Страница:
Знание о том, что Кроум жив, свинцовой тяжестью легло на перенапряженную совесть Кэти. К тому же был еще один секрет, не менее тревожный. О нем напомнила другая статья «Реджистера», в которой сообщалось, что человеческие останки, предположительно принадлежащие Тому Кро-уму, отправлены в лабораторию ФБР «для более тщательного анализа». Это означало проверку ДНК, которая, в свою очередь, означала, что вскоре покойника безошибочно опознают как Чемпа Пауэлла, помощника окружного судьи Артура Баттенкилла-младшего.
Хитрого лгуна, с которым Кэти могла вот-вот навсегда бежать из страны.
– Что мне делать? – настойчиво шептала она. Опустив голову, она преклонила колени у первой церковной скамьи Помолилась и подождала, затем помолилась еще.
Снизошедший наконец ответ Господа, как обычно, оказался силен по сути, но слаб в деталях. Кэти Баттенкилл не стала его отвергать – она была благодарна за все.
Выйдя из церкви, она сняла свой кулон-бриллиант и бросила его в отверстие дубового ящика для пожертвований, куда он и приземлился без особых фанфар, не громче пятицентовика. Молния не сверкнула, гром не грянул. Ангельского хора со стропил не донеслось.
Может, все это случится позже, подумала Кэти.
Когда ушел последний паломник, мать Фингала приблизилась к завернутому в простыню Синклеру, игриво плещущемуся в канавке с черепахами. Она сказала:
– Помоги мне, черепаший парень. Мне нужно духовное руководство.
Небритый подбородок Синклера задрался к небесам.
– Плиииныыыйй поо плааа поллаааа.
Его гостья не смогла расшифровать этот вопль (ПЛЕНИТЕЛЬНЫЙ ПОЛ ПЛАТИТ СПОЛНА – из биографического очерка об актере Поле Ньюмане)
– А если попробовать по-английски? – буркнула Фингалова мать.
Синклер поманил ее в канавку. Она сбросила ободранные свадебные туфли и шагнула в воду. Синклер жестом велел ей сесть. Сложив руки ковшиком, сгреб несколько черепашек и положил их в волнистые белые складки ее платья.
Мать Фингала взяла одну и присмотрелась:
– Сам этих сосунков раскрасил?
Синклер терпеливо рассмеялся:
– Они не крашеные. Это печать Господа.
– Без дураков? Этот малыш – он типа Лука или там Матфей?
– Ложись рядом.
– Иисуса моего замостили сегодня утром, слыхал, поди? Дорожное управление постаралось.
– Ложись, – велел Синклер.
Он плюхнулся ближе, взял ее за плечи и погрузил в воду, как при крещении. Мать Фингала закрыла глаза и шеей ощутила прохладу вонючей жижи, а кожей – щекотку крохотных черепашьих коготков.
– Они не укусят?
– Не-а, – придерживая ее, отозвался Синклер.
Вскоре мать Фингала охватили необъяснимый внутренний покой и доверие и, возможно, что-то еще. Последним мужчиной, прикасавшимся к ней с такой нежностью, был ее пародонтолог, в которого она влюбилась по уши.
– Ах, черепаший парень, я потеряла и сына своего, и святыню. Я не знаю, что делать.
– Плиииныыыйй по плааа, – прошептал Синклер.
– Ну хорошо, – отозвалась мать Фингала. – Плини-полии плааа. Это что, типа Библия на японском?
Деменсио, не замеченный медитаторами из канавы, стоял у окна уперев руки в бока. Он сказал Триш:
– Прикинь, какая фигня – она там, внутри, с черепахами!
– Милый, у нее был трудный день. Министерство транспорта заасфальтировало ее дорожное пятно.
– Хочу, чтобы она убралась из моих владений.
– Да что за беда-то? Уже почти темно.
Триш на кухне жарила цыпленка на ужин. Деменсио смешивал порцию парфюмированной воды и наполнял слезную полость плачущей Мадонны.
– Если эта чокнутая баба не уберется после ужина – прогони ее. И черепах не забудь пересчитать, а то сопрет еще, чего доброго.
– Помилосердствуй ты наконец.
– Не верю я этой женщине.
– Ты никому не веришь.
– Ничего не поделать. Таков уж бизнес, – вздохнул Деменсио. – У нас красный пищевой краситель остался?
– Зачем?
– Я тут подумал… может, она кровью плакать начнет, Дева-то Мария?
– Парфюмированной кровью?
– И не строй мне такую физиономию. Это просто идея, и все, – сказал Деменсио. – Просто идея, которую я обмозговываю. Черепах-то у нас потом уже не будет.
– Дай-ка проверю, – отозвалась Триш и ринулась к шкафу с пряностями.
В менее суровых обстоятельствах Бернард Сквайрз, вероятно, наслаждался бы сельской тишиной мотеля миссис Хендрикс, но даже ласка пледа ручной работы не могла развеять его тревогу. Поэтому он отправился на вечернюю прогулку – один, в своем лощеном костюме в тонкую полоску, – по маленькому городку Грейндж.
Часть дня Бернарда Сквайрза занял суровый телефонный разговор с компаньонами Ричарда «Ледоруба» Тарбоуна и, вкратце, с самим мистером Тарбоуном. Сквайрз не считал себя косноязычным человеком, но ему стоило огромных усилий объяснить Ледорубу, почему Симмонсов лес нельзя купить до поступления и отклонения встречного предложения.
– А оно будет отклонено, – уточнил Бернард Сквайрз, – потому что мы собираемся переплюнуть негодяев.
Но мистер Тарбоун жутко разозлился – Сквайрз никогда его таким не слышал – и дал понять, что заключение сделки существенно не только для будущей занятости Сквайрза, но и для его дальнейшего доброго здравия. Сквайрз заверил старика, что отсрочка временная и к концу недели Симмонсов лес уже будет принадлежать «Международному центральному союзу бетонщиков, шпаклевщиков и облицовщиков Среднего Запада». Сквайрзу велено было не возвращаться в Чикаго без подписанного контракта.
Шагая в прохладных свежих сумерках, Бернард Сквайрз раздумывал, почему Тарбоунам так не терпелось заполучить эту землю. Самым правдоподобным объяснением казалась суровая недостача отмытых денег, неизбежно влекущая за собой очередной тщательно замаскированный налет на пенсионный фонд профсоюза. Быть может, семья собиралась использовать землю Симмонсова леса в качестве залога под строительный кредит и хотела успеть зафиксировать сделку до резкого взлета процентных ставок.
Или, быть может, они действительно собирались построить в Грейндже, штат Флорида, торговый центр в средиземноморском стиле – как ни смешно это звучало, Бернард Сквайрз не мог исключить такую возможность. А вдруг Ледоруб устал от гангстерской жизни? Вдруг он пытался перейти к законным делам?
В любом случае причина спешки Ричарда Тарбоуна на.самом деле не играла роли. Эту самую роль играло приобретение Бернардом Сквайрзом сорока четырех акров как можно скорее. Сквайрз не привык проигрывать в трудных переговорах и располагал множеством не предусмотренных законом методов убеждения. Если на Симмонсов лес (как уверяла Клара Маркхэм) нашлись соперники-покупатели, Сквайрз не сомневался, что сможет переплюнуть их, перехитрить или просто запугать и заставить отступиться.
Сквайрз был настолько уверен, что, наверное, довольно погрузился бы в долгий дневной сон, если бы только старик Тарбоун не выдал нечто, по телефону прозвучавшее серьезной угрозой:
– И чтобы все сделал, блядь! Не хочешь кончить, как Миллстеп, – все сделаешь, мать твою!
При упоминании Джимми Миллстепа Бернард Сквайрз почувствовал, как увлажняется его шелковое белье. Миллстеп был юристом семьи Тарбоун, пока однажды в пятницу не опоздал на двадцать минут на слушание по освобождению под залог племянника Ричарда Тарбоуна, гомофоба Джина, который в результате вынужден был провести весь уикенд в камере десять на десять вместе с благонравным, но ярко раскрашенным педиком. Поверенный Миллстеп винил в своем опоздании оказавшуюся в бедственном положении любовницу и неповоротливого таксиста, но никакого сочувствия от Ричарда Тарбоуна не дождался – тот не просто уволил его, а приказал убить. Неделей позже изрешеченное пулями тело Джимми Миллстепа бросили у Ассоциации адвокатов Иллинойса. Записка, пришпиленная к его лацкану, гласила: «Это ваше?»
Так что ничего удивительного, что Бернард Сквайрз нервничал – и его состояние лишь усугубилось неожиданной встречей с мятым незнакомцем с кровавыми дырами в ладонях.
– Стой, грешник! – завопил этот человек, хромая навстречу. Бернард Сквайрз осторожно уступил дорогу. – Стой, паломник! – продолжал человек, размахивая стопкой розовых рекламных листков.
Сквайрз схватил один и отпрыгнул в сторону. Незнакомец, пробормотав благословение, убрел обратно в сумерки. Сквайрз остановился у фонаря, чтобы рассмотреть бумажку:
Бернард Сквайрз смял и выкинул рекламку. Маньяки на этой планете повсюду, подумал он, куда ни плюнь. Маньяки, которые так и не научились писать. Сквайрз зашел в «Хвать и пошел», где его просьба о «Нью-Йорк Таймс» была встречена тупейшим взглядом. Сквайрз удовольствовался «Ю-Эс-Эй Тудей» и стаканчиком кофе без кофеина и направился обратно в мотель. Где-то по дороге он свернул не туда, оказался на незнакомой улице – и до него донеслось пение.
Сквайрз услышал его за квартал: мужчина и женщина нестройно распевали на каком-то экзотическом языке. Дрожащие звуки привели Сквайрза к дому под прожектором. Простое одноэтажное оштукатуренное поверх бетона здание, типичное для флоридских застроек шестидесятых и семидесятых. Сквайрз незаметно стоял за старым дубом и наблюдал.
На виду было три фигуры – четыре, если считать статую Девы Марии, которую темноволосый мужчина в спецодежде переставлял туда-сюда на маленькой освещенной платформе. Двое других – певцы, как выяснилось, – сидели вытянув ноги в извилистой, заполненной водой канаве, выкопанной на лужайке. Мужчина в канаве был замотан в грязное постельное белье, а женщина одета в торжественное белое платье, рукава с кружевными вставками. Пара неопределенного возраста, но оба бледнокожие и с мокрыми волосами. Бернард Сквайрз заметил клинообразные следы, возникающие там и сям на воде, – какие-то животные, водоплавающие…
Черепахи?
Сквайрз подобрался ближе. Вскоре он понял, что стал свидетелем странного религиозного обряда. Пара в канаве держалась за руки и извергала тарабарщину, их окружали всплески – вокруг двигались головки рептилий размером с виноградину. (Сквайрз вспомнил показанный как-то по кабельному телевидению документальный фильм о культе ручных змей в Кентукки – может, здесь отколовшаяся секта черепахопоклонников?!) Примечательно, что темноволосый человек в комбинезоне никакого участия в церемонии валяния в канаве не принимал. Напротив, он периодически отвлекался от статуи Мадонны и пристально глядел на двух певцов с видом, как показалось Сквайрзу, неприкрытого порицания.
– Плиииныыыйй поо плааа поллаааа! – заливалась пара, и от этого у Сквайрза вниз по позвоночнику прокатилась такая ледяная волна, что он перебежал улицу и помчался прочь. Он не был набожным человеком и уж конечно не верил в предзнаменования, но укротители черепах и незнакомец с окровавленными ладонями всерьез выбили его из колеи. Грейндж, поначалу произведший на Сквайрза впечатление типичной наживающейся на туристах южной стоянки для дальнобойщиков, теперь казался мрачным и таинственным. Сверхъестественные химеры разъедали местную обстановку с ее крепкими браками, традиционной консервативной верой и слепым почитанием прогресса – любого прогресса, – которые позволяли пройдохам наподобие Бернарда Сквайрза налетать и получать свое. Он быстренько вернулся в мотель, рано пожелал миссис Хендрикс спокойной ночи (отказавшись от ее свиного жаркого, кабачков, стручковой фасоли и пирога с орехом пекан), заперся в комнате (потихоньку, чтобы не обидеть хозяйку) и скользнул под плед, пытаться утихомирить пустое, беспомощное, иррациональное предчувствие, что Симмонсов лес уже потерян.
«Настояшшая любофь» пахла мочой, солью и крабом. А как иначе?
Фингал сгорбился над рулем. Они шли вдвое медленнее возможного, экономя бензин. На коленях у Эмбер была развернута морская карта Бода Геззера. Маршрут до Групер-Крик для них разметила шариковой ручкой услужливая леди из «Черного прилива».
На Флоридском заливе была легкая зыбь, никаких волн, чреватых морской болезнью. Но щеки Фингала все равно имели зеленоватый оттенок, а под глазами проступили темные круги.
– Ты в порядке? – спросила Эмбер.
Он неуверенно кивнул. Жир на его руках и животе подскакивал от каждого толчка. Он рулил осторожно – леди «Черный прилив» вправила вывихнутые большие пальцы на место, но они оставались болезненно опухшими.
– Останови лодку, – приказала Эмбер.
– Со мной все нормально.
– Останови. Сию секунду. – Она дотянулась до панели управления и повернула рычаг газа. Фингал не спорил: у нее был револьвер – кольт-«питон» Пухла. Конец ствола торчал из-под карты.
Как только моторка перестала двигаться, Фингал перегнулся через борт и выблевал шесть или семь венских сосисок, сожранных на завтрак в Перл-Ки.
– Извини. – Он вытер рот. – Обычно я не страдаю морской болезнью. Честно.
– Может, это у тебя не морская болезнь. Может, ты просто боишься.
– Я не боюсь!
– Тогда ты полный идиот.
– Так чего бояться-то?
– Того, что тебя застукают в краденой лодке, – сказала она. – Или того, что тебя излупцует мой чокнутый ревнивый парень в Майами. Или может, ты просто боишься копов.
– Каких копов?
– Тех, которым я должна позвонить, как только увижу телефон. Чтобы сообщить, как ты меня похитил, а твои дружки-гопники чуть не изнасиловали.
– О боже… – Фингал шумно исторг остаток завтрака.
Потом он снова завел моторы, и они поплыли, корпус «Настояшшей любфи» грохотал как тамтам. Эмбер пыталась выяснить, что же случилось на острове. Помощи от Фингала было мало – чем убедительнее он старался объяснять, тем бредовее все выходило.
Во всяком случае, она знала, что у женщины с дробовиком гопники и украли лотерейный билет.
– Но как же она вас, ребята, здесь вычислила? – недоумевала Эмбер, на что Фингал изложил фантастически запутанный сценарий с участием либералов, кубинцев, демократов, коммуняк, вооруженных черных ополченцев, вертолетов с инфракрасными приборами ночного видения и батальонов иностранных солдат, скрывающихся на Багамах. Он мудро воздержался от приплетения евреев, хотя и не смог не спросить у Эмбер (шепотом), правда ли ее фамилия Бернштейн, как верещал Пухл.
– Или ты ее выдумала?
– Какая разница? – спросила она.
– Не знаю. Наверное, никакой.
– Ты же все равно бы на мне женился, нет? Примерно за десять секунд. – Эмбер подмигнула своей шутке, Фингал покраснел и отвернулся.
Это случилось вскоре после того, как Пухла подстрелили, полковника нокаутировали, а Эмбер привела себя в порядок и переоделась в чистое. Чернокожая женщина и ее белый приятель собрали все оружие ополчения – «АР-15», «ТЕК-9», «кобру», «беретту» и даже старенький Фингалов «марлин-22» – и выбросили в залив. Не выкинули только баллончик перцового аэрозоля – его негритянка положила себе в сумочку.
Потом она велела Фингалу и Эмбер отправляться на угнанной моторке на материк. Негритянка (звали ее Джолейн) отметила путь на карте и даже выдала им в дорогу воду в бутылках и прохладительные напитки.
Затем белый парень оттащил Фингала в сторону, в лес, а когда они вернулись, Фингал был бледен как покойник. Белый вручил Эмбер кольт Пухла с наставлением «пристрелить маленького уродца, если вздумает выкинуть какой-нибудь фортель».
Эмбер не слишком доверяла большому револьверу с тех пор, как однажды он уже дал осечку, но говорить об этом Фингалу не стала. Да он и без того казался слишком больным и подавленным – вряд ли что-нибудь учинит.
Так оно и было. Белый тип, друг Джолейн, не стал поднимать на Фингала руку там, в зарослях. Вместо этого он посмотрел мальчишке прямо в глаза и сказал:
– Сынок, если Эмбер не попадет домой живой и невредимой, я отправлюсь прямиком к твоей мамуле в Грейндж и расскажу ей обо всем, что ты натворил. А потом напечатаю твое имя и фото скинхеда пострашнее на первой полосе, и прославишься ты – мама не горюй.
А затем спокойно отвел Фингала обратно на берег и помог ему забраться в лодку. Джолейн Фортунс ждала с дробовиком в руках, следя за Бодеаном Геззером и Пухлом. Ее друг вошел в воду и подтолкнул корму на глубину, чтобы Фингал с Эмбер могли опустить подвесные моторы, не зацепив дно.
– Счастливого пути! – крикнула негритянка. – Остерегайтесь ламантинов!
Час спустя Фингал наконец услышал то, чего так страшился, – вертолет. Но тот оказался не черным, а ярко-оранжевым. И принадлежал не НАТО, а Береговой охране США; чавкая лопастями летал взад и вперед в поисках пропавшей женщины в маленькой лодке, взятой напрокат, женщины, которая сказала, что не поедет дальше Коттон-Ки.
Фингал этого знать не мог. Он был уверен, что вертушка послана атаковать его, – и немедля бросился на палубу, дергая за собой Эмбер.
– Берегись! Берегись! – орал он.
– Возьми себя в руки, пожалуйста.
– Но это они!
Вертолет завис над моторкой. Спасатели увидели парочку, обнявшуюся на палубе, и, будучи привычными к таким амурным сценкам, полетели дальше. Это явно не то судно, за которым их отправили.
Когда вертушка исчезла, Фингал робко начал собираться с мыслями. Эмбер пихнула ему карту под подбородок и велела прекратить строить из себя сопляка. Еще через час показался разводной мост Групер-Крик. «Настояшшую лю-бофь» они приткнули к самому дальнему от начальника дока стапелю (владелец моторки будет озадачен, но обрадуется, найдя ее там, а угон спишут на подростков, решивших покататься). Фингал пытался отвязать носовой швартов, морщась от пульсации в больших пальцах. Эмбер высматривала морской патруль, просто на всякий случай. Она с облегчением заметила на стоянке свою машину, никем не тронутую.
Фингал мрачно помахал ей:
– Увидимся!
– Куда ты?
– На трассу. Попробую стопануть кого-нибудь.
– Я подброшу тебя до Хомстеда, – предложила Эмбер.
– Не, спасибо. – Фингала беспокоил ее парень, Тони.
Вдруг она настропалит ревнивца надрать ему, Фингалу, задницу?
– Как хочешь.
Фингал подумал: боже, какая же она красивая. Да к чернее! И сказал:
– А может, и прокачусь.
– Неплохо сказано. Ты и поведешь.
На полпути к Флорида-сити, на шоссе номер один, Эм-бер вдруг снова достала револьвер Пухла, и Фингал подумал, что неверно истолковал ее намерения.
– Убить меня собираешься, да?
– Ну конечно, – отозвалась Эмбер. – Собираюсь пришить тебя средь бела дня на виду у всех этих машин кругом, хотя у меня было все утро, чтобы отстрелить тебе башку у черта на куличках и утопить труп в море. Что возьмешь с тупой блондинки. Рули давай, ага?
Фингал чувствовал себя отвратительно – ее сарказм ранил сильнее, чем пуля в живот. Он уставился на дорогу и попытался состряпать историю, которую расскажет ма, вернувшись в Грейндж. Когда он в следующий раз бросил взгляд на Эмбер, кольт был вскрыт. Она крутила барабан и, прищурив один глаз, заглядывала в гнезда для пуль.
– Эй, – сказала она.
– Что такое?
– Останови машину.
– Не вопрос, – отозвался Фингал. Он осторожно вывел огромный «форд» на заросшую травой обочину, спугнув стаю белых цапель.
Револьвер лежал у Эмбер на коленях. Она разворачивала клочок бумаги, выпавший из гнезда барабана.
– Дай-ка глянуть, – попросил Фингал.
– Ты послушай только: двадцать четыре… девятнадцать… двадцать семь… двадцать два… тридцать… семнадцать.
– Боже, только не говори, что это чертов билет!
– Ага. Твои тупые дружки запихали его в револьвер.
– Офигеть! Офигеть… Но – ч-черт, что ж нам делать-то теперь?
Эмбер защелкнула на место барабан и сунула лотерейный купон в карман на молнии в своем комбинезоне.
– Мне дальше вести? – осведомился Фингал.
– Думаю, да.
Они не сказали друг другу ни слова до Флорида-сити, где остановились у «Макдоналдса». В очереди машин они оказались пятыми.
– Нам ведь надо что-то решить, так? – сказала Эмбер.
– Я всегда беру четверьтфунтовый гамбургер.
– Я про лотерейный билет.
– А… – пробормотал Фингал.
– Четырнадцать миллионов долларов.
– Да знаю я, господи!
– Иногда есть разница, – заметила Эмбер, – между правильным поступком и здравым смыслом.
– Хорошо.
– Я только хочу сказать, что нам нужно обдумать это как следует со всех сторон. Решение непростое. Закажи мне салат, ладно? И диетическую колу.
– Картошку будешь?
– Конечно.
Позже, когда они ждали на светофоре у выезда на главную автостраду, Эмбер спросила:
Как думаешь, что они сделали с твоими дружками? В смысле, прежде чем вернулись на материк. Что, по-твоему, там случилось, когда мы уехали?
– Не знаю, но догадываюсь, – ответил Фингал. И грустно посмотрел на изувеченную татуировку ополчения на руке.
– Зеленый, – сказала Эмбер. – Можно ехать.
Двадцать шесть
Хитрого лгуна, с которым Кэти могла вот-вот навсегда бежать из страны.
– Что мне делать? – настойчиво шептала она. Опустив голову, она преклонила колени у первой церковной скамьи Помолилась и подождала, затем помолилась еще.
Снизошедший наконец ответ Господа, как обычно, оказался силен по сути, но слаб в деталях. Кэти Баттенкилл не стала его отвергать – она была благодарна за все.
Выйдя из церкви, она сняла свой кулон-бриллиант и бросила его в отверстие дубового ящика для пожертвований, куда он и приземлился без особых фанфар, не громче пятицентовика. Молния не сверкнула, гром не грянул. Ангельского хора со стропил не донеслось.
Может, все это случится позже, подумала Кэти.
Когда ушел последний паломник, мать Фингала приблизилась к завернутому в простыню Синклеру, игриво плещущемуся в канавке с черепахами. Она сказала:
– Помоги мне, черепаший парень. Мне нужно духовное руководство.
Небритый подбородок Синклера задрался к небесам.
– Плиииныыыйй поо плааа поллаааа.
Его гостья не смогла расшифровать этот вопль (ПЛЕНИТЕЛЬНЫЙ ПОЛ ПЛАТИТ СПОЛНА – из биографического очерка об актере Поле Ньюмане)
– А если попробовать по-английски? – буркнула Фингалова мать.
Синклер поманил ее в канавку. Она сбросила ободранные свадебные туфли и шагнула в воду. Синклер жестом велел ей сесть. Сложив руки ковшиком, сгреб несколько черепашек и положил их в волнистые белые складки ее платья.
Мать Фингала взяла одну и присмотрелась:
– Сам этих сосунков раскрасил?
Синклер терпеливо рассмеялся:
– Они не крашеные. Это печать Господа.
– Без дураков? Этот малыш – он типа Лука или там Матфей?
– Ложись рядом.
– Иисуса моего замостили сегодня утром, слыхал, поди? Дорожное управление постаралось.
– Ложись, – велел Синклер.
Он плюхнулся ближе, взял ее за плечи и погрузил в воду, как при крещении. Мать Фингала закрыла глаза и шеей ощутила прохладу вонючей жижи, а кожей – щекотку крохотных черепашьих коготков.
– Они не укусят?
– Не-а, – придерживая ее, отозвался Синклер.
Вскоре мать Фингала охватили необъяснимый внутренний покой и доверие и, возможно, что-то еще. Последним мужчиной, прикасавшимся к ней с такой нежностью, был ее пародонтолог, в которого она влюбилась по уши.
– Ах, черепаший парень, я потеряла и сына своего, и святыню. Я не знаю, что делать.
– Плиииныыыйй по плааа, – прошептал Синклер.
– Ну хорошо, – отозвалась мать Фингала. – Плини-полии плааа. Это что, типа Библия на японском?
Деменсио, не замеченный медитаторами из канавы, стоял у окна уперев руки в бока. Он сказал Триш:
– Прикинь, какая фигня – она там, внутри, с черепахами!
– Милый, у нее был трудный день. Министерство транспорта заасфальтировало ее дорожное пятно.
– Хочу, чтобы она убралась из моих владений.
– Да что за беда-то? Уже почти темно.
Триш на кухне жарила цыпленка на ужин. Деменсио смешивал порцию парфюмированной воды и наполнял слезную полость плачущей Мадонны.
– Если эта чокнутая баба не уберется после ужина – прогони ее. И черепах не забудь пересчитать, а то сопрет еще, чего доброго.
– Помилосердствуй ты наконец.
– Не верю я этой женщине.
– Ты никому не веришь.
– Ничего не поделать. Таков уж бизнес, – вздохнул Деменсио. – У нас красный пищевой краситель остался?
– Зачем?
– Я тут подумал… может, она кровью плакать начнет, Дева-то Мария?
– Парфюмированной кровью?
– И не строй мне такую физиономию. Это просто идея, и все, – сказал Деменсио. – Просто идея, которую я обмозговываю. Черепах-то у нас потом уже не будет.
– Дай-ка проверю, – отозвалась Триш и ринулась к шкафу с пряностями.
В менее суровых обстоятельствах Бернард Сквайрз, вероятно, наслаждался бы сельской тишиной мотеля миссис Хендрикс, но даже ласка пледа ручной работы не могла развеять его тревогу. Поэтому он отправился на вечернюю прогулку – один, в своем лощеном костюме в тонкую полоску, – по маленькому городку Грейндж.
Часть дня Бернарда Сквайрза занял суровый телефонный разговор с компаньонами Ричарда «Ледоруба» Тарбоуна и, вкратце, с самим мистером Тарбоуном. Сквайрз не считал себя косноязычным человеком, но ему стоило огромных усилий объяснить Ледорубу, почему Симмонсов лес нельзя купить до поступления и отклонения встречного предложения.
– А оно будет отклонено, – уточнил Бернард Сквайрз, – потому что мы собираемся переплюнуть негодяев.
Но мистер Тарбоун жутко разозлился – Сквайрз никогда его таким не слышал – и дал понять, что заключение сделки существенно не только для будущей занятости Сквайрза, но и для его дальнейшего доброго здравия. Сквайрз заверил старика, что отсрочка временная и к концу недели Симмонсов лес уже будет принадлежать «Международному центральному союзу бетонщиков, шпаклевщиков и облицовщиков Среднего Запада». Сквайрзу велено было не возвращаться в Чикаго без подписанного контракта.
Шагая в прохладных свежих сумерках, Бернард Сквайрз раздумывал, почему Тарбоунам так не терпелось заполучить эту землю. Самым правдоподобным объяснением казалась суровая недостача отмытых денег, неизбежно влекущая за собой очередной тщательно замаскированный налет на пенсионный фонд профсоюза. Быть может, семья собиралась использовать землю Симмонсова леса в качестве залога под строительный кредит и хотела успеть зафиксировать сделку до резкого взлета процентных ставок.
Или, быть может, они действительно собирались построить в Грейндже, штат Флорида, торговый центр в средиземноморском стиле – как ни смешно это звучало, Бернард Сквайрз не мог исключить такую возможность. А вдруг Ледоруб устал от гангстерской жизни? Вдруг он пытался перейти к законным делам?
В любом случае причина спешки Ричарда Тарбоуна на.самом деле не играла роли. Эту самую роль играло приобретение Бернардом Сквайрзом сорока четырех акров как можно скорее. Сквайрз не привык проигрывать в трудных переговорах и располагал множеством не предусмотренных законом методов убеждения. Если на Симмонсов лес (как уверяла Клара Маркхэм) нашлись соперники-покупатели, Сквайрз не сомневался, что сможет переплюнуть их, перехитрить или просто запугать и заставить отступиться.
Сквайрз был настолько уверен, что, наверное, довольно погрузился бы в долгий дневной сон, если бы только старик Тарбоун не выдал нечто, по телефону прозвучавшее серьезной угрозой:
– И чтобы все сделал, блядь! Не хочешь кончить, как Миллстеп, – все сделаешь, мать твою!
При упоминании Джимми Миллстепа Бернард Сквайрз почувствовал, как увлажняется его шелковое белье. Миллстеп был юристом семьи Тарбоун, пока однажды в пятницу не опоздал на двадцать минут на слушание по освобождению под залог племянника Ричарда Тарбоуна, гомофоба Джина, который в результате вынужден был провести весь уикенд в камере десять на десять вместе с благонравным, но ярко раскрашенным педиком. Поверенный Миллстеп винил в своем опоздании оказавшуюся в бедственном положении любовницу и неповоротливого таксиста, но никакого сочувствия от Ричарда Тарбоуна не дождался – тот не просто уволил его, а приказал убить. Неделей позже изрешеченное пулями тело Джимми Миллстепа бросили у Ассоциации адвокатов Иллинойса. Записка, пришпиленная к его лацкану, гласила: «Это ваше?»
Так что ничего удивительного, что Бернард Сквайрз нервничал – и его состояние лишь усугубилось неожиданной встречей с мятым незнакомцем с кровавыми дырами в ладонях.
– Стой, грешник! – завопил этот человек, хромая навстречу. Бернард Сквайрз осторожно уступил дорогу. – Стой, паломник! – продолжал человек, размахивая стопкой розовых рекламных листков.
Сквайрз схватил один и отпрыгнул в сторону. Незнакомец, пробормотав благословение, убрел обратно в сумерки. Сквайрз остановился у фонаря, чтобы рассмотреть бумажку:
ПОРАЗИТЕЛЬНЫЕ СТИГМАТЫ ХРИСТА!
Преходите взглянуть на Доминика Амадора скромнаво плотника который однажды проснулся с точно такими же ранами от распятия как у самово Иисуса Христа, Сына Божия!
Кровотечение с 9-00 до 16-00 ежедневно.
По субботам – до 15-00 (только ладони)
Посещения открыты для публеки.
Пожертвования приветствуются!
4834 Хейдон Берне Лейн (ищите Крест во дворе!)
И в самом низу листочка мелким шрифтом:Как паказано в телешоу преп. Пата Робертсона «Божественные знаки»!!!
Бернард Сквайрз смял и выкинул рекламку. Маньяки на этой планете повсюду, подумал он, куда ни плюнь. Маньяки, которые так и не научились писать. Сквайрз зашел в «Хвать и пошел», где его просьба о «Нью-Йорк Таймс» была встречена тупейшим взглядом. Сквайрз удовольствовался «Ю-Эс-Эй Тудей» и стаканчиком кофе без кофеина и направился обратно в мотель. Где-то по дороге он свернул не туда, оказался на незнакомой улице – и до него донеслось пение.
Сквайрз услышал его за квартал: мужчина и женщина нестройно распевали на каком-то экзотическом языке. Дрожащие звуки привели Сквайрза к дому под прожектором. Простое одноэтажное оштукатуренное поверх бетона здание, типичное для флоридских застроек шестидесятых и семидесятых. Сквайрз незаметно стоял за старым дубом и наблюдал.
На виду было три фигуры – четыре, если считать статую Девы Марии, которую темноволосый мужчина в спецодежде переставлял туда-сюда на маленькой освещенной платформе. Двое других – певцы, как выяснилось, – сидели вытянув ноги в извилистой, заполненной водой канаве, выкопанной на лужайке. Мужчина в канаве был замотан в грязное постельное белье, а женщина одета в торжественное белое платье, рукава с кружевными вставками. Пара неопределенного возраста, но оба бледнокожие и с мокрыми волосами. Бернард Сквайрз заметил клинообразные следы, возникающие там и сям на воде, – какие-то животные, водоплавающие…
Черепахи?
Сквайрз подобрался ближе. Вскоре он понял, что стал свидетелем странного религиозного обряда. Пара в канаве держалась за руки и извергала тарабарщину, их окружали всплески – вокруг двигались головки рептилий размером с виноградину. (Сквайрз вспомнил показанный как-то по кабельному телевидению документальный фильм о культе ручных змей в Кентукки – может, здесь отколовшаяся секта черепахопоклонников?!) Примечательно, что темноволосый человек в комбинезоне никакого участия в церемонии валяния в канаве не принимал. Напротив, он периодически отвлекался от статуи Мадонны и пристально глядел на двух певцов с видом, как показалось Сквайрзу, неприкрытого порицания.
– Плиииныыыйй поо плааа поллаааа! – заливалась пара, и от этого у Сквайрза вниз по позвоночнику прокатилась такая ледяная волна, что он перебежал улицу и помчался прочь. Он не был набожным человеком и уж конечно не верил в предзнаменования, но укротители черепах и незнакомец с окровавленными ладонями всерьез выбили его из колеи. Грейндж, поначалу произведший на Сквайрза впечатление типичной наживающейся на туристах южной стоянки для дальнобойщиков, теперь казался мрачным и таинственным. Сверхъестественные химеры разъедали местную обстановку с ее крепкими браками, традиционной консервативной верой и слепым почитанием прогресса – любого прогресса, – которые позволяли пройдохам наподобие Бернарда Сквайрза налетать и получать свое. Он быстренько вернулся в мотель, рано пожелал миссис Хендрикс спокойной ночи (отказавшись от ее свиного жаркого, кабачков, стручковой фасоли и пирога с орехом пекан), заперся в комнате (потихоньку, чтобы не обидеть хозяйку) и скользнул под плед, пытаться утихомирить пустое, беспомощное, иррациональное предчувствие, что Симмонсов лес уже потерян.
«Настояшшая любофь» пахла мочой, солью и крабом. А как иначе?
Фингал сгорбился над рулем. Они шли вдвое медленнее возможного, экономя бензин. На коленях у Эмбер была развернута морская карта Бода Геззера. Маршрут до Групер-Крик для них разметила шариковой ручкой услужливая леди из «Черного прилива».
На Флоридском заливе была легкая зыбь, никаких волн, чреватых морской болезнью. Но щеки Фингала все равно имели зеленоватый оттенок, а под глазами проступили темные круги.
– Ты в порядке? – спросила Эмбер.
Он неуверенно кивнул. Жир на его руках и животе подскакивал от каждого толчка. Он рулил осторожно – леди «Черный прилив» вправила вывихнутые большие пальцы на место, но они оставались болезненно опухшими.
– Останови лодку, – приказала Эмбер.
– Со мной все нормально.
– Останови. Сию секунду. – Она дотянулась до панели управления и повернула рычаг газа. Фингал не спорил: у нее был револьвер – кольт-«питон» Пухла. Конец ствола торчал из-под карты.
Как только моторка перестала двигаться, Фингал перегнулся через борт и выблевал шесть или семь венских сосисок, сожранных на завтрак в Перл-Ки.
– Извини. – Он вытер рот. – Обычно я не страдаю морской болезнью. Честно.
– Может, это у тебя не морская болезнь. Может, ты просто боишься.
– Я не боюсь!
– Тогда ты полный идиот.
– Так чего бояться-то?
– Того, что тебя застукают в краденой лодке, – сказала она. – Или того, что тебя излупцует мой чокнутый ревнивый парень в Майами. Или может, ты просто боишься копов.
– Каких копов?
– Тех, которым я должна позвонить, как только увижу телефон. Чтобы сообщить, как ты меня похитил, а твои дружки-гопники чуть не изнасиловали.
– О боже… – Фингал шумно исторг остаток завтрака.
Потом он снова завел моторы, и они поплыли, корпус «Настояшшей любфи» грохотал как тамтам. Эмбер пыталась выяснить, что же случилось на острове. Помощи от Фингала было мало – чем убедительнее он старался объяснять, тем бредовее все выходило.
Во всяком случае, она знала, что у женщины с дробовиком гопники и украли лотерейный билет.
– Но как же она вас, ребята, здесь вычислила? – недоумевала Эмбер, на что Фингал изложил фантастически запутанный сценарий с участием либералов, кубинцев, демократов, коммуняк, вооруженных черных ополченцев, вертолетов с инфракрасными приборами ночного видения и батальонов иностранных солдат, скрывающихся на Багамах. Он мудро воздержался от приплетения евреев, хотя и не смог не спросить у Эмбер (шепотом), правда ли ее фамилия Бернштейн, как верещал Пухл.
– Или ты ее выдумала?
– Какая разница? – спросила она.
– Не знаю. Наверное, никакой.
– Ты же все равно бы на мне женился, нет? Примерно за десять секунд. – Эмбер подмигнула своей шутке, Фингал покраснел и отвернулся.
Это случилось вскоре после того, как Пухла подстрелили, полковника нокаутировали, а Эмбер привела себя в порядок и переоделась в чистое. Чернокожая женщина и ее белый приятель собрали все оружие ополчения – «АР-15», «ТЕК-9», «кобру», «беретту» и даже старенький Фингалов «марлин-22» – и выбросили в залив. Не выкинули только баллончик перцового аэрозоля – его негритянка положила себе в сумочку.
Потом она велела Фингалу и Эмбер отправляться на угнанной моторке на материк. Негритянка (звали ее Джолейн) отметила путь на карте и даже выдала им в дорогу воду в бутылках и прохладительные напитки.
Затем белый парень оттащил Фингала в сторону, в лес, а когда они вернулись, Фингал был бледен как покойник. Белый вручил Эмбер кольт Пухла с наставлением «пристрелить маленького уродца, если вздумает выкинуть какой-нибудь фортель».
Эмбер не слишком доверяла большому револьверу с тех пор, как однажды он уже дал осечку, но говорить об этом Фингалу не стала. Да он и без того казался слишком больным и подавленным – вряд ли что-нибудь учинит.
Так оно и было. Белый тип, друг Джолейн, не стал поднимать на Фингала руку там, в зарослях. Вместо этого он посмотрел мальчишке прямо в глаза и сказал:
– Сынок, если Эмбер не попадет домой живой и невредимой, я отправлюсь прямиком к твоей мамуле в Грейндж и расскажу ей обо всем, что ты натворил. А потом напечатаю твое имя и фото скинхеда пострашнее на первой полосе, и прославишься ты – мама не горюй.
А затем спокойно отвел Фингала обратно на берег и помог ему забраться в лодку. Джолейн Фортунс ждала с дробовиком в руках, следя за Бодеаном Геззером и Пухлом. Ее друг вошел в воду и подтолкнул корму на глубину, чтобы Фингал с Эмбер могли опустить подвесные моторы, не зацепив дно.
– Счастливого пути! – крикнула негритянка. – Остерегайтесь ламантинов!
Час спустя Фингал наконец услышал то, чего так страшился, – вертолет. Но тот оказался не черным, а ярко-оранжевым. И принадлежал не НАТО, а Береговой охране США; чавкая лопастями летал взад и вперед в поисках пропавшей женщины в маленькой лодке, взятой напрокат, женщины, которая сказала, что не поедет дальше Коттон-Ки.
Фингал этого знать не мог. Он был уверен, что вертушка послана атаковать его, – и немедля бросился на палубу, дергая за собой Эмбер.
– Берегись! Берегись! – орал он.
– Возьми себя в руки, пожалуйста.
– Но это они!
Вертолет завис над моторкой. Спасатели увидели парочку, обнявшуюся на палубе, и, будучи привычными к таким амурным сценкам, полетели дальше. Это явно не то судно, за которым их отправили.
Когда вертушка исчезла, Фингал робко начал собираться с мыслями. Эмбер пихнула ему карту под подбородок и велела прекратить строить из себя сопляка. Еще через час показался разводной мост Групер-Крик. «Настояшшую лю-бофь» они приткнули к самому дальнему от начальника дока стапелю (владелец моторки будет озадачен, но обрадуется, найдя ее там, а угон спишут на подростков, решивших покататься). Фингал пытался отвязать носовой швартов, морщась от пульсации в больших пальцах. Эмбер высматривала морской патруль, просто на всякий случай. Она с облегчением заметила на стоянке свою машину, никем не тронутую.
Фингал мрачно помахал ей:
– Увидимся!
– Куда ты?
– На трассу. Попробую стопануть кого-нибудь.
– Я подброшу тебя до Хомстеда, – предложила Эмбер.
– Не, спасибо. – Фингала беспокоил ее парень, Тони.
Вдруг она настропалит ревнивца надрать ему, Фингалу, задницу?
– Как хочешь.
Фингал подумал: боже, какая же она красивая. Да к чернее! И сказал:
– А может, и прокачусь.
– Неплохо сказано. Ты и поведешь.
На полпути к Флорида-сити, на шоссе номер один, Эм-бер вдруг снова достала револьвер Пухла, и Фингал подумал, что неверно истолковал ее намерения.
– Убить меня собираешься, да?
– Ну конечно, – отозвалась Эмбер. – Собираюсь пришить тебя средь бела дня на виду у всех этих машин кругом, хотя у меня было все утро, чтобы отстрелить тебе башку у черта на куличках и утопить труп в море. Что возьмешь с тупой блондинки. Рули давай, ага?
Фингал чувствовал себя отвратительно – ее сарказм ранил сильнее, чем пуля в живот. Он уставился на дорогу и попытался состряпать историю, которую расскажет ма, вернувшись в Грейндж. Когда он в следующий раз бросил взгляд на Эмбер, кольт был вскрыт. Она крутила барабан и, прищурив один глаз, заглядывала в гнезда для пуль.
– Эй, – сказала она.
– Что такое?
– Останови машину.
– Не вопрос, – отозвался Фингал. Он осторожно вывел огромный «форд» на заросшую травой обочину, спугнув стаю белых цапель.
Револьвер лежал у Эмбер на коленях. Она разворачивала клочок бумаги, выпавший из гнезда барабана.
– Дай-ка глянуть, – попросил Фингал.
– Ты послушай только: двадцать четыре… девятнадцать… двадцать семь… двадцать два… тридцать… семнадцать.
– Боже, только не говори, что это чертов билет!
– Ага. Твои тупые дружки запихали его в револьвер.
– Офигеть! Офигеть… Но – ч-черт, что ж нам делать-то теперь?
Эмбер защелкнула на место барабан и сунула лотерейный купон в карман на молнии в своем комбинезоне.
– Мне дальше вести? – осведомился Фингал.
– Думаю, да.
Они не сказали друг другу ни слова до Флорида-сити, где остановились у «Макдоналдса». В очереди машин они оказались пятыми.
– Нам ведь надо что-то решить, так? – сказала Эмбер.
– Я всегда беру четверьтфунтовый гамбургер.
– Я про лотерейный билет.
– А… – пробормотал Фингал.
– Четырнадцать миллионов долларов.
– Да знаю я, господи!
– Иногда есть разница, – заметила Эмбер, – между правильным поступком и здравым смыслом.
– Хорошо.
– Я только хочу сказать, что нам нужно обдумать это как следует со всех сторон. Решение непростое. Закажи мне салат, ладно? И диетическую колу.
– Картошку будешь?
– Конечно.
Позже, когда они ждали на светофоре у выезда на главную автостраду, Эмбер спросила:
Как думаешь, что они сделали с твоими дружками? В смысле, прежде чем вернулись на материк. Что, по-твоему, там случилось, когда мы уехали?
– Не знаю, но догадываюсь, – ответил Фингал. И грустно посмотрел на изувеченную татуировку ополчения на руке.
– Зеленый, – сказала Эмбер. – Можно ехать.
Двадцать шесть
Бодеан Геззер смотрел, как негритянка обыскивает его бумажник и находит пакетик с презервативом. Как она вообще могла узнать?
Еще одна загадка, уныло подумал Бод. Еще одна загадка, которая в конечном счете не имеет значения.
Женщина, бесстрастная, как медсестра, раскатала резинку и выдернула оттуда лотерейный билет, а затем положила его к себе в карман джинсов.
– Это не ваше, – выпалил Бод Геззер.
– Что, прости? – Негритянка слегка улыбалась. – Что ты сказал, братан?
– Этот – не ваш.
– В самом деле? И чей же он?
– Не важно. – Боду не нравилось, как ее глаза постоянно возвращались к дробовику, который она отдала белому парню, перед тем как осмотреть бумажник.
– Забавно, – сказала она. – Я проверила числа на этом билете. И это – мои числа.
– Сказал же – не важно.
Пухл начал стонать и корчиться. Белый мужчина заметил:
– Он теряет много крови.
– Именно, – отозвалась негритянка.
– Он умрет? – спросил Бод.
– Скорее всего – умер бы.
Мужчина сказал негритянке:
– Тебе решать.
– Думаю, да.
Она ненадолго исчезла из поля зрения Бода и вновь появилась с плоской белой коробкой – на крышке нарисован маленький красный крест. Опустилась на колени рядом с Пухлом и открыла коробку.
Бод услышал, как она говорит:
– Лучше бы я стояла и смотрела, как ты умираешь, но я не могу. Никогда в жизни не могла смотреть, как умирает живое существо. Даже таракан. Даже такой жалкий мерзкий сукин сын, как ты…
Эти слова оживили надежды Бода на отсрочку приговора. Он тайком начал тереть туда-сюда запястья, чтобы ослабить веревку.
Выстрел дробовика вырвал из левого плеча Пухла кусок плоти, мышц и кости размером с бейсбольный мяч. Пухлу не слишком повезло, и он не потерял сознания от боли. Прикосновение женщины вызвало бессвязное бормотание и матерщину.
Она решительно приказала ему не дергаться.
Отвали от меня, ниггерша! Убирайся, еб твою мать! – Пухл охрип, глаза у него были дикие.
– Слышала, что человек говорит? – Это вмешался белый парень с «ремингтоном». – Он хочет истечь кровью, Джолейн, сама же слышишь.
Еще один взволнованный голос, похоже на Бода Геззера:
– Ради бога, Пухл, заткнись! Она просто пытается всю жизнь спасти, тупой ты мудак!
Ага. И точно, полковник.
Пухл встряхнулся, как собака, рассеивая кровь и мелкий песок. Велосипедная заплатка оторвалась, так что сейчас у Пухла были открыты оба глаза, чтобы держать ниггершу под прицелом, – точнее, наверное, полтора, поскольку незалеченное веко свисало как рваная занавеска.
– Э, слышь, ты чё делать-то со мной собралась, а?
– Попробовать промыть эту грязную огнестрельную рану и остановить тебе кровотечение.
– С чего бы?
– Хороший вопрос, – сказала женщина.
Вытянув шею, Пухл обнаружил, что голова его крепится к голому, заляпанному песком телу, которое ну никак не может ему принадлежать. Член, например, сморщился до размера малины – определенно не миллионерский член.
Не иначе все это кошмар, глюки от корабельного клея. Наверно, потому ниггерша и выглядит точняк как та, которую они грабанули на севере, та, что искогтила их до полусмерти своими жуткими ногтями цвета электрик.
– Ты не врач, – объявил ей Пухл.
– Нет, но я работаю у врача. У врача для животных…
– Твою бога душу мать.
– …а ты – самая тупая и вонючая тварь из тех, что я видела, – сухо сообщила женщина.
Пухл был слишком слаб, чтобы ей врезать. Он даже не был на все сто уверен, что правильно ее понял. Бред затуманивал его чувства.
– И чё ж ты будешь делать со всем этим лотерейным баблом, ниггерша?
– Да вот подумываю купить себе кадиллак-другой, – отвечала Джолейн, – и цветной телевизор с огромным экраном.
– Не смей со мной так говорить!
Еще одна загадка, уныло подумал Бод. Еще одна загадка, которая в конечном счете не имеет значения.
Женщина, бесстрастная, как медсестра, раскатала резинку и выдернула оттуда лотерейный билет, а затем положила его к себе в карман джинсов.
– Это не ваше, – выпалил Бод Геззер.
– Что, прости? – Негритянка слегка улыбалась. – Что ты сказал, братан?
– Этот – не ваш.
– В самом деле? И чей же он?
– Не важно. – Боду не нравилось, как ее глаза постоянно возвращались к дробовику, который она отдала белому парню, перед тем как осмотреть бумажник.
– Забавно, – сказала она. – Я проверила числа на этом билете. И это – мои числа.
– Сказал же – не важно.
Пухл начал стонать и корчиться. Белый мужчина заметил:
– Он теряет много крови.
– Именно, – отозвалась негритянка.
– Он умрет? – спросил Бод.
– Скорее всего – умер бы.
Мужчина сказал негритянке:
– Тебе решать.
– Думаю, да.
Она ненадолго исчезла из поля зрения Бода и вновь появилась с плоской белой коробкой – на крышке нарисован маленький красный крест. Опустилась на колени рядом с Пухлом и открыла коробку.
Бод услышал, как она говорит:
– Лучше бы я стояла и смотрела, как ты умираешь, но я не могу. Никогда в жизни не могла смотреть, как умирает живое существо. Даже таракан. Даже такой жалкий мерзкий сукин сын, как ты…
Эти слова оживили надежды Бода на отсрочку приговора. Он тайком начал тереть туда-сюда запястья, чтобы ослабить веревку.
Выстрел дробовика вырвал из левого плеча Пухла кусок плоти, мышц и кости размером с бейсбольный мяч. Пухлу не слишком повезло, и он не потерял сознания от боли. Прикосновение женщины вызвало бессвязное бормотание и матерщину.
Она решительно приказала ему не дергаться.
Отвали от меня, ниггерша! Убирайся, еб твою мать! – Пухл охрип, глаза у него были дикие.
– Слышала, что человек говорит? – Это вмешался белый парень с «ремингтоном». – Он хочет истечь кровью, Джолейн, сама же слышишь.
Еще один взволнованный голос, похоже на Бода Геззера:
– Ради бога, Пухл, заткнись! Она просто пытается всю жизнь спасти, тупой ты мудак!
Ага. И точно, полковник.
Пухл встряхнулся, как собака, рассеивая кровь и мелкий песок. Велосипедная заплатка оторвалась, так что сейчас у Пухла были открыты оба глаза, чтобы держать ниггершу под прицелом, – точнее, наверное, полтора, поскольку незалеченное веко свисало как рваная занавеска.
– Э, слышь, ты чё делать-то со мной собралась, а?
– Попробовать промыть эту грязную огнестрельную рану и остановить тебе кровотечение.
– С чего бы?
– Хороший вопрос, – сказала женщина.
Вытянув шею, Пухл обнаружил, что голова его крепится к голому, заляпанному песком телу, которое ну никак не может ему принадлежать. Член, например, сморщился до размера малины – определенно не миллионерский член.
Не иначе все это кошмар, глюки от корабельного клея. Наверно, потому ниггерша и выглядит точняк как та, которую они грабанули на севере, та, что искогтила их до полусмерти своими жуткими ногтями цвета электрик.
– Ты не врач, – объявил ей Пухл.
– Нет, но я работаю у врача. У врача для животных…
– Твою бога душу мать.
– …а ты – самая тупая и вонючая тварь из тех, что я видела, – сухо сообщила женщина.
Пухл был слишком слаб, чтобы ей врезать. Он даже не был на все сто уверен, что правильно ее понял. Бред затуманивал его чувства.
– И чё ж ты будешь делать со всем этим лотерейным баблом, ниггерша?
– Да вот подумываю купить себе кадиллак-другой, – отвечала Джолейн, – и цветной телевизор с огромным экраном.
– Не смей со мной так говорить!