Хатсон Шон. Жертвы

   Он услышал другие слова, многие он не понимал, потом кто-то закатал ему правый рукав свитера, обнажая то место на руке, где пульсировала вена. Инстинктивно он повернулся вправо, злясь на то, что не видит и не понимает, что собираются с ним делать эти люди. Желая увидеть их.
   Миллер застонал, почувствовав, как протыкает кожу игла, и весь напрягся, когда игла вонзилась в руку, на мгновение замерла и потом тихонько выскользнула.
   — Лежите спокойно...
   — ...готовьте его...
   — ...надо торопиться...
   Поток незримых слов.
   Каталка снова двинулась, и он откинулся на подушку. Глаза все еще горели, как в огне, но боль постепенно начала угасать. Голоса удалялись. Звуки отдавались в голове гулким эхом. Он куда-то поплыл, но еще продолжал сопротивляться, крепко закрывая свои невидящие глаза, стискивая разорванные веки. Но даже вернувшаяся боль не могла удержать его — он все быстрее скользил к беспамятству. Миллер понимал — этот бой ему не выиграть, но до последней минуты не позволял себе сдаваться. Вскоре темнота, накрывшая его глаза, накрыла и его сознание.

* * *

   — Левый глаз, по-видимому, поврежден более серьезно, — сказал доктор Джордж Кук, склонившись к лицу Миллера.
   Помимо слабого дыхания специалиста по эффектам, на которого уже подействовал наркоз, да негромких команд хирурга, в операционной слышался равномерный звук работающего осциллоскопа. Время от времени анестезиолог Грег Винцент взглядывал на аппарат, но делал он это скорее по выработавшейся привычке, а не потому, что состояние больного внушало беспокойство. Миллер был в надежных руках.
   Кук взял скальпель со стоящей рядом тележки и искусным движением ввел его под верхнее веко левого глаза Миллера, еще больше обнажив обгоревшее глазное яблоко. Опытный хирург, он осторожно промокнул слизь, вытекшую из глаза при осмотре. Миниатюрные зажимы придерживали веки пациента, чтобы доктор и его ассистенты могли беспрепятственно исследовать повреждения.
   — Похоже, ни сетчатка, ни зрительный нерв не задеты, — констатировал Кук. — Но хрусталик левого глаза полностью разрушен, — вздохнув, добавил он. — Думаю, у нас нет выбора. Либо мы удалим остатки роговицы и хрусталик, либо он потеряет весь глаз.
   — А что с правым глазом? — поинтересовался доктор Саймон Томпсон.
   Кук принялся осматривать правый глаз, удалив вначале кончиком скальпеля небольшой кусочек чего-то черного из-под нижнего века. Кожа вокруг глаза в нескольких местах обгорела, но само яблоко казалось неповрежденным. Хирург отрицательно покачал головой и переключил внимание на левый глаз.
   — Буду удалять роговицу и хрусталик, — повторил Кук.
   Приняв решение и манипулируя скальпелем с невероятной для такого грузного мужчины изящностью, он осторожно прикоснулся им к растерзанному глазу. Легким подсекающим движением срезал небольшой участок роговицы и, подцепив лезвием, удалил ее. Медсестра подставила металлическое блюдце, хирург опустил в него этот почти прозрачный кусочек ткани и продолжил операцию. Теперь он сделал надрез поглубже, не обращая внимания на появление водянистой капельки крови и жидкости, выступившей на поверхности. Круговым движением скальпеля хирург извлек остатки хрусталика, погруженного в стекловидное тело, и также положил их на блюдце.
   Они походили на мелкие кусочки окровавленной липкой ленты.
   — Связки и круговая мышца сильно обожжены, — объяснял Кук свои действия, срезая небольшой кусочек ткани из-под нижнего века и отправляя его за роговицей и хрусталиком на металлическое блюдце.
   Его отточенные движения сопровождались монотонным стуком осциллоскопа.
   Как будто снимая шелуху с луковицы, Кук отделял кусочки прозрачной ткани и извлекал их из глаза с помощью скальпеля и щипчиков. Когда последний кусочек омертвевшей ткани был удален, он отложил скальпель и стал зашивать небольшое отверстие, образовавшееся после удаления хрусталика.
   — Он будет слепым на этот глаз, сэр? — спросила стоявшая рядом медсестра.
   Кук сделал долгий выдох, отчего маска на его лице затрепетала.
   — Возможно, — сказал он задумчиво. — Однако у него есть шанс.
   Доктор Томпсон бросил на хирурга недоверчивый взгляд, слегка приподняв одну бровь.
   Кук заметил реакцию коллеги, но ничего не сказал. Только взглянул на него поверх маски.
   Осциллоскоп продолжал свой размеренный аккомпанемент.

Глава 6

   Миллер долго не мог понять, спит он или нет.
   Он попытался сесть, но почувствовал, что это ему не под силу. Тяжело дыша, опустил голову на подушку. Было еще темно. Вокруг царило безмолвие: ни разговоры, ни возгласы, которыми поначалу встретила его больница, не достигали теперь его слуха. Может быть, на дворе ночь? Возможно, этим объяснялась темнота. Возможно.
   Он открыл глаза.
   Ничего не видно.
   Миллер поднес руку к глазам — они снова были, накрыты ватными тампонами. Коснулся пластыря, которым их приклеили, пощупал тампоны кончиками пальцев, как это делают слепые, водя пальцами по странице со шрифтом Брайля.
   Слепой!
   Ты — слепой, говорил он себе. Привыкай узнавать предметы на ощупь, потому что увидеть ты их больше никогда не сможешь. От этой мысли захотелось плакать. Миллер сжал руками виски.
   — Мистер Миллер.
   Он вздрогнул.
   — Кто здесь? — пробормотал больной, делая неуклюжую попытку сесть и инстинктивно повернув голову, даже осознавая, что не увидит того, кто его позвал. Спина и ноги сразу одеревенели, и он со стоном повалился навзничь.
   — Как вы себя чувствуете? — спросил голос. Мягкий женский голос с легкой ирландской картавостью.
   Он пожал плечами.
   — Вы были без сознания шесть часов, — сказал голос.
   — Где я? — поинтересовался Миллер.
   — В больничной палате, — последовал ответ.
   — А кто вы? Прошу прощения, но моя слепота создает некоторые неудобства, — с раздражением сказал Миллер.
   — Я — сестра Бреннан.
   — Полагалось бы сказать: рад вас видеть, но, как вы, вероятно, догадываетесь, в данной ситуации это было бы неуместно. — Миллер поднял руки к перевязанным глазам и глубоко вздохнул. — Боже мой, — пробормотал он. — Простите великодушно...
   — Не стоит извиняться, — успокоила сестра, и Миллер услышал, что она подошла к постели. Потом он почувствовал, как ее рука скользнула ему под спину и помогла приподняться. Сестра поправила подушки и бережно усадила его в них. Миллер услышал стук столовых приборов, и до его ноздрей донесся запах пищи.
   — С большим удовольствием я бы чего-нибудь выпил, — заметил он.
   Сестра взяла его руку, вложила в нее вилку и стала помогать ему подносить пищу ко рту. Миллер поморщился.
   — Ко всему прочему, я еще и не могу видеть того, что ем, — ухмыльнулся он.
   Проглотив еще два-три куска, он решительным жестом дат понять, что обед закончен.
   — Вам надо поесть, мистер Миллер, — сказала сестра Бреннан.
   — Что-то нет аппетита, — холодно ответил он. — Видите ли, меня почему-то волнует совсем другое. Например, останусь ли я слепым на всю жизнь?
   — Я этого не знаю, мистер Миллер.
   — А могу я поговорить с кем-нибудь, кто это знает? — поинтересовался он.
   Внезапно повисшую в палате тишину нарушил стук в дверь. И снова Миллер инстинктивно обернулся на звук, понимая, что вошел еще кто-то.
   — Пока все, сестра, — услышал Миллер, уловив в голосе начальственные нотки. Сестра Бреннан вышла из палаты, прикрыв за собой дверь.
   После минутного молчания вошедший заговорил.
   — Не буду спрашивать, мистер Миллер, как вы себя чувствуете. — Джордж Кук поднял историю болезни, лежавшую в ногах у больного, и пробежал ее глазами. — Я могу себе это представить.
   — Нет ничего проще. Надо только зажмуриться, — с издевкой отозвался Миллер.
   Кук представился и, сделав несколько шагов, выглянул в окно: небо было затянуто грозовыми тучами. Там, в вышине, скрытой от взора, летел самолет, и его рокот был чем-то сродни раскатам грома.
   — Не часто попадают к нам знаменитости, — сказал хирург. — Особенно из мира кино. Вы специалист по киноэффектам?
   Миллер кивнул.
   — На этот раз они оказались роковыми, — сказал он устало.
   Кук посмотрел на своего пациента, лежавшего с вытянутыми вдоль туловища руками.
   — Мне суждено всю оставшуюся жизнь быть слепым? — спросил Миллер, сдерживаясь, чтобы не закричать.
   — Трудно сказать. Повреждения, особенно левого глаза, очень сильные. Последствия, по крайней мере, пока предугадать невозможно.
   — Ну а теоретически?
   — Вероятно, да, — тихо проговорил Кук. — Однако это еще не точно. Вообще-то есть одна возможность вернуть вам зрение.
   Миллер приподнялся в постели, повернув голову на голос хирурга.
   — Какая? — оживился он, в голосе его зазвучала надежда.
   — Я хотел сказать — можно попытаться, мистер Миллер. Зрение в правом глазу может постепенно восстановиться до нормы без хирургического вмешательства, но левый спасти было уже нельзя — вас поздно к нам доставили.
   — Объясните, что вы имели в виду, когда говорили, что можете вернуть мне зрение? — не унимался Миллер.
   — Пересадку, — сказал хирург. — У нас в больнице уже проводились подобные операции, многие из них — успешно. — Он повернулся к окну, услышав, как первые капли дождя забарабанили по стеклу.
   — А что, донор уже есть? — спросил Миллер, невольно прикоснувшись к своему левому глазу.
   Некоторое время Кук колебался.
   — Да, — сказал он тихо.
   — Когда вы сможете сделать операцию? — поинтересовался Миллер.
   — Самое ранее — через неделю...
   Миллер перебил его:
   — Через неделю? Почему так долго? Если есть донор, почему нельзя сделать операцию немедленно?
   — Это не так просто, как заменить перегоревшую лампочку, мистер Миллер, — ответил хирург. — Потребуется провести ряд исследований: на совместимость тканей, на группу крови. Это сложный процесс.
   Последовало долгое молчание, наконец хирург сказал:
   — Кроме того, никто не может гарантировать, что нас ждет стопроцентный успех. — Все может случиться. Я просто предлагаю вариант.
   Миллер кивнул.
   — Понимаю. Но я готов пойти на риск.
   Кук вдруг заторопился.
   — Доктор Кук, — окликнул его Миллер уже у двери. — Спасибо.
   — Благодарить будете, когда операция закончится, — бросил хирург на ходу.
   Миллер улегся, зарывшись поглубже в подушки, руки тряслись, когда он захотел вытереть пот со лба. Кук, по крайней мере, предложил ему соломинку, за которую можно удержаться. Слабую надежду. Если бы Миллер был верующим, он бы горячо помолился. Но он лишь погладил себя по животу и стал думать, как бы разжиться спиртным.

* * *

   — Джордж, можно тебя на два слова?
   Кук обернулся и увидел идущего к нему по коридору доктора Саймона Томпсона.
   — Что-нибудь серьезное? — спросил хирург.
   Томпсон кивнул и зашагал по коридору рядом с Куком. Войдя в кабинет, хирург запер дверь.
   — Ты говорил с Миллером, — начал Томпсон. — Что он думает о возможной трансплантации?
   — Он согласен. Настаивает, чтобы мы произвели ее как можно скорее. Я объяснил, что нужны кое-какие анализы, ко Миллер просит, чтобы мы не затягивали.
   Томпсон недоверчиво взглянул на Кука.
   — Не понимаю, что тебя так смущает, Саймон? — развел руками Кук. — Мы нашли подходящего донора, у нас есть возможность вернуть Миллеру зрение...
   — Ты знаешь мои возражения, — отрезал Томпсон. — Как он реагировал, когда ты сказал, кто донор?
   — Я ему этого не говорил.
   — Почему? — удивился Томпсон.
   — А какая разница? Органы содержатся в абсолютном порядке, и так ли уж важно, кому они принадлежат? Миллера интересует одно — вернуть себе зрение, а нашей единственной заботой должна стать скрупулезная подготовка к операции.
   — Он имеет право знать, — настаивал Томпсон.
   — Ты полагаешь, это может изменить его решение? Думаешь, он захочет остаться слепым, когда ему представляется шанс прозреть? — выпалил Кук.
   Томпсон сердито посмотрел на коллегу.
   — Пациент не должен знать о доноре, — напомнил хирург. — Тебе должно быть известно это непреложное правило при трансплантации органов в случаях, связанных с пересадками.
   — Я считаю, данный случай — исключение, — убеждал Томпсон. — По-моему, Миллер имеет право знать, что ему пересаживается глаз убийцы.

Глава 7

   Миллер не знал, сколько времени он проспал.
   Он поднял руки к лицу, намереваясь протереть глаза, но, стоило кончикам пальцев прикоснуться к марле, вспомнил: и этого простого удовольствия он лишен.
   Миллер мысленно выругался, почувствовав себя чертовски беспомощным, не способным даже выяснить, который теперь час. На тумбочке у кровати громко тикали часы. Миллер протянул руку, словно, прикоснувшись к часам, он мог узнать то, что его интересовало.
   Рука скользнула по графину с водой, и он успел нащупать на его горлышке что-то наподобие перевернутого стакана.
   От неловкого движения стакан упал на пол и разбился.
   — Черт, — прошипел Миллер, откидываясь на подушки. Через мгновение дверь в палату открылась, и он услышал торопливо приближающиеся шаги.
   — Что случилось, мистер Миллер? — спросила медсестра, посмотрев сначала на специалиста по киноэффектам, потом на осколки стекла у кровати.
   — Кто знал, что здесь стоит этот чертов графин? Извините. Хотелось узнать, который час, потянулся к часам и...
   Он замялся, осознав всю несуразицу сказанного.
   — Хорошо хоть не порезались, — сказала сестра, собирая с пола осколки разбитого стекла. Пообещав пригласить санитара, который вымоет пол и наведет порядок, она решила принести ему свежей воды.
   — Плесните в нее немного скотча, пожалуйста, — пробормотал Миллер, когда сестра выходила из палаты. Потом он услышал шаги, мужской голос рядом с его постелью и шлепки мокрой тряпки по полу.
   Санитар взглянул на человека с забинтованным лицом.
   — Я слышал, вы работали в кино, — робко проговорил санитар.
   — В некотором роде, — сказал Миллер.
   — Вы — актер?
   — Нет, моя специальность — эффекты.
   Санитар отжал с тряпки воду в ведро и продолжал работу.
   — А какие эффекты? — поинтересовался санитар.
   — Обезглавливания, расчленения, стрельба, — неохотно ответил Миллер. — Обычные виды семейного развлечения.
   Санитар не уловил ноты сарказма в голосе специалиста по эффектам.
   — Я недавно читал одну книгу, так там было описано, как одному типу засунули голову в мясорубку. Вот бы, наверное, в фильме это вышло здорово, да? — причмокнул он языком.
   — Потрясающе, — согласился Миллер, и по тону его было ясно, что он не готов поддерживать беседу.
   Санитар закончил работу, вежливо попрощался и вышел.
   В наступившем безмолвии снова громко тикали часы. Миллер улыбнулся. Голова в мясорубке, подумал он. Что ж, наверное, это было бы оригинально. Почти так же оригинально, как ослепить себя пиротехническими патронами собственного изготовления. Он перестал улыбаться и злобно втянул в себя воздух. При других обстоятельствах ирония происшедшего могла бы показаться забавной. Но теперь он чувствовал только злость и опустошение. И страх. Мысль навеки остаться слепым ужасала его. Потеряй он во время этого несчастного случая способность слышать, думал Миллер, он бы как-нибудь научился с этим жить. Но перспектива вечной, нескончаемой ночи приводила его в содрогание. Одна надежда, что операция пройдет нормально. А если нет?.. Он старался гнать от себя тяжелые мысли, но они лишь с новой силой наваливались на него. Он снова улыбнулся: «лучший специалист по эффектам в кинобизнесе», как его часто называли, валяется на больничной койке, став жертвой одного из своих изобретений. Мысленно Миллер возвращался к своим первым шагам в кино. Начинал он как фотограф. Поработав в Новом Скотленд-Ярде, он ушел оттуда, под завязку насмотревшись на человеческие страдания и с омертвевшей душой после бесчисленных съемок трупов. Однажды вечером он познакомился в баре с человеком, который оказался режиссером съемочной группы крупной американской кинокомпании, снимавшей фильм в районе Элстри. Этот человек — Миллер даже не мог вспомнить его имени — предложил ему работу, и он согласился без колебаний.
   Заняться гримом и особыми эффектами тоже помогла счастливая случайность. На съемках эпизода, в котором герою прострелили голову, Миллер обратил внимание, как мало крови использовал гример. По собственному опыту, насмотревшись пострадавших от огнестрельных ранений, он знал, что в голове находятся крупные кровеносные сосуды. Ранение головы сопровождается обильным кровотечением. У него были фотографии, подтверждающие это. Миллер переработал сцену, добавив в нее тошнотворные, сопутствующие смерти подробности, которые были ему так хорошо известны.
   После этого к нему стали часто обращаться за советом и помощью, и некоторое время спустя о нем заговорили как о прекрасном специалисте по киноэффектам. Работая фотографом в прессе и полиции, Миллер прошел отличную подготовку для выполнения самых жутких эффектов, заказы на которые сыпались теперь как из рога изобилия. Как-то Миллер прочитал, что крупный американский специалист по гриму Том Савини, создавая принесшие ему широкую известность кровавые сцены, воскрешал в памяти то время, когда служил фотокорреспондентом во Вьетнаме.
   Миллер провел ладонью по щеке — совсем зарос щетиной. И тут ирония судьбы, подумал он. Он создавал иллюзии с помощью искусственной кожи и крови, ослеп, имитируя ружейную стрельбу, а теперь его единственной надеждой обрести зрение был чей-то чужой глаз. Снова он почти улыбнулся. Почти.
   Медсестра, вернувшаяся с графином свежей воды, поставила его на прикроватную тумбочку, подальше от часов. Миллеру послышалось, что она что-то отвинчивает, и он повернул голову.
   — Я сняла стекло с часов, — объяснила медсестра. — Так вы сможете на ощупь по стрелкам самостоятельно узнавать время, когда потребуется.
   — Да, это будет хорошей практикой, — язвительно сказал Миллер, — начну с часов, а там, глядишь, осилю и систему Брайля.
   — Попытайтесь уснуть, — мягко предложила медсестра.
   — Я только и делаю, что сплю, с тех пор как меня сюда привезли.
   — Пожалуйста, попытайтесь отдохнуть.
   — О, отличная мысль. Если как следует не выспаться, трудно будет держать глаза открытыми, не так ли?
   Медсестра тихо вздохнула, удрученная горечью его слов.
   Слегка пожав его руку, она вышла из палаты.
   На улице все еще шел дождь.

Глава 8

   Зеленая лампочка на коммутаторе настойчиво замигала, как подслеповатый глаз в темноте.
   Сестра Бреннан отложила книгу, загнув уголок страницы, и потянулась к телефону. Подняв трубку, она взглянула на часы.
   Было восемь минут первого ночи.
   — Палата девять Б, — сказала она, подавляя зевоту.
   Молчание.
   — Девять Б, — повторила она. — Что вам угодно?
   В трубке продолжали молчать. Медсестра положила ее и снова занялась книгой, отогнув загнутую страницу. Буквы стали расплываться, пришлось с силой протереть глаза. Оставалось всего двадцать минут до конца ее смены, когда она сможет вернуться в тепло своей постели. Она дежурила в палате с восьми утра.
   Лампочка на коммутаторе снова загорелась зеленым светом, и сестра сняла трубку.
   — Алло. Палата девять Б.
   Снова молчание.
   Она вздохнула. Вероятно, дежурная приемного отделения неправильно соединила.
   — Алло, — снова повторила сестра Бреннан.
   — Я хочу поговорить с Фрэнком Миллером.
   Голос был тихим и скрипучим, и, не ожидая услышать его, она вздрогнула.
   — Кто говорит, будьте добры? — спросила сестра.
   Молчание.
   — Назовите себя, пожалуйста.
   — Я хочу поговорить с Миллером, немедленно.
   — Вы родственник?
   — Дайте мне поговорить с ним.
   — Мистер Миллер спит. Я могу передать ему ваше сообщение, когда он проснется, если вы назовете ваше имя.
   Ответа не последовало, но ей было слышно, как кто-то дышит на другом конце провода.
   — Назовите себя, пожалуйста, — снова сказала она.
   — Передайте Миллеру, что нам надо кое-что обсудить, — ответил голос, и трубку бросили так резко, что сестра Бреннан подскочила. В ушах у нее продолжали звенеть сказанные слова, а теперь еще и частые гудки. Некоторое время она держала трубку в руке, недоумевая, затем медленно опустила ее на рычаг.
   К своему удивлению, она заметила, что ее рука дрожит.

Глава 9

   — Вы не должны открывать глаза, пока я не скажу.
   Миллер слышал голос доктора Кука и чувствовал, как медленно и осторожно снимают с его глаз повязки.
   Миллер старался не волноваться, но с каждой секундой сердце билось все чаще и чаще, дыхание перехватывало. Он судорожно сглотнул, когда были сняты последние бинты и на глазах оставались только марлевые тампоны.
   Шли секунды.
   В последние две недели время тянулось мучительно медленно.
   Исследования.
   Ожидание.
   Операция.
   И вот теперь, наконец, через неделю после операции, наступал момент истины. Миллер знал, что в эти мгновения решается его судьба: будет ли он снова видеть или обречен на жизнь в темноте. Мышцы живота его сжались в один тугой узел.
   Совсем рядом слышал он размеренное тиканье часов. Кто-то сказал, что сейчас третий час дня. Палата наполнилась множеством голосов, тихих и почти таинственных, но все их перекрывал голос хирурга. Именно он теперь снимал щипцами марлевый тампон, закрывавший правый глаз Миллера. Окинув взглядом веко, бросил тампон на поднос и проделал то же самое с левым глазом.
   — Задерните шторы, — велел он медсестре, стоявшей наготове за его спиной. Услышав звук задвигаемых штор, Миллер почувствовал, что напряжение и страх достигли предела. Через несколько секунд все станет ясно.
   — Итак, мистер Миллер, теперь можете открывать глаза. Не спеша, — сказал Кук.
   Веки вздрогнули, появились неприятные ощущения, но Миллер продолжал понемногу приоткрывать их.
   Поток света ударил в глаза, несмотря на относительный полумрак в палате, но он не обращал внимания на это неудобство, силясь как можно шире открыть глаза.
   Перед ним поплыли размытые пятна, и он сильно моргнул, стараясь сфокусировать зрение. Это не помогло — он видел лишь какие-то неопределенные силуэты.
   — Видите что-нибудь? — спросил Кук, склоняясь над пациентом.
   Миллер перевел взгляд на хирурга, прищурившись в надежде, что появится четкость, но туман не рассеивался. Он видел доктора, как сквозь матовое стекло.
   — Все расплывается, — вздохнул он. — Вижу очертания предмета, но не могу сказать, что это. Не различаю.
   — Закройте правый глаз, — сказал Кук.
   Миллер сделал, как было велено, глядя теперь одним новым глазом.
   То есть чьим-то чужим. Эта мысль заставила его невольно содрогнуться.
   — Теперь левый.
   — Большой разницы нет, — сказал Миллер. — Детали размыты. Вижу ваше лицо, но выражение различить не могу.
   Он вытянул свои руки и посмотрел на них.
   — Что вы видите? — спросил Саймон Томпсон.
   — Вижу руки, но пальцы слились в один.
   Миллер растопырил пальцы, но картина не прояснилась. Он снова моргнул — все было бесполезно.
   В палате наступило тягостное молчание, врачи и медсестры застыли в ожидании.
   — Должно пройти какое-то время, пока глаза привыкнут, особенно пересаженный. Вам придется потерпеть, — сказал Кук.
   — Как долго? — встревожился Миллер.
   — Сейчас надо дать отдых вашим глазам, — тоном, не терпящим возражений, заявил Томпсон.
   — Пожалуй, не помешает перевязать их еще на день-два, — сказал Кук, жестом приглашая медсестру подойти.
   — А потом? — не унимался Миллер.
   — Мы сделали все, что было в наших силах. Теперь нужно ждать.
   Миллер покорно кивнул, следя за неясными очертаниями подходившей к нему медсестры. Почувствовав прикосновение первого тампона, закрыл глаза.
   — Болит где-нибудь? — спросил Кук.
   — Нигде, — ответил Миллер, когда медсестра стала проворно перебинтовывать его глаза.
   Снова наступило неловкое молчание.
   — Я знаю, это трудно, мистер Миллер, — проговорил хирург, — но единственное, что вы сейчас можете сделать, это — ждать.
   — Уже одно то, что к вам вернулось хоть какое-то подобие зрения — хороший признак, — ободрил его Томпсон.
   Медсестра, закончив перевязку, отошла от постели больного.
   — Теперь мы вас покинем, — сказал Кук. — Я осмотрю вас позже.
   Миллер безвольно вытянулся на постели, заслышав удалявшиеся шаги. Палата опустела. Снова один. И снова в кромешной тьме. Он прикоснулся рукой к повязке, стараясь нащупать под ней глаза. Силы оставили его, рука упала.
   «Единственное, что вы можете сделать, это — ждать». Слова Кука отдавались эхом в его голове.
   Под ватными тампонами он моргнул, но ничего не почувствовал. Повернулся на бок, стараясь отгородиться от тиканья часов.
   Каждая минута превращалась в вечность.
   Он ждал.
   Миллер не знал, на каком этаже находится его палата, но полагал, что, должно быть, достаточно высоко, поскольку ему не был слышен ни шум улицы, ни урчание моторов на стоянке. Из коридора доносились звуки снующих взад-вперед шагов, то неспешных, то стремительных. И все, если не считать неумолчного стука часов, который уже действовал ему на нервы. Казалось, их мерное тик-так все громче звенело у него в ушах. С каждым кругом секундной стрелки часы стучали все назойливее.