Холланд Уильям. Московские сумерки

   Четверка убежала через парадную дверь.
   Огонь распространялся так быстро, что мы не могли что-либо поделать. Моя девушка попыталась вызвать пожарных по телефону администратора, но телефон не работал. Администратора пырнули ножом, но рана оказалась несерьезной. Он выпроводил всех через парадную дверь, всех посетителей. Повара и официанты, должно быть, убежали через окна на кухне, так как их не было видно, когда я выходил на улицу.
   Больше добавить ничего не могу.
   Подпись
   Иван Петрович Стонов».
   Чантурия оторвался от текста.
   – Ну что ж, Стонов. Это ваша подпись? – он показал официанту его заявление.
   – Да.
   – Вы ведь многого не увидели, не так ли?
   – Все, что видел, здесь написал.
   – Вот эти четверо… Какого роста был самый высокий?
   – А-а. Дайте припомнить… метр восемьдесят, по-моему.
   – А самый короткий?
   – Не очень маленький. Может, метр семьдесят.
   – А другие?
   – Где-то между этими двумя. Да, определенно так.
   – По росту приближаются больше к высокому или к короткому?
   – К короткому, по-моему.
   – А какой вес того самого высокого, по-вашему?
   – Так… – Стонов зачесал подбородок.
   «Ванек-ваньком этот малый, – подумалось Чантурия. – А как он вообще попал в Москву и прописался? Без сомнения, за взятку. Быть не может, чтобы такой валенок родился москвичом».
   – Итак?
   – Так… восемьдесят кило?
   – Это что: вопрос или ответ?
   – Ответ, товарищ капитан. Восемьдесят килограмм.
   – Не многовато?
   – В самый раз.
   – А другие?
   – Такие же, пропорционально росту. Ничем особенно не выделялись.
   – Итак, это самые обычные, скажем так – усредненные люди. А вот во что они были одеты?
   – Капюшоны натянули, я же писал.
   Стонов положил палец на строчку в своем заявлении, поворачивая голову и пытаясь прочесть перевернутый текст – перевернуть бумагу он не решался.
   – Да, вы написали. А другая одежда? Они что, голые были?
   – Голые? Конечно, нет! Они были одеты как люди!
   – Какие люди? Работяги? Люди, пришедшие в ресторан на званый обед? Милиционеры?
   – Милиционеры? Ха, вот было бы смеху! Нет, товарищ капитан! Как обычные трудящиеся, вот как.
   – Обычные трудящиеся, одевшиеся, чтобы ремонтировать улицы, или…?
   – Нет-нет! Может, как служащие. Я, право, не помню: это было такое потрясение! Я смотрел на то, что они выделывали, а не на одежду. Поймите меня, я не заметил ничего примечательного. Все они были одеты очень похоже, похоже на всех остальных.
   – Кроме капюшонов.
   – Да, конечно, кроме капюшонов.
   – Тот, что говорил, – какой он из себя?
   – Не самый высокий и не самый низкий.
   – Он казался главарем?
   – Только когда заговорил. Если бы не это… Все они, казалось, выполняли заранее расписанные роли. Двое прошли вперед, а двое с самого начала остались у двери. Как будто охраняли ее.
   – А вот тот, который говорил… Не заметили ли вы что-то необычное у него?
   – Да, заметил. Я писал, – официант опять показал пальцем на текст, – об акценте. Он нерусский. У него говор…
   Официант замолк, оторвал взгляд от текста, а палец по-прежнему держал на строке. Он посмотрел на Чантурия.
   – У него говор?..
   Официант не отвечал. Тогда Чантурия взял бумагу из-под его пальца и зачитал:
   – Грузина.
   – Да.
   Официант не поднимал глаз. Его рука все еще лежала на столе, на том месте, где только что было заявление.
   – Вы разбираете грузинский акцент, когда слышите его?
   – Да, конечно. Я встречаю на работе самых разных людей. Вы говорите по-русски, безусловно, гораздо чище того человека, товарищ капитан. Не сразу заметишь даже, что вы говорите с акцентом. Но тот был грузин. Я просто уверен в этом.
   «Святая простота русского крестьянина», – подумал Чантурия. Любой здравомыслящий человек, попав на допрос к грузину – капитану госбезопасности, спешно постарался бы исправить опрометчивые слова в своем заявлении. Но этот официант, наоборот, подчеркивал их. Возможно, у него не хватает мозгов придумать более вероятную версию. А может, он и прав. Итак, один грузин уже замешан в этой кутерьме, не считая самого капитана КГБ.
   – А этого человека, которого ударили ножом, – спросил Чантурия, – они что, выбрали его специально?
   – Не думаю. Наверное, он оказался самым подходящим объектом – сидел ближе всех к двери.
   – Как он выглядел?
   – Ну что ж, по комплекции он примерно такой же, как и самый крупный из налетчиков. Я заметил это, когда он поднялся.
   – А когда он поднялся?
   – Он встал, а налетчик всадил ему нож в бок, он сразу же сломался пополам и упал.
   – А он успел что-нибудь крикнуть?
   – Что-то крикнул, но я не разобрал что.
   – А на каком языке?
   – Да на русском. Конечно же, он иностранец, но прекрасно говорил по-русски.
   – А почему вы считаете его иностранцем? Стонов посмотрел на него с обидой:
   – Я официант в ресторане «Узбекистан», насмотрелся на иностранцев.
   Чтобы наказать Стонова за дерзкий ответ, Чантурия спросил:
   – Сколько вы зарабатываете как официант? Стонов осторожно ответил:
   – Сто пятьдесят в месяц.
   – А этого достаточно, чтобы оплатить столик на шестерых в кооперативном кафе?
   – Я же сказал, у меня там приятель.
   – И вы, я полагаю, заработали немного чаевых? Стонов только пожал плечами.
   Чаевые официально брать не полагалось, но, конечно же, все брали, и бесполезно отрицать это.
   – А иногда и в твердой валюте?
   – Нет. Я, конечно, не взял бы валюту. Это противозаконно.
   – Конечно. Ну, а теперь об этом иностранце. Как он выглядел? Вы начали описывать его.
   – Он выглядел довольно прилично. Хотя женщина, которая была с ним, похоже, о нем особенно не заботилась.
   – Так как же он выглядел?
   – Они что, не показали вам труп?
   – Как он выглядел?
   – Ну… волосы у него светло-каштановые. Обычные черты лица, помнится – твердый подбородок. Вид вполне приличный, как я уже сказал. Одет был в дорогой костюм – прекрасная чистая шерсть. Такой не достать и за тысячу рублей.
   – Это все?
   – Да, больше ничего припомнить не могу.
   – Как, по-вашему, из какой страны он приехал?
   – Трудно сказать. Одет он по-европейски, но выглядит, право, не европейцем. Скорее всего он американец.
   – Почему вы так считаете?
   – Ну это… он как-то фамильярно обращался с официантом. Европейцы, они только командуют официантами, много о себе воображают. Американцы – те вроде нас, все у них ровня… даже если у них гораздо больше денег, чем у нас.
   – По-английски вы говорите?
   – Немного. Достаточно, чтобы обслужить посетителей, которые говорят по-английски.
   – Не слышали, говорил ли он что-нибудь по-английски?
   – Нет, не слышал.
   Чантурия постучал авторучкой по блокноту:
   – Вы сказали, что женщина его не любила.
   – Я сказал, что она не особенно любила его. Может, они не очень хорошо знали друг друга. Она относилась к нему вполне по-дружески, но без теплоты… Не как близкая, хорошо знакомая.
   – А она тоже иностранка?
   – Ну нет! Она-то русская.
   – Как она выглядела?
   – Красивая. Блондинка с темными глазами. Одежда приличная – фиолетовые брюки и блузка. Одета, знаете, не как дешевка-шлюха, а как порядочная русская девушка. И по-настоящему красива.
   Стонов прикрыл глаза и улыбнулся.
   – Задница у нее как персик. Знаете такую присказку? Чантурия прикинулся, что не знает…
   – А когда его пырнули ножом, что она делала? Выкрикнула какое-то имя или…
   – Да, получилось немного странно. Нет, она не кричала, вообще ничего не произносила. Она только вертела головой кругом… может, ждала помощи. Но нет, больше похоже, что она высматривала, кто за ними наблюдает. А потом она убежала.
   – Каким путем?
   – Через дверь. Почти сразу же после того, как удрали нападавшие. Больше я ее не видел.
   Чантурия опять заглянул в заявление Стонова.
   – А те, другие из вашей компании, – кто они такие?
   – Ну это… – Стонов снова обратился за поддержкой к своему заявлению, – была там Шура…
   – Должно быть, Александра Ивановна Серова? – спросил Чантурия, заглянув в заявление.
   – Точно, она.
   – Расскажите о ней.
   – О… о, – произнес Стонов, закатывая глаза. – Ну, она такая… вот с таким задом! А сиськи – как арбузы! А…
   – Я не это имел в виду.
   – Не то? Ну это… рост у нее метр шестьдесят четыре…
   – Опять не то. В каких она отношениях с вами?
   – Отношениях? Мы не родственники. А, понимаю, что вы хотите спросить…
   – Она ваша девушка?
   – Точно.
   – Сколько времени вы знакомы?
   – Девять месяцев. Мы повстречались на Пушкинской площади. Слава еще сказал мне: «Глянь вон у той на сиськи». – Я глянул и… любовь с первого взгляда. Три месяца возился с ней, прежде чем уложил в постель, – такого она была о себе высокого мнения. Но, прямо скажу, не зря возился.
   – А Слава – это Вячеслав Федорович Арканов? – поинтересовался Чантурия.
   – Точно. Он официант, как и я. Мы вместе учились на курсах официантов. Он обслуживает приемы в Кремле. Однажды взял меня туда, но я после сказал, что мне лучше работать в обычном ресторане, в «Узбекистане». В Кремле, конечно, роскошь, все великолепно, но… – он замялся и, казалось, не знал, что сказать дальше.
   – Но роскошь-то ведь не кормит, ее не укусишь? – подтолкнул его Чантурия.
   – Вы хорошо все понимаете, товарищ капитан.
   – Шура где работает?
   – Она парикмахерша. Знаете заведение напротив телеграфа на улице Горького?
   – Ладно. А другие из вашей компании? Там была и Арканова. Она что – жена Славы?
   – Да, Вера.
   – И чем же она занимается?
   – Она горничная в гостинице «Дружба».
   – Там что, иностранцы живут?
   – Да… Но только из соцстран. Не из капиталистических.
   – Наверное, мечтает перейти в другую, получше? В «Украину» или «Интурист»?
   – А почему бы не в «Международную», поскольку уж мы размечтались? – подхватил Стонов. – У нее есть там знакомая – дежурная по этажу. Что бизнесмены обычно дарят женской обслуге в такой гостинице? Колготки, косметику… Один тюбик западной губной помады – недельная зарплата. И ей даже не нужно иметь с ними никаких дел. – Он остановился, а затем быстро пояснил: – Она, конечно, ничего им не продает. Это же не разрешается.
   – Конечно. А еще двое из вашей компании? Стонов внезапно насторожился:
   – А… Я их хорошо и не знаю. Света…
   – Должно быть, Светлана Калинина?
   – Да. Она двоюродная сестра Арканова. Собиралась стать балериной, но сломала ногу, и срослась она неправильно. Теперь она переводчица с английским языком.
   – Где работает?
   – Кажется, в каком-то химическом институте, переводит технические статьи. Иногда работает с иностранными бизнесменами. Чтобы свести концы с концами, как вы понимаете. Она в разводе, у нее сын, надо растить его.
   Чантурия что-то записал. Потом спросил:
   – А тот, что был с ней, – ее будущий муж?
   – Нет. Для нее это слишком жирно.
   – Максим Николаевич Градский? Почему же Макс для нее слишком жирен?
   – У него отец первый замминистра общего машиностроения.
   Чантурия любил, чтобы жизнь протекала без осложнений, но почему-то так никогда не получалось.
   – А чем же этот сынок заместителя министра зарабатывает себе на жизнь?
   Стонов сразу же стал уходить от ответа:
   – Я точно не знаю.
   – Ну, а как же вы с ним познакомились?
   – Да я его в тот вечер впервые увидел. Он пришел со Светой.
   – Со Светой, которую вы и знать-то толком не знаете?
   – Она сестра Арканова. Поэтому-то я и пригласил ее.
   – Конечно. Итак, вечер в кооперативном ресторане… Все гости вносят помаленьку в общий счет?
   – Я был готов заплатить за нее.
   – А за ее знакомого, сынка замминистра?
   – И за него, конечно…
   – Конечно. Вы даже не знаете, на что живет этот сынок первого замминистра. Чем же он занимается, как вы думаете? Ну, примерно?
   – Не знаю.
   – Вы просидели за одним столом весь вечер, выпили три бутылки шампанского и две водки на шестерых, а он даже и не заикнулся, чем занимается?
   Стонов в своем заявлении не писал, сколько водки и вина они выпили, но сразу сообразил, что капитан правильно перечислил количество бутылок.
   – Помнится, он назвался вроде инженером. Да мне, в общем-то, все равно. Я не расспрашивал его: как-то не очень вежливо расспрашивать.
   Что же касается осведомленности Чантурия, то он лишь на глазок прикинул примерное число бутылок, выпитых на дне рождения Стонова. Застолье было не слишком широким: там, где гуляют трое русских мужчин, обычно за вечер выпивают пару бутылок водки. Ну, а на дне рождения требуется и шампанское.
   Светлана Калинина оказалась красивой женщиной. Она действительно держалась как балерина. Волосы у нее были рыжеватые, а глаза по-восточному миндалевидные – в ней чувствовалась татарская кровь, причем от предков в близком колене.
   – Рад, что ваша ножка в порядке, – так поприветствовал ее Чантурия, когда она села за столом напротив него.
   – Вы и это знаете? – спросила она, но без удивления в голосе, а только дав понять, что ей неловко от его слов.
   Одна из особенностей его работы заключалась в том, что следователь, показав чем-то, что знает тайны допрашиваемого, тем самым заставлял его нервничать.
   – Ваш знакомый Стонов сказал мне об этом, – постарался успокоить он Светлану.
   – А… это приятель моего брата, – сказала она.
   – Насколько хорошо вы его знаете?
   – Да я его, в общем-то, и не знаю. Знакомы только через Славу.
   – Слава – это ваш брат? Арканов?
   – Да.
   Она осторожно подбирала ответы, так как поняла, что его сочувственные слова – только игра. Но в то же время они звучали искренне. Самым трудным в его работе было притворяться искренним в нужный момент.
   – Где вы работаете, товарищ Калинина? – спросил он, принимая более официальный тон, в надежде, что это успокоит ее. Она и ответила в сугубо официальном тоне:
   – Я работаю в Научно-исследовательском институте органической химии.
   – Переводчицей?
   – Да, переводчицей.
   – А где вы обычно работаете?
   – Как правило, дома. Я прихожу в институт за текстами, но основную часть работы делаю дома. У меня там собрана неплохая библиотека.
   – Вам повезло.
   – Какое уж тут везение! Я восемь лет ее собирала.
   – Вы также работаете переводчицей и у иностранных бизнесменов?
   – Время от времени, по просьбе Торгово-промышленной палаты СССР.
   – Как часто?
   – По-разному. Иногда по нескольку дней в неделю, иногда раз в месяц.
   – Что, иностранцы, с которыми вы работаете, по большей части из химической промышленности?
   – Вовсе нет. Переводческая работа не обязательно связана с техникой. Вот и сейчас я; например, работаю с фирмой, которая хочет продать нам обувь.
   – Как называется эта фирма?
   – «Юнайтед шу». Американская компания.
   – А с кем из этой фирмы вы работаете?
   – С их начальником отдела по торговле с другими странами и его помощником.
   – Как их зовут?
   – Начальника – Рональд Джеймс, а помощника – Джеф Миллингтон.
   – Когда в последний раз вы виделись с кем-либо из них?
   – На прошлой неделе. Они приехали и уехали. Должны вернуться через месяц.
   – Они чего-нибудь добились здесь?
   – Ничего. Как вам известно, наш народ не может себе позволить носить иностранную обувь. «Скандал! Какой скандал – мы вынуждены покупать обувь за границей! Купите лучше что-нибудь у нас, – вот что обычно говорят в наших торговых организациях иностранцам. – Вот тогда мы и станем обсуждать закупки вашей обуви». Ну, а что у нас есть дельного предложить иностранной фирме? Ничего. Совершенно ничего! Вот уж действительно скандал, но так оно и есть.
   Он удивился такому напору.
   – Похоже, вы принимаете свои дела с бизнесменами слишком близко к сердцу, – промолвил он.
   Она только фыркнула:
   – Я принимаю близко к сердцу собственную обувь – вот и все тут.
   Она села боком на стуле и выставила один сапог так, чтобы ему было видно.
   – Я сломала каблук на нашем социалистическом тротуаре, здесь рядом, на улице Кирова. Наши тротуары ремонтируются безобразно.
   – Но ведь и климат-то у нас какой неравномерный – то мороз, то жара!
   – Ерунда. Я работала целый год в нашем консульстве в Канаде, где климат ничуть не лучше нашего. Так тротуары там не проваливаются, смею вас уверить.
   Чантурия решительно воспротивился дальнейшему обсуждению порядков на Западе.
   – Как вы оказались в кооперативном кафе «Зайди – попробуй» прошлой ночью?
   – Меня привел туда двоюродный брат. Его приятель, Стонов, праздновал там свой день рождения и захотел, чтобы и я пришла.
   – Ну, а раз, как вы сказали, Стонов не относится к вашим друзьям, почему же он пожелал увидеть вас в тот вечер?
   – Не знаю.
   – Его приглашение как-то связано с вашей дружбой с Максимом Николаевичем Градским?
   Она посмотрела ему прямо в глаза:
   – Не знаю.
   – Как давно вы знаете Максима Николаевича?
   – Около года.
   – Хорошо. Расскажите, что вы видели в кафе.
   Она вкратце рассказала о происшедшем и, как он знал теперь от других, рассказала довольно точно.
   – Нападавшие действовали очень целенаправленно, – добавила она, – как при военной операции.
   – А вам доводилось видеть военные операции?
   – Конечно, нет. Это просто образное сравнение. Если что-то выводит вас из равновесия, то просто говорят, что против вас действовали целенаправленно. Методично.
   – А того человека, которого убили, вы видели прежде?
   – Нет, не видела.
   – Что-нибудь в нем запомнилось вам?
   – Я не понимаю, что вы имеете в виду. Безусловно, он иностранец…
   – Вы уверены?
   – Да, конечно.
   – А что за иностранец, откуда?
   – Не немец – я не уловила у него немецкого акцента. По-русски говорил очень прилично, но, по-моему, его родной язык – английский. У него английский акцент – как-то мягко у него получался звук «юс». Но я все же близко к нему не подходила и не прислушивалась.
   – А что он говорил, вы не слышали?
   – Только заказы официанту.
   – Как он вел себя с официантом?
   – Что вы имеете в виду?
   – Не было ли в его поведении чего-то странного? Чего-то такого, что заставило бы вас подумать, что он из такой-то или такой-то страны?
   Поставить вопрос в такой форме Чантурия решил после допроса Стонова. Может, ничего примечательного в поведении убитого и не было, но иногда даже из ничего наблюдательный и умный человек может вынести кое-какое впечатление.
   – А-а. Поняла, – она задумалась и, похоже, расслабилась. – Он вел себя с официантом не так, как ведет немец или англичанин. Думаю, что он американец.
   – Почему вы так думаете?
   – Американцы походят на русских: не заносятся перед официантами, относятся к ним по-дружески.
   Чантурия сделал запись в блокноте.
   – А женщина, которая была с ним, она тоже иностранка?
   – Нет, она русская.
   – Что она делала во время нападения и после него?
   – Я как-то особо не присматривалась. Я не следила за ней, я следила за налетчиками. Она закричала… нет, не закричала, точнее, пронзительно взвизгнула, издала какой-то свистящий звук, когда они ударили его ножом. Что произошло потом, не знаю. Все мы вылетели как пробки на улицу, а ее там не было.
   – Налетчики – можете описать их?
   – Вижу свое объяснение перед вами. Я уже описала их для следователя.
   – Да, оно у меня. Но, может быть, вы сможете добавить кое-что.
   Она отрицательно покачала головой.
   – Как заявляют другие свидетели, один из налетчиков говорил с акцентом. Вы заметили это?
   – Да.
   – Можете ли вы сказать, что у него грузинский акцент?
   Она посмотрела на него. Что-то мелькнуло в ее глазах – что же? Нет, не опасение, не страх. Только настороженность.
   – Не знаю.
   – Вы же переводчица. У вас особый слух на язык. Да, я тоже грузин. Но мне нужно знать всего лишь ваше мнение как профессионала.
   – Я сказала бы, что у него грузинский акцент.
   – Ценю вашу помощь.
   Чантурия опять что-то черкнул на бумаге. Пока он писал, она сказала:
   – Да, еще одна примечательная особенность.
   Он посмотрел на нее:
   – Да? Какая же?
   – Грузин, если он им окажется, прихрамывает. Чантурия внимательно смотрел на нее.
   – Никто не упомянул об этом.
   – Он старался не показать этого. Но я все же уверена, – сказала она с улыбкой. – Это мое мнение как профессионала. Я танцовщица. Вернее, была танцовщицей.
   Чантурия тоже улыбнулся в ответ:
   – Вы оказали нам очень большую помощь, товарищ Калинина, – сказал он и, сделав несколько пометок в блокноте, снова обратился к ней. – А теперь о вашем знакомом Градском.
   Улыбка сошла с ее лица. Она замерла в ожидании. Он тоже выжидал. Наконец она спросила:
   – А что о нем?
   – Вы сказали, что знаете Градского с год?
   – Примерно с год.
   – Каков характер ваших отношений?
   – Мы с ним друзья. Она казалась смущенной.
   – Что значит «друзья»?
   – Друзья и значит друзья.
   – Вы разведены?
   – Да. Значит ли это, что у меня не может быть друзей? Что, моя личная жизнь тоже интересует следствие?
   Увидев, как в миг исчезло ее дружеское расположение, Чантурия еще раз пожалел, что ему выпала такая служба.
   – Я хочу понять, – сказал он, – почему Градского, которого Иван Петрович Стонов не знает, пригласили на вечеринку по поводу дня рождения Стонова.
   – Стонов его не приглашал. Это я его пригласила, сказала Стонову, что приведу гостя.
   – Стонов – щедрый человек. А Градский, он что, настолько близок вам, если вы решили пригласить его на это дорогостоящее празднество?
   – С тех пор как муж ушел от меня, я редко выхожу на люди. Максим мой друг.
   Она произнесла эти слова с большой неохотой. Л ему хотелось, чтобы она говорила, смотря ему прямо в глаза.
   – Мы вызвали его на допрос этим утром вместе с вами и другими. А он не пришел. Не знаете ли почему?
   Она посмотрела в сторону.
   – Не знаю.
   Трудно было понять, что говорит Орлов, забив рот бутербродами с колбасой и сыром. Чантурия терпеть не мог бутерброды с колбасой и сыром, но в те дни даже в буфете КГБ нельзя было найти ничего другого. В эту зимнюю пору, когда физически остро ощущалась тоска по Грузии, особенно по грузинской пище, на него находило отчаянное желание откусить хотя бы кусочек свежего яблока или помидора. Это вызвало у Чантурия приступ раздражения.
   – Набил полный рот, так не болтай, – в сердцах бросил он. Орлов проглотил кусок и повторил:
   – Максим Николаевич, должно быть, думает, что папа прикроет его.
   Максим Николаевич Градский, получивший повестку, как и все другие, находившиеся в кафе, на допрос до сих пор не явился.
   – Если он так думает, – сказал Чантурия, – то глубоко ошибается.
   И ему страшно захотелось спелого граната.
   – Что случилось? Не явился кто-то из свидетелей? – поинтересовался сидевший с ними за одним столом старичок.
   Чантурия немного знал этого офицера, давным-давно вышедшего в отставку. Он с охотой консультировал сотрудников КГБ в обмен на право приходить в здание Комитета, где можно дешево пообедать и поболтать на профессиональные темы.
   – Тот свидетель, – выдавил Орлов, – сын первого замминистра. Чего же вы хотите?
   – Ничего, – ответил старичок. – Я ничего не хочу теперь, в эти дни, когда разваливается вся страна. Первый замминистра! В мои времена я посадил бы этого сынка вместе с его папой в камеру предварительного заключения. А теперь даже сотрудник КГБ не чувствует себя спокойно в собственном доме. Что за времена настали!
   – Что вы имеете в виду? – спросил Орлов.
   – Что я имею в виду? Позвольте разъяснить. Я живу на Дорогомиловке, недалеко от Киевского вокзала. Дом, правда, старый, но в нем всегда было тихо-мирно. Его и построили-то для сотрудников нашего Комитета. Я переехал в него сразу же после войны, и все главы семей, живших в этом доме, служили в КГБ. А теперь? – Он кинул руку вниз, жестом показав, куда катится мир. – Все ушли на тот свет, кроме меня. А те, кто живет в нем теперь, – длинноволосые стиляги. Мне под дверь подсовывают записки с угрозами. Жена боится выходить на улицу по вечерам. Мы запираем дверь на двойной засов, чтобы поспать хоть немножко. Вот куда катится мир! Плюют на повестку с вызовом! Кто бы мог подумать?
   Чантурия знал, что раньше такое вообразить не мог никто. Теперь же КГБ лишили официального права вызывать на допросы свидетелей – это прерогатива прокуратуры, государственного следователя. Но это так, мелочи. В прежние времена никто бы не осмелился махнуть рукой на повестку КГБ. Почти никто. Ну был случай, когда милиционеры убили офицера КГБ, возвращавшегося со службы, и два бюрократических ведомства долгие месяцы ставили друг другу палки в колеса, прежде чем началось настоящее следствие. Но это совсем другое дело. За спиной Максима Градского не стоит МВД. Он всего-навсего избалованное чадо высокопоставленного чинуши, испорченный шалопай, которого надо приструнить ради его же блага.