Страница:
Чантурия тут же устыдился своей мысли. «Так у нас думают только самые твердолобые», – критически оценил он себя. Как едко высмеяла бы его мать такую мысль, узнай она об этом!
– 3 —
– 25 —
– 5 —
– 3 —
Среда, 18 января 1989 года,
4 часа дня,
Посольство Соединенных Штатов
У окна в жилом помещении нового здания американского посольства сидел Бен Мартин и листал советскую газету, стараясь не глядеть на снег, сыплющийся за окном на Москву-реку. Его сверлила мысль: когда прекратятся снегопады, хотя он и хорошо знал когда – через много-много недель.
В дверь постучал Ролли Таглиа. Мартин понял, что это Ролли, по его особенному стуку – на мотив песенки «Брейся и причесывайся».
Ролли вошел, как обычно, не ожидая приглашения. Он был заместителем главы миссии, вторым лицом после посла, и мог вести себя бесцеремонно. Ролли ничуть не удивился, увидев в комнате Мартина.
– Хэлло, профессор, – поприветствовал он. – А где Хатч?
Эта квартира принадлежала Чарльзу Хатчинсу.
– Надеюсь, вы скажете – где.
– Как я могу знать что-то лучше, чем профессор самого главного на Восточном побережье университета?
– Почти самого главного, – уточнил Мартин, улыбнувшись.
– Он обещал прийти сюда в полчетвертого. Мартину не нужно было глядеть на часы, чтобы узнать, который час. На Москву спустились сумерки. В это время года они означали, что сейчас четыре часа дня. Раздумывая над этим явлением уже полтора года, Мартин так и не смог найти разумное объяснение тому, почему сумерки начинаются именно в этот час в любое время года.
– В офисе его тоже нет, – сказал Мартин. – Я проверял. Его номер два сказал, что его нет.
– Номер два? Кто это? Что значит номер два?
– Дэнсон. «Призрак» номер два. [1]
– Не понимаю, о чем идет речь.
– Извините. Помощник атташе по вопросам сельского хозяйства Дэнсон сказал, что его начальника, атташе по вопросам сельского хозяйства, нет на месте.
– Вот это уже лучше. Так вас хоть понять можно.
В посольстве Мартин был временно прикомандированным в качестве специального помощника атташе по вопросам культуры. Пробыв здесь более года, он понял, что никогда не сумеет четко представлять себе дипломатическую службу, не говоря уже о том, кто из персонала посольства «призрак», а кто «чистый» дипломат. Но, с другой стороны, невозможно было дружить с кем-то, подобным Хатчу, и в то же время не понимать, за что он получает жалованье. Хатч занимал в посольстве должность атташе по вопросам сельского хозяйства. Он происходил из Де-Мойна, штат Айова, знал все о кукурузе и коровах. Но Мартин видел, что Хатч к тому же знал советскую политику слишком хорошо для человека, чьей специальностью были кукуруза и коровы. Хатч не распространялся о своей основной работе, а говорил только про сельскохозяйственные дела, но даже прикомандированному помощнику культурного атташе, специализирующемуся в русской литературе, было трудно не распознать, чем в действительности занимался Хатч.
Мартин никогда не сожалел, что столь сильно привязался к Хатчинсу, но преподавание русской литературы в почти что самом главном университете на Восточном побережье не было достаточным основанием, чтобы держаться на короткой ноге с вероятным «призраком». Он успокаивал себя, что, наверное, Хатч все-таки не «призрак», потому что он был действительно специалистом в вопросах выращивания кукурузы и животноводства и происходил из Де-Мойна, штат Айова. Разве может кому-нибудь не понравиться такой славный парень? И все же он не был столь славным парнем, чтобы его можно было бы, например, рекомендовать друзьям из почти что самого главного университета на Восточном побережье. Дружба с ним являлась крамольным удовольствием, которое Мартин оправдывал тем, что если Хатч – не настоящий «призрак», то и он сам ведь не настоящий дипломат, даже если и прикомандирован к посольству специальным распоряжением администрации США.
Назначение в посольство Мартин считал наиболее странным зигзагом в своей судьбе и прямо связывал его с собственной неосторожностью.
В университете, где он преподавал русскую литературу, проводилось внеочередное заседание ученого совета факультета с целью предотвратить надвигающуюся опасность. Дело в том, что группа студентов пригласила президента Соединенных Штатов выступить в университете, а президент дал понять, что ему не очень-то хочется это делать.
На заседании Мартин оказался единственным членом факультетского совета, выступившим против отказа пригласить президента, в то время как большинство его коллег приняли решение, что президент поступил недружественно и его не следует приглашать в такой выдающийся центр учености, каковым является их университет. В результате ректорат университета аннулировал приглашение студентов.
Спустя год Мартин неожиданно для себя увидел свою фамилию в коротком списке кандидатов на должность, которая учреждалась в соответствии с экспериментальной программой культурного обмена между посольствами Соединенных Штатов и Советского Союза. Программой предусматривался обмен профессорами – один советский специалист по американской литературе на одного американского специалиста в области русской литературы. Они должны были свободно изучать свой предмет, глубоко знакомиться со страной пребывания, содействовать выполнению других научных обменов и программ, укреплять среди ученых чувство доброжелательности и товарищества, а также помогать дипломатам своих посольств лучше постигать творческую и культурную жизнь СССР или США. Поскольку Мартин не разделял политических взглядов своего правительства, то он немало удивился, обнаружив свою фамилию в том списке, а еще больше был удивлен, когда ему сообщили, что из числа кандидатов для поездки в СССР выбрали именно его. Причину такого внимания он узнал гораздо позднее.
– Ну что в «Известиях»? – поинтересовался Ролли. – Кто-нибудь напялил Раискины штаны?
– Если бы напялил, они бы не писали. – Мартин кинул газету Таглиа и поднялся немного размяться.
Зимний вечер в Москве зачастую ложится на землю свинцовой тяжестью. Популярная песня «Подмосковные вечера» гораздо лучше реальности. «Критерий подлинного искусства», – подумалось ему. Он не спеша пошел вдоль стены комнаты, рассматривая развешанные картины. Мартин видел их и раньше – сам присутствовал при покупке. Все они написаны недавно, подписей на них не было. Хатчинсу нравилось разыскивать живых художников и покупать картины у них. «Если картина написана более сорока лет назад, ее нельзя увезти домой без специального разрешения на вывоз, – обычно говорил он. – А с какой стати такое разрешение дадут сельскохозяйственному атташе? Но как бы то ни было, наш долг – зажигать и раздувать огонек творчества, мерцающий в этих потемках».
По этой же своей теории он покупал только дешевые картины. «Художников нужно ценить. Если их работа стоит дорого, то это уже высокая оценка, – утверждал он. – Давайте лучше выручать тех ребят, на работы которых никто и не смотрит».
– Поразительно! Вы это видели? – спросил Таглиа, обращая внимание на текст в самом низу на последней странице «Известий»;
– Я не заметил в газете ничего интересного. А что там?
– Поджог… Убийство… Преступление… Все есть, кроме секса, черт бы их побрал. – Он начал переводить заметку на английский с присущим ему драматизмом.
«Нападение с поджогом, или драма, разыгравшаяся январской ночью».
В ночь с 17 на 18 января в 00.45 минут несколько неизвестных лиц позвонили в дверь кооперативного кафе «Зайди – попробуй» на проспекте Мира в Москве. Это кафе работало в режиме «так поздно, пока сидит последний клиент».
– Имеется в виду, что оно работало, потому что после этого ночного визита принимать в нем гостей, к сожалению, нельзя.
«Неизвестные, которым открыли дверь, попытались применить ножевые раны к администратору, находившемуся в этот момент на дежурстве…»
– Подождите! – попросил Мартин. – Применить ножевые раны?
– Так здесь написано, – ответил Таглиа. Мартин взглянул на текст и покачал головой:
– Давайте дальше. Что же случилось с нашим незадачливым администратором?
Ролли стал читать дальше:
«К счастью, он увернулся и получил лишь неглубокий порез. После этого налетчики ранили ножами нескольких иностранных гостей кафе (оплата в кафе производится не только в рублях, но также и по кредитным карточкам). Затем они бросили в зал бутылки с бензином. Занялся пожар… Спасаясь от налетчиков, работники кафе (главным образом женщины, работавшие в ту смену) забаррикадировались на кухне. Они не могли позвать на помощь – телефонную линию заранее перерезали…
Когда работники, выломав запоры на окнах, выбрались на задний двор, налетчики уже скрылись, у входа стояли пожарные и полицейские. Раненых увезли в госпиталь, их жизнь была вне опасности. Как заявил начальник управления пожарной охраны Москвы Б.Лобанов, сигнал пожарной тревоги был получен в 00.51 минуту. Через девять минут пожарная команда из шести машин была на месте тревоги. В 1 час 23 минуты пожар был локализован, а в 1 час 32 минуты ликвидирован.
Как сказал Е.Лобанов, за последнее время это уже второй случай поджога кооперативного кафе. Первый поджог произошел в декабре прошлого года в Октябрьском районе столицы.
«Мы можем сказать только, – сказал председатель кооператива Анатолий Рутковский, – что мы угодили в разборку отношений между двумя враждующими криминальными группировками. Иначе трудно объяснить вандализм, вылившийся в поджог кафе. Считаю, что расследование выявит все это и установит цель налета на наш кооператив.
Целеустремленность действий налётчиков поразительна, все делалось как по команде. Я глубоко убежден, что те, кто громил кафе, побывали здесь прежде не один раз: они прекрасно знали, где что расположено, где перерезать телефонный провод, как блокировать выход.
Мы восстановим кафе в прежнем виде. Оно было одним из красивых и популярных мест в столице. Только один интерьер чего стоил: он расписан в русском и грузинском стилях и на морскую тематику. Нам нужно все это восстанавливать. Нам оказывают помощь районные власти, банк предоставляет кредит, нас поддерживают – мы продолжаем действовать как торгово-закупочный и производственный кооператив. И мы уверены, что кафе через два месяца, после реконструкции, будет опять принимать гостей, в том числе и иностранцев. Кроме того, мы прорабатываем возможность создания советско-финского совместного предприятия. Короче говоря, мы не позволим одержать верх каким-то бандитам».
Расследование дела о поджоге кооперативного кафе «Зайди – попробуй» ведется прокуратурой Дзержинского района Москвы. Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы о том, что произошло. Расследование осуществляется в тесном сотрудничестве с управлением МУРа (Московский уголовный розыск), специальными институтами и другими организациями».
– Другими организациями! – повторил Мартин. – Они все еще опасаются назвать прямо – КГБ.
– Береженого и Бог бережет, – ответил Таглиа русской поговоркой. – Ну, а что вы думаете обо всем этом?
– Думаю, что ваш русский заметно улучшился. Но, к сожалению, ваш английский отвратителен. «Это кафе работает в режиме так поздно, пока сидит последний клиент» – кто же так говорит? «Применить ножевые раны к администратору»?
– Не выступайте как профессор, – парировал Таглиа. – Профессоров никто не любит.
– Там, откуда я приехал, профессоров любят все.
– В Висконсине?
– Ваш русский совсем неплох. Он вас хоть творчески развивает.
– Но это не моя заслуга. Это все чертово советское влияние. Мой советизированный русский язык складывается сам собой, без видимых усилий с моей стороны.
Мартин поднял газету и вчитался в заметку.
– Хорошо, вы обратили внимание на такой момент, – заметил он. «Разборка отношений между двумя враждующими криминальными группировками». При разборке отношений, по-моему, не применяют «молотовский коктейль». [2]Что же это было на самом деле?
– Я бы сказал, что «Известия» сообщают лишь половину правды.
– Как всегда?
– Нет. Есть отличие. На этот раз за второй половиной не скрываются политические мотивы.
– А вот Хатч говорит, что политические мотивы присутствуют всегда.
– Да. Но здесь нет обычных политических мотивов. Нет никаких пропагандистских целей. Им просто еще не удалось изучить факты, или же они не хотят эти факты признавать.
– Этого не видно, или это не соответствует действительности? Факты заключаются в том…
– … что фигурируют только лишь «враждующие криминальные группировки».
– Вы имеете в виду, что это рэкет, связанный с вымогательством, а не война между гангстерами?
– Да, конечно. Богатый кооператив отказывается отстегнуть рэкетирам, и его поджигают. А что еще?
– Не знаю, – ответил Мартин.
Так как он не был штатным дипломатом, то мог пользоваться правом проявлять свое невежество и при этом оставаться безнаказанным. Он подошел к окну, наблюдая, как на Москву в четыре часа дня спускаются серые сумерки. Сначала сквозь падающий снег он видел только свет из окон здания Верховного Совета Российской федерации – белого массивного здания, построенного поблизости на той же набережной, прямо через улицу. На минутку снежная пелена раздвинулась, и за крылом здания Верховного Совета показались очертания высотной гостиницы «Украина», стоящей на другом берегу реки. На прошлой неделе ему довелось побывать там. Он с содроганием припомнил небольшую колонну грузовиков-трайлеров из братских социалистических стран, обычно в беспорядке приткнувшихся на ночевку около гостиницы на продуваемом всеми ветрами бульваре Шевченко. Снег посыпал с новой силой, из-за чего опять исчезли из виду не только гостиница с рекой, но даже светящиеся окна в здании Верховного Совета России. Снегопад начался со Дня благодарения в конце ноября и, судя по всему, затянется, как ему казалось, до мартовских ид, то есть до середины марта. А потом снег превратится в грязное месиво, которое будет налипать на обувь и заноситься в каждый московский дом.
Когда он был совсем маленьким и жил в Висконсине, он любил зиму. Он помнил холодные березовые рощи, блестевшие на снегу. Он и русскую литературу-то стал изучать отчасти потому, что заинтересовался бескрайним, пустынным, холодным лесом, русским лесом, – а именно из цепи необъяснимых и безрассудных поступков и складывается сама жизнь. Со временем ему стало ясно, что, когда в русской литературе описывается зима, имеется в виду вовсе не само это время года.
«Плачет метель, как цыганская скрипка», – говорит, к примеру, поэт Сергей Есенин. А в действительности это стихотворение не о зиме, а о девушке…..И березы в белом плачут по лесам», – а это стихотворение о смерти самого поэта: «Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?». Вот еще одно: «А за окном протяжный ветер рыдает, как будто чуя близость похорон». Это про тоску русской души, заточенной в занесенной снегом избе. Везде главная мысль – не зима, а тоска, печаль. Зима в буквальном смысле должна пониматься как фон, метафорически.
И вот теперь он ненавидел зиму. Нет, не так – не ненавидел, а просто приходил в отчаяние от ее бесконечности. На втором году пребывания здесь, вторично встретив в Москве зиму, он стал в нетерпении ждать, когда же она кончится.
Мартин наконец-то отвернул взор от холодной темноты:
– Что вы спросили? Таглиа показал на газету:
– Что это могло бы значить, если не рэкет с целью вымогательства?
– Не знаю.
Таглиа опять взял газету в руки.
– «Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы», – перевел он.
Мартин не обратил внимания на его шутливый тон:
– Иностранцы – кто они такие?
– ФИО не известны, – ответил Таглиа. – Фамилии не известны, имена также не названы. Похоже, «Известиям» на такие мелочи наплевать.
Он сложил газету и бросил обратно на стул, с которого встал Мартин.
– Кооперативы стали делать настоящие деньги, – продолжал он, а мафия тут как тут – хочет иметь свою долю.
– Довольно нахально с ее стороны начинать трясти иностранцев.
– Мы не знаем, когда мафиози начали щипать кооператоров, – подметил Таглиа. – Вполне может статься, что до этого они посылали им предупреждения с угрозами. Такой случай впервые попал на страницы прессы. Всего год назад о подобном никогда не публиковали ни строчки.
– Ну, год назад и кооперативов-то не было, – парировал Мартин.
– Все это радует мое капиталистическое сердце, – заметил Таглиа.
– Вам радостно видеть, как возникает новое поколение коммунистических миллионеров? – подковырнул Мартин.
– Нет, мне радостно видеть, что власти теперь в открытую признают: и в раю для рабочих не обходится без преступлений. Не одна, а две, а может, и больше конкурирующих «враждующих криминальных группировок»! Прямо как у нас в Нью-Джерси.
– Спросите Хатчинса, кто это сделал, – предложил Мартин. – Ему за знание подобных случаев деньги платят. По крайней мере, он узнает, кто эти иностранцы. Ну где же он теперь, когда так нам нужен?
– Надеюсь, не устанавливает же контакты с местными жителями. Обозревает кукурузные поля, как добропорядочный атташе по вопросам сельского хозяйства. Да, вы правы: ЦРУ должно что-то делать с подобными случаями. Подумать только, рэкитиры начали убивать иностранных граждан в самом центре Москвы!
4 часа дня,
Посольство Соединенных Штатов
У окна в жилом помещении нового здания американского посольства сидел Бен Мартин и листал советскую газету, стараясь не глядеть на снег, сыплющийся за окном на Москву-реку. Его сверлила мысль: когда прекратятся снегопады, хотя он и хорошо знал когда – через много-много недель.
В дверь постучал Ролли Таглиа. Мартин понял, что это Ролли, по его особенному стуку – на мотив песенки «Брейся и причесывайся».
Ролли вошел, как обычно, не ожидая приглашения. Он был заместителем главы миссии, вторым лицом после посла, и мог вести себя бесцеремонно. Ролли ничуть не удивился, увидев в комнате Мартина.
– Хэлло, профессор, – поприветствовал он. – А где Хатч?
Эта квартира принадлежала Чарльзу Хатчинсу.
– Надеюсь, вы скажете – где.
– Как я могу знать что-то лучше, чем профессор самого главного на Восточном побережье университета?
– Почти самого главного, – уточнил Мартин, улыбнувшись.
– Он обещал прийти сюда в полчетвертого. Мартину не нужно было глядеть на часы, чтобы узнать, который час. На Москву спустились сумерки. В это время года они означали, что сейчас четыре часа дня. Раздумывая над этим явлением уже полтора года, Мартин так и не смог найти разумное объяснение тому, почему сумерки начинаются именно в этот час в любое время года.
– В офисе его тоже нет, – сказал Мартин. – Я проверял. Его номер два сказал, что его нет.
– Номер два? Кто это? Что значит номер два?
– Дэнсон. «Призрак» номер два. [1]
– Не понимаю, о чем идет речь.
– Извините. Помощник атташе по вопросам сельского хозяйства Дэнсон сказал, что его начальника, атташе по вопросам сельского хозяйства, нет на месте.
– Вот это уже лучше. Так вас хоть понять можно.
В посольстве Мартин был временно прикомандированным в качестве специального помощника атташе по вопросам культуры. Пробыв здесь более года, он понял, что никогда не сумеет четко представлять себе дипломатическую службу, не говоря уже о том, кто из персонала посольства «призрак», а кто «чистый» дипломат. Но, с другой стороны, невозможно было дружить с кем-то, подобным Хатчу, и в то же время не понимать, за что он получает жалованье. Хатч занимал в посольстве должность атташе по вопросам сельского хозяйства. Он происходил из Де-Мойна, штат Айова, знал все о кукурузе и коровах. Но Мартин видел, что Хатч к тому же знал советскую политику слишком хорошо для человека, чьей специальностью были кукуруза и коровы. Хатч не распространялся о своей основной работе, а говорил только про сельскохозяйственные дела, но даже прикомандированному помощнику культурного атташе, специализирующемуся в русской литературе, было трудно не распознать, чем в действительности занимался Хатч.
Мартин никогда не сожалел, что столь сильно привязался к Хатчинсу, но преподавание русской литературы в почти что самом главном университете на Восточном побережье не было достаточным основанием, чтобы держаться на короткой ноге с вероятным «призраком». Он успокаивал себя, что, наверное, Хатч все-таки не «призрак», потому что он был действительно специалистом в вопросах выращивания кукурузы и животноводства и происходил из Де-Мойна, штат Айова. Разве может кому-нибудь не понравиться такой славный парень? И все же он не был столь славным парнем, чтобы его можно было бы, например, рекомендовать друзьям из почти что самого главного университета на Восточном побережье. Дружба с ним являлась крамольным удовольствием, которое Мартин оправдывал тем, что если Хатч – не настоящий «призрак», то и он сам ведь не настоящий дипломат, даже если и прикомандирован к посольству специальным распоряжением администрации США.
Назначение в посольство Мартин считал наиболее странным зигзагом в своей судьбе и прямо связывал его с собственной неосторожностью.
В университете, где он преподавал русскую литературу, проводилось внеочередное заседание ученого совета факультета с целью предотвратить надвигающуюся опасность. Дело в том, что группа студентов пригласила президента Соединенных Штатов выступить в университете, а президент дал понять, что ему не очень-то хочется это делать.
На заседании Мартин оказался единственным членом факультетского совета, выступившим против отказа пригласить президента, в то время как большинство его коллег приняли решение, что президент поступил недружественно и его не следует приглашать в такой выдающийся центр учености, каковым является их университет. В результате ректорат университета аннулировал приглашение студентов.
Спустя год Мартин неожиданно для себя увидел свою фамилию в коротком списке кандидатов на должность, которая учреждалась в соответствии с экспериментальной программой культурного обмена между посольствами Соединенных Штатов и Советского Союза. Программой предусматривался обмен профессорами – один советский специалист по американской литературе на одного американского специалиста в области русской литературы. Они должны были свободно изучать свой предмет, глубоко знакомиться со страной пребывания, содействовать выполнению других научных обменов и программ, укреплять среди ученых чувство доброжелательности и товарищества, а также помогать дипломатам своих посольств лучше постигать творческую и культурную жизнь СССР или США. Поскольку Мартин не разделял политических взглядов своего правительства, то он немало удивился, обнаружив свою фамилию в том списке, а еще больше был удивлен, когда ему сообщили, что из числа кандидатов для поездки в СССР выбрали именно его. Причину такого внимания он узнал гораздо позднее.
– Ну что в «Известиях»? – поинтересовался Ролли. – Кто-нибудь напялил Раискины штаны?
– Если бы напялил, они бы не писали. – Мартин кинул газету Таглиа и поднялся немного размяться.
Зимний вечер в Москве зачастую ложится на землю свинцовой тяжестью. Популярная песня «Подмосковные вечера» гораздо лучше реальности. «Критерий подлинного искусства», – подумалось ему. Он не спеша пошел вдоль стены комнаты, рассматривая развешанные картины. Мартин видел их и раньше – сам присутствовал при покупке. Все они написаны недавно, подписей на них не было. Хатчинсу нравилось разыскивать живых художников и покупать картины у них. «Если картина написана более сорока лет назад, ее нельзя увезти домой без специального разрешения на вывоз, – обычно говорил он. – А с какой стати такое разрешение дадут сельскохозяйственному атташе? Но как бы то ни было, наш долг – зажигать и раздувать огонек творчества, мерцающий в этих потемках».
По этой же своей теории он покупал только дешевые картины. «Художников нужно ценить. Если их работа стоит дорого, то это уже высокая оценка, – утверждал он. – Давайте лучше выручать тех ребят, на работы которых никто и не смотрит».
– Поразительно! Вы это видели? – спросил Таглиа, обращая внимание на текст в самом низу на последней странице «Известий»;
– Я не заметил в газете ничего интересного. А что там?
– Поджог… Убийство… Преступление… Все есть, кроме секса, черт бы их побрал. – Он начал переводить заметку на английский с присущим ему драматизмом.
«Нападение с поджогом, или драма, разыгравшаяся январской ночью».
В ночь с 17 на 18 января в 00.45 минут несколько неизвестных лиц позвонили в дверь кооперативного кафе «Зайди – попробуй» на проспекте Мира в Москве. Это кафе работало в режиме «так поздно, пока сидит последний клиент».
– Имеется в виду, что оно работало, потому что после этого ночного визита принимать в нем гостей, к сожалению, нельзя.
«Неизвестные, которым открыли дверь, попытались применить ножевые раны к администратору, находившемуся в этот момент на дежурстве…»
– Подождите! – попросил Мартин. – Применить ножевые раны?
– Так здесь написано, – ответил Таглиа. Мартин взглянул на текст и покачал головой:
– Давайте дальше. Что же случилось с нашим незадачливым администратором?
Ролли стал читать дальше:
«К счастью, он увернулся и получил лишь неглубокий порез. После этого налетчики ранили ножами нескольких иностранных гостей кафе (оплата в кафе производится не только в рублях, но также и по кредитным карточкам). Затем они бросили в зал бутылки с бензином. Занялся пожар… Спасаясь от налетчиков, работники кафе (главным образом женщины, работавшие в ту смену) забаррикадировались на кухне. Они не могли позвать на помощь – телефонную линию заранее перерезали…
Когда работники, выломав запоры на окнах, выбрались на задний двор, налетчики уже скрылись, у входа стояли пожарные и полицейские. Раненых увезли в госпиталь, их жизнь была вне опасности. Как заявил начальник управления пожарной охраны Москвы Б.Лобанов, сигнал пожарной тревоги был получен в 00.51 минуту. Через девять минут пожарная команда из шести машин была на месте тревоги. В 1 час 23 минуты пожар был локализован, а в 1 час 32 минуты ликвидирован.
Как сказал Е.Лобанов, за последнее время это уже второй случай поджога кооперативного кафе. Первый поджог произошел в декабре прошлого года в Октябрьском районе столицы.
«Мы можем сказать только, – сказал председатель кооператива Анатолий Рутковский, – что мы угодили в разборку отношений между двумя враждующими криминальными группировками. Иначе трудно объяснить вандализм, вылившийся в поджог кафе. Считаю, что расследование выявит все это и установит цель налета на наш кооператив.
Целеустремленность действий налётчиков поразительна, все делалось как по команде. Я глубоко убежден, что те, кто громил кафе, побывали здесь прежде не один раз: они прекрасно знали, где что расположено, где перерезать телефонный провод, как блокировать выход.
Мы восстановим кафе в прежнем виде. Оно было одним из красивых и популярных мест в столице. Только один интерьер чего стоил: он расписан в русском и грузинском стилях и на морскую тематику. Нам нужно все это восстанавливать. Нам оказывают помощь районные власти, банк предоставляет кредит, нас поддерживают – мы продолжаем действовать как торгово-закупочный и производственный кооператив. И мы уверены, что кафе через два месяца, после реконструкции, будет опять принимать гостей, в том числе и иностранцев. Кроме того, мы прорабатываем возможность создания советско-финского совместного предприятия. Короче говоря, мы не позволим одержать верх каким-то бандитам».
Расследование дела о поджоге кооперативного кафе «Зайди – попробуй» ведется прокуратурой Дзержинского района Москвы. Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы о том, что произошло. Расследование осуществляется в тесном сотрудничестве с управлением МУРа (Московский уголовный розыск), специальными институтами и другими организациями».
– Другими организациями! – повторил Мартин. – Они все еще опасаются назвать прямо – КГБ.
– Береженого и Бог бережет, – ответил Таглиа русской поговоркой. – Ну, а что вы думаете обо всем этом?
– Думаю, что ваш русский заметно улучшился. Но, к сожалению, ваш английский отвратителен. «Это кафе работает в режиме так поздно, пока сидит последний клиент» – кто же так говорит? «Применить ножевые раны к администратору»?
– Не выступайте как профессор, – парировал Таглиа. – Профессоров никто не любит.
– Там, откуда я приехал, профессоров любят все.
– В Висконсине?
– Ваш русский совсем неплох. Он вас хоть творчески развивает.
– Но это не моя заслуга. Это все чертово советское влияние. Мой советизированный русский язык складывается сам собой, без видимых усилий с моей стороны.
Мартин поднял газету и вчитался в заметку.
– Хорошо, вы обратили внимание на такой момент, – заметил он. «Разборка отношений между двумя враждующими криминальными группировками». При разборке отношений, по-моему, не применяют «молотовский коктейль». [2]Что же это было на самом деле?
– Я бы сказал, что «Известия» сообщают лишь половину правды.
– Как всегда?
– Нет. Есть отличие. На этот раз за второй половиной не скрываются политические мотивы.
– А вот Хатч говорит, что политические мотивы присутствуют всегда.
– Да. Но здесь нет обычных политических мотивов. Нет никаких пропагандистских целей. Им просто еще не удалось изучить факты, или же они не хотят эти факты признавать.
– Этого не видно, или это не соответствует действительности? Факты заключаются в том…
– … что фигурируют только лишь «враждующие криминальные группировки».
– Вы имеете в виду, что это рэкет, связанный с вымогательством, а не война между гангстерами?
– Да, конечно. Богатый кооператив отказывается отстегнуть рэкетирам, и его поджигают. А что еще?
– Не знаю, – ответил Мартин.
Так как он не был штатным дипломатом, то мог пользоваться правом проявлять свое невежество и при этом оставаться безнаказанным. Он подошел к окну, наблюдая, как на Москву в четыре часа дня спускаются серые сумерки. Сначала сквозь падающий снег он видел только свет из окон здания Верховного Совета Российской федерации – белого массивного здания, построенного поблизости на той же набережной, прямо через улицу. На минутку снежная пелена раздвинулась, и за крылом здания Верховного Совета показались очертания высотной гостиницы «Украина», стоящей на другом берегу реки. На прошлой неделе ему довелось побывать там. Он с содроганием припомнил небольшую колонну грузовиков-трайлеров из братских социалистических стран, обычно в беспорядке приткнувшихся на ночевку около гостиницы на продуваемом всеми ветрами бульваре Шевченко. Снег посыпал с новой силой, из-за чего опять исчезли из виду не только гостиница с рекой, но даже светящиеся окна в здании Верховного Совета России. Снегопад начался со Дня благодарения в конце ноября и, судя по всему, затянется, как ему казалось, до мартовских ид, то есть до середины марта. А потом снег превратится в грязное месиво, которое будет налипать на обувь и заноситься в каждый московский дом.
Когда он был совсем маленьким и жил в Висконсине, он любил зиму. Он помнил холодные березовые рощи, блестевшие на снегу. Он и русскую литературу-то стал изучать отчасти потому, что заинтересовался бескрайним, пустынным, холодным лесом, русским лесом, – а именно из цепи необъяснимых и безрассудных поступков и складывается сама жизнь. Со временем ему стало ясно, что, когда в русской литературе описывается зима, имеется в виду вовсе не само это время года.
«Плачет метель, как цыганская скрипка», – говорит, к примеру, поэт Сергей Есенин. А в действительности это стихотворение не о зиме, а о девушке…..И березы в белом плачут по лесам», – а это стихотворение о смерти самого поэта: «Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?». Вот еще одно: «А за окном протяжный ветер рыдает, как будто чуя близость похорон». Это про тоску русской души, заточенной в занесенной снегом избе. Везде главная мысль – не зима, а тоска, печаль. Зима в буквальном смысле должна пониматься как фон, метафорически.
И вот теперь он ненавидел зиму. Нет, не так – не ненавидел, а просто приходил в отчаяние от ее бесконечности. На втором году пребывания здесь, вторично встретив в Москве зиму, он стал в нетерпении ждать, когда же она кончится.
Мартин наконец-то отвернул взор от холодной темноты:
– Что вы спросили? Таглиа показал на газету:
– Что это могло бы значить, если не рэкет с целью вымогательства?
– Не знаю.
Таглиа опять взял газету в руки.
– «Здесь считают, что еще слишком рано делать какие-либо предварительные выводы», – перевел он.
Мартин не обратил внимания на его шутливый тон:
– Иностранцы – кто они такие?
– ФИО не известны, – ответил Таглиа. – Фамилии не известны, имена также не названы. Похоже, «Известиям» на такие мелочи наплевать.
Он сложил газету и бросил обратно на стул, с которого встал Мартин.
– Кооперативы стали делать настоящие деньги, – продолжал он, а мафия тут как тут – хочет иметь свою долю.
– Довольно нахально с ее стороны начинать трясти иностранцев.
– Мы не знаем, когда мафиози начали щипать кооператоров, – подметил Таглиа. – Вполне может статься, что до этого они посылали им предупреждения с угрозами. Такой случай впервые попал на страницы прессы. Всего год назад о подобном никогда не публиковали ни строчки.
– Ну, год назад и кооперативов-то не было, – парировал Мартин.
– Все это радует мое капиталистическое сердце, – заметил Таглиа.
– Вам радостно видеть, как возникает новое поколение коммунистических миллионеров? – подковырнул Мартин.
– Нет, мне радостно видеть, что власти теперь в открытую признают: и в раю для рабочих не обходится без преступлений. Не одна, а две, а может, и больше конкурирующих «враждующих криминальных группировок»! Прямо как у нас в Нью-Джерси.
– Спросите Хатчинса, кто это сделал, – предложил Мартин. – Ему за знание подобных случаев деньги платят. По крайней мере, он узнает, кто эти иностранцы. Ну где же он теперь, когда так нам нужен?
– Надеюсь, не устанавливает же контакты с местными жителями. Обозревает кукурузные поля, как добропорядочный атташе по вопросам сельского хозяйства. Да, вы правы: ЦРУ должно что-то делать с подобными случаями. Подумать только, рэкитиры начали убивать иностранных граждан в самом центре Москвы!
– 25 —
Среда, 18 января 1989 года,
Вечер,
Ленинский проспект
В квартире Чантурия стоял запах свежего борща – значит, Таня дома. Она и голос подала с кухни: «Обед почти готов». Он удивился, что она пришла, – прежде она нечасто заявлялась по два дня подряд, – но искренне обрадовался.
Если бы не она, то на ужин пришлось бы глодать корку вчерашнего хлеба.
За едой она сплетничала о своих успехах за день: – Марина достала у себя в секции новую тушь для бровей и одолжила мне шесть коробочек. Я пошла с ними в Елисеевский, где обменяла на шоколад. Несколько плиток хочет взять Соня, а у нее вскоре появятся весенние шляпки. Продавцы взяли бы и больше туши и дали бы мне шоколаду в долг, но я считаю, что неплохо обойдусь и с этим… Но они припрятали очень приличные сосиски, а я подумала, что их неплохо положить в борщ, пока они свежие. Тебе он нравится?
Танин борщ ему нравился.
Что еще ему нравилось в Тане, возможно, даже больше всего, это то, что она не совала нос в его работу. Она познакомилась с ним в его служебном кабинете, но в дальнейшем его делами голову себе не забивала.
Однажды Чантурия включили в следственную группу, занимавшуюся делом валютчиков. Поступил донос, что некие советские граждане сбывают иностранцам вещи за твердую валюту, то есть за иностранные свободно конвертируемые деньги. Какой-то свидетель показал, что Таня будто бы продала икону за американские доллары. Ее вызвали повесткой на допрос к Чантурия.
Она выглядела как типичная русская женщина на третьем десятке лет: у нее все было природное и все в меру. По комплекции круглая как мячик, но тело мускулистое, не заплывшее жирком. Короткие вьющиеся светло-русые волосы обрамляли симпатичное открытое лицо.
Даже мимолетного взгляда было достаточно (она надела итальянский свитер и заграничные сережки и надушилась французскими духами), чтобы понять, что она живет не на скромную зарплату продавщицы косметики из Центрального универмага. Однако она отрицала, что занималась продажей икон. Неопровержимых доказательств не было. В конце концов дело спустили на тормозах.
Он никогда не вспомнил бы ее снова, если бы несколько недель спустя в один из субботних вечеров не довелось ему пойти в ресторан с приятелями. Первое время после перевода на службу в Москву большинство субботних и воскресных вечеров он проводил в ресторанах, но постепенно они все больше надоедали ему, и он старался оставаться дома. Но вот на той памятной неделе из Тбилиси в Москву приехал его старый друг. Самой сокровенной его мечтой было переспать с русской бабой, вот они и направились в ресторан «Арбат», где был широкий выбор таких женщин. Обычно знакомство завязывалось следующим образом: компания из нескольких «поддатых» мужиков оглядывала зал в поисках сидящих за столиками двух-трех женщин, стреляющих глазками. Перемигнувшись и установив зрительный контакт, мужчины поднимали бокалы, показывая женщинам, что пьют за их здоровье, и, если тост принимали, посылали дамам бутылку шампанского. Затем следовало приглашение потанцевать, сдержанный разговор между парами во время танца, и, наконец, компании объединялись за одним столиком.
Но в тот вечер, еще не успев как следует осмотреться, они увидели у себя на столе бутылку шампанского. Чантурия в удивлении завертел головой и поймал взгляд Таниных глаз. Она сидела через несколько столиков от них и подняла свой бокал, кивнув капитану. Его друзья радостно зашумели.
Деваться Чантурия было некуда, и он пригласил ее на танец. А когда после танца они подошли к ее столику, его друзья уже сидели за ним. Мужчин и женщин оказалось поровну, пары, похоже, разобрались и подошли друг другу, и он волей-неволей должен был танцевать с Таней.
Танцевала она легко, говорила по-дружески непринужденно, юмора у нее хватало. Спустя некоторое время они вернулись к его столику и сели там одни.
– Вы все еще гоняетесь за иконами? – спросила она.
– Тюрьма плачет по этим людям.
– Ладно. Но у меня нет ни одной. Можете прийти и обшарить квартиру, если не верите.
А потом он пошел к ней домой. Икон у нее и впрямь не было. Но зато ее квартира оказалась такова, что ему стало неловко за свою, – трехкомнатная, в центре Москвы, обставленная финской мебелью, кругом чешский хрусталь, гардероб забит модной одеждой. Он попытался прикинуть, на какие шиши все это покупалось: единственным источником ее благосостояния, до которого он смог додуматься, была проституция, и он прямо сказал ей об этом. Таня лишь рассмеялась в ответ.
– В деньгах я не нуждаюсь, – сказала она. – У меня создан клуб обмена дефицитом.
– Что это?
– Эх вы, – поддела она. – Образованьица-то у вас явно маловато для офицера КГБ.
Таня работала продавщицей косметики. Косметика всегда была в дефиците – покупателям требовалось гораздо больше этого товара, нежели его производилось в стране и импортировалось. Хорошая косметика распродавалась за несколько минут. Таня и ее коллеги-продавщицы стали регулировать спрос и предложение. Таня откладывала кое-какой дефицитный товар для своих подруг, а те в обмен на косметику снабжали ее товарами, к которым сами имели доступ. У одной были итальянские свитера, у другой – зимние пальто, у третьей – майонез. На создание целой сети взаимозависимых контактов ушел не один год. Но Таня продолжала плести свою сеть, организовав бизнес внутри бизнеса, существующего в ЦУМе. Она занималась спекуляцией на грани нарушения законности, но это не относилось к компетенции КГБ. Таким путем многие зарабатывали себе на жизнь.
Чантурия, как он вскоре понял, стал частью ее плана расширения бизнеса. Он имел доступ к закрытым распределителям партии, где отоваривались отдельные категории советских граждан, в том числе и сотрудники КГБ.
Нельзя сказать, что Таня полностью увязла в бизнесе. Она не нуждалась в новом муже: единственный и постоянный босс – для нее это слишком много. Но ей нужен был приходящий друг, который время от времени спал бы с ней. Чантурия вскоре догадался, что свои деловые принципы Таня перенесла и на личную жизнь. Она, впрочем, сделала это тонко, чтобы он не почувствовал, что является всего-навсего частичкой ее клуба обмена дефицитом.
Таня или приходила к нему домой раз-два в неделю, или принимала его у себя на квартире. И тем не менее, если не считать товаров из партийных закрытых распределителей, она не втягивала его в свою деловую жизнь и не совалась в его служебные дела. Ей хотелось, чтобы жизнь текла размеренно, легко и без всяких забот.
Вечер,
Ленинский проспект
В квартире Чантурия стоял запах свежего борща – значит, Таня дома. Она и голос подала с кухни: «Обед почти готов». Он удивился, что она пришла, – прежде она нечасто заявлялась по два дня подряд, – но искренне обрадовался.
Если бы не она, то на ужин пришлось бы глодать корку вчерашнего хлеба.
За едой она сплетничала о своих успехах за день: – Марина достала у себя в секции новую тушь для бровей и одолжила мне шесть коробочек. Я пошла с ними в Елисеевский, где обменяла на шоколад. Несколько плиток хочет взять Соня, а у нее вскоре появятся весенние шляпки. Продавцы взяли бы и больше туши и дали бы мне шоколаду в долг, но я считаю, что неплохо обойдусь и с этим… Но они припрятали очень приличные сосиски, а я подумала, что их неплохо положить в борщ, пока они свежие. Тебе он нравится?
Танин борщ ему нравился.
Что еще ему нравилось в Тане, возможно, даже больше всего, это то, что она не совала нос в его работу. Она познакомилась с ним в его служебном кабинете, но в дальнейшем его делами голову себе не забивала.
Однажды Чантурия включили в следственную группу, занимавшуюся делом валютчиков. Поступил донос, что некие советские граждане сбывают иностранцам вещи за твердую валюту, то есть за иностранные свободно конвертируемые деньги. Какой-то свидетель показал, что Таня будто бы продала икону за американские доллары. Ее вызвали повесткой на допрос к Чантурия.
Она выглядела как типичная русская женщина на третьем десятке лет: у нее все было природное и все в меру. По комплекции круглая как мячик, но тело мускулистое, не заплывшее жирком. Короткие вьющиеся светло-русые волосы обрамляли симпатичное открытое лицо.
Даже мимолетного взгляда было достаточно (она надела итальянский свитер и заграничные сережки и надушилась французскими духами), чтобы понять, что она живет не на скромную зарплату продавщицы косметики из Центрального универмага. Однако она отрицала, что занималась продажей икон. Неопровержимых доказательств не было. В конце концов дело спустили на тормозах.
Он никогда не вспомнил бы ее снова, если бы несколько недель спустя в один из субботних вечеров не довелось ему пойти в ресторан с приятелями. Первое время после перевода на службу в Москву большинство субботних и воскресных вечеров он проводил в ресторанах, но постепенно они все больше надоедали ему, и он старался оставаться дома. Но вот на той памятной неделе из Тбилиси в Москву приехал его старый друг. Самой сокровенной его мечтой было переспать с русской бабой, вот они и направились в ресторан «Арбат», где был широкий выбор таких женщин. Обычно знакомство завязывалось следующим образом: компания из нескольких «поддатых» мужиков оглядывала зал в поисках сидящих за столиками двух-трех женщин, стреляющих глазками. Перемигнувшись и установив зрительный контакт, мужчины поднимали бокалы, показывая женщинам, что пьют за их здоровье, и, если тост принимали, посылали дамам бутылку шампанского. Затем следовало приглашение потанцевать, сдержанный разговор между парами во время танца, и, наконец, компании объединялись за одним столиком.
Но в тот вечер, еще не успев как следует осмотреться, они увидели у себя на столе бутылку шампанского. Чантурия в удивлении завертел головой и поймал взгляд Таниных глаз. Она сидела через несколько столиков от них и подняла свой бокал, кивнув капитану. Его друзья радостно зашумели.
Деваться Чантурия было некуда, и он пригласил ее на танец. А когда после танца они подошли к ее столику, его друзья уже сидели за ним. Мужчин и женщин оказалось поровну, пары, похоже, разобрались и подошли друг другу, и он волей-неволей должен был танцевать с Таней.
Танцевала она легко, говорила по-дружески непринужденно, юмора у нее хватало. Спустя некоторое время они вернулись к его столику и сели там одни.
– Вы все еще гоняетесь за иконами? – спросила она.
– Тюрьма плачет по этим людям.
– Ладно. Но у меня нет ни одной. Можете прийти и обшарить квартиру, если не верите.
А потом он пошел к ней домой. Икон у нее и впрямь не было. Но зато ее квартира оказалась такова, что ему стало неловко за свою, – трехкомнатная, в центре Москвы, обставленная финской мебелью, кругом чешский хрусталь, гардероб забит модной одеждой. Он попытался прикинуть, на какие шиши все это покупалось: единственным источником ее благосостояния, до которого он смог додуматься, была проституция, и он прямо сказал ей об этом. Таня лишь рассмеялась в ответ.
– В деньгах я не нуждаюсь, – сказала она. – У меня создан клуб обмена дефицитом.
– Что это?
– Эх вы, – поддела она. – Образованьица-то у вас явно маловато для офицера КГБ.
Таня работала продавщицей косметики. Косметика всегда была в дефиците – покупателям требовалось гораздо больше этого товара, нежели его производилось в стране и импортировалось. Хорошая косметика распродавалась за несколько минут. Таня и ее коллеги-продавщицы стали регулировать спрос и предложение. Таня откладывала кое-какой дефицитный товар для своих подруг, а те в обмен на косметику снабжали ее товарами, к которым сами имели доступ. У одной были итальянские свитера, у другой – зимние пальто, у третьей – майонез. На создание целой сети взаимозависимых контактов ушел не один год. Но Таня продолжала плести свою сеть, организовав бизнес внутри бизнеса, существующего в ЦУМе. Она занималась спекуляцией на грани нарушения законности, но это не относилось к компетенции КГБ. Таким путем многие зарабатывали себе на жизнь.
Чантурия, как он вскоре понял, стал частью ее плана расширения бизнеса. Он имел доступ к закрытым распределителям партии, где отоваривались отдельные категории советских граждан, в том числе и сотрудники КГБ.
Нельзя сказать, что Таня полностью увязла в бизнесе. Она не нуждалась в новом муже: единственный и постоянный босс – для нее это слишком много. Но ей нужен был приходящий друг, который время от времени спал бы с ней. Чантурия вскоре догадался, что свои деловые принципы Таня перенесла и на личную жизнь. Она, впрочем, сделала это тонко, чтобы он не почувствовал, что является всего-навсего частичкой ее клуба обмена дефицитом.
Таня или приходила к нему домой раз-два в неделю, или принимала его у себя на квартире. И тем не менее, если не считать товаров из партийных закрытых распределителей, она не втягивала его в свою деловую жизнь и не совалась в его служебные дела. Ей хотелось, чтобы жизнь текла размеренно, легко и без всяких забот.
– 5 —
Четверг, 19 января 1989 года,
10 часов 30 минут утра,
Лубянка
Лев Бок, администратор пострадавшего кафе, замерз. Весь предшествующий день и сегодняшнее утро он просидел на Лубянке в пустой комнате без окон. В ней стоял холод, но Комитет госбезопасности – это такое учреждение: хочешь не хочешь, а считаться с ним приходится.
Руки у Бока все еще слегка дрожали, когда он сел за стол напротив Чантурия, ожидая, пока тот закончит читать его объяснение, пересланное из милиции. А Чантурия ознакомился с объяснением еще до прихода Бока и теперь не читал, а исподтишка наблюдал за его пальцами, ритмически выбивающими дробь через каждые две секунды: судорожные три удара и пауза, судорожные три удара и пауза.
Не отрывая глаз от объяснения, Чантурия спросил:
– Скольких налетчиков вы опознали?
– Скольких… скольких? Ни одного. В моем объяснении не написано, что я кого-то опознал. Разве не так?
10 часов 30 минут утра,
Лубянка
Лев Бок, администратор пострадавшего кафе, замерз. Весь предшествующий день и сегодняшнее утро он просидел на Лубянке в пустой комнате без окон. В ней стоял холод, но Комитет госбезопасности – это такое учреждение: хочешь не хочешь, а считаться с ним приходится.
Руки у Бока все еще слегка дрожали, когда он сел за стол напротив Чантурия, ожидая, пока тот закончит читать его объяснение, пересланное из милиции. А Чантурия ознакомился с объяснением еще до прихода Бока и теперь не читал, а исподтишка наблюдал за его пальцами, ритмически выбивающими дробь через каждые две секунды: судорожные три удара и пауза, судорожные три удара и пауза.
Не отрывая глаз от объяснения, Чантурия спросил:
– Скольких налетчиков вы опознали?
– Скольких… скольких? Ни одного. В моем объяснении не написано, что я кого-то опознал. Разве не так?