Хайасен Карл. О, счастливица!

   Поверенный старался, чтобы голос его звучал действительно обеспокоенно.
   – Мне очень жаль это слышать. Я не знал, что вы больны.
   Судья едко рассмеялся:
   – Ленни, а ты не слишком быстро соображаешь!
   – Наверное, ваша честь.
 
   Мэри Андреа Финли Кроум ни на секунду не пришло в голову, что газеты могут ошибаться и что ее муж до сих пор жив. Она покинула Миссулу на волне сочувствия Лоретты (или все-таки Лори?) и прочих новых знакомых из состава «Зверинца», а также с личным заверением режиссера, что роль Лоры Уингфилд будет ждать ее возвращения.
   Которого, разумеется, не последует. Мэри Андреа полагала, что роль известной вдовы откроет перед ней новые двери – с точки зрения карьеры.
   Долгий перелет во Флориду дал Мэри Андреа время подготовиться к предстоящей буре внимания. Зная, что интервьюеры будут ее расспрашивать, она пыталась воссоздать ситуацию, когда в последний раз видела Тома. Невероятно, но у нее не получалось. Возможно, в бруклинской квартире, возможно, на кухне после завтрака. Так обычно и происходило, когда он пробовал завести так называемый серьезный разговор об их браке. И возможно, она встала из-за стола и побрела в ванную выщипывать брови – ее обычная реакция на тему развода.
   Все, что Мэри Андреа смогла вспомнить точно, – как однажды утром, четыре года назад, мужа в квартире не оказалось. Пф-ф.
   Накануне она очень поздно вернулась домой с репетиции и уснула на диване. Она думала, что проснется, как просыпалась много дней подряд, от того, что Том хрустит своим сухим завтраком. Он был неравнодушен к «Грейп-Натс», имевшим консистенцию взорванного гранита.
   Отчетливее всего Мэри Андреа запомнилась тишина в квартире тем утром. И конечно, короткая записка, которую (поскольку она была приклеена скотчем к коробке с хлопьями) воспринять всерьез было невозможно:

   Если ты меня не бросишь, я найду того, кто бросит.

   Только потом Мэри Андреа узнала, что Том выудил строчку из песни Уоррена Зевона ^[36] – возмутительная подробность, которая лишь укрепила ее решение остаться замужем.
   Что же до последнего раза, когда она действительно видела мужа, – что он сказал ей, его настроение, во что он был одет, – ничего этого Мэри Андреа вспомнить не могла.
   Зато она помнила, что делала в тот день, когда позвонил адвокат, этот говнюк Тёрнквист. Она читала «Дэйли Вэрайети» и повторяла свои упражнения по вокалу – октавы и все такое. Она помнила, как Тёрнквист сказал, что Том хочет дать ей еще один шанс сесть и обговорить детали, пока он не подал на развод. Она помнила, как выдавила смешок и ответила юристу, что он пал жертвой тщательно продуманного розыгрыша, который ее муж устраивает каждый годна их годовщину. И помнила, как повесила трубку, разрыдалась и сожрала три батончика «Дав».
   По сравнению с прочими расставаниями, достойными освещения в прессе, это казалось слишком банальным, и Мэри Андреа не видела никакой выгоды начать публичное вдовство, заставив журналистов зевать. Поэтому, глядя из иллюминатора на выскобленные обрывы Скалистых гор, она выдумывала подходящую сцену расставания, которой смогла бы поделиться с журналистами. Это случилось, скажем, полгода назад. Том неожиданно приехал к ней, скажем, в Лэнсинг, где она добилась небольшой роли в гастрольной постановке «Бульвара Сансет». Он опоздал, вошел незаметно, сел на галерке и удивил ее розовыми розами за кулисами после спектакля. Он сказал, что скучал по ней и пересмотрел свои мысли о разводе. Они даже планировали встретиться за ужином, скажем, в следующем месяце, когда расписание позволит ей вернуться на восток с постановкой «Ягнят».
   Звучит неплохо, подумала Мэри Андреа. И кто возразит, что этого не было? Или не могло бы быть, если бы Том не умер?
   Когда стюард принес ей освежающую диетическую колу, Мэри Андреа подумала: заплакать не проблема. Когда появятся камеры, у меня будут галлоны слез. Черт, да я могу расплакаться прямо сейчас.
   Потому что это действительно ужасно грустно – бессмысленная смерть молодого, умеренно одаренного и, по существу, добросердечного человека.
   И что с того, что она не проводила бессонных ночей в тоске по нему? Вообще-то она не знала его настолько хорошо, чтобы скучать. Это тоже было несколько печально. Выдумывать близкие отношения и заботу, которые могли существовать на самом деле, – род близости, который способны породить только годы разлуки.
   Мэри Андреа Финли Кроум покопалась в сумочке и наконец нашла четки, обнаруженные в католическом благотворительном магазине в Миссуле. Она стиснет их в левой руке, выходя из самолета в Орландо, и полузадушенным голосом скажет, что это подарок Тома.
   Которым они могли бы стать, если бы беднягу не убили.

Двадцать

   Джолейн Фортунс выпрямилась так резко, что закачалась лодка.
   – Господи, какой ужасный сон!
   Кроум приложил палец к губам. Он заглушил мотор, в темноте они дрейфовали к острову.
   – Представь, – сказала она. – Мы на воздушном шаре, том, желтом, как в прошлый раз, – и ты вдруг требуешь у меня половину лотерейных денег.
   – Всего половину?
   – После того, как мы заполучили украденный билет. Ни с того ни с сего ты требуешь дележа пятьдесят на пятьдесят!
   – Спасибо тебе, агент Моффит, где бы ты ни был, – сказал Кроум.
   – Что?
   – Он и вбил тебе эту идею.
   – Нет, Том. На самом деле он сказал, что ты не показался ему обычным сребролюбивым подонком.
   – Стоп. Я уже краснею.
   Ночь была ветреной, по небу скользили легкие облака. С севера надвигался холодный фронт. В прорехах между облаками появлялись и исчезали звезды. Джолейн и Кроум приближались к острову по широкой дуге. Обрамленный деревьями берег казался черным и безжизненным – грабителей нигде не было видно, они скрылись выше по протоке с подветренной стороны. Кроум предположил, что группе еще рано выставлять часовых – наверное, мужчины слишком заняты разгрузкой.
   – Уверен, что они не заметили, как мы за ними следим? – спросила Джолейн.
   – Я ни в чем не уверен.
   Она подумала: нас таких двое.
   Том явно держался поближе к ней, дробовику и прочему. Она не могла не удивляться почему – загадка, которой она избегала с самого первого дня. Зачем он это делает? Что ему с того? Кроум не сказал ничего конкретного, что пробудило бы эти сомнения в Джолейн, – то был лишь отголосок целой жизни разочарований в мужчинах, которым она доверяла.
   Ялик подплыл ближе к мангровым деревьям, и она услышала, как Том сказал: «Держись». Потом лодка накренилась, Джолейн увидела, что он уже за бортом, вброд пробирается к берегу. В одном кулаке он держал носовой швартов, бесшумно подтягивая «Китобоя» по мелководью к полосе деревьев.
   Джолейн села прямо.
   – Будь осторожнее, – прошептала она.
   – Вода чудесная.
   – Москиты?
   Кроум понизил голос:
   – Не так уж и страшно.
   Сейчас бриз, подумала Джолейн. Москиты предпочитают жаркие тихие ночи, Будь сейчас август, они бы нас сожрали.
   – Видишь, куда бы пришвартоваться? – спросила она. – А если вон там?
   – Я туда и направляюсь.
   Пролив был ненамного шире самого ялика. Кроум посоветовал Джолейн лечь и прикрыть лицо, пока он будет протаскивать их сквозь сплетенье мангровых зарослей. Ветви скребли голые руки, в волосах запутался клочок осенней паутины. Джолейн крайне беспокоил скрежет корней по корпусу лодки, но Тома, похоже, это не волновало. Он выволок ялик на берег и помог ей выбраться.
   Через пятнадцать минут они распаковали и привели в порядок вещи. При свете карманного фонаря вытерли «ремингтон» и зарядили два патрона. Джолейн в первый раз после заката разглядела лицо Тома, и от этого ей стало легче.
   – Может, костер? – спросила она.
   – Не сейчас. – Он прислонил ружье к дереву и выключил фонарь. – Давай просто посидим и послушаем.
   Вибрирующая тишина успокаивала – ничего, кроме гудения насекомых и плеска волн у берега. Умиротворение напомнило Джолейн вечер в Симмонсовом лесу, когда они с Томом остановились посмотреть на оленя.
   Только в этот раз он сжимал ее руку. Он был напряжен.
   – Хорошее ты место нашел, – сказала она. – Мы здесь будем в безопасности.
   – Я все время слышу шум.
   – Это просто ветер в деревьях.
   – Не знаю.
   – Это ветер, Том. – Сразу видно, что он нечасто бывал на природе. – Давай разведем костер.
   – Они учуют дым.
   – Не учуют, если сами разожгли огонь, – успокоила она. – А я готова спорить на пять баксов, что так и есть. Спорим, у этой прелестной официанточки задница мерзнет в эдаких шортах.
   Том наломал выброшенных на берег веток, а Джолейн выкопала в песке ямку. Вместо трута они использовали пригоршни хрустящих высохших водорослей, окаймлявших берег. Пламя занялось быстро. Джолейн встала поближе, наслаждаясь теплом, согревавшим голые руки. Том отстегнул вылинявший синий брезентовый навес с ялика и расстелил его на земле. Джолейн тактично предложила ему передвинуться на ту сторону, откуда дул ветер, чтобы дым не попадал в глаза.
   – Хорошая мысль, – коротко согласился он.
   Они сели близко к огню – Том с кока-колой и батончиком гранолы, Джолейн с «Кэнада драй», коробкой крекеров «Голдфиш» и «ремингтоном».
   – Все удобства, как дома.
   – Ага.
   – Кроме радио. Разве Уитни сейчас не самое то? – Пытаясь его разговорить, Джолейн продребезжала: – Иийййя-аааа буду всяко любить тебяаааа…
   Короткий смешок, не больше.
   – Что-то не так? – спросила она.
   – Наверное, просто устал.
   – Да, пора бы уже.
   – На рассвете, пока они еще будут спать, надо будет сходить на разведку.
   – А если они рано встанут?
   – Сомневаюсь. У них море пива, – сказал Том.
   – Значит, на рассвете. А что потом?
   – Достанем их по одному.
   – Ты серьезно?
   – Не с дробовиком, Джолейн. Только если они не оставят нам выбора.
   – Ясно.
   Том открыл банку тунца и вилкой выложил рыбу на бумажную тарелку. Джолейн отмахнулась, прежде чем он успел предложить.
   – Я думал о твоем сне, – сказал он.
   – Ой-е.
   – Я не виню тебя за подозрительность. Только дурак бы не…
   – Это неправильное слово…
   – Послушай, – сказал он, – если бы я писал об этой истории, вместо того чтобы в ней участвовать, первым делом я бы спросил: «Откуда вы знаете, что этому малому помимо всего прочего не нужны ваши лотерейные деньги?» И все, что я могу сказать: мне – не нужны. Эта идея никогда не приходила мне в голову, и это правда. Откуда следует очевидный вопрос: что со мной, черт возьми, не так? Зачем я рискую жизнью ради женщины, которую знаю всего неделю?
   – Потому что я супер-особенная? – спросила Джолейн с полным ртом крекеров.
   – Эй, я пытаюсь быть серьезным!
   – Офигеть. Ты действительно не можешь объяснить, почему ты здесь. Ты, чья профессия – складывать вместе слова. Умный, успешный парень, который не колеблясь бросает все, оставляет позади целую жизнь…
   – Невероятно, я понимаю. Я действительно понимаю. – Он пристально смотрел в огонь. – Это просто показалось… необходимым.
   Джолейн глотнула имбирного эля.
   – Ну хорошо, мистер Кроум. Раз уж никто из нас не может вычислить ваши мотивы, давайте рассмотрим вероятности.
   – Костер гаснет.
   – Сядь на место. Давай начнем с секса.
   – С секса?
   – Да. С того, чем мы занимались прошлой ночью в мотеле, помнишь? Мы сняли одежду, один из нас взобрался на другого и…
   – Ты думаешь, я рисковал быть убитым злобными психопатами только ради того, чтобы затащить тебя в койку?
   – Некоторые мужчины пойдут на все.
   – Без обид, – сказал Том, – но я не настолько изголодался по нежности.
   – О, неужели? Когда, не считая прошлой ночи, ты в последний раз занимался любовью?
   – Неделю назад.
   – Ой… – Джолейн заморгала, опешив.
   – С женой судьи. – Кроум встал, чтобы подбросить еще плавняка в тлеющие угли. – По-видимому, она вела подсчет и записывала. Я, наверное, смогу получить экземпляр, если хочешь.
   Джолейн прекрасно справилась с удивлением.
   – Итак, мы исключили деньги и трах. А что с героизмом?
   Том невесело хихикнул:
   – О, как бы мне хотелось быть героем.
   – Бремя белого человека?
   – Возможно.
   – Или как тебе такой вариант: ты просто пытаешься что-то самому себе доказать.
   – Уже ближе. – Он лег, сцепив руки за головой. В отсветах костра Джолейн видела, как он вымотался. – Да, мы же пропустили лотерею, – сказал он.
   – Господи, точно – она ведь вчера вечером была? Пожалуй, нам было не до того. – Она нашла в сумочке купоны «Лотто», конфискованные Моффитом в квартире Бодеана Геззера. Развернула их веером, точно роял-флеш, чтобы Том увидел.
   – Чувствуешь себя любимцем фортуны?
   – Еще каким, – ответил он.
   – Я тоже.
   Она наклонилась и бросила билеты в огонь, один за другим.
 
   К тому времени, как они добрались до Перл-Ки, Бодеан Гез-зер и Пухл едва разговаривали друг с другом. Причиной была свежекупленная карта Флоридского залива, которую никто из них не был в состоянии расшифровать. Пухл обвинял Бода, а Бод обвинял картографов из Национальной администрации по океану и атмосфере, которые (как он настаивал) специально неправильно разметили отдаленные проливы, чтобы помешать тем, кто готовился выжить в любых условиях, например Истым Чистым Арийцам. На этот раз карту покупал не Пухл.
   Неспособность обоих мужчин разобраться в навигационных метках привела к последовательности высокоскоростных приземлений, серьезно покореживших алюминиевые винты. Катер начал трястись как блендер задолго до того, как ополченцы высадились на остров.
   Пухл волновался – он так надеялся впечатлить Эмбер своими мореходными умениями. Но во время третьей аварии после отбытия с Групер-Крик он услышал ее слова:
   – Это что, шутка?
   В настоящий момент он находился по пояс в воде, сражался с течением, изо всей силы упираясь в транец. Бод Геззер шлепал рядом с ним по мелководью, толкая правый борт. Эмбер сидела в катере вместе с Фингалом.
   Это что, шутка?
   И Пухл услышал, как Фингал ответил:
   – Если бы.
   Сопливый уебок.
   Хлюпая по глине, Пухл понял, что его тревоги обратились к лотерейным билетам. Оба были спрятаны в панели управления: украденный, до сих пор мокрый от недавней чуть было не случившейся катастрофы, и тот, что лежал в бумажнике Бода, – Геззер его переложил, когда Пухл заставил его спуститься за борт и толкать.
   Дешевые пластиковые дверцы панели не закрывались. Пухл решил прострелить Фингалу коленные чашечки, если тот хотя бы приблизится туда.
   Ночь спустилась раньше, чем они высадились на Перл-Ки. Бод Геззер с помощью топлива для зажигалки развел костер. Пухл разделся и повесил промокшую одежду на мангровых деревьях. Фингалу приказали разгрузить лодку. Он не мог поверить, что Пухл разгуливает по лагерю в одном белье, прямо перед Эмбер.
   – Спрей от насекомых нужен? – спросил ее Пухл.
   – Мне холодно, – ответила она.
   В одно мгновение Фингал подскочил с армейским одеялом. Пухл выхватил его и укутал плечи Эмбер. Вручил ей аэрозольный баллончик с репеллентом и потребовал:
   – Набрызгай-ка малехо мне на ноги, а?
   Она сделала, как было велено, выражение ее лица скрывала долговязая тень Пухла. Бод Геззер косился от костра – они сделали глупость; такой девчонке не место в военизированном отряде. Фингал тоже переживал, но по другому поводу.
   – В вещмешке есть сухой камуфляж, – пискнул он. Пухл его игнорировал. Он, казалось, полностью расслабился в своих заляпанных грязью коротких трусах.
   – Ну, Эмбер, – сказал он. – И где ж вы все спали той ночью?
   – В машине.
   Пухл мрачно уставился на Фингала, и тот добавил:
   – На обочине.
   – Это так?
   – Бля, а в чем ваще дело-то? – Фингалу не понравилось, как Пухл ставит его на место – следит за ним, ведет себя так, будто Фингал что-то скрывает.
   На помощь пришла Эмбер.
   – Это «краун-виктория». Там футбольную команду можно разместить, – сказала она. – Я спала на заднем сиденье, Фингал на переднем. Еще что-нибудь интересует?
   Пухл покраснел и засуетился. Меньше всего он хотел выводить ее из себя – блин, да некоторым девчонкам льстит, когда ревнуешь. Он предложил Эмбер банку «бад-вайзера».
   – Нет, спасибо.
   – Вяленого мяса?
   – Пожалуй, я пас.
   Бодеан Геззер изрек:
   – Надо устроить собрание. Сладкая моя, оставь-ка мужчин одних минут так на тридцать.
   Эмбер посмотрела на серые заросли, потом повернулась к Боду:
   – И куда, по-вашему, мне идти?
   Фингал перебил, сказал, что нет ничего такого в том, что она останется.
   – Она знает, кто мы, и она на все сто за программу.
   На этот раз настала очередь полковника недобро воззриться на Фингала – но тот не отступал:
   – Она даже обещала исправить мне татуировку!
   – Очень жаль, что она не может исправить тебе твои ебаные мозги, – буркнул Пухл, теребя пластырь на глазу, словно коросту.
   Бодеан Геззер чувствовал, что влияние на новорожденный отряд ускользает у него из рук. Эмбер должна заткнуться и вести себя как надо, вот и все. Ее присутствие дезорганизовывало – особенно ее аромат. И хотя Бод был благодарен за любое благоухание, которого хватило бы для нейтрализации Пухлова пота, он чувствовал, что задыхается от духов Эмбер. Они затуманивали мозг непристойными мыслями, в том числе пугающе откровенными. Бод злился на себя за увлечение грязными фантазиями, когда нужно полностью сосредоточиться на выживании.
   Он расправил просмоленную парусину и призвал собравшихся к порядку. Эмбер села скрестив ноги в центре брезента, Фингал и Пухл – по бокам.
   – Как вам известно, – начал Бод, – мы здесь, на этом острове, поскольку что-то – кто-то, – называющий себя «Черным приливом», всеми силами стремится нас уничтожить. У меня нет сомнений, это негритянская операция, весьма хитрая, и, я полагаю, они в конце концов нас найдут. Мы проделали весь этот путь сюда, чтобы перегруппироваться, привести в отличное состояние оружие и укрепить оборону. Я всем сердцем христианина верю – мы одержим победу. Но чтобы разбить этих черных ублюдков, мы должны быть готовы, мы должны быть командой: вооруженной, дисциплинированной и хорошо организованной. Очень скоро Америка окажется под ударом – мне не нужно вам об этом напоминать. Новый мировой трибунал, коммунисты, НАТО и так далее. Но сейчас это наше первое большое испытание, этот «Черный прилив»… ну что еще?
   Девочка из «Ухарей» подняла руку.
   – У тебя вопрос? – всполошился Бод Геззер.
   – Да. Как вы себе это все представляете дальше, парни?
   – Не понял?
   – План, – пояснила Эмбер. – Какой у вас долгосрочный план?
   – Мы – Истые Чистые Арийцы. Мы верим в чистоту и превосходство белых европеоидов. Мы уверены, что наши христианские ценности были преданы и отвергнуты правительством Соединенных Штатов…
   Произнося все это, Бодеан Геззер сердито смотрел на Пухла. Как, интересно, они собираются выиграть расовую войну, пока рядом ошивается чертова официантка?
   Пухла не раздосадовало вмешательство Эмбер – он был слишком занят, пытаясь украдкой разглядеть, что у нее под шортами. Фингал же, напротив, был крайне внимателен. Последовав примеру Эмбер, он поднял правую руку и помахал Боду.
   – Что?!
   – Полковник, вы сказали – евро-что-то…
   – Европеоиды.
   – Не растолкуете, что это такое? – попросил Фингал.
   – Белые люди, – отрезал Бод Геззер. – Белые люди, чьи предки из Англии, типа, или Германии. Из всяких таких мест.
   – Ирландия? – спросила Эмбер.
   – Да, конечно. Дания, Канада… сечешь фишку? – Он поверить не мог, что они такие придурки – понятие этнической чистоты не так уж замысловато.
   Потом Фингал сказал:
   – В Мексике тоже есть белые люди.
   – Чушь.
   – Один чувак работал в дневную смену в «Хвать и пошел». Билли его звали. Он выглядел ужасно белым, полковник!
   Бод начал закипать. Он набросился на Фингала и ударил его в висок. Фингал взвыл и шлепнулся Эмбер на колени. Пухл наблюдал, страдая от зависти.
   Наклонившись, Бод взял Фингала за подбородок:
   – Слушай, ты, прыщавый маленький слизняк! На свете божьем нет таких вещей, как белые мексикашки по имени Билли или Хуйлио или еще, блядь, как-нибудь. Белых кубинцев и испанцев тоже не бывает!
   – Но Испания в Европе, – возразила Эмбер с абсолютным хладнокровием, поглаживая колючий Фингалов череп.
   Пухл, которому надоело быть в стороне, объявил:
   – А она дело говорит. – И потом, с глупой ухмылкой повернувшись к девушке: – А сам-то он ни в жисть слово «ниггер» не скажет!
   Бодеан Геззер глубоко вздохнул и медленно обошел вокруг костра. Ему нужно остыть; ему нужно оставаться спокойным и здравомыслящим.
   – Когда я говорю о белых европеоидах, – сказал он, – я имею в виду белых белых людей, ясно? Так проще всего объяснить. Я говорю об арийских предках, которые есть у всех присутствующих.
   Пухл нетерпеливо вмешался:
   – Ну давай уже приступим! – К огромному его облегчению, Фингал сел, отцепившись от бедер Эмбер. В отблесках пламени ее нейлоновые чулки восхитительно поблескивали – Пухл едва удерживался от того, чтобы их погладить. Вообще-то прошло всего несколько секунд, прежде чем он все же осмелился.
   А когда осмелился, Эмбер врезала ему по лицу.
   – Посмотри, что ты сделал! – выкрикнула она.
   При неудачной попытке облапать ноги рука Пухла чем-то зацепилась за чулки. Крабовой клешней, уныло понял он.
   – Что на тебя нашло?! – И Эмбер ударила его еще раз. Она хотела, чтобы похитители поняли – она боец и любое прикосновение им дорого обойдется. Главное правило официантки: защищай свое достоинство.
   Пухл опрокинул пиво, неуклюже пытаясь освободить руку.
   – Я сама, – огрызнулась Эмбер.
   Бод Геззер с отвращением сунул насаженный на вертел кусок вяленого мяса в огонь. Фингала происходящее ошеломило. Страх Эмбер быть изнасилованной больше не казался безосновательным – чего не скажешь о галантной клятве Фингала ее защищать. Пухл слишком сильный и мерзкий; убить его во сне – вот и весь выбор Фингала.
   Клешни краба прорвали дыру в чулке Эмбер.
   – Вот черт, – пробормотала она. И Пухлу: – Надеюсь, ты счастлив, Ромео. – Вот такие паршивые фокусы выкидывал ее парень Тони, лапая ее промежность на людях.
   Пухл велел ей успокоиться. Порылся в холодильнике в поисках нового пива. Потом развернул замшу и принялся (злобно хихикая) собирать «АР-15». Бод притворился, что ничего не заметил.
   Эмбер взяла фонарь и пошла в лес переодеваться. Вышла уже в одном из камуфляжных комбинезонов Бода Геззера, «Мшистый дуб».
   Пухла мгновенно обуяло уныние. Он тосковал по обрезанной футболке и блестящим шортам. Попытался представить Ким Бейсингер в виде охотника на медведей и не смог.
   Зато Бодеан Геззер понял, что безнадежно одурманен трепещущим видением в пятнистом камуфляже. Его камуфляже. Добили его изящные белые кеды.
   – Собрание окончено, – объявил он и тяжело сел. Эмбер, которая всерьез перепугалась, решила этого не
   показывать. Она зашагала прямиком к Пухлу:
   – Нам надо поговорить.
   – Ща, пять сек, с винтовкой разберусь.
   – Нет. Прямо сейчас.
   Она взяла его за руку – за искалеченную клешней руку! – и повела в тень мангровых зарослей. Фингал был ошарашен. Девчонка что, с ума сошла?
   Боду Геззеру это тоже не понравилось. Он понял, что скрежещет зубами; только женщина могла заставить его так себя вести. Не будь дураком, предостерег он себя. На похоть нет времени. И все же он не мог перестать думать о ней, о том, как комбинезон «Мшистый дуб» будет пахнуть, когда она его снимет. Или когда Пухл его сорвет – в этом случае Боду, возможно, придется вышибить ему мозги. Исключительно ради поддержания дисциплины.
   Углубившись в лес на двадцать ярдов, Эмбер развернулась и направила фонарь в лицо Пухлу. Она сказала:
   – Я знаю, чего ты хочешь.
   – Тут не надо быть гением.
   – Что ж, варианта два. Ты можешь поступить как свинья и изнасиловать меня, и я навеки возненавижу твой стояк. Или мы можем постараться узнать друг друга лучше и посмотреть, что будет дальше.
   Здоровый глаз Пухла жмурился от пронзительного света, он пытался разобрать выражение ее лица. Пухл сказал:
   – Я ж думал, что уже тебе по душе пришелся. В кабаке-то так и казалось.
   – Давай объясню тебе кое-что: если я улыбаюсь посетителю, это еще не значит, что я хочу его выебать.
   Это слово шокировало Пухла до глубины души.
   – А если ты меня изнасилуешь, – продолжила Эмбер, – это будет худший секс из тех, что у тебя был. Худший.
   – П-почему?
   – Потому что я ни мускулом не пошевелю, ни звука не издам. Буду лежать, как холодный мешок грязи, скучая до зевоты. Может, даже время засеку. – Она подняла запястье, чтобы он увидел блик от часов.
   Пухл выдохнул:
   – Твою бога душу… – Чувствуя, что съеживается, он теперь жалел, что не надел каких-нибудь штанов.
   – Или мы можем попробовать быть друзьями, – сказала Эмбер. – Как по-твоему, справишься?
   – Конечно. – В ушах у него гудело. Он хлопнул по ним.