Хоуг Тэми. Крутая парочка

   — Предпочитаю полагаться не на душу, а на пищеварение, — заметил Ковач.
   — Вы знаете, что я имею в виду. Это не убийство.
   — Я знаю только, что он мертв, — упрямо заявил Ковач. — И знаю, что этого не должно было случиться.
   — Мир полон трагедий, сержант Ковач, — отозвалась она, стараясь дышать осторожно. — Возможно, для нас было бы более естественно, если бы тут имело место преступление, но это не так. Следовательно, мы должны покончить с этой историей и двигаться дальше.
   — Этим вы и занимаетесь? — осведомился Ковач, шагнув к краю стола, где она стояла. — Двигаетесь дальше?
   Сейвард чувствовала, что он говорит уже не об Энди Фэллоне. Ковач смотрел на царапину у нее на лице, которая не была скрыта темными очками. Она шагнула назад, но пол под ней покачнулся, в глазах потемнело, а головокружение нахлынуло вновь.
   Ковач быстро схватил ее за плечи, и Аманда прижала ладони к его груди, чтобы не упасть.
   — Вам нужен врач, — настаивал он.
   — Все в порядке. Просто я должна на минуту сесть.
   Аманда попыталась освободиться, но Ковач не отпустил ее, а повернул таким образом, что, когда у нее в очередной раз подогнулись колени, она смогла опуститься на стул. Ковач снял с нее очки и посмотрел в глаза.
   — В скольких экземплярах вы меня видите? — спросил он.
   — В одном — и этого более чем достаточно.
   — Следуйте глазами за моим пальцем, — велел Ковач и стал водить им в разные стороны.
   Лицо его было мрачным, в глубине карих глаз поблескивали голубоватые огоньки. “Вблизи он интереснее, чем на расстоянии”, — рассеянно подумала Аманда;
   — С глазами, кажется, все в порядке, — пробормотал Ковач, осторожно коснувшись ее щеки. — Но ставлю десять баксов, что останется шрам.
   — Он будет не первым, — тихо сказала Аманда и отвела взгляд.
   — Вам нужно показаться врачу, — повторил Ковач, садясь за ее стол. — Не исключено сотрясение мозга. У меня есть опыт в таких вещах. — Он указал на шрам над собственным левым глазом.
   — У вас было сотрясение? — спросила Сейвард. — Это может многое объяснить.
   — Нет. У меня голова как гранит. Возможно, у нас с вами есть кое-что общее.
   — Полагаю, что это работа, сержант.
   Аманда придвинулась к столу, надеясь, что все-таки не упадет в обморок. Ковач даже не шевельнулся. Эта близость ей совсем не нравилась. Он запросто мог коснуться ее волос или лица, как только что сделал. И вообще, чего ради он сидит за ее столом? Это ее место! Она чувствовала, что он проделал брешь в ее обороне и, похоже, отлично это понимал.
   — Почему вы не хотите говорить об Энди Фэллоне, лейтенант? — спокойно спросил Ковач. Аманда закрыла глаза.
   — Потому что он мертв и я чувствую свою ответственность.
   — Вы считаете, что должны были предвидеть такой финал? Но иногда это невозможно. Очень часто ожидаешь одного, а жизнь наносит удар совсем с другой стороны. — Он изобразил хук левой в непосредственной близости от ее поврежденного глаза.
   — Возможно, вам лучше заняться расследованием настоящего убийства, — заметила Аманда, потянувшись к телефону.
   Ковач наблюдал, как она набирает номер, чтобы послушать записанные сообщения. Он отнюдь не выглядел счастливым; впрочем, другим ей его видеть не доводилось.
   “У нас действительно имеется кое-что общее, помимо гранитной головы, сержант”, — подумала она.
   Ковач неохотно поднялся и взял шляпу.
   — Не всегда разумно быть смелой, Аманда, — тихо сказал он.
   — Так и быть, можете называть меня лейтенант Сейвард.
   Его рот скривился в усмешке.
   — Знаю. Я просто хотел услышать, как это звучит. — Он сделал паузу. — Когда вы виделись с Энди в воскресенье вечером, вы выпили бокал вина?
   — Я не пью вино. Мы пили кофе.
   — М-мм… А вы знаете, что Энди переменил простыни и постирал белье перед самоубийством? Странно, не правда ли?
   Сейвард промолчала.
   — Увидимся на похоронах.
   Ковач вышел, а она некоторое время смотрела ему вслед, не слушая сообщения, звучащие в телефонной трубке.

Глава 16

   Уже сорок лет полисмены любили завтракать в заведении под названием “Чип Чарли”, расположенном на ничьей земле в северо-восточном районе. Своим грязным и захудалым обликом упомянутое заведение плевало в лицо прогрессу и всему прочему, что могло изменить его за годы существования. “Чипу Чарли” было незачем меняться: его клиентами являлись копы, а копы и их традиции не меняются десятилетиями.
   “Возможно, Майк Фэллон тоже завтракал здесь в первые годы службы”, — думала Лиска, глядя на закусочную сквозь прозрачный голубой пакет, заменяющий выбитое стекло. Ей удалось припарковаться у входа раньше, чем туда подъехала патрульная машина.
   Все эти годы клиентов обслуживала одна и та же официантка по прозвищу Чикс ^[5]. В молодые годы она походила на бурундука с полным ртом орехов — пухлые щеки, нос кнопкой и никакого подбородка. Однако возраст делал свое дело, и теперь подбородков было целых два, но прозвище осталось прежним.
   Похожая на сморщенную куклу с узкими глазами и башней крашеных черных волос, Чикс разливала кофе и одновременно курила сигарету, бросая вызов всем общепринятым правилам здравоохранения. Однако никто ее за это не упрекал, хотя помещение кишело патрульными и детективами. Иногда Ковач тоже здесь завтракал. Ничего не поделаешь — традиция.
   Лиска подошла к стойке и заняла свободный табурет рядом с Элвудом Кнутсоном.
   — Я думала, Элвуд, ты слишком брезглив, чтобы питаться здесь, — заметила она, окидывая взглядом комнату.
   — Так оно и есть, — отозвался он, с отвращением глядя на тарелку с остатками яичницы и бекона. — Но я решил сесть на белковую диету, а для этого лучше места не найти. А тебе что здесь понадобилось?
   — У меня давно не было приличной изжоги.
   — Тут ты ее быстро заработаешь.
   Лиска увидела Огдена, который сидел в углу, и выражение лица у него было как у страдающего запором. Выступ стены не позволял ей разглядеть его компаньона.
   Элвуд внимательно разглядывал Лиску.
   — Тебе нужна моя помощь?
   — Помнишь убийство Кертиса?
   — Одно из серийных убийств геев, не так ли?
   — Предположительно. Что тебе вообще известно о преследованиях геев в департаменте?
   Элвуд задумчиво грыз полоску бекона. На нем была мышиного цвета шляпа с плоской тульей и загнутыми кверху полями.
   — Я нахожу весьма прискорбным преследования или дискриминацию по признаку сексуальных предпочтений, — наконец ответил он. — В конце концов, кто мы такие, чтобы выбирать партнеров друум?
   — Великолепно! Пошлю твой адрес в Американскую лигу гражданских свобод, — сухо сказала Лиска. — Но речь не о тебе.
   — А о ком?
   Она огляделась вокруг и понизила голос:
   — О патрульных. Как там относятся к геям? Я слышала, Кертис жаловался на преследования в БВД. Неужели в полицию все еще принимают неандертальцев? Мне казалось, с этим давно покончено.
   — Печально, но эта работа их привлекает, — промолвил Элвуд. — Полицейский значок для них все равно что блестящая монета для обезьяны.
   Патрульный, сидящий по другую сторону от Лиски, угрюмо посмотрел на Элвуда.
   — Возможно, в предыдущей жизни он был орангутаном, — шепнула Лиска, потягивая кофе, который налила ей Чикс и который сразу напомнил о том, что пора сменить масло в “Сатурне”. — Судя по всему, расследование убийства Кертиса велось из рук вон плохо.
   Элвуд пожал плечами:
   — Его вел Спрингер — он иначе не умеет.
   — Да, но я слышала, что там напортачил один патрульный. Здоровый бугай по фамилии Огден. Ты его знаешь?
   — Боюсь, мы с тобой вращаемся в разных социальных сферах.
   — Я бы больше боялась, если бы мы вращались в одних и тех же, — вздохнула Лиска, соскользнув с табурета.
   Она направилась к задней стене, машинально отвечая на приветствия и не сводя глаз с Огдена. Он все еще не замечал ее, поглощенный разговором с невидимым ей собеседником. Лиска не могла разобрать слов, но беседа явно велась на повышенных тонах. Хорошо бы подобраться к Огдену сзади и застигнуть его врасплох, но закусочная была для этого слишком узкой. Наконец он увидел ее и выпрямился, едва не опрокинув стакан с апельсиновым соком.
   — На вашем месте я бы пила сок с черносливом, — сказала Лиска. — Я слышала, эти стероиды плохо сказываются на потенции.
   — Не знаю, о чем вы говорите, — отозвался Огден. — Я не употребляю сок со стероидами.
   Ехидный ответ замер на губах у Лиски, когда она увидела наконец собеседника Огдена. Это был Кэл Спрингер собственной персоной и выглядел он таким виноватым, как будто его застукали с проституткой.
   — Привет, Кэл. Интересная у тебя компания: якшаешься с парнем, который угробил твое дело. Может быть, люди ошибаются на твой счет и ты действительно такой тупой, каким кажешься?
   — Почему бы тебе не заняться своими делами, Лиска?
   — Тогда я не была бы детективом, — заметила она. — Слушай, Кэл, я пришла не за тобой. Просто это скверно выглядит, а ты должен думать о таких вещах, если хочешь заделаться политиканом.
   Спрингер отвернулся к окну, но там было не на что смотреть: зеркальное стекло запотело от дыма, пара и горячего дыхания.
   — Где твой напарник? — спросила Лиска. — Мне нужно поговорить с ним.
   — Он в отпуске — две недели на Гавайях.
   — Повезло ему!
   Судя по лицу Спрингера, он предпочел бы две недели в аду этому разговору. Лиска повернулась к Огдену:
   — Каким образом вы и ваш напарник оказались на месте гибели Фэллона?
   Огден почесал макушку, белеющую между короткими волосами:
   — Услышали вызов по радио.
   — И случайно оказались рядом?
   — Вот именно.
   — Верно говорят, что дуракам везет.
   Маленькие глазки Огдена походили на дробинки в тесте. Он расправил плечи.
   — Мне не нравится ваше обращение, Лиска.
   — Ах, вот как? — усмехнулась она, наклонясь к нему. — На полицейском эволюционном древе вы на несколько веток ниже меня. Если я захочу, то могу нагадить моим обращением вам на голову, и никто не станет слушать ваших жалоб. Зато если мне не понравится ваше обращение с вышестоящими по званию — а оно мне не нравится, — возникнет проблема. Так почему вы там оказались?
   — Я же говорил — услышали вызов.
   — Но Берджесс первым прибыл на место происшествия.
   — Мы подумали, что он нуждается в помощи.
   — Какой именно?
   — Берджесс прибыл туда один. Ему нужно было обеспечить охрану места.
   — Поэтому вы с Рубелом явились и все там истоптали. И только по счастливой случайности жертвой оказался сотрудник БВД, который занимался расследованием ваших трюков в деле Кертиса?
   — Конечно.
   Лиска озадаченно покачала головой.
   — И каким только местом вы думаете? Хотите, чтобы БВД снова вами занялось?
   Огден огляделся, сердито хмурясь.
   — Мы ответили на вызов. Откуда мы могли знать, что жертва — Фэллон?
   — Но когда вы об этом узнали, то остались и наследили по всему дому.
   — Ну и что? Это ведь не убийство. Он покончили” собой.
   — Вы не могли этого знать. И сейчас не знаете.
   — Есть заключение медэксперта.
   — Зрелище было неаппетитное, но вы не смогли удержаться, верно? Даже сделали пару снимков, чтобы посмаковать его с другими гомофобами?
   Огден отодвинул стул и поднялся. Лиске пришлось шагнуть назад, иначе он бы просто отодвинул ее своей тушей. На его лбу вздулась вена, похожая на зигзаг молнии. Глаза были холодными и плоскими, как пуговицы. Лиска невольно почувствовала страх, что бывало с ней не так часто.
   — Я не обязан отвечать вам. — Голос Огдена был тихим и угрожающим.
   Лиска прямо встретила его взгляд. Она понимала, что тычет щепкой в быка, и, наверное, эта тактика была не слишком удачной, но, раз она ее выбрала, нужно продолжать в том же духе.
   — Если вы напакостите еще на одном месте происшествия, Огден, то больше не будете обязаны отвечать никому. У вас просто отнимут значок.
   Вена на лбу Огдена пульсировала, как в фильме ужасов; лицо побагровело.
   — Эй, Огден, пошли отсюда.
   Лиска поняла, что к ним, очевидно, направляется его напарник Рубел, но не повернулась, опасаясь становиться спиной к Огдену. Она буквально ощущала бешеную злобу, вырывавшуюся из него с каждым выдохом. Ей припомнились фотографии мертвого Кертиса. Убийца был одержим такой же дикой яростью, расколов ему череп, словно тыкву.
   На них уже начали обращать внимание. Кэл Спрингер встал и двинулся к выходу, едва не столкнувшись с Рубелом.
   — Пошли, Огден! — снова приказал Рубел. Огден наконец посмотрел на него, и чувство напряжения сразу исчезло. Лиска облегченно вздохнула. В этой паре Рубел, безусловно, выглядел более презентабельно. Темные волосы, гранитная челюсть, сложен, как Давид Микеланджело. Когда Рубел вел своего напарника к выходу, Лиска поняла, что в их дуэте он является мозгом. Сейчас Рубел спасал Огдена от неприятностей, как в тот день в доме Фэллона. Лиска вышла за ними на улицу.
   — Эй, Рубел! — окликнула она. Он повернулся и уставился на нее.
   — Мне нужно побеседовать с вами наедине. Приходите в конце смены в отдел убийств.
   Рубел не ответил. Выражение его лица не изменилось. Они с Огденом зашагали дальше, занимая весь тротуар.
   Лиска подумала, что, если бы смерть Энди Фэллона не признали несчастным случаем или самоубийством, Огден был бы одним из первых в списке подозреваемых. Возможно, он был не так уж глуп, раз появился столь вовремя на месте происшествия. Ответ на вызов дал ему возможность абсолютно законным способом оставить свои отпечатки пальцев в доме Фэллона.
   Интересно, каким образом можно заставить человека повеситься?
   Лиска вдруг ощутила озноб и поняла, что дело не в температуре воздуха, а в том, что она смотрит на другого копа, пытаясь определить, насколько все прогнило у него внутри.
   За ее спиной дверь “Чипа Чарли” распахнулась снова.
   — Назови меня буквоедом, — сказал Элвуд, — но, мне всегда казалось, мы не расследуем закрытые дела.
   Лиска наблюдала, как патрульные садятся в машину. Рубел был за рулем. Автомобиль присел на рессорах, когда Огден плюхнулся на пассажирское сиденье.
   — Для кого мы работаем, Элвуд? — спросила она.
   — В буквальном или переносном смысле?
   — Для кого мы работаем?
   — Для жертвы.
   Ковач внушил это им обоим.
   — Так вот, мой работодатель пока не уведомил меня, что отказывается от моих услуг.
   В голосе Лиски не слышалось ни тени юмора, и Элвуд тяжко вздохнул.
   — Для человека, который с таким упорством двигается вперед, Динь, ты тратишь слишком много времени на то, чтобы зацепиться за что-нибудь задницей.
   — Знаю, — отозвалась она, ища в кармане ключи от машины. — Я вообще ходячий оксюморон.

Глава 17

   “Мир полон трагедий, сержант Ковач”.
   Голос Аманды Сейвард звучал у него в ушах, когда он ехал к дому Майка Фэллона. Настроение Ковача сыграло с ним шутку — теперь в ее голосе ему слышалось сексуальное придыхание, игра света и тени на стоящем перед глазами лице казалась драматичной и выразительной, а взгляд — полным тайны.
   Впрочем, последнее было достаточно верным. Аманда Сейвард представляла собой загадку, а загадки всегда привлекали Ковача. Как правило, он неплохо с ними справлялся, но инстинктивно чувствовал, что эта загадка будет труднее большинства других, а шансы на компенсацию крайне малы. Она явно не оценит его усилий.
   “Вы можете называть меня лейтенант Сейвард”.
   — Аманда! — с вызовом произнес Ковач. То, что он называет ее по имени, находясь в одиночестве, наверняка понравилось бы ей не больше, чем подобное обращение в ее присутствии, а может быть, еще меньше. Ведь сейчас она не могла командовать им, а ей нравилось ощущать собственную власть. Интересно, что сделало ее такой?
   — В чем твоя трагедия, Аманда?
   Она не носила обручальное кольцо. В ее кабинете не было ничьих фотографий. И уж во всяком случае, она не принадлежала к типу женщин, которые могут сохнуть по парню, способному поставить им фонарь под глазом.
   Ковач, разумеется, не купился на ее объяснения. Место ушиба выглядело слишком подозрительно. Она сказала, что упала и ударилась обо что-то, но кто же падает лицом вперед? Естественная реакция при падении — вытянуть руки, которые и принимают на себя удар. Но на ее руках не было никаких повреждений.
   Мысль о том, что кто-то бьет женщину, всегда приводила Ковача в ярость. Но то, что эта женщина позволяет с собой так обходиться, озадачивало его.
   Он отогнал эти мысли, свернув на подъездную аллею дома Майка. Ни у поворота, ни на самой аллее не было ни одного автомобиля. На звонок в дверь никто не ответил.
   Ковач вынул сотовый телефон и набрал номер Майка. Ответа снова не последовало. То, что Майк либо спит, либо пребывает в бессознательном состоянии благодаря выпивке или транквилизаторам, вполне его устраивало. Все, что ему было нужно, — побыть несколько минут в доме одному.
   Обойдя вокруг здания. Ковач заглянул в гараж. Машина была на месте. Он вернулся к задней двери и достал из-под циновки ключ.
   В доме было тихо. Ни телевизора, ни радио, ни звуков душа. Очевидно, старик отключился полностью. Ладно, пусть поспит. Через пару часов ему все равно придется вернуться к реальности: ведь сегодня день похорон его сына.
   Подойдя к кухонному столу, заваленному лекарствами, Ковач начал сортировать препараты, позволяющие организму Майка кое-как функционировать. Прилосек, дарвоцет, зольфидем… Стоп! Это же тот самый барбитурат, обнаруженный в крови Энди Фэллона. Ковач отвинтил крышку и заглянул внутрь. Пусто. Рецепт был выписан 7 ноября на тридцать таблеток с указанием принимать по одной перед сном в случае необходимости.
   Возможно, то, что отец и сын пользовались одним и тем же снотворным, было всего лишь совпадением, зольфидем — достаточно распространенный препарат. Но в доме Энди Фэллона его не было, и это казалось странным. Если он принимал лекарство в ночь своей смерти, то где пузырек? Его не оказалось ни в аптечке, ни среди мусора, ни на ночном столике. Пузырек Майка был пуст, но он мог успеть принять все пилюли в соответствии с инструкцией. С другой стороны, если “в случае необходимости” означало один или два раза в неделю, должно было оставаться много таблеток.
   Ковач перебирал в уме различные возможности. Ни одна из них не выглядела приятной, но такова была природа его профессии. Он не мог себе позволить верить на слово кому бы то ни было и сбрасывать со счета любые варианты. В отличие от многих его коллег, Ковача это не угнетало. Простейшая истина заключалась в том, что люди, иногда даже самые достойные, регулярно делают гадости другим, в том числе собственным детям.
   Все же ему не казался вероятным сценарий, согласно которому Майк Фэллон принимал непосредственное участие в смерти сына. Физическое состояние старика делало это невозможным. Ковач допускал, что Энди мог взять таблетки из запасов отца, но тоже не слишком этому верил. Скорее он получил их от друга. Ковач снова подумал о простынях и полотенцах в стиральной машине Энди и о чистых тарелках в его посудомойке.
   — Эй, Майк! — окликнул он. — Ты спишь? Это Ковач!
   Ответа не последовало.
   Поставив пузырек на стол, он вышел из тесной маленькой кухни. Из-за тишины дом казался пустым. Может быть, Нил уже приехал и увез Майка? Но ведь до похорон оставалось еще несколько часов. Возможно, у Майка имеются другие родственники, которые сейчас утешают его и угощают кофе, но Ковач так не думал. Майк ассоциировался у него только с одиночеством — он сам изолировал себя, сначала своим упрямством, а потом горечью. Было нелегко представить, что кто-то любит его так, как любят близкие родственники. Не то чтобы Ковач много об этом знал. Его собственная семья давно разлетелась, и он не виделся ни с кем из них. Заглядывая в пустые комнаты Майка Фэллона, Ковач спрашивал себя, не смотрит ли он в собственное будущее.
   — Майк! Это Ковач, — снова позвал он, направляясь по короткому коридору к спальням-
   Сначала Ковач почувствовал запах — слабый, но безошибочный. Страх упал ему на грудь, словно наковальня. Сердце колотилось о ребра, как кулак, стучащий в дверь.
   Выругавшись сквозь зубы, он вынул из кобуры револьвер и распахнул дверь гостевой спальни. Никого и ничего. Только пустые сдвоенные кровати с белыми синелевыми покрывалами и написанное сепией изображение Иисуса в дешевой металлической рамке на стене.
   — Майк?
   Ковач двинулся к спальне Фэллона, уже зная, что там увидит. Взявшись за ручку, он набрал в легкие побольше воздуха и толкнул дверь ногой.
   Комната пребывала в таком же беспорядке, в каком он видел ее в прошлый раз. Фотографии, которые Фэллон сбросил на пол, все еще были сложены стопкой там, где их оставил Ковач. Кровать не разбирали. Стакан с остатками виски стоял на ночном столике. Грязная одежда валялась на полу.
   Ковач растерянно оглядел пустую комнату. Запах крови, мочи и экскрементов стал сильнее, смешиваясь с едким металлическим запахом пороха. Напротив виднелась закрытая дверь ванной.
   Подойдя к ней, Ковач постучал и снова позвал Майка, но настолько тихо, что едва слышал сам себя. Потом он повернул ручку и открыл дверь.
   Душевой занавес выглядел так, словно кто-то на нем рожал. К пятнам крови прилипли кусочки кожи и волосы.
   Железный Майк Фэллон сидел в своем инвалидном кресле в нижнем белье; голова откинулась назад, руки безвольно болтались. Бесполезные волосатые ноги свисали влево. Рот был открыт, а глаза выпучены, словно в последний момент Майк осознал, что смерть всем не такова, какой он ее себе представлял.
   — О, Майки… — пробормотал Ковач.
   По привычке он осторожно шагнул в ванную, машинально подмечая все детали и одновременно думая о постигшей его утрате. Майк Фэллон в свое время выдрессировал его, стал для него образцом — легендой, на которую следовало равняться. В некотором отношении он был для него как отец — даже больше, чем отец, учитывая странные отношения Майка с собственными сыновьями. Ковачу всегда тяжело было видеть старика угрюмым, разочарованным и жалким. Но зрелище, которое он являл собой мертвым, было просто невыносимым.
   На затылке Майка зияла открытая рана. Оторванный лоскут кожи прилип к окровавленным седым волосам на макушке. На полу валялись кусочки мозга и обломки черепа. Справа от Фэллона лежал старый полицейский револьвер 38-го калибра, упавший на пол, когда тело дернулось в предсмертной судороге.
   Еще один коп, покончивший с собой с помощью оружия, которое он носил для защиты граждан. Бог знает, сколько их умирает таким образом каждый год. В любом случае, слишком много. На службе они считают себя членами братства, но умирают в одиночестве, потому что не знают, как справиться со стрессом, и боятся рассказать об этом другим. Не важно, если они уже на пенсии, — коп остается копом до последнего дня.
   И этот день наступил для Майка Фэллона. День похорон его сына.
   “Человек не должен переживать своих детей, Коджак. Он должен умереть, прежде чем они смогут разбить его сердце”.
   Ковач приложил два пальца к горлу старика. Простая формальность, хотя он знал людей, которые пере-. жили подобные раны. Точнее, пережили их сердца, продолжавшие биться, но мозг был слишком поврежден, чтобы функционировать далее. Жизнью такое состояние назвать было трудно.
   Фэллон успел похолодеть. Трупное окоченение уже коснулось лица и шеи, но еще не дошло до верхней части туловища. На этом основании Ковач определил, что смерть наступила пять-шесть часов тому назад — в два или три часа ночи. Самые тяжелые часы, которые кажутся бесконечными человеку, лежащему без сна, уставясь в темноту, и заново переживающему самые мрачные минуты своей жизни…
   Выйдя на заднее крыльцо. Ковач зажег сигарету и закурил. Его пальцы оцепенели от холода. В кармане лежали перчатки, но он не стал их вынимать. В конце концов, физическая боль — всего лишь проявление жизни и не идет ни в какое сравнение с душевными страданиями.
   Ковачу хотелось выпить виски в память о старике, но с этим придется подождать. Докурив сигарету, он вытащил сотовый телефон.
   — Это Ковач из отдела убийств. Я обнаружил труп. Пришлите группу, и самую лучшую — он был одним из наших.

* * *

   Когда подъехала Лиска, Ковач сидел на пороге, закутавшись в пальто и докуривая вторую сигарету.
   — Господи, Динь, что ты вытворяешь? Хочешь переполошить всех соседей? — спросил он, когда она вылезла из своего спортивного “Сатурна” с мешком для мусора вместо выбитого стекла.
   — По-твоему, соседи вызовут копов? — осведомилась Лиска.
   — Скорее кто-нибудь из них просто подстрелит тебя на улице. Сначала стреляй — потом задавай вопросы. Америка на пороге нового тысячелетия.
   — Если мне повезет, он пробьет бензобак и окончательно угробит эту колымагу.
   — Что произошло? — Ковач кивнул в сторону машины, когда Лиска поднялась по заснеженным ступенькам, игнорируя чистый скат для инвалидного кресла.
   Она пожала плечами:
   — Еще одна жертва моральной деградации. В гараже Хаафа.
   — Мир катится на роликах прямиком в ад. У тебя что-нибудь украли?
   — Красть было нечего, кроме моего адреса на рекламных буклетах. Ковач нахмурился:
   — Мне это не нравится.
   — Мне тоже… Тебе мама никогда не говорила, что ты заработаешь геморрой, сидя на холодном бетоне?