Холт Виктория. Страстная Лилит

   Но Лилит лишь рассмеялась:
   – Ты здесь не хозяйка. Ну как мы с Уильямом ссадим тебя здесь на дорогу? В хорошенькое положение ты попадешь.
   – Мы этого никогда не сделаем, мисс Аманда, – вмешался Уильям. – Лилит, ты не имеешь права так говорить с мисс Амандой.
   – Послушайте его! – воскликнула Лилит. – Он собирается отстаивать свои права и наши, но не забывает при этом низко кланяться знатным особам!
   Аманда серьезно сказала:
   – Лилит дерзит, и скоро она может пожалеть об этом. Но не обращайте внимания.
   Лилит и не обращала; она их обоих в грош не ставила. Они подъехали к колодцу, находившемуся на развилке дорог и не видному за зарослями кустов.
   – Я подержу лошадь, – сказала Лилит. – Пока Уильям будет показывать тебе колодец. Он вон там. Ты иди к нему с этой стороны. Уильям, а ты с другой и заметь, кто из вас придет первым.
   – Нет, Лилит, нет, – ответил Уильям.
   Но Лилит хохотала, потому что Аманда уже побежала в направлении, указанном Лилит.
   – Не будь слабаком, – наставляла Лилит брата. – Делай, что я говорю. Иди... нельзя терять ни секунды.
   Аманда подошла к колодцу по узкой тропинке справа на несколько секунд раньше Уильяма, подошедшего по тропинке слева; он выглядел робким и смущенным. Они вместе заглянули в темноту колодца.
   – Просто колодец, ничего особенного, – сказала Аманда. – И пахнет неприятно.
   – Это из-за водорослей и мусора...
   – Мы должны что-нибудь задумать? Уильям отрицательно покачал головой.
   – Значит, это совсем и не волшебный колодец. Я бы хотела, чтобы это был святой колодец в Редруте, Уильям.
   – Почему бы вы этого хотели, мисс Аманда?
   – Потому что если окунуть палец в его воду, это предохранит от повешения.
   – И вы бы хотели сделать это?
   – Нет. Я бы хотела, чтобы вы это сделали.
   – Стало быть, мисс Аманда, вы думаете, что меня это ждет?
   – Я не знаю. Но я боюсь, что вы скажете что-нибудь дикое и неразумное и будете за это наказаны. Вы не похожи на других деревенских жителей. Вы кажетесь похожим, но между тем... вы – другой.
   Он положил руки на край колодца и сказал серьезным тоном:
   – И вы не похожи на знатных особ, мисс Аманда. Вы кажетесь такой, но вы – другая... Вы нежная и добрая, и вы смотрите на людей с пониманием... как будто вас заботит то, что с ними случится.
   – Эй! – позвала Лилит. – Что там делается?
   Они улыбнулись друг другу; Аманда повернулась направо, Уильям – налево, и они побежали обратно к дороге.
   – Кто подошел туда первый? – спросила Лилит.
   – Мисс Аманда.
   – Уильям, ты великий слабак! – с возмущением закричала Лилит. – Тебе надо было постараться.
   – Глупо об этом думать, – ответил Уильям.
   – Я ушла на несколько секунд раньше, – заметила Аманда.
   – А это без разницы, – ответила Лилит. – Что сделано, то сделано.
   – Что сделано? – спросила Аманда.
   – А-а, опять не знаешь? Когда мужчина и женщина идут вместе в первый раз к колодцу, то тот, кто подойдет первым, будет главенствовать в их семье. В этом волшебство сент-кейнского колодца.
   Аманда сухо отрезала:
   – Какая глупость!
   – Это не глупость. Это волшебство, – ответила Лилит.
   – Передай вожжи, ну, – строго сказал Уильям и подстегнул лошадь.
   Лилит все время болтала; она знала бездну историй, рассказанных ей в основном бабкой Лил. Она не давала им забыть происшествие у колодца, взволновавшее и Аманду, и Уильяма, но позабавившее ее саму. Она рассказала им, как бабка Лил, когда она ездила в Олтарнен со своим знакомым коробейником в дамском седле, видела сумасшедшую, которую окунули в колодец святой Монахини.
   – Плюхнулась она, вопя так, как будто в нее вцепился миллион демонов... а выбралась из него в здравом уме, как вы или я. В колодцах Корнуолла волшебная сила, потому что их давным-давно освятили наши святые.
   Потом Лилит начала петь; у нее было сильное и приятное меццо-сопрано, силу которого подчеркивала небольшая фигурка его обладательницы. На мелодию известного народного танца она сочинила свою собственную песенку о парочке, встретившейся у сент-кейнского колодца, и о юноше, позволившем девушке подойти к колодцу первой. Потом она начала петь рождественские песни – «Сидел я на солнечном берегу...» и «Хозяйка и хозяин начинают пиршество». И Уильям с Амандой пели эти песни вместе с ней.
   Наконец они добрались до поместья Леев, где обе девушки спрыгнули с телеги, а Уильям покатил дальше к ферме Полгардов.
   Аманде хотелось помолчать, но Лилит продолжала верховодить.
   – Злишься, – сказала она.
   – Нет.
   – Да. И я скажу, почему. Из-за того, что приключилось у колодца. Ты Уильяма обошла, а это значит, что, если вы женитесь, тебе в семье быть главной.
   – Я запрещаю тебе говорить такие вещи. Мы с Уильямом не сможем жениться.
   – Любые юноша и девушка могут жениться.
   – Ты забываешь, кто я... и кто он.
   – Ты же забыла об этом, когда поехала с нами прокатиться, – напомнила Лилит.
   – Я не забывала об этом ни на минуту.
   – Все же тебе придется это сделать. Ты же ничуть не лучше нас... или уж не намного... небольшая разница.
   – Никогда не слышала подобной чепухи, и мне бы хотелось, чтобы ты выказывала мне больше уважения. На самом деле я собираюсь настаивать на этом.
   Лилит, приплясывая, шла впереди и насмешливо поглядывала на нее через плечо.
   – Аманда, помнишь портрет в галерее, ну, этот человек с желтыми волосами, и глаза у него тоже твоего цвета?
   – Ты имеешь в виду моего дедушку?
   – Да. Твоего дедушку... и моего тоже.
   – Твоего дедушку?
   – Так уж случилось. Мой отец – его сын... так же как и твой. Бабка Лил, она работала в этом доме. Он выдал ее замуж за старого деда Треморни... но это ничего не меняет, верно? Он – мой дед, так же как и твой... И Уильяма тоже.
   Лилит со смехом помчалась вперед, оглядываясь на нее через плечо. Аманда ковыляла за ней, потому что ей было больно ступать на каменистую дорогу в домашних туфлях с тонкой подметкой.

* * *

   Лаура болела и лежала в своей комнате. Шторы были задернуты; окна плотно закрыты; в камине горел огонь, и о том, что этот день в конце сентября был солнечным, она могла судить по яркому лучу, проникшему в комнату там, где одна из горничных неплотно задернула шторы.
   У нее болела голова, болело тело, но эти страдания не шли ни в какое сравнение с горьким чувством обиды в ее сердце.
   Ее муж уехал; он отправился навестить брата, жившего на границе графств Девон и Сомерсет, и будет отсутствовать несколько недель. Она была рада, что он уехал. Во время болезни, пока она лежала в этой комнате, уверенная, что никогда из нее не выйдет, правда оставалась с ней; но, похоже, эта правда отказывалась сидеть взаперти и пробивалась, как этот солнечный свет меж штор, что резал ей глаза. Она пробивалась сквозь завесу лицемерия, и от этого было больно... больно, как ее уставшим глазам от солнечного света.
   Лаура потянулась за нюхательной солью. Слабость накатывала на нее, когда она двигалась. Но она поправится, как поправлялась и после тех, прежних, тяжелых испытаний; а со временем эта команда прозвучит снова – это бывала именно команда, несмотря на вежливые слова: «Я приду к вам сегодня вечером».
   Она слышала, как он молился за нее во время ее болезни. Просил об удаче в следующий раз? Она удивлялась. Молиться, чтобы Господь придумал свой способ для рождения сына у Пола Лея? Божественное всемогущество безгранично: может подарить чудо в виде сына для Лауры или вызвать такое нормальное явление, как смерть одной жены, потом благоразумный перерыв и за ним женитьба на другой, в чью комнату он смог бы прийти.
   Должна ли она жалеть его? Лаура понимала, что он по-своему страдает не меньше, чем она сама. Он вынужден противиться чувственности. Она не могла не понимать этого. Если бы это было не так, мистер Лей вел бы себя, как его отец. О да, он нес свой крест!
   Итак, она поправляется, а сына ему не дала... она может предложить ему лишь свое тело, ставшее значительно слабее, чем прежде, и едва ли способное осуществить свое предназначение.
   Она заплакала от бессилия. Лаура вспомнила детство и то, как счастлива она была в доме родителей. Их отец был замечательным человеком; их мать казалась слегка деспотичной, но сердце у нее было любящим и нежным. Оглядываясь в прошлое, она видела лишь очень счастливые дни – все детские печали сошли на нет; мудрая память расцветила даже маленькие радости. Их было три сестры и два брата. Двое уже умерли. У других были семьи; две ее сестры вращались в лондонском обществе, развлекались на балах, на прогулках в знаменитом парке; они видели коронацию королевы и открытие парламента. Вот это жизнь! А она пребывает здесь, в этом, по воле хозяина, унылом доме, под постоянным бременем сознания своей неспособности дать ему сына.
   Если бы она могла снова стать ребенком! В это время года они бы собирались поехать на ярмарку в Сент-Матью. Отец всегда возил их. Они видели бородатую даму и толстяка; Лаура запомнила гадалку, предсказавшую ей, что она выйдет замуж за лорда; она до сих пор помнит вкус имбирной коврижки и сладких напитков и даже запах жарившейся бычьей туши.
   Открылась дверь, и в комнату вошла Аманда.
   – Ты не спишь, мама?
   – Нет, любовь моя. Что ты хотела?
   – Видеть тебя. Как твоя голова?
   – Ужасно болит.
   – Тогда я не буду тебя тревожить.
   – Я бы хотела поговорить с тобой, Аманда. – Пришла ли она к больной с неохотой? Ей хочется быстрее покинуть эту комнату? Бедняжка Аманда! Что у нее за жизнь в этом доме? – Я как раз думала, – сказала Лаура, – что в это время года, в твоем возрасте, я всегда ездила на ярмарку в Сент-Матью. Это было так интересно. А ты бы хотела поехать на эту ярмарку?
   – Ну конечно, мама. Но... позволит ли папа?
   Лаура потянула на себя покрывало и, прежде чем ответить, сделала на покрывале аккуратную складочку. Потом она сказала:
   – Иди и найди мисс Робинсон, а потом вместе с ней приходите сюда.
   Аманда вышла, а Лаура вдруг удивилась своему вызывающему поведению. Не сошла ли она с ума? Говорят, такие вещи доводят женщину до помешательства. Когда он вернется, она ему скажет: «Я разрешила мисс Робинсон свозить Аманду на ярмарку». Можно себе представить его удивление, переходящее в ужас. Он полагал, что все ярмарки – на самом деле все, что создано для удовольствия, – придуманы дьявольскими отпрысками по указанию сатаны. Ну что ж, теперь уже поздно останавливать исполнение своей маленькой прихоти. И может быть, рассудила она своим вернувшимся здравомыслием, об этом ему не стоит говорить.
   Вошла Аманда с мисс Робинсон.
   – О, мисс Робинсон, – сказала Лаура, – Аманда хотела бы поехать на ярмарку в Сент-Матью. Почему бы вам не отвезти ее? Вам обеим такая прогулка пойдет на пользу. Завтра, мне кажется, первое октября. Пусть Стрит отвезет вас в двухколесном экипаже. Аманда, привези мне цукаты. Я помню, как мне купили их первый раз. Они были в коробочке в виде розового сердечка с голубой ленточкой.
   У Аманды и мисс Робинсон от потрясения пропал дар речи.
   Но на следующий день, первого октября, они отправились в двухколесном экипаже на ярмарку в Сент-Матью.

* * *

   Все места оставляют впечатление в зависимости от того, в чьем обществе ты их посещаешь, думала Аманда. В течение первого получаса ярмарка была шумной толчеей, немного вульгарной – не совсем подходящее удовольствие для леди; это потому, что она разглядывала ее в компании с мисс Робинсон; с Лилит, она была уверена, ярмарка уже сто раз приятно удивила бы и развлекла ее. Мисс Робинсон крепко держала Аманду за руку; она шла с высоко поднятой головой, подобрав юбки, чтобы их не испачкать среди этой толпы. Аманда никогда еще не видела так много людей, собравшихся в одном месте с одной целью – развлечься.
   – Предсказать вам судьбу, леди? – Это была старая цыганка, завораживающе глядевшая в лицо мисс Робинсон. – Вот это да! У вас на лице написано счастье, поверьте!
   Прошла толстуха в домашнем чепце на сальных волосах.
   – Имбирная коврижка, дамы. О-о-о... прекрасная коврижка. Вы никогда не пробовали ничего подобного. Имбирная коврижка с коринкой и орехами... дамы... лучшая на ярмарке.
   Аманда смотрела на босоногих мальчишек и девчонок, шнырявших в толпе, которых не удерживали цепкие руки гувернантки. Еще год назад она бы расплакалась из-за них, из-за того, что они были босы и выглядели замерзшими и тощими; но Лилит внушила ей, что свобода от гувернантки и необходимости быть леди и есть счастье; и что дочери знатных семейств, лишенные такого счастья, достойны жалости.
   На поляне за ярмаркой начали жарить быка; она видела поднимающийся дымок и слышала потрескивание дров и крики людей, и уже запахло жареным мясом. Скоро начнут отрезать куски и продавать собравшимся людям. Она надеялась, что мисс Робинсон не захочет смотреть на это. Лилит посмеялась бы над ее привередливостью.
   Они проходили мимо балагана, у которого стоял человек с медными кольцами в ушах и голубым тюрбаном на голове. Он зазывал грубым голосом:
   – Входите! Входите и посмотрите на Саломею! Чудеснейшая в мире танцовщица! Три пенса за то, чтобы посмотреть на танцующую Саломею.
   И пока он кричал, появилась сама Саломея – девочка возраста Аманды в коротком розовом платьице с нашитыми на его юбке пунцовыми розами и блестками по вороту и на рукавах. Аманде она показалась красавицей.
   – Мисс Робинсон... поглядите! О, пожалуйста, поглядите.
   – Идемте, – ответила мисс Робинсон. – Ужасно вульгарно. Ребенок такого возраста.
   – Это же Саломея, – возразила Аманда. – Как Саломея может быть вульгарной? О ней в Библии говорится.
   Саломея знала, что они говорят о ней; она понимала, что Аманда пыталась убедить мисс Робинсон заплатить шесть пенсов за то, чтобы они могли войти в балаган; она выразительно и призывно улыбнулась Аманде, и Аманде страстно захотелось увидеть, как она танцует. Кроме того, она была бедна и зарабатывала на жизнь танцами. Аманда, как всегда, растрогалась.
   – О, Робби... пожалуйста. Мне так хочется посмотреть. Хочется больше всего.
   Человек с серьгами придвинулся к ним.
   – Тебе хочется посмотреть, как танцует Саломея, не так ли, моя милая? Пустите малышку, мадам.
   Мисс Робинсон величественно выпрямилась.
   – Кроме того, – продолжал он убеждать, – вам самой понравится. Это не то представление, какое ваша милость может увидеть в любом балагане. О нет. Это – культура. А вы – культурная дама, воспитанная. Мне можно этого не говорить.
   Аманда, умоляюще смотревшая в лицо своей гувернантки, увидела, как оно смягчилось. Мужчина положил руку на плечо мисс Робинсон. В глазах его появилось выражение, которого Аманда не поняла. Она ожидала, что мисс Робинсон сердито сбросит его руку, но та не сделала ничего подобного.
   – Вы умеете ценить прекрасное, леди. Я это вижу. – Слегка окинув взглядом мисс Робинсон, он тихо прибавил: – Красивые дамы всегда ценят.
   Мисс Робинсон обернулась к Аманде.
   – Вы действительно хотите увидеть это? Аманда взмолилась:
   – О да, пожалуйста.
   Миловидная девочка в розовом платьице улыбалась Аманде; человек крепко, но не грубо держал ее за плечо.
   – Конечно, хочет. Верно, малышка? Она запомнит это навсегда.
   – Это не... непристойно, я надеюсь, – сказала мисс Робинсон необычным для нее довольно фривольным тоном, не похожим на ее обычно суровый тон в разговоре с теми, кого она не считала равными себе.
   – Да Господь с вами, леди, это... искусство!
   После этого мисс Робинсон заплатила два трехпенсовика, и они вошли в балаган, пахнущий сырой землей и потом. Они устроились на одной из скамеек и, когда их глаза привыкли к темноте, увидели, что там уже несколько человек ждут начала представления, устремив глаза на синий занавес, закрывающий одну сторону балагана.
   Темный балаган казался Аманде обворожительным местом; звуки ярмарки заглушались парусиной и казались привлекательнее, чем снаружи. Она спокойно ждала, пока люди медленно заполняли скамейки, ибо, естественно, объяснила она мисс Робинсон, не могут же они думать, что Саломея будет танцевать для них одних. Наконец, когда они уже прождали четверть часа, люди, сидевшие в балагане, начали топать ногами, и свистеть, и кричать, отчего мисс Робинсон стала опасаться за свое достоинство, а Аманда – за Саломею.
   Тут синий занавес оттянули в сторону, и показалась Саломея в розовом платьице с пунцовыми розами; она танцевала на освещенном пространстве, крутясь на пальчиках и поднимая юбочки; она была так очаровательна, что все зрители одобрительно кричали и аплодировали. Саломея вдруг остановилась и подняла руку.
   – Леди и джентльмены, – сказала она, – благодарю вас за внимание. Через минуту я буду танцевать «Танец с семью вуалями». Надеюсь, он вам понравится.
   После этого она исчезла за занавесками до тех пор, пока публика не начала топать и хлопать в ладоши, показывая свое нетерпение; а когда она снова появилась, то была обернута во что-то, похожее на белый муслин, как подумала Аманда; ее черные волосы свободно рассыпались по плечам. Она поклонилась и сказала со страшным выговором, не характерным для юго-западных графств:
   – Леди и джентльмены, «Танец с семью вуалями».
   Она танцевала и, танцуя, тянула за муслин, который слезал с нее, как обертка, открывая другую муслиновую обертку, а первую она бросила за занавес. Краснолицый человек, сидевший рядом с мисс Робинсон, начал фыркать от смеха.
   Все впились в Саломею глазами. Она танцевала, грациозно извиваясь, крутясь, вертясь... и вдруг сдернула вторую муслиновую обертку. Мисс Робинсон вздернула голову. Аманда почувствовала, что она схватила ее руку.
   – Мы уходим, – прошептала мисс Робинсон.
   Но Аманда научилась у Лилит вести себя вызывающе.
   – Я остаюсь, – ответила она и продолжала упорно смотреть на Саломею.
   Краснолицый сосед повернулся к мисс Робинсон.
   – Это уже четвертая, – сказал он. – Всего их семь. А что потом, а? – И он толкнул мисс Робинсон локтем в бок.
   Она высокомерно отодвинулась от него.
   – Я настаиваю... – прошипела она в ухо Аманде.
   Но Аманда от нее отшатнулась; она не могла отвести глаз от крутящейся фигурки. Слетел пятый кусок муслина. Краснолицый был очень доволен; он повернулся к мисс Робинсон.
   – Ну что? – вопрошал он. – Ну что?
   После того как была сброшена шестая вуаль, мисс Робинсон поднялась.
   – Сядьте! – потребовали сидящие позади нее, – Из-за вас не видно. Сядьте, говорят вам.
   Багровея от злости, мисс Робинсон села.
   Сброшена седьмая вуаль, и Саломея осталась в трико телесного цвета, облегавшем ее так плотно, что ноги казались голыми. На ней была туника с низким вырезом, доходившая ей всего до бедер.
   Она поклонилась. Краснолицый засвистел; балаган наполнился, казалось, криками и аплодисментами.
   Тогда Саломея убежала за занавес и появилась уже в чем-то похожем на мантию из черного атласа, покрытую сверкающими блестками; она прижимала мантию к телу, умудряясь оставлять на виду свои красивые ножки в трико телесного цвета.
   – Леди и джентльмены, – сказала она, – благодарю вас за внимание. Если кто-нибудь из вас захочет еще раз увидеть представление, пожалуйста, останьтесь на местах. Я подойду и соберу с вас небольшую плату в три пенса.
   Парусиновую полу балагана откинули, и в него ворвался солнечный свет и шум ярмарки.
   – Идемте, – сказала мисс Робинсон. – Давайте выбираться отсюда... быстрее.
   Они вышли на солнце, но очарование Саломеи не покидало Аманду.
   – Это было отвратительно, – говорила мисс Робинсон. – Вы не должны рассказывать об этом матушке. Ей будет очень стыдно. Вы видели этого человека со мной рядом... досаждавшего мне?
   – Не думаю, что он хотел досадить вам, мисс Робинсон. Он просто был счастлив и хотел сказать вам об этом.
   – А вы видели, как смотрел на меня тот хозяин балагана с серьгами?
   – Это потому, что вы ему понравились. Он сказал, что вы – воспитанная и культурная дама. И он утверждал, что вы красивы, разве не так?
   – Ничего подобного! – ответила мисс Робинсон, довольно улыбнувшись. Аманда заметила, что она стала добродушнее.
   Аманда понимала, что хозяин балагана на самом деле не считал мисс Робинсон ни культурной, ни красивой, а просто пытался заманить их в балаган комплиментами, как Саломея – своей красотой; но мисс Робинсон было так приятно верить ему, что Аманде хотелось поддержать в ней эту веру. Она была сегодня счастлива; ей очень нравилась ярмарка, и это был один из самых восхитительных дней в ее жизни.
   – Не думаете же вы, – сказала мисс Робинсон, – что тот человек в балагане пытался завязать знакомство?
   – Очень может быть, – ответила Аманда.
   – Какая наглость!
   Ах, какой прекрасный день, думала Аманда. Мисс Робинсон была счастлива и не думала о будущем; а все из-за нахальства какого-то краснолицего человека.
   – Я уверена, – сказала мисс Робинсон, – что он пытался последовать за нами, когда мы ушли. Очень надеюсь, что мы затерялись в толпе. Иначе было бы очень неприятно.
   Аманда знала, что он не пошел за ними, и видела, как он доставал деньги, чтобы заплатить Саломее и еще раз увидеть, как та танцует. Но Аманда не сказала об этом, потому что она понимала: мисс Робинсон счастлива думать, что ее преследуют.
   Благодаря хорошему расположению духа мисс Робинсон, ее удалось убедить погадать о будущем. Они отыскали старую цыганку, прибавившую им счастья тем, что наобещала мисс Робинсон мужа в самом скором будущем. Аманду тоже ждало прекрасное будущее – красавец-муж, наследство и поездка за море.
   После этого они купили сласти для миссис Лей – сердце из розового фруктового сахара на голубой ленте со словами «Верное сердце», написанными желтыми буквами.
   Мисс Робинсон казалась очень помолодевшей и похорошевшей, и Аманде подумалось: если бы она пожила здесь, на ярмарке, то стала бы такой привлекательной, что нашла бы мужа.
   Палатка со сладостями находилась на краю ярмарки, и на помосте рядом с ней стояли несколько мужчин и женщин.
   – Что это такое? – спросила Аманда. – Кто они? Взглянув, мисс Робинсон ответила:
   – А, это рабочий люд... предлагают свои услуги.
   – Нанимаются в услужение?
   – Они хотят предложить себя... в качестве слуг.
   – Продаются! – воскликнула Аманда. – Как сласти у женщины в киоске! Как куски бычьего мяса!
   – Какие глупости! – возразила мисс Робинсон. – Пойдемте. Но Аманда не двинулась с места. Она хотела поближе узнать об этих нанимающихся людях, потому что она не могла избавиться от мысли о том, как бы это она стояла там, прося нанять ее и дать работу – любую работу у неизвестных ей людей.
   Теперь она чувствовала себя неловко за свое недавнее ощущение счастья. Некоторые из людей были явно испуганы. Две маленькие девочки – им было не больше десяти лет – жались друг к другу, стараясь не заплакать. Рядом рослый мужчина демонстрировал свои мускулистые руки; а одна девушка, черноглазая и полноватая, с распущенными волосами, кокетливо улыбалась стоявшему около нее и расспрашивавшему ее мужчине. Аманда увидела, что этот человек ущипнул ее, а девушка рассмеялась.
   – Что вы там разглядываете? – спросила мисс Робинсон. – Пошли немедленно.
   Но Аманда перевела взгляд с девушки на юношу, с отсутствующим видом неловко стоявшего тут же; он выглядел убитым, потому что, в то время как остальные усердно показывали свои способности, он робел. Возмущение, злость и отчаяние сменили ее радость, ибо Аманда узнала в жалком, стоящем с безутешным видом юноше – Уильяма.
   Мисс Робинсон дергала ее за руку.
   – Идемте попробуем имбирную коврижку.
   «Ему бы не хотелось, чтобы я видела его», – думала Аманда, следуя за гувернанткой.
   Вся радость от ярмарки для нее пропала; жизнь не прекрасна, она безобразна. Возбуждение от этого дня, очарование Саломеи – все пропало, осталось лишь горестное лицо Уильяма.
   Имбирная коврижка застревала у нее в горле. Что там происходит, на этом торговом помосте? Кто нанял Уильяма?
   – Ты уже коврижку не хочешь? – спросила мисс Робинсон. – На тебя не угодишь!
   – Мисс Робинсон, пойдемте в ту сторону...
   – Но мы только что оттуда пришли. Нам незачем идти обратно.
   – Но мне хочется...
   – Я никогда не слышала ничего глупее. Мы должны найти Стрита. Уже пора в обратный путь.
   Но Аманда не могла не вернуться к помосту для найма работников. Убежала, как трусиха. Она должна была подождать и посмотреть, что будет; она должна была поговорить с ним, сказать, что переживает вместе с ним.
   Мисс Робинсон разглядывала на прилавке какие-то ленты. Аманда повернулась и побежала, расталкивая толпу и почти ничего не видя из-за слез. Прибежав к помосту, она горестно застыла около него, так как Уильяма там не было. Но почти тотчас она его увидела. Он стоял к ней спиной, но она поняла, что он был бесконечно печален, бесконечно подавлен. Он шел позади человека, о котором Лилит сказала Аманде, что это фермер Полгард.
   Она стояла, глядя, как Уильям шел за фермером к поджидавшей их двуколке. В двуколке сидела женщина. У этой небольшой женщины был злобный вид; черная шляпа делала ее лицо жестоким. Аманда поняла, что это, должно быть, жена фермера, прогонявшая Лилит и Уильяма из-за стола, когда они еще не насытились.
   Уильям забрался в двуколку. А Аманду звала мисс Робинсон, но она не слышала и очень удивилась, увидев раскрасневшуюся и негодующую гувернантку около себя. Мисс Робинсон потрясла ее за плечо.
   – Что на вас нашло? Убегать ни с того ни с сего! Вовремя я вас увидела. В чем дело? В чем дело?