Страница:
– Он трудился над чем-то серьезным? – с надеждой спросила она.
– Вовсе нет. В этом и кроется часть проблемы – обычный очерк, только и всего.
– О чем?
– Об одной женщине, которая выиграла в лотерею.
– И за это его взорвали?
– Полиция настроена скептически. И, как я уже сказал, отчасти в этом наша проблема. Тома вовсе не обязательно убили из-за его служебных обязанностей. Это могло быть ограбление, могло быть… что-то более личное.
Мэри Андреа кисло покосилась на него:
– Только не говорите мне, что он путался с чьей-то женой.
– Всего лишь слухи, миссис Кроум. Но, боюсь, их хватило, чтобы отпугнуть Теда Коппела [41].
– Вот дерьмо, – в сердцах сказала Мэри Андреа. Она готова была прополоскать горло электролитом, лишь бы попасть на «Найтлайн».
– Мы из кожи вон лезли, – продолжал ответственный редактор, – но они хотели, чтобы это было заказное убийство или месть кокаинового барона. И расстроились, узнав, что Том был простым очеркистом. А после слухов об адюльтере, понятно, перестали отвечать на наши звонки.
Мэри Андреа тяжело прислонилась к двери. Ее будто занесло в дурной сон. Пресса в немалой степени утратила интерес к убийству Тома Кроума, то есть серьезно снизилось внимание к покинутой им вдове – и, с горечью подумала Мэри Андреа, зря потрачены деньги на авиабилет. Хуже того, она окажется в унизительном положении, если роковой «таинственный пожар» приведет к ревнивому мужу вместо мстительного наркобарона.
Будь ты проклят, Том, подумала она. На кону-то моя карьера.
– Что с отелем? – спросила она угрюмо.
– Заказали вам номер для некурящих, как вы и просили. – Теперь ответственный редактор жевал зубочистку.
– И конечно, спортзал с тренажером «СтейрМастер»?
– Без спортзала. Без «СтейрМастера». Извините.
– Ну просто прекрасно.
– Это «ХоДжо» [42], миссис Кроум. Мы всех размещаем в «ХоДжо».
После мрачного десятиминутного молчания Мэри Андреа объявила, что передумала – она хочет немедленно вернуться в аэропорт. Она слишком убита горем, чтобы появиться в газете и принять писательскую награду, которую получил Том.
– Как там она у вас называется – «Эмилио»?
– Амелия, – ответил редактор. – И штука достаточно серьезная. Том – первый журналист, получивший ее посмертно. Это бы много значило, окажись вы там вместо него.
Мэри Андреа фыркнула:
– Много значило для кого?
– Для меня. Для нашей команды. Для его коллег. – Редактор покатал зубочистку языком. – И возможно, для вашего будущего.
– Ну конечно! Вы мне только что сказали, что…
– У нас назначена пресс-конференция.
Мэри Андреа Финли Кроум пронзила его взглядом:
– Настоящая пресс-конференция?
– Будут ребята с телевидения, если вы это хотели спросить.
– Откуда вам знать точно?
– Потому что сюжет – верняк.
– Верняк?
– Ерунда. Человеческий интерес, – объяснил ответственный редактор. – Никто не хочет вникать в подробности убийства, но все с восторгом уделят двадцать секунд хорошенькой молодой вдове, получающей почетный диплом за убиенного мужа.
– Понимаю.
– И я окажусь попросту неоткровенным, – добавил редактор, – если не признаю, что моей газете тоже пригодится огласка. Премия серьезная, а мы и так нечасто выигрываем.
– Телевидение – вы имеете в виду сети?
– Ну, партнеры, да. «Си-би-эс», «Эй-би-си» и «Фокс».
– О, и «Фокс» тоже? – выдохнула Мэри Андреа, подумав: мне определенно нужно новое платье, покороче.
– Так вы сможете? – спросил ответственный редактор.
– Думаю, у меня получится взять себя в руки, – сказала она.
Думая при этом: двадцать секунд эфира – ага, щас!
Кэти Баттенкилл составила список вещей, за которые простила Артура или на которые закрыла глаза, поскольку он был судьей, а быть замужем за судьей – это серьезно. В реестр включались раздражающие манеры за столом, грубость с ее друзьями и родственниками, неуважение к ее религии, неистовая ревность, дешевые неоднократные интрижки, привычка к преждевременной эякуляции и, разумеется, тошнотворный выбор одеколона.
Все это Кэти сопоставила с преимуществами быть миссис Артур Баттенкилл-младший, куда относились превосходная машина последней модели, большой дом, приглашения на каждое светское мероприятие, ежегодная поездка на Бермуды вместе с местной коллегией адвокатов и случайные экстравагантные подарки, вроде бриллиантовой подвески, которой Кэти сейчас любовалась в зеркальце на туалетном столике.
Она не считала себя ограниченной или меркантильной женщиной, но перед ней забрезжила такая возможность. Арт определенно был не из кающихся грешников, но тем не менее Кэти уживалась с ним вот уже восемь лет. Она немного времени тратила на попытки его изменить, позволила запугать себя едкими насмешками и улестить подарками. Легче было игнорировать его поступки, чем спорить. Кэти сказала себе, что их брак не безнадежно лишен любви, поскольку она честно любила быть женой окружного судьи – только к самому Артуру она не питала глубоких чувств.
Много воскресений подряд она ходила в церковь и спрашивала у Бога, что делать, и ни разу Он не присоветовал ей специально ввязаться в незаконный роман со скитающимся газетчиком. Но именно это и случилось. События захватили Кэти Баттенкилл врасплох, лишили сил противостоять – ну точно ее неконтролируемая тяга к шоколаду «Годива», только в сотни раз сильнее. Лишь увидев Тома Кроума, она уже знала, что произойдет…
Она участвовала в пешем марафоне в пользу детей с синдромом дефицита внимания и вдруг заметила приятного вида мужчину – он совершал пробежку вниз по Джеймс-стрит в противоположном направлении, пробирался сквозь фалангу одетых в футболки участников марша. Приблизившись к Кэти, он замедлил свой бег ровно настолько, чтобы улыбнуться и сунуть ей в руку пятидолларовую банкноту. Для детишек, сказал он и побежал дальше. И Кэти, к собственному изумлению, немедленно развернулась и побежала за ним.
Том Кроум был первым мужчиной, которого она соблазнила, если можно так назвать минет на переднем сиденье автомобиля.
Сейчас, оглядываясь на те дикие, пронизанные сознанием вины недели, Кэти поняла их предназначение. Все случается не просто так – это божественная сила направила Томми бегом в ее жизнь. Бог пытался сказать ей кое-что: в мире есть и хорошие мужчины, приличные и заботливые, которым Кэти может доверять. И даже если Он не планировал для нее страстный безрассудный секс с первым же таким мужчиной, Кэти надеялась, что Он все поймет.
Важно то, что Том Кроум заставил ее осознать: она сможет прожить и без Артура, без этой лживой змеи. Ей требовалось только чуточку уверенности в себе, пересмотр приоритетов и смелость честно посмотреть на пустые отношения с мужем. Влюбиться в Томми просто не было времени, но он определенно нравился ей больше, чем Артур. Хотя бы как Том извинялся за то, что забыл позвонить в тот вечер из Грейнджа, – Кэти не помнила, чтобы хоть раз слышала от Артура извинения, хоть за что-нибудь. Том Кроум не был особенным или выдающимся – просто добрым, нежным парнем. Этого хватало. И раз Кэти Баттенкилл так легко сбиться с пути, у ее брака смутное будущее. Она решила, что нужно со всем покончить.
И вспомнила строчку из пасхальной проповеди: «Терпеть грех – значит потворствовать ему и разделять его». Она подумала о многочисленных грехах Артура, включая Дану, Уиллоу и всех остальных, чьих имен она не знала. В прелюбодеянии, конечно, хорошего мало – но теперь судья велел совершить поджог, и погиб человек.
Конечно, невинным этот человек не был – злобная маленькая дрянь. Но все же ценная в глазах великодушного Бога.
И это грех, который Кэти не могла стерпеть, если надеялась спасти себя. Что же теперь делать?
Бриллиантовая подвеска в зеркале сверкала среди ее многочисленных веснушек, будто крошечная звезда. Разумеется, это всего лишь взятка за молчание, но, милый боже, как же она прекрасна.
Дверь ванной открылась, и оттуда вышел муж Кэти с «Реджистером» подмышкой.
– Арт, нам надо поговорить.
– Да, надо. Идем в кухню.
У Кэти отлегло от сердца. Спальня – неподходящее место для диверсии.
Наполняя кофеварку, Кэти заметила, что руки ее дрожат. У нее за плечом Артур сказал:
– Кэтрин, я решил оставить должность. Как ты отнесешься к жизни на островах?
Она медленно повернулась:
– Что?
– С меня хватит. Эта работа меня убивает. В следующем году меня должны переизбирать, еще одну кампанию я не потяну. Я спекся, Кэти.
– Мы не можем позволить себе отставку, Арт, – вот и все, что ей пришло в голову.
– Спасибо, мисс Дин Уиттер [43], но я позволю себе не согласиться.
Тем самым язвительным тоном, который Кэти начала презирать.
– Может, это и поразительно, – продолжал судья, – но я сделал несколько скромных вложений, не посоветовавшись с тобой. Одно из них премило окупилось, примерно на четверть миллиона долларов.
Кэти ничем не выдала своего удивления, но невозмутимость далась ей нелегко.
– Что за вложение?
– Доверительный паевой фонд. Это сложновато объяснить.
– Не сомневаюсь.
– Недвижимость, Кэтрин.
Она сварила кофе и налила Артуру.
– Тебе сорок три года, и ты готов выйти в отставку.
– Американская мечта, – сказал судья, причмокивая губами.
– Почему острова? И какие острова? – удивилась Кэти, думая: я его и на пляж-то не могла вытащить.
Артур Баттенкилл ответил:
– Рой Тайгерт предложил сдать нам его бунгало на Багамах. В Марш-Харбор, просто посмотреть, понравится ли нам. Если нет – попробуем где-нибудь еще, Кайманы или Сент-Томас.
Кэти безмолвствовала. Бунгало на Багамах – прямо водевильная песенка.
Муж неуклюже потянулся через стол и погладил ее по щеке:
– Я знаю, у нас не все было гладко – и нам нужно что-то изменить, Кэтрин, чтобы спасти то, что есть. Уедем и начнем все заново, ты и я, и больше не о ком будет беспокоиться.
Имелся в виду Том Кроум – или секретарши Арта?
Кэти спросила:
– Когда?
– Прямо сейчас.
– О…
– Помнишь, как тебе понравилось в Нассау?
– Я там никогда не была, Артур. Это, наверное, Уиллоу понравилось.
Судья безнадежно присосался к кофе.
– Дело не в спасении нашего брака, дело в сгоревшем доме Томми с трупом внутри. Ты перепугался до смерти, потому что это твоя вина, – сказала Кэти.
Артур Баттенкилл-младший тупо уставился в чашку:
– У тебя разыгралось воображение, Кэтрин.
– Ты сбегаешь. Признайся, Артур. Ты украл какие-то деньги на побег и теперь хочешь покинуть страну. Думаешь, я дура?
– Нет, – сказал судья. – Думаю, ты практична.
Тем же самым утром в понедельник, четвертого декабря, в офисе агентства недвижимости Клары Маркхэм случился нежданный посетитель: Бернард Сквайрз, инвестиционный менеджер «Международного центрального союза бетонщиков, шпаклевщиков и облицовщиков Среднего Запада». Он прилетел во Флориду на частном «Гольфстриме», заказанном для него Ричардом «Ледорубом» Тарбоуном. Миссия Бернарда Сквайрза заключалась в размещении крупного депозита на право владения Симмонсовым лесом, и тем самым – блокировании средств пенсионного фонда профсоюза, откуда семья Тарбоун регулярно воровала. Проехав весь Грейндж, Бернард Сквайрз окончательно убедился, что торговый центр, предназначенный для Симмонсова леса, обречен на провал – достоверный и грандиозный.
– Мы говорили по телефону, – сказал он Кларе Маркхэм.
– Да, конечно, – ответила она, – но, боюсь, у меня для вас никаких новостей.
– Именно поэтому я здесь.
Клара Маркхэм поинтересовалась, не заедет ли Сквайрз попозже – ей нужно уделить внимание важной сделке.
Сквайрз был любезен, но настойчив.
– Сомневаюсь, что она важнее, чем это, – сказал он и положил на стол портфель из черной кожи угря.
Агентша никогда не видела столько денег – аккуратные тугие пачки пятидесяток и соток. Клара знала: где-то среди этих сладко пахнущих стопок лежат и ее комиссионные – возможно, самые большие, что ей вообще когда-нибудь светят.
– Это чтобы показать, как серьезно мы настроены приобрести эту собственность, – объяснил Сквайрз, – и чтобы ускорить переговоры. Люди, которых я представляю, готовы начать немедленно.
Клара Маркхэм оказалась в затруднительнейшем положении. От Джолейн ни слуху ни духу с выходных. Они близко дружили, и Джолейн была совершенно святой с Кении, любимым Клариным персом, – но агентша не могла позволить личным чувствам испортить такую гигантскую сделку.
Она помахала рукой над деньгами и сказала:
– Это все очень впечатляет, мистер Сквайрз, но должна сказать вам, что ожидаю другое предложение.
– Неужели?
– Документы еще не готовы, но меня заверили, что все на подходе.
Сквайрз, казалось, изумился.
– Ну ладно. – Хорошо отработанным жестом он тихо закрыл портфель. – Мы готовы достойно встретить любое разумное предложение. Тем не менее я бы попросил вас связаться с вашими клиентами и дать им знать, насколько мы заинтересованы в этом проекте.
– Безусловно. Сразу же после обеда, – сказала Клара Маркхэм.
– А почему не сейчас?
– Я… я не уверена, что смогу дозвониться.
– Давайте попробуем, – отвечал Бернард Сквайрз.
Клара Маркхэм поняла, что сопротивление бесполезно – этот человек не вернется в Чикаго без ответа. Бернард Сквайрз решительно уселся в кресло, а она позвонила поверенному по имущественным делам Лайтхорса Симмонса. Через пять минут поверенный перезвонил, устроив сеанс конференц-связи между двумя расточительными наследниками Лайтхорса – сыном Леандром Симмонсом и дочерью Жанин Симмонс Робертсон. Леандра интересовало ископаемое топливо и первоклассные автомобили, Жанин тратила деньги на экзотические хирургические операции и обновление апартаментов для отдыха.
Наклонившись к динамику громкой связи, Клара Маркхэм осторожно подвела итог предложения профсоюза по Симмонсову лесу; ключевой деталью была сумма в 3 миллиона долларов.
– К тому же, – заключила она, – мистер Сквайрз до-став-ил в мой офис существенный взнос наличными.
На другом конце Леандр Симмонс резко спросил:
– Сколько? – Когда Клара ответила, он присвистнул.
Бернард Сквайрз, старый профи, собаку съевший на конференц-связи, повысил голос ровно настолько, чтобы его стало слышно:
– Мы хотим, чтобы все поняли, насколько мы серьезны.
– Что ж, мое внимание вы привлекли, – сказала Жанин Симмонс Робинсон.
– И мое, – отозвался ее брат.
В интересах Джолейн Фортунс и обреченных обитателей Симмонсова леса Клара Маркхэм была просто вынуждена сказать:
– На земле вашего отца мистер Сквайрз и его группа хотят построить торговый центр.
– С игровой площадкой и атриумом, – спокойно добавил Сквайрз.
– И средиземноморским фонтаном перед ним, – поддакнул поверенный. – С настоящими утками и гусями. Получится потрясающий аттракцион для вашего городка.
Леандр Симмонс моментально откликнулся из динамика:
– Лично мне насрать, хоть вы, ребята, там угольную шахту ройте. А ты что скажешь, сестричка?
– Слушай, три миллиона баксов есть три миллиона баксов, – откликнулась Жанин.
– Во-во. Тогда какого черта мы ждем? – поинтересовался Леандр. – Взяли и сделали.
– Мы готовы, – сказал Бернард Сквайрз. – Однако мисс Маркхэм сообщила мне, что может быть еще одно предложение.
– От кого? – спросила Жанин Симмонс Робинсон.
– Сколько? – спросил ее брат.
Клара Маркхэм ответила:
– Инвестор местный. Я собиралась позвонить вам, как только получу бумаги, но они пока не прибыли.
– Тогда ну их нахрен, – встрял поверенный. – Выбираем Сквайрза.
– Как скажете.
– Нет уж, погодите секундочку. – Это был Леандр Симмонс. – Что за спешка такая?
Он почуял еще больше денег. Лицо Бернарда Сквайрза омрачилось в предчувствии ценовой дуэли. Клара Маркхэм заметила, что на шее у него запульсировали новые вены.
Как обычно, Жанин Симмонс Робинсон оказалась настроена на одну меркантильную волну с братом.
– Что плохого, если подождать пару-тройку дней? – заявила она. – Посмотреть, что на уме у тех, других.
– Дело ваше, – сказал поверенный. И потом: – Мисс Маркхэм, перезвоните нам, как только что-нибудь узнаете – скажем, не позже среды?
– А если завтра? – осведомился Бернард Сквайрз.
– В среду, – хором отрезали Леандр Симмонс и его сестра.
Последовала серия щелчков, потом динамик замолчал. Клара Маркхэм с извиняющимся лицом посмотрела сначала на Сквайрза, потом на портфель на столе.
– Я внесу это на наш счет условного депонирования, – сказала она. – Прямо сейчас.
Сквайрз степенно поднялся с кресла.
– Вы не производите впечатления лживого человека, – произнес он. – Из тех, кто попытался бы взвинтить собственные комиссионные, выдумывая фальшивые встречные предложения.
– Я не воровка, – ответила Клара Маркхэм. – И не имбецил. Симмонсов лес станет для меня самой крупной сделкой в этом году, мистер Сквайрз. Я не стала бы рисковать таким кушем ради пары лишних баксов.
Он ей поверил. Он видел их городишко – чудо, что она с голоду не помирает.
– Местный инвестор, вы сказали?
– Именно.
– Вряд ли вы будете настолько добры, чтобы сообщить его имя.
– Боюсь, вы правы, мистер Сквайрз.
– Но вы уверены, что у них есть средства?
– Есть, – кивнула Клара Маркхэм, думая: «По моим последним данным».
Мать Фингала проспала. Ее разбудил шум машин на дороге.
Она поспешно втиснулась в платье невесты, схватила свой зонтик от солнца и бросилась за дверь. Когда она добралась до пересечения Себринг-стрит и шоссе, было уже слишком поздно. Министерство транспорта собиралось замостить Иисуса-Дорожное Пятно.
Мать Фингала кричала и скакала вокруг, как наряженная цирковая обезьянка. Она плевала в лицо прорабу бригады и тщетно пыталась ткнуть зонтиком водителя парового катка. В конце концов она бросилась ничком на святое пятно и отказалась сдвинуться с места перед машинами.
– Закатайте и меня в асфальт, вы, безбожные ублюдки! – вопила она. – Да пребуду я едина со Спасителем моим!
Прораб вытер щеку и дал своим людям знак прекратить работу. Он позвонил в управление шерифа и сказал:
– Тут по дороге мечется сумасшедшая ведьма в свадебном платье. Что мне делать?
Прибыли два помощника шерифа, за ними – фургон телевизионщиков.
Мать Фингала целовала асфальт в том месте, где, как ей казалось, был лоб Иисуса.
– Не волнуйся, Сын Божий, – твердила она. – Я здесь. Я никуда не ухожу! – Ее преданность пятну была просто поразительна, учитывая находящегося поблизости с подветренной стороны раздавленного опоссума.
Подъехал полный автобус встревоженных паломников, но помощники шерифа приказали им держаться подальше от места работ. Мать Фингала подняла голову и изрекла:
– На холодильнике – коробка для пожертвований. Сами берите «спрайт»!
Теперь движение было заблокировано уже в обоих направлениях. Прораб бригады, родом из Тампы и незнакомый с местной легендой, осведомился у помощников шерифа, есть ли в городе психиатрическая больница.
– Нет, подавно пора, – сказал один из них.
Они схватили мать Фингала под руки и оттащили ее с дороги.
– Он смотрит! Он видит вас! – визжала она.
Заместители шерифа поместили ее в клетку патрульной машины и прогнали любопытных туристов. Прежде чем продолжить работу, прораб и его люди свободным полукругом собрались на разделительной полосе. Они пытались понять, о чем так разорялась безумная склочница.
Наклонившись над пятном, бригадир сообщил:
– Если это Иисус Христос, то я хрен собачий.
– Черт, да это ж тормозная жидкость, мать ее! – объявил один из мужчин, механик.
– Масло, – возразил другой.
Потом вмешался водитель парового катка:
– Отсюда это типа как баба. Закроешь один глаз – конкретно голая баба на верблюде.
Это прораба доконало.
– За работу! – рявкнул он.
Команда телевизионщиков наблюдала за асфальтированием. Сняли замечательный крупный план Иисуса-Дорожное Пятно, исчезающего под накатом черной корки асфальта. В эту сцену ловко вмонтировали кадр с юной паломницей, сморкавшейся в «клинекс», словно убитой го-Рем. На самом деле она лишь старалась не вдыхать ароматы Дохлого опоссума.
Сюжет прошел в дневных новостях Орландо. Его открывала съемка матери Фингала, нежно целующей священную кляксу. Джоан в волнении позвонила Родди на работу.
– В городе телевидение! А если они прослышат о черепашьем святилище?
– Притворимся, что его не знаем, – сказал Родди.
– Но он мой брат.
– Отлично. Тогда ты и будешь давать интервью.
На мать Фингала завели дело о нарушении общественного порядка и через три часа выпустили без залога. Она немедленно поймала такси до перекрестка Себринг и трассы. Асфальт застыл, был твердым на ощупь; мать Фингала даже не была уверена, где раньше находилось пятно. Она обнаружила, что кто-то стибрил ее коробку с пожертвованиями и большую часть холодной газировки. Это означало официальное банкротство.
Она отправилась к дому Деменсио и поставила пустой холодильник в тени дуба, вдали от окружавшей Синклера толпы. Триш заметила ее и принесла лимонада.
– Я слышала, что произошло. Мне очень жаль.
– Эти свиньи порвали мое платье, – сказала мать Фингала.
– Можем зашить в два счета, – предложила Триш.
– А как же мое святилище? Кто его починит?
– Просто подождите. На шоссе будут новые пятна.
– Ха! – отозвалась мать Фингала.
Триш украдкой взглянула на окно во двор, не смотрит ли Деменсио, – он выйдет из себя, если заметит на территории пожилую леди. Ее бледно-голубой зонтик торчал, как походная палатка.
– Вам надо поехать домой и отдохнуть, – сказала Триш.
– Я не могу, я потеряла две самые дорогие для меня вещи в мире – Иисуса-Дорожное Пятно и моего единственного сына.
– Ну, Фингал вернется, – успокаивала Триш, думая: «Как только деньги понадобятся».
– Но он уже не будет прежним. У меня такое чувство, что его развращают силы Сатаны. – Мать Фингала осушила стакан лимонада. – А ангельских бисквитов нет?
– Боюсь, что все кончились. До дому подбросить?
– Может, попозже, – сказала мать Фингала. – Сначала поговорю с этим вашим любителем черепах. Мое сердце раздавил паровой каток, мне потребно духовное исцеление.
– Бедняжка. – Триш извинилась и понеслась в дом предупредить Деменсио. Мать Фингала прикурила сигарету и стала ждать, когда иссякнет очередь к канавке.
Двадцать три
– Вовсе нет. В этом и кроется часть проблемы – обычный очерк, только и всего.
– О чем?
– Об одной женщине, которая выиграла в лотерею.
– И за это его взорвали?
– Полиция настроена скептически. И, как я уже сказал, отчасти в этом наша проблема. Тома вовсе не обязательно убили из-за его служебных обязанностей. Это могло быть ограбление, могло быть… что-то более личное.
Мэри Андреа кисло покосилась на него:
– Только не говорите мне, что он путался с чьей-то женой.
– Всего лишь слухи, миссис Кроум. Но, боюсь, их хватило, чтобы отпугнуть Теда Коппела [41].
– Вот дерьмо, – в сердцах сказала Мэри Андреа. Она готова была прополоскать горло электролитом, лишь бы попасть на «Найтлайн».
– Мы из кожи вон лезли, – продолжал ответственный редактор, – но они хотели, чтобы это было заказное убийство или месть кокаинового барона. И расстроились, узнав, что Том был простым очеркистом. А после слухов об адюльтере, понятно, перестали отвечать на наши звонки.
Мэри Андреа тяжело прислонилась к двери. Ее будто занесло в дурной сон. Пресса в немалой степени утратила интерес к убийству Тома Кроума, то есть серьезно снизилось внимание к покинутой им вдове – и, с горечью подумала Мэри Андреа, зря потрачены деньги на авиабилет. Хуже того, она окажется в унизительном положении, если роковой «таинственный пожар» приведет к ревнивому мужу вместо мстительного наркобарона.
Будь ты проклят, Том, подумала она. На кону-то моя карьера.
– Что с отелем? – спросила она угрюмо.
– Заказали вам номер для некурящих, как вы и просили. – Теперь ответственный редактор жевал зубочистку.
– И конечно, спортзал с тренажером «СтейрМастер»?
– Без спортзала. Без «СтейрМастера». Извините.
– Ну просто прекрасно.
– Это «ХоДжо» [42], миссис Кроум. Мы всех размещаем в «ХоДжо».
После мрачного десятиминутного молчания Мэри Андреа объявила, что передумала – она хочет немедленно вернуться в аэропорт. Она слишком убита горем, чтобы появиться в газете и принять писательскую награду, которую получил Том.
– Как там она у вас называется – «Эмилио»?
– Амелия, – ответил редактор. – И штука достаточно серьезная. Том – первый журналист, получивший ее посмертно. Это бы много значило, окажись вы там вместо него.
Мэри Андреа фыркнула:
– Много значило для кого?
– Для меня. Для нашей команды. Для его коллег. – Редактор покатал зубочистку языком. – И возможно, для вашего будущего.
– Ну конечно! Вы мне только что сказали, что…
– У нас назначена пресс-конференция.
Мэри Андреа Финли Кроум пронзила его взглядом:
– Настоящая пресс-конференция?
– Будут ребята с телевидения, если вы это хотели спросить.
– Откуда вам знать точно?
– Потому что сюжет – верняк.
– Верняк?
– Ерунда. Человеческий интерес, – объяснил ответственный редактор. – Никто не хочет вникать в подробности убийства, но все с восторгом уделят двадцать секунд хорошенькой молодой вдове, получающей почетный диплом за убиенного мужа.
– Понимаю.
– И я окажусь попросту неоткровенным, – добавил редактор, – если не признаю, что моей газете тоже пригодится огласка. Премия серьезная, а мы и так нечасто выигрываем.
– Телевидение – вы имеете в виду сети?
– Ну, партнеры, да. «Си-би-эс», «Эй-би-си» и «Фокс».
– О, и «Фокс» тоже? – выдохнула Мэри Андреа, подумав: мне определенно нужно новое платье, покороче.
– Так вы сможете? – спросил ответственный редактор.
– Думаю, у меня получится взять себя в руки, – сказала она.
Думая при этом: двадцать секунд эфира – ага, щас!
Кэти Баттенкилл составила список вещей, за которые простила Артура или на которые закрыла глаза, поскольку он был судьей, а быть замужем за судьей – это серьезно. В реестр включались раздражающие манеры за столом, грубость с ее друзьями и родственниками, неуважение к ее религии, неистовая ревность, дешевые неоднократные интрижки, привычка к преждевременной эякуляции и, разумеется, тошнотворный выбор одеколона.
Все это Кэти сопоставила с преимуществами быть миссис Артур Баттенкилл-младший, куда относились превосходная машина последней модели, большой дом, приглашения на каждое светское мероприятие, ежегодная поездка на Бермуды вместе с местной коллегией адвокатов и случайные экстравагантные подарки, вроде бриллиантовой подвески, которой Кэти сейчас любовалась в зеркальце на туалетном столике.
Она не считала себя ограниченной или меркантильной женщиной, но перед ней забрезжила такая возможность. Арт определенно был не из кающихся грешников, но тем не менее Кэти уживалась с ним вот уже восемь лет. Она немного времени тратила на попытки его изменить, позволила запугать себя едкими насмешками и улестить подарками. Легче было игнорировать его поступки, чем спорить. Кэти сказала себе, что их брак не безнадежно лишен любви, поскольку она честно любила быть женой окружного судьи – только к самому Артуру она не питала глубоких чувств.
Много воскресений подряд она ходила в церковь и спрашивала у Бога, что делать, и ни разу Он не присоветовал ей специально ввязаться в незаконный роман со скитающимся газетчиком. Но именно это и случилось. События захватили Кэти Баттенкилл врасплох, лишили сил противостоять – ну точно ее неконтролируемая тяга к шоколаду «Годива», только в сотни раз сильнее. Лишь увидев Тома Кроума, она уже знала, что произойдет…
Она участвовала в пешем марафоне в пользу детей с синдромом дефицита внимания и вдруг заметила приятного вида мужчину – он совершал пробежку вниз по Джеймс-стрит в противоположном направлении, пробирался сквозь фалангу одетых в футболки участников марша. Приблизившись к Кэти, он замедлил свой бег ровно настолько, чтобы улыбнуться и сунуть ей в руку пятидолларовую банкноту. Для детишек, сказал он и побежал дальше. И Кэти, к собственному изумлению, немедленно развернулась и побежала за ним.
Том Кроум был первым мужчиной, которого она соблазнила, если можно так назвать минет на переднем сиденье автомобиля.
Сейчас, оглядываясь на те дикие, пронизанные сознанием вины недели, Кэти поняла их предназначение. Все случается не просто так – это божественная сила направила Томми бегом в ее жизнь. Бог пытался сказать ей кое-что: в мире есть и хорошие мужчины, приличные и заботливые, которым Кэти может доверять. И даже если Он не планировал для нее страстный безрассудный секс с первым же таким мужчиной, Кэти надеялась, что Он все поймет.
Важно то, что Том Кроум заставил ее осознать: она сможет прожить и без Артура, без этой лживой змеи. Ей требовалось только чуточку уверенности в себе, пересмотр приоритетов и смелость честно посмотреть на пустые отношения с мужем. Влюбиться в Томми просто не было времени, но он определенно нравился ей больше, чем Артур. Хотя бы как Том извинялся за то, что забыл позвонить в тот вечер из Грейнджа, – Кэти не помнила, чтобы хоть раз слышала от Артура извинения, хоть за что-нибудь. Том Кроум не был особенным или выдающимся – просто добрым, нежным парнем. Этого хватало. И раз Кэти Баттенкилл так легко сбиться с пути, у ее брака смутное будущее. Она решила, что нужно со всем покончить.
И вспомнила строчку из пасхальной проповеди: «Терпеть грех – значит потворствовать ему и разделять его». Она подумала о многочисленных грехах Артура, включая Дану, Уиллоу и всех остальных, чьих имен она не знала. В прелюбодеянии, конечно, хорошего мало – но теперь судья велел совершить поджог, и погиб человек.
Конечно, невинным этот человек не был – злобная маленькая дрянь. Но все же ценная в глазах великодушного Бога.
И это грех, который Кэти не могла стерпеть, если надеялась спасти себя. Что же теперь делать?
Бриллиантовая подвеска в зеркале сверкала среди ее многочисленных веснушек, будто крошечная звезда. Разумеется, это всего лишь взятка за молчание, но, милый боже, как же она прекрасна.
Дверь ванной открылась, и оттуда вышел муж Кэти с «Реджистером» подмышкой.
– Арт, нам надо поговорить.
– Да, надо. Идем в кухню.
У Кэти отлегло от сердца. Спальня – неподходящее место для диверсии.
Наполняя кофеварку, Кэти заметила, что руки ее дрожат. У нее за плечом Артур сказал:
– Кэтрин, я решил оставить должность. Как ты отнесешься к жизни на островах?
Она медленно повернулась:
– Что?
– С меня хватит. Эта работа меня убивает. В следующем году меня должны переизбирать, еще одну кампанию я не потяну. Я спекся, Кэти.
– Мы не можем позволить себе отставку, Арт, – вот и все, что ей пришло в голову.
– Спасибо, мисс Дин Уиттер [43], но я позволю себе не согласиться.
Тем самым язвительным тоном, который Кэти начала презирать.
– Может, это и поразительно, – продолжал судья, – но я сделал несколько скромных вложений, не посоветовавшись с тобой. Одно из них премило окупилось, примерно на четверть миллиона долларов.
Кэти ничем не выдала своего удивления, но невозмутимость далась ей нелегко.
– Что за вложение?
– Доверительный паевой фонд. Это сложновато объяснить.
– Не сомневаюсь.
– Недвижимость, Кэтрин.
Она сварила кофе и налила Артуру.
– Тебе сорок три года, и ты готов выйти в отставку.
– Американская мечта, – сказал судья, причмокивая губами.
– Почему острова? И какие острова? – удивилась Кэти, думая: я его и на пляж-то не могла вытащить.
Артур Баттенкилл ответил:
– Рой Тайгерт предложил сдать нам его бунгало на Багамах. В Марш-Харбор, просто посмотреть, понравится ли нам. Если нет – попробуем где-нибудь еще, Кайманы или Сент-Томас.
Кэти безмолвствовала. Бунгало на Багамах – прямо водевильная песенка.
Муж неуклюже потянулся через стол и погладил ее по щеке:
– Я знаю, у нас не все было гладко – и нам нужно что-то изменить, Кэтрин, чтобы спасти то, что есть. Уедем и начнем все заново, ты и я, и больше не о ком будет беспокоиться.
Имелся в виду Том Кроум – или секретарши Арта?
Кэти спросила:
– Когда?
– Прямо сейчас.
– О…
– Помнишь, как тебе понравилось в Нассау?
– Я там никогда не была, Артур. Это, наверное, Уиллоу понравилось.
Судья безнадежно присосался к кофе.
– Дело не в спасении нашего брака, дело в сгоревшем доме Томми с трупом внутри. Ты перепугался до смерти, потому что это твоя вина, – сказала Кэти.
Артур Баттенкилл-младший тупо уставился в чашку:
– У тебя разыгралось воображение, Кэтрин.
– Ты сбегаешь. Признайся, Артур. Ты украл какие-то деньги на побег и теперь хочешь покинуть страну. Думаешь, я дура?
– Нет, – сказал судья. – Думаю, ты практична.
Тем же самым утром в понедельник, четвертого декабря, в офисе агентства недвижимости Клары Маркхэм случился нежданный посетитель: Бернард Сквайрз, инвестиционный менеджер «Международного центрального союза бетонщиков, шпаклевщиков и облицовщиков Среднего Запада». Он прилетел во Флориду на частном «Гольфстриме», заказанном для него Ричардом «Ледорубом» Тарбоуном. Миссия Бернарда Сквайрза заключалась в размещении крупного депозита на право владения Симмонсовым лесом, и тем самым – блокировании средств пенсионного фонда профсоюза, откуда семья Тарбоун регулярно воровала. Проехав весь Грейндж, Бернард Сквайрз окончательно убедился, что торговый центр, предназначенный для Симмонсова леса, обречен на провал – достоверный и грандиозный.
– Мы говорили по телефону, – сказал он Кларе Маркхэм.
– Да, конечно, – ответила она, – но, боюсь, у меня для вас никаких новостей.
– Именно поэтому я здесь.
Клара Маркхэм поинтересовалась, не заедет ли Сквайрз попозже – ей нужно уделить внимание важной сделке.
Сквайрз был любезен, но настойчив.
– Сомневаюсь, что она важнее, чем это, – сказал он и положил на стол портфель из черной кожи угря.
Агентша никогда не видела столько денег – аккуратные тугие пачки пятидесяток и соток. Клара знала: где-то среди этих сладко пахнущих стопок лежат и ее комиссионные – возможно, самые большие, что ей вообще когда-нибудь светят.
– Это чтобы показать, как серьезно мы настроены приобрести эту собственность, – объяснил Сквайрз, – и чтобы ускорить переговоры. Люди, которых я представляю, готовы начать немедленно.
Клара Маркхэм оказалась в затруднительнейшем положении. От Джолейн ни слуху ни духу с выходных. Они близко дружили, и Джолейн была совершенно святой с Кении, любимым Клариным персом, – но агентша не могла позволить личным чувствам испортить такую гигантскую сделку.
Она помахала рукой над деньгами и сказала:
– Это все очень впечатляет, мистер Сквайрз, но должна сказать вам, что ожидаю другое предложение.
– Неужели?
– Документы еще не готовы, но меня заверили, что все на подходе.
Сквайрз, казалось, изумился.
– Ну ладно. – Хорошо отработанным жестом он тихо закрыл портфель. – Мы готовы достойно встретить любое разумное предложение. Тем не менее я бы попросил вас связаться с вашими клиентами и дать им знать, насколько мы заинтересованы в этом проекте.
– Безусловно. Сразу же после обеда, – сказала Клара Маркхэм.
– А почему не сейчас?
– Я… я не уверена, что смогу дозвониться.
– Давайте попробуем, – отвечал Бернард Сквайрз.
Клара Маркхэм поняла, что сопротивление бесполезно – этот человек не вернется в Чикаго без ответа. Бернард Сквайрз решительно уселся в кресло, а она позвонила поверенному по имущественным делам Лайтхорса Симмонса. Через пять минут поверенный перезвонил, устроив сеанс конференц-связи между двумя расточительными наследниками Лайтхорса – сыном Леандром Симмонсом и дочерью Жанин Симмонс Робертсон. Леандра интересовало ископаемое топливо и первоклассные автомобили, Жанин тратила деньги на экзотические хирургические операции и обновление апартаментов для отдыха.
Наклонившись к динамику громкой связи, Клара Маркхэм осторожно подвела итог предложения профсоюза по Симмонсову лесу; ключевой деталью была сумма в 3 миллиона долларов.
– К тому же, – заключила она, – мистер Сквайрз до-став-ил в мой офис существенный взнос наличными.
На другом конце Леандр Симмонс резко спросил:
– Сколько? – Когда Клара ответила, он присвистнул.
Бернард Сквайрз, старый профи, собаку съевший на конференц-связи, повысил голос ровно настолько, чтобы его стало слышно:
– Мы хотим, чтобы все поняли, насколько мы серьезны.
– Что ж, мое внимание вы привлекли, – сказала Жанин Симмонс Робинсон.
– И мое, – отозвался ее брат.
В интересах Джолейн Фортунс и обреченных обитателей Симмонсова леса Клара Маркхэм была просто вынуждена сказать:
– На земле вашего отца мистер Сквайрз и его группа хотят построить торговый центр.
– С игровой площадкой и атриумом, – спокойно добавил Сквайрз.
– И средиземноморским фонтаном перед ним, – поддакнул поверенный. – С настоящими утками и гусями. Получится потрясающий аттракцион для вашего городка.
Леандр Симмонс моментально откликнулся из динамика:
– Лично мне насрать, хоть вы, ребята, там угольную шахту ройте. А ты что скажешь, сестричка?
– Слушай, три миллиона баксов есть три миллиона баксов, – откликнулась Жанин.
– Во-во. Тогда какого черта мы ждем? – поинтересовался Леандр. – Взяли и сделали.
– Мы готовы, – сказал Бернард Сквайрз. – Однако мисс Маркхэм сообщила мне, что может быть еще одно предложение.
– От кого? – спросила Жанин Симмонс Робинсон.
– Сколько? – спросил ее брат.
Клара Маркхэм ответила:
– Инвестор местный. Я собиралась позвонить вам, как только получу бумаги, но они пока не прибыли.
– Тогда ну их нахрен, – встрял поверенный. – Выбираем Сквайрза.
– Как скажете.
– Нет уж, погодите секундочку. – Это был Леандр Симмонс. – Что за спешка такая?
Он почуял еще больше денег. Лицо Бернарда Сквайрза омрачилось в предчувствии ценовой дуэли. Клара Маркхэм заметила, что на шее у него запульсировали новые вены.
Как обычно, Жанин Симмонс Робинсон оказалась настроена на одну меркантильную волну с братом.
– Что плохого, если подождать пару-тройку дней? – заявила она. – Посмотреть, что на уме у тех, других.
– Дело ваше, – сказал поверенный. И потом: – Мисс Маркхэм, перезвоните нам, как только что-нибудь узнаете – скажем, не позже среды?
– А если завтра? – осведомился Бернард Сквайрз.
– В среду, – хором отрезали Леандр Симмонс и его сестра.
Последовала серия щелчков, потом динамик замолчал. Клара Маркхэм с извиняющимся лицом посмотрела сначала на Сквайрза, потом на портфель на столе.
– Я внесу это на наш счет условного депонирования, – сказала она. – Прямо сейчас.
Сквайрз степенно поднялся с кресла.
– Вы не производите впечатления лживого человека, – произнес он. – Из тех, кто попытался бы взвинтить собственные комиссионные, выдумывая фальшивые встречные предложения.
– Я не воровка, – ответила Клара Маркхэм. – И не имбецил. Симмонсов лес станет для меня самой крупной сделкой в этом году, мистер Сквайрз. Я не стала бы рисковать таким кушем ради пары лишних баксов.
Он ей поверил. Он видел их городишко – чудо, что она с голоду не помирает.
– Местный инвестор, вы сказали?
– Именно.
– Вряд ли вы будете настолько добры, чтобы сообщить его имя.
– Боюсь, вы правы, мистер Сквайрз.
– Но вы уверены, что у них есть средства?
– Есть, – кивнула Клара Маркхэм, думая: «По моим последним данным».
Мать Фингала проспала. Ее разбудил шум машин на дороге.
Она поспешно втиснулась в платье невесты, схватила свой зонтик от солнца и бросилась за дверь. Когда она добралась до пересечения Себринг-стрит и шоссе, было уже слишком поздно. Министерство транспорта собиралось замостить Иисуса-Дорожное Пятно.
Мать Фингала кричала и скакала вокруг, как наряженная цирковая обезьянка. Она плевала в лицо прорабу бригады и тщетно пыталась ткнуть зонтиком водителя парового катка. В конце концов она бросилась ничком на святое пятно и отказалась сдвинуться с места перед машинами.
– Закатайте и меня в асфальт, вы, безбожные ублюдки! – вопила она. – Да пребуду я едина со Спасителем моим!
Прораб вытер щеку и дал своим людям знак прекратить работу. Он позвонил в управление шерифа и сказал:
– Тут по дороге мечется сумасшедшая ведьма в свадебном платье. Что мне делать?
Прибыли два помощника шерифа, за ними – фургон телевизионщиков.
Мать Фингала целовала асфальт в том месте, где, как ей казалось, был лоб Иисуса.
– Не волнуйся, Сын Божий, – твердила она. – Я здесь. Я никуда не ухожу! – Ее преданность пятну была просто поразительна, учитывая находящегося поблизости с подветренной стороны раздавленного опоссума.
Подъехал полный автобус встревоженных паломников, но помощники шерифа приказали им держаться подальше от места работ. Мать Фингала подняла голову и изрекла:
– На холодильнике – коробка для пожертвований. Сами берите «спрайт»!
Теперь движение было заблокировано уже в обоих направлениях. Прораб бригады, родом из Тампы и незнакомый с местной легендой, осведомился у помощников шерифа, есть ли в городе психиатрическая больница.
– Нет, подавно пора, – сказал один из них.
Они схватили мать Фингала под руки и оттащили ее с дороги.
– Он смотрит! Он видит вас! – визжала она.
Заместители шерифа поместили ее в клетку патрульной машины и прогнали любопытных туристов. Прежде чем продолжить работу, прораб и его люди свободным полукругом собрались на разделительной полосе. Они пытались понять, о чем так разорялась безумная склочница.
Наклонившись над пятном, бригадир сообщил:
– Если это Иисус Христос, то я хрен собачий.
– Черт, да это ж тормозная жидкость, мать ее! – объявил один из мужчин, механик.
– Масло, – возразил другой.
Потом вмешался водитель парового катка:
– Отсюда это типа как баба. Закроешь один глаз – конкретно голая баба на верблюде.
Это прораба доконало.
– За работу! – рявкнул он.
Команда телевизионщиков наблюдала за асфальтированием. Сняли замечательный крупный план Иисуса-Дорожное Пятно, исчезающего под накатом черной корки асфальта. В эту сцену ловко вмонтировали кадр с юной паломницей, сморкавшейся в «клинекс», словно убитой го-Рем. На самом деле она лишь старалась не вдыхать ароматы Дохлого опоссума.
Сюжет прошел в дневных новостях Орландо. Его открывала съемка матери Фингала, нежно целующей священную кляксу. Джоан в волнении позвонила Родди на работу.
– В городе телевидение! А если они прослышат о черепашьем святилище?
– Притворимся, что его не знаем, – сказал Родди.
– Но он мой брат.
– Отлично. Тогда ты и будешь давать интервью.
На мать Фингала завели дело о нарушении общественного порядка и через три часа выпустили без залога. Она немедленно поймала такси до перекрестка Себринг и трассы. Асфальт застыл, был твердым на ощупь; мать Фингала даже не была уверена, где раньше находилось пятно. Она обнаружила, что кто-то стибрил ее коробку с пожертвованиями и большую часть холодной газировки. Это означало официальное банкротство.
Она отправилась к дому Деменсио и поставила пустой холодильник в тени дуба, вдали от окружавшей Синклера толпы. Триш заметила ее и принесла лимонада.
– Я слышала, что произошло. Мне очень жаль.
– Эти свиньи порвали мое платье, – сказала мать Фингала.
– Можем зашить в два счета, – предложила Триш.
– А как же мое святилище? Кто его починит?
– Просто подождите. На шоссе будут новые пятна.
– Ха! – отозвалась мать Фингала.
Триш украдкой взглянула на окно во двор, не смотрит ли Деменсио, – он выйдет из себя, если заметит на территории пожилую леди. Ее бледно-голубой зонтик торчал, как походная палатка.
– Вам надо поехать домой и отдохнуть, – сказала Триш.
– Я не могу, я потеряла две самые дорогие для меня вещи в мире – Иисуса-Дорожное Пятно и моего единственного сына.
– Ну, Фингал вернется, – успокаивала Триш, думая: «Как только деньги понадобятся».
– Но он уже не будет прежним. У меня такое чувство, что его развращают силы Сатаны. – Мать Фингала осушила стакан лимонада. – А ангельских бисквитов нет?
– Боюсь, что все кончились. До дому подбросить?
– Может, попозже, – сказала мать Фингала. – Сначала поговорю с этим вашим любителем черепах. Мое сердце раздавил паровой каток, мне потребно духовное исцеление.
– Бедняжка. – Триш извинилась и понеслась в дом предупредить Деменсио. Мать Фингала прикурила сигарету и стала ждать, когда иссякнет очередь к канавке.
Двадцать три
Пресноводные болота Эверглейдс превращали оконечность полуострова Флорида в мерцающую панораму приливных отмелей, извилистых проток и ярко-зеленых мангровых островков. Жизненное равновесие здесь зависит от сезонного нагона пресной воды с материка. Когда-то это был закон природы – сейчас, увы, уже нет. Паразиты, в 1940-х годах прорезавшие дамбы и выдолбившие каналы на всем верховье Эверглейдс, совершенно не подумали о том, что произойдет ниже по течению с рыбой и птицами, не говоря уже об индейцах. Святой миссией инженеров была гарантия комфорта и процветания пришлых поселенцев. В засушливые периоды штат сосал из Эверглейдс воду для немедленной поставки ее в города и на фермы. В сезоны дождей он перекачивал миллионы галлонов к морю во избежание затопления подразделений, пастбищ и посевов.
Со временем все меньше и меньше пресной воды достигало Флоридского залива, а та, что в итоге туда попадала, уже не была такой чистой. Когда наступала неизбежная засуха, истощенный залив менялся до неузнаваемости. Морские водоросли начинали вымирать акр за акром. Дно зарастало илом. Цветущие зеленые водоросли покрывали сотни квадратных миль воды – гигантское пятно, различимое со спутников НАСА. Изголодавшиеся по солнечному свету губки умирали и всплывали на поверхность гниющими комками.
Гибель знаменитого эстуария обернулась вполне предсказуемыми унылыми затруднениями для бюрократов. Столкнувшись с саморекламным бедствием и катастрофической угрозой индустрии туризма, те же самые люди, которые по собственному невежеству сподобились умертвить флоридский залив, теперь бросились искать способ его оживить. Это оказалось нелегко без конфликта с теми же фермерами и застройщиками, для которых болотистые места и осушались такой дорогой ценой. Политики очутились в безвыходном положении. Те, чей безмятежный сон ни разу не нарушали переживания о судьбе белой цапли, теперь умилялись ее изысканной грации. И в то же время частным образом заверяли вносящих пожертвования на кампанию, что – к чертям птиц! – крупное сельское хозяйство по-прежнему первое в очереди за драгоценной водой.
Для любого, кто желал быть избранным на должность в южной Флориде, восстановление Эверглейдс стало не просто обещанием, а мантрой. Произносились речи, давались помпезные клятвы, вызывались силы срочного реагирования, выделялись гранты на исследования, собирались научные симпозиумы… и мало что менялось. Штат и дальше прожорливо отсасывал то, чему следовало позволить естественным образом течь во Флоридский залив. В самые засушливые годы залив боролся за выживание, превращаясь в пересоленный суп. В дождливые годы в нем возрождалась жизнь.
Со временем все меньше и меньше пресной воды достигало Флоридского залива, а та, что в итоге туда попадала, уже не была такой чистой. Когда наступала неизбежная засуха, истощенный залив менялся до неузнаваемости. Морские водоросли начинали вымирать акр за акром. Дно зарастало илом. Цветущие зеленые водоросли покрывали сотни квадратных миль воды – гигантское пятно, различимое со спутников НАСА. Изголодавшиеся по солнечному свету губки умирали и всплывали на поверхность гниющими комками.
Гибель знаменитого эстуария обернулась вполне предсказуемыми унылыми затруднениями для бюрократов. Столкнувшись с саморекламным бедствием и катастрофической угрозой индустрии туризма, те же самые люди, которые по собственному невежеству сподобились умертвить флоридский залив, теперь бросились искать способ его оживить. Это оказалось нелегко без конфликта с теми же фермерами и застройщиками, для которых болотистые места и осушались такой дорогой ценой. Политики очутились в безвыходном положении. Те, чей безмятежный сон ни разу не нарушали переживания о судьбе белой цапли, теперь умилялись ее изысканной грации. И в то же время частным образом заверяли вносящих пожертвования на кампанию, что – к чертям птиц! – крупное сельское хозяйство по-прежнему первое в очереди за драгоценной водой.
Для любого, кто желал быть избранным на должность в южной Флориде, восстановление Эверглейдс стало не просто обещанием, а мантрой. Произносились речи, давались помпезные клятвы, вызывались силы срочного реагирования, выделялись гранты на исследования, собирались научные симпозиумы… и мало что менялось. Штат и дальше прожорливо отсасывал то, чему следовало позволить естественным образом течь во Флоридский залив. В самые засушливые годы залив боролся за выживание, превращаясь в пересоленный суп. В дождливые годы в нем возрождалась жизнь.