Страница:
– Ким? – спросила я не вполне уверенно.
Последовала пауза.
– Кто это? – удивилась она.
– Напасть из прошлого. Сядь и дыши глубже. Это я, Сэм. Сэм Джонс.
– Сэм… Сэм?! Боже мой! Сэм, это в самом деле ты? Где ты, черт побери?
– Я в Сохо. В смысле, – добавила я, не уверенная в произношении, – не в лондонском Сохо, а в СОХО! В Нью-Йорке!
– Ты в Сохо, – повторила Ким, не вполне осознав. – Невероятно. Боже мой, как давно это было? Нет, не говори…
– Мы можем встретиться?
– Ну конечно! Хочешь пойти со мной на занятия? Прямо сейчас.
– На занятия?
– Тренажерный зал! – нетерпеливо объяснила Ким, словно это было настолько очевидно, что только глупец мог не понять. – Кардиохруст. Так идешь?
– Кардио.. что? Прямо сейчас?
– Ну да! Я уже выхожу.
– Но у меня с собой ничего нет. Я оставила вещи дома.
– Захвачу для тебя. Мы же раньше всегда менялись одеждой. У тебя какой размер обуви?
– Пятый…
– Английский пятый… Вот задница! Это же тридцать восьмой… Ладно, захвачу пару носков, запихнешь в кроссовки. Вот задница, до сих пор не могу поверить! Ладно, встречаемся в тренажерном центре. Это на углу Шестой и Двенадцатой. На восточной стороне улицы.
Я дернулась от небрежности, с какой Ким назвала адрес.
– Ладно, возьму такси.
– Да это недалеко, – неодобрительно фыркнула она. – Два шага пешком.
– Погоди немного, Ким, я приехала только вчера.
– Вчера! Вот задница! Ладно, мне надо бежать. Встречаемся через полчаса у входа.
И она отключилась. Я повесила трубку и уставилась на таксофон, который с непристойным урчанием исторг из чрева лишние монеты. Волнение перед встречей с подругой детства и родственной душой моих подростковых лет, столь же необузданной, как я сама, временно уступило место страху. Что это еще за «Кардиохруст»? Что таится за этим словом? Звучит вполне зловеще. Но еще больше беспокоила меня та непринужденность, с какой Ким произнесла это жуткое слово. Вообще-то я находилась в довольно неплохой физической форме: Хьюго так безжалостно следил за собственным телом, что регулярно пробуждал во мне муки совести, заставлявшие сжигать жир. И все же я чуяла, что американское выражение «держать форму» таит в себе нечто более суровое, чем его британский аналог.
Я бегло глянула на карту автобусных маршрутов, постаравшись спрятать ее в будке – чтобы прохожие не начали насмехаться над какой-то там туристкой. Ким была права. Угол Шестой и Двенадцатой находился неподалеку. Но все-таки не в двух шагах. И я решила взять такси. Что-то подсказывало: надо поберечь силы.
Я ее не узнала. Вот уж не думала, что не узнаю Ким – мы столько лет провели вместе. Я помнила девчонку-сорванца, высокую, крупную и очень уверенную в себе; помнила тощую девушку, страдавшую от неуверенности – сказалось потрясение от стремительного бегства отца в объятия Барбары Билдер. В последний раз я видела Ким в Хитроу перед посадкой на нью-йоркский самолет – она летела к отцу. Тогда от нее осталась лишь жалкая тень: Ким уже много времени не ела нормально, и джинсы висели на ней мешком, поддерживаемые лишь стареньким ремнем, доставшимся от отца. Свитер на ней тоже был отцовский.
Помню ее как сейчас. Волосы свисают сосульками, кожа посерела от недоедания. Я пыталась ухаживать за Ким, но ей не нужна была моя помощь. Ей нужен был только отец. Но поскольку он все не возвращался, гора отправилась к Магомету. Ким хотела поставить отца перед фактом: вот она я, твоя дочь, приехала к тебе навсегда. Она мечтала поступить в Нью-йоркскую Художественную школу, надеялась, что отец даст ей деньги на учебу, поможет с жильем…
С тех пор, как она села в самолет, прошло больше десяти лет. Получила ли Ким от отца хоть что-нибудь? По телефону голос ее звучал очень уверенно, и все-таки…
Я огляделась. Мимо неслась бесконечная вереница подтянутых и жизнерадостных женщин в коротких свитерках и сидящих на бедрах брюках. Все они исчезали за дверями спортивного зала. И когда одна из этих амазонок, с черными волосами, модно подстриженными под мальчика, с серебряной звездой в пупке, отделилась от процессии и кинулась ко мне, я шарахнулась в сторону, решив, что та попросту обозналась.
– Сэм! – крикнуло видение прямо в ухо и крепко обняло. У меня аж звезды поплыли в глазах – точные копии серебряной, торчавшей у видения вместо пупка. – Это же я! Боже, да ты совсем не изменилась! Я бы тебя где угодно узнала!
Да, сегодня выдался день душевных потрясений. Натали Вуд действительно превратилась в настоящую индейскую скво: я во все глаза рассматривала нью-йоркский вариант штанов из оленьей кожи с бахромой и длинной косы.
– Ким? – неуверенно спросила я. Лондонский выговор едва слышался за американским акцентом. Эта тень лондонского выговора – единственное, что осталось от прежней Ким. – А я тебя бы никогда не узнала. Увы.
Ким вполне разумно приняла мое признание за комплимент.
– Вот задница, я ведь действительно изменилась, – сказала она, проведя меня через двери и процедуру регистрации с ловкостью, совершенно несвойственной прежней Ким. – Я даже рада, что ты меня не узнала.
– Ты выглядишь так… так по нью-йоркски. Подтянутая, явно держишь форму.
Ким просияла.
– Бог свидетель, сколько я приложила для этого усилий. Помнишь, какой жирной я была? – горестно сказала она.
– Ким, ты не была жирной. Никогда.
Она пропустила мои слова мимо ушей. Мы уже были в раздевалке. Ким протянула мне одежду, которую выглядела так, словно ее покупали в фирменном магазине для подростков. Эти тряпки черного цвета были такими маленькими, что не налезли бы даже на двенадцатилетнюю.
– И как прикажешь это надевать? – спросила я, недоверчиво разглядывая укороченный топ. – Что стало с твоими грудями?
Что стало с тобой? – хотелось мне сказать. Действительно, до отъезда отца Ким всегда была несколько полновата. Но сейчас ей недоставало килограммов шесть веса, а живот был плоским… ну, не как блин, это сравнение всегда казалось мне глупым. Блины зачастую вовсе не плоские; в них хватает воздушных пузырьков, которые, в приложении к человеческой коже, можно смело назвать волдырями. Живот Ким был таким же плоским, как кусок оргстекла, с которым мы экспериментировали в художественном колледже. Она выглядела потрясающе, хотя кожа, на мой взгляд, слишком уж обтягивала лицо. Я сознавала, сколько Ким потратила сил, чтобы сбросить вес и удерживать его – хотя сейчас она влезала в сорок четвертый размер, кости у нее по-прежнему были сорок шестого.
Я страдальчески втиснулась в стягивающий бюстгальтер, который заботливая Ким, слава богу, прихватила для меня, а затем и в тренировочный костюм. И вновь вознесла хвалу всевышнему за то, что нахожусь в незнакомом городе. Если бы мои лондонские знакомые застукали меня в этом тесном лифчике, из которого груди выпирают как опара, мне оставалось бы лишь одно – немедленно убить очевидцев этого свинства.
Я обернулась и искоса посмотрела в зеркало, висевшее над плечом. Хорошо хоть велосипедные шорты смотрятся относительно пристойно. Но я все равно испытала очередной шок.
– Боже мой.
– А выглядишь совсем неплохо, – великодушно сказала Ким. – Ты действительно в форме.
– Это одежда в форме, – поправила я. – Она меня и держит. Подожди, когда начнут лопаться швы.
– Не волнуйся, – успокоила меня Ким. – Швы двойные.
– Это радует. – Я подтянула трико, которое подчеркивало интимные места с откровенностью, какую я позволяю лишь наедине с собой.
– Пойдем, – нетерпеливо сказала Ким, подпрыгивая на месте.
– Подожди, приведу губы в порядок…
Но проклятое трико не поддавалось. Я чувствовала себя стриптизершей по вызову. Просто не верится, что на свете есть женщины, которые согласны на операцию ради того, чтобы увеличить кое-что кое-где.
Ким рассмеялась, но с некоторым запозданием по сравнению с прежними временами, да и смеху ее недоставало былой безудержности. С первой минуты мы без раздумий вернулись к прежней сестринской близости – да иначе и быть не могло. И все же это была не та родная и любимая Ким, а клонированная нью-йоркская суперженщина. Я надеялась, что если копнуть, то из глубин ее души можно извлечь остатки прежней любительницы непристойных шуточек и сомнительных развлечений.
Мои недобрые предчувствия по поводу названия спортзала угодили в самую точку. «Кардиохруст» оказался аэробикой повышенной интенсивности. Сначала прыжки и танцульки на страшноватых изогнутых поверхностях, где каждую минуту рискуешь потерять равновесие и что-нибудь себе сломать. Затем полчаса страданий по накачке пресса. Никогда не знала, что люди идут на такие муки добровольно. Просто поверить не могу, что Ким не предупредила меня о таких истязаниях. Когда шестьдесят минут наконец истекли, я повернулась к ней и с облегчением выдохнула:
– Слава богу, кончилось!
И тут раздался крик тренерши:
– Отлично! А теперь переходим к тому, чего вы все давно ждали! Все падают на пол и начинают отжиматься! Напрягаем мышцы до тех пор, пока они не запросят пощады!
Поверьте, именно этим заставляли заниматься прелюбодеев в седьмом круге ада. Вероятно, Данте скрыл от нас правду, чтобы на фоне жестоких описаний не потерялась остальная поэма. Но увы, мы все еще находились на земле – по крайней мере, формально, – и в отличие от меня прочие дамы выглядели преподавателями аэробики на отдыхе, так расслаблено и непринужденно предавались они этой муке смертной. На девяностой минуте я, ни слова не говоря, встала и на нетвердых ногах поковыляла в душ. Минут пять я стояла под тугими струями воды, прежде чем вспомнила свое имя и чем зарабатываю на жизнь.
– Здорово, да? – воскликнула Ким, вставая под душ напротив. – Ты в хорошей форме.
В ее голосе сквозило одобрение, словно она расхваливала мои работы. Похоже, хорошая физическая форма и успехи в искусстве – вполне сравнимые достижения.
– Я сама раньше учила людей качать мышцы, – сказала я, намыливаясь, – хотя уже два года этим не занимаюсь.
– Тогда ясно, – проницательно заметила Ким, – почему у тебя так развиты руки. А почему бросила?
– Скульптуры начали продаваться. Помаленьку, конечно. Я бы, наверное, продолжала преподавать, но в гимнастическом центре убили человека, все стали подозревать друг друга, обстановка накалилась, так что я предпочла уйти оттуда.
– Боже. А убийцу поймали?
– Я его и поймала. Отчасти именно поэтому и пришлось бросить эту работу.
– Ух ты!
Теперь Ким смотрела на меня во все глаза. Я неохотно вышла из-под душа и начала вытираться.
– Наверное, тебе пришлось нелегко, – с уважением сказала она.
Странно, но потрясенной Ким не выглядела. Для любого нью-йоркца, даже для приемыша, высшая доблесть – ничему не удивляться. Толстокожесть – вот их девиз.
Я пожала плечами.
– Да нет. Того, кто это сделал… – Я отстраненно отметила, что даже сейчас не могу произнести имя. – …оправдали, и он вернулся работать на прежнее место. Некоторые ушли, а другие сделали вид, что ничего не случилось.
– Несознанка, – прокомментировала Ким. – Хорошо знаю, что это такое.
– Послушай, у тебя сейчас есть дела?
– До десяти нет. В десять начинается моя смена.
– Тогда давай выпьем, поедим чего-нибудь и обо всем друг другу расскажем, идет?
– Конечно. Знаешь, пошли в тот район, где я работаю. Тебе там понравится.
Когда мы вышли из тренажерного зала, на авеню Америкспустился вечер. Название улицы мне понравилось, хотя Ким строго-настрого предупредила меня не произносить его вслух. Местные всегда говорят Шестая авеню. Я быстро оглянулась на залитые светом огромные окна гимнастического зала. Помимо теплого золотистого цвета в открывшейся картине не было ничего приятного. К занятиям готовилась очередная группа восторженных любительниц сжигать жир. Теперь это так не называется, но именно затем они сюда приходят, и все это знают.
– Ты часто здесь бываешь? – спросила я.
– Раза четыре в неделю. Надо бы чаще, а то я стала набирать вес.
– В каком месте? – недоверчиво спросила я. – На бровях, что ли? Ким, от тебя же одна тень осталась.
– Совершенству нет предела, – серьезно ответила она. – Ладно, пошли отсюда. Можно сесть на восьмерку. Устрою тебе экскурсию по Ист-Виллидж.
– Ты ведь там живешь?
– Ага. Местечко как раз для тебя. – Она улыбнулась. Я увидела проблеск прежней Ким. – Ты ведь любишь, когда можно оттянуться.
– Грязь и наркота? – предположила я.
– Точно. Куча типов с зелеными волосами и сережками где только можно. Будешь как дома.
– Слушай, я помню, как ты выкрасилась в ярко-красный цвет. В сравнение с этим мои зеленые волосы выглядели не так ужасно.
– Как же я тебе завидовала. Тебе скандалов и выволочек никто не устраивал. А моя мама ужас как рассердилась тогда, помнишь?
– В основном потому, что мы испачкали раковину. Ее потом так и не отмыли, – заметила я. – Кстати, новый цвет твоих волос она вполне оценила.
– Мама всегда была зациклена на том, что у нас муниципальная квартира, – сказала Ким. – Никак не могла с этим смириться. Именно поэтому ей во всем хотелось совершенства.
– Твой дом был очень уютным, – сказала я.
– Но он «принадлежал местным властям», – сказала Ким, так точно воспроизведя материнский голос, что я рассмеялась. – Мама всегда была такой – дескать, я выросла в муниципальном районе и теперь вернулась к тому, с чего начинала. Именно поэтому замужество так много для нее значило. Папа ведь и в университете учился, и вообще. К тому же он был учителем. Она считала это большим преимуществом. Боже, как смешно теперь все это выглядит. Знаешь, с кем она сейчас? С таксистом. И счастлива.
– Приятно слышать. Твоя мама всегда хорошо ко мне относилась.
– После ухода отца она сломалась. – Голос Ким посуровел.
Подошел автобус. Мне нравятся нью-йоркские автобусы; своим плавным ходом и приятным шелестом открывающихся дверей напоминают лайнеры. Лондонские автобусы настолько пропитаны зловонными бензиновыми парами, что способны вызвать одуряющую головную боль, если сидеть слишком близко к вентиляции. А за собой оставляют такой гнусный и вонючий шлейф черного дыма, что Диккенс мог бы сочинить целую страницу страстной обличительной речи.
– Все еще не могу поверить, что ты здесь, – в сотый раз сказала Ким, когда мы заняли столик в баре.
Весь Ист-Виллидж был забит людьми в вязаных шапочках огурцом, которые натягиваются до самых глаз. На всех девушках свитера были в обтяжку, на всех юношах – свободно болтались. Как я пожаловалась ночью Хьюго, все молодые люди предпочитают таскаться в одежде на несколько размеров больше. Уж не для того ли, чтобы никто не принял их за голубых? Старомодная, конечно, теория, но ничего лучше в голову не лезло.
– Здесь слишком ярко, – пожаловалась я.
Изучая список напитков над стойкой бара, я подавила в себе позыв прикрыть глаза рукой. Что-то в этом списке меня насторожило, но я пока не поняла что именно. Сейчас меня больше занимал вопрос, почему это якобы модное заведение наняло тех же дизайнеров, что обычно приглашает к себе «Макдоналдс» – с целью создать максимально неуютную обстановку, чтобы люди проглатывали пищу секунд за двадцать и тут же убегали прочь. Можно было бы сколотить состояние, продавая за дверями таблетки против несварения желудка.
Конечно, я не имею в виду, что бар отделали коричневым пластиком и уставили красными и желтыми стульчиками, на которых даже человек в коме почувствовал бы себя неудобно. Нет, стулья были ярко розовыми, а свет столь ярким, что посетители выглядели так, точно им только что сделали искусственное дыхание.
– Я думала, нью-йоркские бары – мрачные и все как один похожи на пещеры.
– Безалкогольные бары – нет, – непринужденно сказала Ким.
– Безалкогольные бары, – медленно повторила я, не веря своим ушам.
– Ну да! Хочешь разом вернуть все калории? Кстати, здесь все пониженной жирности. Обожаю это место.
В полном отчаянии я уронила голову на стол. Так вот что не так! Теперь ясно, чего не здесь хватает: напитков крепостью выше одного градуса.
– Ким, – прошептала я, не поднимая головы. – Я тебя люблю, ты мне как сестра, но когда я говорю «давай выпьем», я имею в виду алкогольные напитки, понятно? Если я попрошу здесь водку с тоником, они до смерти закидают меня капсулами с поливитаминами, так?
– У тебя потребность выпить? – спросила Ким с глубокой озабоченностью в голосе. Она ласково коснулась моей руки. – У тебя проблема? Не хочешь ее обсудить?
– У меня нет потребности выпить! – сердито сказала я. – Я хочу выпить. Ладно. Останемся здесь, и я съем какого-нибудь полезного для здоровья ила с экстрактом ячменя, но только для того, чтобы доказать тебе: я вполне могу обходиться без выпивки.
– А тебе не станет плохо?
– Нет, белой горячки можешь не опасаться… Значит, ты теперь трезвенница? – запоздало дошло до меня. – И давно с тобой такое?
– Уже около пяти нет. Никогда не чувствовала себя так хорошо. – Ким лучезарно улыбнулась. – Сэм, ты должна попробовать. Хотя бы на время брось пить.
– Я много чего еще не пробовала, – задумчиво сказала я. – Ладно, внесу этот пункт в список неотложных экспериментов, сразу за стаканчиком экстракта пырея и операции без анестезии.
Я вновь подняла взгляд на меню. После того как душа моя примирилась с отсутствием выпивки, пришлось признать, что многие коктейли выглядели вполне заманчиво. Чтобы не тосковать попусту, я не стала заказывать ничего такого, что выиграло бы от добавления водки, и остановилась на «синем яблоке» (черника, яблочный сок, нежирный йогурт и банан). А что, очень даже ничего, хоть и без водки. Ким же, увы, заказала свой дежурный коктейль – пырейно-морковное пойло с пыльцой и женьшенем. Ради нашей старой дружбы я сцепила зубы, чтобы не ляпнуть, на что похожа эта чудесная смесь. Когда же Ким предложила мне попробовать, я отпрянула, нечленораздельно что-то бормоча и остервенело тряся головой – точь-в-точь Квазимодо не в лучший свой день.
Я тосковала по прежней Ким – мое чувство утраты было куда сильнее, чем за все годы, что мы с ней не виделись. Тогда меня грела мысль, что Ким где-то есть; я даже повесила ее картину у себя на кухне. Не желая пораскинуть мозгами, я мечтала, что когда-нибудь мы встретимся, и все будет как прежде; ну разве что мы станем покупать те вещи, которые раньше воровали с прилавков. И, вероятно, закажем не пиво, а поболтаем за водкой с тоником, в туалете взбодримся кокаином в память о прежних временах, а потом отправимся приставать к мальчикам и завалимся в какой-нибудь клуб, где будем делать вид, что танцуем с собственными сумочками, и сводить с ума ди-джея требованиями поставить «Аббу». Такие вот были у меня мечты. Но нынешняя Ким сторонилась даже молока, уж не говоря о таблетках кислоты.
Я смотрела на нее, привыкая к этим выпирающим костям, которые некогда скрывались под пухлыми щечками и детскими округлостями.
– Ким, – внезапно сказала я, – а как ты сумела остаться в Америке? Разве вид на жительство так просто получить?
– Вышла замуж за одного парня, – беспечно ответила она. – Он был голубым и хотел переехать в Англию, так что все получилось отлично. Во всяком случае, для меня. Пару лет мы прожили вместе, но по иронии судьбы он получил заманчивое предложение из Лос-Анжелеса и в конечном счете переехал туда.
– Но поначалу ты поселилась у отца?
– Ненадолго. – Челюсть Ким окаменела. – Эта стерва Барбара ясно дала понять, что не желает иметь меня под боком. А ведь я здесь никого не знала, все было внове. Знаешь, что она мне сказала уже через неделю? С милой такой улыбочкой, будто не ведает, что творит. Знаешь?
Я покачала головой.
– «Ким, дорогая, в моей семье всегда любили старую поговорку», – проговорила Ким, подражая тихому, тонкому голоску Барбары. – «Гости как рыба – через три дня появляется запах».
– Боже.
– Вот именно. Мне семнадцать. Я никого не знаю. Город меня пугает. А она фактически предложила мне убираться из ее дома и самой зарабатывать себе на жизнь. Разумеется, папы рядом в ту минуту не было. Но даже если бы он стоял за спиной, все равно ничего бы не услышал. Пропустил бы слова Барбары мимо ушей. Он и по сей день не замечает, как она ревнует его ко мне. Каждый раз, когда мы с ним встречаемся, она увязывается следом. И в результате мы с ним растворяемся. Эта баба все подчиняет себе, стоит ей где-нибудь появиться. Да и вообще, вместе с ней он какой-то не такой. Ведет себя неестественно. Если бы Барбара могла стереть меня с лица земли, она бы давно уже это сделала.
Я вспомнила ненавидящий взгляд Барбары Билдер и страх Джона, что она застукает его со мной. Если б не утренняя встреча, я бы решила, что у Ким паранойя. В ее излияниях чувствовалась горечь, но слышалось и смирение. Рана еще не затянулась, но с нею свыклись.
– Я более-менее смирилась, – сказала она, словно откликаясь на мои мысли. – Хотя поначалу было очень тяжело. Чувствовала себя брошенной. Ты же знаешь, как близки мы были с отцом. Я считала, что он у меня в долгу за то, что бросил нас с мамой, а он попросту отказался признавать свой долг. Разумеется, сейчас уже все перегорело.
Ким отхлебнула зеленой жижи из стакана. Немного навоза осталось у нее на зубах, но сейчас не самый подходящий момент говорить об этом.
– Именно поэтому я тебе так и не ответила, – сказала она. – Прости.
– Послушай, я что-то не помню, чтобы я тоже пичкала тебе подробностями своей жизни, – сказала я, желая приободрить ее. – Я же себя знаю – открытка-другая и все.
– Зато смешные. Я так радовалась им, но радость быстро улетучивалась. Что я могла написать в ответ? Что я несчастна? Нет, я должна была стать сильной. Иначе пропала бы. Но мне повезло. Я откликнулась на объявление в журнале «Войс», какой-то парень искал жену-англичанку. Смешно, но мы действительно подходили друг другу. Я сразу переехала к нему, и он вроде как опекал меня. Они с дружком взяли меня под свое крыло. Мне чертовски повезло. – Ким улыбнулась. – У каждого своя история о том, как он стал нью-йоркцем, и моя – одна из самых бескровных.
Мимо столика прошли два человека, по пути дружески тронув Ким за плечо. Она в ответ помахала рукой.
– Видела эту девушку? Приехав в Нью-Йорк, она жила в подземке. Там ее и подобрал один человек. Он был много старше, отвел ее к себе домой, поселил в отдельной комнате. Она радовалась как сумасшедшая, у нее даже мыслей никаких на его счет не возникло. Но в первую же ночь она проснулась и увидела, что вокруг светят лампы, а этот тип ее фотографирует. Дальше хуже. На следующее утро она проснулась от щекотки – он протирал ей лицо туалетной водой. Она расплакалась, а тип удивился, чем это она так расстроена, мол, он ведь только хотел очистить ей лицо от жира. Потом она нашла блокнот, в который он записывал все ее достоинства и недостатки, отслеживал каждый ее шаг по квартире. В конце концов, он объявил ей, что в качестве замены его дочери она набрала лишь пять баллов из десяти.
– Господи!
– Она, конечно же, сбежала от него. Перебралась в женский приют, потом моталась по разным местам. И до сих пор мотается.
Ким состроила гримаску. Я постучала по переднему зубу и она, мгновенно сообразив, стерла зеленый навоз.
– Ничего не осталось? Здесь полным-полно чокнутых. Я могу тебе немало историй рассказать…
Она мимолетно улыбнулась, собираясь приступить к еще более странной истории. Но вскользь брошенное замечание о чокнутых напомнило мне о покойной Кейт. Ведь ее тоже задушил какой-то местный безумец. Выдавить ответную улыбку я не сумела.
Ким тут же уловила перемену в моем настроении.
– Сэм… Что такое?
Вряд ли Джон уже позвонил дочери. Пусть Ким и приходится Барбаре падчерицей, но ей ничего не сказали о происшествии в галерее. Меня не покидало странное чувство, будто я метеором проношусь сквозь жизни людей, подобно царапинам, мелькающим на киноэкране. Вдруг закружилась голова – и вовсе не от избытка витаминов в «синем яблоке». Я втянула воздух, пытаясь преодолеть усталость, накопившуюся после физических упражнений, долгого перелета и безумных событий сегодняшнего дня.
– Знаешь, Ким, я должна тебе кое-что сказать.
Я вкратце рассказала о том, что случились. Пока я перечисляла новости, глаза Ким становились все шире и шире. Закончила я свое повествование рассказом о том, как детектив Фрэнк принял граффити на картинах Барбары за оригинальную художественную задумку. Я знала, что эта история позабавит Ким. Она и позабавила, но ненадолго.
– Не верю, – пробормотала она. – Кейт… И задушили? Не верю.
– Ты ее знала?
– Она жила неподалеку, – небрежно сказала Кейт. – Да здесь все всех знают – хотя бы в лицо. Это же Виллидж – деревня то есть. В буквальном смысле. Но с тех пор, как Кейт порвала со своим парнем, я ее больше не видела. Наверное, ей требовалась перемена.
– Ты имеешь в виду Лео?
– Ты и его знаешь? Откуда? – Голос Ким напрягся.
– Слыхала от Лоренса и Сюзанны. Да и от Явы тоже. Ты их знаешь? Они все работают в галерее.
– Ява? Очень красивая, восточного типа?
Я кивнула.
– Встречала. Приметная внешность и запоминающееся имя. – Она вздохнула и посмотрела на часы. – Пора на работу.
– Я даже не знаю, где ты работаешь.
– В баре «Клюшки». Тебе понравится. Хочешь, вместе пойдем?
Я покачала головой, сославшись на усталость. А еще я умирала от голода. Да и с чувствами следовало разобраться – слишком много всего нахлынуло. Нам с Ким предстоит заполнить пробел в десять лет, и эти годы давили на плечи, словно я лежала на дне моря и никак не могла вынырнуть. Судя по всему, Ким испытывала сходные чувства. Должно быть, рассказ про отца и Барбару вскрыл раны, которые, как она думала, благополучно зарубцевались. Мы молча вышли на улицу и обнялись на прощание. Я дала Ким номер своего телефона, и она пообещала позвонить, после чего растворилась в толпе.
Последовала пауза.
– Кто это? – удивилась она.
– Напасть из прошлого. Сядь и дыши глубже. Это я, Сэм. Сэм Джонс.
– Сэм… Сэм?! Боже мой! Сэм, это в самом деле ты? Где ты, черт побери?
– Я в Сохо. В смысле, – добавила я, не уверенная в произношении, – не в лондонском Сохо, а в СОХО! В Нью-Йорке!
– Ты в Сохо, – повторила Ким, не вполне осознав. – Невероятно. Боже мой, как давно это было? Нет, не говори…
– Мы можем встретиться?
– Ну конечно! Хочешь пойти со мной на занятия? Прямо сейчас.
– На занятия?
– Тренажерный зал! – нетерпеливо объяснила Ким, словно это было настолько очевидно, что только глупец мог не понять. – Кардиохруст. Так идешь?
– Кардио.. что? Прямо сейчас?
– Ну да! Я уже выхожу.
– Но у меня с собой ничего нет. Я оставила вещи дома.
– Захвачу для тебя. Мы же раньше всегда менялись одеждой. У тебя какой размер обуви?
– Пятый…
– Английский пятый… Вот задница! Это же тридцать восьмой… Ладно, захвачу пару носков, запихнешь в кроссовки. Вот задница, до сих пор не могу поверить! Ладно, встречаемся в тренажерном центре. Это на углу Шестой и Двенадцатой. На восточной стороне улицы.
Я дернулась от небрежности, с какой Ким назвала адрес.
– Ладно, возьму такси.
– Да это недалеко, – неодобрительно фыркнула она. – Два шага пешком.
– Погоди немного, Ким, я приехала только вчера.
– Вчера! Вот задница! Ладно, мне надо бежать. Встречаемся через полчаса у входа.
И она отключилась. Я повесила трубку и уставилась на таксофон, который с непристойным урчанием исторг из чрева лишние монеты. Волнение перед встречей с подругой детства и родственной душой моих подростковых лет, столь же необузданной, как я сама, временно уступило место страху. Что это еще за «Кардиохруст»? Что таится за этим словом? Звучит вполне зловеще. Но еще больше беспокоила меня та непринужденность, с какой Ким произнесла это жуткое слово. Вообще-то я находилась в довольно неплохой физической форме: Хьюго так безжалостно следил за собственным телом, что регулярно пробуждал во мне муки совести, заставлявшие сжигать жир. И все же я чуяла, что американское выражение «держать форму» таит в себе нечто более суровое, чем его британский аналог.
Я бегло глянула на карту автобусных маршрутов, постаравшись спрятать ее в будке – чтобы прохожие не начали насмехаться над какой-то там туристкой. Ким была права. Угол Шестой и Двенадцатой находился неподалеку. Но все-таки не в двух шагах. И я решила взять такси. Что-то подсказывало: надо поберечь силы.
Я ее не узнала. Вот уж не думала, что не узнаю Ким – мы столько лет провели вместе. Я помнила девчонку-сорванца, высокую, крупную и очень уверенную в себе; помнила тощую девушку, страдавшую от неуверенности – сказалось потрясение от стремительного бегства отца в объятия Барбары Билдер. В последний раз я видела Ким в Хитроу перед посадкой на нью-йоркский самолет – она летела к отцу. Тогда от нее осталась лишь жалкая тень: Ким уже много времени не ела нормально, и джинсы висели на ней мешком, поддерживаемые лишь стареньким ремнем, доставшимся от отца. Свитер на ней тоже был отцовский.
Помню ее как сейчас. Волосы свисают сосульками, кожа посерела от недоедания. Я пыталась ухаживать за Ким, но ей не нужна была моя помощь. Ей нужен был только отец. Но поскольку он все не возвращался, гора отправилась к Магомету. Ким хотела поставить отца перед фактом: вот она я, твоя дочь, приехала к тебе навсегда. Она мечтала поступить в Нью-йоркскую Художественную школу, надеялась, что отец даст ей деньги на учебу, поможет с жильем…
С тех пор, как она села в самолет, прошло больше десяти лет. Получила ли Ким от отца хоть что-нибудь? По телефону голос ее звучал очень уверенно, и все-таки…
Я огляделась. Мимо неслась бесконечная вереница подтянутых и жизнерадостных женщин в коротких свитерках и сидящих на бедрах брюках. Все они исчезали за дверями спортивного зала. И когда одна из этих амазонок, с черными волосами, модно подстриженными под мальчика, с серебряной звездой в пупке, отделилась от процессии и кинулась ко мне, я шарахнулась в сторону, решив, что та попросту обозналась.
– Сэм! – крикнуло видение прямо в ухо и крепко обняло. У меня аж звезды поплыли в глазах – точные копии серебряной, торчавшей у видения вместо пупка. – Это же я! Боже, да ты совсем не изменилась! Я бы тебя где угодно узнала!
Да, сегодня выдался день душевных потрясений. Натали Вуд действительно превратилась в настоящую индейскую скво: я во все глаза рассматривала нью-йоркский вариант штанов из оленьей кожи с бахромой и длинной косы.
– Ким? – неуверенно спросила я. Лондонский выговор едва слышался за американским акцентом. Эта тень лондонского выговора – единственное, что осталось от прежней Ким. – А я тебя бы никогда не узнала. Увы.
Ким вполне разумно приняла мое признание за комплимент.
– Вот задница, я ведь действительно изменилась, – сказала она, проведя меня через двери и процедуру регистрации с ловкостью, совершенно несвойственной прежней Ким. – Я даже рада, что ты меня не узнала.
– Ты выглядишь так… так по нью-йоркски. Подтянутая, явно держишь форму.
Ким просияла.
– Бог свидетель, сколько я приложила для этого усилий. Помнишь, какой жирной я была? – горестно сказала она.
– Ким, ты не была жирной. Никогда.
Она пропустила мои слова мимо ушей. Мы уже были в раздевалке. Ким протянула мне одежду, которую выглядела так, словно ее покупали в фирменном магазине для подростков. Эти тряпки черного цвета были такими маленькими, что не налезли бы даже на двенадцатилетнюю.
– И как прикажешь это надевать? – спросила я, недоверчиво разглядывая укороченный топ. – Что стало с твоими грудями?
Что стало с тобой? – хотелось мне сказать. Действительно, до отъезда отца Ким всегда была несколько полновата. Но сейчас ей недоставало килограммов шесть веса, а живот был плоским… ну, не как блин, это сравнение всегда казалось мне глупым. Блины зачастую вовсе не плоские; в них хватает воздушных пузырьков, которые, в приложении к человеческой коже, можно смело назвать волдырями. Живот Ким был таким же плоским, как кусок оргстекла, с которым мы экспериментировали в художественном колледже. Она выглядела потрясающе, хотя кожа, на мой взгляд, слишком уж обтягивала лицо. Я сознавала, сколько Ким потратила сил, чтобы сбросить вес и удерживать его – хотя сейчас она влезала в сорок четвертый размер, кости у нее по-прежнему были сорок шестого.
Я страдальчески втиснулась в стягивающий бюстгальтер, который заботливая Ким, слава богу, прихватила для меня, а затем и в тренировочный костюм. И вновь вознесла хвалу всевышнему за то, что нахожусь в незнакомом городе. Если бы мои лондонские знакомые застукали меня в этом тесном лифчике, из которого груди выпирают как опара, мне оставалось бы лишь одно – немедленно убить очевидцев этого свинства.
Я обернулась и искоса посмотрела в зеркало, висевшее над плечом. Хорошо хоть велосипедные шорты смотрятся относительно пристойно. Но я все равно испытала очередной шок.
– Боже мой.
– А выглядишь совсем неплохо, – великодушно сказала Ким. – Ты действительно в форме.
– Это одежда в форме, – поправила я. – Она меня и держит. Подожди, когда начнут лопаться швы.
– Не волнуйся, – успокоила меня Ким. – Швы двойные.
– Это радует. – Я подтянула трико, которое подчеркивало интимные места с откровенностью, какую я позволяю лишь наедине с собой.
– Пойдем, – нетерпеливо сказала Ким, подпрыгивая на месте.
– Подожди, приведу губы в порядок…
Но проклятое трико не поддавалось. Я чувствовала себя стриптизершей по вызову. Просто не верится, что на свете есть женщины, которые согласны на операцию ради того, чтобы увеличить кое-что кое-где.
Ким рассмеялась, но с некоторым запозданием по сравнению с прежними временами, да и смеху ее недоставало былой безудержности. С первой минуты мы без раздумий вернулись к прежней сестринской близости – да иначе и быть не могло. И все же это была не та родная и любимая Ким, а клонированная нью-йоркская суперженщина. Я надеялась, что если копнуть, то из глубин ее души можно извлечь остатки прежней любительницы непристойных шуточек и сомнительных развлечений.
Мои недобрые предчувствия по поводу названия спортзала угодили в самую точку. «Кардиохруст» оказался аэробикой повышенной интенсивности. Сначала прыжки и танцульки на страшноватых изогнутых поверхностях, где каждую минуту рискуешь потерять равновесие и что-нибудь себе сломать. Затем полчаса страданий по накачке пресса. Никогда не знала, что люди идут на такие муки добровольно. Просто поверить не могу, что Ким не предупредила меня о таких истязаниях. Когда шестьдесят минут наконец истекли, я повернулась к ней и с облегчением выдохнула:
– Слава богу, кончилось!
И тут раздался крик тренерши:
– Отлично! А теперь переходим к тому, чего вы все давно ждали! Все падают на пол и начинают отжиматься! Напрягаем мышцы до тех пор, пока они не запросят пощады!
Поверьте, именно этим заставляли заниматься прелюбодеев в седьмом круге ада. Вероятно, Данте скрыл от нас правду, чтобы на фоне жестоких описаний не потерялась остальная поэма. Но увы, мы все еще находились на земле – по крайней мере, формально, – и в отличие от меня прочие дамы выглядели преподавателями аэробики на отдыхе, так расслаблено и непринужденно предавались они этой муке смертной. На девяностой минуте я, ни слова не говоря, встала и на нетвердых ногах поковыляла в душ. Минут пять я стояла под тугими струями воды, прежде чем вспомнила свое имя и чем зарабатываю на жизнь.
– Здорово, да? – воскликнула Ким, вставая под душ напротив. – Ты в хорошей форме.
В ее голосе сквозило одобрение, словно она расхваливала мои работы. Похоже, хорошая физическая форма и успехи в искусстве – вполне сравнимые достижения.
– Я сама раньше учила людей качать мышцы, – сказала я, намыливаясь, – хотя уже два года этим не занимаюсь.
– Тогда ясно, – проницательно заметила Ким, – почему у тебя так развиты руки. А почему бросила?
– Скульптуры начали продаваться. Помаленьку, конечно. Я бы, наверное, продолжала преподавать, но в гимнастическом центре убили человека, все стали подозревать друг друга, обстановка накалилась, так что я предпочла уйти оттуда.
– Боже. А убийцу поймали?
– Я его и поймала. Отчасти именно поэтому и пришлось бросить эту работу.
– Ух ты!
Теперь Ким смотрела на меня во все глаза. Я неохотно вышла из-под душа и начала вытираться.
– Наверное, тебе пришлось нелегко, – с уважением сказала она.
Странно, но потрясенной Ким не выглядела. Для любого нью-йоркца, даже для приемыша, высшая доблесть – ничему не удивляться. Толстокожесть – вот их девиз.
Я пожала плечами.
– Да нет. Того, кто это сделал… – Я отстраненно отметила, что даже сейчас не могу произнести имя. – …оправдали, и он вернулся работать на прежнее место. Некоторые ушли, а другие сделали вид, что ничего не случилось.
– Несознанка, – прокомментировала Ким. – Хорошо знаю, что это такое.
– Послушай, у тебя сейчас есть дела?
– До десяти нет. В десять начинается моя смена.
– Тогда давай выпьем, поедим чего-нибудь и обо всем друг другу расскажем, идет?
– Конечно. Знаешь, пошли в тот район, где я работаю. Тебе там понравится.
Когда мы вышли из тренажерного зала, на авеню Америкспустился вечер. Название улицы мне понравилось, хотя Ким строго-настрого предупредила меня не произносить его вслух. Местные всегда говорят Шестая авеню. Я быстро оглянулась на залитые светом огромные окна гимнастического зала. Помимо теплого золотистого цвета в открывшейся картине не было ничего приятного. К занятиям готовилась очередная группа восторженных любительниц сжигать жир. Теперь это так не называется, но именно затем они сюда приходят, и все это знают.
– Ты часто здесь бываешь? – спросила я.
– Раза четыре в неделю. Надо бы чаще, а то я стала набирать вес.
– В каком месте? – недоверчиво спросила я. – На бровях, что ли? Ким, от тебя же одна тень осталась.
– Совершенству нет предела, – серьезно ответила она. – Ладно, пошли отсюда. Можно сесть на восьмерку. Устрою тебе экскурсию по Ист-Виллидж.
– Ты ведь там живешь?
– Ага. Местечко как раз для тебя. – Она улыбнулась. Я увидела проблеск прежней Ким. – Ты ведь любишь, когда можно оттянуться.
– Грязь и наркота? – предположила я.
– Точно. Куча типов с зелеными волосами и сережками где только можно. Будешь как дома.
– Слушай, я помню, как ты выкрасилась в ярко-красный цвет. В сравнение с этим мои зеленые волосы выглядели не так ужасно.
– Как же я тебе завидовала. Тебе скандалов и выволочек никто не устраивал. А моя мама ужас как рассердилась тогда, помнишь?
– В основном потому, что мы испачкали раковину. Ее потом так и не отмыли, – заметила я. – Кстати, новый цвет твоих волос она вполне оценила.
– Мама всегда была зациклена на том, что у нас муниципальная квартира, – сказала Ким. – Никак не могла с этим смириться. Именно поэтому ей во всем хотелось совершенства.
– Твой дом был очень уютным, – сказала я.
– Но он «принадлежал местным властям», – сказала Ким, так точно воспроизведя материнский голос, что я рассмеялась. – Мама всегда была такой – дескать, я выросла в муниципальном районе и теперь вернулась к тому, с чего начинала. Именно поэтому замужество так много для нее значило. Папа ведь и в университете учился, и вообще. К тому же он был учителем. Она считала это большим преимуществом. Боже, как смешно теперь все это выглядит. Знаешь, с кем она сейчас? С таксистом. И счастлива.
– Приятно слышать. Твоя мама всегда хорошо ко мне относилась.
– После ухода отца она сломалась. – Голос Ким посуровел.
Подошел автобус. Мне нравятся нью-йоркские автобусы; своим плавным ходом и приятным шелестом открывающихся дверей напоминают лайнеры. Лондонские автобусы настолько пропитаны зловонными бензиновыми парами, что способны вызвать одуряющую головную боль, если сидеть слишком близко к вентиляции. А за собой оставляют такой гнусный и вонючий шлейф черного дыма, что Диккенс мог бы сочинить целую страницу страстной обличительной речи.
– Все еще не могу поверить, что ты здесь, – в сотый раз сказала Ким, когда мы заняли столик в баре.
Весь Ист-Виллидж был забит людьми в вязаных шапочках огурцом, которые натягиваются до самых глаз. На всех девушках свитера были в обтяжку, на всех юношах – свободно болтались. Как я пожаловалась ночью Хьюго, все молодые люди предпочитают таскаться в одежде на несколько размеров больше. Уж не для того ли, чтобы никто не принял их за голубых? Старомодная, конечно, теория, но ничего лучше в голову не лезло.
– Здесь слишком ярко, – пожаловалась я.
Изучая список напитков над стойкой бара, я подавила в себе позыв прикрыть глаза рукой. Что-то в этом списке меня насторожило, но я пока не поняла что именно. Сейчас меня больше занимал вопрос, почему это якобы модное заведение наняло тех же дизайнеров, что обычно приглашает к себе «Макдоналдс» – с целью создать максимально неуютную обстановку, чтобы люди проглатывали пищу секунд за двадцать и тут же убегали прочь. Можно было бы сколотить состояние, продавая за дверями таблетки против несварения желудка.
Конечно, я не имею в виду, что бар отделали коричневым пластиком и уставили красными и желтыми стульчиками, на которых даже человек в коме почувствовал бы себя неудобно. Нет, стулья были ярко розовыми, а свет столь ярким, что посетители выглядели так, точно им только что сделали искусственное дыхание.
– Я думала, нью-йоркские бары – мрачные и все как один похожи на пещеры.
– Безалкогольные бары – нет, – непринужденно сказала Ким.
– Безалкогольные бары, – медленно повторила я, не веря своим ушам.
– Ну да! Хочешь разом вернуть все калории? Кстати, здесь все пониженной жирности. Обожаю это место.
В полном отчаянии я уронила голову на стол. Так вот что не так! Теперь ясно, чего не здесь хватает: напитков крепостью выше одного градуса.
– Ким, – прошептала я, не поднимая головы. – Я тебя люблю, ты мне как сестра, но когда я говорю «давай выпьем», я имею в виду алкогольные напитки, понятно? Если я попрошу здесь водку с тоником, они до смерти закидают меня капсулами с поливитаминами, так?
– У тебя потребность выпить? – спросила Ким с глубокой озабоченностью в голосе. Она ласково коснулась моей руки. – У тебя проблема? Не хочешь ее обсудить?
– У меня нет потребности выпить! – сердито сказала я. – Я хочу выпить. Ладно. Останемся здесь, и я съем какого-нибудь полезного для здоровья ила с экстрактом ячменя, но только для того, чтобы доказать тебе: я вполне могу обходиться без выпивки.
– А тебе не станет плохо?
– Нет, белой горячки можешь не опасаться… Значит, ты теперь трезвенница? – запоздало дошло до меня. – И давно с тобой такое?
– Уже около пяти нет. Никогда не чувствовала себя так хорошо. – Ким лучезарно улыбнулась. – Сэм, ты должна попробовать. Хотя бы на время брось пить.
– Я много чего еще не пробовала, – задумчиво сказала я. – Ладно, внесу этот пункт в список неотложных экспериментов, сразу за стаканчиком экстракта пырея и операции без анестезии.
Я вновь подняла взгляд на меню. После того как душа моя примирилась с отсутствием выпивки, пришлось признать, что многие коктейли выглядели вполне заманчиво. Чтобы не тосковать попусту, я не стала заказывать ничего такого, что выиграло бы от добавления водки, и остановилась на «синем яблоке» (черника, яблочный сок, нежирный йогурт и банан). А что, очень даже ничего, хоть и без водки. Ким же, увы, заказала свой дежурный коктейль – пырейно-морковное пойло с пыльцой и женьшенем. Ради нашей старой дружбы я сцепила зубы, чтобы не ляпнуть, на что похожа эта чудесная смесь. Когда же Ким предложила мне попробовать, я отпрянула, нечленораздельно что-то бормоча и остервенело тряся головой – точь-в-точь Квазимодо не в лучший свой день.
Я тосковала по прежней Ким – мое чувство утраты было куда сильнее, чем за все годы, что мы с ней не виделись. Тогда меня грела мысль, что Ким где-то есть; я даже повесила ее картину у себя на кухне. Не желая пораскинуть мозгами, я мечтала, что когда-нибудь мы встретимся, и все будет как прежде; ну разве что мы станем покупать те вещи, которые раньше воровали с прилавков. И, вероятно, закажем не пиво, а поболтаем за водкой с тоником, в туалете взбодримся кокаином в память о прежних временах, а потом отправимся приставать к мальчикам и завалимся в какой-нибудь клуб, где будем делать вид, что танцуем с собственными сумочками, и сводить с ума ди-джея требованиями поставить «Аббу». Такие вот были у меня мечты. Но нынешняя Ким сторонилась даже молока, уж не говоря о таблетках кислоты.
Я смотрела на нее, привыкая к этим выпирающим костям, которые некогда скрывались под пухлыми щечками и детскими округлостями.
– Ким, – внезапно сказала я, – а как ты сумела остаться в Америке? Разве вид на жительство так просто получить?
– Вышла замуж за одного парня, – беспечно ответила она. – Он был голубым и хотел переехать в Англию, так что все получилось отлично. Во всяком случае, для меня. Пару лет мы прожили вместе, но по иронии судьбы он получил заманчивое предложение из Лос-Анжелеса и в конечном счете переехал туда.
– Но поначалу ты поселилась у отца?
– Ненадолго. – Челюсть Ким окаменела. – Эта стерва Барбара ясно дала понять, что не желает иметь меня под боком. А ведь я здесь никого не знала, все было внове. Знаешь, что она мне сказала уже через неделю? С милой такой улыбочкой, будто не ведает, что творит. Знаешь?
Я покачала головой.
– «Ким, дорогая, в моей семье всегда любили старую поговорку», – проговорила Ким, подражая тихому, тонкому голоску Барбары. – «Гости как рыба – через три дня появляется запах».
– Боже.
– Вот именно. Мне семнадцать. Я никого не знаю. Город меня пугает. А она фактически предложила мне убираться из ее дома и самой зарабатывать себе на жизнь. Разумеется, папы рядом в ту минуту не было. Но даже если бы он стоял за спиной, все равно ничего бы не услышал. Пропустил бы слова Барбары мимо ушей. Он и по сей день не замечает, как она ревнует его ко мне. Каждый раз, когда мы с ним встречаемся, она увязывается следом. И в результате мы с ним растворяемся. Эта баба все подчиняет себе, стоит ей где-нибудь появиться. Да и вообще, вместе с ней он какой-то не такой. Ведет себя неестественно. Если бы Барбара могла стереть меня с лица земли, она бы давно уже это сделала.
Я вспомнила ненавидящий взгляд Барбары Билдер и страх Джона, что она застукает его со мной. Если б не утренняя встреча, я бы решила, что у Ким паранойя. В ее излияниях чувствовалась горечь, но слышалось и смирение. Рана еще не затянулась, но с нею свыклись.
– Я более-менее смирилась, – сказала она, словно откликаясь на мои мысли. – Хотя поначалу было очень тяжело. Чувствовала себя брошенной. Ты же знаешь, как близки мы были с отцом. Я считала, что он у меня в долгу за то, что бросил нас с мамой, а он попросту отказался признавать свой долг. Разумеется, сейчас уже все перегорело.
Ким отхлебнула зеленой жижи из стакана. Немного навоза осталось у нее на зубах, но сейчас не самый подходящий момент говорить об этом.
– Именно поэтому я тебе так и не ответила, – сказала она. – Прости.
– Послушай, я что-то не помню, чтобы я тоже пичкала тебе подробностями своей жизни, – сказала я, желая приободрить ее. – Я же себя знаю – открытка-другая и все.
– Зато смешные. Я так радовалась им, но радость быстро улетучивалась. Что я могла написать в ответ? Что я несчастна? Нет, я должна была стать сильной. Иначе пропала бы. Но мне повезло. Я откликнулась на объявление в журнале «Войс», какой-то парень искал жену-англичанку. Смешно, но мы действительно подходили друг другу. Я сразу переехала к нему, и он вроде как опекал меня. Они с дружком взяли меня под свое крыло. Мне чертовски повезло. – Ким улыбнулась. – У каждого своя история о том, как он стал нью-йоркцем, и моя – одна из самых бескровных.
Мимо столика прошли два человека, по пути дружески тронув Ким за плечо. Она в ответ помахала рукой.
– Видела эту девушку? Приехав в Нью-Йорк, она жила в подземке. Там ее и подобрал один человек. Он был много старше, отвел ее к себе домой, поселил в отдельной комнате. Она радовалась как сумасшедшая, у нее даже мыслей никаких на его счет не возникло. Но в первую же ночь она проснулась и увидела, что вокруг светят лампы, а этот тип ее фотографирует. Дальше хуже. На следующее утро она проснулась от щекотки – он протирал ей лицо туалетной водой. Она расплакалась, а тип удивился, чем это она так расстроена, мол, он ведь только хотел очистить ей лицо от жира. Потом она нашла блокнот, в который он записывал все ее достоинства и недостатки, отслеживал каждый ее шаг по квартире. В конце концов, он объявил ей, что в качестве замены его дочери она набрала лишь пять баллов из десяти.
– Господи!
– Она, конечно же, сбежала от него. Перебралась в женский приют, потом моталась по разным местам. И до сих пор мотается.
Ким состроила гримаску. Я постучала по переднему зубу и она, мгновенно сообразив, стерла зеленый навоз.
– Ничего не осталось? Здесь полным-полно чокнутых. Я могу тебе немало историй рассказать…
Она мимолетно улыбнулась, собираясь приступить к еще более странной истории. Но вскользь брошенное замечание о чокнутых напомнило мне о покойной Кейт. Ведь ее тоже задушил какой-то местный безумец. Выдавить ответную улыбку я не сумела.
Ким тут же уловила перемену в моем настроении.
– Сэм… Что такое?
Вряд ли Джон уже позвонил дочери. Пусть Ким и приходится Барбаре падчерицей, но ей ничего не сказали о происшествии в галерее. Меня не покидало странное чувство, будто я метеором проношусь сквозь жизни людей, подобно царапинам, мелькающим на киноэкране. Вдруг закружилась голова – и вовсе не от избытка витаминов в «синем яблоке». Я втянула воздух, пытаясь преодолеть усталость, накопившуюся после физических упражнений, долгого перелета и безумных событий сегодняшнего дня.
– Знаешь, Ким, я должна тебе кое-что сказать.
Я вкратце рассказала о том, что случились. Пока я перечисляла новости, глаза Ким становились все шире и шире. Закончила я свое повествование рассказом о том, как детектив Фрэнк принял граффити на картинах Барбары за оригинальную художественную задумку. Я знала, что эта история позабавит Ким. Она и позабавила, но ненадолго.
– Не верю, – пробормотала она. – Кейт… И задушили? Не верю.
– Ты ее знала?
– Она жила неподалеку, – небрежно сказала Кейт. – Да здесь все всех знают – хотя бы в лицо. Это же Виллидж – деревня то есть. В буквальном смысле. Но с тех пор, как Кейт порвала со своим парнем, я ее больше не видела. Наверное, ей требовалась перемена.
– Ты имеешь в виду Лео?
– Ты и его знаешь? Откуда? – Голос Ким напрягся.
– Слыхала от Лоренса и Сюзанны. Да и от Явы тоже. Ты их знаешь? Они все работают в галерее.
– Ява? Очень красивая, восточного типа?
Я кивнула.
– Встречала. Приметная внешность и запоминающееся имя. – Она вздохнула и посмотрела на часы. – Пора на работу.
– Я даже не знаю, где ты работаешь.
– В баре «Клюшки». Тебе понравится. Хочешь, вместе пойдем?
Я покачала головой, сославшись на усталость. А еще я умирала от голода. Да и с чувствами следовало разобраться – слишком много всего нахлынуло. Нам с Ким предстоит заполнить пробел в десять лет, и эти годы давили на плечи, словно я лежала на дне моря и никак не могла вынырнуть. Судя по всему, Ким испытывала сходные чувства. Должно быть, рассказ про отца и Барбару вскрыл раны, которые, как она думала, благополучно зарубцевались. Мы молча вышли на улицу и обнялись на прощание. Я дала Ким номер своего телефона, и она пообещала позвонить, после чего растворилась в толпе.