Страница:
Смерть Амори так и осталась загадкой. Его тело на следующий день извлекли из реки, но было невозможно определить, упал ли он туда, соскользнув с берега, или же прыгнул в воду сам, чтобы попытаться спасти детей, а может быть, с ним случилось еще что-то… Больше всего последствия его гибели ощутили в Шоузе. Шоуз был домом этой ветви семьи, прозванной Библейскими Морлэндами. Сестра Амори, Алетея, вышла замуж за Неемию Морлэнда, хозяина Шоуза и капитана торгового судна, принадлежавшего Ост-Индской компании. Неемия был убит во время резни на Амбойне[4] в 1623 году, а Алетея ненадолго пережила его, умерев, как говорили, от разорвавшегося сердца.
От Алетей остались сыновья-близнецы, Зафания и Захария, и две дочери, Руфь и Мэри-Элеонора. Зафания женился на девушке из Йорка, которая скончалась, подарив ему сына, Малахию. А Захария женился на Сабине, дочери Амори, и детей у них не было до сих пор. Оба брата-близнеца пошли по стопам отца и служили в Ост-Индской компании. Они надолго уходили в море и дома появлялись редко. Сабине никогда не нравился Шоуз с его старым, темным, неудобным домом, поэтому после смерти Амори она решила вернуться в Уотермилл, чтобы заботиться о своем брате Энтони.
Сложность заключалась в том, что в Шоузе совсем не осталось взрослых, а Руфь, которой было пятнадцать лет, равно как и двенадцатилетняя Мэри-Элеонора и четырнадцатилетний Малахия, разумеется, не могли жить без должного надзора.
– Вам придется пожить в Морлэнде, пока не вернутся домой ваши братья, – холодно сказала Сабина девочкам. – Если, конечно, они вообще когда-нибудь вернутся.
– Но что же будет с Шоузом? – озабоченно спросил Малахия.
Шоуз должен был перейти к нему по наследству.
– Оставим его на попечение управляющего, пока ты не подрастешь, – ответила Сабина. – Кажется, ясно, что сейчас ты не можешь возложить на себя ответственность за поместье.
– Управляющий! – воскликнул Малахия, но Руфь рассерженно оборвала его:
– Я не желаю уезжать в Морлэнд! Мой дом здесь.
– Ничего, придется уехать. Ты же не можешь здесь оставаться, когда уеду я.
– А с какой стати ты должна уезжать? Ты никогда раньше об этом не говорила.
– Я должна ехать, чтобы присматривать за своим братом.
– Так пускай он приедет сюда! – закричала Руфь, и ее лицо покраснело от волнения – Не поеду я в Морлэнд!
– Придется, – повторила Сабина. Из всех тяжелых испытаний, которые ей пришлось претерпеть за время пребывания в Шоузе, старшая золовка казалась Сабине самым худшим. – Ты забыла, что Уотермилл – это мой дом, и могу тебя заверить, что я испытываю к нему такие же горячие чувства, как ты – к Шоузу. Более того, Шоуз, по сути дела, никогда не будет тебе принадлежать, тогда как Уотермилл уже мой.
Ее, полностью ее. Вполне понятно, что Энтони, будучи слабоумным, не может получить наследство, а если еще и Захария погиб, то ничто не помешает Сабине наследовать его. Если же муж все-таки вернется домой… что ж, тогда она и побеспокоится об этом. Теперь, уезжая, она может говорить все, что душе угодно.
– Мне никогда не нравилось жить здесь, в этом отвратительном старом доме. А теперь я намерена уехать в Уотермилл, в свое собственное имение, и сюда я никогда больше не вернусь.
– Но что же будет с нами? – спросила Мэри-Элеонора, едва не плача.
– Я этого не знаю и не хочу знать! Вы отправитесь в Морлэнд и будете там до тех пор, пока не вернутся ваши братья или вы сами не станете достаточно взрослыми, чтобы позаботиться о себе. Слава Богу, я больше за вас ответственности не несу.
Мэри-Элеонора разразилась рыданиями, и Руфь ласково обняла ее, хотя у нее никогда не находилось времени для младшей сестры.
– Мы поедем в Морлэнд, раз уж так вышло. Но как только я стану взрослой, я вернусь в Шоуз, и тогда никто и никогда больше не прогонит меня отсюда! Не плачь, Нелл[5], все будет хорошо, вот увидишь.
– А кроме того, мой папа непременно вернется домой, – добавил Малахия.
Но это было сказано больше из вызова, поскольку его отец отсутствовал уже так долго, что даже сам Малахия не надеялся увидеть его вновь.
Глава 3
От Алетей остались сыновья-близнецы, Зафания и Захария, и две дочери, Руфь и Мэри-Элеонора. Зафания женился на девушке из Йорка, которая скончалась, подарив ему сына, Малахию. А Захария женился на Сабине, дочери Амори, и детей у них не было до сих пор. Оба брата-близнеца пошли по стопам отца и служили в Ост-Индской компании. Они надолго уходили в море и дома появлялись редко. Сабине никогда не нравился Шоуз с его старым, темным, неудобным домом, поэтому после смерти Амори она решила вернуться в Уотермилл, чтобы заботиться о своем брате Энтони.
Сложность заключалась в том, что в Шоузе совсем не осталось взрослых, а Руфь, которой было пятнадцать лет, равно как и двенадцатилетняя Мэри-Элеонора и четырнадцатилетний Малахия, разумеется, не могли жить без должного надзора.
– Вам придется пожить в Морлэнде, пока не вернутся домой ваши братья, – холодно сказала Сабина девочкам. – Если, конечно, они вообще когда-нибудь вернутся.
– Но что же будет с Шоузом? – озабоченно спросил Малахия.
Шоуз должен был перейти к нему по наследству.
– Оставим его на попечение управляющего, пока ты не подрастешь, – ответила Сабина. – Кажется, ясно, что сейчас ты не можешь возложить на себя ответственность за поместье.
– Управляющий! – воскликнул Малахия, но Руфь рассерженно оборвала его:
– Я не желаю уезжать в Морлэнд! Мой дом здесь.
– Ничего, придется уехать. Ты же не можешь здесь оставаться, когда уеду я.
– А с какой стати ты должна уезжать? Ты никогда раньше об этом не говорила.
– Я должна ехать, чтобы присматривать за своим братом.
– Так пускай он приедет сюда! – закричала Руфь, и ее лицо покраснело от волнения – Не поеду я в Морлэнд!
– Придется, – повторила Сабина. Из всех тяжелых испытаний, которые ей пришлось претерпеть за время пребывания в Шоузе, старшая золовка казалась Сабине самым худшим. – Ты забыла, что Уотермилл – это мой дом, и могу тебя заверить, что я испытываю к нему такие же горячие чувства, как ты – к Шоузу. Более того, Шоуз, по сути дела, никогда не будет тебе принадлежать, тогда как Уотермилл уже мой.
Ее, полностью ее. Вполне понятно, что Энтони, будучи слабоумным, не может получить наследство, а если еще и Захария погиб, то ничто не помешает Сабине наследовать его. Если же муж все-таки вернется домой… что ж, тогда она и побеспокоится об этом. Теперь, уезжая, она может говорить все, что душе угодно.
– Мне никогда не нравилось жить здесь, в этом отвратительном старом доме. А теперь я намерена уехать в Уотермилл, в свое собственное имение, и сюда я никогда больше не вернусь.
– Но что же будет с нами? – спросила Мэри-Элеонора, едва не плача.
– Я этого не знаю и не хочу знать! Вы отправитесь в Морлэнд и будете там до тех пор, пока не вернутся ваши братья или вы сами не станете достаточно взрослыми, чтобы позаботиться о себе. Слава Богу, я больше за вас ответственности не несу.
Мэри-Элеонора разразилась рыданиями, и Руфь ласково обняла ее, хотя у нее никогда не находилось времени для младшей сестры.
– Мы поедем в Морлэнд, раз уж так вышло. Но как только я стану взрослой, я вернусь в Шоуз, и тогда никто и никогда больше не прогонит меня отсюда! Не плачь, Нелл[5], все будет хорошо, вот увидишь.
– А кроме того, мой папа непременно вернется домой, – добавил Малахия.
Но это было сказано больше из вызова, поскольку его отец отсутствовал уже так долго, что даже сам Малахия не надеялся увидеть его вновь.
Глава 3
Ричард проснулся от сильного запаха куриного помета и никак не мог вспомнить, где находится. Он попытался сесть и открыть глаза, и от этих усилий ему стало так плохо, что он снова улегся, чтобы попытаться в горизонтальном положении получше собраться с мыслями. Спустя некоторое время он снова открыл глаза и поднял взгляд на покатый деревянный потолок, сквозь мелкие щели которого струился дневной свет. Под ним была на редкость грязная солома, а тело его безумно зудело, как он уже знал по собственному опыту, от новых блошиных укусов.
Где-то за его головой с громким хлопаньем крыльев спорхнул вниз голубь и принялся испускать соблазнительные рулады, которые, судя по последующим звукам, нашли определенный отклик. Ричард снова сел, на этот раз осторожно, и все вспомнил. Прошлой ночью он сбежал от Патрика, слуги, которого отец приставил шпионить за ним. Потом провел весьма приятный вечерок на каком-то постоялом дворе… во всяком случае, тогда ему это казалось приятным. Ричард не очень-то помнил подробности этого вечера, ну разве что это был постоялый двор. Да-да, «Белый олень» в Гудремгейте, поскольку «Зайцу и вереску» он больше не доверял.
Он припомнил, что там был очень хороший скрипач, молодой рыжеволосый человек с большой, торчащей клоками бородой, а еще маленькая белая собачка, которая по команде своего хозяина плясала на задних лапках. Сам же хозяин потом так напился, что бедная собачка принялась завывать волком и, к большой радости зевак, никак не унималась. А после этого, вспомнил Ричард, вошел какой-то пуританин и принялся учить их уму-разуму: какие они, мол, все пленники этого грешного заведения. И что им-де надо поскорее бросить это грязное пение, эти пляски и пьянство. Они его, конечно, задирали, зло насмехались над ним, а он все поучал их и поучал до визгливого хрипа. Ну и в конце концов Ричард и его резвый собутыльник подкрались к этому пуританину сзади да и схватили его. Ричард крепко держал его, а приятель тем временем влил в горло пуританину добрую кварту эля, так что тому оставалось либо проглотить напиток, либо захлебнуться. Ну а после их проказы дело пошло совсем весело. Ричард поскреб голову, пытаясь припомнить имя своего собутыльника, но все без толку. Во всяком случае, постоялый двор они с ним покинули вместе и, еле ковыляя в кромешной мгле мимо пруда Патрика, поклялись друг другу в вечной братской дружбе. Еще Ричард вспомнил, что у пруда он отпустил какую-то на редкость остроумную шуточку в адрес своего отсутствующего слуги Патрика, только вот теперь он никак не мог ее припомнить. Потом, когда Ричард заявил, что у него нет ни малейшего желания идти домой, его новый приятель любезно предложил гостеприимство своей голубятни и отвел его в один из маленьких двориков между Джуббергейтом и Литл Шамблсом. Ричард припомнил, как он споткнулся о какого-то поросенка, роющего землю рылом, и как хлюпал по грязи и всяким отбросам. В конце концов ему услужливо помогли взобраться по приставной лестнице и уложили спать на чердаке-голубятне прямо-таки с материнской заботой.
После всего этого, как предположил Ричард, он, по всей вероятности, и заснул, поскольку больше ничего припомнить не удавалось. Этот приятель, по-видимому, отправился домой, а может быть, даже спал рядом с ним, только поднялся рано. Как жаль, что он забыл его имя: это был самый добрый и забавный из всех его собутыльников! Ричард снова поскреб в голове и почувствовал что-то шевелящееся в волосах. Он ухмыльнулся, решив, что этот новый приятель кое-чем его наградил.
Снаружи, где-то совсем близко, вовсю мычал бык – ну да, видимо, стоит себе в стойле за одной из мясных лавок Шамблса и дожидается, бедняга, пока его прикончат, – и назойливо звенели церковные колокола. Ричард проголодался, и его мучила жажда. Он предположил, что время, наверное, близится к обеду. Он на ощупь попытался застегнуть свой камзол, который был нараспашку, а потом в удивлении опустил взгляд и обнаружил, что застегивать-то нечего: ни единой пуговицы на нем не осталось!
Ричард в замешательстве ощупал себя, но… да, все пуговицы были аккуратно срезаны с его одежды острым ножом. Понимание приходило к нему медленно. Исчезла его шляпа, пропал кошелек, не было даже модных пряжек на его ботинках. Стало быть, этот веселый приятель был никаким не приятелем, а простым мошенником, который ценой пинты с элем заполучил все ценное, что было при Ричарде! Нет, вспомнил Ричард, даже не этой ценой, поскольку он сам же весь вечер и платил за все напитки, стремясь перещеголять приятеля в великодушии. Постоялые дворы вечно были полны таких вот плутишек, равно как и карточных шулеров, обманщиков и просто обычных воришек, только Ричард всегда считал себя слишком умным, чтобы попасться на подобную удочку.
Он опять поскреб в голове и вяло выругался, а потом, пожав плечами, заулыбался. Вечер удался на славу, и он перехитрил отцовского шпиона! Ричард спустился с голубятни, слез по лестнице в этот вонючий двор, заполненный целым выводком крепеньких черных поросят и несколькими рябыми курами. Он, помочился в углу двора, а потом оторвал узкую полоску от рубашки и обвязал ее вокруг талии, чтобы поддерживать брюки. Хлюпая по грязи, он выбрался со двора и обнаружил, что находится прямо в Литл Шамблсе. Судя по солнечному свету и оживленному движению вокруг, Ричард решил, что время близилось к полудню. Запах жареного мяса, от которого потекли слюнки, властно проник в него, напомнив Ричарду, как он проголодался.
– Не путайся под ногами, мальчишка! – заорал какой-то мужчина.
Ричард отступил назад, и мясник прогнал мимо него тройку перепуганных телят. Затем его отпихнула в другую сторону дородная женщина, волочившая за лапки две связки живых кур. И в следующее мгновение Ричард едва не споткнулся о двух грязных босоногих сорванцов, которые пулей пролетели у него за спиной, на бегу запихивая в рот хлеб, по всей вероятности, украденный, судя по их спешке. Ричард не мог там стоять, его толкали со всех сторон Он пересек узкую улочку, перепрыгнув через открытую водосточную канаву посередине нее, и ловко увернулся от потока помоев, выплеснутого из окна над его головой. Потом он рысцой заспешил в сам Шамблс, ориентируясь на аромат готовящейся стряпни, идущий из харчевни в конце улицы, напротив ворот Уипма-Уопма.
Перед харчевней над большим костром один над другим высились четыре огромных вертела. Они медленно поворачивались с помощью слепой кривоногой собаки, бешено мчавшейся в своем колесе. На самый верхний вертел были нанизаны цыплята, а на нижних – здоровенные, истекающие соком куски говядины, телятины, молодой баранины и свинины. Надо всем этим царила толстая женщина в платье, которое, по всей вероятности, когда-то считалось красным, но теперь было настолько забрызгано и перепачкано жиром, что этот цвет лишь проступал там и сям наподобие узора. Толстуха поливала мясо жиром из огромного черпака, в котором, вероятно, было не меньше полпинты[6]. Когда Ричард остановился перед женщиной, она зазывно улыбнулась ему, показав при этом полный рот почерневших обломков на месте зубов. Потом почесала себе то место, где полагалось быть талии, пробудив ответный зуд и в теле Ричарда. Он чувствовал ее запах, перебивавший даже аромат жарящегося мяса.
– Итак, молодой господин, что желаете? Вы выглядите таким голодным, что, чего доброго, и меня могли бы слопать! – сказала она и загоготала во все горло.
– А сколько стоит? – тоскливо поинтересовался Ричард, облизываясь при виде сочного мяса, словно голодный пес, и осторожно шаря по своему телу.
Кошелек у него исчез, но в разных карманах где-то завалялись монетки и, может быть… ах да, ведь передний карман его брюк был, вероятно, слишком тугим, чтобы этот собутыльник смог забраться туда, не разбудив его. Да, там было что-то… только вот хватит ли этого?
– За простой кусок мяса шесть пенсов, – соблазнительным голосом ответила толстуха. – А с пудингом – семь пенсов. Такой сочный вкусный пудинг, со смородиновым вареньем, если пожелаете, а можно и с крыжовенным.
Она оценивающе оглядела Ричарда, и он вдруг почувствовал себя беззаботно. «Жизнь делается до странного простой, когда у тебя нет ничего, – подумал он, – и решения становятся ни к чему» Улыбнувшись толстухе, он опять поскреб в голове, выщипывая вшей, и произнес, подражая ее простонародному выговору:
– К чему называть меня господином? У меня и семи-то пенсов нет за душой. Меня прошлой ночью обчистили воры и забрали все, кроме… – он извлек монеты из кармана и пересчитал их на ладони, – вот, четырех с половиной пенсов. Не дадите ли мне чего-нибудь на четыре пенса?
– Бедняжка, – воскликнула она, и ее гигантская грудь даже напряглась от сочувствия. – О чем только думает твой хозяин, отпуская тебя из дома одного по ночам? Иди-ка, садись вон на ту скамью, а я дам тебе, что смогу.
Вот так спустя мгновение Ричард уже сидел на скамье спиной к теплой стене и внимательно следил, как женщина нарезает ему полную тарелку мяса.
– Ты любишь жирное или постное? Хорошо прожаренное или с кровью?
Шипящие ломти мяса, большие и жирные, падали на деревянную тарелку. Немножко соли и мазок горчицы легли с края тарелки, а чтобы дополнить обычный набор, способный утолить любой голод, толстуха добавила щедрый кусок хлеба и высеченную из камня бутылочку легкого пива. Ричард ел со спокойным достоинством, бодро поглядывая вокруг, и вскоре к нему присоединились другие едоки, главным образом подмастерья и холостяки. Заискивающе завертелось поблизости и немало бродячих собак в расчете на объедки. Ричард как раз усердно подтирал с тарелки остатками хлеба последний жир, когда толстая хозяйка харчевни с легким неодобрением обратилась к нему:
– Молодой господин, не тебя ли домогается вон та особа?
Ричард поднял взгляд и увидел фигурку в капюшоне, неприметно стоявшую во дворе церкви Святого Креста и украдкой подававшую ему знаки. Ричард вскочил, вытер рукой подбородок и поспешил на другую сторону улицы. Там он взял эту девушку под локоток и потянул ее в тень узкого переулка. Темный капюшон упал, обнажив головку с очаровательными золотистыми локонами и беспокойными глазами цвета летней синевы, смотревшими в его лицо снизу вверх.
– Ах, Ричард, слава Богу, я нашла тебя! Я так беспокоилась, просто не знала, как же передать тебе весточку.
– Ну, Джейн, – неловко выговорил Ричард, поглядывая вокруг, – как же ты узнала, что я здесь?
– Да я и не знала, – ответила она. – Я просто проходила в конце этой вот улицы, шла домой с рынка, – она кивнула на корзину в руке, – и тут увидела тебя. Я сказала Бетти, что я, мол, обронила сверток с тесьмой, которую только что купила, и отправила ее назад поискать. Долго она там не проходит… ах, Ричард, я так беспокоилась, – она искала утешения в его глазах. – Я… по-моему, я беременна.
– Ну вот еще, – промямлил Ричард. Язык у него словно к нёбу прилип. Джейн Гарднер была дочерью одного каменщика, который жил в Сент-Сейвиоргейте. Это были вполне приличные люди, хотя и не зажиточные. Мать Джейн умерла, и девушка сама вела хозяйство, а помогала ей служанка, мастерица на все руки по имени Бетти Последняя питала слабость к крепкой можжевеловой настойке, которая неоднократно приходила на помощь и Ричарду. Несколько раз Ричарду удавалось уговорить Джейн впустить его в дом, пока Бетти была пьяна, а отец девушки просиживал где-нибудь в «Черном лебеде» или в «Красном льве». На долю Джейн в ее одинокой жизни выпадало мало удовольствий.
– Ты уверена? – спросил он ее наконец. Джейн кивнула.
– Я уж считала снова и снова… в любом случае теперь я точно знаю: мои… мои груди набухли, и я начинаю полнеть. Бетти пока что не заметила, но скоро заметит, обязательно и тогда…
Фраза так и повисла в воздухе неоконченной. Ричард затрепетал, ощущение благополучного житья-бытья покинуло его. Господин Гарднер в подпитии отличался горячим нравом, да и в трезвом состоянии язычок у него был, что наждак для полировки кирпичей. Ричард отчаянно напрягал мысли.
– А ты не можешь… то есть не могла бы ты… если бы я достал денег, то, может быть, найдется какая-нибудь женщина, к которой ты могла бы сходить, чтобы…
Джейн озадаченно посмотрела на него.
– Что ты хочешь сказать?
– Ну, чтобы избавиться от этого… есть же такие женщины, я ведь сам слышал, которые могут… ну, делать такие вещи, чтобы это убрать.
Рот Джейн приоткрылся, но из него не вылетело ни единого звука. Она уставилась на него в отчаянии, и глаза ее наполнились слезами.
– Нет-нет, – прошептала она наконец. – Я никогда не смогу сделать этого. Ох, Ричард, как ты только можешь просить об этом? Ты же говорил, что любишь меня…
Слезы хлынули из синих глаз Джейн и покатились вниз по щекам. Ричард смотрел на нее, и его заинтересовало, почему слезы не синие. Потом он взял себя в руки. Он должен остановить этот плач, а не то прохожие могут заинтересоваться происходящим. Да и Бетти вот-вот вернется…
– Ладно, Джейн, не плачь. Я вообще-то не совсем это имел в виду.
– Но ты в самом деле любишь меня?
– Разумеется, люблю, – опрометчиво ответил он Джейн придвинулась ближе, глядя на него глазами, способными тронуть даже каменную фигуру святого угодника.
– Я понимаю, что это было грехом… ну, то, что мы совершили, и, может быть, Господь нас покарает. Но я же сделала это потому, что люблю тебя. Ты ведь знаешь, я бы не связалась ни с кем другим, только с тобой. И все потому, что ты сказал, что любишь меня. А теперь, когда я ношу твоего ребенка…
Его ребенка! Ричард удивленно посмотрел на ее «фасад» и с внезапным энтузиазмом подумал, его ребенок! Это было единственным, что дал ему не его отец, то, чем он не был обязан никому, кроме самого себя. Неожиданно для себя он был тронут и Джейн, и этой ситуацией, и волной теплого чувства, охватившего его и заставившего протянуть к ней руку. Джейн так и вцепилась в нее, прижав его ладонь к своей щеке. Словно вторя его мыслям, она запричитала:
– Ох, Ричард, что только скажет твой отец? Он ведь никогда не позволит нам пожениться. Он подумает, что я недостаточно хороша для тебя.
Сердце Ричарда переполнялось чувствами. До этого момента он и думать не думал о женитьбе на Джейн: она была совершенно права, говоря, что ее сочтут недостойной его. Да, вплоть до этого мгновения и сам Ричард счел бы ее гораздо ниже себя в социальном отношении, зайди разговор о браке с ней. Но при мысли о том, что его отец может что-то запретить ему, в Ричарде окрепло чувство неповиновения.
– Ему нас не остановить, – твердо объявил он. – Не бойся, Джейн, я женюсь на тебе, и прежде, чем родится ребенок. Наш сын не должен быть незаконнорожденным. Ты станешь моей женой, и все будет хорошо.
– Ах, Ричард! – сквозь слезы прорвалась улыбка, и Джейн в восторге крепко обняла его. – Может быть, ты пойдешь и все расскажешь моему отцу? Ох, сходи, – настаивала она, видя, что он побледнел от страха, – ну, пожалуйста, сходи, а то я так его боюсь. Не станет же он бить меня, если ты сообщишь ему, что женишься на мне. Пожалуйста, милый Ричард, ну, пожалуйста!
От волнения у Ричарда застрял ком в горле.
– Твой отец может избить меня, – выдавил он через силу.
Джейн обняла его еще крепче.
– Нет-нет, отец не станет, не станет, раз ты скажешь ему, что мы поженимся. Он обрадуется. Идем прямо сейчас, пока он обедает. За обедом у него всегда хорошее настроение. Смотри: вот идет Бетти… пожалуйста, ну пожалуйста, пойдем.
Ричард позволил увести себя, но шестипенсовый обед неожиданно тяжело улегся в его желудке, и он поймал себя на мысли, что жирная баранина явно ему не по нутру. Надо будет хорошенько запомнить это и в дальнейшем не есть ее.
– Эдмунд, разумеется, просто убит горем, – сказала Мэри-Эстер Амброзу. – Ричард предполагал, что он рассердится, – думаю, и любой бы предположил это, – но Эдмунд был больше потрясен и ранен, чем сердит, и это так меня беспокоит.
Мэри-Эстер и ее дядя прогуливались по аккуратным тропинкам итальянского сада в несуетное время между мессой в часовне и воскресным обедом. Намечался сбор всей семьи. Со стороны большой прогулочной тропы доносились звуки голосов, смех, свист рассекаемого воздуха и глухие стуки – это на стрельбищном валу упражнялись лучники. А с другой стороны живой изгороди из тисового кустарника, из розового сада, тоже долетал шумок – там Нерисса играла с Анной, а Лия тем временем прогуливала малютку, рассказывая ей про названия цветов.
– Это вот анютины глазки, цыпленочек, а это – гвоздички. Нет-нет, пчелку не трогай, моя радость, а не то она тебя ужалит…
– Он оправится от удара, – успокаивал Амброз, похлопывая Мэри-Эстер по руке. – Будем надеяться, что наш полный буйной энергии молодой человек, наконец-то, немного остепенится и…
– Ах, дядюшка, Эдмунда так выводит из себя совсем не это. Он, разумеется, сожалеет о столь недобродетельном поступке Ричарда, о его грехопадении, но по-настоящему Эдмунда ранило то, что его сын настолько мало печется о репутации семьи, что пообещал жениться на этой девушке.
– Она в самом деле настолько плоха? – осторожно поинтересовался Амброз.
Мэри-Эстер покачала головой.
– Нет, она не плоха, просто невежественна. Я с ней разговаривала. Она производит впечатление скромной девушки, явно влюбленной в Ричарда, а в постель с ним легла из романтического побуждения… по всей видимости, она совсем одинока, бедняжка. Но это люди низкого происхождения, бедные, и у девушки вообще нет никакого приданого.
– Стало быть, дело в деньгах?
– Нет, дядюшка Броз, не это главное. Эдмунд говорит, что он с радостью принял бы и совсем бедную девушку из порядочной семьи. Но если бы у этой Джейн Гарднер была даже тысяча фунтов стерлингов, он все равно не считал бы ее подходящей женой для своего сына и наследника. Но что сделано, то уж сделано. Эдмунд пробовал откупиться от ее отца, только тот смекнул, что ему выгоднее всего, и отказался от выкупа. А Ричард уперся как упрямый осел, и теперь его не переубедить.
– Во всяком случае, это хороший признак, – заметил Амброз. – Значит, у него доброе сердце и чуткая совесть.
Мэри-Эстер слегка улыбнулась.
– Это похоже на тебя! – заметила она. – Нет, он это делает всего-навсего для того, чтобы бросить вызов отцу. Если бы Эдмунд приказал ему жениться на этой девушке, то Ричард бы с негодованием отказался.
– Ну что теперь поделаешь, – проговорил Амброз, когда они повернули, дойдя до конца тропинки. – В конце концов, это может обратиться и во благо. Ричард, возможно, остепенится, когда у него будут собственные жена и ребенок, о которых надо заботиться.
– Но какой это будет ребенок!
– Ты не можешь этого знать, – возразил Амброз, покачав головой. – Эта девушка выглядит достаточно здоровой, а сильная свежая кровь, знаешь ли, дело неплохое. В нашей семье слишком уж много кровосмешения: браки между кузенами и кузинами – явление постоянное. А будущий ребенок вырастет в Морлэнде под твоим присмотром… да и Эдмунда тоже. Он еще, может быть, окажется лучшим в нашем роду.
– Надеюсь, что ты прав, – отозвалась Мэри-Эстер. – Особенно в отношении Ричарда. Если бы только он не обижал так своего отца… да и ко мне он очень подозрителен. Даже тогда, когда я пытаюсь быть любезной с этой девушкой, он считает, что я стремлюсь восстановить ее против него. Господи, что же делать теперь? – Из-за живой изгороди долетел шум перебранки, в котором Мэри-Эстер легко различила пронзительный громкий голос Алисы, с кем-то спорящей. – Ты меня извини, дядюшка Броз, хорошо? Мне лучше пойти и посмотреть, что там еще стряслось.
– Я пойду с тобой.
А Мэри-Эстер с верным Псом уже спешила впереди дяди, пробираясь через просвет в кустарнике. В розовом саду раскрасневшиеся Алиса и Руфь кричали друг на друга, а Мэри-Элеонора горько плакала. Анна колотила Руфь по тем местам, куда могла дотянуться, но на Руфь с ее многочисленными нижними юбками это не производило ни малейшего впечатления. Нерисса пыталась остановить Анну, Лия же напрасно старалась навести порядок. Тем временем малютка на ее руках беззаботно откусывала лепестки с гвоздики, которую держала в своей пухлой маленькой ручонке, невинными глазками наблюдая за этой сценой.
– Тише, девочки, замолчите все! – закричала Мэри-Эстер. – Что случилось? Поссорились в Святое Воскресенье?! Как не стыдно!
– Мама, Руфь дернула меня за волосы! – заплакала Алиса, бросаясь к ней, чтобы высказаться первой.
Руфь посмотрела на нее мрачно и сердито. – А она ударила мою Нелл Никому не дам бить маленькую Нелл! – с вызовом произнесла Руфь.
Она, кажется, наконец-то заметила нападение на себя сзади и, повернувшись, так сильно отпихнула от себя Анну, что та, отлетев, врезалась в Нериссу и едва не сбила ее с ног.
– Как не стыдно, Руфь, так грубо поступать с маленькими! – рассердилась Лия. – А еще такая большая девочка!
Где-то за его головой с громким хлопаньем крыльев спорхнул вниз голубь и принялся испускать соблазнительные рулады, которые, судя по последующим звукам, нашли определенный отклик. Ричард снова сел, на этот раз осторожно, и все вспомнил. Прошлой ночью он сбежал от Патрика, слуги, которого отец приставил шпионить за ним. Потом провел весьма приятный вечерок на каком-то постоялом дворе… во всяком случае, тогда ему это казалось приятным. Ричард не очень-то помнил подробности этого вечера, ну разве что это был постоялый двор. Да-да, «Белый олень» в Гудремгейте, поскольку «Зайцу и вереску» он больше не доверял.
Он припомнил, что там был очень хороший скрипач, молодой рыжеволосый человек с большой, торчащей клоками бородой, а еще маленькая белая собачка, которая по команде своего хозяина плясала на задних лапках. Сам же хозяин потом так напился, что бедная собачка принялась завывать волком и, к большой радости зевак, никак не унималась. А после этого, вспомнил Ричард, вошел какой-то пуританин и принялся учить их уму-разуму: какие они, мол, все пленники этого грешного заведения. И что им-де надо поскорее бросить это грязное пение, эти пляски и пьянство. Они его, конечно, задирали, зло насмехались над ним, а он все поучал их и поучал до визгливого хрипа. Ну и в конце концов Ричард и его резвый собутыльник подкрались к этому пуританину сзади да и схватили его. Ричард крепко держал его, а приятель тем временем влил в горло пуританину добрую кварту эля, так что тому оставалось либо проглотить напиток, либо захлебнуться. Ну а после их проказы дело пошло совсем весело. Ричард поскреб голову, пытаясь припомнить имя своего собутыльника, но все без толку. Во всяком случае, постоялый двор они с ним покинули вместе и, еле ковыляя в кромешной мгле мимо пруда Патрика, поклялись друг другу в вечной братской дружбе. Еще Ричард вспомнил, что у пруда он отпустил какую-то на редкость остроумную шуточку в адрес своего отсутствующего слуги Патрика, только вот теперь он никак не мог ее припомнить. Потом, когда Ричард заявил, что у него нет ни малейшего желания идти домой, его новый приятель любезно предложил гостеприимство своей голубятни и отвел его в один из маленьких двориков между Джуббергейтом и Литл Шамблсом. Ричард припомнил, как он споткнулся о какого-то поросенка, роющего землю рылом, и как хлюпал по грязи и всяким отбросам. В конце концов ему услужливо помогли взобраться по приставной лестнице и уложили спать на чердаке-голубятне прямо-таки с материнской заботой.
После всего этого, как предположил Ричард, он, по всей вероятности, и заснул, поскольку больше ничего припомнить не удавалось. Этот приятель, по-видимому, отправился домой, а может быть, даже спал рядом с ним, только поднялся рано. Как жаль, что он забыл его имя: это был самый добрый и забавный из всех его собутыльников! Ричард снова поскреб в голове и почувствовал что-то шевелящееся в волосах. Он ухмыльнулся, решив, что этот новый приятель кое-чем его наградил.
Снаружи, где-то совсем близко, вовсю мычал бык – ну да, видимо, стоит себе в стойле за одной из мясных лавок Шамблса и дожидается, бедняга, пока его прикончат, – и назойливо звенели церковные колокола. Ричард проголодался, и его мучила жажда. Он предположил, что время, наверное, близится к обеду. Он на ощупь попытался застегнуть свой камзол, который был нараспашку, а потом в удивлении опустил взгляд и обнаружил, что застегивать-то нечего: ни единой пуговицы на нем не осталось!
Ричард в замешательстве ощупал себя, но… да, все пуговицы были аккуратно срезаны с его одежды острым ножом. Понимание приходило к нему медленно. Исчезла его шляпа, пропал кошелек, не было даже модных пряжек на его ботинках. Стало быть, этот веселый приятель был никаким не приятелем, а простым мошенником, который ценой пинты с элем заполучил все ценное, что было при Ричарде! Нет, вспомнил Ричард, даже не этой ценой, поскольку он сам же весь вечер и платил за все напитки, стремясь перещеголять приятеля в великодушии. Постоялые дворы вечно были полны таких вот плутишек, равно как и карточных шулеров, обманщиков и просто обычных воришек, только Ричард всегда считал себя слишком умным, чтобы попасться на подобную удочку.
Он опять поскреб в голове и вяло выругался, а потом, пожав плечами, заулыбался. Вечер удался на славу, и он перехитрил отцовского шпиона! Ричард спустился с голубятни, слез по лестнице в этот вонючий двор, заполненный целым выводком крепеньких черных поросят и несколькими рябыми курами. Он, помочился в углу двора, а потом оторвал узкую полоску от рубашки и обвязал ее вокруг талии, чтобы поддерживать брюки. Хлюпая по грязи, он выбрался со двора и обнаружил, что находится прямо в Литл Шамблсе. Судя по солнечному свету и оживленному движению вокруг, Ричард решил, что время близилось к полудню. Запах жареного мяса, от которого потекли слюнки, властно проник в него, напомнив Ричарду, как он проголодался.
– Не путайся под ногами, мальчишка! – заорал какой-то мужчина.
Ричард отступил назад, и мясник прогнал мимо него тройку перепуганных телят. Затем его отпихнула в другую сторону дородная женщина, волочившая за лапки две связки живых кур. И в следующее мгновение Ричард едва не споткнулся о двух грязных босоногих сорванцов, которые пулей пролетели у него за спиной, на бегу запихивая в рот хлеб, по всей вероятности, украденный, судя по их спешке. Ричард не мог там стоять, его толкали со всех сторон Он пересек узкую улочку, перепрыгнув через открытую водосточную канаву посередине нее, и ловко увернулся от потока помоев, выплеснутого из окна над его головой. Потом он рысцой заспешил в сам Шамблс, ориентируясь на аромат готовящейся стряпни, идущий из харчевни в конце улицы, напротив ворот Уипма-Уопма.
Перед харчевней над большим костром один над другим высились четыре огромных вертела. Они медленно поворачивались с помощью слепой кривоногой собаки, бешено мчавшейся в своем колесе. На самый верхний вертел были нанизаны цыплята, а на нижних – здоровенные, истекающие соком куски говядины, телятины, молодой баранины и свинины. Надо всем этим царила толстая женщина в платье, которое, по всей вероятности, когда-то считалось красным, но теперь было настолько забрызгано и перепачкано жиром, что этот цвет лишь проступал там и сям наподобие узора. Толстуха поливала мясо жиром из огромного черпака, в котором, вероятно, было не меньше полпинты[6]. Когда Ричард остановился перед женщиной, она зазывно улыбнулась ему, показав при этом полный рот почерневших обломков на месте зубов. Потом почесала себе то место, где полагалось быть талии, пробудив ответный зуд и в теле Ричарда. Он чувствовал ее запах, перебивавший даже аромат жарящегося мяса.
– Итак, молодой господин, что желаете? Вы выглядите таким голодным, что, чего доброго, и меня могли бы слопать! – сказала она и загоготала во все горло.
– А сколько стоит? – тоскливо поинтересовался Ричард, облизываясь при виде сочного мяса, словно голодный пес, и осторожно шаря по своему телу.
Кошелек у него исчез, но в разных карманах где-то завалялись монетки и, может быть… ах да, ведь передний карман его брюк был, вероятно, слишком тугим, чтобы этот собутыльник смог забраться туда, не разбудив его. Да, там было что-то… только вот хватит ли этого?
– За простой кусок мяса шесть пенсов, – соблазнительным голосом ответила толстуха. – А с пудингом – семь пенсов. Такой сочный вкусный пудинг, со смородиновым вареньем, если пожелаете, а можно и с крыжовенным.
Она оценивающе оглядела Ричарда, и он вдруг почувствовал себя беззаботно. «Жизнь делается до странного простой, когда у тебя нет ничего, – подумал он, – и решения становятся ни к чему» Улыбнувшись толстухе, он опять поскреб в голове, выщипывая вшей, и произнес, подражая ее простонародному выговору:
– К чему называть меня господином? У меня и семи-то пенсов нет за душой. Меня прошлой ночью обчистили воры и забрали все, кроме… – он извлек монеты из кармана и пересчитал их на ладони, – вот, четырех с половиной пенсов. Не дадите ли мне чего-нибудь на четыре пенса?
– Бедняжка, – воскликнула она, и ее гигантская грудь даже напряглась от сочувствия. – О чем только думает твой хозяин, отпуская тебя из дома одного по ночам? Иди-ка, садись вон на ту скамью, а я дам тебе, что смогу.
Вот так спустя мгновение Ричард уже сидел на скамье спиной к теплой стене и внимательно следил, как женщина нарезает ему полную тарелку мяса.
– Ты любишь жирное или постное? Хорошо прожаренное или с кровью?
Шипящие ломти мяса, большие и жирные, падали на деревянную тарелку. Немножко соли и мазок горчицы легли с края тарелки, а чтобы дополнить обычный набор, способный утолить любой голод, толстуха добавила щедрый кусок хлеба и высеченную из камня бутылочку легкого пива. Ричард ел со спокойным достоинством, бодро поглядывая вокруг, и вскоре к нему присоединились другие едоки, главным образом подмастерья и холостяки. Заискивающе завертелось поблизости и немало бродячих собак в расчете на объедки. Ричард как раз усердно подтирал с тарелки остатками хлеба последний жир, когда толстая хозяйка харчевни с легким неодобрением обратилась к нему:
– Молодой господин, не тебя ли домогается вон та особа?
Ричард поднял взгляд и увидел фигурку в капюшоне, неприметно стоявшую во дворе церкви Святого Креста и украдкой подававшую ему знаки. Ричард вскочил, вытер рукой подбородок и поспешил на другую сторону улицы. Там он взял эту девушку под локоток и потянул ее в тень узкого переулка. Темный капюшон упал, обнажив головку с очаровательными золотистыми локонами и беспокойными глазами цвета летней синевы, смотревшими в его лицо снизу вверх.
– Ах, Ричард, слава Богу, я нашла тебя! Я так беспокоилась, просто не знала, как же передать тебе весточку.
– Ну, Джейн, – неловко выговорил Ричард, поглядывая вокруг, – как же ты узнала, что я здесь?
– Да я и не знала, – ответила она. – Я просто проходила в конце этой вот улицы, шла домой с рынка, – она кивнула на корзину в руке, – и тут увидела тебя. Я сказала Бетти, что я, мол, обронила сверток с тесьмой, которую только что купила, и отправила ее назад поискать. Долго она там не проходит… ах, Ричард, я так беспокоилась, – она искала утешения в его глазах. – Я… по-моему, я беременна.
– Ну вот еще, – промямлил Ричард. Язык у него словно к нёбу прилип. Джейн Гарднер была дочерью одного каменщика, который жил в Сент-Сейвиоргейте. Это были вполне приличные люди, хотя и не зажиточные. Мать Джейн умерла, и девушка сама вела хозяйство, а помогала ей служанка, мастерица на все руки по имени Бетти Последняя питала слабость к крепкой можжевеловой настойке, которая неоднократно приходила на помощь и Ричарду. Несколько раз Ричарду удавалось уговорить Джейн впустить его в дом, пока Бетти была пьяна, а отец девушки просиживал где-нибудь в «Черном лебеде» или в «Красном льве». На долю Джейн в ее одинокой жизни выпадало мало удовольствий.
– Ты уверена? – спросил он ее наконец. Джейн кивнула.
– Я уж считала снова и снова… в любом случае теперь я точно знаю: мои… мои груди набухли, и я начинаю полнеть. Бетти пока что не заметила, но скоро заметит, обязательно и тогда…
Фраза так и повисла в воздухе неоконченной. Ричард затрепетал, ощущение благополучного житья-бытья покинуло его. Господин Гарднер в подпитии отличался горячим нравом, да и в трезвом состоянии язычок у него был, что наждак для полировки кирпичей. Ричард отчаянно напрягал мысли.
– А ты не можешь… то есть не могла бы ты… если бы я достал денег, то, может быть, найдется какая-нибудь женщина, к которой ты могла бы сходить, чтобы…
Джейн озадаченно посмотрела на него.
– Что ты хочешь сказать?
– Ну, чтобы избавиться от этого… есть же такие женщины, я ведь сам слышал, которые могут… ну, делать такие вещи, чтобы это убрать.
Рот Джейн приоткрылся, но из него не вылетело ни единого звука. Она уставилась на него в отчаянии, и глаза ее наполнились слезами.
– Нет-нет, – прошептала она наконец. – Я никогда не смогу сделать этого. Ох, Ричард, как ты только можешь просить об этом? Ты же говорил, что любишь меня…
Слезы хлынули из синих глаз Джейн и покатились вниз по щекам. Ричард смотрел на нее, и его заинтересовало, почему слезы не синие. Потом он взял себя в руки. Он должен остановить этот плач, а не то прохожие могут заинтересоваться происходящим. Да и Бетти вот-вот вернется…
– Ладно, Джейн, не плачь. Я вообще-то не совсем это имел в виду.
– Но ты в самом деле любишь меня?
– Разумеется, люблю, – опрометчиво ответил он Джейн придвинулась ближе, глядя на него глазами, способными тронуть даже каменную фигуру святого угодника.
– Я понимаю, что это было грехом… ну, то, что мы совершили, и, может быть, Господь нас покарает. Но я же сделала это потому, что люблю тебя. Ты ведь знаешь, я бы не связалась ни с кем другим, только с тобой. И все потому, что ты сказал, что любишь меня. А теперь, когда я ношу твоего ребенка…
Его ребенка! Ричард удивленно посмотрел на ее «фасад» и с внезапным энтузиазмом подумал, его ребенок! Это было единственным, что дал ему не его отец, то, чем он не был обязан никому, кроме самого себя. Неожиданно для себя он был тронут и Джейн, и этой ситуацией, и волной теплого чувства, охватившего его и заставившего протянуть к ней руку. Джейн так и вцепилась в нее, прижав его ладонь к своей щеке. Словно вторя его мыслям, она запричитала:
– Ох, Ричард, что только скажет твой отец? Он ведь никогда не позволит нам пожениться. Он подумает, что я недостаточно хороша для тебя.
Сердце Ричарда переполнялось чувствами. До этого момента он и думать не думал о женитьбе на Джейн: она была совершенно права, говоря, что ее сочтут недостойной его. Да, вплоть до этого мгновения и сам Ричард счел бы ее гораздо ниже себя в социальном отношении, зайди разговор о браке с ней. Но при мысли о том, что его отец может что-то запретить ему, в Ричарде окрепло чувство неповиновения.
– Ему нас не остановить, – твердо объявил он. – Не бойся, Джейн, я женюсь на тебе, и прежде, чем родится ребенок. Наш сын не должен быть незаконнорожденным. Ты станешь моей женой, и все будет хорошо.
– Ах, Ричард! – сквозь слезы прорвалась улыбка, и Джейн в восторге крепко обняла его. – Может быть, ты пойдешь и все расскажешь моему отцу? Ох, сходи, – настаивала она, видя, что он побледнел от страха, – ну, пожалуйста, сходи, а то я так его боюсь. Не станет же он бить меня, если ты сообщишь ему, что женишься на мне. Пожалуйста, милый Ричард, ну, пожалуйста!
От волнения у Ричарда застрял ком в горле.
– Твой отец может избить меня, – выдавил он через силу.
Джейн обняла его еще крепче.
– Нет-нет, отец не станет, не станет, раз ты скажешь ему, что мы поженимся. Он обрадуется. Идем прямо сейчас, пока он обедает. За обедом у него всегда хорошее настроение. Смотри: вот идет Бетти… пожалуйста, ну пожалуйста, пойдем.
Ричард позволил увести себя, но шестипенсовый обед неожиданно тяжело улегся в его желудке, и он поймал себя на мысли, что жирная баранина явно ему не по нутру. Надо будет хорошенько запомнить это и в дальнейшем не есть ее.
– Эдмунд, разумеется, просто убит горем, – сказала Мэри-Эстер Амброзу. – Ричард предполагал, что он рассердится, – думаю, и любой бы предположил это, – но Эдмунд был больше потрясен и ранен, чем сердит, и это так меня беспокоит.
Мэри-Эстер и ее дядя прогуливались по аккуратным тропинкам итальянского сада в несуетное время между мессой в часовне и воскресным обедом. Намечался сбор всей семьи. Со стороны большой прогулочной тропы доносились звуки голосов, смех, свист рассекаемого воздуха и глухие стуки – это на стрельбищном валу упражнялись лучники. А с другой стороны живой изгороди из тисового кустарника, из розового сада, тоже долетал шумок – там Нерисса играла с Анной, а Лия тем временем прогуливала малютку, рассказывая ей про названия цветов.
– Это вот анютины глазки, цыпленочек, а это – гвоздички. Нет-нет, пчелку не трогай, моя радость, а не то она тебя ужалит…
– Он оправится от удара, – успокаивал Амброз, похлопывая Мэри-Эстер по руке. – Будем надеяться, что наш полный буйной энергии молодой человек, наконец-то, немного остепенится и…
– Ах, дядюшка, Эдмунда так выводит из себя совсем не это. Он, разумеется, сожалеет о столь недобродетельном поступке Ричарда, о его грехопадении, но по-настоящему Эдмунда ранило то, что его сын настолько мало печется о репутации семьи, что пообещал жениться на этой девушке.
– Она в самом деле настолько плоха? – осторожно поинтересовался Амброз.
Мэри-Эстер покачала головой.
– Нет, она не плоха, просто невежественна. Я с ней разговаривала. Она производит впечатление скромной девушки, явно влюбленной в Ричарда, а в постель с ним легла из романтического побуждения… по всей видимости, она совсем одинока, бедняжка. Но это люди низкого происхождения, бедные, и у девушки вообще нет никакого приданого.
– Стало быть, дело в деньгах?
– Нет, дядюшка Броз, не это главное. Эдмунд говорит, что он с радостью принял бы и совсем бедную девушку из порядочной семьи. Но если бы у этой Джейн Гарднер была даже тысяча фунтов стерлингов, он все равно не считал бы ее подходящей женой для своего сына и наследника. Но что сделано, то уж сделано. Эдмунд пробовал откупиться от ее отца, только тот смекнул, что ему выгоднее всего, и отказался от выкупа. А Ричард уперся как упрямый осел, и теперь его не переубедить.
– Во всяком случае, это хороший признак, – заметил Амброз. – Значит, у него доброе сердце и чуткая совесть.
Мэри-Эстер слегка улыбнулась.
– Это похоже на тебя! – заметила она. – Нет, он это делает всего-навсего для того, чтобы бросить вызов отцу. Если бы Эдмунд приказал ему жениться на этой девушке, то Ричард бы с негодованием отказался.
– Ну что теперь поделаешь, – проговорил Амброз, когда они повернули, дойдя до конца тропинки. – В конце концов, это может обратиться и во благо. Ричард, возможно, остепенится, когда у него будут собственные жена и ребенок, о которых надо заботиться.
– Но какой это будет ребенок!
– Ты не можешь этого знать, – возразил Амброз, покачав головой. – Эта девушка выглядит достаточно здоровой, а сильная свежая кровь, знаешь ли, дело неплохое. В нашей семье слишком уж много кровосмешения: браки между кузенами и кузинами – явление постоянное. А будущий ребенок вырастет в Морлэнде под твоим присмотром… да и Эдмунда тоже. Он еще, может быть, окажется лучшим в нашем роду.
– Надеюсь, что ты прав, – отозвалась Мэри-Эстер. – Особенно в отношении Ричарда. Если бы только он не обижал так своего отца… да и ко мне он очень подозрителен. Даже тогда, когда я пытаюсь быть любезной с этой девушкой, он считает, что я стремлюсь восстановить ее против него. Господи, что же делать теперь? – Из-за живой изгороди долетел шум перебранки, в котором Мэри-Эстер легко различила пронзительный громкий голос Алисы, с кем-то спорящей. – Ты меня извини, дядюшка Броз, хорошо? Мне лучше пойти и посмотреть, что там еще стряслось.
– Я пойду с тобой.
А Мэри-Эстер с верным Псом уже спешила впереди дяди, пробираясь через просвет в кустарнике. В розовом саду раскрасневшиеся Алиса и Руфь кричали друг на друга, а Мэри-Элеонора горько плакала. Анна колотила Руфь по тем местам, куда могла дотянуться, но на Руфь с ее многочисленными нижними юбками это не производило ни малейшего впечатления. Нерисса пыталась остановить Анну, Лия же напрасно старалась навести порядок. Тем временем малютка на ее руках беззаботно откусывала лепестки с гвоздики, которую держала в своей пухлой маленькой ручонке, невинными глазками наблюдая за этой сценой.
– Тише, девочки, замолчите все! – закричала Мэри-Эстер. – Что случилось? Поссорились в Святое Воскресенье?! Как не стыдно!
– Мама, Руфь дернула меня за волосы! – заплакала Алиса, бросаясь к ней, чтобы высказаться первой.
Руфь посмотрела на нее мрачно и сердито. – А она ударила мою Нелл Никому не дам бить маленькую Нелл! – с вызовом произнесла Руфь.
Она, кажется, наконец-то заметила нападение на себя сзади и, повернувшись, так сильно отпихнула от себя Анну, что та, отлетев, врезалась в Нериссу и едва не сбила ее с ног.
– Как не стыдно, Руфь, так грубо поступать с маленькими! – рассердилась Лия. – А еще такая большая девочка!