Хатсон Шон. Жертвы

   Тик-так, тик-так.
   Как заноза в мозгу, раз за разом загоняемая еще глубже.
   Тик-так.
   Он повернулся на спину.
   Тик-так.
   Что-то теплое и мокрое медленно скатилось по его щеке, от неожиданности он чуть не вскочил.
   Вытер слезу тыльной стороной ладони.
   Внезапно его охватило чувство смутной надежды. Возможно, его глаза ожили? Может быть, слеза — свидетельство тому?
   Он почувствовал, как еще одна влажная капля просочилась из-под повязки.
   Затем еще одна.
   Он моргнул, и уже струи потекли из-под бинтов. Миллер скорчился, почувствовав легкую боль в левом глазу.
   Он стал пальцами вытирать влагу со щек, но она все текла, заливая нос и подбородок.
   Миллер застыл.
   Жидкость уже потоком струилась по его лицу, и, размазывая ее по щекам, он вдруг уловил запах, похожий на запах меди.
   Это была кровь.
   Его глаза кровоточили.
   Эта мысль оглушила его, как раскат грома, он приподнялся, стараясь трясущимися руками остановить кровь, льющуюся из раненых глазниц. Прикоснувшись к повязке, почувствовал, что она вся мокрая.
   — О Боже! — в ужасе воскликнул Миллер и попытался сесть на постели. Когда его ноги коснулись холодного пола, он чуть не упал. Страх сковал его, он стонал и судорожно глотал воздух.
   Нужно было срочно позвать на помощь. Остановить кровотечение.
   Миллер ощущал, что кровь течет уже по шее, а ее запах щекочет ноздри. Он стал разрывать и сдергивать бинты, не понимая, что делает, не зная, где искать кнопку вызова, как дойти до двери. Хотел крикнуть, но горло сильно сдавило. Сделав над собой усилие, попытался еще раз, но кровь уже заливала рот.
   Он закашлялся, захлебываясь горьковатой жидкостью, хлещущей из глаз.
   Миллер споткнулся, ударившись о стену. Выставил вперед трясущуюся руку и неуверенно похлопал по стене, оставляя на белой краске кровавые следы.
   — О Господи! — вскрикнул он, наткнувшись на стул. Боль от ушиба пронзила ногу, и, не удержав равновесия, он тяжело рухнул на пол. Ударившись плечом, Миллер беспомощно лежал на холодном полу, а кровь все лилась и лилась из глаз.
   Наконец, кое-как поднявшись, он медленно двинулся вперед, шаря перед собой руками. И снова налетел на стену. Вместо лица на нем была кровавая маска. Трясущимися руками он опять рвал на себе повязки, в стремлении поскорее освободить от них глаза, как будто это могло остановить бьющие ключом кровавые слезы. Клочки марли, пропитанные красной жидкостью, были похожи на набрякшую губку. Но Миллер ничего этого не видел. Он только ощущал запах животворной жидкости, льющейся из зияющих ран на том месте, где когда-то были его глаза, и вдруг сквозь кровавую пелену стали проступать отчетливые контуры.
   Он видит!
   Господь Всевышний, он прозрел!
   Несмотря на боль и кровь, Миллер едва заметно улыбнулся. Как человек, теряющий рассудок: на стене палаты он с пугающей ясностью различил зеркало. Напрягая все свои силы, устремился к нему.
   От крови намокла пижама. Кровь струилась по ногам. В своем слепом страхе он обмочился, и едкий запах мочи смешался с запахом крови. Но Миллера это, казалось, не заботило: все, чего ему теперь хотелось, это приблизиться к зеркалу. Взглянуть на свое обезображенное лицо, возможно, в последний раз.
   Он вгляделся в свое отражение.
   Из гноящихся язв глазниц на него глядели два вспухших кровяных сгустка, две пульсирующие кровавые мозоли, готовые вот-вот прорваться. Веки, как слюнявые рваные губы, широко раздвинулись, открывая два огромных прыща, из которых на его лицо извергалась темно-красная липкая слизь.
   Кровавое видение в зеркале повергло Миллера в такой ужас, что он издал истошный вопль.

Глава 10

   От его крика кошмар рассеялся.
   Миллер приподнялся на подушках, сердце бешено колотилось, тело покрылось испариной.
   На лице тоже проступили капельки влаги. Он провел рукой по лбу и облегченно вздохнул: это был всего лишь пот.
   Напряжение спало, Миллер застонал и откинулся назад.
   В ту же секунду дверь распахнулась, и кто-то подошел к кровати.
   — Мистер Миллер, — встревоженно позвала его сестра Бреннан.
   — Ночной кошмар, — объяснил он, стараясь справиться с учащенным дыханием. — Мне приснился сон. Извините.
   Он попытался сглотнуть, но почувствовал, будто горло ему сдавили железные клещи.
   Сестра Бреннан налила стакан воды и помогла ему напиться.
   — Теперь все в порядке, — сказал он. — Честно. Это был просто сон.
   Дыхание становилось более размеренным. Ему даже удалось изобразить некое подобие улыбки.
   — Вам действительно больше ничего не надо? — осведомилась она.
   — Может быть, есть что-нибудь покрепче, чем вода? — спросил Миллер с надеждой.
   Сестра невольно улыбнулась, хоть больной и не мог видеть ее лица, поправила ему постель, потом взяла с тумбочки салфетку и стерла пот с его лица.
   — Я вернусь в шесть часов и принесу вам ужин, — сказала она. — Попытайтесь отдохнуть до этого времени.
   Миллер кивнул, слыша, как она прошла через всю палату и вышла, закрыв за собой дверь.
   В шесть часов.
   Он осторожно потянулся, ощупывая рукой все, что стояло на тумбочке у кровати, пока не наткнулся на часы. По положению стрелок понял, что было почти три часа дня. Миллер поставил часы на место и снова лег на спину, прислушиваясь к непрестанному тиканью. Повернулся на бок, на другой, потом снова на спину, но понял, что удобного положения ему не найти. Наконец, чертыхаясь, сел и дотронулся до марлевых повязок, прикрывавших глаза. Глубоко втянув в себя воздух, слез с кровати, держась рукой за тумбочку. Босые ноги коснулись холодного пола. Миллер выпрямился и шагнул — за ним шлейфом тянулась простыня. Дыхание его было равномерным, но учащенным, когда он обхватил металлическую спинку кровати. Еще шаг — и он окажется без опоры.
   Миллер знал, что раковина должна быть у него слева, он медленно повернулся в этом направлении и прошлепал к ней, расставив руки в стороны, словно пародируя франкенштейновского монстра, делающего свои первые неуверенные шаги. Неожиданно он вскрикнул, отдернув руку от горячего радиатора. Постоял некоторое время, стараясь как-то сориентироваться, и опять принялся искать раковину. Каждый шаг давался ему с нечеловеческим усилием, как будто к ногам привязали куски свинца; с грехом пополам добрался до цели, обхватил руками гладкий фаянс.
   По лицу Миллера скользнула слабая улыбка, и, вздохнув, он взялся развязывать бинты, которыми была обметана его голова.
   На мгновение он потерял равновесие, покачнулся, но, прислонившись к раковине, продолжил свое дело, чувствуя, как учащенно забилось сердце.
   Размотав первый слой бинтов, бросил их в раковину.
   Потом еще один, еще, пока не дошел, наконец, до марлевых тампонов.
   Руки не слушались, когда, зажмурившись, он снимал накладку с правого глаза.
   Потом с левого. Попытался медленно открыть глаза.
   Казалось, веки намертво склеились, однако он не терял надежды и, вцепившись в край раковины, превозмогая страх, делал все новые и новые попытки их разлепить.
   Первым открылся правый глаз, и Миллер отметил про себя, что не очень вспотел.
   Приоткрылся и левый глаз, веки медленно расходились в стороны, обнажая блестящие глазные яблоки. Миллер взглянул в зеркало над раковиной.
   И отчетливо увидел собственное отражение.
   Миллер оторопел.
   — О Боже! — прошептал он, не веря случившемуся. Не смея верить.
   Он видит!
   Как незнакомца, рассматривал себя в зеркале. Миллер, мало-помалу осознавая реальность случившегося, повернул голову и тут же зажмурился: в окно светило солнце, но и это показалось ему сейчас чем-то необыкновенным. Больше не хотелось прикрывать глаза от света. Он видел, и лишь это имело для него значение. Видел кровать, дверь палаты, четыре стены, окрашенные в белый цвет. Миллер подошел к окну и выглянул на улицу.
   Под ним — с высоты семи или восьми этажей — автомобильная стоянка, по улице движутся машины и люди. И ни одного размытого пятна — все рельефно и четко.
   Закрыв оба глаза, он постоял так, пока не стал опасаться, что это может стоить ему зрения, но, открыв их вновь, увидел все так же отчетливо, как и прежде.
   Миллер повернулся и направился к кровати, над которой была вмонтирована кнопка экстренного вызова.
   Протянув руку, нажал кнопку и весело рассмеялся.
   Он стоял у постели и смотрел на дверь.
   Еще до того, как она открылась, он уже хохотал, как идиот.

Глава 11

   — Так больно?
   Доктор Кук направил луч света в левый глаз Миллера.
   — Ничего такого, к чему бы я не смог привыкнуть, — сказал Миллер, садясь в кровати.
   Кук осмотрел правый глаз, наблюдая за сужением и расширением зрачка, когда в глаз устремлялся поток света. Наконец он выключил фонарик и сунул его в верхний карман.
   — Советую вам несколько дней беречь глаза от яркого света, — сказал хирург. — Можно просто поносить темные очки. Нам бы не хотелось переделывать работу.
   — Как скоро вы сможете сказать, что мое зрение восстановлено окончательно? — поинтересовался Миллер.
   — Трудно сказать. Остается только надеяться, что не возникнет осложнений, особенно я опасаюсь за левый глаз. В любой момент может начаться отторжение. Это касается любого пересаженного органа.
   Миллер понимающе кивнул.
   — Когда я смогу выйти отсюда? — спросил специалист по киноэффектам.
   — Выйти из больницы? — переспросил Кук, несколько удивленный. — Я бы не торопился вас выписывать, пока мы не убедимся окончательно, что новый глаз прижился и вам ничего не грозит. Это займет пару недель, может, и больше.
   — Извините, доктор, — вспылил Миллер, — но можете не рассчитывать, что я задержусь здесь еще на две недели!
   — Хотите вы того или нет — у вас нет выбора, — сердито настаивал хирург.
   — Нет, это у вас нет выбора. Если я решу уйти отсюда, вам придется с этим смириться.
   — Это довольно глупо. Без квалифицированного наблюдения ваше состояние может снова ухудшиться. Я снимаю с себя ответственность, если вы будете настаивать.
   — А я и не прошу вас отвечать за меня. Я выписываюсь из больницы по собственной воле.
   Кук недоверчиво покачал головой.
   — Если начнется осложнение, вы можете навсегда лишиться зрения, и мы уже ничем вам не поможем.
   — Ну что ж, я готов рискнуть, — сказал Миллер. — Я вижу — это главное. Вы сотворили чудо, и я благодарен вам за это, но не торчать же мне в этой проклятой больнице еще две недели, пока вы будете наблюдать за моим состоянием. Я просто сойду с ума. Все, что касается последствий, пусть будет на моей совести.
   — Как знаете, это — ваше решение, — вздохнул хирург. — Но мне бы не хотелось вас отпускать.
   Миллер улыбнулся.
   — Вы сделали достаточно много — вернули мне зрение. Вы и этот несчастный, глаза которого послужили медицине и после его смерти, — сказал Миллер и, помолчав, вдруг спросил: — Кстати, кто он?
   Кук нервно сглотнул.
   — Я не имею права разглашать подобные сведения, — быстро сказал он, снова покачал головой и поднял руки, давая понять, что признает свое поражение. — Ничего не поделаешь, если вы решили уходить, это ваше право. Моя миссия закончится, как только вы переступите порог больницы.
   Миллер утвердительно кивнул.

* * *

   Миллер взглянул на часы.
   Без двадцати пяти четыре.
   Он выпрыгнул из кровати и подошел к небольшому гардеробу, стоявшему у стены. Там висела его одежда. Порывшись в кармане куртки, он нашел то, что искал.
   Фляжка была почти пуста. Тем не менее он торопливо отвинтил крышку и залпом осушил остатки. Виски было теплым, но это его не остановило. Миллер вытер губы тыльной стороной ладони и снова вложил фляжку в карман, закрыл гардероб и опять побрел к окну.
   Он посмотрел вниз на стоянку машин, затем вверх — на свинцовое небо, понаблюдал за самолетом, ныряющим в облаках.
   Внезапно ему показалось, что самолет поглотила плотная серая пелена, но вскоре понял, что это подернулось дымкой стекло.
   Он сильно моргнул.
   Перед глазами нависла завеса.
   Миллер на мгновение закрыл глаза, крепко уцепившись за подоконник.
   Снова открыл их.
   Он видел все, как в тумане, как через запотевшее стекло машины.
   — Ну же, ну, — прошептал он, еще крепче прижав веки.
   Так он стоял до тех пор, пока глазам не стало больно, потом осторожно открыл их.
   Очертания предметов в палате стали видны с кристальной ясностью, и Миллер с облегчением вздохнул.
   Он все еще стоял у окна, когда открылась дверь и вошла сестра Бреннан в сопровождении санитара.
   Миллер увидел, что санитар ставит какой-то предмет на столик за спинкой кровати. Это был маленький переносной телевизор.
   — Мы подумали, что вам может надоесть одиночество, — сказала сестра Бреннан, включая телевизор.
   Миллер не мог сдержать улыбки, когда на экране появилось изображение. Картинка стала резкой, цвет — насыщенным, и это его так обрадовало, как будто он впервые смотрел телевизор.
   — Минут через двадцать принесу вам ужин, — сказала медсестра, когда он улегся, уставившись на экран.
   Когда за ней закрылась дверь, Миллер расхохотался.
   Показывали рекламу очков.

Глава 12

   Миллер крепко зажмурился, когда перед глазами снова поплыл туман.
   С закрытыми глазами он сосчитал до пяти. И снова открыл их.
   Четкость вернулась, и он с облегчением медленно выдохнул, не поддаваясь искушению потерять левый глаз. Уголок глаза страшно чесался, но он решил не прикасаться к нему. В очередной раз смежив веки, Миллер вслушивался в звуки вокруг: позади кровати работал телевизор, стучали часы под ухом.
   Из коридора за дверью палаты доносилось шарканье ног — шаги то приближались, то удалялись. Было около половины восьмого вечера, и наступившие приемные часы принесли с собой обычный поток доброжелательных посетителей в соседние палаты. Миллеру позвонил Филип Дикинсон, справившийся о его здоровье, а днем, за несколько часов до этого, ему принесли большой букет цветов с открыткой, подписанной всей съемочной группой. Миллер взглянул на букет. С какой радостью он обменял бы его сейчас на стакан виски! Во рту пересохло, мучила жажда, правда такая, которую обычная вода утолить не могла. Это была не просто жажда, это была настоятельная потребность.
   Он уселся на кровати, подложив под спину подушки, и долго таращился в телевизор в стремлении пересилить неотвязное желание. Однако все, что происходило на экране, мало его занимало. Показывали одну из тех пустейших мыльных опер, что заполонили в последнее время телеэкран. Похоже, уже ни одна программа не могла обойтись хотя бы без одной такой оперы, или двух. А то и трех.
   Миллер потянулся за пультом дистанционного управления и стал переключать каналы.
   Программы замелькали, как перелистываемые страницы книги, пока наконец на экране не появились новости. Налив воды в стакан, он принялся смотреть, но вдруг заморгал, заметив, что изображение вновь стало утрачивать резкость.
   «...Шестое подобное убийство за последний месяц».
   Миллер пил воду и слушал сообщение диктора, за спиной которого на экране была спроецирована фотография женщины. Женщине было немногим более двадцати лет, симпатичная, несмотря на то, что передние зубы у нее несколько выдавались вперед.
   «Репортаж с места события ведет Терри Уорнер», — объявил диктор, и на экране крупным планом появилось лицо темноволосой девушки, которой на вид не было еще и тридцати. На ней была толстая куртка с капюшоном, рука в перчатке сжимала микрофон. От сильного ветра волосы залепляли ей глаза, вынуждая то и дело убирать с лица мешавшие пряди. На заднем плане сновало множество людей. Людей в форме. Полицейских. Санитаров «Скорой помощи». Репортер стояла в палисаднике добротного дома, находившегося, видимо, в одном из жилых районов города. Время от времени Миллер замечал, как к забору, ограждавшему палисадник, подходили зеваки. Констебль из сил выбивался, требуя от толпы разойтись и не мешать следствию, но желание хоть одним глазком взглянуть на труп одерживало верх над страхом быть арестованными.
   Терри Уорнер снова провела рукой по волосам, откидывая их назад, и посмотрела в объектив камеры.
   Внизу на экране, рядом с эмблемой телекомпании, появилось ее имя.
   «В доме, перед которым я стою — начала она, — менее получаса назад был найден труп женщины, и полиция, прибывшая на место происшествия, не без оснований утверждает, что она была убита тем же лицом, на счету которого за последний месяц еще пять убийств. Труп обнаружила соседка, которую врачи пытаются сейчас вывести из шокового состояния. Жертвой убийства стала двадцатитрехлетняя Бернадетта Эванс».
   Миллер опять наполнил стакан и слегка усилил громкость.
   «Рядом со мной, — продолжала Терри, — находится инспектор сыскной полиции, занимающийся расследованием данного преступления, Стюарт Гибсон».
   Миллер весело улыбнулся, узнав полицейского.
   — Старина Гибсон, — пробормотал он, разглядывая инспектора.
   Раньше, в бытность Миллера на службе в Новом Скотленд-Ярде, они не раз работали вместе, да и теперь еще иногда встречались, заходя в бар пропустить по стаканчику. Годы и служба в полиции оставили на лице инспектора свой отпечаток. Но голубые глаза сверкали по-прежнему неустрашимо. Миллер снова улыбнулся, увидев, как волнуется перед камерой его бывший коллега. Он и раньше сторонился журналистов.
   «Можно ли утверждать, что убийство совершено человеком, на счету которого и другие жертвы?» — спросила Терри и поднесла микрофон инспектору.
   «Не исключено», — коротко ответил Гибсон.
   «Убийца расчленил труп?»
   «Воздержусь от ответа».
   «Как скоро вы сможете установить личность убийцы?»
   «Ответа не будет. — Полицейский отступил назад, пытаясь избежать дотошных вопросов и всевидящего ока камеры. — Это все, что я сейчас могу сказать».
   «Каковы мотивы последнего убийства?» — не унималась Терри, шагая рядом с ним.
   «Ответа не будет». — Гибсон дал понять, что беседа закончена.
   В последний раз взглянув в камеру, полицейский удалился.
   "Итак, по всей вероятности, серия убийств, взбудораживших всю страну, поставила полицию в тупик, — сказала журналистка. И после некоторой паузы добавила: — Репортаж вела Терри Уорнер, агентство «Независимый канал».
   Ее лицо исчезло с экрана, и вместо нее появился диктор.
   «Следующий репортаж Терри Уорнер смотрите в нашем ночном выпуске», — объявил он, переходя к следующему сюжету.
   Миллер снова уменьшил громкость.
   Шестая жертва.
   Об этих убийствах писали в газетах. Он покачал головой: сколько еще людей погибнет, прежде чем убийцу поймают?
   Додумать до конца ему не пришлось — внезапно зрение начало слабеть. На этот раз он не удержался и потер глаза. И тотчас его пронзила острая боль. К своему удивлению, он заметил, что, несмотря на неприятные ощущения, зрение восстановилось. Чтобы окончательно убедиться в этом, Миллер несколько раз закрыл и открыл глаза.
   Не успел он промокнуть капельку влаги, выступившей на нижнем веке, как за дверью раздались тяжелые шаги и сердитый голос сестры Бреннан, пытавшейся кого-то остановить. Миллер нахмурился.
   Дверь открылась, и на пороге появилась смущенная сестра.
   — К вам посетитель, мистер Миллер, — сказала она сухо и снова вышла в коридор.
   Миллер смотрел на дверь, размышляя, кто бы это мог быть.
   В дверь просунулась голова посетителя, и Миллер почувствовал, как в жилах стынет кровь.
   Он побледнел, сердце забилось чаще.
   Пришелец, плотно закрыв за собой дверь, сверлил взглядом Миллера.
   — Какого черта ты сюда притащился? — выдавил из себя Миллер, в голосе его слышались досада и страх. — Как ты меня нашел?

Глава 13

   Теперь инспектор полиции Стюарт Гибсон был благодарен сигаретному дыму.
   Он перебивал запах крови.
   Инспектор стоял, глядя на труп, распростертый у его ног, и старался высосать застрявшую в зубах крошку от бутерброда, съеденного им незадолго до этого.
   Рядом с ним стоял сержант сыскной полиции Чандлер, затягиваясь сигаретой «Мальборо» и выпуская тонкую струю дыма. Он тоже смотрел на труп.
   Бернадетта Эванс в жизни была симпатичной девушкой, насколько они могли судить по фотографии. Но теперь все выглядело совсем иначе.
   Она лежала обнаженная в гостиной небольшого дома, в котором жила вместе с двумя другими девушками. Обе они сейчас были у подруг, не мешая полиции заниматься расследованием. Во время убийства их не было дома. В противном случае, размышлял Гибсон, могло бы быть три трупа. Тот, который сейчас находился перед ним, был ужасен.
   Убитая лежала с раскинутыми на манер крыльев руками, одна ладонь уже скрючилась — наступило трупное окоченение. Труп начал приобретать синеватый оттенок, главным образом, из-за большой потери крови. Этой темно-красной жидкостью были заляпаны ковер и мебель в комнате. Впечатление такое, будто какой-то помешавшийся художник забрел в гостиную и расплескал повсюду несколько банок густой красной краски.
   Голова ее, точнее то, что от нее осталось, превратилась в сплошное месиво после нескольких десятков ударов старинной медной кочергой, брошенной рядом с трупом. Под градом ударов череп просто треснул — он раскрошился на сотни мельчайших осколков. Все кости и ткани выше нижней челюсти, как и череп, были размозжены и залиты липкой смесью крови, костной крошки и мозга. От трупа исходил страшный смрад, и Гибсон поперхнулся, когда ему пришлось склониться и осмотреть увечья, нанесенные на остальных частях тела. Тело оказалось изуродовано еще больше, чем голова.
   Грудная клетка и груди были сравнительно нетронуты, за исключением трех-четырех незначительных порезов вокруг правого соска, один из которых, правда, почти рассекал темный кружок вокруг него, зато на животе зияли многочисленные глубокие и рваные раны. В двух местах из живота вылезли кишки, облепленные свернувшейся кровью. Однако наиболее ужасающую картину представляли половые органы девушки. Лобок, бедра и вся промежность были так искромсаны, что на их месте образовался сплошной зловонный кратер, обагренный запекшейся кровавой массой. Наружные половые губы убийца, видимо, поспешно, но основательно срезал, бросил рядом с трупом, теперь эти окровавленные кусочки мяса уже высохли и обесцветились. Относительно орудия убийства сомнений не возникало — это был большой и острый, как бритва, кухонный нож.
   Вогнанный по рукоятку, он торчал из влагалища. Как металлический фаллос, застрявший там в финальном акте непристойного безумия.
   — Если это может служить утешением, — сказал Сэм Лумис, накрывая простыней изувеченную нижнюю часть тела, — я уверен, что это было сделано уже после того, как она была мертва.
   Патологоанатом, подняв брови, взглянул на Гибсона.
   — Разве ж это утешение? — тихо произнес инспектор.
   Он повернулся и жестом пригласил подойти двух ожидающих дальнейших указаний санитаров «Скорой помощи». Осторожно подняв обезображенное тело, санитары уложили его на носилки. Из окна передней Гибсон видел стоявшую у дома санитарную машину. Ее красные фары были потушены.
   — Шесть жертв, шесть различных способов убийства, — раздумывал вслух инспектор. — Думал ли кто-нибудь, что такое возможно, а?
   Вопрос не был обращен ни к кому конкретно.
   — И тем не менее шесть трупов подтверждают это, — сказал Чандлер, растирая упавший на ковер пепел. Он сделал последнюю затяжку и погасил сигарету, раздавив ее в пепельнице. Через минуту он уже закуривал следующую. Гибсон смотрел на него с раздражением.
   — Эти проклятые телевизионщики не убрались еще? — прокричал Гибсон полицейскому, стоящему у входной двери.
   Полицейский выглянул в окно и кивнул.
   — Почему бы тебе не поговорить с этой девицей? — сказал с улыбкой Чандлер. — Глядишь, попал бы в десятичасовой блок новостей.
   Он пустил струю дыма мимо своего начальника.
   — Она висит на этом деле столько же, сколько и мы, — сказал Гибсон.
   — Интересно, знает ли она что-нибудь такое, чего не знаем мы? А помощь нам бы не помешала, от кого бы она ни исходила, — мрачно заметил Чандлер.
   — Да, твоих улик явно не достаточно, Шерлок Холмс, — бросил в ответ инспектор, с укором взглянув на коллегу.
   — Теперь меня это тревожит не меньше, чем тебя, — признался Чандлер. — Правда, моя ответственность с твоей не сравнима. Не меня же повысили.
   — Ну да, — махнул рукой Гибсон, отворачиваясь от своего старшего по возрасту сослуживца, — не тебя.
   — Свой отчет я представлю тебе, как только закончу, Стюарт, — ввернул Лумис, стараясь прервать словесный поединок двух сыщиков.
   — Счастливо, Сэм, — сказал Гибсон. — Слушай, а ты действительно уверен, что и на этот раз действовал тот же самый убийца? Уж слишком разнятся способы убийства.
   — Уверен, — оборвал его Лумис. — Раны на теле нанесены сильным ударом правой руки аналогично тому, как это было со второй жертвой, помнишь?
   — Забудешь тут!
   Вторая жертва, Николас Блейк, был найден тремя неделями раньше на скамейке в Гайд-парке. Его горло было перерезано в шести местах, голова практически отделена от туловища. Никакого орудия убийства обнаружено не было. Никакого оружия. Никаких отпечатков пальцев. Никаких зацепок.