Холт Виктория. Мелисандра

   Тогда Джон Коллинз взял инициативу на себя:
   – Что тут происходит, дружище? Мы торопимся.
   – Ну, сэр, это все Анна Квелле. Она вон там, в доме. Скоро ее увезут в Бодмин, а мы всегда считали Анну своей. Она всегда была городской дурочкой, и каждый мог видеть, как она валяется на базарной площади, брыкается и колотит руками и ногами. Она так орала, будто… одержимая демонами. А потом совершенно неожиданно успокаивалась, словно демоны покидали ее тело. Да, так оно и было, сэр, через рот. Некоторые горожане даже видели их. И тогда Анна успокаивалась и уходила прочь.
   – Так, значит, ее от вас увозят, а людям это не нравится?
   – Точно так, сэр. Вот и пришли посмотреть на нее в последний раз, можно сказать. Видите ли, сэр, она сейчас прикована цепью, поскольку остальных членов семейства Квелле уже увезли из города. Ох, и странные они, эти Квелле. Две девушки ненормальные, да и мать с отцом не лучше… Прошу прощения у дам. Мы здорово повеселились… свистели, улюлюкали и все такое…
   Короче, заставили их убраться из города. Осталась одна Анна, сэр. А теперь ее заковали и отправляют в Бодмин.
   Зеваки, собравшиеся у домика, повернулись, чтобы посмотреть на четырех всадников, и, поскольку толпа отхлынула от двери, Мелисанда мельком увидела самое жуткое зрелище, подобного которому ей еще не доводи лось наблюдать.
   В комнате, куда можно было попасть, шагнув прямо с улицы, стояло создание, больше похожее на дикого зверя, чем на человеческое существо.
   Мелисанда видела голые плечи, испещренные кровоподтеками; руки, бессильно висящие по бокам; грязную кожу, просвечивающуюся сквозь еще более грязные лохмотья; сосульки волос, обрамляющих лицо; слюнявый рот, изрыгающий отвратительные нечленораздельные звуки. Однако сильнее всего потрясло Мелисанду выражение глаз сумасшедшей, ее взгляд, страдальческий, дикий, дерзкий и, казалось, взывающий о помощи.
   И именно в этот момент какой-то мальчишка из толпы, стоящий близко к двери домика, подался вперед и пихнул сумасшедшую длинной веткой, которую держал в руке. Та попыталась схватить за ветку, и ей почти это удалось, но мальчишка быстро отдернул руку. Анна метнулась вперед, насколько ей позволила цепь – железное кольцо вокруг талии причиняло ей сильную боль. Мальчишка опять ткнул в нее веткой, и безумная снова попыталась схватить ее, издав сдавленный яростный рык. Было ясно, что мальчишка развлекается таким образом уже некоторое время.
   Из толпы слышались восторженные вопли, а дворяне безразлично взирали на забавы черни. Только один человек среди собравшихся испытывал ту же боль, что и сумасшедшая, над которой издевались. Мелисанда, ни секунды не колеблясь, не дав себе труда подумать о последствиях своего поступка, – все ее мысли занимала та боль, которую испытывала безумная Анна, – соскользнула с лошади, сунула подводья Джону Коллинзу, который оказался к ней ближе остальных и был слишком удивлен, чтобы что-нибудь предпринять, и машинально взял их, бросилась вперед и выхватила ветку из руки мальчишки.
   – Не смей! – закричала она. – Это мерзко! И жестоко!
   В порыве праведного гнева Мелисанда заговорила по-французски.
   Мальчишка испугался и выпустил из руки ветку, но после минутного колебания вознамерился вернуть свою собственность назад. Он брыкнул Мелисанду, пытаясь дотянуться до ветки, которую девушка держала над головой. И тогда она стегнула веткой ему по лицу.
   Мелисанда почувствовала, как чьи-то руки схвати ли ее… потом еще чьи-то. Она видела перекошенные злобой лица вокруг, яростный вопль пронесся по толпе. Девушка разобрала лишь одно слово: «Иностранка!» Руки тянули ее к земле.
   Однако Фермор уже соскочил с лошади, бросил поводья Джону Коллинзу и врезался в толпу.
   – Она француженка! – кричал кто-то.
   – Говорят, у французов есть хвосты…
   – А не проверить ли это самим?
   – Назад, свиньи, мерзавцы, деревенщина неотесанная… Назад! – воскликнул Фермор с горящими глазами, изо всей мочи размахивая кулаками.
   Кто-то споткнулся и упал, и Фермору удалось отбить Мелисанду.
   – Садитесь на коня… быстро! – приказал он.
   Мелисанда повиновалась. Никто не попытался остановить ее. Фермор стоял лицом к толпе с тем пренебрежительным высокомерием, которое эти люди так хорошо знали, уважали и которому повиновались всю жизнь.
   – Как вы посмели?! – выкрикнул он. – Как посмели поднять руку на леди?!
   Он отступил через толпу и несколько секунд спустя уже сидел в седле.
   Толпа последовала за ним, народ негодовал. Фермор был дворянином, но иностранцем. Эти люди только что наслаждались видом крови преступника, которая пролилась в тот день на улице, а сейчас им не дали получить удовольствие от мучений Анны Квелле. Они протестовали против подобного вмешательства в их дела. Это слишком! Не хватало еще, чтобы какие-то иностранцы мешали им как следует поразвлечься… пусть даже эти иностранцы и знатного происхождения! И только присутствие известных им дворян – Джона Коллинза и Каролины Тревеннинг – помешало им немедленно наброситься на этих высокомерных иностранцев.
   Один из мужчин схватил Фермора за ногу, но был отброшен пинком и шмякнулся на землю.
   – Прекратите! – попытался образумить чернь Джон Коллинз. – Какого дьявола!..
   – Вымажем иностранцев дегтем и обваляем в перьях! – раздался голос из толпы. – Посадим на цепь вместе с сумасшедшей… ведь они – родственные души!
   Тем временем Фермор схватил уздечку коня Мелисанды и проталкивался сквозь толпу. Вскоре, почуяв свободу и вырвавшись из толпы, лошади поскакали рысью, а потом, галопом промчавшись по базарной площади, вы ехали из города.
   Некоторое время спустя Мелисанда закричала:
   – Стойте! Остановитесь! Другие отстали!
   Фермор рассмеялся, но не стал натягивать повод.
   – Я говорю, наши отстали, – повторила она. Несколько минут он продолжал гнать лошадь, потом остановился.
   – Разве они не едут за нами? – спросил он и громко рассмеялся. – Нет худа без добра.
   – Что… что вы имеете в виду?
   Фермор обернулся и бросил взгляд на оставшийся далеко позади город.
   – Проклятая безобразная толпа! – сказал он. – У наглецов кровь взыграла. Ни я, ни вы им не понравились. У этих олухов совсем нет вкуса… Вы так не считаете?
   – Это я в ответе за все случившееся!
   – Ах, Мелисанда, вам за многое придется ответить.
   – И что мы будем делать теперь?
   – Нам есть чем заняться. Сначала поищем таверну и утолим жажду. После подобных упражнений страшно пить хочется. А потом разыщем остальных… Или поздравим себя со счастливым избавлением от них.
   – Поздравим?..
   – Потому что мы наконец-то остались наедине.
   – И с этим нам стоит себя поздравить?
   – Думаю, да. Надеюсь, что и вы такого же мнения. По крайней мере, я отчасти благодарен этой толпе. Поехали дальше. Мне бы не хотелось, чтобы нас догнали и схватили.
   – Но… Джон Коллинз с Каролиной… они станут нас искать.
   – Не беспокойтесь. С ними все будет в порядке. Джон позаботится о Каролине.
   – Но ведь мы бросили их на растерзание этим… людям.
   – Мы им только докучали, вы и сами знаете.
   – Но вы ведь беспокоитесь… о Каролине.
   – С ней ничего не случится. Эти люди и пальцем ее не тронут. Они ненавидят только тех, кого считают иностранцами, а значит, не такими, как они. Мы с вами не такие. Мы – чужие в чужой стране, и нам следует утешать и поддерживать друг друга. – Фермор взял и поцеловал ее руку. – Умоляю, улыбнитесь. Мне так нравится, когда вы радуетесь жизни. Ну же! Мы спасены! Так будем радоваться!
   – Простите. Я боюсь, что эти люди плохо обойдутся с Каролиной.
   – Почему же? Каролина в полной безопасности и только рада, что мы оттуда уехали. Останься мы там… дело приняло бы очень неприятный оборот. А Каролина не любит попадать в трудное положение. Давайте лучше поищем таверну. Поехали?
   – Нет. Мы должны вернуться.
   – Что?! Вернуться к этим вопящим хулиганам?! Между прочим, вы меня даже не поблагодарили. А это, как вы знаете, полагается по обычаю. Особенно когда вам спасают жизнь.
   – Я вам так благодарна!
   – Вы действительно мне благодарны?
   – Боюсь, я навлекла на вас большие неприятности.
   – Неприятности и вы неразделимы, Мелисанда. Придя в этот мир, вы тем самым уже дали повод для неприятностей. Поэтому одной меньше, одной больше – разницы нет.
   – Полагаю, вы шутите? Нам нужно попробовать найти остальных, я уверена.
   – Вам этого не хватает для полного счастья?
   – Да, конечно.
   – Я, как всегда, к вашим услугам. Поехали.
   – Это та дорога, что нам нужна?
   – Та самая.
   Они поехали дальше, но через некоторое время Мелисанда переспросила:
   – Вы уверены, что мы не сбились с пути?
   – Уверен, – снова успокоил ее Фермор.
   Туман, наконец, рассеялся, и Мелисанда увидела, что вокруг расстилаются болота – на вереске блестели капельки влаги, мелкие ручейки обегали камни. Серые пики холмов напомнили ей о бедняжке Анне Квелле, поскольку походили на измученных существ.
   – Я так давно хотел поговорить с вами наедине, – сказал Фермор.
   – И о чем вы хотели поговорить?
   – Я думал, вы догадываетесь. Должны были догадаться. С тех пор как встретил вас, я все время хотел стать вашим… другом.
   – Вы очень добры. Спасибо за дружеское отношение ко мне.
   – Я буду еще добрее. Стану вам самым лучшим другом. Не подъехать ли нам вон туда, чтобы дать лошадям отдых?
   – А что, они действительно нуждаются в отдыхе? Их напоили и накормили на постоялом дворе, где нас угощали пирожками. Нет, нам нужно поскорее вернуться в Тревеннинг. Каролина будет тревожиться, не застав нас там, когда вернется.
   – Но я хочу поговорить с вами, а на ходу говорить не слишком удобно.
   – Тогда, может быть, мы поговорим в другой раз?
   – Да, но, видите ли, слишком трудно улучить момент, чтобы поговорить наедине. А здесь как раз нет никого. Посмотрите. Вы и я… мы здесь одни. Может, такого случая нам больше не представится.
   Фермор подъехал к Мелисанде и, неожиданно схватив ее, притянул к себе и страстно поцеловал. Конь Мелисанды испугался, шарахнулся в сторону, и она высвободилась из объятий Фермора.
   – Пожалуйста, не надо! Я хочу немедленно вернуться домой! Такое не должно повториться! По-моему, мы сбились с пути.
   – Мы-то с вами идем по нужной дорожке, Мелисанда. Какое нам дело до других… путей?
   – Я вас не понимаю.
   – Все вы прекрасно понимаете! Я-то считал вас правдивой молодой леди!
   – Я не верю своим ушам… Вы хотите сказать, что я…
   – А как вы думаете? Почему бы нет? Вы, должно быть, знаете, что чертовски привлекательны?
   Мелисанду охватила нервная дрожь. Она хотела ненавидеть Фермора, ведь он причиняет боль Каролине. И все-таки возненавидеть его была не в силах. Она не думала о том, как жестоко он поступает с Каролиной, о его безразличии к страданиям других людей. Но его грустная баллада о дочке мельника, которую он пел по дороге, и веселая песенка о цыганах и посрамленном графе никак не шли у нее из головы. Мелисанда думала только о том, как сверкали его голубые глаза, когда он схватил ее лошадь под уздцы и стал прокладывать путь через толпу.
   – Милая малышка Мелисанда, – произнес тем временем Фермор, снова пытаясь обнять ее за плечи.
   Девушка попыталась отстраниться от него, Фермор рассмеялся, и этот неожиданный смех обезоружил ее.
   – Что за нелепое положение! – воскликнул он. – Чтоб мне провалиться! Никогда прежде не попадал в столь нелепую ситуацию… и никогда так долго не оставался в вертикальном положении. Что, если я спешусь? Наверняка вы умчитесь от меня галопом, оставив меня стоять тут в полном недоумении. А может, стоит попробовать? Не помочь ли и вам спешиться? Не отнести ли вас на травку, вон там, в зарослях папоротника, будет подходящее для нас ложе.
   – Вы говорите слишком быстро. Я вас не понимаю.
   – Не притворяйтесь, что плохо знаете английский. Вы прекрасно понимаете, о чем я говорю. Вы любите меня, а я люблю вас. Так зачем противиться? Жизнь слишком сложна, чтобы оспаривать очевидное.
   – Очевидное?
   – Милая моя Мелисанда, разве вы сможете скрывать свои чувства дольше, чем я?
   – А как же Каролина?
   – Я позабочусь о Каролине.
   – Как? Причинив ей боль, как дочке мельника? А что, если она?..
   – Это не песня, это жизнь. И Каролина – не дочка мельника. В противном случае я бы не был с ней обручен. Если Каролине станет известно, что я вас люблю… Да, впрочем, откуда? Мы с вами не настолько глупы, чтобы попасть в нелепое положение. Можете быть спокойны – труп Каролины не найдут в холодных водах реки. Каролина понимает, что мы с ней должны пожениться исключительно ради наших семей, ради нашего будущего. А что касается нашей с вами любви… это совсем другое дело.
   Мелисанда отъехала от него подальше, ее зеленые глаза негодующе блеснули..!
   – Думаю, вы безнравственный человек.
   – Еще чего! Вряд ли вы полюбили бы меня, будь я ангелом.
   «Я должна бежать от него как можно быстрее, – подумала Мелисанда. – Он – мерзавец. Он – именно такой мужчина, о котором думали сестры Тереза, Эмилия и Евгения, никогда не поднимая глаза на мужчин. Лучше бы и мне не смотреть ему в лицо…»
   Вдруг ей пришла в голову мысль о девушке, которую когда-то давно замуровали в монастырской стене. «Неужели тот человек, которого любила монахиня, был таким же, как Фермор? – спросила себя Мелисанда. – Да, вероятно, именно таким».
   Мелисанда поспешно развернула коня и поскакала по дороге, которой они приехали сюда.
   Она слышала, что Фермор скачет следом за ней, и пустила лошадь в галоп.
   – Мелисанда! Дуреха! Сумасшедшая! Остановитесь! Вы что, хотите свернуть себе шею?
   – Надеюсь, вы сломаете свою! – бросила она через плечо. – Это будет благо… для Каролины… и для меня тоже.
   – Я-то себе шею не сверну! Я хорошо умею ездить верхом.
   Вскоре он догнал Мелисанду, схватил ее коня за уздечку и заставил скакать медленнее.
   – Ну вот, видите, вам от меня не сбежать. Никогда, Мелисанда. О, сначала вы станете строить из себя недотрогу. Будете говорить: «Изыди, Сатана! Я добродетельная молодая женщина с высокими идеалами. Я воспитывалась в монастыре и мыслю готовыми категориями». Но вы уверены, что эти категории неизменны, Мелисанда? Вы уверены в собственной добродетели?
   – Уверена в одном: я вас презираю. Вы знали, что мы едем не по той дороге, и намеренно завезли меня сюда. А Каролину мне жаль.
   – Ложь! Вы ей завидуете.
   – Завидую?! Уж не из-за того ли, что она выйдет за вас замуж?
   – Конечно же, завидуете, моя дорогая. Минуту назад, пока вы все еще мыслили монастырскими категориями и считали, что я намерен разорвать помолвку с Каролиной и жениться на вас, вы не сумели скрыть своего удовольствия. Но подождем… подождем, пока вы научитесь мыслить свободно, пока научитесь быть честной с самой собой.
   – И это вы… говорите о чести! Вы… кто подстроил все это! Кто привез меня в уединенное место?
   – А кто все начал? За кем гналась разъяренная толпа? Неужели вы не понимаете, что, не будь меня, вас бы уже давно приковали цепью к той сумасшедшей?
   – Неправда!
   – Вы ведь никогда прежде не видели разъяренной толпы, не так ли? Вам еще многому предстоит научиться, моя милая Мелисанда. Не окажись меня там, все могло бы обернуться для вас не столь благополучно.
   – Меня бы спас Джон Коллинз.
   – И все-таки я предотвратил катастрофу, вы согласны?
   – Согласна. Я же вас уже благодарила за это.
   – Так, значит, вы мне все-таки благодарны? Говорят, жалеет – значит любит. А если благодарит?
   – Я благодарю вас за то, что вы спасли меня от толпы. А теперь давайте поедем домой.
   – Образумьтесь, Мелисанда! Подумайте хорошенько. Что вы станете делать, когда Каролине больше не потребуются ваши услуги? Вы думали о такой возможности?
   – Вы хотите сказать, когда вы поженитесь?
   – Она может решить, что не нуждается в ваших услугах, гораздо раньше.
   – Да, верно.
   – Вам следует подумать о будущем.
   – Подумать о будущем? Да если я приму ваше предложение, то мое будущее превратится в один сплошной грех.
   – Грех – некрасивое слово. А я люблю все красивое.
   – Но красивыми словами не говорят о некрасивых вещах, правда?
   – Вы слишком серьезны. От любви люди получают удовольствие. Люди созданы для счастья, даже компаньонки. И я сделаю вас счастливой. Горе никогда не коснется вас. Я подарю вам дом в Лондоне, там мы будем жить вместе. Разве вы можете оставаться здесь… в глуши… в положении, мягко скажем, неопределенном? – И он запел:
    Весь день тебя буду с ума сводить, забавлять, целовать ночью долгой, но сможешь ли ты дом родной забыть и меня без оглядки любить там, в стороне далекой?
   – Давайте возвращаться, – перебила его Мелисанда, – и, пожалуйста, самой короткой дорогой.
   – Вам не нравится мое пение? Нравится, я уверен. Оно вас завораживает. Думаете, я не знаю?
   – Лучше бы подумали, какое впечатление производит ваше пение на Каролину.
   – Не стоит. На Каролине я женюсь – и хватит с нее.
   – А вы циничны.
   – Хотите сказать – честен. Цинизмом сентиментальные люди называют правду. Я бы мог наобещать вам золотые горы… как солдат дочери мельника. Но не стану. Только подумайте, как красиво я мог бы обставить свое предложение. Сказать: «Мелисанда, давайте тайно сбежим в Лондон. Я поеду туда первым, а несколько дней спустя вы последуете за мной». Видите, это отвело бы от меня всякие подозрения. Потом я встретил бы вас, мы сыграли бы свадьбу, конечно же, не по-настоящему. Бывает и такое – фальшивые свадебные церемонии существуют вот уже несколько лет. А потом все шло бы хорошо, пока меня бы не разоблачили. И тогда вы узнали бы, что я подлец. Конечно, я мерзавец, но, по крайней мере, честный мерзавец. Поэтому вам и признаюсь: я люблю вас. Люблю в вас все, даже притворное благочестие, потому что мне есть что преодолевать, и, клянусь Богом, я его преодолею! Я выложил вам правду, ибо никогда не был негодяем под личиной святоши. И вот что еще вам скажу, Мелисанда: присмотритесь к тем святошам, что вам встречаются в жизни. Ручаюсь, у каждого из них есть и отрицательные черты. Но я, видите ли, предпочитаю быть честным грешником, нежели нечестным праведником.
   – Пожалуйста, замолчите, – сказала Мелисанда. – Я достаточно вас наслушалась… даже чересчур.
   К ее удивлению, Фермор послушался, и вскоре они увидели вдали очертания города.
   – Нам лучше объехать Лискеард стороной, – решил Фермор. – Нас могут узнать, а лишние неприятности ни к чему, верно? На этот раз нам не удастся с такой же легкостью избежать их. Ради своей дамы я готов любому свернуть шею голыми руками, однако я не горю желанием оказаться в многочисленной толпе мерзавцев.
   Мелисанда поняла, что теперь они едут верной дорогой. Жизнь больше не казалась такой простой и безоблачной. Ей многого стоит опасаться: Каролины, Уэнны, жестокой и разъяренной толпы… и Фермора.
   Девушка бросила на него быстрый взгляд. Не замет но, что он обеспокоен. Она чувствовала себя неопытной и перепуганной. К кому обратиться за советом? К Каролине? Невозможно. К сэру Чарльзу? Он такой добрый, хорошо к ней относится, но кажется таким отстраненным. Оставаясь с ним с глазу на глаз, Мелисанда чувствовала его неловкость, чувствовала, что он хочет как можно скорее избавиться от ее присутствия. Нет, она не может просить у него совета. А как насчет ее друзей из числа слуг? Они слишком словоохотливы, слишком любят посплетничать. А эти неприятности касаются не только ее, но и Каролины.
   Мысли ее снова вернулись к монахине, которая не шла у нее из головы. Мелисанда ставила себя на ее место, а любовником видела Фермора. Она боялась, что окажется такой же слабой духом, как и монахиня.
   Ей нужно бежать – не только ради себя самой, а ради Каролины. Но куда?
   Мелисанда чувствовала на себе взгляд Фермора, чувствовала, что, наблюдая за ней, он насмехается про себя. Она считала его столь проницательным, что верила: он может прочесть ее мысли, греховные мысли, стоящие того, чтобы над ними посмеяться. Фермор – плохой человек. Именно из-за таких, как он, мужчин монахини порывали связь с внешним миром.
   Они съехали с горной дороги и были на расстоянии мили от Тревеннинга. Фермор затянул еще одну из своих песенок:

 
Как жатву начинать, когда не зубрен серп
Как милую обнять, когда в разлуке с ней?
 

   Мелисанда попыталась обогнать его, но он не позволил – держался рядом, напевая:

 
Что лить потоки слез,
Коли душа пуста?
Что сумрак, полный грез, коль жизнь уже не та!
И что за толк в цветах жасмина, розмарина, в корраловых устах и в персиях рубина?
Когда не я, другой, срывает их, смеясь, когда не я, другой, пьет чаровную сласть…
Что звать любовь назад, коли она глуха?..
Под ношею утрат моя душа тиха.
 

   Так они въехали в Тревеннинг.
   Уэнна сидела у постели Каролины и гладила лоб девушки холодными пальцами:
   – В чем дело, моя королевна? Расскажи Уэнне.
   Каролина совсем не такая, как мисс Мод. Она пугала Уэнну. Мисс Мод лила слезы по любому случаю. Каролина плакала редко. Уэнна же считала, что в некоторых случаях слезы помогают.
   Уэнна могла только догадываться о том, что произошло. Молодые люди выехали вчетвером. Каролина с Джоном Коллинзом вернулись домой первыми, Фермор с Мелисандой приехали после.
   Казалось, Каролина носит маску, чтобы скрывать свои страдания, но Уэнну никакая маска не обманет. «Да покарает Господь всех мужчин! – думала Уэнна. – О, если бы моя маленькая королевна могла обойтись без них! Если бы она бросила кольцо в лицо жениху и сказала отцу, что скорее умрет, чем выйдет за него! Тогда ему здесь делать было бы нечего. Давным-давно пришлось бы уехать в Лондон. Ясно, что он тут задержался».
   Мысли путались в голове Уэнны. Как бы ей хотелось, чтобы Фермор и Мелисанда оба уехали отсюда! Уэнна играла бы на дудке и плясала в честь их отъезда. Она громче всех выкрикивала бы непристойности им вслед. По возвращении эти бесстыдники вели себя по-разному: Фермор был весел и беспечен, а Мелисанда казалась испуганной. Девчонка не из тех, кто умеет прятать чувства. Ее щеки алели, глаза отливали зеленью ярче, чем прежде. Что-то между ними произошло. Уэнна догадывалась, что именно. Какой стыд! Средь бела дня! Осквернили покрытую зеленой травой и цветами землю. Несомненно, они согрешили.
   В тот вечер Каролина надела самое красивое свое платье. Она смеялась и шутила с отцом – этим старым греховодником – и с молодым повесой, за которого собиралась замуж. О, мужественная мисс Каролина, она смеялась, когда ее сердце было разбито!
   Однако это сатанинское отродье не присутствовало за общим столом. Ей послали поднос с едой в комнату, и Уэнна видела, как выходила оттуда Пег, чтобы отнести поднос на кухню. Губы служанки лоснились от жира, и она что-то дожевывала. Похоже, Пег ела вместо Мелисанды. Все пляшут под ее дудку! Миссис Соади, мистер Микер, Пег и все остальные… все эти глупцы!
   «Как бы мне хотелось наслать на нее проклятие! Как бы мне хотелось, чтобы она умерла! Я даже пошла бы к какой-нибудь ведьме, найдись такая, что занимается подобными вещами. Взяла бы у нее восковую фигурку и каждую ночь втыкала в нее иголки – вот что я сделала бы! Пусть Мелисанда попадет в беду. Пусть она умрет…»
   – Скажи, моя красавица. Скажи Уэнне. Каролина, милая моя, скажи Уэнне.
   – Ты и сама все знаешь, Уэнна, разве нет? – ответила Каролина.
   – Да, знаю все, что касается моей овечки.
   – Уэнна, мне больше не с кем поговорить об этом.
   – Конечно. Уэнна всегда будет с тобой. Расскажи – и тебе полегчает. Что случилось, милая моя? Что случилось, моя королевна?
   – Знаешь, Уэнна, она делает все, чтобы заполучить его, а он…
   – Ну, моя королевна, я много чего могу порассказать о нем, но, между нами говоря, он такой же, как все мужчины… не лучше и не хуже.
   – А она, Уэнна, она очень хорошенькая. Даже больше, чем просто хорошенькая.
   – Дьявол во плоти!
   – Ты судишь о ней превратно. Не думаю, что она намерена…
   – Не только намерена! Она прилагает к этому все усилия. Уставится на любого простака своими огромными честными глазищами… Лично мне никогда не нравились зеленые глаза – в них есть что-то дьявольское. Я не знаю ни одного зеленоглазого человека, который был бы непорочен…
   – Нет, Уэнна, ты не права.
   – Ты слишком добра, моя драгоценная. Слишком мягкосердечна, и очень хорошо относишься к людям. Ты похожа на свою мать.
   – Не знаю, что она замышляет, но он… С того самого момента, как увидел возможность скрыться от нас…
   – Так что же произошло? Расскажи Уэнне.
   – В Лискеарде у нас возникли неприятности. Это произошло у домика Анны Квелле. Там собралась толпа, а Мелисанда осмелилась вмешаться.
   – С нее станется!
   – Можешь себе представить, Уэнна, как все разозлились, – она же иностранка!
   – Какое бесстыдство! Странно, почему ее не разорвали на кусочки?
   – Это могло бы произойти. Но Фермор… О, я наблюдала за ним! Он спешился прежде, чем кто-либо из нас успел что-нибудь предпринять… и вид у него был такой, словно он готов убить любого, осмелившегося поднять на нее руку. Он усадил ее на лошадь, и они ускакали. И все произошло так быстро, что мы с Джоном не успели сообразить, в чем дело. Тогда Джон сказал: «Нам лучше отсюда уехать…» Толпа расступилась и дала нам дорогу, будто устыдившись содеянного. И все потому, я полагаю, что они знали, кто мы такие. Никто и не собирался причинять нам зла. Мы никак не могли найти этих двоих, Уэнна. Мы не знали, куда они уехали.