Страница:
— Это я убила его.
— Так я и предположил. Другого варианта просто не было. Желаешь обсуждать это? Это как-то касается нашей работы?
— Ну… думаю, нет. Правда, вы сами включили это в вашуработу, стерев отпечатки пальцев. Я убила его, потому что он угрожал пистолетом Жанет… Жанет Тормей. Я вполне могла просто обезоружить его, у меня было полно времени, но я убила, потому что хотела убить. Я сделала это совершенно сознательно.
— Я был бы (и буду, если такое случится) крайне разочарован в тебе, если бы ты просто обезоружила или только ранила полицейского. Раненый полицейский опаснее, чем раненый зверь. Я представлял себе все именно так, как ты описала, разве что… Я полагал, что ты защищала доктора Перральта, поскольку он… кажется неплохо подошел тебе в роли фальшивого мужа.
— О да, он очень неплох в этой роли. Но только когда этот паршивый урод вздумал грозить Жанет своей пушкой, я прыгнула! Босс, пока этого не произошло, я и знать не знала, что люблю Жанет. Я… я не знала, что могу таклюбить женщину. Вы знаете больше моего, какменя сделали. Скажите… У меня что, перемешаны гормоны?
— Я знаю достаточно о том, как ты была сделана, но не собираюсь обсуждать это с тобой. Тебе это знать совершенно не обязательно. Твои гормоны в полном порядке, как у любого здорового человека, разве что у тебя нет лишней Y-хромосомы. Каждый нормальный человеческий организм обладает смешанными гормонами, и человеческая раса делится на тех, кто знает это, и тех, кто не знает. Прекрати эту глупую болтовню — гениям она не к лицу.
— О-о, так я уже стала гением?! Вот это здорово!.. Босс, вы — прелесть!
— Не дерзи. Ты — супергений, но тебе еще очень далеко до того, чтобы как следует осознать свои возможности. Что касается гениев и супергениев, они всегда устанавливают для себя собственные законы — и в сексе, и во всем остальном. Им не нужно по-обезьяньи следовать обычаям их современников. Ладно, вернемся к нашим баранам. Может так случиться, что они обнаружат тело?
— Это все равно, что найти прошлогодний снег.
— Есть смысл обсуждать это со мной?
— Нет, не думаю.
— Тогда это меня не касается, и, я полагаю, Тормеи могут спокойно вернуться домой, как только полицейские придут к выводу, что невозможно установить «corpus delicti». Хотя «corpus delicti» формально и не требует наличия «corpus», представить обвинение в убийстве без тела чертовски трудно. Если их все же арестуют, хороший адвокат вытащит их за пять минут, а я смею полагать, у Тормеев будет оченьхороший адвокат. Кстати, тебе будет приятно узнать, что выехать из страны им удалось с твоей помощью.
— С моей?
— Твоей и доктора Перральта. Вы помогли им, выехав из Британской Канады под именами мистера и миссис Тормей, использовав их кредитные карточки и заполнив Карту туриста от их имени. Таким образом, вы двое оставили след, доказывающий, что Тормеи покинули страну сразу вслед за исчезновением лейтенанта Дикея. Это сработало так достоверно, что несколько дней полицейские пытались выследить их, а вернее, вас в Калифорнийской конфедерации. И даже обвиняли своих коллег из Калифорнии в нерасторопности, думая, что это они вас упустили. Но меня слегка удивил тот факт, что их не смогли арестовать в их доме, поскольку моему агенту весьма легко удалось войти в дом и поговорить с ними.
(Меня это вовсе не удивило. Если появляется полицейский, хлоп-нора закрывается за ним. Если же это не полицейский, и Жан в нем уверен…)
— Скажите, Босс, а ваш агент в Виннипеге называл им меня как Марджори Болдуин?
— Конечно. Пока он не назвал это имя и не показал твою фотографию, миссис Тормей категорически отказывалась впустить его. Без помощи Тормеев я напал бы на твой след гораздо позже. Мы помогли друг другу: они помогли сбежать тебе, а мы помогли сбежать им — я велел своему агенту сообщить им о том, что их ищут, и обеспечить побег. Все кончилось хорошо.
— А как вам удалось обеспечить побег, Босс?
— Ты уверена, что хочешь это знать?
— М-мм, нет.
(Когда я теперь смогу узнать? Если бы Босс хотел рассказать мне, он бы это сделал сразу. «Все тайное становится явным»? Да, но только не у Босса).
Босс вышел из-за стола и… Я неприятно поразилась — обычно он мало двигался, и в его старом кабинете мог, не вставая, дотянуться до всех аксессуаров своего чаепития. Сейчас же он не вышел, а выехал из-за стола на инвалидном кресле, подкатил к маленькому столику и стал возиться с заварным чайником.
— Можно я налью вам? — торопливо встав, спросила я.
— Спасибо, Фрайди. Будь добра. — С этими словами он укатил обратно за письменный стол, а я занималась чаем. Для этого мне пришлось повернуться к нему спиной, а мне в тот момент только это и было нужно.
Конечно, нет ничего шокирующего в том, что инвалид в один прекрасный день решил сменить костыли на кресло с колесиками — так гораздо удобнее. Инвалид — да, но только не… Босс. Если бы древние египтяне проснулись как-то утром и обнаружили, что пирамиды сгорели, а у Сфинкса новый, хорошо подогнанный нос, они были бы поражены меньше, чем я теперь. Есть некоторые вещи… и люди тоже… которые должны оставаться неизменными.
Налив себе и ему чаю (ему — с теплым молоком и двумя кусками сахара), я уселась в кресло, и у меня отлегло от сердца. У Босса всегда на вооружении самое последнее слово техники и устаревшие манеры: я никогда не видела, чтобы вокруг него хлопотала какая-нибудь женщина, но если женщина находится в его кабинете по делу и предлагает налить чаю, он, конечно, вправе любезно принять ее предложение и превратить чаепитие в маленькую приятную церемонию.
Он поболтал со мной на отвлеченные темы, пока мы пили чай, потом я налила ему вторую чашку, сама от второй отказалась, и он подытожил наш деловой разговор:
— Ты меняла имена и кредитные карточки так часто, что мы все время отставали от тебя на шаг. Мы бы не напали на твой след в Виксберге, если бы твои действия там не навели нас на мысль о созревшем у тебя плане. Хотя и не в моем стиле влезать в дела агента, как тщательно ни наблюдал бы я за ним, я, возможно, решил бы избавить тебя от путешествия вверх по Миссисипи… Особенно зная, что экспедиция обречена…
— Босс, что это была за экспедиция? Я не поверила ни одному слову своего сержанта и…
— Обычная мародерская вылазка. Довольно неуклюжая. За две недели в империи наступил такой бардак, что появилось множество желающих поживиться. Еще бы, за две недели сменилось три диктатора, и тот, что сейчас у власти, ничуть не лучше своих предшественников и вряд ли протянет дольше них… Фрайди, мне гораздо удобнее работать при твердой тирании, чем при любом из свободных демократических режимов. Но твердая тирания такое же редкое явление, как процветающая демократия. Подводя итог: ты улизнула от нас в Виксберге, потому что действовала без всяких колебаний — ты очутилась на борту опереточного линкора «Мадам Лу» и уплыла на нем до того, как наш агент узнал о твоем вступлении в это «войско». Я очень рассердился на него. Рассердился настолько, что пока даже не наказал его никак — мне нужно остыть.
— Не нужно его наказывать. Босс, я действовала быстро. Если только он не висел у меня на самом хвосте — а я всегда замечаю это и принимаю меры, — у него не было шанса угнаться за мной.
— Да-да, мне знакома твоя, м-мм, техника. Но думаю, ты поймешь, что у меня были причины для раздражения, когда мне доложили, что наш человек виделтебя в Виксберге, а через двадцать четыре часа он… докладывает, что ты мертва.
— Может, так, а может, и — нет. Один человек в этом году уже пробовал наступать мне на пятки. В Найроби. Он завис у меня на хвосте и так пьяно дышал мне в спину, что это оказался его последний вздох. Если вы и впредь собираетесь следить за мной, вам стоит предупреждать своих людей.
— Фрайди, я обычно никогда за тобой не слежу. С тобой лучше обходиться «проверочными пунктами». К счастью для нас всех, ты уцелела. Хотя все терминалы моих агентов в Сент-Луисе были поставлены на прослушивание правительством, какую-то пользу они все же мне принесли. Когда кто-то трижды пытался связаться с нами в Сент-Луисе и ни разу не был засечен, мне тут же доложили об этом, и я подумал, что это, должно быть, ты… Потом узнал точно, что ты — когда ты добралась до Фарго.
— А кто был «ваш» в Фарго? Тот «спец», у кого я купила документы и прочий хлам?
Босс сделал вид, что не слышал вопроса:
— Фрайди, у меня еще много дел. Продолжай доклад и, пожалуйста, покороче.
— Слушаюсь, сэр. Я покинула экспедиционный корабль, когда мы были уже в империи, добралась до Сент-Луиса, обнаружила, что ваши контактные коды подвергаются проверке, уехала в Фарго, как вы справедливо заметили, пересекла границу Британской Канады километрах в двадцати шести от Пембины, отправилась в Ванкувер, сегодня — в Беллингем и сейчас нахожусь перед вами.
— Какие-нибудь трудности?
— Нет, сэр.
— Какие-нибудь детали, представляющие профессиональный интерес?
— Нет, сэр.
— Зафиксируй доклад со всеми подробностями на пленке и отдай персоналу для аналитического исследования. Побольше фактов, поменьше собственных заключений и оценок. Я пошлю за тобой недели через две-три. А с завтрашнего утра ты приступишь к школьным занятиям. С девяти ноль-ноль.
— Что-что?
— Не таращь глаза, красивым женщинам это не идет. Фрайди, твою работу я считаю удовлетворительной, но настало время приступить тебе к настоящему делу. Вернее сказать, к твоему настоящему делу на данном этапе. Ты чудовищно невежественна. Мы это поправим. Итак, завтра, в девять ноль-ноль.
— Слушаюсь, сэр.
(Я — невежественна? Вот нахальный старик. Черт, как же я была рада его видеть, только… Это инвалидное кресло меня здорово расстроило).
22
— Так я и предположил. Другого варианта просто не было. Желаешь обсуждать это? Это как-то касается нашей работы?
— Ну… думаю, нет. Правда, вы сами включили это в вашуработу, стерев отпечатки пальцев. Я убила его, потому что он угрожал пистолетом Жанет… Жанет Тормей. Я вполне могла просто обезоружить его, у меня было полно времени, но я убила, потому что хотела убить. Я сделала это совершенно сознательно.
— Я был бы (и буду, если такое случится) крайне разочарован в тебе, если бы ты просто обезоружила или только ранила полицейского. Раненый полицейский опаснее, чем раненый зверь. Я представлял себе все именно так, как ты описала, разве что… Я полагал, что ты защищала доктора Перральта, поскольку он… кажется неплохо подошел тебе в роли фальшивого мужа.
— О да, он очень неплох в этой роли. Но только когда этот паршивый урод вздумал грозить Жанет своей пушкой, я прыгнула! Босс, пока этого не произошло, я и знать не знала, что люблю Жанет. Я… я не знала, что могу таклюбить женщину. Вы знаете больше моего, какменя сделали. Скажите… У меня что, перемешаны гормоны?
— Я знаю достаточно о том, как ты была сделана, но не собираюсь обсуждать это с тобой. Тебе это знать совершенно не обязательно. Твои гормоны в полном порядке, как у любого здорового человека, разве что у тебя нет лишней Y-хромосомы. Каждый нормальный человеческий организм обладает смешанными гормонами, и человеческая раса делится на тех, кто знает это, и тех, кто не знает. Прекрати эту глупую болтовню — гениям она не к лицу.
— О-о, так я уже стала гением?! Вот это здорово!.. Босс, вы — прелесть!
— Не дерзи. Ты — супергений, но тебе еще очень далеко до того, чтобы как следует осознать свои возможности. Что касается гениев и супергениев, они всегда устанавливают для себя собственные законы — и в сексе, и во всем остальном. Им не нужно по-обезьяньи следовать обычаям их современников. Ладно, вернемся к нашим баранам. Может так случиться, что они обнаружат тело?
— Это все равно, что найти прошлогодний снег.
— Есть смысл обсуждать это со мной?
— Нет, не думаю.
— Тогда это меня не касается, и, я полагаю, Тормеи могут спокойно вернуться домой, как только полицейские придут к выводу, что невозможно установить «corpus delicti». Хотя «corpus delicti» формально и не требует наличия «corpus», представить обвинение в убийстве без тела чертовски трудно. Если их все же арестуют, хороший адвокат вытащит их за пять минут, а я смею полагать, у Тормеев будет оченьхороший адвокат. Кстати, тебе будет приятно узнать, что выехать из страны им удалось с твоей помощью.
— С моей?
— Твоей и доктора Перральта. Вы помогли им, выехав из Британской Канады под именами мистера и миссис Тормей, использовав их кредитные карточки и заполнив Карту туриста от их имени. Таким образом, вы двое оставили след, доказывающий, что Тормеи покинули страну сразу вслед за исчезновением лейтенанта Дикея. Это сработало так достоверно, что несколько дней полицейские пытались выследить их, а вернее, вас в Калифорнийской конфедерации. И даже обвиняли своих коллег из Калифорнии в нерасторопности, думая, что это они вас упустили. Но меня слегка удивил тот факт, что их не смогли арестовать в их доме, поскольку моему агенту весьма легко удалось войти в дом и поговорить с ними.
(Меня это вовсе не удивило. Если появляется полицейский, хлоп-нора закрывается за ним. Если же это не полицейский, и Жан в нем уверен…)
— Скажите, Босс, а ваш агент в Виннипеге называл им меня как Марджори Болдуин?
— Конечно. Пока он не назвал это имя и не показал твою фотографию, миссис Тормей категорически отказывалась впустить его. Без помощи Тормеев я напал бы на твой след гораздо позже. Мы помогли друг другу: они помогли сбежать тебе, а мы помогли сбежать им — я велел своему агенту сообщить им о том, что их ищут, и обеспечить побег. Все кончилось хорошо.
— А как вам удалось обеспечить побег, Босс?
— Ты уверена, что хочешь это знать?
— М-мм, нет.
(Когда я теперь смогу узнать? Если бы Босс хотел рассказать мне, он бы это сделал сразу. «Все тайное становится явным»? Да, но только не у Босса).
Босс вышел из-за стола и… Я неприятно поразилась — обычно он мало двигался, и в его старом кабинете мог, не вставая, дотянуться до всех аксессуаров своего чаепития. Сейчас же он не вышел, а выехал из-за стола на инвалидном кресле, подкатил к маленькому столику и стал возиться с заварным чайником.
— Можно я налью вам? — торопливо встав, спросила я.
— Спасибо, Фрайди. Будь добра. — С этими словами он укатил обратно за письменный стол, а я занималась чаем. Для этого мне пришлось повернуться к нему спиной, а мне в тот момент только это и было нужно.
Конечно, нет ничего шокирующего в том, что инвалид в один прекрасный день решил сменить костыли на кресло с колесиками — так гораздо удобнее. Инвалид — да, но только не… Босс. Если бы древние египтяне проснулись как-то утром и обнаружили, что пирамиды сгорели, а у Сфинкса новый, хорошо подогнанный нос, они были бы поражены меньше, чем я теперь. Есть некоторые вещи… и люди тоже… которые должны оставаться неизменными.
Налив себе и ему чаю (ему — с теплым молоком и двумя кусками сахара), я уселась в кресло, и у меня отлегло от сердца. У Босса всегда на вооружении самое последнее слово техники и устаревшие манеры: я никогда не видела, чтобы вокруг него хлопотала какая-нибудь женщина, но если женщина находится в его кабинете по делу и предлагает налить чаю, он, конечно, вправе любезно принять ее предложение и превратить чаепитие в маленькую приятную церемонию.
Он поболтал со мной на отвлеченные темы, пока мы пили чай, потом я налила ему вторую чашку, сама от второй отказалась, и он подытожил наш деловой разговор:
— Ты меняла имена и кредитные карточки так часто, что мы все время отставали от тебя на шаг. Мы бы не напали на твой след в Виксберге, если бы твои действия там не навели нас на мысль о созревшем у тебя плане. Хотя и не в моем стиле влезать в дела агента, как тщательно ни наблюдал бы я за ним, я, возможно, решил бы избавить тебя от путешествия вверх по Миссисипи… Особенно зная, что экспедиция обречена…
— Босс, что это была за экспедиция? Я не поверила ни одному слову своего сержанта и…
— Обычная мародерская вылазка. Довольно неуклюжая. За две недели в империи наступил такой бардак, что появилось множество желающих поживиться. Еще бы, за две недели сменилось три диктатора, и тот, что сейчас у власти, ничуть не лучше своих предшественников и вряд ли протянет дольше них… Фрайди, мне гораздо удобнее работать при твердой тирании, чем при любом из свободных демократических режимов. Но твердая тирания такое же редкое явление, как процветающая демократия. Подводя итог: ты улизнула от нас в Виксберге, потому что действовала без всяких колебаний — ты очутилась на борту опереточного линкора «Мадам Лу» и уплыла на нем до того, как наш агент узнал о твоем вступлении в это «войско». Я очень рассердился на него. Рассердился настолько, что пока даже не наказал его никак — мне нужно остыть.
— Не нужно его наказывать. Босс, я действовала быстро. Если только он не висел у меня на самом хвосте — а я всегда замечаю это и принимаю меры, — у него не было шанса угнаться за мной.
— Да-да, мне знакома твоя, м-мм, техника. Но думаю, ты поймешь, что у меня были причины для раздражения, когда мне доложили, что наш человек виделтебя в Виксберге, а через двадцать четыре часа он… докладывает, что ты мертва.
— Может, так, а может, и — нет. Один человек в этом году уже пробовал наступать мне на пятки. В Найроби. Он завис у меня на хвосте и так пьяно дышал мне в спину, что это оказался его последний вздох. Если вы и впредь собираетесь следить за мной, вам стоит предупреждать своих людей.
— Фрайди, я обычно никогда за тобой не слежу. С тобой лучше обходиться «проверочными пунктами». К счастью для нас всех, ты уцелела. Хотя все терминалы моих агентов в Сент-Луисе были поставлены на прослушивание правительством, какую-то пользу они все же мне принесли. Когда кто-то трижды пытался связаться с нами в Сент-Луисе и ни разу не был засечен, мне тут же доложили об этом, и я подумал, что это, должно быть, ты… Потом узнал точно, что ты — когда ты добралась до Фарго.
— А кто был «ваш» в Фарго? Тот «спец», у кого я купила документы и прочий хлам?
Босс сделал вид, что не слышал вопроса:
— Фрайди, у меня еще много дел. Продолжай доклад и, пожалуйста, покороче.
— Слушаюсь, сэр. Я покинула экспедиционный корабль, когда мы были уже в империи, добралась до Сент-Луиса, обнаружила, что ваши контактные коды подвергаются проверке, уехала в Фарго, как вы справедливо заметили, пересекла границу Британской Канады километрах в двадцати шести от Пембины, отправилась в Ванкувер, сегодня — в Беллингем и сейчас нахожусь перед вами.
— Какие-нибудь трудности?
— Нет, сэр.
— Какие-нибудь детали, представляющие профессиональный интерес?
— Нет, сэр.
— Зафиксируй доклад со всеми подробностями на пленке и отдай персоналу для аналитического исследования. Побольше фактов, поменьше собственных заключений и оценок. Я пошлю за тобой недели через две-три. А с завтрашнего утра ты приступишь к школьным занятиям. С девяти ноль-ноль.
— Что-что?
— Не таращь глаза, красивым женщинам это не идет. Фрайди, твою работу я считаю удовлетворительной, но настало время приступить тебе к настоящему делу. Вернее сказать, к твоему настоящему делу на данном этапе. Ты чудовищно невежественна. Мы это поправим. Итак, завтра, в девять ноль-ноль.
— Слушаюсь, сэр.
(Я — невежественна? Вот нахальный старик. Черт, как же я была рада его видеть, только… Это инвалидное кресло меня здорово расстроило).
22
«Пески Паджаро» раньше были модным курортным отелем. Он расположен в тихом местечке на Монтеррей-Бей, неподалеку от тихого городка, Уотсонвилла. Уотсонвилл — один из самых крупных портов в мире, откуда экспортируют нефть, и напоминает холодный пончик без сиропа. Ближайшие развлечения — казино и бордели — находятся в пятидесяти километрах отсюда, в Кармеле. Но я лично не люблю рулетку и мало интересуюсь платным сексом, пусть даже его экзотическими формами, распространенными в Калифорнии. Немногие из команды Босса посещали Кармел, поскольку для прогулки верхом на уик-энд это далековато, рейсовых капсул нет, а что касается гравилетов, то, несмотря на либеральное отношение калифорнийских властей к самоходным и самолетным агрегатам, Босс разрешал использовать их только для деловых турне.
Самым большим развлечением для нас в «Паджаро» была красота природы, из-за которой он и был построен, — море, песок, закаты…
Я очень увлекалась серфингом, но когда научилась как следует управляться с доской, он мне надоел. Я много плавала, загорала на песке, наблюдала за огромными нефтяными танкерами, выходящими в море, и с удовольствием замечала, что дежурившие на мостиках «впередсмотрящие», очень часто смотрят не вперед, а назад(на меня!), причем через сильные бинокли.
Всем нам было отнюдь не скучно — ведь у каждого имелся свой индивидуальный компьютер с полным набором услуг. Люди настолько привыкли сегодня к компьютеру, что нередко забывают, каким «окном» в целый мир может служить обычный терминал. Некоторые (часто и я сама) пользуются компьютером лишь для заполнения счетов, телефонных звонков и прослушивания последних известий, и тем самым здорово сужают рамки его возможностей. Если обладатель компьютера согласен немного заплатить за услуги, терминал может дать ему практически все — любые наслаждения, кроме тех, что получают в постели.
Музыка? Я могу заглянуть на сегодняшний концерт в Беркли, но это еще что — я могу заглянуть на концерт, состоявшийся в Лондоне десять лет назад, и эффект присутствия будет точно такой же, как на любой сегодняшней программе. Электронам нет дела до времени, как только какая-то информация попадает в компьютерную сеть, время для нее застывает, и все, что необходимо помнить, это — необъятное наследие прошлого всегда к вашим услугам, стоит лишь набрать нужный код.
Босс послал меня в школу, состоящую лишь из компьютерного терминала, и в этой школе у меня было гораздо больше возможностей, чем у любого студента Оксфорда, Сорбонны и Эдинбурга в далеком прошлом.
Сначала мне вообще казалось, что школа — это какой-то камуфляж. В мой первый день в «Паджаро» мне было сказано, чтобы я доложила о себе главному библиотекарю, милому, добрейшему старикану профессору Перри, с которым я познакомилась, еще когда проходила основной курс подготовки. Он здорово суетился сейчас — еще бы, библиотека Босса наверняка оказалась самой громоздкой и сложной для перевозки из империи в «Паджаро». У профессора Перри, вне всяких сомнений, впереди была огромная работа — на недели, а то и на месяцы — по приведению в полный порядок всего его хозяйства… Тем временем Боссу придется довольствоваться порядком относительным. Да и чудаческая привязанность Босса к бумажным книгам, составлявшим большую часть его библиотеки, а не к кассетам, дискам и микрофильмам — не облегчала задачу старика Перри.
Когда я явилась к нему и доложила о себе, он посмотрел на меня без особой радости, указал на небольшой закуток в углу и сказал:
— Мисс Фрайди, почему бы вам не сесть вон там?
— А что я должна делать?
— А? Ну… Пока трудно сказать. Но, вне всяких сомнений, мы скоро получим указания. М-мда… Я, видите ли, сейчас очень занят, мм-м… И помощников у меня чрезвычайно мало, а без них я, как без рук… Так вот, может быть, вы, чтобы как-то войти в нашу атмосферу, э-ээ, займетесь чем-нибудь, что… вам самой по душе, а? Познакомитесь с оборудованием… Да-да, с оборудованием. Словом приступайте.
Ничего особенного в здешнем оборудовании не было, разве что добавочные клавиши на приборной доске компьютера, обеспечивающие прямую связь с несколькими крупнейшими библиотеками мира — Гарвардской библиотекой, Вашингтонской библиотекой Атлантического союза, Британским музеем, — минуя обычную бюрократическую процедуру. Да, и еще — уникальная возможность прямого доступа к личной библиотеке Босса. Я легко могла бы читать его бумажные книги на своем терминале, если бы захотела, даже не прикасаясь к фолиантам, а переворачивая страницы простым нажатием клавиши.
Этим утром в торопливых поисках индекса Туланской университетской библиотеки (лучшей в Республике Одинокой Звезды), чтобы раздобыть историю старого Виксберга, я наткнулась на антологию спектральных различий звезд и… не смогла от нее оторваться. Почему? Сама не знаю, со мной иногда такое бывает.
Я все еще читала трактат об эволюции звезд, когда меня отвлек профессор Перри, предложив сходить пообедать. Мы отправились обедать, но перед этим я быстренько набросала для себя, какого рода математические пособия мне понадобятся — астрофизика захватила меня, но чтобы хоть как-то разобраться в ней, нужно знать ее язык.
В этот день я позанималась еще немного со Старым Виксбергом, отыскала забавную музыкальную пьесу, когда-то поставленную в этом городе, а остаток дня провела за просмотром бродвейских мюзиклов тех счастливых лет, когда Северо-Американская федерация еще не раскололась вдребезги. Почему, интересно, сейчас уже невозможно писать такую музыку? Наши предки умели веселиться! Я лично получила огромное удовольствие от «Принца-студента» и от «Моей прекрасной леди» и отметила для себя еще десяток подобных спектаклей, чтобы просмотреть их потом. (Это и называется «ходить в школу»?)
На следующий день я решила как следует заняться изучением серьезных предметов, в которых мало разбиралась — я резонно решила, что, как только мои преподаватели укажут мне на моюобласть, у меня не останется времени на что-то для души. Еще бы! Прежние тренировочные курсы в системе Босса отнимали у меня куда больше двадцати четырех часов в сутки. Но за завтраком моя подруга Анна спросила меня:
— Фрайди, что ты можешь сказать мне о влиянии Людовика XI на французскую лирическую поэзию?
Я растерянно замахала ресницами:
— Это — как приз в лотерее? Для меня «Людовик» звучит, как название сыра. Единственный французский стишок, который я знаю, это «Мадемуазель из Армантьера», но он, наверно, не в счет…
— А профессор Перри сказал, что об этом надо спросить именно тебя.
— Это просто розыгрыш, — пожала я плечами и пошла в библиотеку. Там я сразу наткнулась на старика Перри.
— Доброе утро, — вежливо поздоровалась я с ним. — Анна сказала, что вы послали ее ко мне, спросить про влияние Людовика XI на французскую лирическую поэзию.
— Да-да, конечно, но… Вы бы не могли сейчас не мешать мне, а? Тут такая сложная программа попалась… — И он уткнулся в свои программы, забыв о моем существовании.
Растерянная и слегка раздраженная, я принялась за Людовика XI. Через два часа я вышла глотнуть свежего воздуха. Я ничего не выяснила насчет поэзии — насколько я могу судить, Король-Паук в жизни не придумал ни одной рифмы и даже не покровительствовал искусствам. Но я много узнала о политической жизни пятнадцатого века… Жуть! По сравнению с нравами той эпохи мои собственные маленькие переделки показались мне детскими играми.
Остаток дня я посвятила французской лирической поэзии, начиная с 1450 года. Недурные стихи. Во всяком случае некоторые. Французский язык больше подходит для лирических стихов, чем английский, — чтобы извлекать красоту из английского, нужен как минимум Аллан Эдгар По. Немецкий же вовсе не годится для поэзии, причем настолько, что переводы звучат лучше, чем оригиналы. В этом, конечно, не виноваты ни Гете, ни Гейне — сам язык уж больно противный. Испанский — настолько музыкален, что реклама пудры звучит на нем более поэтично, чем самые лирические строки на английском. Испанский язык сам по себе так красив, что стихи на нем звучат даже лучше, если читатель не знает испанского и не понимает смысла.
Мне так и не удалось установить, какое влияние на французскую лирику оказал Людовик XI, если вообще оказал.
Однажды очередным утром я обнаружила, что мой закуток в библиотеке занят. Я вопросительно взглянула на главного, и он с видимой досадой оторвался от своих дел.
— Да-да, у нас сегодня, знаете ли, как-то народу прибавилось… М-да, вы… Вот что, мисс Фрайди, а почему бы вам не пользоваться терминалом в вашей собственной комнате? У него точно такие же возможности, а если вам нужна будет моя консультация, вы можете получить ее даже проще, чем сидя здесь — наберите семерку, а потом ваш личный код, и я заложу в свой компьютер программу, дающую вам все преимущества — вас сразу соединят со мной. Идет?
— Замечательно, — кивнула я. Мне была по душе товарищеская обстановка в библиотеке, но у себя в комнате я могу в любой момент, когда мне захочется, скинуть с себя всю одежду, не боясь смутить папашу Перри. — Что я должна изучать сегодня?
— Господи!.. Неужели нет предмета, который бы вас интересовал и которому вы сами хотели бы посвятить несколько… м-мм, несколько дней? Мне не хочется тревожить Первого по таким пустякам.
Я пошла к себе и взялась за историю Франции, начиная с Людовика XI, что привело меня к новым колониям в Атлантике, а оттуда к экономике, а потом к Адаму Смиту и политическим наукам. Я пришла к заключению, что Аристотель был не дурак, что позволило сделать вывод, что Платон был попросту напыщенным жуликом, а все это вместе взятое привело к тому, что меня трижды звали к обеду, пока последний звонок не сообщил, что опоздавшим останется лишь холодная закуска. Наконец в четвертый раз позвонила Рыжик и пообещала притащить меня в столовую за волосы, если я сейчас же не спущусь сама.
Босиком, в одном комбинезоне я сбежала вниз. Анна осведомилась, чем это я таким срочным занималась, что совсем забыла о еде — она, Рыжик и я обычно обедали вместе.
— Забивала себе мозги всякой всячиной, — сказала я, — и теперь вы имеет дело с самой большой всезнайкой на всем белом свете.
— В какой области ты всезнайка? — поинтересовалась Рыжик.
— Во всех. Спрашивайте — отвечаю. На легкие вопросы — сразу, на трудные — завтра утром.
— Ну-ка докажи, — хмыкнула Анна. — Сколько ангелов уместится на кончике иголки?
— Это очень легкий вопрос. Измерьте площадь ступней у ангелов, измерьте площадь кончика иголки, разделите первое число на второе — получите точный ответ. Это может сделать любой школьник.
— Экая ты умница. Как изучить хлопок в ладоши?
— Нет ничего проще. Включи любой терминал на запись звука, хлопни в ладоши, а потом проигрывай это место на пленке и изучай сколько хочешь.
— Рыжик, попробуй ты.
— Какова численность жителей в Сан-Жозе?
— Это — трудный вопрос! Завтра утром получишь ответ.
Вот так меня, как рождественского гуся, «откармливали» информацией.
И все же это было чудесное время. Очень часто мои близкие друзья (а их у меня было здесь не меньше дюжины) приглашали меня разделить с ними койку — не помню, чтобы я хоть раз кому-то отказала. Свидания назначались обычно днем, когда мы все плавали и загорали, и это добавляло прелесть солнечным ваннам и купанию. Все делали это здесь так ласково и просто, что не составляло труда ответить, скажем: «Прости, Теренс предложил первый. Может, завтра? Нет? Ну, ладно, тогда на днях», — и никаких обид. Одним из недостатков С-брака, к которому я когда-то была привязана, было то, что любовные расписания составлялись исключительно мужчинами по неведомому протоколу, который никто мне никогда не удосужился объяснить. И всегда в этом присутствовала какая-то неловкость.
Количество глупейших вопросов на моем терминале возрастало. Лишь только я более или менее ознакомилась с искусством керамики мингов, как терминал сообщил мне, что кто-то из нашей команды хочет разобраться во взаимосвязи мужских бород, женских юбок и цен на золото. Я уже научилась не выказывать удивления, сталкиваясь с любыми нелепостями — в окружении Босса к ним быстро привыкаешь, — но это уже, по-моему, было сверхнелепостью. Почему здесь должна быть хоть какая-то взаимосвязь? Бороды меня никогда не интересовали: они колются и часто бывают грязными. В женских юбках я вообще не разбираюсь — почти никогда их не носила. Они, конечно, иногда неплохо смотрятся, но для путешествия крайне неудобны — носи я юбки, меня уже три-четыре раза могли легко пришить. Ну, а дома… Зачем вообще прикрывать шкуру дома?
Но я давно уже научилась не отбрасывать вопросы лишь потому, что они кажутся очевидной нелепостью. Я ввела в компьютер все данные, пришедшие мне в голову, исходя из самых неожиданных ассоциаций и личных домыслов. Затем я велела машине рассортировать все на несколько категорий. Черт!.. Кажется, и впрямь наметилась какая-то связь!
Когда набралось достаточно категорий, я поняла, что единственный способ охватить глазом все вместе, это — велеть компьютеру составить график в трех измерениях. Получилась такая многообещающая картинка, что я перевела ее в цветное и голографическое изображение. Красота! Не знаю, почему три исходных параметра сочетались друг с другом, но они сочетались. Остаток дня я провела, манипулирую на все лады с разными шкалами, меняя местами X, Y и Z, вертя в разные стороны изображение, пока… пока не заметила бледную синусоиду, мелькнувшую при вращении картинки. Тогда вдруг, сама не знаю почему, я решила ввести в машину двойной график возникновения солнечных пятен, и…
Эврика! Просто и ясно, как керамическая ваза мингов! Еще до обеда я получила уравнение — одна строчка, включающая в себя всю идиотскую информацию, которую я умудрилась извлечь из компьютера. Я набрала код начальника «команды» и записала это уравнение, добавив несколько возможных вариаций без всяких комментариев со своей стороны — мне хотелось заставить безымянного шутника поинтересоваться моим собственным мнением.
В ответ я получила обычную реакцию, то есть нулевую.
Весь следующий день я провела в ожидании и от нечего делать доказывала самой себе, что, вытащив любой групповой снимок любого временного периода, я могу по мужским лицам и женским ногам почти точно определить взлеты и падения золотого курса, соотнеся время снимка с двойным графиком возникновения солнечных пятен, а кроме того — что самое поразительное, — могу сказать, распадается ли в данное время данная политическая структура или, наоборот, консолидируется.
Вечером на терминале раздался сигнал. Экран осветился, но звонивший, как и обычно, не продемонстрировал свою персону, и я прочла лишь появившийся на экране текст: «Просьба произвести быстрый и тщательный анализ возможности того, что эпидемии чумы в шестом, четырнадцатом и семнадцатом веках возникли в результате политического заговора».
Самым большим развлечением для нас в «Паджаро» была красота природы, из-за которой он и был построен, — море, песок, закаты…
Я очень увлекалась серфингом, но когда научилась как следует управляться с доской, он мне надоел. Я много плавала, загорала на песке, наблюдала за огромными нефтяными танкерами, выходящими в море, и с удовольствием замечала, что дежурившие на мостиках «впередсмотрящие», очень часто смотрят не вперед, а назад(на меня!), причем через сильные бинокли.
Всем нам было отнюдь не скучно — ведь у каждого имелся свой индивидуальный компьютер с полным набором услуг. Люди настолько привыкли сегодня к компьютеру, что нередко забывают, каким «окном» в целый мир может служить обычный терминал. Некоторые (часто и я сама) пользуются компьютером лишь для заполнения счетов, телефонных звонков и прослушивания последних известий, и тем самым здорово сужают рамки его возможностей. Если обладатель компьютера согласен немного заплатить за услуги, терминал может дать ему практически все — любые наслаждения, кроме тех, что получают в постели.
Музыка? Я могу заглянуть на сегодняшний концерт в Беркли, но это еще что — я могу заглянуть на концерт, состоявшийся в Лондоне десять лет назад, и эффект присутствия будет точно такой же, как на любой сегодняшней программе. Электронам нет дела до времени, как только какая-то информация попадает в компьютерную сеть, время для нее застывает, и все, что необходимо помнить, это — необъятное наследие прошлого всегда к вашим услугам, стоит лишь набрать нужный код.
Босс послал меня в школу, состоящую лишь из компьютерного терминала, и в этой школе у меня было гораздо больше возможностей, чем у любого студента Оксфорда, Сорбонны и Эдинбурга в далеком прошлом.
Сначала мне вообще казалось, что школа — это какой-то камуфляж. В мой первый день в «Паджаро» мне было сказано, чтобы я доложила о себе главному библиотекарю, милому, добрейшему старикану профессору Перри, с которым я познакомилась, еще когда проходила основной курс подготовки. Он здорово суетился сейчас — еще бы, библиотека Босса наверняка оказалась самой громоздкой и сложной для перевозки из империи в «Паджаро». У профессора Перри, вне всяких сомнений, впереди была огромная работа — на недели, а то и на месяцы — по приведению в полный порядок всего его хозяйства… Тем временем Боссу придется довольствоваться порядком относительным. Да и чудаческая привязанность Босса к бумажным книгам, составлявшим большую часть его библиотеки, а не к кассетам, дискам и микрофильмам — не облегчала задачу старика Перри.
Когда я явилась к нему и доложила о себе, он посмотрел на меня без особой радости, указал на небольшой закуток в углу и сказал:
— Мисс Фрайди, почему бы вам не сесть вон там?
— А что я должна делать?
— А? Ну… Пока трудно сказать. Но, вне всяких сомнений, мы скоро получим указания. М-мда… Я, видите ли, сейчас очень занят, мм-м… И помощников у меня чрезвычайно мало, а без них я, как без рук… Так вот, может быть, вы, чтобы как-то войти в нашу атмосферу, э-ээ, займетесь чем-нибудь, что… вам самой по душе, а? Познакомитесь с оборудованием… Да-да, с оборудованием. Словом приступайте.
Ничего особенного в здешнем оборудовании не было, разве что добавочные клавиши на приборной доске компьютера, обеспечивающие прямую связь с несколькими крупнейшими библиотеками мира — Гарвардской библиотекой, Вашингтонской библиотекой Атлантического союза, Британским музеем, — минуя обычную бюрократическую процедуру. Да, и еще — уникальная возможность прямого доступа к личной библиотеке Босса. Я легко могла бы читать его бумажные книги на своем терминале, если бы захотела, даже не прикасаясь к фолиантам, а переворачивая страницы простым нажатием клавиши.
Этим утром в торопливых поисках индекса Туланской университетской библиотеки (лучшей в Республике Одинокой Звезды), чтобы раздобыть историю старого Виксберга, я наткнулась на антологию спектральных различий звезд и… не смогла от нее оторваться. Почему? Сама не знаю, со мной иногда такое бывает.
Я все еще читала трактат об эволюции звезд, когда меня отвлек профессор Перри, предложив сходить пообедать. Мы отправились обедать, но перед этим я быстренько набросала для себя, какого рода математические пособия мне понадобятся — астрофизика захватила меня, но чтобы хоть как-то разобраться в ней, нужно знать ее язык.
В этот день я позанималась еще немного со Старым Виксбергом, отыскала забавную музыкальную пьесу, когда-то поставленную в этом городе, а остаток дня провела за просмотром бродвейских мюзиклов тех счастливых лет, когда Северо-Американская федерация еще не раскололась вдребезги. Почему, интересно, сейчас уже невозможно писать такую музыку? Наши предки умели веселиться! Я лично получила огромное удовольствие от «Принца-студента» и от «Моей прекрасной леди» и отметила для себя еще десяток подобных спектаклей, чтобы просмотреть их потом. (Это и называется «ходить в школу»?)
На следующий день я решила как следует заняться изучением серьезных предметов, в которых мало разбиралась — я резонно решила, что, как только мои преподаватели укажут мне на моюобласть, у меня не останется времени на что-то для души. Еще бы! Прежние тренировочные курсы в системе Босса отнимали у меня куда больше двадцати четырех часов в сутки. Но за завтраком моя подруга Анна спросила меня:
— Фрайди, что ты можешь сказать мне о влиянии Людовика XI на французскую лирическую поэзию?
Я растерянно замахала ресницами:
— Это — как приз в лотерее? Для меня «Людовик» звучит, как название сыра. Единственный французский стишок, который я знаю, это «Мадемуазель из Армантьера», но он, наверно, не в счет…
— А профессор Перри сказал, что об этом надо спросить именно тебя.
— Это просто розыгрыш, — пожала я плечами и пошла в библиотеку. Там я сразу наткнулась на старика Перри.
— Доброе утро, — вежливо поздоровалась я с ним. — Анна сказала, что вы послали ее ко мне, спросить про влияние Людовика XI на французскую лирическую поэзию.
— Да-да, конечно, но… Вы бы не могли сейчас не мешать мне, а? Тут такая сложная программа попалась… — И он уткнулся в свои программы, забыв о моем существовании.
Растерянная и слегка раздраженная, я принялась за Людовика XI. Через два часа я вышла глотнуть свежего воздуха. Я ничего не выяснила насчет поэзии — насколько я могу судить, Король-Паук в жизни не придумал ни одной рифмы и даже не покровительствовал искусствам. Но я много узнала о политической жизни пятнадцатого века… Жуть! По сравнению с нравами той эпохи мои собственные маленькие переделки показались мне детскими играми.
Остаток дня я посвятила французской лирической поэзии, начиная с 1450 года. Недурные стихи. Во всяком случае некоторые. Французский язык больше подходит для лирических стихов, чем английский, — чтобы извлекать красоту из английского, нужен как минимум Аллан Эдгар По. Немецкий же вовсе не годится для поэзии, причем настолько, что переводы звучат лучше, чем оригиналы. В этом, конечно, не виноваты ни Гете, ни Гейне — сам язык уж больно противный. Испанский — настолько музыкален, что реклама пудры звучит на нем более поэтично, чем самые лирические строки на английском. Испанский язык сам по себе так красив, что стихи на нем звучат даже лучше, если читатель не знает испанского и не понимает смысла.
Мне так и не удалось установить, какое влияние на французскую лирику оказал Людовик XI, если вообще оказал.
Однажды очередным утром я обнаружила, что мой закуток в библиотеке занят. Я вопросительно взглянула на главного, и он с видимой досадой оторвался от своих дел.
— Да-да, у нас сегодня, знаете ли, как-то народу прибавилось… М-да, вы… Вот что, мисс Фрайди, а почему бы вам не пользоваться терминалом в вашей собственной комнате? У него точно такие же возможности, а если вам нужна будет моя консультация, вы можете получить ее даже проще, чем сидя здесь — наберите семерку, а потом ваш личный код, и я заложу в свой компьютер программу, дающую вам все преимущества — вас сразу соединят со мной. Идет?
— Замечательно, — кивнула я. Мне была по душе товарищеская обстановка в библиотеке, но у себя в комнате я могу в любой момент, когда мне захочется, скинуть с себя всю одежду, не боясь смутить папашу Перри. — Что я должна изучать сегодня?
— Господи!.. Неужели нет предмета, который бы вас интересовал и которому вы сами хотели бы посвятить несколько… м-мм, несколько дней? Мне не хочется тревожить Первого по таким пустякам.
Я пошла к себе и взялась за историю Франции, начиная с Людовика XI, что привело меня к новым колониям в Атлантике, а оттуда к экономике, а потом к Адаму Смиту и политическим наукам. Я пришла к заключению, что Аристотель был не дурак, что позволило сделать вывод, что Платон был попросту напыщенным жуликом, а все это вместе взятое привело к тому, что меня трижды звали к обеду, пока последний звонок не сообщил, что опоздавшим останется лишь холодная закуска. Наконец в четвертый раз позвонила Рыжик и пообещала притащить меня в столовую за волосы, если я сейчас же не спущусь сама.
Босиком, в одном комбинезоне я сбежала вниз. Анна осведомилась, чем это я таким срочным занималась, что совсем забыла о еде — она, Рыжик и я обычно обедали вместе.
— Забивала себе мозги всякой всячиной, — сказала я, — и теперь вы имеет дело с самой большой всезнайкой на всем белом свете.
— В какой области ты всезнайка? — поинтересовалась Рыжик.
— Во всех. Спрашивайте — отвечаю. На легкие вопросы — сразу, на трудные — завтра утром.
— Ну-ка докажи, — хмыкнула Анна. — Сколько ангелов уместится на кончике иголки?
— Это очень легкий вопрос. Измерьте площадь ступней у ангелов, измерьте площадь кончика иголки, разделите первое число на второе — получите точный ответ. Это может сделать любой школьник.
— Экая ты умница. Как изучить хлопок в ладоши?
— Нет ничего проще. Включи любой терминал на запись звука, хлопни в ладоши, а потом проигрывай это место на пленке и изучай сколько хочешь.
— Рыжик, попробуй ты.
— Какова численность жителей в Сан-Жозе?
— Это — трудный вопрос! Завтра утром получишь ответ.
* * *
Эта карусель продолжалась около месяца, пока до меня не дошло, что кто-то (конечно же, Босс) пытается заставить меня стать «самой большой всезнайкой в мире». Кстати, такая личность одно время действительно была. Я натолкнулась на нее, пытаясь разобраться в одном из бессмысленных вопросов, часто неизвестно откуда появлявшихся на моем терминале. Вопрос был таков: установите компьютер на положение поиска, введите параметры в следующей последовательности: Северо-Американская культура, англоязычная культура, середина ХХ века, комедии, мировой авторитет, ожидаемый ответ — профессор Ирвин Корей. Этот парень действительно разбирался в юморе.Вот так меня, как рождественского гуся, «откармливали» информацией.
И все же это было чудесное время. Очень часто мои близкие друзья (а их у меня было здесь не меньше дюжины) приглашали меня разделить с ними койку — не помню, чтобы я хоть раз кому-то отказала. Свидания назначались обычно днем, когда мы все плавали и загорали, и это добавляло прелесть солнечным ваннам и купанию. Все делали это здесь так ласково и просто, что не составляло труда ответить, скажем: «Прости, Теренс предложил первый. Может, завтра? Нет? Ну, ладно, тогда на днях», — и никаких обид. Одним из недостатков С-брака, к которому я когда-то была привязана, было то, что любовные расписания составлялись исключительно мужчинами по неведомому протоколу, который никто мне никогда не удосужился объяснить. И всегда в этом присутствовала какая-то неловкость.
Количество глупейших вопросов на моем терминале возрастало. Лишь только я более или менее ознакомилась с искусством керамики мингов, как терминал сообщил мне, что кто-то из нашей команды хочет разобраться во взаимосвязи мужских бород, женских юбок и цен на золото. Я уже научилась не выказывать удивления, сталкиваясь с любыми нелепостями — в окружении Босса к ним быстро привыкаешь, — но это уже, по-моему, было сверхнелепостью. Почему здесь должна быть хоть какая-то взаимосвязь? Бороды меня никогда не интересовали: они колются и часто бывают грязными. В женских юбках я вообще не разбираюсь — почти никогда их не носила. Они, конечно, иногда неплохо смотрятся, но для путешествия крайне неудобны — носи я юбки, меня уже три-четыре раза могли легко пришить. Ну, а дома… Зачем вообще прикрывать шкуру дома?
Но я давно уже научилась не отбрасывать вопросы лишь потому, что они кажутся очевидной нелепостью. Я ввела в компьютер все данные, пришедшие мне в голову, исходя из самых неожиданных ассоциаций и личных домыслов. Затем я велела машине рассортировать все на несколько категорий. Черт!.. Кажется, и впрямь наметилась какая-то связь!
Когда набралось достаточно категорий, я поняла, что единственный способ охватить глазом все вместе, это — велеть компьютеру составить график в трех измерениях. Получилась такая многообещающая картинка, что я перевела ее в цветное и голографическое изображение. Красота! Не знаю, почему три исходных параметра сочетались друг с другом, но они сочетались. Остаток дня я провела, манипулирую на все лады с разными шкалами, меняя местами X, Y и Z, вертя в разные стороны изображение, пока… пока не заметила бледную синусоиду, мелькнувшую при вращении картинки. Тогда вдруг, сама не знаю почему, я решила ввести в машину двойной график возникновения солнечных пятен, и…
Эврика! Просто и ясно, как керамическая ваза мингов! Еще до обеда я получила уравнение — одна строчка, включающая в себя всю идиотскую информацию, которую я умудрилась извлечь из компьютера. Я набрала код начальника «команды» и записала это уравнение, добавив несколько возможных вариаций без всяких комментариев со своей стороны — мне хотелось заставить безымянного шутника поинтересоваться моим собственным мнением.
В ответ я получила обычную реакцию, то есть нулевую.
Весь следующий день я провела в ожидании и от нечего делать доказывала самой себе, что, вытащив любой групповой снимок любого временного периода, я могу по мужским лицам и женским ногам почти точно определить взлеты и падения золотого курса, соотнеся время снимка с двойным графиком возникновения солнечных пятен, а кроме того — что самое поразительное, — могу сказать, распадается ли в данное время данная политическая структура или, наоборот, консолидируется.
Вечером на терминале раздался сигнал. Экран осветился, но звонивший, как и обычно, не продемонстрировал свою персону, и я прочла лишь появившийся на экране текст: «Просьба произвести быстрый и тщательный анализ возможности того, что эпидемии чумы в шестом, четырнадцатом и семнадцатом веках возникли в результате политического заговора».