. Ветер подхватил шапку и понес
ее по улице.
3. Скрипач положил магнит на землю и побежал за шапкой. Шапка попала в
лужу азотной кислоты и там истлела.
4. А хулиганы тем временем схватили магнит и скрылись.
5. Скрипач вернулся домой без пальто и шапки, потому что шапка истлела
в азотной кислоте, и скрипач, расстроенный потерей своей шапки, забыл пальто
в трамвае.
6. Кондуктор того трамвая отнес пальто на барахолку и там обменял на
сметатану, крупу и помидоры.
7. Тесть кондуктора объелся помидорами и умер. Труп тестя кондуктора
положили в покойницкую, но потом его перепутали и вместо тестя кондуктора
похоронили какую-то старушку.
8. На могиле старушки поставили белый столб с надписью: "Антон
Сергеевич Кондратьев".
9. Через одиннадцать лет этот столб источили черви, и он упал. А
кладбищенский сторож распилил этот столб на четыре части и сжег его в своей
плите. А жена кладбищенского сторожа на этом огне сварила суп из цветной
капусты.
10. Но когда суп был уже готов, со стены упала муха прямо в кастрюлю с
этим супом. Суп отдали нищему Тимофею.
11. Нищий Тимофей поел супа и рассказал нищему Николаю про доброту
кладбищенского сторожа.
12. На другой день нищий Николай пришел к кладбищенскому сторожу и стал
просить милостыню. Но кладбищенский сторож ничего не дал Николаю и прогнал
прочь.
13. Нищий Николай очень обозлился и поджег дом кладбищенского сторожа.
14. Огонь перекинулся с дома на церковь, и церковь сгорела.
15. Повелось длительное следствие, но причину пожара установить не
удалось.
16. На том месте, где была церковь, построили клуб и в день открытия
клуба устроили концерт, на котором выступал скрипач, который четырнадцать
лет назад потерял свое пальто.
17. А среди слушателей сидел сын одного из тех хулиганов, которые
четырнадцать лет тому назад сбили шапку с этого скрипача.
18. После концерта они поехали домой в одном трамвае. Но в трамвае,
который ехал за ними, вагоновожатым был тот самый кондуктор, который
когда-то продал пальто скрипача на барахолке.
19. И вот они едут поздно вечером по городу: впереди -- скрипач и сын
хулигана, а за ними вагоновожатый, бывший кондуктор.
20. Они едут и не знают, какая между ними связь, и не узнают до самой
смерти.
<14 сентября 1937>
--------
1.
Однажды я пришел в Госиздат и встретил в Госиздате Евгения Львовича
Шварца, который, как всегда, был одет плохо, но с претензией на что-то.
Увидя меня, Шварц начал острить, тоже, как всегда, неудачно.
Я острил значительно удачнее и скоро в умственном отношении положил