Хоуг Тэми. Крутая парочка

   — И он послушался?
   — Это конфиденциальная информация.
   — Никто рта не раскроет до заключения медэксперта, — проворчал Ковач. — Надеются, что это самоубийство, — тогда они могут вообще ничего не сообщать и посылать подальше каждого, кто захочет выяснить, почему парень покончил с собой. Если только он действительно это сделал.
   Лиска взяла ручку, к которой был приклеен налитый кровью глаз из пластмассы — одна из причудливых вещиц, которые у них с Ковачем было принято дарить друг другу. Ковач особенно дорожил весьма реалистично выглядевшим отрубленным пальцем. Ему нравилось пугать им людей, оставляя его в папках и ящиках стола. Ковача забавляло, что такую штуку подарила ему женщина. После двух неудачных браков с “нормальными” женщинами почему-то это доставляло удовольствие.
   — Ты пойдешь на вскрытие? — спросила Лиска.
   — Чего ради? С меня достаточно видеть парня мертвым — не желаю смотреть, как его будут кромсать без особых на то оснований. Нил Фэллон сказал мне, что Энди приезжал к нему месяц назад, сообщив отцу, что он гей. И Майк не слишком хорошо к этому отнесся.
   — По времени это совпадает с его угнетенным состоянием?
   — Да. Так что все-таки попахивает самоубийством. Кроме того, парни, которые работали на месте происшествия, не обнаружили ничего необычного.
   — Если не считать кучи гомосексуальной порнографии и разных игрушек для геев, — заметила Лиска. — Типпен передал мне, что вчера вечером в “Патрике” сплетничали об этом. Как ты думаешь, кто мог распустить такие слухи?
   Ковач нахмурился:
   — Кто же, как не эти три придурка, которых мы там застали. А где ты так рано успела повидать Типпена?
   — В “Кофе Карибу”. Он каждое утро пьет там кошмарный двойной эспрессо.
   — Настоящие копы всегда пьют скверный кофе из треснутой кружки. Это традиция.
   — Традиция — это Рождество, — возразила Лиска. — Пить скверный кофе совсем не обязательно. Меня беспокоит сексуальный аспект дела. Что, если Энди Фэллон был садомазохистом? Допустим, он и его дружок проделывали эротические трюки с веревкой, что-то пошло не так, Фэллон задохнулся, а партнер в панике сбежал. В любом случае его можно обвинить как минимум в преступном бездействии.
   — Я тоже об этом думал, — сказал Ковач. — Вчера вечером я побывал у Тома Пирса. Он производит впечатление человека, у которого совесть нечиста.
   — Что он говорил?
   — Почти ничего. Нам помешала его невеста — красотка-адвокат мисс Джослин Деринг.
   — Деринг? — Брови Лиски поползли к челке. — Она имеет отношение к фирме “Дэринг — Лэндис”?
   — Я выдвинул такое предположение, и никто его не опроверг.
   Лиска негромко присвистнула.
   — Интересный поворот. А как насчет отпечатков пальцев?
   — Рапорт еще не поступил, но там наверняка окажутся отпечатки Пирса. Они ведь были друзьями.
   Ковач включил свой компьютер, собираясь заняться предварительным рапортом о смерти Энди Фэллона. “Как все-таки досадно, что заключения медэксперта поступают в отдел только через неделю после вскрытия! — подумал он — Нужно будет позвонить в морг и поторопить их”.
   Внезапно дверь открылась, и в комнату заглянул лейтенант Леонард.
   — Зайдите в мой кабинет, Ковач. Немедленно. Разговаривающая по телефону Лиска опустила голову, чтобы не встречаться взглядом с лейтенантом, а Ковач со вздохом последовал за Леонардом.
   На одной из стен кабинета лейтенанта красовался большой календарь, испещренный цветными пометками. Красные обозначали еще не раскрытые убийства, а черные — раскрытые. Оранжевый и синий цвета отмечали, соответственно, нераскрытые и раскрытые нападения. Просто и аккуратно. Вот такой белиберде учат на офицерских семинарах.
   Леонард подошел к своему столу и остановился, нахмурив брови. Поверх рубашки с галстуком на нем был коричневый свитер с чересчур длинными рукавами. Он чем-то напомнил Ковачу игрушечную обезьяну, которая была у него в детстве.
   — Сегодня вы получите предварительный рапорт медэксперта по делу Фэллона.
   Ковач тряхнул головой, словно ему вода попала в ухо.
   — Что? Мне сказали, что пройдет четыре-пять дней, прежде чем они им займутся!
   — Кое-кто попросил об одолжении, ради Майка Фэллона. Он ведь герой всего департамента. Никто не хочет причинять ему лишние страдания. Что же касается обстоятельств самоубийства… — Его безгубый рот скривился, как червяк. — Мерзкое дело — самоубийство с явным сексуальным подтекстом.
   — Да, — кивнул Ковач. — Со стороны парня было чертовски неосмотрительно покончить с собой таким образом, если только это действительно самоубийство. Департамент оказался в неловкой ситуации.
   — Это второстепенное соображение, но весьма существенное, — отозвался Леонард. — Репортеры охотно выставят нас в дурном свете.
   — Пожалуй. Сначала это дело о патрульных, которые проводили ночные смены в стрип-клубах, а теперь еще Энди Фэллон. Выходит, у нас тут настоящие Содом и Гоморра.
   — Оставьте комментарии при себе, сержант. Я не желаю, чтобы кто-нибудь разговаривал с журналистами об этом деле. Сегодня я сделаю официальное заявление для СМИ. “Безвременная смерть сержанта Фэллона была трагическим несчастным случаем. Мы оплакиваем эту потерю, и все наши мысли с его семьей”. — Он процитировал текст на память, проверяя, насколько внушительно это звучит.
   — Коротко, ясно и по существу, — одобрил Ковач. — Даже похоже на правду.
   Леонард уставился на него:
   — У вас есть причины полагать, что это неправда, сержант?
   — Пока нет. Но хорошо бы иметь пару дней, чтобы в этом убедиться. Что, если имел место несчастный случай во время сексуальной игры? Тогда мог бы возникнуть вопрос о виновности.
   — У вас имеются доказательства, что там присутствовал кто-то еще?
   — Нет.
   — Так в чем же дело? — Леонард нахмурился. — Вам ведь говорили, что Фэллон казался подавленным ] и обращался к полицейскому психоаналитику.
   — Э-э… да. По крайней мере, это была полуправда.
   — У него были… проблемы? — Леонарду явно не хотелось затрагивать эту тему. Ковач пожал плечами:
   — Я знаю, что он был гей, если вы это имеете в виду.
   — Тогда незачем ворошить грязное белье! — Леонард сел за стол и открыл папку, обнаружив внезапный интерес к бумагам. — Фэллон убил себя либо случайно, либо намеренно. Чем скорее мы с этим покончим, тем лучше. У вас полным-полно открытых дел.
   — Да, — сухо произнес Ковач. — “Завтрашние убийства”.
   — Что-что?
   — Ничего, сэр.
   — Быстрее заканчивайте и возвращайтесь к нападению на Никсона. Окружной прокурор не дает мне покоя с этим делом. Насильственные преступления для нас приоритет.
   “Да, — думал Ковач, возвращаясь в свою каморку, — снижение числа этих преступлений умиротворяет муниципальный совет. А от странной, необъяснимой гибели копа можно отмахнуться”.
   Ковач убеждал себя, что должен радоваться: он ведь не больше Леонарда хотел затягивать дело Фэллона, хотя и по другим причинам. Леонарду наплевать на Железного Майка. Возможно, он даже ни разу с ним не встречался. Его забота — департамент. А Ковач хотел ускорить дело ради Майка — как, наверное, и тот коп, который попросил медэксперта поторопиться. Однако напряженный комок где-то в солнечном сплетении никак не хотел разжиматься. Это ощущение было таким же хорошо знакомым, как прикосновение любовницы, — даже более знакомым, учитывая, что любовниц у Ковача уже давно не было…
   Когда он вошел в кабинет, Лиска протянула ему его пальто.
   — Похоже, Сэм, тебе нужна сигарета.
   — Нет, спасибо. Я бросил курить.
   — Тогда тебе необходим глоток свежего воздуха, чтобы вычистить грязь из легких.
   Она многозначительно посмотрела на него, и Ковач, ни о чем не спрашивая, последовал за ней к двери.
   — С делом Фэллона покончено, — сказал он, на ходу надевая пальто. — Вскрытие уже произведено.
   — Что?!
   — Все ожидают решения о самоубийстве. Только его назовут случайным, чтобы облегчить жизнь Майку. Сегодня мы получим предварительный рапорт — и благословение от Леонарда. Наверху никто не желает смущать департамент малоприятными подробностями.
   — Охотно верю. — Лиска внезапно побледнела.
   Она не произнесла ни слова, пока они не вышли на улицу, и Ковач не требовал объяснений. Они проработали вместе достаточно долго, чтобы он научился читать ее мысли по лицу. Служебное партнерство порождало интимность — не сексуальную, а психологическую и эмоциональную. Они отлично понимали и уважали друг друга — это помогало в работе.
   Ковач шагал рядом с Лиской по лабиринту коридоров к северному выходу, которым редко пользовались. На улице ярко светило солнце, сверкал снег, небо было светло-голубым, как яйцо малиновки, но дул пронизывающий ветер, поэтому с северной стороны здания никого не было. Люди толпились у южного выхода, словно арктические птицы в поисках тепла.
   Ковач сразу почувствовал, как холод обжег ему лицо, сунул руки в карманы пальто и повернулся спиной к ветру.
   — Леонард так прямо и сказал тебе, что дело Фэллона закрыто? — спросила Лиска.
   — Не прямо, но дал понять.
   — Кто же добился такого быстрого вскрытия?
   — Может быть, кто-то из наших, а может, кто-то наверху.
   Лиска сжала зубы, глядя на улицу. Ветер ерошил ее коротко стриженные волосы. Ковач почувствовал, что ему вряд ли понравятся слова, которые она собирается произнести.
   — Какая муха тебя укусила? — раздраженно осведомился он. — Здесь холоднее, чем в могиле моей второй тещи.
   — Мне только что позвонил кое-кто и заявил, что он знает, над чем работал Энди Фэллон.
   — А у этого “кое-кого” есть имя?
   — Пока нет. Но вчера я видела его в БВД. Очередной неудовлетворенный жалобщик.
   Ковач нахмурился.
   — Так чем же, по его словам, занимался Фэллон?
   — Убийством.
   — Убийством? — недоверчиво переспросил Ковач. — С каких это пор БВД занимается убийствами? Уголовные преступления им не по зубам — они не в состоянии найти собственную задницу в темной комнате. Как мог Фэллон расследовать убийство, чтобы мы об этом не знали? Это чепуха.
   — Он мог взяться за это, если мы сочли дело закрытым, — предположила Лиска. — Помнишь Эрика Кертиса?
   — Кертиса? Патрульного? Помню, ну и что? Па-рень, который его пришил, сидит в тюрьме.
   — Да, я знаю. Это была серия ограблений с применением насилия. Все жертвы — геи. Скольких он уделал за восемнадцать месяцев? Троих или четверых?
   — Четверых. Метод был один и тот же: связан, избит, ограблен. Две жертвы умерли. Кертис был последним. Но я все-таки не пойму, к чему ты клонишь.
   — Эрик Кертис был копом, — заметила Лиска.
   — Ну и что?
   — То, что он был копом и геем. Как сообщил мой таинственный незнакомец, за несколько месяцев до гибели Кертис пожаловался в БВД на служебные притеснения из-за его сексуальной ориентации.
   — По-твоему, из-за этого его мог прикончить другой коп? Господи, Динь, неужели тебе хочется занять место Фэллона в БВД?
   — Иди к черту, Коджак, — огрызнулась Лиска. — Я ненавижу БВД так, как ты и представить не можешь. Ненавижу за то, что они делают с людьми. Но Эрик Кертис был коп и гей, а теперь он мертв.
   — Мне только что велели закрыть дело Фэллона, — напомнил Ковач.
   — Но ведь тебе это не по вкусу, верно, Сэм? Ковач задумался, слушая, как куранты на башне ратуши играют “Белое Рождество”.
   — Верно, — ответил он наконец.
   Несколько секунд оба молчали. Машины мчались по Четвертой улице, ветер свистел, развевая флаги на здании муниципалитета.
   — Возможно, Энди Фэллон действительно покончил с собой, — заговорила Лиска. — Ничто на месте происшествия этому не противоречит. Кто знает — может быть, парню, который мне звонил, наплевать на Энди Фэллона. Может быть, его цель — разобраться в убийстве Кертиса, и он надеется, что нам удастся подобраться к нему через черный ход… Но что, если это не так, Сэм? Кроме нас, у Энди и Майка нет никого. Ты ведь сам объяснял мне, для кого мы работаем.
   — Для жертв, — нахмурившись, проворчал Ковач. Они работают для жертв — он постоянно твердил это стажерам. Жертва не может защитить себя. Задача детектива докопаться до правды. Иногда это легко, а иногда приходится переворачивать горы…
   — В конце концов, какой может быть вред, если мы зададим еще несколько вопросов? — сказал он наконец.
   — Я займусь моргом. — Лиска запахнулась в пальто и направилась к двери. — А ты возьми на себя БВД.

* * *

   — Я уже говорила с вашей напарницей, сержант, — сказала лейтенант Сейвард, продолжая сортировать лежащие на столе рапорты. — И если вы еще не знаете, могу сообщить, что смерть Энди Фэллона признана несчастным случаем.
   — В рекордный срок, — заметил Ковач. Лейтенант наконец устремила на него холодный взгляд зеленых глаз, поблескивающих под бровями, которые были значительно темнее ее пепельных волос. Взгляд этот был почти устрашающим. Ковач подумал, что с его помощью ей, наверное, удалось вытряхнуть немало дерьма из копов, попадавших в поле зрения БВД.
   Сам он был слишком опытным, чтобы чувствовать страх. А может быть, просто толстокожим.
   Ковач сидел напротив лейтенанта, скрестив ноги. В свое время, когда департамент возглавлял настоящий коп, а не лощеный карьерист, он выполнял кое-какую работу для БВД и не стыдился этого, так как не любил продажных полицейских. Впрочем, особой гордости по этому поводу он тоже не испытывал.
   — С их стороны было чертовски достойно так быстро произвести вскрытие, — сказал Ковач. — Тем более что в это время года в морге все загружены до предела. Трупы там складывают штабелями, как святочные поленья.
   — Это была профессиональная любезность, — кратко отозвалась Сейвард.
   Ковач невольно залюбовался ее четко очерченными губами, имеющими безупречную форму лука.
   — Пожалуй, — кивнул он. — Я тоже чувствую себя обязанным Майку Фэллону. Вы знаете старину Майка?
   Зеленые глаза вновь устремились на бумаги.
   — Знаю. Сегодня я говорила с ним по телефону и выразила ему мои соболезнования.
   — Но вы слишком молоды. Вас не было здесь во времена Железного Майка. Сколько вам лет? Должно быть, тридцать семь или тридцать восемь?
   Она с презрением взглянула на него.
   — Это не ваше дело, сержант. И мой вам совет: если вы пытаетесь угадать возраст женщины, ошибайтесь в сторону молодости.
   Ковач смущенно заморгал:
   — Я намного ошибся?
   — Нет, почти попали в точку. Просто я тщеславна. А теперь, если не возражаете… — Сейвард зашелестела бумагами — тонкий намек посетителю, что пора уходить.
   — У меня есть пара вопросов…
   — Вам не нужны ни вопросы, ни ответы. Дела больше нет.
   — Но есть Майк, — напомнил он. — Я должен хоть что-то ему объяснить. Отцу нелегко терять сына. Если я смогу собрать для него какие-то сведения о последних днях Энди, то я это сделаю. Неужели я прошу о таком большом одолжении?
   — Да, о большом, если вам нужна конфиденциальная информация о расследовании, которое проводило БВД.
   Сейвард отодвинула от стола свой стул и встала. Ковач остался сидеть, чтобы позлить ее и дать ей понять, что он так легко не сдастся. Сейвард обошла вокруг стола, чтобы проводить Ковача до двери, и, когда подошла к его стулу, он внезапно поднялся. Сейвард заколебалась, шагнула назад и нахмурилась.
   — Я все знаю о деле Кертиса, — рискнул сблефовать Ковач.
   — Тогда вы знаете, что вам не о чем говорить со мной, не так ли?
   Ковач криво усмехнулся.
   — Интересно, как вы оказались в этом отделе, лейтенант?
   — Уверяю вас, сержант Ковач, я более чем соответствую своей должности.
   В ее голосе неожиданно послышались нотки горечи. Ковач не понял причины, да сейчас это и не имело для него значения, но он решил это запомнить, так как подобные мелочи всегда могут пригодиться в будущем.
   Он скрестил руки на груди и снова сел. В зеленых глазах Сейвард мелькнуло раздражение, а щеки покраснели от гнева. “Именно такими женщин-полицейских обычно показывают по телевидению, — подумал Ковач. — Хладнокровными, сдержанными, утонченно сексуальными… Но тебе она не по зубам. Нечего на нее заглядываться”.
   — Вы знали, что Энди Фэллон был геем? — осведомился он.
   — Его личная жизнь меня не касалась.
   — Я спросил не об этом.
   — Да, он рассказывал мне.
   — До того, как вы побывали у него дома в воскресенье вечером?
   — Вы злоупотребляете моим терпением, сержант, — сказала Сейвард. — Я уже говорила, что не намерена отвечать на ваши вопросы. Вы хотите, чтобы я пожаловалась вашему лейтенанту?
   — Можете ему позвонить, но он сейчас репетирует монолог: “Это был трагический несчастный случай, расследовано — и дело закрыто”.
   — Ему следовало бы попрактиковаться на вас.
   — Я уже высказал ему свои замечания, так что вы опоздали. Лучше бы он выполнял свою повседневную работу мелкого бюрократа и не лез в политику.
   — Уверена, что ваше мнение очень много для него значит.
   — Ровным счетом ничего — в отличие от вашего. Если вы ему позвоните, лейтенант вызовет меня к себе в кабинет и прикажет делать то, что он говорит, или уходить в месячный отпуск без содержания. А все потому, что я пытаюсь облегчить горе другому копу. Иногда жизнь становится чертовски скверной штукой. Но что мне остается делать? Повеситься?
   Лицо Сейвард помрачнело.
   — Это не смешно, сержант.
   — А я и не собирался вас смешить. Я просто хотел, чтобы вы снова представили себе Энди Фэллона, болтающегося в петле. Если угодно, могу показать вам снимки. — Ковач вытащил из кармана фотографию и поднял ее, словно демонстрируя карточный фокус. — Неприятное зрелище, верно?
   Лейтенант смертельно побледнела. Она выглядела так, будто ей хотелось ударить его чем-нибудь тяжелым.
   — Уберите это!
   Ковач бесстрастно посмотрел на снимок с видом человека, уже сотни раз видевшего нечто подобное.
   — Вы знали Энди и симпатизировали ему. Вы сожалеете о его смерти. Подумайте, что чувствует его отец.
   — Уберите фотографию, — повторила Сейвард и добавила с легкой дрожью в голосе: — Пожалуйста.
   Ковач спрятал снимок в карман.
   — Вы поможете мне развеять сомнения отца Энди?
   — Разве Майк Фэллон сомневается, что смерть Энди была несчастным случаем?
   — Майк сомневается в том, кем был его сын.
   Сейвард задумалась.
   — Большинство людей толком не знают, кто они сами, не говоря уже о других, — сказала она.
   Ковач внимательно посмотрел на нее, заинтригованный внезапным философским подхода.
   — Я точно знаю, кто я, лейтенант, — заявил он.
   — Ну и кто же вы, сержант Ковач?
   — Тот, кем вы меня видите, — ответил он, уперев руки в бока. — Обычный коп в дешевом костюме от Дж. С. Пенни. Я говорю стереотипными фразами, ем дрянную пищу, слишком много пью и курю — хотя сейчас пытаюсь бросить и надеюсь, что мне это удастся. В свободное время я не занимаюсь марафонским бегом, китайской гимнастикой или сочинением опер. Если у меня возникают вопросы, то я их задаю. Многим это не нравится, ну и хрен с ними… Извините за выражение — еще одна дурная привычка, от которой не могу избавиться. Да, к тому же я чертовски упрям.
   Сейвард приподняла брови:
   — Вы разведены. Я угадала?
   — Даже дважды, но это не удержит меня от новых попыток. Под дешевым костюмом бьется сердце безнадежного романтика.
   — Разве бывают не безнадежные?
   Ковач предпочел не отвечать.
   — Поэтому я и хочу помочь Майку, — продолжал он. — Расспрашиваю о его парне и пытаюсь собрать по кусочкам картину, с которой старик мог бы жить дальше. Вы мне в этом поможете?
   Сейвард снова задумалась, словно взвешивая все “за” и “против”.
   — Энди Фэллон был хорошим следователем, — сказала она наконец. — Он всегда работал усердно — иногда даже слишком.
   — Что значит “слишком”?
   — То, что работа была для него всем. Он принимал неудачи чересчур близко к сердцу.
   — А в последнее время у него были неудачи? Вы имеете в виду дело Кертиса?
   Сейвард снова замкнулась.
   — Убийца полицейского Кертиса сидит за решеткой, ожидая приговора.
   — Да, я знаю. Кажется, его зовут Рональде Верма.
   — Раз вы это знаете, вам должно быть известно, что никакого расследования по делу Кертиса больше не ведется.
   — Еще бы — когда следователь умер!
   — Это дело умерло раньше Энди.
   — Кертис жаловался на притеснения?
   Сейвард не ответила, и Ковач чувствовал, что его терпение на исходе.
   — Слушайте, я ведь могу обратиться к другим геям, которые еще встречаются в нашем управлении. Кертис наверняка жаловался им, прежде чем обратиться в БВД. Но потом я вернусь сюда, а мне кажется, что вы уже достаточно на меня насмотрелись.
   — Это верно, — нехотя отозвалась Сейвард. — Полицейский Кертис действительно подал жалобу незадолго до гибели. Поэтому БВД проявило интерес к его убийству. Но все улики указывали только на Верма, и дело закрыли после его признания.
   — А на кого именно жаловался Кертис?
   — Имена остаются конфиденциальными.
   — Я ведь могу сам до них докопаться.
   — Вы можете докапываться до всего, что хотите, но не здесь. Дело закрыто, и у меня нет оснований открывать его вновь.
   — Почему же Фэллон был так расстроен, если убийца сидит в тюрьме?
   — Не знаю. Мне кажется, в последний месяц Энди многое не давало покоя. Вам он, может быть, рассказал бы об этом, но мне — нет. А я не строила догадок. Никто не может залезть другому в душу — слишком много преград.
   — Уверен, что уж вы-то можете. — Ковач посмотрел ей в глаза, пытаясь преодолеть “преграды”, но потерпел неудачу. — Вам ведь не привыкать копаться в дерьме. Я тоже уже увяз в нем по колено и перестал обращать внимание на запах.
   — В таком случае берите лопату, сержант Ковач, но копайте где-нибудь в другом месте. — Она распахнула дверь. — Я и так сообщила вам куда больше, чем намеревалась.
   Ковач медленно направился к двери. Проходя мимо Аманды Сейвард, он остановился достаточно близко, чтобы ощутить тонкий аромат ее духов, увидеть пульсирующую на шее жилку и почувствовать у себя под кожей нечто вроде жужжания электромотора.
   — Сомневаюсь в этом, лейтенант, — негромко сказал он. — Спасибо, что уделили мне время.

Глава 10

   Ренальдо Верма походил на крысу. Глядя на этого хилого субъекта с физиономией застарелого наркомана, трудно было представить себе, что он мог справиться с каким бы то ни было противником, тем более с полицейским. Однако он был признан виновным в том, что до смерти забил человека бейсбольной битой. За ним числился целый букет преступлений — от сексуальных приставаний к прохожим-мужчинам и торговли наркотиками до кражи со взломом. Разбойное нападение и убийство лишь недавно вошли в его репертуар, но он обнаружил вкус к обоим. Если бы ему удалось избежать ареста, он мог бы постепенно “дослужиться” до серийного убийцы.
   Верма самоуверенной походкой вошел в комнату для допросов, занял место напротив Ковача и сразу же потянулся за пачкой сигарет, лежащей на столе. У него были длинные костлявые руки, а поражения кожи, вполне вероятно, являлись признаками СПИДа.
   — Я не обязан разговаривать с вами без моего адвоката, — заявил он, пуская дым из ноздрей.
   Под его тонким горбатым носом с двумя синяками на переносице виднелись усики, похожие на полоску грязи. Говоря что-то, он раскачивался и изгибался верхней частью туловища, словно прислушивался к звучащей у него в голове танцевальной музыке.
   — Ну так зови своего адвоката, — отозвался Ковач, вставая. — Но у меня нет времени на эту чепуху. Когда он сюда доберется, я уже уйду, а счет предъявят тебе.
   — Пускай его предъявляют налогоплательщикам! — сказал Верма, втягивая грудь и шевеля костлявыми плечами. — Мне до этого нет дела.
   — Да, я вижу, тебе ни до чего нет дела, — кивнул Ковач. — Ты, наверное, собираешься накормить меня тем, что я, по-твоему, хочу услышать, надеясь на сделку. Только уже поздно. Ты уже обеспечил себе место в Сент-Клауде.
   — Ну, нет! — уверенно произнес Верма, грозя Ковачу пальцем. — Я не собираюсь в эту средневековую темницу. Мы сговорились с окружным прокурором на Оук-Парк-Хайтс. Там у меня друзья.
   Ковач вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги, заглянул в него, хотя это была всего лишь квитанция из химчистки, и спрятал обратно.
   — Ну-ну, надейся…
   Верма с подозрением прищурился.
   — Мы ведь договорились! Дело сделано! Что вы имеете в виду?
   Ковач равнодушно пожал плечами.
   — Я хочу поговорить с тобой об убийстве Эрика Кертиса.
   — Я этого не делал.
   — Каждый гребаный придурок повторяет эту фразу, — усмехнулся Ковач. — Должен ли я тебе напоминать, что мы не в “Рице” и не в “Карлтоне”?
   — Меня осудили за убийство Франца. Но я не собирался его убивать.
   — Ну, конечно! Откуда тебе знать, что человеческая голова не может выдержать столько ударов?
   — Я пришел туда не для того, чтобы убить его, — пояснил Верма, надувшись.
   — Понятно. Это его вина, что он оказался дома, когда ты пришел его грабить. Очевидно, он был идиотом. Тебе следует вынести благодарность за то, что ты изъял его из генетического фонда.
   Верма поднялся.
   — Нечего меня трахать, Ковач!
   — Еще бы. Ты наверняка обзавелся подходящим партнером в камере. Думаешь, его тоже отправят в Сент-Клауд? Или тебя будут привозить к нему на свидания?
   Верма ткнул в него сигаретой, просыпав пепел на стол.