Хайасен Карл. О, счастливица!

   – Эй, наш мальчик сделал именно так, как мы сказали.
   – Как это?
   – Негритянка пришла к нему домой с расспросами о лотерейном билете.
   – Еще как пришла, – сказал Фингал. – А я сказал, что это не она его купила и выиграла. Я сказал, она, типа, с другой субботой попутала.
   Пухл ответил:
   – Молодчага. И что она?
   – Рассвирепела вконец и выскочила за дверь. И она тоже избита дай бог как. Это вы сделали, парни, я просек.
   Бод посоветовал Фингалу закончить рассказ:
   – Скажи, как ты уволился из магазина.
   – Да, мистер Сингх, он сказал, я не могу парковаться, где инвалиды, пусть даже у меня голубая хрень с коляской на зеркале. Ну так я что сделал – схватил свой расчет за месяц из кассы и унес оттуда задницу.
   – И взял кассету с записью камеры наблюдения, – добавил Бод. – Как мы ему и велели.
   – Ага, я ее в бардачке припрятал. – Фингал мотнул головой в сторону «импалы».
   – Хитрый ход, – сказал Пухл, моргая здоровым глазом. По правде, Фингал его не слишком впечатлил, да и у Геззера были сомнения. Мальчишка являл признаки покорной тупости, предвещавшей долгое печальное будущее в заведениях с минимальной изоляцией заключенных.
   – Гляньте, – объявил Фингал, сгибая рыхлую левую руку. – Новая радикальная татуировка: Б.Б.П. Чтоб все было официально.
   Поверх края пивной банки Пухл бросил Боду взгляд – мол, сам ему скажи.
   – Ну, как смотрится? – радостно спросил Фингал. – Семьдесят пять баксов, ежли вы, парни, захотите такую же.
   Бод соскользнул с бампера и стер следы ржавчины с камуфляжных штанов:
   – Штука в том, что нам пришлось поменять название.
   Фингал перестал гнуть руку:
   – Что, больше не Братство Белых Повстанцев? Как так?
   – Прав ты был насчет рок-группы, – сказал Бод.
   – Угу, – вставил Пухл. – Нам не хотелось путаницы.
   – И какое теперь новое название?
   Бод сообщил. Фингал попросил повторить.
   – Истые Чистые Арийцы, – медленно произнес Бод.
   Фингал поджал губы. Он сердито уставился на аббревиатуру, выжженную на бицепсе:
   – Выходит, по-новому… И-Ч-А?
   – Верно.
   – Вот дерьмо, – тихо пробормотал Фингал. Подняв взгляд, он попытался улыбнуться. – Ну ладно.
   Повисла неловкая тишина, во время которой Фингал скрестил руки так, чтобы скрыть татуировку. Даже Пухлу стало его жаль.
   – Но знаешь что, – сказал он Фингалу, – Орел там у тебя заебись.
   – Да, бля, – согласился Бод Геззер. – Просто охуительный орел. Что там у него в когтях-то, «М-16»?
   Мальчишка воспрял духом:
   – Так точно. «М-16» я и просил у татуировщика.
   – Ну, можешь теперь гордиться. Пива будешь?
   Позже они вместе поехали в магазин спорттоваров «Спорт-Авторитет» и (по краденой «Визе») приобрели палатки, надувные матрасы, москитные сетки, топливо для фонарей и прочее походное снаряжение. Бод сказал, что все у них должно быть надежно упаковано и иметься наготове, на случай высадки на берег штурмовиков НАТО без предупреждения. Бод с удовлетворением обнаружил, что Фингал, в отличие от Пухла, питал настоящую любовь к спортивному камуфляжу. В награду Бод купил ему легкую парку «Древесная кора» – Фингалу не терпелось вернуться в трейлер и все это примерить.
   Когда он заскочил внутрь переодеться, Бод заметил Пухлу:
   – Он как ребенок рождественским утром.
   Скорее как чертов дебил, подумал Пухл. И ответил:
   – У тебя есть запасная шляпа? Потому что я не хочу больше смотреть на бритую голову этого бритоголового.
   В грузовике Бод нашел промокшую шляпу-сафари в австралийском стиле – плесень аккурат сочеталась с камуфляжной расцветкой. Фингал гордо надел ее, затянув ремешок на горле.
   День они провели у скальной расщелины, где вскоре стало ясно, что юному новобранцу нельзя доверять серьезное оружие. Пухл нелегально переделал «АР-15» в полную автоматику, что для нового члена Истых Чистых Арийцев оказалось чересчур, как физически, так и эмоционально. Взяв винтовку у Пухла из рук, Фингал издал вопль в духе команчей и заорал:
   – Где тут Багамы?! Где эти натовские хуесосы-коммуняки? – После чего развернулся и принялся дико палить – пули свистели над водой, рикошетили от валунов песчаника, косили рогоз и срезали траву.
   Бод и Пухл нырнули под грузовик, Бод бормотал:
   – Никуда не годится. Иисусе, это совсем никуда не годится.
   Пухл сипло выругался.
   – Мне, блядь, надо выпить.
   Фингалу потребовалось несколько минут, чтобы отпустить «АР-15», после чего его ограничили безобидной стрельбой по банкам из его старого «Марлина» двадцать второго калибра. На закате все трое, воняя порохом и выдохшимся пивом, вернулись в Пухлов трейлер. На вопрос Бода Геззера, хочет ли кто-нибудь есть, Фингал заявил, что сожрет целую корову.
   Пухл не вынес бы еще часа в обществе гиперактивного кретина.
   – Ты остаешься здесь, – приказал он Фингалу. – И стоишь на страже.
   – На страже чего? – спросил паренек.
   – Оружия. И всего дерьма, что мы накупили сегодня, – пояснил Пухл. – Новичок всегда охраняет. Разве не так, Бод?
   – А то! – Бода тоже достала компания Фингала. – Палатки и так далее, это все важно для выживания. Нельзя их просто так оставлять без присмотра.
   – Господи, я жрать хочу! – канючил Фингал.
   Пухл похлопал его по плечу:
   – Мы тебе куриных крылышек припрем. Хочешь супер-острых?
 
   По сведениям банка, кредитку Джолейн использовали два вечера подряд в одном и том же ресторане «Ухари» – опрометчивый ход, который Кроум счел обнадеживающим. Укравшие билет «Лотто» определенно не были опытными преступниками.
   Джолейн полагала, что никому духу не хватит трижды подряд туда возвращаться, но Кроум сказал, что это их лучшая зацепка. Сейчас они с Джолейн были у ресторана, наблюдая за красным грузовиком-пикапом, припаркованным в инвалидной зоне.
   – Это они? – спросил Кроум.
   – Те, что ко мне приходили, не были покалеченными. Ни один, – серьезно сказала Джолейн.
   Из грузовика вылезли двое – один высокий, один пониже. Они вошли в ресторан без помощи инвалидных кресел, костылей или даже тростей.
   – Чудо, не иначе, – изрек Кроум.
   Джолейн не была уверена, что на нее напали эти же люди.
   – Мы слишком далеко.
   – Давай подберемся ближе.
   Он зашел внутрь один и выбрал угловой столик. Через минуту вошла Джолейн – мягкая шляпа, солнцезащитные очки, как у Лолиты. Она села рядом, спиной к бару.
   – Номер пикапа записал?
   – Да, мэм. А что скажешь о наклейке на бампер? «Фурмана в президенты».
   – Где они? – напряженно спросила она. – Они на меня смотрели?
   – Если это тот столик, о котором я думаю, то они нас вообще не заметили.
   На другом конце ресторана два весьма примечательных посетителя болтали с хорошенькой блондинкой-официанткой. Ее ошеломительная улыбка, к удовлетворению Кроума, объяснила загадку того, почему эти недоумки вечер за вечером возвращались сюда с паленой кредиткой – они втрескались по уши. Один из мужчин был полностью выряжен в камуфляж, включая кепку. У его спутника был грязный конский хвост и резиновая заплатка на одном из глаз. У обоих, как отметил Кроум, на лицах имелись глубокие порезы.
   – Ты говорила, один был одет как охотник.
   Джолейн кивнула:
   – Точно.
   – Взгляни-ка.
   – Я боюсь.
   – Все в порядке, – успокоил Кроум.
   Она обернулась как раз настолько, чтобы глянуть мельком.
   – Боже, – выдохнула она и отвернулась.
   Кроум похлопал ее по руке:
   – Мы молодцы, партнер.
   За солнечными очками выражение Джолейн оставалось непроницаемым.
   – Дай мне ключи от машины.
   – Зачем? – спросил Кроум, уже зная ответ. Она не хотела открывать машину, она хотела открыть багажник.
   – Подождем, пока они не уйдут, и…
   – Нет, не здесь.
   – Том, у нас «ремингтон». Что они смогут сделать?
   – Забудь об этом.
   Подошла официантка, но Джолейн не реагировала. Кроум заказал обоим гамбургеры и кока-колу. Когда они снова остались одни, он попытался убедить ее, что людная стоянка у ресторана – не лучшее место наставлять дробовик на кого бы то ни было, в особенности на двух пьяных психопатов из белой швали.
   – Черт, я хочу мой лотерейный билет, – возразила Джолейн.
   – И ты его получишь. Мы нашли ублюдков, это главное. Теперь им от нас не скрыться.
   Она снова быстро глянула через плечо, вздрогнув при виде грабителя с хвостом.
   – Никогда не забуду это лицо. Но вот пластыря на глазе я не помню.
   – Может, это ты его ослепила, – предположил Кроум. Джолейн слабо улыбнулась:
   – Дай-то бог.

Одиннадцать

   Взрыв и пожар в доме Тома Кроума стали серьезным управленческим кризисом в карьере Синклера. Весь день он шлифовал оправдательный меморандум и ожидал вызова к ответственному редактору «Реджистера». Как и Кроум, ответственный редактор прошел закалку последними новостями политики и мир видел в мрачных тонах. Это был угловатый решительный мужчина за сорок, прежде времени поседевший, подверженный аллергии, неприветливый сквернослов. Он славился лазероподобным взглядом и отсутствием терпения.
   Их последняя беседа с Синклером состоялась семью неделями раньше, в кратком телефонном разговоре: никаких колонок про этот ебаный ПМС, вы меня слышите? То было одно из исключительных озарений Синклера – периодическая статья, посвященная борьбе с ПМС. Колонка должна была, разумеется, выходить раз в месяц. Ответственный редактор с презрением отнесся к идее, вину за которую Синклер немедленно возложил на одного из своих подчиненных.
   Даже при самых спокойных обстоятельствах прямой контакт с ответредом стоил нервов. Поэтому, когда вскоре после шести Синклера вызвали обсудить ситуацию касательно Тома Кроума, он побледнел. На входе в кабинет Синклеру бесцеремонно указали на кресло в чехле. На другой стороне стола красного дерева его босс бегло просматривал полицейский отчет, хотя Синклер (ни разу в жизни ни одного такого отчета не видевший) и не понял, что это было. Все, что он знал о пожаре в доме Кроума, стало известно от болтливого репортера из отдела городских новостей, после краткого разговора у писсуаров. Конечно, Синклера встревожила новость, но еще больше поразило то, что его не известили формально, из источника информации. Он, в конце концов, непосредственный начальник Кроума. Неужели больше никто не верит в электронную почту?
   Задумчиво фыркнув, ответственный редактор развернулся и швырнул полицейский отчет на книжную полку. Синклер воспользовался моментом и вручил свеженькую копию докладной записки, которую ответственный редактор скомкал и бросил обратно. Она приземлилась Синклеру на колени. Ответственный редактор сказал:
   – Это я уже видел.
   – Но… когда?
   – Во всех ее выдающихся версиях, мудила!
   – О…
   Синклер моментально сообразил, что случилось. Одним нажатием клавиши на своем компьютерном терминале ответственный редактор мог вызвать любую статью из обширного банка редакторских списков газеты. Синклер был убежден, что его шефу нет дела до происходящего в отделе очерков, но, очевидно, это было не так. Ответственный редактор электронным образом отслеживал доклад по Кроуму начиная с момента его вероломного создания.
   Синклер почувствовал, что его лихорадит и трудно дышать. Он подобрал комок бумаги с коленей и осторожно сунул его в карман.
   – Что меня больше всего очаровало, – продолжал редактор, – так это творческий процесс – как каждый новый черновик рисовал все более мрачную картину психического состояния Тома. И эти подробности, которые вы добавляли… в общем, я посмеялся от души. Может, вы ошиблись с призванием, Синклер? Может, вам стоило стать писателем? – Он посмотрел на Синклера так, словно тот – дерьмо на ковре. – Хотите воды? Кофе?
   – Нет, спасибо, – безжизненно прошептал Синклер.
   – Можем мы заключить, что ваша так называемая записка – абсолютное говно собачье?
   – Да.
   – Отлично. Теперь у меня к вам несколько вопросов. Первый: у вас есть какие-нибудь предположения, почему подожгли дом Кроума?
   – Нет, никаких.
   – У вас есть догадки, кому хотелось бы причинить ему вред?
   – Не совсем, – сказал Синклер.
   – Вы знаете, где он?
   – По слухам, на Бермудах.
   Ответственный редактор хихикнул:
   – Вы не едете на Бермуды, Синклер. Вы едете туда, куда в последний раз отправили Тома, и вы его находите. Кстати, выглядите вы ужасно.
   – Не сомневаюсь.
   – Еще вопрос: Том все еще у нас работает?
   – Насколько мне известно, да, – Синклер произнес это со всей убежденностью, на какую был способен.
   Ответственный редактор снял очки и начал энергично протирать линзы салфеткой.
   – А как насчет того, что известно Тому? Может такое быть, что он говорил об увольнении всерьез?
   – Я… я думаю, это возможно.
   Ослабев от удушья, Синклер подумал, что он сейчас, возможно, на грани сердечного приступа. Он прочел много статей о серьезно больных пациентах, испытавших сверхъестественное отделение от тела в «скорой помощи» и реанимациях. Примерно так Синклер себя и ощущал – будто парил над книжным шкафом редактора, бессильно наблюдая за самим собой. Ощущение не было ни безболезненным, ни похожим на сон, как описывали прочие побывавшие при смерти.
   – Ребята, занимающиеся поджогом, сегодня вечером собираются разгребать завал, – сообщил ответственный редактор. – Они хотят знать, не может ли пожар быть связан со статьей, над которой работал Том.
   – Понятия не имею как. – Синклер ловил воздух, точно гиппопотам. К пальцам ног и рук медленно возвращалась чувствительность.
   – Полагаю, вы точно расскажете мне, о чем он писал, – сказал ответственный редактор.
   – Очерк на скорую руку. Туда и обратно.
   – О чем?
   – Да просто об одной женщине, которая выиграла в лотерею, – ответил Синклер. И импульсивно добавил: – О чернокожей женщине, – чтобы шеф увидел: Синклер пристально следит за историями-«неунывайками» о меньшинствах. Возможно, это поможет в его затруднительном положении – а возможно, и нет.
   Ответственный редактор прищурился:
   – И статья о лотерее – это все?
   – Это все, – заявил Синклер.
   Он не хотел, чтобы всплыло, как он сам отклонил просьбу Тома Кроума об освещении ограбления. Синклер полагал, что это решение выставит его бесхарактерным и недальновидным, особенно если Кроума обнаружат мертвым в какой-нибудь канаве.
   – Где эта «Лотто»-победительница? – спросил редактор.
   – В городке под названием Грейндж.
   – Обычный очерк?
   – Да, и больше ничего.
   Ответственный редактор сдвинул брови:
   – А вы ведь снова лжете, Синклер. Но это моя собственная дурацкая ошибка – что я вас нанял. – Он встал и снял пиджак со спинки стула. – Вы поедете в Грейндж и не вернетесь, пока не найдете Тома.
   Синклер кивнул. Он позвонит сестре. Она и Родди поселят его в свободной комнате. Они покажут ему город, познакомят со своими источниками информации.
   – На следующей неделе объявляют призеров «Амелии», – сказал ответственный редактор, надевая пиджак. – Я выдвинул Кроума.
   – Да?
   Синклера снова застали врасплох. «Амелия» была национальным писательским конкурсом, названным в честь Амелии Дж. Ллойд, считавшейся матерью-основательницей современного газетного очерка. Ни одно событие, каким прозаичным или несущественным оно ни было, не могло избежать слащавого внимания Амелии Ллойд. Распродажи домашней выпечки, ремесленные выставки, благотворительные марши, состязания по орфографии, открытия торговых центров, сбор донорской крови, гонки с пасхальными яйцами – чудотворная проза Амелии вдыхала во все это сладкую жизнь. За время короткой, но головокружительной карьеры ее подпись украшала новоорлеанский «Таймс-Пи-кайюн», «Сент-Луис Пост-Диспэтч», «Тампа Трибьюн», «Майами Геральд» и «Кливленд Плейн Дилер» ^[23]. Именно в Кливленде Амелия Дж. Ллойд трагически погибла при исполнении служебных обязанностей: ее сбил потерявший управление миниатюрный «дюзенберг» во время парада масонов. Ей был всего тридцать один год.
   На ежегодную «Амелию» свои разделы очерков выдвигали все, за исключением элитной горстки газет, потому что это был единственный конкурс, претендовавший на то, что всякая мура может быть стоящей журналистикой. В «Ред-жистере» выдвижение персонала на эту награду, как правило, исходило от помощника заместителя ответственного редактора по очеркам и разделу «Стиль». Синклер предпочел не представлять Тома Кроума на эту награду, поскольку его материалы неизменно демонстрировали, по мнению Синклера, резкую или саркастическую грань, которую судьи могли счесть неподобающей. К тому же Синклер боялся, что если по суровой случайности Кроум действительно выиграет конкурс (или хотя бы займет призовое место), то совершит физическое нападение на него, Синклера, на виду у служащих. Слышали, как Кроум заметил, что, даже несмотря на 500 долларов премии, «Амелия» – клеймо позора.
   Поэтому Синклер растерялся, узнав, что ответственный редактор, не поставив его в известность, заменил специально отобранную кандидатуру на Тома Кроума.
   – Я собирался черкнуть вам записку, – сказал ответственный редактор тоном отнюдь не извиняющимся.
   Синклер тщательно взвесил свой ответ:
   – Том произвел в этом году несколько суперстатей. Какую категорию вы выбрали?
   – Творческое наследие.
   – Ага. Хорошо.
   Синклер подумал: творческое наследие? Согласно правилам, требовалось минимум восемь материалов, и обычно предполагалось, что они должны быть оптимистичными и позитивными – какие обычно писала Амелия Дж. Ллойд. Синклер сомневался, что Том Кроум за всю свою карьеру сподобился использовать хотя бы восемь оптимистичных прилагательных. И откуда у шефа взялось время отсортировать кипу вырезок за год?
   – Знаете, – спросил ответственный редактор, собирая портфель, – сколько времени прошло, с тех пор как «Реджистер» получал национальную премию? Хоть какую национальную премию?
   Синклер покачал головой.
   – Восемь лет, – сообщил редактор. – Третье место, срочные репортажи, Американское общество редакторов газет. Восемь, нахуй, лет.
   Синклер, чувствуя, что от него этого ждут, спросил:
   – А что была за статья?
   – Торнадо разрушил начальную школу. Двое погибли, двадцать три раненых. Кто, по-вашему, ее написал? Я.
   – Серьезно?
   – А что вас так шокирует? – Ответственный редактор защелкнул замок портфеля. – А теперь еще одна горячая новость: мы вот-вот возьмем первое место «Амелии» по очеркам. Гран-при. Надеюсь, когда все объявят на следующей неделе, Том будет в отделе новостей.
   Голова Синклера закружилась.
   – Откуда вы знаете, что он выиграл?
   – Мне сказал один из судей. Бывшая жена, если вас интересует. Единственная, которая до сих пор со мной разговаривает. Когда вы отъезжаете в Грейндж?
   – Завтра, первым делом.
   – Постарайтесь не подвести нас, хорошо?
   Ответственный редактор был в трех шагах от двери, когда Синклер спросил:
   – Мне нужно вам звонить?
   – Каждый божий день, амиго. И, серьезно говорю, не облажайтесь там.
 
   Пухл был убежден, что с Эмбер делает успехи. С каждым вечером она казалась все дружелюбнее и разговорчивее. Бодеан Геззер считал, что его друг просто выдумывает – девушка болтала со всеми посетителями.
   – Чушь! – сказал Пухл. – Только посмотри, как она на меня глядит.
   – Трусит, вот и глядит. Это все твой проклятый пластырь.
   – Да пошел ты, – отозвался Пухл, хотя втайне беспокоился, что Бод, возможно, прав. Эмбер могла оказаться из тех женщин, которых не возбуждают шрамы, пластыри на глазах и все такое.
   Бод заметил:
   – Может, тебе его лучше снять.
   – Я пробовал.
   – Лучше не рассказывай.
   – Клей для покрышек, – объяснил Пухл. – Он, блин, как сцымент.
   Хорошо, что у Пухла заклеен именно левый глаз, заявил Бод Геззер, – правым Пухл целился при стрельбе.
   – Но без пластыря все равно было б лучше, – добавил он. – От пластыря у тебя будет вроде как слепое пятно при перестрелке.
   Пухл вгрызся в куриную кость и шумно разжевал ее до мякоти, которую и проглотил.
   – Не волнуйся за меня, когда дело дойдет до оружия. Даже у моих слепых пятен стопроцентное зрение.
   Когда Эмбер подошла забрать пустые пивные бутылки, Пухл озорным тоном осведомился насчет ее парня.
   – Его здесь нет, – ответила она.
   – Это я вижу, дорогуша.
   Пухл собирался сказать что-нибудь о сраной спортивной машине Тони, охваченной пламенем, хитро намекнуть, что это их с Бодом заслуга – чтобы Эмбер поняла серьезность его намерений. Но он не был уверен, что ей хватит сообразительности связать одно с другим или что она хотя бы из тех женщин, на которых поджог может произвести благоприятное впечатление.
   – Еще по одной? – спросила она.
   Пухл перебил:
   – Время, когда с работы уходишь?
   – Поздно.
   – Насколько поздно?
   – Очень поздно.
   Бод Геззер вмешался:
   – Принеси нам еще четыре.
   – Сейчас, – благодарно кивнула Эмбер и убежала.
   – Вот дерьмо! – пробурчал Пухл. Может, дело и впрямь в пластыре. Пухл подозревал, что пластырь нисколько бы ее не волновал, узнай она, что скоро он станет миллионером.
   Бод посоветовал ему отступиться.
   – Вспомни, что я тебе говорил – не высовывайся. К тому же ты пугаешь девчонку.
   Двумя пальцами Пухл ловко извлек осколок куриной кости из нёба и осведомился:
   – А когда ты в последний раз ебал что-нибудь окромя собственной ладони?
   Бод Геззер заявил, что его долг как белого человека – быть чрезвычайно щепетильным в распространении своего семени.
   – Своего чего? – фыркнул Бод.
   – Так это называется в Библии. Семя.
   – Ружей и телок никогда не бывает много. Ты сам говорил.
   Ну, говорил, уныло подумал Бод. По правде сказать, он не хотел, чтобы Пухл отвлекался на малышку из «Ухарей» или на любую другую женщину, пока они не заберут лотерейные деньги. А там уже будет масса времени на дикую еблю.
   Бод попытался сымпровизировать:
   – Во всем есть плохое и хорошее, Пухл. Мы, белые люди, несем ответственность – мы вымирающий вид. Как единороги.
   Пухл не унимался. Он вспомнил, что когда-то владел полуавтоматической винтовкой сорок пятого калибра, сделанной в Югославии или в Румынии или в каком-то еще богом забытом месте и дававшей осечку на каждый четвертый или пятый выстрел.
   – Так вот это было плохое ружье, – заявил он, – а плохих телок у меня отродясь не бывало.
   Они спорили до закрытия, Бод придерживался позиции, что ополченцы должны вступать в плотские отношения только с чистокровными белыми христианками европейского происхождения, во избежание появления на свет ребенка от нечистого союза. Пухл (не желавший ограничивать свои и без того немногочисленные возможности) настаивал, что белые люди морально обязаны распространять свою превосходную генетику сплошь и рядом, а значит, иметь секс с любой захотевшей этого женщиной, невзирая на расу, вероисповедание и традиции.
   – Да и потом, это ж ясно как день, – добавил он, – Эмбер белая как стиральный порошок для детских пеленок.
   – Ага, только ее парень – мексикашка. Это делает ее мексикашкой по умолчанию, – сказал Бод.
   – Можт, заткнешься, а?
   – Суть в том, что нам надо быть осторожными.
   Управляющий дважды выключил и включил свет, и ресторан начал пустеть. Бод попросил коробку куриных крылышек с собой, но мальчик-негр, убиравший посуду, объяснил, что кухня закрыта. Бод оплатил счет за ужин ворованной «Визой», оставив еще одни нелепые чаевые. Потом Пухл настоял подождать на стоянке, в хлипкой надежде, что Эмбер понадобится подвезти.
   Эмбер появилась через пятнадцать минут, в дверях расчесывая волосы. В линялых джинсах она показалась Пухлу почти такой же прекрасной, как в крохотных форменных шортах. Он велел Боду посигналить, чтобы она увидела их в грузовике. Бод отказался.
   Пухл уже опускал стекло, чтобы ее окликнуть, и тут на новом, абсолютно черном «мустанге» с откидным верхом подъехал не кто иной, как Тони собственной персоной. Эмбер села, и машина умчалась прочь.
   – Что за хуйня? – в отчаянии крикнул Пухл.
   – Забудь об этом.
   – Говнюк, по ходу, при деньгах, две тачки может себе позволить.
   – Христа ради, да она, наверное, из проката. А теперь забудь об этом.
   Полупьяный Бод изо всех сил старался задом выехать с парковки для инвалидов. Он не обратил внимания на синюю «хонду» на другом конце стоянки и не заметил, как эта же машина нырнула за ними в поток, направляющийся на юг по трассе номер один.
 
   До того как два гопника ворвались в ее дом и напали на нее, на Джолейн Фортунс за всю ее взрослую жизнь поднимали руку только два человека. Один черный, а другой белый. Оба на тот момент были ее бойфрендами.
   Черный мужчина – Роберт, офицер полиции. Он отвесил Джолейн пощечину, когда, при наличии достаточных улик, она обвинила его в вымогательстве секса у женщин-водителей. Уже на следующее утро Роберт обнаружил в ящике с бельем свернувшуюся карликовую гремучую змею – это открытие заставило его подскочить и завизжать на всю спальню. Джолейн Фортунс осторожно забрала змею и выпустила ее на ближайшем пастбище. Потом она дразнила Роберта за девчачью реакцию, замечая, что укус карликовой гремучки редко бывает смертелен для человека. Той ночью он спал со снятым с предохранителя табельным револьвером на прикроватном столике – и неизменно придерживался этой практики, пока они с Джолейн не разошлись.