Хэррод-Иглз Синтия. Чернильный орешек

   У того так и отвисла челюсть.
   – Но, сэр…
   – Подними решетку, черт тебя подери, или прикажешь мне самому это делать? Поднимай, я тебе говорю!
   Эдмунду никогда за всю свою жизнь не доводилось повторять ни одного указания, но только его неудержимый гнев в конце концов заставил Клемента отправиться выполнять распоряжение хозяина. Мэри-Эстер, окаменевшая от неверия и ужаса, подождала, пока уйдет управляющий, а потом спросила мужа:
   – Эдмунд… разве ты не намерен сопротивляться? Он повернулся к ней так быстро и яростно, что она даже невольно вздрогнула.
   – Против пушек? – процедил он. Она все еще не понимала его.
   – Мы же не знаем, есть ли у них пушки. Клемент говорит, что там тридцать или сорок…
   – Если у них даже нет ни одной пушки на этот раз, то они будут у них в следующий.
   – Но вот просто так сдаться…
   – Замолчи, женщина! – закричал он, окончательно выведенный из себя. – Ты осмеливаешься оспаривать мои решения в моем же собственном доме?!
   Но Мэри-Эстер не желала молчать.
   – Да! Осмеливаюсь, – ведь это и мой дом тоже! И я, по-твоему, должна стоять и безучастно наблюдать, как ты отдаешь кому-то мой дом, даже не пошевелив пальцем, чтобы спасти его?
   В ее душе уже трепетало слово «трус», так и просясь на язык. И, словно услышав это, Эдмунд посмотрел на нее сверху вниз с выражением отчаянной муки на лице.
   Грубым от страсти голосом он произнес.
   – Ты забыла о том, в какое положение мы попали. Ты забыла о присутствии в этом доме моего сына. Следует помнить, что я был вынужден помогать Ньюкаслу, как теперь вынужден помогать Ферфаксу. Меня совершенно не волнует их проклятое дело, ни с какой стороны… ну неужели ты даже сейчас не понимаешь этого? Меня вообще ничто не волнует, ничто, кроме Морлэнда. И ты еще осмеливаешься называть его своим, осмеливаешься предполагать, что я не люблю этот дом так же сильно; как и ты? Ты же не можешь знать и десятой доли того, что я испытываю! Морлэнд – мой, и я должен сохранить его, кто бы ни выиграл эту дьявольскую войну! Я сберегаю то, что принадлежит мне и тебе, тебе, которая готова уничтожить его огнем пушек во имя какого-то призрачного дела… Вам, мадам, лучше помолчать, иначе можете отправляться обратно в таверну, из которой вы родом! Вот ее и удерживайте от натиска трех армий!
   Горя от стыда и гнева, Мэри-Эстер внимательно наблюдала, как он бредет в сторону навесной башни. А потом, боясь, что может упасть – настолько тряслись ее ноги, – она повернулась и пошла обратно к дому. Она ждала в зале возвращения своего супруга, но увидев его в компании сэра Томаса Ферфакса – его называли Черным Томом из-за того, что он был таким мрачным и угрюмым, – Мэри-Эстер так испугалась собственного гнева, что поспешила удалиться, прежде чем следом за вошедшими в дом хлынули солдаты.
   Ферфакс был вежлив с Эдмундом, хотя и проявлял легкое любопытство.
   – Ваш дом весьма удобно расположен здесь для устройства в нем нашей штаб-квартиры, и я должен попросить вас позволить использовать его для этой цели, а не сопротивляться нам силой оружия. – Эдмунд холодно кивнул, и Ферфакс добавил: – У вас нет никаких возражений?
   – Мои возражения, – спокойно ответил Эдмунд, – не имеют отношения к делу. У вас есть средства вынудить меня к сотрудничеству, а я предпочел бы, чтобы меня не вынуждали.
   – И все же, – настаивал Ферфакс, – вы, как мне известно, оказывали существенную помощь лорду Ньюкаслу, а несколько ваших сыновей служат в армии короля.
   – Двое сыновей, сэр, и мой кузен. Я не давал им своего согласия. Что касается лорда Ньюкасла, то у него, в точности, как и у вас, были средства заставить меня помогать ему.
   – Следовательно, вы не поддерживаете дело короля? – спросил Ферфакс, продолжая проявлять любопытство.
   – Я не испытываю ни малейшего желания помогать ни одной из сторон. Я не хочу никому навязывать свою волю… я" просто хотел бы, чтобы меня оставили в покое и дали возможность заниматься моим законным делом… да и прочим тоже предоставили бы такое же право.
   По длинному и смуглому лицу Ферфакса пробежала легкая тень неприязни.
   – Однако, сэр, если бы все разделяли вашу точку зрения, то не было бы никакого продвижения вперед, – изрек он.
   – Если бы все думали, как я, то никакой войны вообще бы не было, – спокойно ответил Эдмунд.
   Возможно, словесный поединок продолжался бы и дальше, но как раз в этот самый момент откуда-то из дома донесся звук суматохи и чей-то пронзительный крик. Эдмунд и Ферфакс разом вскочили и побежали в сторону коридора, который вел к часовне. Им пришлось протолкаться сквозь группу солдат, прежде чем они увидели Лию, прижавшуюся к запертой двери часовни, и стоявшую перед ней Мэри-Эстер. Зубы ее были оскалены в ярости, а руки широко раскинуты: она защищала ими свою служанку.
   – Что здесь происходит? – резко спросил Ферфакс.
   – Это часовня, сэр, папистская часовня: там алтарь и все прочее! – в сильном возбуждении выкрикнул один из солдат.
   Другой тут же подхватил;
   – Мы вот пытаемся выполнить свой долг, сэр, и сбросить алтарь и эти перила, а эти вот женщины, сэр, встали у нас на пути.
   Глаза Мэри-Эстер так ярко сверкали, что она была похожа на обезумевшее дикое животное. Лия у нее за спиной потихоньку всхлипывала от страха, но не оставляла своего поста у дверей.
   – Если кто-то из вас и войдет в эту часовню, – прошипела Мэри-Эстер, – то только через мой труп.
   Из толпы донесся крик какого-то солдата:
   – Да прибейте вы эту папистскую шлюху!
   – Молчать! – прогремел Ферфакс. С лицом, почерневшим от ярости, он повернулся к солдатам. – Сержант, кто это сказал? Выведите этого человека на двор: я с ним разберусь позже, – он снова повернулся к Мэри-Эстер, и выражение его лица смягчилось. Ферфакс был способен понять отвагу такого вот рода. Учтиво поклонившись Мэри-Эстер, он сказал: – Мадам, заверяю вас своим честным словом: вы можете совершенно не опасаться ни за вашу часовню, ни за вашу жизнь. Бэртон, подойди сюда. – Вперед выступил флегматичного вида солдат средних лет и молча посмотрел на своего генерала. – Пока мои солдаты находятся в этом доме, мадам, – продолжал Ферфакс, – у этой вот двери будет стоять охрана, так что можете не опасаться. Бэртону я полностью доверяю. Бэртон, оставайся здесь на посту и не позволяй входить никому, кроме членов этой семьи. Попозже я договорюсь, чтобы тебя сменили.
   Солдат шагнул вперед и весьма осторожно отодвинул Лию с дороги, «приняв» у нее пост перед дверью. Копье свое он взял «на караул», лицо же его по-прежнему оставалось невозмутимым. Мэри-Эстер перевела взгляд с него на Ферфакса и снова на солдата, а потом легонько вздохнула, и ее плечи расслабились. Ферфакс с Эдмундом удалились, Мэри-Эстер, обняв трясущуюся Лию, последовала за ними. В холле к ней подбежала Гетта с побелевшим от страха лицом и нырнула под ее свободную руку. Анна, Ральф и Эдуард сгрудились за ее спиной, словно цыплята вокруг наседки. Эдмунд и Ферфакс прошли в столовую, а за ними, как завороженные, и все остальные.
   – Мы должны разместить здесь наших офицеров, – сказал Ферфакс, – так что, возможно, вам стоит обдумать, какие комнаты вы выделите нам. Полагаю, было бы лучше всего, если бы ваша семья размещалась обособленно от моих людей. И еще нам понадобятся соответствующие условия для приготовления еды… ну и конюшни для наших лошадей. Мы доставим провизию, какую сможем добыть, а вот с остальным придется побеспокоить вас.
   – Вам нет нужды спрашивать, – с горечью проговорила Мэри-Эстер, прежде чем успел высказаться Эдмунд. – Вы ведь можете взять все, что вам нужно, без нашего на то согласия.
   Ферфакс поднял бровь.
   – Будь я шотландским командиром, я бы так и поступил. Вы должны быть благодарны, мадам, что ваш дом находится на подвластной мне территории. Ваша часовня не была бы сейчас под охраной, если бы сюда явилась шотландская армия.
   – И я, вы хотите сказать, должна испытывать благодарность за то, что моя часовня не осквернена? – спросила Мэри-Эстер.
   Ферфакс не ответил, сочтя это более благоразумным. Вместо этого, оглядевшись кругом, он сказал:
   – Вот эта комната подходящего размера, и здесь мы могли бы разместить своих раненых. Если вам потребуется убрать отсюда мебель, то мы положим их прямо на пол. Ни в чем ином из-за них мы вас не побеспокоим.
   Мэри-Эстер твердо встретила его взгляд.
   – Раненые люди не могут лежать на полу. Мы найдем для них хотя бы матрасы. Я вместе со своими дочерьми и служанками буду ухаживать за ними.
   Ферфакс был явно удивлен.
   – Мадам, вам совсем не обязательно…
   – Раненый человек – это христианин, нуждающийся в моей помощи, – ответила Мэри-Эстер, – а любой христианин – брат мне… даже если он называет меня папистской шлюхой.
   Ферфакс поклонился и уже открыл было рот, чтобы заговорить, но тут вошли Ричард и Кэтрин, и Ричард поспешил к Ферфаксу с приветственной улыбкой на лице.
   – Сэр Томас, как мы рады видеть вас, – пылко начал он. – Моя жена и я – приверженцы истинной веры, сэр, и мы с вами единомышленники. Моя жена из Норвича, сэр, дочь Джеффри Брауна, торговца одеждой, о котором вы, быть может, слышали Ах, как же мы дожидались этого момента сэр, уж поверьте нам.
   Ферфакс в изумлении посмотрел на Ричарда, а потом – на Эдмунда, словно внезапно на него нашло озарение.
   Один из раненых, доставленных в Морлэнд, оказался совсем молодым юношей из армии «Восточной ассоциации». Он был подстрелен в ногу из мушкета у стен Йорка, когда доставлял депешу одному из офицеров Ферфакса. Шефство над ним взяла Гетта, поначалу решившая, что он вряд ли старше ее, поскольку у него было совсем юное гладкое лицо, покрытое загаром, и очень нежные, шелковистые локоны, а усы только едва-едва пробивались. В течение нескольких первых дней молодой человек метался в лихорадке и, протирая его раскрасневшееся лицо, Гетта думала: как же это печально, что такой вот мальчик мог сражаться за неправое дело, да еще при этом получил рану. Рот у юноши был нежным и слегка изогнутым, а когда он открыл глаза, впрочем, похоже, не замечая ее, Гетта увидела, что они были на редкость большими, разгоряченными и карими, окаймленными очень длинными ресницами. И вообще он выглядел слишком нежным для заправского вояки.
   На четвертый день лихорадка отступила, и юноша проснулся как раз в тот момент, когда она мыла его лицо. Он поднял руку, коснувшись ее руки, озадаченно посмотрел на Гетту.
   – Все в порядке, – ласково произнесла она. – Вы в полной безопасности. Вас ранили, у вас была лихорадка, но скоро вы поправитесь.
   – Где я? И кто вы?
   Голос его был хриплым, и Гетта предложила раненому воды, подсунув руку ему под голову, чтобы поддержать ее, пока он сделает глоток, и только после этого ответила:
   – Вы находитесь в Морлэнде, это неподалеку от Йорка. Это мой дом. Меня зовут Генриетта Морлэнд.
   – Генриетта… Такое же имя, как у королевы, – проговорил он.
   – А как вас зовут? – спросила Гетта.
   – Карл Хобарт, – представился он, а потом слабо улыбнулся. – То же имя, что у короля.
   Гетта нахмурилась.
   – Как же вы можете сражаться против короля? – спросила она. – Разве вы не знаете, как это плохо?
   – А я и не сражаюсь против короля. Я его даже никогда не видел. Мой отец – член парламента от нашего города, вот за него я и сражаюсь и за свободу парламента, – юноша посмотрел на нее невинными карими глазами. – А вы, значит, роялистка?
   – Ну конечно, – ответила Гетта столь же простодушно. – Ведь король – наш монарх и повелитель, помазанник Божий. И долг каждого из нас – повиноваться и служить ему.
   Карл попытался сделать высокомерный вид.
   – Вы еще просто ребенок и ничего не можете смыслить в этом деле.
   – Спорим, что я не моложе вас? Сколько, по-вашему, мне лет?
   – Ну… тринадцать… или четырнадцать, – осторожно предположил Карл.
   – Мне пятнадцать, – промолвила она со спокойным достоинством.
   – Ну, а Мне семнадцать, так что я знаю об этом мире куда больше, чем вы. Вот, например… – он начал было приподниматься в пылу горячности, но тут же упал на подушку, морщась от боли.
   – Тихо, а не то лихорадка снова вернется. Все хорошо, у нас еще будет вдоволь времени для разговоров.
   – Да-да, конечно, – согласился Карл, которому, похоже, понравилась эта мысль.
   Гетта улыбнулась ему. Ей было интересно, почему это у нее стало так радостно на душе.
   Когда королевское войско только оказалось запертым в Йорке, Анна с горечью жаловалась каждому, кто готов был ее выслушать, что теперь-де они никогда уж больше не увидят никого из друзей Фрэнсиса… да и самого Фрэнсиса, добавляла она, как бы с некоторым опозданием вспомнив и о нем. На самом деле она не ожидала, что осада помешает Рейнольду Саймондсу заехать навестить ее. Анна настолько была уверена в его бесстрашии, что даже не сомневалась – уж он-то найдет какой-нибудь способ выскользнуть из осажденного города и прискакать к ней, быть может, глубокой ночью. Поэтому она жила, ожидая со дня на день какой-либо весточки. В помещении для больных она старалась трудиться как можно меньше, да и это немногое делала с неохотой, демонстративно давая всем понять, что, с ее точки зрения, негоже роялистам оказывать помощь мятежникам, пусть даже и раненым. Тот факт, что ее сестра и мать возились с ними долго и терпеливо, не производил на Анну абсолютно никакого впечатления, и она не прекращала высказывать бестактные замечания, пока Лия не пригрозила отшлепать ее.
   Но когда осада затянулась на несколько недель, а от ее возлюбленного не прилетело ни словечка, Анна попритихла. А потом, когда прошло еще немало времени, она стала бледнеть, ее то и дело тошнило. Лия обратила внимание на ее состояние, но была слишком занята и расстроена и приписала это мрачному настроению девушки. Заметила и Гетта, но она всегда остерегалась острого язычка Анны и потому предпочла подождать, пока та сама не доверится, чем лезть с расспросами.
   Впрочем, когда на смену апрелю пришел ласковый сверкающий май, у Гетты появилось вдоволь прочих вещей, занимавших ее мысли. Помимо работы с ранеными – а к ним постоянно привозили то одного, то сразу двоих – она была поглощена своей крепнувшей дружбой с Карлом Хобартом. Пока он лежал в постели, она проводила все свое свободное время, сидя подле него и разговором облегчая боль и утомительность его положения. А едва он стал подниматься, Гетта помогала ему ходить. К этому времени они уже хорошо узнали друг друга, и Гетту просто изумляло, что, принадлежа к противоборствующим сторонам, они могут иметь так много общего. Во время одной из его первых попыток, прихрамывая, пройтись, она подставила ему свое плечо и провела из столовой в гостиную, чтобы показать Карлу доблестный герб Морлэндов над камином.
   – Наш девиз, как видите, «Верность», – сказала она, пока Карл, облокотившись о каминную доску, с восхищением разглядывал старинную живопись. – Позор любому из Морлэндов, кто не будет хранить верность и преданность.
   Карл кивнул.
   – Да, я тоже считаю, что человек должен быть верен… вот только чему верен?
   – Как чему… своему повелителю.
   – А чему еще? Господу?
   – Конечно.
   – Ага… значит, человек должен следовать истинной вере и сторониться лжепророков. Человек должен искать истину и твердо держаться ее.
   Гетта была озадачена.
   – Но я так и поступаю.
   Она не стала добавлять: «Это вот вас и сбили с пути истинного лжепророки». Для подобного замечания Гетта была слишком вежливой девушкой.
   – Нет-нет, – страстно сказал Карл, – вы исповедуете старую религию, которая затуманена и запутана ритуалами, а они незаметно, шаг за шагом, далеко отошли от подлинной истины. Единственная истина – это та, что записана в Библии, где слова самого Господа нашего и пророков, говорящих от его имени. Вот там-то мы и должны искать истину.
   – Но как же мы поймем ее? – спросила Гетта.
   – Ну… нам помогут священники. Это уж их задача.
   – То же самое делают и наши святые отцы. Тут нет никакой разницы.
   И они посмотрели друг на друга в искреннем замешательстве и молча решили переменить тему разговора, ибо каждому из них очень уж не хотелось ссориться и позволять разногласиям разводить их в разные стороны.
   Как-то раз Гетта помогала ему выбраться во внутренний сад, чтобы вволю насладиться хорошей погодой.
   – Повезло мне, что меня в ногу ранили, – произнес он вдруг. – Будь это рука, меня бы давно отослали назад, но им приходится держать меня здесь, пока я не смогу нормально ходить.
   – А вы не хотите возвращаться в армию? – спросила Гетта, заранее зная его ответ.
   Карл ухмыльнулся.
   – Я бы предпочел остаться здесь. Не присесть ли нам вон там, в той беседке? Никто нас не увидит, – они сели, и Карл поудобнее вытянул ноги, а потом посмотрел на Гетту и улыбнулся так, что у нее запылали щеки. – Как хорошо быть тут вдвоем с вами, Генриетта. Вы не возражаете, что я называю вас Генриеттой, нет?
   – Конечно, нет, – ответила девушка, в смущении потупив взор, а потом сказала, чтобы сменить тему разговора: – Расскажите мне о своем доме.
   – Он у нас не такой большой, как этот, – начал Карл, – но мне он нравится. Там, где я живу, местность выглядит куда более тесной: улочки там узкие, деревьев очень много… Ваш Йоркшир после Кента кажется очень уж открытым и пустынным. А Кент такой очаровательный, особенно в мае. В нашем имении фруктовые сады тянутся на целые мили, а в мае все это – одна огромная цветущая пелена, вроде снега, где-то белая, а где-то розовая. Ох, вы такого и представить не можете!
   Гетта теперь не сводила глаз с его лица, ее губы слегка приоткрылись, как будто она пыталась понять, что же он там видел своим мысленным взором.
   – Я знаю, – проговорила она. – И я могу представить: у нас ведь тоже есть фруктовый сад. Вот когда цветут яблони…
   – Да, – отозвался он, – глядя на Гетту, а потом взял ее руку, и довольно долгое время они молчали, а когда Карл заговорил снова, он почему-то забыл отпустить руку девушки.
   Он рассказал ей о своем доме, о своей старой нянюшке, у которой была галка, настолько ручная, что сидела у нее прямо на запястье, да еще пила эль из ее кубка. А потом, когда галка напивалась допьяна, она плясала и читала стихи человеческим голосом. Еще сообщил ей о своем ястребе-тетеревятнике, который прилетел аж из самой Ирландии, и о своей гончей, которая была беременна, когда он уезжал. «Ах, хотел бы я узнать, как там у нее дела!» – воскликнул при этом Карл.. Рассказал и о своем маленьком братике, которому было всего два года, о сестре, умершей еще пять лет назад, такой прелестной крошке, и о своей матери…
   – По-настоящему она мне не мать, моя мать умерла, родив меня. Мой отец снова женился, когда я был таким маленьким, что всегда считал ее своей матерью. Она такая хорошенькая, а за работой поет прямо как малиновка! Ах, как бы я хотел, Генриетта, чтобы вы могли познакомиться с ней – вы бы тогда ее тоже полюбили!
   Лицо Генриетты стало печальным, и она осторожно освободила свою руку.
   – Зато я совсем не понравилась бы ей, Карл. Ведь она считала бы меня невежественной паписткой.
   Карл с тревогой посмотрел на нее, лишь теперь сообразив, насколько далеко они зашли в своей дружбе.
   – Ох, Гетта… – беспомощно произнес он, незаметно для себя переходя на ее ласкательное имя, которым, как он слышал, ее называли в доме. – Так что же нам делать?
   – Ничего мы не сможем сделать, – ответила она. – Ни ваши родители, ни мои никогда не поймут друг друга. К тому же вы солдат. Через некоторое время, когда ваша нога окончательно заживет, вы вернетесь в свой полк, и я никогда больше о вас и не услышу. Вы можете сражаться в каких-нибудь пяти милях от моего дома, а я даже не узнаю, остались ли вы живы или погибли…
   Карл снова схватил ее руку.
   – Нет-нет, не говори так. Генриетта… а если… если бы наших родителей можно было бы уговорить дать свое… дать свое согласие… то ты бы… ты бы…
   – Вышла за тебя замуж? Ну, конечно, вышла бы. Разве ты сам не знаешь?
   Карл нерешительно взглянул на нее, а потом, словно эти слова были только что изобретены им и он не был уверен, поймет ли она их, сказал:
   – Я люблю тебя.
   – И я тебя тоже люблю, – отозвалась Гетта. – Но ты ведь знаешь, что это не к добру.
   Они замолчали. От задумчивых мечтаний их пробудил голос Анны.
   – Гетта, ты где? Я хочу поговорить с тобой.
   Гетта быстро поднялась, и Анна, похоже, не заметила, что она сидела в беседке с раненым мятежником.
   – Пойдем со мной. Мне надо поговорить с тобой наедине.
   – А куда идти? – спросила Гетта.
   – В сад.
   – Ах, Анна, ты же знаешь, что нам не разрешают выходить из дома.
   – Я не желаю, чтобы меня делали пленницей в собственном доме этот Черный Ферфакс и его люди, – сердито проворчала Анна. – Мы выйдем через заднюю дверь. Тамошний часовой выпустит нас.
   – Откуда ты знаешь? – озабоченно спросила Гетта, мелкой рысцой спеша рядом с ней.
   – Потому, что я его подкупила, – с самодовольным видом ответила Анна.
   Охранник, разумеется, пропустил их, непристойно подмигнув и понимающе хихикнув. Анна же, высоко задрав нос, прошествовала мимо него, а как только они оказались за дверью, вцепилась в руку Гетты и торопливо потащила ее под покров фруктового сада. Гетта тут же вспомнила, о чем говорил Карл: яблони были в полном цвету, а трава просто побелела от опавших лепестков. Остановившись под деревом, Анна резко развернулась к сестре.
   – Гетта, у меня неприятности.
   – Я так и предполагала, только не хотела сама спрашивать.
   – Хорошо, что не спросила, – сказала Анна, скорчив гримасу. – Гетта, я беременна.
   Рука Гетты взлетела ко рту, а глаза ее стали совершенно круглыми от ужаса.
   – Ты уверена? – прошептала она.
   – Разумеется, – раздраженно ответила Анна. – Считать-то я умею не хуже других. Я просто в ужасе, если Лия это выяснит. Только из-за того, что голова у нее полным полна этими проклятыми мятежниками в столовой, она пока не заметила. Я все ждала и ждала письма или какой-нибудь весточки от прапорщика Саймондса, а теперь я просто в тупике, не знаю, что и делать. Он меня заверил, что если я забеременею, то мы непременно поженимся, только согласится ли на это отец? Да и как Рейнольд может попросить моей руки, если я даже не в состоянии сообщить ему?
   – Прапорщику Саймондсу? – в замешательстве спросила Гетта. – Но его ведь уже Давным-давно произвели в лейтенанты.
   – Да я говорю о прапорщике, а не о лейтенанте, – пояснила Анна и, видя, что Гетта все еще не понимает, добавила: – Ну, о прапорщике Рейнольде Саймондсе, брате того лейтенанта.
   Глаза у Гетты расширились.
   – Ах, но как же это, Анна… – в потрясении воскликнула она. – Я-то полагала, что….
   – Так и было задумано, чтобы ввести всех в заблуждение, – раздраженно сказала Анна. – Ах, Гетта, ну не смотри ты на меня так! Какой ты все-таки ребенок! Ты ничего не понимаешь в любви, откуда тебе? Проблема в том, что мне теперь делать? Как сообщить Рейнольду? Даже если бы мне и удалось незамеченной улизнуть из дома, мне нипочем не добраться до городских стен через всех этих солдат-мятежников.
   – Даже и не думай об этом! – встревоженно закричала Гетта.
   – Но ты ведь дружишь с некоторыми из этих раненых, не так ли? Не могла бы ты кого-нибудь уговорить или подкупить, чтобы он передал письмо? Они могут проходить в город без всяких помех.
   – Но, Анна, даже если их удастся уговорить, то как они передадут это письмо в город? И как твой… друг выберется оттуда?
   Анна погрузилась в уныние.
   – Не знаю, – огрызнулась она. – Я просто не знаю, что делать.
   – Тебе придется рассказать маме. Анна так и набросилась на сестру.
   – Нет! Никогда! Ты разве не представляешь, что она скажет? Нет-нет… она не должна узнать, во всяком случае, пока я не найду какой-нибудь способ передать письмо Рейнольду. Гетта, обещай мне, что ты не расскажешь, обещай же!
   – Хорошо-хорошо, обещаю, – успокоила Гетта, – только она рано или поздно непременно выяснит.
   – Не выяснит. Я убегу, прежде чем она узнает. Рейнольд должен жениться на мне. – Я как-нибудь сумею добраться до него.
   – Анна, мы должны вернуться в дом. Нас могут хватиться.
   – Да, пожалуй, могут. Гетта, не выдай мою тайну.
   – Ну, разумеется, – печально успокоила ее Гетта. – Ох, если бы только не война…
   На это Анна ничего не сказала. Обе девушки тихонько проскользнули из яркого майского солнечного света обратно, в сумрачный дом.
 
   Утро двадцать девятого июня ничем не отличалось от любого другого с начала осады, если, конечно, не считать того, что Гетта уже начинала тревожиться: ведь теперь Карла со дня на день могли отправить в полк. Рана на ноге у него почти зажила, и находясь вместе, они чаще всего молчали, как будто их разговор мог привлечь к ним чье-то внимание и ускорить его отъезд. А потом вести, словно удар молнии, обрушились на их хрупкий мирок и разнесли его вдребезги.
   – Руперт идет! – донесся крик, когда во весь опор в Морлэнд влетел курьер. – Принц Руперт и его армия в Нэрсборо!
   Когда курьера провели к сэру Томасу Ферфаксу, Гетта и Карл вопросительно посмотрели друг на друга. При звуке имени Руперта Гетта испытала прилив глубокого волнения, Карлом же овладело мрачное предчувствие. Все знали, что в сражении Руперт почти непобедим. Крепко стиснув руки друг друга, они ждали сигнала к сбору. Долго ждать им не пришлось. Спустя минут десять курьер снова отправился в путь, а остальным был дан приказ сниматься с места.