Страница:
Ее невозмутимость привела меня в восторг. Пусть Сюзанна и похожа на Статую Свободу, но с щекотливыми ситуациями она справляется лихо. Если бы я оказалась в опасности, то прикрывать себе спину выбрала бы именно Сюзанну. А вот Ява, наоборот, пребывала в полном замешательстве: в минуту опасности от нее наверняка столько же пользы, сколько от перетрусившего убийцы.
– Привет, Кевин, – сказала я, решив брать пример с Сюзанны. – Тут народ пичкает меня сведениями, кто есть кто в галерее. Но вам с Доном повезло – до вас еще не добрались. Не хотите к нам присоединиться?
– Почему нет, – и Кевин втиснулся рядом со мной.
Блондинистые волосы, красивое, но совершенно невыразительное лицо – в общем, до отвращения банальный тип.
– Так что, конь, отваливаешь? – спросил он у Дона.
Может, Кевин знал что-то, чего не знали мы, но в свете нашей недавней беседы, это обращение прозвучало довольно двусмысленно. Лоренс выпучил глаза, стараясь сдержать смех, а Сюзанна поспешно сунула в рот новую сигарету и изумленно уставилась на дымящийся в пепельнице окурок.
– Ага, того я, пошел, значит, – пробормотал Дон, упрятывая руки поглубже в карманы безразмерных штанов. – Пора уносить отсюда задницу.
Он кивнул нам и вышел из бара, толкнув дверь плечом.
– Может, я не заметила, как вернулась мода на широкие штаны? – поинтересовалась я. – Более чудовищную одежду и представить трудно.
– А юбки-колокол? – возразила Сюзанна.
– А водолазки в обтяжку? – подхватила Ява.
– Да ладно тебе, Ява, с водолазками все в порядке, – махнула рукой Сюзанна.
Ява уныло качнула головой.
– В них я плоская, как крышка от унитаза.
– Так это же здорово! – без всякого сочувствия откликнулась я. – Большое счастье, если ты можешь их носить. Вот мне хоть под каток ложись.
– А мне не нравится, что у меня нет груди, – упрямо сказала Ява. – И плевать на моду.
– Кевин, а я и не знал, что вы с Доном приятели, – говорил тем временем Лоренс.
Кевин сразу набычился.
– А чего – нормальный парень. И рассказывает такое! Охренеть можно от его баек.
Лоренс закатил глаза. Я прекрасно понимала, почему он не переваривает Дона. Будучи тщедушным умником, Лорненс имел все основания не выносить малого, который вполне доволен собой, хотя похож на кирпичный сортир и способен выдавить разве что пару нечленораздельных фраз. А, может, Лоренс неровно дышит к Кейт и злится на Дона, за то, что тот пользовался у нее успехом – все равно каким? Тогда становится понятно, почему Лоренс так оживляется всякий раз, когда речь заходит о Доне.
– Да? – с напускным интересом спросил Лоренс. – И что за байки? Расскажи скорее.
– Лоренс, у меня для тебя есть еще одно британское выражение, – перебила я. – Заводила. Это человек, – я сделала вид, что вставляю в спину Явы воображаемый ключ и поворачиваю его, – который любит заводить людей.
– Намек понял, – холодно ответил Лоренс. – Премного благодарен, Сэм.
– У меня еще не было возможности взглянуть на ваш материал, – сказал мне Кевин. Господи, ну до чего же неприметное лицо. Чем больше на него смотришь, тем больше тоски от этих правильных и совершенных черт, начисто лишенных индивидуальности. Вот такие люди играют врачей в дневных сериалах. – Совсем зашился с выставкой Барбары.
– А когда она заканчивается?
– В конце следующей недели.
Все вдруг потянулись к стаканам.
– Что, не слишком успешная? – спросила я наудачу, верная привычке во все совать нос.
Кевин пожал плечами.
– Работы Барбары всегда расходятся медленно, но тут еще и время для выставки не самое удачное. На той неделе открылось несколько крупных выставок, да и критики особым рвением не отличались. Делаем, что можем.
– Я слыхала, она не в восторге, – заметила Сюзанна.
– А ты что, уписалась бы от счастья? – отозвался Кевин. – Барбара рвала и метала, узнав, что выставляется одновременно с ретроспективой Валлорани. Но мы-то тут при чем?
– А почему такая реакция именно на Валлорани? – спросила я. – Ведь в Нью-Йорке наверняка проходит одновременно куча всего интересного.
Осень, как известно, – самая горячая пора для торговцев искусством.
Кевин скривился.
– Барбара считает, что они работают в похожей манере.
– Наглости ей не занимать, – обронил Лоренс.
– А чего ты хочешь от художников? – Кевин перехватил мой взгляд. – Черт. Простите.
– Ничего-ничего. Я не обиделась.
– Может, выпить хотите? – все еще смущенно спросил он.
– Ну! – с чувством ответила я.
– Простите? – нервно сказал Кевин.
– Простите, я думала, это перевод на американский фразы «Конечно, болван», – посетовала я. – Нет, с местными идиомами у меня пока туговато.
Вскоре от нашей веселой компашки остались только мы с Лоренсом.
Кевин отвалил через полчаса – точнее, как только собралась уходить Ява. Он предложил проводить ее до метро.
– Упорный. Этого у него не отнимешь, – сухо заметила Сюзанна, когда парочка вышла из бара.
– Ява красива до ужаса, – сказала я совершенно искренне. – Всякий захотел бы за ней приударить.
– Кстати, мне тоже пора. Помалкивала, чтобы не обломать Кевину весь кайф.
– Какая заботливая, – съязвил Лоренс.
– Конечно, заботливая, – согласилась Сюзанна. – Сэм, ты доберешься до дома?
– Неужели уходишь? – взмолилась я. – Сейчас лишь девятый час, а мне нужно продержаться хотя бы до одиннадцати! Дома я тут же отрублюсь, а ведь еще поесть надо…
– Не волнуйся, Сюз, я присмотрю за Сироткой Анни[7], – пообещал Лоренс.
– Какой ты заботливый, – ухмыльнулась Сюзанна.
– Да, заботливый. Как насчет мексиканских прелестей?
– Только, если они принадлежат Антонио Бандерасу.
– Хм, он вроде как испанец.
– Зато Изабель Альенде[8] мечтала завернуть его в тортилью и съесть, – возразила я, еще больше запутывая вопрос.
– Она в Чили живет.
– Ну, где Чили, там и Мексика, – вывернулась я.
– Пока! – Сюзанна уже шла к двери. – До завтра!
– Ты должна понять, что люди здесь много работают и рано встают, – наставлял меня Лоренс, когда мы перебрались в мексиканскую забегаловку в соседнем квартале. – Нельзя рассчитывать, что сотрудники галереи будут пить с художниками до утра.
– Еще и девяти нет, да и ты почти не пьешь, – укоризненно заметила я. – Не говоря уж о том, что ты заказал мне унылую соевую лепешку, которая к мексиканским «прелестям» не имеет никакого отношения.
– У меня астма, аллергия на кучу продуктов и целая гора неврозов, – не моргнув глазом, отрапортовал Лоренс, – и все эти хвори придают мне дьявольское обаяние.
Как бы то ни было, лепешка с жареной фасолью и овощами, политая сметаной и приправленная мякотью авокадо, выглядела куда аппетитнее, чем его диетический блин со шпинатом и соей.
– Знаешь, быть обаятельной личностью нелегко, – пожаловался Лоренс. – Над этим надо трудиться. И порой даже идти на жертвы.
– А вот Кевин явно не отягощен заботами об обаянии, – заметила я с набитым ртом.
– Кевин – человек незамысловатый, – вздохнул Лоренс. – Говорит, что думает, делает, что говорит, а под словом «подтекст» понимает сноску в конце страницы.
– Приятно иметь под боком парочку таких людей, – заметила я. – Сразу чувствуешь свое превосходство.
Весь вечер мы увлеченно перемывали косточки всем, кого могли вспомнить, так что, выйдя на ночную улицу, уже чувствовали почти идеальное родство душ.
– Эй, ТАКСИ! – вдруг завопил Лоренс, срываясь с места.
От гармонии не осталось и намека. Я потрясенно смотрела ему вслед. А усаживаясь в такси, не преминула заметить, в чем состоит отличие обитателя Нью-Йорка от прочих жителей планеты. Здешний люд, даже самый спокойный и уравновешенный, без малейшего колебания и смущения вопит на всю улицу, отпихивает других от такси и беспрестанно дает водителю громкие и назойливые советы.
– А у вас в Лондоне разве не так? – недоуменно спросил Лоренс. – Вы что, просто приподнимаете руку и вежливо говорите: «Дражайший водила, а не соблаговолите ли вы остановиться»?
Я рассмеялась.
– Не совсем. Но если в Лондоне ты вздумаешь вот так заорать, то соберешь толпу зевак. А здесь на вопли всем наплевать.
– Вы только взгляните на эту ужасную вульгарную Америку! – жеманно протянул Лоренс. – Боже, какие они крикливые! Эй, приятель, – рявкнул он, подаваясь к водителю. – Я же сказал – сначала в Вест-Энд! Здесь направо. Нам надо доставить туда девушку, ясно?
Машина, мстительно взвизгнув покрышками, развернулась, и мы с Лоренсом в наказание съехали на одну сторону сиденья. А когда водитель развернул такси чуть ли не под девяносто градусов, мы практически лежали друг на друге.
– Неладно с моей лепешкой, – пробормотала я, принимая нормальное положение, – прямо чувствую, как она давится о стенки живота… Почему-то эти мексиканские буррито, оказавшись в желудке, стремятся принять первоначальную форму.
– А ты думала? Здесь одни углеводы, а что происходит с активированным углем, если он попадает в воду, а? – прохрипел Лоренс. – Диетическим умникам вроде меня все-таки полегче будет.
– Ага, – сказала я несколько мгновений спустя, сообразив наконец, что имеется в виду. Несколько порций «маргариты» и сдвиг во времени не способствовали пониманию американского юмора.
Такси, то самозабвенно разгоняясь, то исступленно тормозя, а порой – и то, и другое одновременно, – выехало наконец на Десятую авеню. К тому времени я уже обеими руками баюкала живот, предохраняя лепешку от толчков. В следующий раз надо надеть корсет.
– А ты с кем-нибудь видишься? – небрежно спросил Лоренс.
Очень удачная формулировка. Если б он спросил, есть ли у меня парень, я бы тут же выпустила когти, а видеться с кем-то – занятие приятное и ни к чему не обязывает.
– Да, пожалуй что так.
– Судя по тону, он тебе не то чтобы нравится.
– Почему же? Просто у меня нет привычки… э-э… видеться с кем-то.
– Так у вас это постоянно?
– Ну, мы видимся, – осторожно сказала я, сбитая с толку новым вопросом. – Это не в счет?
– Не знаю, – ответил Лоренс с видом профессионального эксперта по человеческим отношениям. – Ты с ним встречаешься?
– Лоренс, я понятия не имею, какого хрена ты несешь. Ой, мамочки…
Такси рывком повернуло налево, и лепешка угрожающе подскочила в пищеводе. Руками я попыталась загнать ее обратно.
– Надо будет как-нибудь объяснить тебе, что значит «встречаться», – сказал Лоренс. – Это очень серьезный вопрос и требует немало времени. Напомни, чтобы я выделил для этого полдня, хорошо?
– Обязательно.
– Какой у тебя дом в Вест-Энде?
Я порылась в кармане и достала мятую бумажку, которую предусмотрительно заготовила.
– Следующий квартал, – сказал Лоренс водителю. – Направо.
Мы с пронзительным визгом затормозили у дома. Я попыталась дать Лоренсу денег, но он и слышать не хотел.
– Первая поездка бесплатно. Добро пожаловать в Нью-Йорк.
– Ну спасибо. До завтра, хорошо? Спасибо, что позаботился.
– Всегда пожалуйста.
Такси с ревом сорвалось с места. Я повернулась к дому и обнаружила, что швейцар уже распахнул дверь. К тому времени все мои нью-йоркские впечатления слились в одну неясную массу – чокнутые таксисты, зубчатый силуэт высоток, манхэттенские бары. Я уже не помнила, как выглядит жилище, куда забросила барахло – казалось, после прилета прошло несколько дней. Зеленый навес, величественно протянувшийся от фасада до самой мостовой, вызвал у меня потрясение. Шикарный домище. Равно как и швейцар в расшитой золотом форме и изящной маленькой фуражке. Он вежливо улыбался.
– 4-Д, верно? – сказал он. – Вы остановились в квартире миcc Бишоп? Рамон, дневной швейцар сказал мне, что вы сегодня приехали. Желаю приятно провести время.
– Спасибо, – пробормотала я.
Швейцар опознал меня с пугающей легкостью. Наверняка Рамон описал меня как неряшливую распутную девку из Англии, которая часов через восемь после прилета вылезет вдрызг пьяная из такси, смердя на всю улицу мексиканской чесночной лепешкой. И Рамон оказался совершенно прав.
Вымощенный мраморной плиткой и сияющий позолотой вестибюль заставил меня прищуриться, словно кто-то направил в глаза фонарик. Невыносимо яркий свет отражался от огромных полированных шкафов по обе стороны фойе. Я прямиком направилась к лифту, который был обвешан зеркалами и обложен коврами, словно уборная какого-нибудь Людовика XIV. Если бы швейцар не сообщил мне, в какой квартире я остановилась, я бы оказалась в весьма неловком положении. Чаевые следовало дать только за это.
Необычно возвращаться не в гостиничный номер, а в чужое жилище. Дело не только в том, что гостиницы безлики, – просто сразу же успокаиваешься, когда видишь свои вещи, раскиданные по всем доступным местам. А в квартире Нэнси Бишоп, как только я клала какую-то вещь, она тут же бесследно растворялась среди скомканных шалей, безделушек, стопок журналов и произведений искусства, любовно расставленных на столиках, диванах, книжных полках и этажерках. Я начала подозревать, что Нэнси вовсе не отправилась в Сан-Диего играть в спектакле, как мне сказали, а мотается со своим товаром по антикварным ярмаркам. Но если она продает меньше, чем покупает, ее квартира скоро лопнет.
В квартире все настолько было пропитано жизнью и пристрастиями Нэнси, что подавляло. Кроме того, я привыкла к открытому, продуваемому пространству своей студии, которую никак нельзя назвать уютной. А квартира 4-Д, напротив, нагло претендовала на звание чемпионки по уюту. Последней каплей стали ламбрекены с оборками и семнадцать вышитых подушечек на белой кровати с пологом. У меня закружилась голова, и зрелище распотрошенного чемоданного чрева, содержимое которого валялось на кровати, напоминая сцену из романа Патриции Корнуэлл[9], не избавило от головокружения.
Внезапно я осознала, что начисто забыла о Ким, несмотря на все свои клятвы. А ведь собиралась сразу по приезде заглянуть в телефонный справочник. Теперь же перспектива встречи выглядела более пугающей, чем в Лондоне. А что если Ким превратилась в настоящую американскую скво, совсем как Натали Вуд[10] в фильме «Искатели», и не захочет меня видеть? Меня охватили сомнения, вызванные неумеренным потреблением «маргариты». Надо срочно поговорить с кем-нибудь, кто мог бы посочувствовать. Почему мне пришло в голову искать сочувствия у Хьюго, я и сама не скажу, но так уж получилось. Я схватила телефон, завалилась на ту часть кровати, которую еще не занял мой тщательно подобранный нью-йоркский осенний гардероб и набрала стратфордский номер.
Ответили на пятом гудке заспанным и озадаченным голосом. Хьюго, которого застали врасплох, был настолько необычным явлением, что меня окатила теплая волна нежности.
– Привет! – напевно произнесла я. – Это я.
– Сэм? Сэм? – Он по-прежнему говорил одурманенным голосом. – А ты знаешь, который час?
– Хм, постой-ка. – На стене висели цифровые часы. – Всего-то начало двенадцатого, – объявила я.
– Идиотка! Здесь который час?
– А, в Англии? Ты что… – Я сделала героическую попытку вспомнить математику. – Ты на пять часов позади, значит, э-э… шесть часов.
– Мы на пять часов впереди.
– А, ну тогда, значит… ох ты. – Я прочистила горло. – Прости! Я что, разбудила тебя?
Хьюго что-то зарычал.
– Но ты мне нужен, – заскулила я. – У меня тут шикарная кровать со столбиками, и некого к ним привязать…
– Дорогуша, – саркастически сказал Хьюго, – ты охрененно романтична. Тронут до глубины души.
Но я-то слышала, что его голос смягчился.
– А мужики здесь разгуливают в таких широченных джинсах, – пожаловалась я, – что задницу толком не разглядишь.
– Бедняжка! Какое испытание для твоих органов чувств. С кем ты так наклюкалась? Или самостоятельно дошла до такого состояния?
– Немного посидела с людьми из галереи. Там есть один парень, который тебе понравится, такой весь тощий и забавный.
– Красивый? – заинтересовался Хьюго.
– Ничуть.
– Отлично, значит ты занималась с ним интеллектуальным сексом. Это меня очень радует.
– Да отвали ты, Хьюго. Вокруг тебя-то полным-полно роскошных актрисок…
– Прости, дорогуша, повтори еще раз последнее слово?
– Э-э… – Я глубоко задумалась и после паузы неуверенно пробормотала: – Актрисок?..
– Именно. Так что тебе ничего не грозит. Уж не знаю, с какой стати я предпочитаю тебя целой своре актрис – с твоим-то непомерным самомнением, – но против правды не попрешь.
– Как это ми-ило… – сентиментально отозвалась я.
– Что еще за пьяные слезы! – рявкнул Хьюго. – А ну марш спать!
– А это что еще за грубость, – обиженно пробормотала я. – Сам иди спать.
– Ладно, мы оба пойдем спать.
– А что, хорошая мысль. Спокойной ночи, Хьюго.
– Спокойной ночи, дорогуша моя. Я тебе скоро позвоню.
– Как это ми-ило… – Я стремительно куда-то проваливалась.
– В четыре утра, по твоему времени, разумеется, – сказал Хьюго и повесил трубку, прежде чем я успела отплатить достойной монетой.
Может, оно и к лучшему. На остроумный ответ у меня попросту не осталось сил. Мне их едва хватило, чтобы стянуть одежду, забраться под одеяло и захрапеть как свинья.
Глава шестая
– Привет, Кевин, – сказала я, решив брать пример с Сюзанны. – Тут народ пичкает меня сведениями, кто есть кто в галерее. Но вам с Доном повезло – до вас еще не добрались. Не хотите к нам присоединиться?
– Почему нет, – и Кевин втиснулся рядом со мной.
Блондинистые волосы, красивое, но совершенно невыразительное лицо – в общем, до отвращения банальный тип.
– Так что, конь, отваливаешь? – спросил он у Дона.
Может, Кевин знал что-то, чего не знали мы, но в свете нашей недавней беседы, это обращение прозвучало довольно двусмысленно. Лоренс выпучил глаза, стараясь сдержать смех, а Сюзанна поспешно сунула в рот новую сигарету и изумленно уставилась на дымящийся в пепельнице окурок.
– Ага, того я, пошел, значит, – пробормотал Дон, упрятывая руки поглубже в карманы безразмерных штанов. – Пора уносить отсюда задницу.
Он кивнул нам и вышел из бара, толкнув дверь плечом.
– Может, я не заметила, как вернулась мода на широкие штаны? – поинтересовалась я. – Более чудовищную одежду и представить трудно.
– А юбки-колокол? – возразила Сюзанна.
– А водолазки в обтяжку? – подхватила Ява.
– Да ладно тебе, Ява, с водолазками все в порядке, – махнула рукой Сюзанна.
Ява уныло качнула головой.
– В них я плоская, как крышка от унитаза.
– Так это же здорово! – без всякого сочувствия откликнулась я. – Большое счастье, если ты можешь их носить. Вот мне хоть под каток ложись.
– А мне не нравится, что у меня нет груди, – упрямо сказала Ява. – И плевать на моду.
– Кевин, а я и не знал, что вы с Доном приятели, – говорил тем временем Лоренс.
Кевин сразу набычился.
– А чего – нормальный парень. И рассказывает такое! Охренеть можно от его баек.
Лоренс закатил глаза. Я прекрасно понимала, почему он не переваривает Дона. Будучи тщедушным умником, Лорненс имел все основания не выносить малого, который вполне доволен собой, хотя похож на кирпичный сортир и способен выдавить разве что пару нечленораздельных фраз. А, может, Лоренс неровно дышит к Кейт и злится на Дона, за то, что тот пользовался у нее успехом – все равно каким? Тогда становится понятно, почему Лоренс так оживляется всякий раз, когда речь заходит о Доне.
– Да? – с напускным интересом спросил Лоренс. – И что за байки? Расскажи скорее.
– Лоренс, у меня для тебя есть еще одно британское выражение, – перебила я. – Заводила. Это человек, – я сделала вид, что вставляю в спину Явы воображаемый ключ и поворачиваю его, – который любит заводить людей.
– Намек понял, – холодно ответил Лоренс. – Премного благодарен, Сэм.
– У меня еще не было возможности взглянуть на ваш материал, – сказал мне Кевин. Господи, ну до чего же неприметное лицо. Чем больше на него смотришь, тем больше тоски от этих правильных и совершенных черт, начисто лишенных индивидуальности. Вот такие люди играют врачей в дневных сериалах. – Совсем зашился с выставкой Барбары.
– А когда она заканчивается?
– В конце следующей недели.
Все вдруг потянулись к стаканам.
– Что, не слишком успешная? – спросила я наудачу, верная привычке во все совать нос.
Кевин пожал плечами.
– Работы Барбары всегда расходятся медленно, но тут еще и время для выставки не самое удачное. На той неделе открылось несколько крупных выставок, да и критики особым рвением не отличались. Делаем, что можем.
– Я слыхала, она не в восторге, – заметила Сюзанна.
– А ты что, уписалась бы от счастья? – отозвался Кевин. – Барбара рвала и метала, узнав, что выставляется одновременно с ретроспективой Валлорани. Но мы-то тут при чем?
– А почему такая реакция именно на Валлорани? – спросила я. – Ведь в Нью-Йорке наверняка проходит одновременно куча всего интересного.
Осень, как известно, – самая горячая пора для торговцев искусством.
Кевин скривился.
– Барбара считает, что они работают в похожей манере.
– Наглости ей не занимать, – обронил Лоренс.
– А чего ты хочешь от художников? – Кевин перехватил мой взгляд. – Черт. Простите.
– Ничего-ничего. Я не обиделась.
– Может, выпить хотите? – все еще смущенно спросил он.
– Ну! – с чувством ответила я.
– Простите? – нервно сказал Кевин.
– Простите, я думала, это перевод на американский фразы «Конечно, болван», – посетовала я. – Нет, с местными идиомами у меня пока туговато.
Вскоре от нашей веселой компашки остались только мы с Лоренсом.
Кевин отвалил через полчаса – точнее, как только собралась уходить Ява. Он предложил проводить ее до метро.
– Упорный. Этого у него не отнимешь, – сухо заметила Сюзанна, когда парочка вышла из бара.
– Ява красива до ужаса, – сказала я совершенно искренне. – Всякий захотел бы за ней приударить.
– Кстати, мне тоже пора. Помалкивала, чтобы не обломать Кевину весь кайф.
– Какая заботливая, – съязвил Лоренс.
– Конечно, заботливая, – согласилась Сюзанна. – Сэм, ты доберешься до дома?
– Неужели уходишь? – взмолилась я. – Сейчас лишь девятый час, а мне нужно продержаться хотя бы до одиннадцати! Дома я тут же отрублюсь, а ведь еще поесть надо…
– Не волнуйся, Сюз, я присмотрю за Сироткой Анни[7], – пообещал Лоренс.
– Какой ты заботливый, – ухмыльнулась Сюзанна.
– Да, заботливый. Как насчет мексиканских прелестей?
– Только, если они принадлежат Антонио Бандерасу.
– Хм, он вроде как испанец.
– Зато Изабель Альенде[8] мечтала завернуть его в тортилью и съесть, – возразила я, еще больше запутывая вопрос.
– Она в Чили живет.
– Ну, где Чили, там и Мексика, – вывернулась я.
– Пока! – Сюзанна уже шла к двери. – До завтра!
– Ты должна понять, что люди здесь много работают и рано встают, – наставлял меня Лоренс, когда мы перебрались в мексиканскую забегаловку в соседнем квартале. – Нельзя рассчитывать, что сотрудники галереи будут пить с художниками до утра.
– Еще и девяти нет, да и ты почти не пьешь, – укоризненно заметила я. – Не говоря уж о том, что ты заказал мне унылую соевую лепешку, которая к мексиканским «прелестям» не имеет никакого отношения.
– У меня астма, аллергия на кучу продуктов и целая гора неврозов, – не моргнув глазом, отрапортовал Лоренс, – и все эти хвори придают мне дьявольское обаяние.
Как бы то ни было, лепешка с жареной фасолью и овощами, политая сметаной и приправленная мякотью авокадо, выглядела куда аппетитнее, чем его диетический блин со шпинатом и соей.
– Знаешь, быть обаятельной личностью нелегко, – пожаловался Лоренс. – Над этим надо трудиться. И порой даже идти на жертвы.
– А вот Кевин явно не отягощен заботами об обаянии, – заметила я с набитым ртом.
– Кевин – человек незамысловатый, – вздохнул Лоренс. – Говорит, что думает, делает, что говорит, а под словом «подтекст» понимает сноску в конце страницы.
– Приятно иметь под боком парочку таких людей, – заметила я. – Сразу чувствуешь свое превосходство.
Весь вечер мы увлеченно перемывали косточки всем, кого могли вспомнить, так что, выйдя на ночную улицу, уже чувствовали почти идеальное родство душ.
– Эй, ТАКСИ! – вдруг завопил Лоренс, срываясь с места.
От гармонии не осталось и намека. Я потрясенно смотрела ему вслед. А усаживаясь в такси, не преминула заметить, в чем состоит отличие обитателя Нью-Йорка от прочих жителей планеты. Здешний люд, даже самый спокойный и уравновешенный, без малейшего колебания и смущения вопит на всю улицу, отпихивает других от такси и беспрестанно дает водителю громкие и назойливые советы.
– А у вас в Лондоне разве не так? – недоуменно спросил Лоренс. – Вы что, просто приподнимаете руку и вежливо говорите: «Дражайший водила, а не соблаговолите ли вы остановиться»?
Я рассмеялась.
– Не совсем. Но если в Лондоне ты вздумаешь вот так заорать, то соберешь толпу зевак. А здесь на вопли всем наплевать.
– Вы только взгляните на эту ужасную вульгарную Америку! – жеманно протянул Лоренс. – Боже, какие они крикливые! Эй, приятель, – рявкнул он, подаваясь к водителю. – Я же сказал – сначала в Вест-Энд! Здесь направо. Нам надо доставить туда девушку, ясно?
Машина, мстительно взвизгнув покрышками, развернулась, и мы с Лоренсом в наказание съехали на одну сторону сиденья. А когда водитель развернул такси чуть ли не под девяносто градусов, мы практически лежали друг на друге.
– Неладно с моей лепешкой, – пробормотала я, принимая нормальное положение, – прямо чувствую, как она давится о стенки живота… Почему-то эти мексиканские буррито, оказавшись в желудке, стремятся принять первоначальную форму.
– А ты думала? Здесь одни углеводы, а что происходит с активированным углем, если он попадает в воду, а? – прохрипел Лоренс. – Диетическим умникам вроде меня все-таки полегче будет.
– Ага, – сказала я несколько мгновений спустя, сообразив наконец, что имеется в виду. Несколько порций «маргариты» и сдвиг во времени не способствовали пониманию американского юмора.
Такси, то самозабвенно разгоняясь, то исступленно тормозя, а порой – и то, и другое одновременно, – выехало наконец на Десятую авеню. К тому времени я уже обеими руками баюкала живот, предохраняя лепешку от толчков. В следующий раз надо надеть корсет.
– А ты с кем-нибудь видишься? – небрежно спросил Лоренс.
Очень удачная формулировка. Если б он спросил, есть ли у меня парень, я бы тут же выпустила когти, а видеться с кем-то – занятие приятное и ни к чему не обязывает.
– Да, пожалуй что так.
– Судя по тону, он тебе не то чтобы нравится.
– Почему же? Просто у меня нет привычки… э-э… видеться с кем-то.
– Так у вас это постоянно?
– Ну, мы видимся, – осторожно сказала я, сбитая с толку новым вопросом. – Это не в счет?
– Не знаю, – ответил Лоренс с видом профессионального эксперта по человеческим отношениям. – Ты с ним встречаешься?
– Лоренс, я понятия не имею, какого хрена ты несешь. Ой, мамочки…
Такси рывком повернуло налево, и лепешка угрожающе подскочила в пищеводе. Руками я попыталась загнать ее обратно.
– Надо будет как-нибудь объяснить тебе, что значит «встречаться», – сказал Лоренс. – Это очень серьезный вопрос и требует немало времени. Напомни, чтобы я выделил для этого полдня, хорошо?
– Обязательно.
– Какой у тебя дом в Вест-Энде?
Я порылась в кармане и достала мятую бумажку, которую предусмотрительно заготовила.
– Следующий квартал, – сказал Лоренс водителю. – Направо.
Мы с пронзительным визгом затормозили у дома. Я попыталась дать Лоренсу денег, но он и слышать не хотел.
– Первая поездка бесплатно. Добро пожаловать в Нью-Йорк.
– Ну спасибо. До завтра, хорошо? Спасибо, что позаботился.
– Всегда пожалуйста.
Такси с ревом сорвалось с места. Я повернулась к дому и обнаружила, что швейцар уже распахнул дверь. К тому времени все мои нью-йоркские впечатления слились в одну неясную массу – чокнутые таксисты, зубчатый силуэт высоток, манхэттенские бары. Я уже не помнила, как выглядит жилище, куда забросила барахло – казалось, после прилета прошло несколько дней. Зеленый навес, величественно протянувшийся от фасада до самой мостовой, вызвал у меня потрясение. Шикарный домище. Равно как и швейцар в расшитой золотом форме и изящной маленькой фуражке. Он вежливо улыбался.
– 4-Д, верно? – сказал он. – Вы остановились в квартире миcc Бишоп? Рамон, дневной швейцар сказал мне, что вы сегодня приехали. Желаю приятно провести время.
– Спасибо, – пробормотала я.
Швейцар опознал меня с пугающей легкостью. Наверняка Рамон описал меня как неряшливую распутную девку из Англии, которая часов через восемь после прилета вылезет вдрызг пьяная из такси, смердя на всю улицу мексиканской чесночной лепешкой. И Рамон оказался совершенно прав.
Вымощенный мраморной плиткой и сияющий позолотой вестибюль заставил меня прищуриться, словно кто-то направил в глаза фонарик. Невыносимо яркий свет отражался от огромных полированных шкафов по обе стороны фойе. Я прямиком направилась к лифту, который был обвешан зеркалами и обложен коврами, словно уборная какого-нибудь Людовика XIV. Если бы швейцар не сообщил мне, в какой квартире я остановилась, я бы оказалась в весьма неловком положении. Чаевые следовало дать только за это.
Необычно возвращаться не в гостиничный номер, а в чужое жилище. Дело не только в том, что гостиницы безлики, – просто сразу же успокаиваешься, когда видишь свои вещи, раскиданные по всем доступным местам. А в квартире Нэнси Бишоп, как только я клала какую-то вещь, она тут же бесследно растворялась среди скомканных шалей, безделушек, стопок журналов и произведений искусства, любовно расставленных на столиках, диванах, книжных полках и этажерках. Я начала подозревать, что Нэнси вовсе не отправилась в Сан-Диего играть в спектакле, как мне сказали, а мотается со своим товаром по антикварным ярмаркам. Но если она продает меньше, чем покупает, ее квартира скоро лопнет.
В квартире все настолько было пропитано жизнью и пристрастиями Нэнси, что подавляло. Кроме того, я привыкла к открытому, продуваемому пространству своей студии, которую никак нельзя назвать уютной. А квартира 4-Д, напротив, нагло претендовала на звание чемпионки по уюту. Последней каплей стали ламбрекены с оборками и семнадцать вышитых подушечек на белой кровати с пологом. У меня закружилась голова, и зрелище распотрошенного чемоданного чрева, содержимое которого валялось на кровати, напоминая сцену из романа Патриции Корнуэлл[9], не избавило от головокружения.
Внезапно я осознала, что начисто забыла о Ким, несмотря на все свои клятвы. А ведь собиралась сразу по приезде заглянуть в телефонный справочник. Теперь же перспектива встречи выглядела более пугающей, чем в Лондоне. А что если Ким превратилась в настоящую американскую скво, совсем как Натали Вуд[10] в фильме «Искатели», и не захочет меня видеть? Меня охватили сомнения, вызванные неумеренным потреблением «маргариты». Надо срочно поговорить с кем-нибудь, кто мог бы посочувствовать. Почему мне пришло в голову искать сочувствия у Хьюго, я и сама не скажу, но так уж получилось. Я схватила телефон, завалилась на ту часть кровати, которую еще не занял мой тщательно подобранный нью-йоркский осенний гардероб и набрала стратфордский номер.
Ответили на пятом гудке заспанным и озадаченным голосом. Хьюго, которого застали врасплох, был настолько необычным явлением, что меня окатила теплая волна нежности.
– Привет! – напевно произнесла я. – Это я.
– Сэм? Сэм? – Он по-прежнему говорил одурманенным голосом. – А ты знаешь, который час?
– Хм, постой-ка. – На стене висели цифровые часы. – Всего-то начало двенадцатого, – объявила я.
– Идиотка! Здесь который час?
– А, в Англии? Ты что… – Я сделала героическую попытку вспомнить математику. – Ты на пять часов позади, значит, э-э… шесть часов.
– Мы на пять часов впереди.
– А, ну тогда, значит… ох ты. – Я прочистила горло. – Прости! Я что, разбудила тебя?
Хьюго что-то зарычал.
– Но ты мне нужен, – заскулила я. – У меня тут шикарная кровать со столбиками, и некого к ним привязать…
– Дорогуша, – саркастически сказал Хьюго, – ты охрененно романтична. Тронут до глубины души.
Но я-то слышала, что его голос смягчился.
– А мужики здесь разгуливают в таких широченных джинсах, – пожаловалась я, – что задницу толком не разглядишь.
– Бедняжка! Какое испытание для твоих органов чувств. С кем ты так наклюкалась? Или самостоятельно дошла до такого состояния?
– Немного посидела с людьми из галереи. Там есть один парень, который тебе понравится, такой весь тощий и забавный.
– Красивый? – заинтересовался Хьюго.
– Ничуть.
– Отлично, значит ты занималась с ним интеллектуальным сексом. Это меня очень радует.
– Да отвали ты, Хьюго. Вокруг тебя-то полным-полно роскошных актрисок…
– Прости, дорогуша, повтори еще раз последнее слово?
– Э-э… – Я глубоко задумалась и после паузы неуверенно пробормотала: – Актрисок?..
– Именно. Так что тебе ничего не грозит. Уж не знаю, с какой стати я предпочитаю тебя целой своре актрис – с твоим-то непомерным самомнением, – но против правды не попрешь.
– Как это ми-ило… – сентиментально отозвалась я.
– Что еще за пьяные слезы! – рявкнул Хьюго. – А ну марш спать!
– А это что еще за грубость, – обиженно пробормотала я. – Сам иди спать.
– Ладно, мы оба пойдем спать.
– А что, хорошая мысль. Спокойной ночи, Хьюго.
– Спокойной ночи, дорогуша моя. Я тебе скоро позвоню.
– Как это ми-ило… – Я стремительно куда-то проваливалась.
– В четыре утра, по твоему времени, разумеется, – сказал Хьюго и повесил трубку, прежде чем я успела отплатить достойной монетой.
Может, оно и к лучшему. На остроумный ответ у меня попросту не осталось сил. Мне их едва хватило, чтобы стянуть одежду, забраться под одеяло и захрапеть как свинья.
Глава шестая
Дверь галереи была заперта. На всякий случай я толкнула ее посильнее, но услышала лишь скрип дерева, упершегося в металл. Чувствуя себя круглой идиоткой, я попыталась потянуть дверь на себя – вдруг получится. Не получилось. Окна первого этажа были плотно закрыты белыми ставнями. Я отступила на несколько шагов и заглянула в окна второго этажа. За полуопущенными жалюзи царила мертвая неподвижность.
Черт! А как хорошо все начиналось. Встала с первыми лучами солнца, распаковала вещи, покрутилась по квартире, начала привыкать к постоянному шуму с улицы: скрип тормозов, шорох автобусных дверей, крики дворников и лязг мусорных контейнеров, какофония гудящих автомобилей и оглушительная музыка, несшаяся из машин – казалось, ее можно увидеть, подобно транспаранту, извивающемуся за рекламным аэропланом. То лязгал и дудел залихватский биг-бэнд, то бубнил хип-хоп, то все перекрывал рок, точно я крутила ручку настройки на радиоприемнике. От мощных ритмов у здания напротив подрагивали леса. В Нью-Йорке невозможно забыть, что за окном – целый мир. А если вдруг ненароком забудешь, то этот мир обеими кулаками забарабанит в стекло.
Запертая дверь галереи оказалась моей первой неудачей. Я нажала на звонок. Даже если для посетителей галерея закрыта по утрам, то сотрудники где? Они должны сидеть на своих рабочих местах и трудиться в поте лица. И в конце концов – мы договорились о встрече! Они что – забыли обо мне?
После долгого ожидания из домофона раздался голос:
– Кто там?
– Сэм Джонс, – ответила я, поскольку фраза «Джонс. Сэм Джонс», к моему разочарованию, никогда не получалась так эффектно, как у Джеймса Бонда.
– А-а… – протянул голос с каким-то вялым удивлением. – Хорошо. Подожди.
Я удивленно дернула бровью и стала ждать. Послышались шаги, дверь медленно отворилась. На пороге стояла Ява. Красота ее поблекла, не в силах конкурировать с опухшими красными глазами и ярко-розовым кончиком носа.
– Ява! – Я захлопнула за собой дверь. – Что случилось?
– Ты заперла? – прошептала она испуганно. – Мы не пускаем никого, кроме полиции.
У меня расширились глаза.
– Да что здесь, черт возьми, происходит? С тобой все в порядке?
Дурацкий вопрос. Я пожалела о нем, как только увидела, что Ява едва сдерживает слезы. Она покачала головой и побрела к своему столу. Я двинулась за ней. Но оказавшись в зале, остолбенела.
Белые стены были заляпаны кровью, весь пол – тоже в крови, а намалеванные повсюду размашистые кровавые ругательства напоминали сцену из фильма ужасов. Не хватало только крючьев для мясных туш; тогда галерея точно выглядела бы как скотобойня.
Ноги мои приросли к полу, но мозг лихорадочно пытался понять, что здесь случилось, сколько времени назад, и не стоит ли мне схватить Яву и броситься к двери. И куда делся труп? Точнее, трупы – судя по количеству крови… Я с содроганием представила, что где-то неподалеку лежат искромсанные тела остальных сотрудников галереи. Не говоря уж о том, что Джек-Потрошитель может прятаться где-то рядом…
Но что-то не сходилось: кровь была ярко-красной – настолько красной, что ей полагалось капать и струиться, но она не капала и не струилась. Словно не свежая кровь, а свежая… краска… Я сделала несколько шагов к ближайшему скоплению алых пятен, чтобы подтвердить свою догадку, и немного успокоилась.
Уф, на сегодня массовая резня отменяется. Но все равно в глаза била лютая ненависть. На стены и картины вылили целые ведра краски. Я медленно поворачивалась, читая надписи, и челюсть моя отвисала все больше и больше. Среди ругательств преобладали «Шлюха», «Сука» и «Дрянь». Столь личные оскорбления позволили мне сделать заключение, что случившееся – отнюдь не крайняя форма художественной критики. От надписей тянулись прерывистые полоски застывших капель, под которыми на полу образовались застывшие волны краски.
– Господи Иисусе! – прошептала я, не веря своим глазам. – Когда это случилось?
Краска уже высохла. Да и на Яве ее следов не было. Именно поэтому я ни на секунду не сочла ее кровавым убийцей.
И тут раздался уже знакомый перестук каблуков. Стук был таким частым, что к каблукам, казалось, приделали моторчик.
– Сэм! Мы пытались тебе позвонить, – сказала Кэрол, появляясь вслед за каблуками. – Должно быть, ты рано вышла… Господи, ну почему я раньше об этом не вспомнила…
Голос ее затих. Лицо Кэрол заострилось больше прежнего, кожа туго обтягивала череп, невольно вызывая памяти хорошо известный значок со скрещенными костями. Сегодня Кэрол вовсе не выглядела человеком, полностью владеющим ситуацией. И понять ее можно: кому нужна такая реклама? Пришел художник – и что он видит? Надругательство над нынешней выставкой.
Очевидно, Кэрол Бергман всем сердцем желала, чтобы я исчезла в облачке дыма и материализовалась снова, лишь когда со стен смоют красные граффити, галерея предстанет чистой и белой, как свежевыпавший снег, а пол заново засияет своим зеркальным блеском. Но я была здесь и отчетливо читала мысли, проносящиеся у нее в голове. Отправить меня восвояси было бы непростительно ошибкой. Если я выйду за дверь, кто знает, что за домыслы начнут клубиться в моих мозгах? И не стану ли я рассказывать всем британским художникам, какие ужасы здесь творятся? Так что лучше меня задержать и попытаться переманить на свою сторону, сделать соучастницей происходящего, а значит – защитницей интересов галереи…
И Кэрол была совершенно права.
– Сэм, почему бы тебе не подняться наверх? – сказала она наконец и добавила, признавая, что сценарий был плох, и ничего не остается, как выбрать наименьшее из зол: – Раз уж ты здесь, – лицо ее исказила гримаса усталости, – то мы хотя бы предложим чашечку кофе.
Кофе я так и не выпила, и это меня очень раздражало.
Все собрались в кабинете Стэнли – том самом, где я вчера познакомилась с ним и с Лоренсом. Этот кабинет был самым просторным в галерее, и за его столом могли уместиться все. Большинство сотрудников я уже знала: Стэнли, Сюзанна, Лоренс, Кевин, Дон. Было еще три человека, которых педантичная Кэрол мне наскоро представила, но я тут же забыла их имена. Для меня и Явы нашли стулья, а Кэрол, естественно, села во главе стола.
Когда я придвигала стул, мои глаза на мгновение встретились со взглядом Лоренса. Краска полностью сошла с его лица, и на этом мертвенно-бледном фоне ярко проступили веснушки. Его руки ни на секунду не оставались в покое, пальцы беспрестанно теребили друг друга, словно сдирая струпья. Казалось, Лоренс не замечает ни своих судорожных движений, ни раздраженных взглядов коллег.
– Мы должны тщательно все взвесить, – говорила Кэрол. – Честно сказать, мне не терпится как можно быстрее смыть все это… – она махнула рукой на дверь, – …всю эту дрянь со стен. И с пола.
Я подумала о кровавых пятнах, забрызгавших чудесный лакированный паркет.
– Но до прихода полиции нельзя ничего трогать.
– Полиции? – недоуменно спросил Лоренс.
Очевидно, не все знали, что вызвали полицию.
– Я сразу же позвонила Барбаре. А как же иначе? – Кэрол развела руками. – Если бы краска была только на стенах, мы бы убрали все без лишнего шума. Но раз в чистке нуждаются картины, я не могла скрыть от нее. А Барбара потребовала вызвать полицию.
– И ее можно понять, – заметила Сюзанна.
Кэрол едва заметно передернула плечами.
– Где полиция, там огласка. Уж не знаю, что Барбара обо все этом подумала. Хотя огласка принесет больше вреда нам, чем ей.
Стэнли кашлянул, словно спрашивая почему.
– Для тех, кто еще не знает, – сказала Кэрол невозмутимо, – дверь в галерею не взламывали. Иными словами, кто-то воспользовался ключом и отключил сигнализацию. Формальности ради, я должна спросить, у всех ли при себе ключи и не рассказывали ли вы кому-нибудь об устройстве сигнализации?
Черт! А как хорошо все начиналось. Встала с первыми лучами солнца, распаковала вещи, покрутилась по квартире, начала привыкать к постоянному шуму с улицы: скрип тормозов, шорох автобусных дверей, крики дворников и лязг мусорных контейнеров, какофония гудящих автомобилей и оглушительная музыка, несшаяся из машин – казалось, ее можно увидеть, подобно транспаранту, извивающемуся за рекламным аэропланом. То лязгал и дудел залихватский биг-бэнд, то бубнил хип-хоп, то все перекрывал рок, точно я крутила ручку настройки на радиоприемнике. От мощных ритмов у здания напротив подрагивали леса. В Нью-Йорке невозможно забыть, что за окном – целый мир. А если вдруг ненароком забудешь, то этот мир обеими кулаками забарабанит в стекло.
Запертая дверь галереи оказалась моей первой неудачей. Я нажала на звонок. Даже если для посетителей галерея закрыта по утрам, то сотрудники где? Они должны сидеть на своих рабочих местах и трудиться в поте лица. И в конце концов – мы договорились о встрече! Они что – забыли обо мне?
После долгого ожидания из домофона раздался голос:
– Кто там?
– Сэм Джонс, – ответила я, поскольку фраза «Джонс. Сэм Джонс», к моему разочарованию, никогда не получалась так эффектно, как у Джеймса Бонда.
– А-а… – протянул голос с каким-то вялым удивлением. – Хорошо. Подожди.
Я удивленно дернула бровью и стала ждать. Послышались шаги, дверь медленно отворилась. На пороге стояла Ява. Красота ее поблекла, не в силах конкурировать с опухшими красными глазами и ярко-розовым кончиком носа.
– Ява! – Я захлопнула за собой дверь. – Что случилось?
– Ты заперла? – прошептала она испуганно. – Мы не пускаем никого, кроме полиции.
У меня расширились глаза.
– Да что здесь, черт возьми, происходит? С тобой все в порядке?
Дурацкий вопрос. Я пожалела о нем, как только увидела, что Ява едва сдерживает слезы. Она покачала головой и побрела к своему столу. Я двинулась за ней. Но оказавшись в зале, остолбенела.
Белые стены были заляпаны кровью, весь пол – тоже в крови, а намалеванные повсюду размашистые кровавые ругательства напоминали сцену из фильма ужасов. Не хватало только крючьев для мясных туш; тогда галерея точно выглядела бы как скотобойня.
Ноги мои приросли к полу, но мозг лихорадочно пытался понять, что здесь случилось, сколько времени назад, и не стоит ли мне схватить Яву и броситься к двери. И куда делся труп? Точнее, трупы – судя по количеству крови… Я с содроганием представила, что где-то неподалеку лежат искромсанные тела остальных сотрудников галереи. Не говоря уж о том, что Джек-Потрошитель может прятаться где-то рядом…
Но что-то не сходилось: кровь была ярко-красной – настолько красной, что ей полагалось капать и струиться, но она не капала и не струилась. Словно не свежая кровь, а свежая… краска… Я сделала несколько шагов к ближайшему скоплению алых пятен, чтобы подтвердить свою догадку, и немного успокоилась.
Уф, на сегодня массовая резня отменяется. Но все равно в глаза била лютая ненависть. На стены и картины вылили целые ведра краски. Я медленно поворачивалась, читая надписи, и челюсть моя отвисала все больше и больше. Среди ругательств преобладали «Шлюха», «Сука» и «Дрянь». Столь личные оскорбления позволили мне сделать заключение, что случившееся – отнюдь не крайняя форма художественной критики. От надписей тянулись прерывистые полоски застывших капель, под которыми на полу образовались застывшие волны краски.
– Господи Иисусе! – прошептала я, не веря своим глазам. – Когда это случилось?
Краска уже высохла. Да и на Яве ее следов не было. Именно поэтому я ни на секунду не сочла ее кровавым убийцей.
И тут раздался уже знакомый перестук каблуков. Стук был таким частым, что к каблукам, казалось, приделали моторчик.
– Сэм! Мы пытались тебе позвонить, – сказала Кэрол, появляясь вслед за каблуками. – Должно быть, ты рано вышла… Господи, ну почему я раньше об этом не вспомнила…
Голос ее затих. Лицо Кэрол заострилось больше прежнего, кожа туго обтягивала череп, невольно вызывая памяти хорошо известный значок со скрещенными костями. Сегодня Кэрол вовсе не выглядела человеком, полностью владеющим ситуацией. И понять ее можно: кому нужна такая реклама? Пришел художник – и что он видит? Надругательство над нынешней выставкой.
Очевидно, Кэрол Бергман всем сердцем желала, чтобы я исчезла в облачке дыма и материализовалась снова, лишь когда со стен смоют красные граффити, галерея предстанет чистой и белой, как свежевыпавший снег, а пол заново засияет своим зеркальным блеском. Но я была здесь и отчетливо читала мысли, проносящиеся у нее в голове. Отправить меня восвояси было бы непростительно ошибкой. Если я выйду за дверь, кто знает, что за домыслы начнут клубиться в моих мозгах? И не стану ли я рассказывать всем британским художникам, какие ужасы здесь творятся? Так что лучше меня задержать и попытаться переманить на свою сторону, сделать соучастницей происходящего, а значит – защитницей интересов галереи…
И Кэрол была совершенно права.
– Сэм, почему бы тебе не подняться наверх? – сказала она наконец и добавила, признавая, что сценарий был плох, и ничего не остается, как выбрать наименьшее из зол: – Раз уж ты здесь, – лицо ее исказила гримаса усталости, – то мы хотя бы предложим чашечку кофе.
Кофе я так и не выпила, и это меня очень раздражало.
Все собрались в кабинете Стэнли – том самом, где я вчера познакомилась с ним и с Лоренсом. Этот кабинет был самым просторным в галерее, и за его столом могли уместиться все. Большинство сотрудников я уже знала: Стэнли, Сюзанна, Лоренс, Кевин, Дон. Было еще три человека, которых педантичная Кэрол мне наскоро представила, но я тут же забыла их имена. Для меня и Явы нашли стулья, а Кэрол, естественно, села во главе стола.
Когда я придвигала стул, мои глаза на мгновение встретились со взглядом Лоренса. Краска полностью сошла с его лица, и на этом мертвенно-бледном фоне ярко проступили веснушки. Его руки ни на секунду не оставались в покое, пальцы беспрестанно теребили друг друга, словно сдирая струпья. Казалось, Лоренс не замечает ни своих судорожных движений, ни раздраженных взглядов коллег.
– Мы должны тщательно все взвесить, – говорила Кэрол. – Честно сказать, мне не терпится как можно быстрее смыть все это… – она махнула рукой на дверь, – …всю эту дрянь со стен. И с пола.
Я подумала о кровавых пятнах, забрызгавших чудесный лакированный паркет.
– Но до прихода полиции нельзя ничего трогать.
– Полиции? – недоуменно спросил Лоренс.
Очевидно, не все знали, что вызвали полицию.
– Я сразу же позвонила Барбаре. А как же иначе? – Кэрол развела руками. – Если бы краска была только на стенах, мы бы убрали все без лишнего шума. Но раз в чистке нуждаются картины, я не могла скрыть от нее. А Барбара потребовала вызвать полицию.
– И ее можно понять, – заметила Сюзанна.
Кэрол едва заметно передернула плечами.
– Где полиция, там огласка. Уж не знаю, что Барбара обо все этом подумала. Хотя огласка принесет больше вреда нам, чем ей.
Стэнли кашлянул, словно спрашивая почему.
– Для тех, кто еще не знает, – сказала Кэрол невозмутимо, – дверь в галерею не взламывали. Иными словами, кто-то воспользовался ключом и отключил сигнализацию. Формальности ради, я должна спросить, у всех ли при себе ключи и не рассказывали ли вы кому-нибудь об устройстве сигнализации?