Страница:
– Ну что ж, выходим, – с широкой улыбкой сказала Эрин. – Дэви, не забудь нашу игрушку.
Дилбек подозрительно воззрился в окружавшую их темноту.
Пьер вышел из лимузина и распахнул заднюю дверцу. Первым вылез конгрессмен, держа в руках длинный тонкий коричневый сверток. Следом выбрался Дэррелл Грант, не слишком твердо державшийся на ногах; при этом он несколько раз грохнул концом своей клюшки о стенки машины. Последней вышла Эрин, осторожно ступая на высоченных каблуках. Пистолет она по-прежнему держала в руке; Пьер дал ей еще небольшой фонарик.
Дэррелл Грант пожаловался, что кишечник у него переполнен газами, и сказал, что лучше останется здесь.
– Останешься, останешься. В багажнике. – Эрин указала зажатым в руке пистолетом. – Пьер, приготовьте будуардля мистера Гранта.
Гаитянин повиновался. Он открыл багажник и задвинул вглубь какие-то лежавшие в нем вещи, чтобы было не так тесно.
– В багажнике? – Дэррелл Грант с размаху хлопнул конгрессмена по спине. – Я же говорил тебе, что она убийца по натуре!
Дэвид Дилбек выглядел встревоженным.
– Эрин, у меня не слишком здоровое сердце.
– А у кого оно здоровое? Давай, Дэррелл, залезай в багажник, – и она направила ему в лицо свет фонарика.
– Ты что – собираешься пристрелить меня? – Он слабо хихикнул. – Мне что-то не верится.
– Давай, забирайся, – повторила Эрин. – Полежи, вздремни.
Дэррелл Грант тяжело привалился к крылу автомобиля.
– Знаешь, мне до смерти хочется спросить у тебя кое-что. Как ты это делаешь? Я имею в виду – как ты можешь трясти своими прелестями перед чужими мужиками? – Он презрительно ткнул в конгрессмена концом клюшки для гольфа. – Перед такими вот старыми чокнутыми хрычами. Просто не представляю, как ты можешь.
– Все дело в музыке, Дэррелл.
– А на мужиков что же – тебе наплевать? Ни за что не поверю!
– Все мужчины самонадеянны.
Дилбек жалобно простонал:
– Мне срочно нужно! Я не могу больше!
Эрин взмахнула фонариком в сторону зарослей тростника.
– Ну, так иди и делай, что тебе надо.
Дилбек заковылял туда, на ходу расстегивая джинсы.
– Никогда не представлял, что ты способна заделаться стриптизершей, – пьяным голосом пробормотал Дэррелл Грант. – Полная потеха.
– Это ведь из-за тебя на моем счету ничего не осталось, – ответила Эрин. – Мне приходилось платить адвокату.
– А потом ты, небось, думала: там, в этих заведениях, мужиков сколько угодно. Можно подмазываться к ним по-всякому – ерошить волосы, поправлять галстук, говорить: «Ах, дорогой, как хорошо от тебя пахнет!» Но неужели ты сама-то не заводишься от всего этого?
– Это просто работа. Игра.
– А ты просто ледяная баба!
Из зарослей тростника послышался шум мощной струи. Орошая плантацию, конгрессмен крикнул через плечо:
– Я правда люблю ее!
– Старый кретин, – пробормотал Дэррелл.
Эрин улыбнулась.
– Всякое бывает, Дэррелл.
– Знаешь, что я думаю? С ним ты просто отводишь душу – измываешься над ним за меня.
– Что-то, как я погляжу, ты сегодня просто битком набитразными теориями. – Ничего себе проповедь, и от кого – от вора, крадущего инвалидные коляски! Залезай в багажник, – прикрикнула она. – Тебе ведь так нравится эта машина.
Дэррелл не обратил внимания на ее слова.
– Я не откажусь от Анджи. Так и знай: из-под земли вас обеих достану! Куда бы вы ни спрятались. – И, шагнув мимо нее, направился к тростниковым зарослям.
– Стой, Дэррелл! – Эрин навела на него одной рукой пистолет, другой – фонарик.
Ее бывший супруг обернулся, и в луче фонарика она увидела его ухмылку.
– Ты не убьешь меня. Меня – отца твоего единственного ребенка!
Эрин заколебалась. Но, когда она представила себе, как он отрывает головы куклам Анджи, ее рука крепче сжала пистолет.
– Ты сказал судье, что я недостойна звания матери. Ты правда так считаешь?
– Господи, да эти юристы наговорят чего хочешь! Ты вечно все принимаешь близко к сердцу. – Он умоляюще раскинул руки, и железный наконечник его клюшки блеснул в луче фонаря. – Ты была хорошей матерью, черт тебя побери! Точно так же, как я был хорошим отцом. А эти крючкотворы налопотали там черт-те чего...
В этот момент Эрин поняла, что не выстрелит. Да это было и не к чему: Дэррелл Грант – уже человек конченый. Свихнувшийся, искалеченный, скрывающийся от закона, он был уже историей. Убивать его просто незачем.
– Иди сюда, – позвала она. – У меня есть кое-какие планы на твой счет.
– Как засадить меня за решетку? Нет уж, большое спасибо, умница ты моя, мать твою за ногу. – Он издевательски помахал рукой и двинулся дальше.
Эрин вспомнила совет Шэда насчет пистолета: когда сомневаешься, стреляй во что-нибудь – во что угодно.
Она дважды выстрелила под ноги Дэрреллу Гранту. Шуршание тростника поглотило треск выстрелов. Она услышала, как ее бывший муж выкрикнул:
– Сука! Сука!
Когда она навела луч фонарика на то место, где он стоял, его уже там не было: лишь из зарослей доносился треск, словно сквозь них проламывался олень. Она медленно описала лучом круг и в конце концов обнаружила конгрессмена, нервно застегивающего ширинку джинсов.
– С тобой все в порядке? – спросил он, выбираясь из гущи тростника.
Пистолет, зажатый в руке, показался Эрин горячим, чуть ли не раскаленным. «Черт с ним, с Дэрреллом, – подумала она. – Может, наступит там на какую-нибудь гремучую змею».
Она повернулась к Дилбеку.
– Раздевайся.
– Я так и знал. Ты заставишь меня танцевать.
– Если захочешь, – ответила Эрин.
Сначала Дэррелл Грант решил, что наткнулся на железную ограду какой-то тюрьмы, – вот уж поистине была бы ирония судьбы! Однако, подойдя поближе и ощупывая руками темноту впереди себя, он понял, что металлическая конструкция перед ним – это боковая стенка длинного трейлера. Кое-как, цепляясь за что попало, Дэррелл начал карабкаться на нее.
Эта находка имела в его глазах два плюса: во-первых, бывшая подруга жизни, пылающая жаждой убийства, вряд ли станет искать его в тростниковом трейлере, а во-вторых, в нем можно было выспаться. А Дэрреллу настоятельно необходимо было прилечь, пока он сам не свалился с ног. От таблеток сеньора Гомеса у него, что называется, перегорели пробки: пришлось признаться самому себе, что он переборщил с дозой и переоценил возможности собственного организма. Ну да черт с ними со всеми.
Перевалившись через край сетки, Дэррелл шлепнулся на кучу влажных закопченных стеблей и завозился на ней, как червяк, устраиваясь поудобнее. Какой все-таки он молодец, что придумал забраться сюда! Здесь его никто не увидит, здесь он в безопасности. Будь его голова в порядке, он догадался бы, куда потом отправится трейлер и какая судьба ждет его содержимое.
Загрузившись на полях, трейлеры везут тростник на сахарный завод и сбрасывают на конвейер. Первая стадия его обработки – это измельчение: стебли проходят через так называемую мельницу, состоящую из многих рядов блестящих ножей, приводимых в движение турбиной. Потом измельченная масса прессуется под давлением пять тысяч тонн: таким образом из тростника выжимается то, ради чего его выращивают, – сладкий сок. Сок очищается, осветляется, выпаривается и превращается в сироп, который медленно нагревают до тех пор, пока сахар не выпадет в кристаллы. Затем их отделяют от мелассы (патоки) при помощи высокоскоростной центрифуги.
Обычно из полутонны тростника выходит сто фунтов сахара-сырца. Однако и выход, и чистота его могут значительно изменяться, если в сырье оказываются посторонние субстанции. Скажем, части человеческого тела.
Дэррелл Грант слишком перегрузился наркотиками и слишком хорошо спрятался. Он спал мертвецким сном, когда на рассвете трейлер, в который он забрался, тронулся по направлению к заводу. Дэррелл не проснулся, а если и проснулся, то это произошло незаметно для кого бы то ни было. Ни крики, ни стоны не нарушили процесса измельчения тростника; лишь когда клюшка для гольфа, прибинтованная к руке Дэррелла Гранта, попала под мощные ножи и их заело, ребята из службы контроля качества ринулись проверять, что случилось.
Мельница была остановлена на три часа, пока местная полиция собирала и складывала в пластиковый мешок «посторонние субстанции». Позже шериф графства Палм-Бич выпустил пресс-релиз с сообщением, что какой-то бродяга погиб в результате несчастного случая на сахарном заводе семейства Рохо. Власти обратились к общественности с просьбой помочь в опознании жертвы: белого мужчины лет тридцати с небольшим, со светлыми волосами. Изображения его не приводилось, поскольку ножи мельницы не оставили полицейскому художнику практически никакого исходного материала для работы. В пресс-релизе указывалось, что на погибшем были джинсы и сапоги и что, возможно, он был любителем гольфа. Сообщалось также, что корпорация «Суитхарт Шугар» оказывает все возможное содействие в расследовании этого несчастного случая.
На заводе было распространено обращение руководства к рабочим и служащим, в котором утверждалось, что происшедшее никак не повлияло на высокое качество выпускаемого компанией продукта. Однако между собой рабочие обменивались тревожными предположениями насчет количества «посторонних субстанций», попавшего в выход этого дня. Все мнения сходились на том, что даже одна-единственная капля крови, один волосок, один микроскопический кусочек бородавки – это слишком много.
Неприятные слухи распространились со скоростью света, и многие работники перестали класть сахар в кофе и чай. В компании Рохо – так же как и в большинстве других подобных компаний – издавна поддерживалось правило, запрещающее ее рабочим и служащим пользоваться искусственными заменителями сахара. Нарушение этого правила рассматривалось как акт предательства по отношению к компании: все равно как если бы представитель «Крайслера» вдруг купил себе «тойоту». Тем не менее уже через несколько дней после ужасной смерти Дэррелла Гранта заработала целая сеть контрабандистов, которые доставляли в кафетерий компании пакетики заменителя сахара «Суит'н Лоу», пряча их под одеждой. Проведенное внутреннее расследование так и не выявило преступников; не удалось и перекрыть каналы. Чтобы избежать огласки конфликта с работниками, руководство завода сочло за благо не заострять внимания на происходящем и отменило вышеупомянутое правило. Впрочем, сами Рохо так об этом и не узнали.
Глава 32
Дилбек подозрительно воззрился в окружавшую их темноту.
* * *
Перед началом рубки тростник обычно поджигают: во-первых, чтобы обгорели верхушки стеблей и ближайшие к ним листья, ненужные для производства сахара, а во-вторых, чтобы изгнать с полей обитающих там животных и насекомых. В разгар сезона уборки дым поднимается над полями огромными столбами, заволакивая иногда все небо. Однако эта ночь была хрустально чиста: небо усыпали огромные звезды, каких никогда не увидишь в городе, а над горизонтом низко висел серп убывающей луны.Пьер вышел из лимузина и распахнул заднюю дверцу. Первым вылез конгрессмен, держа в руках длинный тонкий коричневый сверток. Следом выбрался Дэррелл Грант, не слишком твердо державшийся на ногах; при этом он несколько раз грохнул концом своей клюшки о стенки машины. Последней вышла Эрин, осторожно ступая на высоченных каблуках. Пистолет она по-прежнему держала в руке; Пьер дал ей еще небольшой фонарик.
Дэррелл Грант пожаловался, что кишечник у него переполнен газами, и сказал, что лучше останется здесь.
– Останешься, останешься. В багажнике. – Эрин указала зажатым в руке пистолетом. – Пьер, приготовьте будуардля мистера Гранта.
Гаитянин повиновался. Он открыл багажник и задвинул вглубь какие-то лежавшие в нем вещи, чтобы было не так тесно.
– В багажнике? – Дэррелл Грант с размаху хлопнул конгрессмена по спине. – Я же говорил тебе, что она убийца по натуре!
Дэвид Дилбек выглядел встревоженным.
– Эрин, у меня не слишком здоровое сердце.
– А у кого оно здоровое? Давай, Дэррелл, залезай в багажник, – и она направила ему в лицо свет фонарика.
– Ты что – собираешься пристрелить меня? – Он слабо хихикнул. – Мне что-то не верится.
– Давай, забирайся, – повторила Эрин. – Полежи, вздремни.
Дэррелл Грант тяжело привалился к крылу автомобиля.
– Знаешь, мне до смерти хочется спросить у тебя кое-что. Как ты это делаешь? Я имею в виду – как ты можешь трясти своими прелестями перед чужими мужиками? – Он презрительно ткнул в конгрессмена концом клюшки для гольфа. – Перед такими вот старыми чокнутыми хрычами. Просто не представляю, как ты можешь.
– Все дело в музыке, Дэррелл.
– А на мужиков что же – тебе наплевать? Ни за что не поверю!
– Все мужчины самонадеянны.
Дилбек жалобно простонал:
– Мне срочно нужно! Я не могу больше!
Эрин взмахнула фонариком в сторону зарослей тростника.
– Ну, так иди и делай, что тебе надо.
Дилбек заковылял туда, на ходу расстегивая джинсы.
– Никогда не представлял, что ты способна заделаться стриптизершей, – пьяным голосом пробормотал Дэррелл Грант. – Полная потеха.
– Это ведь из-за тебя на моем счету ничего не осталось, – ответила Эрин. – Мне приходилось платить адвокату.
– А потом ты, небось, думала: там, в этих заведениях, мужиков сколько угодно. Можно подмазываться к ним по-всякому – ерошить волосы, поправлять галстук, говорить: «Ах, дорогой, как хорошо от тебя пахнет!» Но неужели ты сама-то не заводишься от всего этого?
– Это просто работа. Игра.
– А ты просто ледяная баба!
Из зарослей тростника послышался шум мощной струи. Орошая плантацию, конгрессмен крикнул через плечо:
– Я правда люблю ее!
– Старый кретин, – пробормотал Дэррелл.
Эрин улыбнулась.
– Всякое бывает, Дэррелл.
– Знаешь, что я думаю? С ним ты просто отводишь душу – измываешься над ним за меня.
– Что-то, как я погляжу, ты сегодня просто битком набитразными теориями. – Ничего себе проповедь, и от кого – от вора, крадущего инвалидные коляски! Залезай в багажник, – прикрикнула она. – Тебе ведь так нравится эта машина.
Дэррелл не обратил внимания на ее слова.
– Я не откажусь от Анджи. Так и знай: из-под земли вас обеих достану! Куда бы вы ни спрятались. – И, шагнув мимо нее, направился к тростниковым зарослям.
– Стой, Дэррелл! – Эрин навела на него одной рукой пистолет, другой – фонарик.
Ее бывший супруг обернулся, и в луче фонарика она увидела его ухмылку.
– Ты не убьешь меня. Меня – отца твоего единственного ребенка!
Эрин заколебалась. Но, когда она представила себе, как он отрывает головы куклам Анджи, ее рука крепче сжала пистолет.
– Ты сказал судье, что я недостойна звания матери. Ты правда так считаешь?
– Господи, да эти юристы наговорят чего хочешь! Ты вечно все принимаешь близко к сердцу. – Он умоляюще раскинул руки, и железный наконечник его клюшки блеснул в луче фонаря. – Ты была хорошей матерью, черт тебя побери! Точно так же, как я был хорошим отцом. А эти крючкотворы налопотали там черт-те чего...
В этот момент Эрин поняла, что не выстрелит. Да это было и не к чему: Дэррелл Грант – уже человек конченый. Свихнувшийся, искалеченный, скрывающийся от закона, он был уже историей. Убивать его просто незачем.
– Иди сюда, – позвала она. – У меня есть кое-какие планы на твой счет.
– Как засадить меня за решетку? Нет уж, большое спасибо, умница ты моя, мать твою за ногу. – Он издевательски помахал рукой и двинулся дальше.
Эрин вспомнила совет Шэда насчет пистолета: когда сомневаешься, стреляй во что-нибудь – во что угодно.
Она дважды выстрелила под ноги Дэрреллу Гранту. Шуршание тростника поглотило треск выстрелов. Она услышала, как ее бывший муж выкрикнул:
– Сука! Сука!
Когда она навела луч фонарика на то место, где он стоял, его уже там не было: лишь из зарослей доносился треск, словно сквозь них проламывался олень. Она медленно описала лучом круг и в конце концов обнаружила конгрессмена, нервно застегивающего ширинку джинсов.
– С тобой все в порядке? – спросил он, выбираясь из гущи тростника.
Пистолет, зажатый в руке, показался Эрин горячим, чуть ли не раскаленным. «Черт с ним, с Дэрреллом, – подумала она. – Может, наступит там на какую-нибудь гремучую змею».
Она повернулась к Дилбеку.
– Раздевайся.
– Я так и знал. Ты заставишь меня танцевать.
– Если захочешь, – ответила Эрин.
* * *
После того как тростник срублен и очищен от листьев, машина подбирает стебли, слегка прессует и складывает в вагонетку. Когда вагонетка наполняется, тростник по механическому транспортеру поступает в длинные трейлеры – по сути дела, грузовики с кузовом из металлической сетки, грузоподъемностью двадцать тонн, – которые при разгрузке опрокидываются набок. Такие трейлеры стоят через одинаковые интервалы вдоль дорог, окаймляющих тростниковые плантации Окичоби.Сначала Дэррелл Грант решил, что наткнулся на железную ограду какой-то тюрьмы, – вот уж поистине была бы ирония судьбы! Однако, подойдя поближе и ощупывая руками темноту впереди себя, он понял, что металлическая конструкция перед ним – это боковая стенка длинного трейлера. Кое-как, цепляясь за что попало, Дэррелл начал карабкаться на нее.
Эта находка имела в его глазах два плюса: во-первых, бывшая подруга жизни, пылающая жаждой убийства, вряд ли станет искать его в тростниковом трейлере, а во-вторых, в нем можно было выспаться. А Дэрреллу настоятельно необходимо было прилечь, пока он сам не свалился с ног. От таблеток сеньора Гомеса у него, что называется, перегорели пробки: пришлось признаться самому себе, что он переборщил с дозой и переоценил возможности собственного организма. Ну да черт с ними со всеми.
Перевалившись через край сетки, Дэррелл шлепнулся на кучу влажных закопченных стеблей и завозился на ней, как червяк, устраиваясь поудобнее. Какой все-таки он молодец, что придумал забраться сюда! Здесь его никто не увидит, здесь он в безопасности. Будь его голова в порядке, он догадался бы, куда потом отправится трейлер и какая судьба ждет его содержимое.
Загрузившись на полях, трейлеры везут тростник на сахарный завод и сбрасывают на конвейер. Первая стадия его обработки – это измельчение: стебли проходят через так называемую мельницу, состоящую из многих рядов блестящих ножей, приводимых в движение турбиной. Потом измельченная масса прессуется под давлением пять тысяч тонн: таким образом из тростника выжимается то, ради чего его выращивают, – сладкий сок. Сок очищается, осветляется, выпаривается и превращается в сироп, который медленно нагревают до тех пор, пока сахар не выпадет в кристаллы. Затем их отделяют от мелассы (патоки) при помощи высокоскоростной центрифуги.
Обычно из полутонны тростника выходит сто фунтов сахара-сырца. Однако и выход, и чистота его могут значительно изменяться, если в сырье оказываются посторонние субстанции. Скажем, части человеческого тела.
Дэррелл Грант слишком перегрузился наркотиками и слишком хорошо спрятался. Он спал мертвецким сном, когда на рассвете трейлер, в который он забрался, тронулся по направлению к заводу. Дэррелл не проснулся, а если и проснулся, то это произошло незаметно для кого бы то ни было. Ни крики, ни стоны не нарушили процесса измельчения тростника; лишь когда клюшка для гольфа, прибинтованная к руке Дэррелла Гранта, попала под мощные ножи и их заело, ребята из службы контроля качества ринулись проверять, что случилось.
Мельница была остановлена на три часа, пока местная полиция собирала и складывала в пластиковый мешок «посторонние субстанции». Позже шериф графства Палм-Бич выпустил пресс-релиз с сообщением, что какой-то бродяга погиб в результате несчастного случая на сахарном заводе семейства Рохо. Власти обратились к общественности с просьбой помочь в опознании жертвы: белого мужчины лет тридцати с небольшим, со светлыми волосами. Изображения его не приводилось, поскольку ножи мельницы не оставили полицейскому художнику практически никакого исходного материала для работы. В пресс-релизе указывалось, что на погибшем были джинсы и сапоги и что, возможно, он был любителем гольфа. Сообщалось также, что корпорация «Суитхарт Шугар» оказывает все возможное содействие в расследовании этого несчастного случая.
На заводе было распространено обращение руководства к рабочим и служащим, в котором утверждалось, что происшедшее никак не повлияло на высокое качество выпускаемого компанией продукта. Однако между собой рабочие обменивались тревожными предположениями насчет количества «посторонних субстанций», попавшего в выход этого дня. Все мнения сходились на том, что даже одна-единственная капля крови, один волосок, один микроскопический кусочек бородавки – это слишком много.
Неприятные слухи распространились со скоростью света, и многие работники перестали класть сахар в кофе и чай. В компании Рохо – так же как и в большинстве других подобных компаний – издавна поддерживалось правило, запрещающее ее рабочим и служащим пользоваться искусственными заменителями сахара. Нарушение этого правила рассматривалось как акт предательства по отношению к компании: все равно как если бы представитель «Крайслера» вдруг купил себе «тойоту». Тем не менее уже через несколько дней после ужасной смерти Дэррелла Гранта заработала целая сеть контрабандистов, которые доставляли в кафетерий компании пакетики заменителя сахара «Суит'н Лоу», пряча их под одеждой. Проведенное внутреннее расследование так и не выявило преступников; не удалось и перекрыть каналы. Чтобы избежать огласки конфликта с работниками, руководство завода сочло за благо не заострять внимания на происходящем и отменило вышеупомянутое правило. Впрочем, сами Рохо так об этом и не узнали.
Глава 32
Шэд крепко врезал кулаком по приборной доске.
– Хватит! – сказал Эл Гарсиа. – Лучше покури, что ли.
– Хреновые из нас с тобой герои...
Гарсиа вел машину на скорости около ста. На гладком черепе Шэда плясали отсветы огоньков приборной доски. Ветер, дувший вдоль шоссе, посвистывал, врываясь в простреленное окно. Шэд презрительно сплюнул в ночную темноту.
– Успокойся, – повторил Гарсиа. – Лично я уже давно перестал претендовать на роль героя. Иногда самое лучшее, что ты можешь сделать, – это заварить кашу, дать исходный толчок, чтобы все завертелось. – Он несколько раз со вкусом пыхнул новой сигарой. – Вот из этих соображений я и сунул свою карточку в личный сейф этого покойничка-адвоката. Так и чуял, что это подтолкнет мистера Молдовски на какие-нибудь дурацкие действия.
– Это ведь не игра, – отозвался Шэд. – Ты сам говорил.
– Да, но играть все-таки приходится. Вот мы и сделали нашу игру.
– А что получилось? Эрин похищена.
– Ты ее недооцениваешь. – Детектив опустил оконное стекло и стряхнул за него целый дюйм пепла. – Ты не заметил ничего особенного в этой надписи на зеркале? Я имею в виду – кроме того, что она сделана губной помадой.
Шэд, ссутулившись, молчал. Он был занят обдумыванием достойной кары для конгрессмена, и мысли его вертелись вокруг соляной кислоты и резаных ран на лице.
– Мне вот что пришло в голову, – продолжал Гарсиа. – Слова-то на зеркале написаны не кое-как, печатными каракулями, а по всем правилам, с наклоном, ровнехонько – пропись, да и только. А теперь скажи мне, chico:кто будет так стараться, когда ему тычут пистолетом в висок и вообще вот-вот похитят? Да никто!
Шэд сосредоточенно нахмурил брови – вернее, те места, где им надлежало находиться. В полумраке кабины его розовый, матово поблескивающий череп напоминал голову невообразимо огромного новорожденного младенца.
– То есть ты хочешь сказать, что она сама все это устроила?
– Во всяком случае, это вполне возможно.
– Но не она же пристукнула того парня, который в рыбном ящике!
– Согласен с тобой. – Облачко голубого дыма помешало Шэду разглядеть выражение лица детектива. – И тем не менее какой-то план у нее имелся.
Шэду вспомнились слова Урбаны Спрол: «По-моему, она собирается сделать какую-то хорошенькую гадость»
– В подобных ситуациях, – продолжал детектив, – я всегда задаю себе вопрос: в чьих руках находятся козыри? Так вот: они явно в руках у Эрин, а не у Дилбека. Этот старый надутый индюк воображает себя чуть ли не Казановой, но на самом деле единственное, что ему до зарезу нужно, – это наша прекрасная стриптизерша. Я хочу сказать, что он будет на седьмом небе, если она хотя бы издали взглянетв его сторону. Соображаешь?
Шед выудил из нагрудного кармана рубашки Гарсиа сигару и зубами содрал обертку.
Гарсиа усмехнулся.
– С учетом количества выпитого шампанского готов держать пари, что этот старый хрыч Дэви сегодня просто ни на что не способен. А у Эрин мозгов раза в три побольше, чем у него. Так что успокойся.
– Мужики от нее с ума сходят, что правда, то правда, – помолчав, сказал Шэд. – Я сам видел.
– Дилбек – не какой-нибудь типичный любитель «клубнички». Он слишком в восторге сам от себя.
– Да на черта ему быть типичным? – отозвался Шэд, откусывая кончик сигары. – Для него главное – знать, что он заполучил то, что ему приспичило иметь.
Несколько минут в кабине царило молчание. Когда они свернули на запад, машин на шоссе стало меньше.
– Бель-Глейд, мать его... – пробурчал себе под нос Шэд. – Но где именнов Бель-Глейд? – Он повернулся к Гарсиа. – У тебя есть хоть какие-нибудь соображения?
– Помнишь, я говорил насчет исходного толчка? У людей, видишь ли, свое понятие о справедливости и правосудии. Они говорят о «системе», имея в виду полицию, судей, суды, тюрьмы. Они говорят: вот если бы система работала как надо, все проблемы с преступностью давно кончились бы. На улицах стало бы безопасно, а все нехорошие ребята сидели бы за решеткой до самой смерти.
Шэд с горечью усмехнулся. Вынув из гнезда зажигалку, он прикурил сигару, но не сразу сунул ее в рот.
– Да возьми хоть этого свихнувшегося ублюдка – бывшего мужа Эрин. Сразу видно, как работает эта чертова «система».
– Вот-вот, – подтвердил Гарсиа, отмахиваясь от дыма. – Дэррелл Грант ведь был стукачом. Хорошие парни используют нехороших парней во имя всемогущей справедливости. Вашему брату, среднему налогоплательщику, этого не понять. Видишь ли, эта так называемая «система» – просто игра, вот и все. Таких парней, как Молдовски, я и тронуть не могу. И конгрессмена тоже – ни Боже мой! Тогда что же мне остается делать? Заварить кашу. Дать исходный толчок. Подложить бомбу под всю эту кучу дерьма и посмотреть, куда оно полетит.
Шэд кивнул.
– Потому что ты не можешь заниматься этим официально.
– Да никогда в жизни. Но это не значит, что на свете не может быть справедливости.
– Ты, похоже, мечтатель.
– Может, и так, – ответил Гарсиа, – но я уверен, что это именно Молдовски организовал убийство Джерри Киллиана и этого скользкого типа – адвоката. А еще я уверен в том, что официально мне и за миллион лет не удалось бы прищемить ему хвост. – Он поднял мохнатую черную бровь. – Но вот что я еще знаю: что сегодня я открыл вонючий ящик для рыбы и обнаружил там мистера Малкольма Молдовски – теперь уж навеки покойного. Что это – рок, ирония судьбы? Да назови как хочешь. Но, по крайней мере, теперь мне есть что сказать моему парню.
– Твоему парню? – не понял Шэд.
– Да, сыну. Это он нашел в реке труп Киллиана.
Шэд мрачно хмыкнул.
– По крайней мере, я могу сказать ему, что дело закончено, – прибавил Гарсиа. – На этот раз нехороший парень получил по заслугам.
– Ну, мне-то пока еще рано радоваться, – возразил Шэд. – Я хочу убедиться, что Эрин жива. – Он громко, жадно затянулся сигарой. – И давай лучше будем надеяться, что ты заварил именно ту кашу, которую надо.
– Да, – тихо отозвался детектив, – тут риск всегда есть.
Шэд уселся поудобнее. Его приободрила мысль, что Эрин является хозяйкой положения, и ему не хотелось от нее отказываться.
– Только, знаешь, – проговорил он, не глядя на Гарсиа, – поклянись мне кое в чем. Поклянись, что у тебя там, – он ткнул большим пальцем через плечо в направлении багажника, – не лежит никакой распроклятой башки.
Гарсиа усмехнулся.
– Еще не вечер.
– А что теперь? – спросил Дилбек, пришлепывая какое-то кусавшее его насекомое.
– Доставай.
– А-а! – Он явно приободрился. Нетерпеливо развернув коричневый сверток, он вынул из него мачете и обеими руками протянул Эрин. Широкое лезвие блеснуло на его ладонях.
– Мне одолжил его Вилли Рохо. Оно висит на стене в его личном кабинете.
– Что ж, у него прекрасный вкус, – отозвалась Эрин.
Конгрессмен провел кончиком пальца вдоль лезвия, от рукоятки до почти под прямым углом обрубленного конца, и смущенно улыбнулся:
– Кажется, я понимаю, что ты задумала.
– Сомневаюсь, – тихо, почти про себя, сказала Эрин.
– Тебе хочется поиграть. – Голос Дилбека был исполнен надежд.
– Да уж...
– Ты хочешь, чтобы я сыграл какую-то роль...
– Нет, золотко.
– Так приказывай! Ты – госпожа, я – твой раб.
«Ну, совсем крыша поехала», – подумала Эрин.
– Так в чем заключается эта игра? – с улыбкой спросил Дилбек.
– А вот в чем: я хочу, чтобы ты немного порубил тростник.
Дилбек нервно хихикнул.
– Но я не умею!
– Ничего, попробуй. Постарайся – ради меня.
– Знаешь... может, ты лучше спрятала бы пистолет? А то мне как-то не по себе.
– Скоро спрячу. Обещаю.
Лучом фонарика Эрин указала ему на ряд вздымающихся вверх стеблей. Дилбек шагнул к ним, размахнулся и ударил сбоку. Стебли колыхнулись, но ни один не упал.
– Да, с бутылками от шампанского у тебя явно выходит лучше, – заметила Эрин.
Дэвид Дилбек обиженно засопел.
– Подожди, сейчас увидишь, – и он замахал мачете. Каждый удар, наносимый по стеблям тростника, исторгал из его жирной груди высокий звук – нечто среднее между кряканьем и хрюканьем, – слыша который, Эрин вспомнила Монику Селеш, звезду тенниса. Техника конгрессмена также оставляла желать лучшего: его удары не столько перерубали, сколько крошили стебли. Эрин держала луч фонарика направленным на предмет его стараний так, чтобы Дилбек мог видеть то, что делает. Ей вовсе не хотелось, чтобы он случайно оттяпал себе пальцы или что-нибудь еще.
Меньше чем через минуту конгрессмен выдохся и остановился. Лицо его раскраснелось, грудь так и прыгала, отвислый веснушчатый живот блестел от пота. Боксерские трусы съехали, выставив на обозрение верхнюю часть мраморно-белых ягодиц. Дилбек со свистом хватал воздух ртом, как старый обеззубевший лев.
– Погоди, золотко, это еще не конец, – заметила Эрин. – Ты сейчас придаешь новый смысл термину «народный слуга».
Дилбек, словно переломившийся в пояснице, никак не мог отдышаться. Выбрав момент между двумя судорожными вдохами и выдохами, он пробормотал:
– А ты все еще одета.
– Разумеется.
– Хорошо, хорошо. – Он вытер потные ладони о трусы. – Сколько еще я должен срубить, прежде чем мы сможем поиграть?
– Думаю, не меньше тонны.
– Очень смешно...
– А рабочие-мигранты, – выпалила Эрин, – рубят по восемь тонн в день.
– По восемь тонн, – медленно повторил конгрессмен. Крис Рохо тоже называл ему эту цифру. Но она казалась совершенно невероятной.
– Да, восемь. Каждый рубщик. В одиночку. Я кое-что читала о возделывании и уборке тростника – специально, чтобы мы с тобой могли подискутировать на должном уровне. – Эрин сбросила туфли на высоком каблуке. – Я ведь тоже думала, что ты знаешь абсолютно все о сахаре, поскольку душой и телом продался семейству Рохо.
Дилбек остолбенел.
– Это ложь чистой воды!
Эрин навела на него луч фонаря. Конгрессмен выглядел на все сто. Нелегкая задача – разыгрывать благородное негодование, когда на тебе только и есть, что боксерские трусы.
– Угадай, сколько платят Рохо своим рубщикам, – сказала она.
– Мне плевать! – взорвался конгрессмен. – Сколько бы ни было, все равно для них это лучше, чем подыхать с голоду в своих barrios [16] там, в Кингстоне!
– А-а, так значит, Рохо просто занимаются благотворительной деятельностью! – Эрин утерла воображаемую слезу. – Прошу простить меня, конгрессмен, я, видимо, неверно понимала, как обстоят дела. Я-то считала ваших друзей бизнесменами, мерзавцами, которые выжимают последние соки из несчастных бедняков. А оказывается, что они святые! – Она взмахнула пистолетом. – Давай, берись за дело, золотко. И, кстати, имей в виду, что на Ямайке нет barrios:там они называются slums. Ты, как всегда, путаешь понятия стран третьего мира.
Гнев пробудил в Дилбеке новые силы, и конгрессмен ринулся на тростник, как дервиш-фанатик. Нанося беспорядочные удары по звенящим стеблям, он выдохнул:
– Кто ты... такая... чтобы... поучать меня?
– Просто рядовая избирательница, – ответила Эрин. – А помнишь, как твой собутыльник, молодой сеньор Рохо, дал мне тысячу долларов за туфлю? Впрочем, думаю, это ему вполне по карману, если учесть, сколько он платит своим сезонным рабочим.
Конгрессмен перестал махать мачете.
– Это весьма упрощенный подход к вопросу, юная леди. Весьма упрощенный.
– Дэви, когда твой комитет собирается голосовать за сахарные субсидии? Интересно, что будут делать Рохо, если ты не появишься.
Дилбек никак не мог понять, как, почему вечер, начавшийся столь многообещающе, внезапно превратился в этот кошмар: какое-то Богом забытое, никому не известное место, стриптизерша с пистолетом в руке и он сам посреди зарослей сахарного тростника – потный, грязный, с мачете в руке и болью во всех частях тела, которые только способны болеть. Он пришел к неутешительному выводу: потрясающего, безумного секса на ковбойский манер явно не предвидится. И в голове у него зашевелились предчувствия одно другого тревожнее. Все эти разговоры о рабском труде, о семье Рохо, о голосовании в комитете палаты представителей... к чему бы женщине поднимать такие темы?
Дилбек махал мачете до тех пор, пока рука у него не одеревенела до самого плеча. Тогда он рухнул на колени, опираясь на воткнутое в землю мачете, чтобы не свалиться окончательно.
– Неплохая работа, – заметила Эрин. – Еще каких-нибудь тысяча девятьсот фунтов – и как раз наберется тонна. – А сама подумала: интересно, что сказала бы мама, увидев эту сцену. В ее глазах Дэвид Дилбек наверняка представляет собой весьма лакомый приз в матримониальной гонке: богатый, занимающий высокое положение и презентабельный внешне (разумеется, в одетом виде).
– Так чего же ты хочешь? – почти простонал коленопреклоненный конгрессмен.
Эрин наклонилась к нему.
– Ты помнишь человека по имени Джерри Киллиан?
Дилбек, поколебавшись, кивнул.
– Это тот, который пытался шантажировать меня. Тогда мне пришлось переговорить с судьей насчет... гм... пересмотра твоего дела об опеке.
– И что же дальше, Дэви?
– Судья уперся: нет – и все.
– А что же Киллиан?
– Он что – был твоим приятелем? – Эрин не ответила, и конгрессмен продолжал не слишком уверенно: – Я не знаю, что с ним стало. Малкольм сказал, что это дело улажено. Мы больше никогда даже не слышали об этом человеке.
– Потому что его убили.
Руки Дилбека соскользнули с рукоятки мачете, и он упал на четвереньки.
– О Господи! Это правда? Не может быть!
– К сожалению, правда. – Эрин выпрямилась. – Это все произошло из-за тебя, из-за твоих Рохо, из-за всего этого сахара. – Она обвела широкий круг рукой с зажатым в ней пистолетом. Дилбек возился на земле, стараясь привести себя в сидячее положение. – Погиб человек, Дэви. Из-за тебя. Из-за того, что ты негодяй и подонок.
– Хватит! – сказал Эл Гарсиа. – Лучше покури, что ли.
– Хреновые из нас с тобой герои...
Гарсиа вел машину на скорости около ста. На гладком черепе Шэда плясали отсветы огоньков приборной доски. Ветер, дувший вдоль шоссе, посвистывал, врываясь в простреленное окно. Шэд презрительно сплюнул в ночную темноту.
– Успокойся, – повторил Гарсиа. – Лично я уже давно перестал претендовать на роль героя. Иногда самое лучшее, что ты можешь сделать, – это заварить кашу, дать исходный толчок, чтобы все завертелось. – Он несколько раз со вкусом пыхнул новой сигарой. – Вот из этих соображений я и сунул свою карточку в личный сейф этого покойничка-адвоката. Так и чуял, что это подтолкнет мистера Молдовски на какие-нибудь дурацкие действия.
– Это ведь не игра, – отозвался Шэд. – Ты сам говорил.
– Да, но играть все-таки приходится. Вот мы и сделали нашу игру.
– А что получилось? Эрин похищена.
– Ты ее недооцениваешь. – Детектив опустил оконное стекло и стряхнул за него целый дюйм пепла. – Ты не заметил ничего особенного в этой надписи на зеркале? Я имею в виду – кроме того, что она сделана губной помадой.
Шэд, ссутулившись, молчал. Он был занят обдумыванием достойной кары для конгрессмена, и мысли его вертелись вокруг соляной кислоты и резаных ран на лице.
– Мне вот что пришло в голову, – продолжал Гарсиа. – Слова-то на зеркале написаны не кое-как, печатными каракулями, а по всем правилам, с наклоном, ровнехонько – пропись, да и только. А теперь скажи мне, chico:кто будет так стараться, когда ему тычут пистолетом в висок и вообще вот-вот похитят? Да никто!
Шэд сосредоточенно нахмурил брови – вернее, те места, где им надлежало находиться. В полумраке кабины его розовый, матово поблескивающий череп напоминал голову невообразимо огромного новорожденного младенца.
– То есть ты хочешь сказать, что она сама все это устроила?
– Во всяком случае, это вполне возможно.
– Но не она же пристукнула того парня, который в рыбном ящике!
– Согласен с тобой. – Облачко голубого дыма помешало Шэду разглядеть выражение лица детектива. – И тем не менее какой-то план у нее имелся.
Шэду вспомнились слова Урбаны Спрол: «По-моему, она собирается сделать какую-то хорошенькую гадость»
– В подобных ситуациях, – продолжал детектив, – я всегда задаю себе вопрос: в чьих руках находятся козыри? Так вот: они явно в руках у Эрин, а не у Дилбека. Этот старый надутый индюк воображает себя чуть ли не Казановой, но на самом деле единственное, что ему до зарезу нужно, – это наша прекрасная стриптизерша. Я хочу сказать, что он будет на седьмом небе, если она хотя бы издали взглянетв его сторону. Соображаешь?
Шед выудил из нагрудного кармана рубашки Гарсиа сигару и зубами содрал обертку.
Гарсиа усмехнулся.
– С учетом количества выпитого шампанского готов держать пари, что этот старый хрыч Дэви сегодня просто ни на что не способен. А у Эрин мозгов раза в три побольше, чем у него. Так что успокойся.
– Мужики от нее с ума сходят, что правда, то правда, – помолчав, сказал Шэд. – Я сам видел.
– Дилбек – не какой-нибудь типичный любитель «клубнички». Он слишком в восторге сам от себя.
– Да на черта ему быть типичным? – отозвался Шэд, откусывая кончик сигары. – Для него главное – знать, что он заполучил то, что ему приспичило иметь.
Несколько минут в кабине царило молчание. Когда они свернули на запад, машин на шоссе стало меньше.
– Бель-Глейд, мать его... – пробурчал себе под нос Шэд. – Но где именнов Бель-Глейд? – Он повернулся к Гарсиа. – У тебя есть хоть какие-нибудь соображения?
– Помнишь, я говорил насчет исходного толчка? У людей, видишь ли, свое понятие о справедливости и правосудии. Они говорят о «системе», имея в виду полицию, судей, суды, тюрьмы. Они говорят: вот если бы система работала как надо, все проблемы с преступностью давно кончились бы. На улицах стало бы безопасно, а все нехорошие ребята сидели бы за решеткой до самой смерти.
Шэд с горечью усмехнулся. Вынув из гнезда зажигалку, он прикурил сигару, но не сразу сунул ее в рот.
– Да возьми хоть этого свихнувшегося ублюдка – бывшего мужа Эрин. Сразу видно, как работает эта чертова «система».
– Вот-вот, – подтвердил Гарсиа, отмахиваясь от дыма. – Дэррелл Грант ведь был стукачом. Хорошие парни используют нехороших парней во имя всемогущей справедливости. Вашему брату, среднему налогоплательщику, этого не понять. Видишь ли, эта так называемая «система» – просто игра, вот и все. Таких парней, как Молдовски, я и тронуть не могу. И конгрессмена тоже – ни Боже мой! Тогда что же мне остается делать? Заварить кашу. Дать исходный толчок. Подложить бомбу под всю эту кучу дерьма и посмотреть, куда оно полетит.
Шэд кивнул.
– Потому что ты не можешь заниматься этим официально.
– Да никогда в жизни. Но это не значит, что на свете не может быть справедливости.
– Ты, похоже, мечтатель.
– Может, и так, – ответил Гарсиа, – но я уверен, что это именно Молдовски организовал убийство Джерри Киллиана и этого скользкого типа – адвоката. А еще я уверен в том, что официально мне и за миллион лет не удалось бы прищемить ему хвост. – Он поднял мохнатую черную бровь. – Но вот что я еще знаю: что сегодня я открыл вонючий ящик для рыбы и обнаружил там мистера Малкольма Молдовски – теперь уж навеки покойного. Что это – рок, ирония судьбы? Да назови как хочешь. Но, по крайней мере, теперь мне есть что сказать моему парню.
– Твоему парню? – не понял Шэд.
– Да, сыну. Это он нашел в реке труп Киллиана.
Шэд мрачно хмыкнул.
– По крайней мере, я могу сказать ему, что дело закончено, – прибавил Гарсиа. – На этот раз нехороший парень получил по заслугам.
– Ну, мне-то пока еще рано радоваться, – возразил Шэд. – Я хочу убедиться, что Эрин жива. – Он громко, жадно затянулся сигарой. – И давай лучше будем надеяться, что ты заварил именно ту кашу, которую надо.
– Да, – тихо отозвался детектив, – тут риск всегда есть.
Шэд уселся поудобнее. Его приободрила мысль, что Эрин является хозяйкой положения, и ему не хотелось от нее отказываться.
– Только, знаешь, – проговорил он, не глядя на Гарсиа, – поклянись мне кое в чем. Поклянись, что у тебя там, – он ткнул большим пальцем через плечо в направлении багажника, – не лежит никакой распроклятой башки.
Гарсиа усмехнулся.
– Еще не вечер.
* * *
Конгрессмен разделся. На нем остались только боксерские трусы и ковбойские сапоги. Луч фонарика Эрин скользил вверх-вниз по его дряблому, обрюзгшему телу. Ей было слегка неловко, но она быстро поборола это чувство.– А что теперь? – спросил Дилбек, пришлепывая какое-то кусавшее его насекомое.
– Доставай.
– А-а! – Он явно приободрился. Нетерпеливо развернув коричневый сверток, он вынул из него мачете и обеими руками протянул Эрин. Широкое лезвие блеснуло на его ладонях.
– Мне одолжил его Вилли Рохо. Оно висит на стене в его личном кабинете.
– Что ж, у него прекрасный вкус, – отозвалась Эрин.
Конгрессмен провел кончиком пальца вдоль лезвия, от рукоятки до почти под прямым углом обрубленного конца, и смущенно улыбнулся:
– Кажется, я понимаю, что ты задумала.
– Сомневаюсь, – тихо, почти про себя, сказала Эрин.
– Тебе хочется поиграть. – Голос Дилбека был исполнен надежд.
– Да уж...
– Ты хочешь, чтобы я сыграл какую-то роль...
– Нет, золотко.
– Так приказывай! Ты – госпожа, я – твой раб.
«Ну, совсем крыша поехала», – подумала Эрин.
– Так в чем заключается эта игра? – с улыбкой спросил Дилбек.
– А вот в чем: я хочу, чтобы ты немного порубил тростник.
Дилбек нервно хихикнул.
– Но я не умею!
– Ничего, попробуй. Постарайся – ради меня.
– Знаешь... может, ты лучше спрятала бы пистолет? А то мне как-то не по себе.
– Скоро спрячу. Обещаю.
Лучом фонарика Эрин указала ему на ряд вздымающихся вверх стеблей. Дилбек шагнул к ним, размахнулся и ударил сбоку. Стебли колыхнулись, но ни один не упал.
– Да, с бутылками от шампанского у тебя явно выходит лучше, – заметила Эрин.
Дэвид Дилбек обиженно засопел.
– Подожди, сейчас увидишь, – и он замахал мачете. Каждый удар, наносимый по стеблям тростника, исторгал из его жирной груди высокий звук – нечто среднее между кряканьем и хрюканьем, – слыша который, Эрин вспомнила Монику Селеш, звезду тенниса. Техника конгрессмена также оставляла желать лучшего: его удары не столько перерубали, сколько крошили стебли. Эрин держала луч фонарика направленным на предмет его стараний так, чтобы Дилбек мог видеть то, что делает. Ей вовсе не хотелось, чтобы он случайно оттяпал себе пальцы или что-нибудь еще.
Меньше чем через минуту конгрессмен выдохся и остановился. Лицо его раскраснелось, грудь так и прыгала, отвислый веснушчатый живот блестел от пота. Боксерские трусы съехали, выставив на обозрение верхнюю часть мраморно-белых ягодиц. Дилбек со свистом хватал воздух ртом, как старый обеззубевший лев.
– Погоди, золотко, это еще не конец, – заметила Эрин. – Ты сейчас придаешь новый смысл термину «народный слуга».
Дилбек, словно переломившийся в пояснице, никак не мог отдышаться. Выбрав момент между двумя судорожными вдохами и выдохами, он пробормотал:
– А ты все еще одета.
– Разумеется.
– Хорошо, хорошо. – Он вытер потные ладони о трусы. – Сколько еще я должен срубить, прежде чем мы сможем поиграть?
– Думаю, не меньше тонны.
– Очень смешно...
– А рабочие-мигранты, – выпалила Эрин, – рубят по восемь тонн в день.
– По восемь тонн, – медленно повторил конгрессмен. Крис Рохо тоже называл ему эту цифру. Но она казалась совершенно невероятной.
– Да, восемь. Каждый рубщик. В одиночку. Я кое-что читала о возделывании и уборке тростника – специально, чтобы мы с тобой могли подискутировать на должном уровне. – Эрин сбросила туфли на высоком каблуке. – Я ведь тоже думала, что ты знаешь абсолютно все о сахаре, поскольку душой и телом продался семейству Рохо.
Дилбек остолбенел.
– Это ложь чистой воды!
Эрин навела на него луч фонаря. Конгрессмен выглядел на все сто. Нелегкая задача – разыгрывать благородное негодование, когда на тебе только и есть, что боксерские трусы.
– Угадай, сколько платят Рохо своим рубщикам, – сказала она.
– Мне плевать! – взорвался конгрессмен. – Сколько бы ни было, все равно для них это лучше, чем подыхать с голоду в своих barrios [16] там, в Кингстоне!
– А-а, так значит, Рохо просто занимаются благотворительной деятельностью! – Эрин утерла воображаемую слезу. – Прошу простить меня, конгрессмен, я, видимо, неверно понимала, как обстоят дела. Я-то считала ваших друзей бизнесменами, мерзавцами, которые выжимают последние соки из несчастных бедняков. А оказывается, что они святые! – Она взмахнула пистолетом. – Давай, берись за дело, золотко. И, кстати, имей в виду, что на Ямайке нет barrios:там они называются slums. Ты, как всегда, путаешь понятия стран третьего мира.
Гнев пробудил в Дилбеке новые силы, и конгрессмен ринулся на тростник, как дервиш-фанатик. Нанося беспорядочные удары по звенящим стеблям, он выдохнул:
– Кто ты... такая... чтобы... поучать меня?
– Просто рядовая избирательница, – ответила Эрин. – А помнишь, как твой собутыльник, молодой сеньор Рохо, дал мне тысячу долларов за туфлю? Впрочем, думаю, это ему вполне по карману, если учесть, сколько он платит своим сезонным рабочим.
Конгрессмен перестал махать мачете.
– Это весьма упрощенный подход к вопросу, юная леди. Весьма упрощенный.
– Дэви, когда твой комитет собирается голосовать за сахарные субсидии? Интересно, что будут делать Рохо, если ты не появишься.
Дилбек никак не мог понять, как, почему вечер, начавшийся столь многообещающе, внезапно превратился в этот кошмар: какое-то Богом забытое, никому не известное место, стриптизерша с пистолетом в руке и он сам посреди зарослей сахарного тростника – потный, грязный, с мачете в руке и болью во всех частях тела, которые только способны болеть. Он пришел к неутешительному выводу: потрясающего, безумного секса на ковбойский манер явно не предвидится. И в голове у него зашевелились предчувствия одно другого тревожнее. Все эти разговоры о рабском труде, о семье Рохо, о голосовании в комитете палаты представителей... к чему бы женщине поднимать такие темы?
Дилбек махал мачете до тех пор, пока рука у него не одеревенела до самого плеча. Тогда он рухнул на колени, опираясь на воткнутое в землю мачете, чтобы не свалиться окончательно.
– Неплохая работа, – заметила Эрин. – Еще каких-нибудь тысяча девятьсот фунтов – и как раз наберется тонна. – А сама подумала: интересно, что сказала бы мама, увидев эту сцену. В ее глазах Дэвид Дилбек наверняка представляет собой весьма лакомый приз в матримониальной гонке: богатый, занимающий высокое положение и презентабельный внешне (разумеется, в одетом виде).
– Так чего же ты хочешь? – почти простонал коленопреклоненный конгрессмен.
Эрин наклонилась к нему.
– Ты помнишь человека по имени Джерри Киллиан?
Дилбек, поколебавшись, кивнул.
– Это тот, который пытался шантажировать меня. Тогда мне пришлось переговорить с судьей насчет... гм... пересмотра твоего дела об опеке.
– И что же дальше, Дэви?
– Судья уперся: нет – и все.
– А что же Киллиан?
– Он что – был твоим приятелем? – Эрин не ответила, и конгрессмен продолжал не слишком уверенно: – Я не знаю, что с ним стало. Малкольм сказал, что это дело улажено. Мы больше никогда даже не слышали об этом человеке.
– Потому что его убили.
Руки Дилбека соскользнули с рукоятки мачете, и он упал на четвереньки.
– О Господи! Это правда? Не может быть!
– К сожалению, правда. – Эрин выпрямилась. – Это все произошло из-за тебя, из-за твоих Рохо, из-за всего этого сахара. – Она обвела широкий круг рукой с зажатым в ней пистолетом. Дилбек возился на земле, стараясь привести себя в сидячее положение. – Погиб человек, Дэви. Из-за тебя. Из-за того, что ты негодяй и подонок.