Хэррод-Иглз Синтия. Чернильный орешек

   – Очень хочется повидать твоего сынишку, – сказал он.
   – Я назвал его Ральфом. Генриетта никак не может этого выговорить и зовет его Вайфом. А Лия все кудахчет, все качает головой и говорит: «Да уж, такое имечко ему вполне впору^[7], бедному малютке, храни его Господь».
   Он настолько точно скопировал выговор Лии, что Кит рассмеялся.
   – Только Ральф, конечно, никакой не пропащий, нет, он вполне здоровый ребенок, такой пухленький и крепенький – лучшего и желать нельзя. Даже отец не может найти в нем никакого изъяна, хотя я готов держать пари: он очень хочет его отыскать. Одна Лия защищает Ральфа, как тигрица, а преподобный Мойе ждет не дождется, когда можно будет начать учить его латыни, греческому и астрономии.
   – А ты… чему ты сам хотел бы обучить его?
   – Самым обычным вещам: скакать верхом, управляться с ловчими птицами и охотничьими собаками… еще стрелять, танцевать и, быть может…
   – Да, этот ребенок получит хорошее воспитание. А как поживает остальное семейство? Я слышал, бедняга Энтони тоже умер. От чахотки, да?
   – Точно. Он таял, словно снег летом… Ну, по всей видимости, оно и к лучшему. Все равно от его жизни не было никакого проку даже для него самого. Только вот старуха Элспет, давняя служанка дяди Амори, уж так обожала Энтони, что все бранилась, будто это Сабина с ним разделалась, чтобы наложить лапы на Уотермилл. Сабина пришла в бешенство и прогнала ее, и теперь старуха из мести рассказывает эту байку повсюду: как, мол, Сабина то и дело повторяла, что было бы Божьей милостью, если бы Энтони умер, и как она потом избавилась от него. Сабина и в самом деле очень часто это говорила, но вот что до всего остального…
   Ричард покачал головой. Удивленно посмотрев на него, Кит спросил.
   – Ты, надеюсь, не хочешь сказать, что, по-твоему, тут есть хоть какая-то доля истины?
   – Не совсем… – неуверенно произнес Ричард. – Видишь ли… Сабина в последнее время стала довольно странной. Она запирается в доме и не допускает к себе никого. Ты ведь знаешь, что Гамиль и Хиро по сути жили там, и пока дядя Амори был жив, они постоянно навещали его и гостили в Уотермилле, а теперь, когда они хотят нанести визит, Сабина не пускает их туда. Она говорит, что они, мол, пытаются украсть ее наследство.
   – Но, прости, с какой бы стати они…
   – О, видишь ли, дело в том, что у Гамильтонов вообще нет никакой личной собственности, разве что вот только те маленькие дома на Северной улице, которые пошли Сабине в приданое. А теперь Сабина считает, что все имение Уотермилл хотят отдать Гамилю с Хиро. Но это бессмыслица: поскольку у Сабины вообще нет детей – и теперь уж маловероятно, что они когда-нибудь появятся, ведь Захария, похоже, пропал, – то Уотермилл в любом случае отойдет к Гамильтонам после смерти Сабины Кит покачал головой.
   – Мрачная картина. Я так надеялся, что дома, в сельских краях, царят мир и спокойствие.
   Ричард зло усмехнулся.
   – Как же, мир! Никакого мира тут тебе не будет, братец. Тут все друг для друга, как кость в горле. И даже когда они вежливо перебраниваются, вроде Роба Гамильтона и отца…
   – Нет, уж этого быть не может!
   – Еще как может! Из-за имения Гамильтонов. Они намерены обратиться с этим в суд. Пятый лорд Гамильтон умер, не оставив потомства. А Роб – сын третьего лорда, только вот родился он уже после того, как его отец развелся с матерью Роба. Вот Роб и хочет предъявить права на эту собственность на том основании, что зачат он был в браке и развод в любом случае был незаконным. Только дело в том, что часть имения должна отойти отцу, поскольку его мать была старшей дочерью третьего лорда, рожденной в брачном союзе… Ну, если, конечно, у Роба не выгорит дело с его апелляцией. А ты ведь знаешь, как отец относится к имению, к земле, к накоплению семейного достояния…
   Кит молчал, размышляя, действительно ли все обстоит так безрадостно, как обрисовал Ричард. Ища ответа, он бросил взгляд на слугу, Патрика, но лицо того было бесстрастно – отличная школа! Слуги в семействе Морлэндов не отличались раболепием, но любому из них, кто прислуживал Ричарду, приходилось приучаться держать язык за зубами. Кит лихорадочно пытался найти нейтральную тему для разговора. И тут его внимание привлек какой-то звук. Это в высоком папоротнике стремительно промелькнуло чье-то массивное тело, и Кит, предчувствуя опасность, мгновенно насторожился. Натянув поводья Болтуньи, он потянулся за ножом, но в тот же миг на дорогу вылетел Пес и вприпрыжку ринулся к ним, приветственно лая.
   Патрик, ехавший впереди, крикнул:
   – Это госпожа, сэр.
   – И псина этой женщины, черт ее подери! – одновременно пробормотал Ричард.
   Кит метнул в сторону брата любопытный взгляд, а потом, слегка коснувшись Болтуньи шпорами, припустил ее рысью навстречу небольшой кавалькаде всадников, появившихся из-за поворота тропы. Первой скакала Мэри-Эстер, Психея легко несла ее впереди остальных эффектной стелющейся рысцой. Увидев молодых людей, Мэри-Эстер помахала им рукой и так взволнованно приветствовала Кита, что ее кобылка мгновенно перешла на легкий галоп.
   – Кит! Кит! Наконец-то ты дома! Добро пожаловать, мой дорогой! – кричала она.
   Кит пустил Болтунью вперед и, сорвав с себя шляпу, радостно засмеялся.
   – Мама! Мадам! Как хорошо оказаться дома, хотя и так неожиданно! Как приятно снова видеть вас. Благословите меня, мадам.
   Мэри-Эстер протянула к нему руки, но Психея, испугавшись волнистых локонов Кита и перьев на его шляпе, так тревожно загарцевала, что пришлось еще несколько минут уговаривать ее приблизиться к Болтунье, чтобы их седоки могли коснуться друг друга. А потом, в тот момент, когда Психея вроде бы совсем успокоилась, мимо нее прошел Пес, разволновав Болтунью и заставив снова загарцевать Психею. Кит рассмеялся.
   – Бесполезно, мадам, нам их не уговорить. Сказав это, он стремительным броском спрыгнул с Болтуньи, твердой рукой взялся за поводья Психеи, а другую руку поднял к своей мачехе, которая с готовностью схватила ее и нежно улыбнулась ему с седла.
   – Благослови тебя, Господь, сын мой. Я рада, что ты вернулся домой. Выглядишь ты совсем как благородный рыцарь. Так странно – отправить из дома ребенка, а обратно получить взрослого мужчину. Странно… и еще, быть может, немного печально, ибо я так любила того ребенка, а теперь уж я его больше не увижу.
   Кит заулыбался.
   – О, тот ребенок тоже вернулся, только вся штука в том, что вы его не замечаете.
   Но тут она увидела, правда, всего на мгновение. Да, «ребенок» остался в этой самоуверенной ухмылке, сузившей глаза Кита в щелочки и наморщившей его нос.
   – Не желаешь ли теперь поздороваться со своими кузинами? – спросила Мэри-Эстер, взглянув на своих спутников. Позади всех терпеливо сидели в седлах Нерисса и Клем, сын Клемента, негромко переговаривавшиеся с Патриком. А перед ними Кит увидел двух молодых женщин: одна из них на гнедой лошади, а другая – на пони.
   – Ты, наверное, и не узнал их, да? – спросила Мэри-Эстер.
   Кит сделал шаг вперед, чтобы получше рассмотреть веснушчатую девушку на пони. Ей скоро должно было исполниться семнадцать. Она была удручающе некрасивой, с крупными чертами лица, и сама хорошо понимала это. Красновато-карие глаза прятались под рыжими ресницами и горели от подавляемой обиды. Волосы ее тоже были рыжими, как у лисицы, жесткими и прямыми. Они не поддавались ни одному из известных женщинам способов завивки и потому свисали прямыми прядями, не закрывая благодаря своей жесткости лица девушки. Тело ее, находившееся на полпути от детства к женской зрелости, было крупным и нескладным, все суставы торчали, словно у куклы. А вот длинные руки отличались редкой белизной и покоились так легко на поводьях, что было ясно им знакомо даже самое легкое движение маленькой лошадки.
   – Моя кузина Руфь, – произнес Кит, протягивая к ней руку.
   Когда Руфь нерешительно дала ему в ответ свою руку, он нежно сжал ее и приник к ней губами. Она с удивлением и некоторым сомнением смотрела на него, пока Кит не перехватил ее взгляд и заговорщицки не подмигнул ей, что вызвало у Руфи неуверенную улыбку.
   – Конечно, я узнал ее. Как же я мог ее позабыть! Ты по-прежнему любишь соколиную охоту, кузина?
   Едва заметная перемена в выражении ее красновато-карих глаз подсказала Киту: Руфь привыкла, что о ней все забывают.
   – Сейчас у меня кречет, – отрывисто сказала она. – Это самка, я ее зову Тенью, и красивее ее нет во всем Йоркшире.
   Что ж, он вспомнил ее, а она вернула ему этот щедрый дар по-своему – рассказала о драгоценном кречете. Но тут снова заговорила Мэри-Эстер.
   – Она и в самом деле обожает охотиться с птицами, а вот читать и учиться не очень любит. А женщины, Руфь, должны обладать множеством достоинств.
   Кит с сочувствием пожал руку кузины и отошел, чтобы отвлечь от нее внимание, поскольку Руфь уже начинала краснеть от смущения и гнева. Кит сделал еще шаг в сторону, поближе к гнедой лошадке, и протянул руку наезднице.
   – Ну а это, разумеется, моя кузина…
   И тут он замолчал. Хиро смотрела на него сверху вниз, слегка наклонив голову, белокурые локоны выбились из-под черного плотного капюшона. Все в ней было элегантным, от изгиба запястья над поводьями, прямой и гибкой линии спины, дуги ее тонкой шейки до складок плаща. Хиро протянула Киту руку, и когда соприкоснулись их пальцы, встретились и их взгляды. Ее глаза на мгновение расширились в легком удивлении, похожем на узнавание Светлое личико Хиро слегка покраснело, подобно первой майской розе, когда она начинает распускаться, а губы девушки чуть-чуть приоткрылись. Кит держал ее руку, во рту у него вдруг пересохло, и на какой-то миг он потерял дар речи. Эта пауза, казалось, длилась целую вечность, но вряд ли она могла быть дольше одного удара сердца, поскольку у Мэри-Эстер даже не было времени подсказать Киту. Он и сам успел договорить слегка охрипшим голосом:
   – …моя кузина Хиро. Да пошлет Господь добрый день, кузина. Тебя бы я узнал где угодно.
   – И я бы узнала тебя, – отозвалась Хиро.
   Впоследствии Кита не раз интересовало, сколько же времени они провели таким образом, вопросительно глядя в лицо друг друга? Но Пес, усевшись как раз за его спиной, принялся шумно чесаться, нарушив очарование момента. А тут вмешалась и Мэри-Эстер.
   – Нам пора. Дома все ждут не дождутся, безумно хотят увидеть тебя, а Джекоб приготовил на обед несколько особых блюд, чтобы отпраздновать твое возвращение. Не хотела бы я с ним встретиться, если мы опоздаем.
   Ричард пристально посмотрел на нее.
   – Но откуда вы узнали, что Кит приезжает именно сегодня? – сердито поинтересовался он. – Я тут уже три дня дожидаюсь на дороге.
   Мэри-Эстер взглянула на Ричарда с сожалением.
   – Все было условлено заранее, Дик^[8]. Люди, с которыми должен был ехать Кит, ожидались в Йорке сегодня к полудню.
   Ричард что-то сварливо пробормотал, думая о времени, которое он терпеливо просидел у этих болот. А Мэри-Эстер между тем продолжала.
   – Ты мог бы избавить себя от лишних хлопот, если бы спросил меня. Я ведь даже и не знала, где ты пропадал два последних дня. Почему ты всегда так осложняешь себе жизнь?
   Ричард не ответил, а только пришпорил лошадь, пуская ее легким галопом по тропе. Он думал о том, что Мэри-Эстер всегда ухитряется испортить ему жизнь. Он задумал эту встречу с Китом на дороге, это был его собственный особый план, сюрприз для брата. И сюрпризом для всей семьи было бы их неожиданное появление в усадьбе… Но эта женщина опять все испортила, украла у него торжественный въезд и, зная о времени прибытия Кита заранее, завладела инициативой, отодвинув Ричарда на задний план.
   Ну а Кит побрел к Болтунье, которая мирно паслась среди папоротника. Подхватив поводья, он оседлал лошадь и поскакал рядом с мачехой, задумчиво глядя на выразительную спину старшего брата Он знавал в Оксфорде несколько человек такого вот типа, которые, кажется, испытывали некое извращенное удовольствие, осложняя себе жизнь. Кит надеялся, что Ричард не омрачит его возвращение к родному очагу. А потом его взгляд приковала тонкая фигурка Хиро, которая попридержала Златогривого рядышком с пони Руфи, чтобы пропустить Мэри-Эстер, и все мысли о Ричарде мигом вылетели из головы.
   Да, возвращение Кита домой было шумным. Во дворе столпилось столько народу, что конюхи с большим трудом смогли увести лошадей в их стойла. Лия разрыдалась, отец Мишель заливался громким смехом, Клемент держал речь, чего прежде никто от него и не слыхивал, а Амброз с Фрэнсисом кричали во всю мощь своих здоровых юных голосов. Анна с Геттой что-то лепетали, щебеча, как сороки, и только Мэри-Элеонора хранила молчание, хотя это проистекало от застенчивости, а не из-за недостатка волнения. После того как Кит поздоровался с членами семьи, настала очередь слуг, приветствовавших его лучезарными улыбками, робкими кивками и реверансами, рукопожатиями и поцелуями, ведь господин Кит всегда был их любимцем, такой красивый, а уж как прост в обхождении… И даже повар Джекоб появился из кухни, где он царил, словно бог кастрюль и сковородок. Он привел избороздившие его лицо морщины в движение, которое у этого сурового старика из Йоркшира считалось чем-то вроде улыбки.
   – Добро пожаловать домой, господин Кит. Я приготовил для вас самый настоящий пир, – произнес он и старательно вытер о свой фартук огромную мозолистую ладонь, чтобы осторожно пожать руку, протянутую Китом.
   Кит был единственным из всех детей, о котором Джекоб проявлял заботу: быть может, это случилось потому, что один только Кит не боялся его. Как бы там ни было, Джекоб порой вытаскивал для Кита из своего большого кармана на фартуке кусочек имбирного пряника, когда мальчик натыкался на повара, прогуливающегося на дворе во время короткого перерыва в его жарких трудах. Прочие детишки пятились от ворчливого и сурового Джекоба… впрочем, мало кто знал, что Гетта время от времени приносила ему то какой-нибудь камушек, то увядший цветок, завладевшие ее вниманием в одном из садов. Никто не знал и про то, что Джекоб хранил все эти подарки в коробочке у себя под подушкой.
   Когда все домочадцы добрались до зала, им пришлось снова остановиться, поскольку Киту надо было дать время полюбопытствовать и повосхищаться величественной лестницей, а детишкам позволить показать ему своих любимых зверей среди причудливой резьбы.
   Улучив удобный момент, Кит спросил у Мэри-Эстер:
   – Но где же отец?
   – Он уехал в Твелвтриз взглянуть на одну кобылку… Да ты ее знаешь, на старушку Фею, он ее любит до безумия.
   – Бог мой, конечно, знаю… выходит, она до сих пор жива?
   – И не только жива, но еще каждый год приносит по жеребенку. Гамиль тоже поехал с ним, но к обеду они вернутся. Да и другие тоже должны прибыть сюда: Роб с Сабиной, разумеется, они тут гостят в городе, еще дядюшка Амброз, дядюшка Уилл, Мэсси… ну и, надеюсь, Сабина из Уотермилла, хотя насчет нее я не уверена. Но до обеда еще есть время осмотреть верхний этаж. Ты должен увидеть длинный зал и этот портрет… да-да, портрет ты непременно должен увидеть.
   Амброз, Фрэнсис, Анна и Гетта последовали за ними наверх, и все они довольно долго стояли в зале, восхищаясь и картинами, и «выставкой» столового серебра, и изящными продолговатыми окнами, а больше всего, разумеется, семейным портретом. Как справедливо заметил Ричард, художнику удалось с поразительной точностью изобразить Кита.
   – Я начинаю верить, что мой дух прилетел сюда, чтобы быть с вами. Мне нравится, что вы поместили на картине и Алису… несчастная девочка. Как бы мне хотелось, чтобы и она была здесь и тоже встречала меня.
   – Мне недостает ее каждый день, – отозвалась Мэри-Эстер. – Она была моей старшей дочерью.
   Кит предусмотрительно огляделся и, убедившись, что дети находятся от них на некотором расстоянии, негромко спросил:
   – Но почему здесь нет жены моего брата? Мэри-Эстер покачала головой.
   – Об этом я и говорить не могу. Твой отец воспротивился. Надеюсь, ты понимаешь, что я не могу оспаривать его решение.
   Да, об этом Кит не думал. Он еще раз посмотрел на картину, а потом сказал:
   – И все же отец поступил несправедливо. Сын Ричарда, я вижу, здесь, и что же он подумает, когда подрастет и поймет, что для его матери не нашлось места на семейном портрете?
   Мэри-Эстер ничего не ответила, и Кит продолжал:
   – Ричарду это, наверное, тоже неприятно.
   – Твой отец… – начала было Мэри-Эстер, потом смолкла, как бы передумав, однако, помедлив, заговорила снова: – Твой отец, быть может, порой чрезмерно строг с Ричардом. Они с трудом уживаются друг с другом. Боюсь, что отец и сын очень похожи нравом. Вот почему…
   Но как раз в этот момент в зал с криком снова вбежал Фрэнсис.
   – Мадам, – отец приехал! Не пойти ли нам вниз? Он уже в холле… Кит, ты идешь?
   И все дружно устремились к главной лестнице. Не успел Кит одолеть ее последний марш, как встретился взглядом с отцом. Они долго с удовлетворением изучали друг друга. Кит обрадовался, что отец не утратил своей красоты и все так же строен и величав – таким он запечатлелся в памяти сына. А Эдмунд был вне себя от счастья, увидев спокойную мужественную уверенность в осанке своего второго сына, разительно отличавшуюся от угрюмой и неуклюжей сутулости наследника Морлэнда.
   Сойдя с лестницы, Кит направился по плитам мраморного пола к отцу и опустился перед ним на колени. Изящным жестом сдернув с себя шляпу, он склонил голову.
   – Я прошу вашего благословения, отец. Положив руку на темные вьющиеся волосы, Эдмунд благословил сына.
   – Мы рады твоему благополучному возвращению домой.
   Взглянув на него, Кит улыбнулся, поднялся на ноги и от избытка переполнявших его чувств едва не обнял отца… Однако холодное достоинство Эдмунда остудило этот порыв в самом зародыше, и руки Кита опустились. Он посмотрел в серые глаза отца снизу вверх – Кит вырос высоким, но Эдмунд был еще выше – и негромко сказал.
   – Надеюсь, что вы в добром здравии, отец. Я рад снова оказаться дома… хотя в самом доме многое изменилось.
   – Надеюсь, ты нашел эти изменения полезными.
   – Разумеется, сэр. Дом очень красив, правда, я не успел его как следует осмотреть.
   – У тебя еще будет на это время. Завтра я возьму тебя с собой, сделаем объезд имения. Нам также придется подобрать тебе новую лошадь. Старушка Болтунья не годится для молодого джентльмена, это скорее пони для детишек. Думаю, мы остановим выбор на потомстве Феи. Ты приглядишь себе двух-трехлетнего жеребца и приручишь его. Я бы хотел, чтобы в седле у тебя был достойный вид.
   Все это было сказано степенным и почти бесстрастным тоном, однако Кит успел обменяться быстрым довольным взглядом с Мэри-Эстер. Оба они понимали, что предложить одного из жеребят своей любимой кобылы для Эдмунда было жестом, свидетельствующим о любви к сыну.
   – Благодарю вас, сэр, – произнес Кит, вспыхнув от удовольствия. – А как поживает сама кобыла? Надеюсь, она еще в добром здравии?
   – Она, конечно, стареет, но… спасибо, она еще вполне годится для дела. Твой кузен и я как раз только что навещали ее.
   При упоминании о кузене глаза Кита обратились к Гамилю, стоявшему у Эдмунда за спиной. Он о чем-то беседовал с Хиро, которая, по своему обыкновению, прислонилась к плечу брата. Киту эта поза напомнила привычную картину, когда молодые люди, сплетничая, наклоняются друг к другу, чтобы пошушукаться. Женщинам так поступать не подобало. Но Киту и в голову не приходило осуждать этот жест. И даже когда он здоровался с Гамилем, его глаза скользнули за плечо кузена, отыскав синие глазки Хиро, на некоторое время задержавшиеся на его лице. Механически отреагировав на это, Кит улыбнулся и не заметил, как Гамиль слегка вздрогнул от удивления и негодования, переводя взгляд с кузена на сестру.
   Однако внимание Кита отвлекли прибывающие члены семейства. Когда с приветствиями было покончено, Эдмунд объявил.
   – А теперь все к столу. Дорогая, позволь предложить тебе руку.
   Мэри-Эстер с готовностью взяла мужа под руку и вместе с ним направилась в столовую.
   А Кит, отвесив добродушный, полушутливый поклон близнецам, сказал:
   – Кузина Хиро, не могу ли я сопроводить тебя? Губы девушки изогнулись в улыбке, но не успела она произнести хоть слово, как Гамиль схватил ее под руку. И куда более резко, чем подобало в данной ситуации, ответил:
   – Спасибо, но она предпочитает со мной. Мы всегда ходим вместе.
   Он круто отвернулся прочь, и Хиро, успев бросить мимолетный взгляд на Кита, пошла с братом. Левой рукой она опиралась на плечо Гамиля, а правая лежала на его руке. И как бы ни было велико удивление Кита от столь резкого отказа, оно мгновенно исчезло, стертое жалостью, едва он увидел ее уродливую, шатающуюся походку. Кит совершенно забыл о ее хромоте. Его сердце сжалось при мысли, что она, такая восхитительная и элегантная, осталась на всю жизнь калекой. В седле Хиро словно парила, на земле же она напоминала подстреленную, раненую птичку.
   Пока близнецы шествовали впереди него, Кит обнаружил, что еще одна пара глаз наблюдает за ним, и быстро предложил только что отвергнутую руку своей кузине Руфи. Она молча приняла ее, но одарила его довольно колким взглядом, говорившим, уж она-то хорошо понимает, что означает вечно быть второй. Когда они миновали двери, Руфь тихонько прошептала ему:
   – Ты сегодня уже успел здорово щелкнуть Гамиля по носу. Они с Хиро неразлучны, но когда сегодня утром он захотел, чтобы сестра поехала с ним и моим дядей посмотреть на новых жеребят, Хиро заявила, что ей, мол, хочется вместо этого отправиться встречать тебя. И между ними чуть не вспыхнула ссора, каких прежде никогда не бывало. А теперь ты еще пытаешься вместо него стать ее подпоркой. Из этого, знаешь ли, ничего не выйдет, лучше уж оставить ее в покое, если, конечно, ты не желаешь получить от него кинжалом под ребро.
   Кит посмотрел на нее и заметил иронию, затаенную глубоко-глубоко в ее наблюдательном и некрасивом лице.
   – Я вижу, ты многое замечаешь, моя маленькая кузина, а?
   – Я все замечаю, – ответила она. – Моя некрасивая внешность заставляет людей считать меня еще и глупой – вот они и говорят при мне то, что держали бы при себе, будь я хорошенькой, вроде Хиро или Алисы. Порой мне кажется, что моя непривлекательность делает меня невидимой.
   – Ты заблуждаешься, – твердо сказал Кит Руфь скорчила гримасу.
   – Нет, я некрасивая, так что тебе нет нужды лгать. Ты только остерегайся Гамиля. У этих Гамильтонов, знаешь ли, нрав вздорный, а он носит под камзолом такой маленький опасный нож, острый, как пчелиное жало.
   – Ты преувеличиваешь, видно, тебе это нравится.
   Руфь сдержанно посмотрела на него.
   – Ты так полагаешь? Гамиль любит только Хиро и лошадей. Дядя Эдмунд почти пообещал отдать ему одного из жеребят Феи. Так что ты за один день уже успел нанести ему две обиды.
   – Да будет тебе… – рассмеялся Кит.
   – О, я так и думала, что ты мне не поверишь… но ты еще увидишь, что я была права. А теперь можешь отпустить мою руку, кузен: мое место на другом конце стола.
   Кит смущенно выпустил ее руку и, улыбаясь от этой, несколько сбивающей его с толку забавы, наблюдал, как Руфь идет к своему месту. Тем временем Эдмунд указал ему, своему второму сыну, стул почти во главе стола. Произнеся молитву, все они уселись, и у Кита нашлось время оглядеться вокруг и высказать своему отцу слова восхищения, которых тот ждал. Да, столовая и впрямь получилась очень красивой: обшивка из темного дуба, лепной потолок, свет лился сквозь большие окна на восточной стене, выходившей в сад с его очаровательной беседкой. Мебели здесь поместили не так много, но вся она была красивой и солидной: огромный стол, покоившийся на шести массивных ножках искусной резьбы, заменил устаревшую столешницу на козлах, на противоположных концах его красовались два кресла с высокими спинками, но без подлокотников, с обшитыми кожей сиденьями, хотя на всех остальных местах стояли простые табуреты. Вдоль западной стены располагались два буфета, которые служили в качестве разделочных столов. В северной и южной стенах были сложены два гигантских камина, украшенные богатой резьбой по дереву в виде фруктов и цветов, гирлянд и лент, виноградной лозы и аканта. Над южным камином висели старинные портреты Пола Морлэнда, прозванного Французом, и Нанетт Морлэнд, настолько потемневшие от столетнего слоя копоти, что черты лиц стали почти неразличимыми. Над северным камином поместили картину поновее: на ней был изображен жеребец Принц Хэл, бывший прародителем многих лошадей семейства Морлэндов, включая и Фею.
 
   Между тем слуги уже вносили подносы, и Мэри-Эстер заняла свое место у буфета, чтобы разделывать Основные блюда по мере их поступления. Она то и дело брала у Клемента необходимые ей ножи. Затем блюда передавались мажордомам, которые по указаниям Клемента несли их на стол и расставляли в соответствующем порядке. Мажордомы, на самом деле, совершенно не нуждались в указаниях, однако Клемент крепко держал бразды правления в своих руках. Джекоб потрудился выше всяких похвал, было приготовлено две полных смены блюд, каждая из которых включала по шестнадцать порций, не говоря уже о таких гарнирах, как салаты, фрикасе, консервированные фрукты, вафли, аккуратно нарезанные ломтики апельсинов и лимонов. Кроме обычного вареного и жареного мяса, Джекоб с мастерством истинного художника создал несколько шедевров кулинарного искусства, в которые вложил всю свою душу. Здесь было и одно из самых любимых блюд Кита – флорентийский пирог с говяжьими почками, приготовленными вместе с травами, смородиной, засахаренными хлебными крошками, корицей, яйцами и сливками. Были на столе и огромные устрицы из Скарборо, нежнейшим образом сваренные в топленом масле и белом вине, а потом еще любовно посыпанные тертым мускатным орехом, хлебными крошками и чабрецом. Был пирог с анчоусами и спаржей, был и лакомый крем из крыжовника, сваренного в густых сливках и еще приправленного корицей, мускатным орехом, сахаром, яйцами и лепестками роз. Словом, даже младенец-сосунок весело запихивал в себя пудинг из айвы и миндаля из одной тарелки, а в другой к его услугам был еще один – из шпината и толченых грецких орехов.