Хатсон Шон. Жертвы

   Терри уселась на диванчик и взглянула на широкую спину Джонсона. Она видела, как он, слегка повернувшись, взял со стола бокал и одним мощным глотком опорожнил его. Спросив, можно ли воспользоваться туалетом, он быстро прошел через гостиную, стараясь, чтобы она не заметила его эрекции.
   Войдя в ванную, щелкнул задвижкой и привалился спиной к двери, отрывисто дыша и еле сдерживая бушующее пламя в паху. Дрожащими пальцами расстегнул молнию на брюках, высвободил свой неистовый орган и одной рукой стал разминать крепкий ствол. Шагнув к унитазу, Джонсон опустился на колени перед фаянсовым чаном и уставился на сиденье. Свободной рукой прикоснулся к еще теплой, но быстро остывающей пластмассе.
   Рядом с его ладонью были видны два-три крошечных, сильно завитых волоска.
   Джонсон благоговейно собрал их, будто касался мантии из драгоценного шелка, и принялся заворачивать в носовой платок; темные завитки резко выделялись на фоне безукоризненно белой ткани. И в тот момент, когда он разглядывал волоски, он почувствовал, как первые капли густой жидкости упали с конца его члена. Сколь бы приятно ни было это ощущение, оно явилось для него неожиданностью, и он сделал над собой усилие, чтобы не произошло полного извержения под натиском его неуемной страсти. Кусочком туалетной бумаги он промокнул кончик члена и, снова затолкав в брюки еще крепкий ствол, сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем, наконец, спустил воду в туалете. Потом он сложил носовой платок и засунул его в карман.
   Джонсон ополоснул лицо холодной водой из умывальника и провел по нему ладонью, удаляя капли воды, после чего вытер руки о полотенце. Отодвинул задвижку на двери и вышел в гостиную.
   — Дай мне знать, если он снова позвонит, — сказал он, глядя на застывшую с кассетой в руке Терри. — Только не связывайся с полицией.
   Терри кивнула и вставила кассету в аппарат.
   Джонсон сообщил, что ему пора идти, и Терри почувствовала что-то вроде облегчения, встав с дивана, чтобы проводить его к выходу. Он опять заглянул ей в глаза, и опять взгляд его задержался на ее грудях. Потоптавшись, он вышел в прихожую.
   — Никому не говори об этом звонке, — повторил он. — Никому.
   Терри смотрела ему вслед, пока он не завернул за угол, к лифту. Через минуту она закрыла дверь, вернулась назад в гостиную и сразу же подошла к автоответчику, словно притягивавшему ее каким-то мощным магнитом. Возможно, Джонсон прав. Если убийца действительно попытается связаться с ней, у нее в руках окажется великолепный сюжет. Правда, не давал покоя этот голос. Она снова прокрутила ленту.
   «Полиция не знает».
   Терри вздрогнула от неожиданности: слова звучали подозрительно знакомо.
   Полной уверенности не было, но ей показалось, что она уже слышала этот голос.

Глава 31

   Миллер резко надавил на тормоз, его «гранада» заскользила юзом и остановилась, чуть не врезавшись в задний бампер стоящей впереди машины, но Миллера это словно бы ничуть не взволновало. Он выключил двигатель, откинулся на спинку сиденья, мельком взглянул на свое отражение в зеркале заднего вида.
   Волосы на голове взлохмачены, лицо осунулось и даже в ярком свете неоновой вывески над входом в близлежащий клуб казалось бледным. Темные круги под глазами расплылись, будто какой-то озорник разрисовал ему углем нижние веки. Почувствовав, что левый глаз слезится, он сильно потер его рукой. Ворча что-то себе под нос, Миллер выбрался из машины и запер ее.
   Эта поездка в центр Лондона прошла без приключений. Машин на дорогах было на редкость мало, и, к счастью, ему не встретился бдительный полицейский, который бы непременно зафиксировал, что он то и дело превышал скорость на пять — десять миль в час. Хорошо, думал Миллер, что его ни разу не остановили, иначе бы почувствовали запах виски. Он был пьян и знал это. Ну и что? Это не мешало ему идти не шатаясь, говорить членораздельно. Даже вести машину. Если бы он перебрал лишнего, все было бы иначе. Он взглянул на часы. Почти 10.30 вечера. Лондонский район Сохо был весь залит неоновым светом. Просто калейдоскоп красок и звуков.
   В клубе гремела музыка, то тут, то там слышались крики, из бара, расположенного на другой стороне улицы, доносился смех. Мужчины и женщины парами и поодиночке проходили мимо, некоторые лишь скользили взглядом по афише с программой вечера, другие изъявляли желание стать его участниками. Многие торопились по делам.
   У входа в клуб Миллер миновал швейцара, занятого своим подбородком. Удостоив специалиста по киноэффектам беглого взгляда, швейцар все свое внимание сосредоточил на прыще, который он старательно выдавливал своими толстыми пальцами. Миллер раздвинул пластиковые полоски, служившие шторой, и вошел в клуб.
   Внутри царил полумрак, посетители жались по углам, будто опасаясь даже того тусклого света, который едва освещал помещение. Над баром горела зеленая лампа, создавалось впечатление, что стойка бара покрыта плесенью. Но было в клубе и одно ярко освещенное пятно — сцена. Миллер, опершись на спинку какого-то стула, чтобы удержать равновесие, уставился на нее.
   Сцена представляла собой квадратный постамент со сторонами метра в три с половиной. На ней медленно танцевали две девушки, двигаясь с элегантностью пьяниц. Хореография оставляла желать лучшего, размышлял Миллер, наблюдая, как танцовщицы неуклюже кружились по сцене. Одна из них была одета в черную, плотно облегающую баску, едва прикрывавшую ее полные груди. На ногах высокие, до бедер сапоги. Больше на ней ничего не было.
   Миллер смотрел, как ее партнерша, темнокожая девушка с коротко стриженными волосами и мускулистой фигурой, потряхивая плечами, быстро выбралась из накинутого на голое тело балахона. Девушки поцеловались, и тотчас же сцена озарилась красным светом, контраст в цвете их кожи стал неразличим. Красный свет сменился голубым, потом зеленым. Сполохи всех цветов радуги поочередно выхватывали сцену из темноты, в динамиках затрещало, послышался гитарный перебор и неуместно громкий голос певца. Аккомпанемент совершенно не соответствовал разыгравшемуся на сцене действу.
   К тому времени как Миллер доплелся до стойки бара, чернокожая девушка успела встать на колени перед своей партнершей и страстно прижимала губы и язык к ее влагалищу.
   «Дрожь, охватывающая в темноте ночи, страсть, пронизывающая насквозь...» — гремело из динамиков. Миллер криво усмехнулся, чем привлек к себе внимание бармена с непроницаемым лицом. Миллер заказал большую порцию виски.
   Сидя за стойкой и потягивая виски, Миллер пригляделся: вид завсегдатаев этого заведения говорил о том, что они использовали его как пристанище. Один посетитель спал, привалившись к стойке и уронив голову в лужу пролитого пива. При каждом его выдохе жидкость пузырилась.
   За столиком справа от него сидели трое мужчин лет за сорок. Они восхищенно смотрели на сцену, где обнаженные девушки, извиваясь всем телом, вставляли друг в друга различные приспособления и вибраторы. Музыка, казалось, гремела теперь еще сильнее, ее крещендо соразмерялось с все нарастающим возбуждением исполнительниц. Они либо играли роль, либо на самом деле были очень близкими подругами, Миллер никак не мог этого понять.
   В другом углу клуба, едва различимая при тусклом освещении, страстно целовалась парочка; Миллер заметил, что рука мужчины верно и надежно спрятана под короткой юбочкой его спутницы. Он видел, как женщина заерзала на стуле, когда пальцы мужчины проникли между ее ног.
   Неподалеку от них сидел одинокий мужчина, и его внимание раздваивалось между тем, что происходит на сцене, и тем, что творится в двух шагах от него. Миллеру было видно, как к его столу приблизилась какая-то девица и села на стул рядом с этим соглядатаем. Миллер следил, как она с улыбкой положила свою ладонь на ногу мужчины, но тот, казалось, сторонился ее. Улыбка девицы поблекла, но через некоторое время она снова настойчиво повторила свое действие. Не дождавшись ответной реакции, девица встала и, пошатываясь, поплелась на своих каблуках сантиметров в восемь высоты по направлению к бару. По направлению к Миллеру.
   Она присела на высокий табурет рядом с ним и улыбнулась натренированной улыбкой.
   — Меня зовут Пенни, — сообщила девица, взбивая обеими руками волосы с химической завивкой. — Раньше я вас здесь не встречала.
   Миллер уловил в ее речи легкий уэльсский акцент, хотя разобрать что-либо в грохоте музыки было трудно.
   — Значит, мы оба были лишены такого удовольствия, не правда ли? — буркнул он. Затем, допив то, что еще оставалось в его бокале, снова заказал себе виски.
   Девушка минуту настороженно разглядывала его, затем хорошо отработанная улыбка вновь заиграла на ее губах, в уголке которых красовалась какая-то болячка. Ей было, по оценке Миллера, лет под двадцать. На лице — толстый слой макияжа. Однако даже пудра не могла скрыть веснушки на ее щеках. Накладные ресницы закручивались вверх, как лапки хищных пауков. Она привычно лизнула болячку в углу губ и снова заговорила:
   — Не хотите купить мне чего-нибудь выпить?
   Миллер мельком взглянул на ее призрачное в зеленоватом свете лицо. Глаза блестели на нем как у плотоядного животного.
   — Купишь сама, — бросил он.
   — Если здесь вам кажется слишком шумно, вы всегда можете зайти ко мне на квартиру, — предложила Пенни. — Тут недалеко.
   — Значит, ты хочешь, чтобы я купил больше, чем выпивку, да?
   — Дело ваше, — сказала Пенни, подняв одну бровь и улыбнувшись. Этот жест показался еще более отталкивающим своей притворностью. Девица снова облизала болячку, и Миллеру почудилось, будто даже эта болячка подмигнула ему.
   Специалист по киноэффектам придвинулся поближе, и Пенни расплылась в улыбке.
   — Знаешь, чего бы мне действительно хотелось? — спросил он, стараясь перекричать громоподобный рок.
   Пенни посмотрела на него с надеждой.
   — Поищи-ка ты лучше другого простофилю. А меня оставь в покое, поняла?
   Она нахмурилась, как будто не сразу поняла, о чем это он, затем соскользнула со своего табурета и, покачиваясь, отошла, на прощанье смерив его презрительным взглядом из-под сощуренных век. Миллер видел, как она бросилась к лысеющему мужчине в кожаной куртке, который только что вошел в клуб. В следующее мгновение Пенни уже сидела у него на коленях, Миллер покачал головой и допил свой бокал.

* * *

   Тридцать шесть минут первого ночи.
   Миллер отодвинул от себя бокал и сполз с табурета, на секунду ухватившись за него, чтобы не потерять равновесие. Но, сделав несколько шагов, почувствовал, что это не составляет большого труда, походка его на удивление легка, если учесть то количество алкоголя, которое он влил в себя за последние сорок пять минут.
   Направляясь к выходу, Миллер бросил взгляд на сцену: две новые девушки сменили предыдущих. Обе были одеты в халаты медсестер, причем одна из них лежала на обшарпанной кожаной кушетке, а другая норовила засунуть ей во влагалище стетоскоп.
   «Доктор, доктор», — завывал трескучий динамик.
   Уже у дверей Миллер заметил, как Пенни игриво резвилась на коленях своего клиента. Мужчина сильно потел, его лицо находилось лишь в нескольких сантиметрах от ее грудей. Время от времени он касался соблазнительных выпуклостей, за что неизменно получал легкий шлепок от девицы. Сопровождаемый ее победоносным взглядом, Миллер вышел из клуба. Усмехнулся про себя: спору нет, Пенни преуспела в первой части своей задачи. Но удовольствие будет кратковременным, как только она доведет дело до конца. Хищница крепко держала свою добычу.
   На улице в ноздри ему, как вонючий кулак, ударил резкий запах блевотины, разлитой в водостоке, смешанный с привычным запахом выхлопных газов. Рядом с его машиной двое пытались поднять на ноги своего компаньона, из которого то и дело извергался фонтан, падавший на сточную решетку, уже и без того забитую нечистотами. Все трое были в стельку пьяны.
   Миллер достал из кармана ключи от машины, открыл дверцу и уселся за руль. Вставил ключ в зажигание, но машину не завел. Вместо этого он потянулся и вытащил что-то из отсека для перчаток.
   Убедившись, что фотоаппарат заряжен, Миллер поднес его к правому глазу и, прищурившись, посмотрел в видоискатель, наводя его на пьяную троицу.
   Щелк.
   Миллер отметил про себя, что с гораздо большим удовольствием снимает живую жизнь, чем разложившиеся, вздувшиеся или расчлененные трупы, которые являлись объектами его работы на протяжении стольких лет. Он увидел, как из клуба выходили двое мужчин.
   Щелк.
   Какая-то женщина остановилась у дверей клуба и заговорила со швейцаром.
   Щелк.
   Миллер медленно втянул носом воздух: в машине разило перегаром от выпитого им спиртного. Он сделал еще несколько снимков из жизни низов общества, которая расцветала пышным цветом с наступлением темноты. Лондон — город переменчивых настроений — был заселен двумя типами людей. Теми, кто зарабатывал себе на жизнь в дневные часы, и теми, чья активность проявлялась ближе к ночи. Сейчас было время последних.
   Миллер почувствовал странную близость к тем, кому милее темное время суток. Темнота — а с годами он все больше убеждался в этом — влекла его. Тьма разума и души.
   Он поднял голову и увидел Пенни, выходящую из клуба. Следом за ней плелся ее клиент.
   Щелк.
   Миллер, сфотографировав Пенни еще раз, проводил парочку взглядом, пока они не скрылись за углом.
   Миллер сильно зажмурился, стараясь очистить свою память, равно как и зрение от полученных впечатлений. Провел рукой сверху вниз по лицу, положил фотоаппарат на сиденье рядом с собой и завел двигатель. Его «гранада» ожила, и Миллер стал крутить руль, выводя машину на дорогу. Доехав до угла, он огляделся по сторонам и вдруг заметил, что Пенни и ее клиент входят в парадное трехэтажного дома. Миллер обратил внимание на то, что несколько окон в доме были освещены. Каждая комната, подумал он, превращена здесь, по-видимому, в своего рода спальню. Проезжая мимо здания, Миллер замедлил скорость, разглядывая его и размышляя, какая из комнат может принадлежать Пенни.
   Часы на приборном щитке высвечивали один час девять минут ночи.

Глава 32

   Краска отставала от стен, как короста. Огромные желтые лохмотья, которые, Пенни знала, надо как-то прикрыть.
   Квартира всегда была сырой, и теперь на бордюре и вокруг трещин в потолке стали проступать темные подтеки. Подобно гангрене на открытой ране, сырость, казалось, коварно проникла в каждую щелочку. Пенни сама отремонтировала свое жилье сразу же, как только въехала сюда два года назад. До этого в Уэппинге она снимала угол с двумя другими девушками. Одна из них и уговорила ее пойти на панель. Поначалу Пенни эта идея не очень понравилась, но, когда она поняла, сколько денег это сулит, перспектива проводить долгие часы в обществе незнакомых мужчин, которые будут тебя лапать и трепать, перестала казаться ей столь отталкивающей. За эти годы чего она только не повидала, но никогда дело не доходило до насилия. Был, правда, один извращенец, который велел ей хлестать себя по заднице, но, когда она лишь рассмеялась в ответ, отказался платить. Ублюдок. В то время ей было шестнадцать лет.
   Теперь, будучи на три года старше и умнее, она чувствовала, что может справиться со всем.
   Сегодняшний ее клиент был легкой добычей. Он было заикнулся о наркотиках, но Пенни отказалась. Раньше она бы согласилась, но теперь, когда вокруг столько всякой заразы вроде СПИДа, она, как и многие другие девушки, которых она знала, не шла на это. Даже при обычном траханье она настаивала, чтобы клиент надевал презерватив. Некоторые, правда, работали и без него, но Пенни не собиралась рисковать больше, чем требовалось.
   Она легко удовлетворила своего клиента. К тому времени, как она сняла с него трусы, он уже был настолько на взводе, что разгрузился тотчас же, стоило ей опуститься на колени между его ног. Как только ее длинные, обесцвеченные химией волосы пощекотали конец его члена, он неожиданно выпустил обильную струю в ее великолепие на голове.
   Теперь, стоя над раковиной и ожидая, когда она наполнится водой, чтобы поскорее смыть с волос засохшую сперму, Пенни улыбалась про себя. Пощупав кончиками пальцев температуру воды, она достала с полки шампунь. Затем включила переносной радиоприемник, висевший на стене и, наклонившись над раковиной, зачерпнула воды пластмассовым ковшом. И стала подпевать мелодии, доносившейся из радиоприемника.

* * *

   Для тех, кто знает, как это делается, откинуть замочную защелку — задача нехитрая, особенно, если замок старый и требует замены.
   Для человека, стоявшего за дверью квартиры Пенни Стил, это оказалось проще простого.
   Дверь приоткрылась, незваный гость проскользнул внутрь и поспешно закрыл ее снова.
   Из ванной комнаты доносились музыка и плеск воды. И беззаботное пение.
   Гость на минуту замер у входной двери, прислушался, затем медленно вошел в квартиру, ни на миг не спуская глаз с двери ванной комнаты. Человек двигался крадучись, беззвучно. Со знанием дела.
   Проскользнув в крохотную кухню, он протиснулся мимо грязной плиты с забытой на ней немытой кастрюлей. Мимо треснутой раковины — к шкафам.
   Внутри был целый набор ножей.

* * *

   Пенни тщательно намочила волосы, вылила на них шампунь, продолжая весело подпевать радиоприемнику. Внезапно звук стал затухать, она тоже замолчала. Должно быть, сели батарейки, решила она, и раздраженно встряхнула радиоприемник. Он прохрипел, на мгновение ожил, затем так же быстро заглох.
   Скрипнула половица.
   Пенни попыталась стереть пальцами пену с глаз, но от этого они еще больше защипали, и ей пришлось потянуться за полотенцем. С мокрыми волосами, с которых капала вода, она стояла у раковины и прислушивалась.
   Неожиданно радиоприемник снова заработал, разразившись громкой музыкой. Некоторое время она посматривала то на него, то на дверь, потом опять наклонилась над раковиной.
   Громкая музыка и плеск воды заглушали все остальные шумы.
   Даже звук шагов за дверью ванной комнаты.

* * *

   Человек остановился и заглянул в щелку.
   Убедившись, что его приближение из-за включенного на полную мощность радиоприемника осталось незамеченным, он одной рукой потихоньку приоткрыл дверь.
   На Пенни Стил был тонкий хлопчатобумажный халат, протертый на локтях. Голову она низко склонила над раковиной, как будто молилась, пальцы медленно и тщательно перебирали волосы, втирая шампунь в каждую прядь.
   С порога ванной незваный гость наблюдал за ней, в каждой руке у него было зажато по ножу.
   Пенни протянула руку за ковшом, чтобы смыть шампунь с волос.
   Радиоприемник издал громкий хрип. Словно предупреждение.
   В это мгновение человек рванул дверь.
   Заскрипели петли, дверь с грохотом ударилась о стену. Пенни подняла голову, номыло снова полезло в глаза, на мгновение ослепив ее. Все, что она успела увидеть, прежде чем убийца набросился на нее, была его темная фигура.
   В воздухе грозно блеснул нож, Пенни порывалась закричать, но ужас и испуг сковали ее, и из открытого рта вырвался лишь сдавленный хрип.
   Пенни хотела протереть глаза, чтобы разглядеть нападавшего и хотя бы попытаться защититься. Она замотала головой; мокрые волосы разметались по плечам мертвыми змейками. Нападавший неожиданно вонзил в нее нож.
   Удар был нанесен с такой страшной силой, что нож вошел в тело на все двадцать сантиметров своего лезвия.
   Защищаясь от удара, проститутка непроизвольно прикрылась рукой, лезвие с маху отсекло ей указательный палец выше сгиба и, пронзив ладонь, застряло в теле. Кровь хлестнула из рубленой раны, и палец, отвалившись, упал на пол.
   Второй нож вошел ей в живот слева от пупка. От внезапного удара, похожего на удар стального кулака, Пенни согнулась и чуть не потеряла сознание. Острая боль пронзила низ живота, она явственно ощущала холод металла, раздиравшего ее кишки.
   Убийца навалился на нее всем телом. Пенни не удержалась и рухнула на пол.
   Нож, не задев ее вытянутой руки, вновь вонзился ей в плечо, совсем рядом с шеей. Белый, весь испещренный трещинами кафель на стене покрылся брызгами крови.
   Ослепленная попавшим в глаза шампунем, Пенни громко стонала, потеряв всякую надежду освободиться от вероломно вторгшегося к ней незнакомца. Сопротивляться бесполезно. Оба ножа опустились на нее одновременно. Меньший из них пропорол ее левую грудь и рассек сосок. Второй, более длинный нож, царапнув кость, вонзился в легкое. Послышался звук, напоминающий звук быстро спускающегося колеса, и через зияющее отверстие вырвалась струя дурно пахнущего воздуха.
   Пенни попыталась вздохнуть, но это усилие причинило ей безумную боль. Сквозь рану в легком со свистом выходил воздух, и она стала яростно хватать воздух ртом, дабы вновь наполнить свои легкие и ослабить стремительно нараставшее давление в голове. Вздохнуть полной грудью не удавалось, и она беспомощно замахала руками, ощущая боль и ужас от сознания того, что это конец. Кровь пошла у нее ртом, от ее тошнотворного привкуса Пенни мутило, а нападавший продолжал безжалостно наносить удары.
   Собрав в отчаянии последние силы, Пенни попыталась приподняться и вырвать из его рук ножи.
   Но только лишний раз убедилась, что противостоять такому грозному противнику бессмысленно. Убийца легко уклонился от безнадежно вскинутых рук Пенни и с ухмылкой наблюдал, как она снова плюхнулась вниз лицом на залитый кровью пол в ванной. Пенни задыхалась, чувствуя, как кровь истекает из нее сквозь порезы и разрывы, обезобразившие ее тело. Глаза ее налились слезами, страх, казалось, парализовал ее, но, превозмогая боль, она все же шевельнула ногами и поползла. Судорожно хватая воздух открытым ртом, забывая о мучительной боли, которую доставляло ей каждое движение, Пенни все дальше отползала от ванной. Силясь закричать, она поперхнулась, и из горла хлынула рвота, смешиваясь с потоком крови.
   Убийца безмолвно наблюдал за корчами девицы, прислушиваясь к ее хрипам. Когда Пенни поползла, он неторопливо, чуть ли не с умилением двинулся следом, низко склонившись над ней, — так отец сопровождает своего ребенка, который учится делать первые шаги.
   Однако скоро его терпение лопнуло, он нагнулся, схватил Пенни за лодыжки и, оттащив ее назад в ванную, перевернул на спину. В положение, к которому она привыкла.
   Убийца опустился на колени между ее раздвинутых ног, как будто молясь на святыню.
   Затем ножи снова вонзились в ее тело.
   И снова.
   И снова.

Часть вторая

   Ты предлагаешь мне больное воображение.
   Я хочу проникнуть в твой разум.

Иудейский священник

   Безумие не обязательно означает полный срыв. Оно может означать также и прорыв. Это — потенциальное освобождение и обновление, равно как и порабощение и экзистенциальная смерть.
   Р.Д. Лэнг

Глава 33

   Миллер не мог взять в толк, как он добрался до дома. Сидя на кухне и неотрывно глядя на чайник, ожидая, когда он закипит, Миллер не переставал удивляться, как ему удалось преодолеть ночью двадцать с лишним километров от Сохо до своего квартала. Кроме того, хотелось бы знать, кто сунул ему под череп пневматический бур, который теперь неотвязно сверлит его мозг.
   Он с силой сдавил кулаками виски, как будто это могло заглушить гул в голове. Проглотил, не запивая, две таблетки аспирина, поморщившись от горечи, когда одна из таблеток на какое-то время застряла в горле.
   Чайник закипел. Миллер встал, чтобы приготовить себе кофе. Руки дрожали, кофе расплескался на плите, но, словно не заметив этого, он лишь обтер дно чашки и снова сел. Небольшими глотками отпивая горячий кофе, он все же обжег язык и скривился. Выругавшись про себя, тяжело вздохнул. Часы показывали начало восьмого. Три-четыре птички щебетали на дереве за его окном, и эта их ранняя утренняя спевка действовала на нервы. Миллер закрыл глаза и снова отпил кофе. Чем лучше всего заняться, когда тебя отстраняют от работы? — спрашивал он себя. Всю ночь пьянствовать? Очень забавно. Сейчас было не время для шуток, даже над самим собой. Что же такое предпринять, чтобы унять этот гул в голове? Долго так продолжаться не может: или череп расколется, или он сойдет с ума.
   Такого с ним не случалось уже многие годы. Он был настолько пьян, что не помнил, ни в котором часу вернулся, ни как вообще очутился дома. Какой инстинкт вел его и почему его «гранада» не врезалась в какое-нибудь дерево у дороги? Полный провал в памяти. Лишь какие-то отрывочные воспоминания о том, как вечером он выпил две бутылки хейг-виски и поехал в Сохо. Дальше — туман.
   Казалось, будто его разум как экран компьютера, с которого шельмец стер все, что случилось этой ночью.
   Фотоаппарат лежал на столе; специалист по киноэффектам взглянул на него — футляр был открыт. Циклопический глаз объектива слепо уставился на Миллера, отразив его перекошенное лицо. Картина была омерзительна. Миллер содрогнулся, встал из-за стола и взял в руки свой «Никон», отметив, что пленка полностью отснята. Где бы он ни куролесил этой ночью, размышлял он, у него осталось, по крайней мере, что-то вроде фотозаписи его похождений. Может, стоит лишь проявить пленку, и все события прошедшей ночи предстанут перед ним как на ладони? Он вспомнит, где был и что делал. Возможно, это избавит его и от мучительной тяжести в голове.