Хрущев Сергей. Никита Хрущев

   Я никогда не говорил на эту тему с отцом. Слишком болезненными для него оставались воспоминания об этих октябрьских днях. Все семь последних отведенных ему лет. Но сам я много думал о событиях тех дней и недель, сопоставлял. Снова и снова возвращался к разговорам в Москве и в Пицунде. Другого объяснения я не нахожу. Возможно, кто-то думает иначе. Его право. Нам остаются только домыслы, догадки, логические построения. Правда ушла вместе с отцом.
   ...Дорожка была узкой, втроем в ряд не уместиться. Я несколько поотстал и предался своим невеселым мыслям. Начало смеркаться. Стал накрапывать мелкий дождичек. Наконец мы вернулись к даче. Микоян сказал, что пойдет к себе, а после ужина зайдет. Отец пригласил его вечером посмотреть присланный из Москвы новый кинофильм.
   Пока они разговаривали, я сбегал в свою комнату и принес папку с записью беседы. Правда, я уже перестал понимать, нужна ли она еще кому-нибудь здесь, в Пицунде. Анастас Иванович, не раскрывая, сунул папку под мышку и ушел к себе.
   Итак, свою роль я выполнил до конца, мне оставалось только ждать дальнейшего развития событий, если они, конечно, наступят. Оказалось, однако, что в тот день мне уготовано участие еще в одном, правда, совсем незначительном эпизоде.
   Вечером, после окончания фильма, Анастас Иванович попросил меня зайти. Недоумевая, я пошел следом за ним. На даче Микоян жил один. Мы поднялись на второй этаж, и он жестом пригласил меня в спальню. Там он открыл трехстворчатый гардероб и, согнувшись, полез рукой под лежавшую на нижней полке высокую стопку белья. Повозившись, он достал из-под белья мою папку.
   - Все правильно записано, только добавь в конце мои слова о том, что мы полностью доверяем и не сомневаемся в честности товарищей Подгорного, Брежнева и других, не допускаем мысли о возможности каких-то сепаратных действий с их стороны.
   Микоян говорил "мы" по привычке, от имени Президиума ЦК.
   Мы вышли из спальни в столовую, точно такую же, как и у нас на даче. Даже мебель и чехлы на ней были одинаковы.
   - Садись пиши.
   Я присел и начал писать. Анастас Иванович стоял рядом, изредка поглядывая через мое плечо. Закончив писать, я протянул ему рукопись. Он внимательно прочитал последний абзац и удовлетворенно кивнул. Некоторое время он о чем-то раздумывал, потом протянул листы мне назад.
   - Распишись.
   Я удивился: это же неофициальный документ.
   - А зачем?
   - Так лучше. Ведь ты же записывал беседу.
   Никаких оснований возражать у меня не было. На многочисленных стенограммах, которые мне приходилось читать вслух отцу, всегда внизу стояло: "Беседу записал такой-то".
   Я взял листок и расписался.
   - Вот теперь все хорошо. - Анастас Иванович аккуратно подровнял листы, сложил их в папку и молча направился в спальню.
   Я не знал, что мне делать, и, секунду поколебавшись, так же молча последовал за ним. Микоян открыл шкаф и засунул папку под стопку рубашек.
   Когда я вернулся, отец уже ушел к себе дочитывать вечернюю порцию бумаг.
   Утро 12 октября встретило нас теплой, ясной погодой. Невысокое солнце слабо пригревало. На тумбах вокруг дома торчали шапками яркие георгины, алели канны - последние цветы уходящего летнего сезона. О Галюкове и его предупреждениях не вспоминали. Микоян не появлялся, а отец после завтрака и массажа удобно расположился в кресле на открытой террасе плавательного бассейна, выстроенного у самой кромки воды. Тут же стоял плетеный столик с аппаратом "ВЧ".
   Я пристроился рядом.
   - Что там у нас? - спросил отец помощника, державшего в одной руке толстую папку с полученными сегодня из Москвы документами. В другой у него был тугой портфель с бумагами, ждущими своей очереди; материалы, требующие изучения, по новой Конституции, докладные записки, проекты постановлений.
   - Ничего срочного, Никита Сергеевич, - ответил Владимир Семенович Лебедев.
   - Хорошо, сейчас посмотрим. А как дела с Конституцией?
   - В ближайшие дни обработаем ваши замечания и представим, - как обычно вежливо, улыбнулся Лебедев.
   - Мы тут на свободе занялись подготовкой текста новой Конституции. Затянули это дело. Хотелось к Пленуму в ноябре подготовить редакцию для обсуждения. Я надиктовал свои мысли, сейчас над ними работают, - пояснил мне отец.
   Моего ответа не требовалось. Я мог слушать доклад молча, пока очередь не доходила до секретных документов. Тогда отец обычно кратко бросал: "Сходи-ка погуляй..."
   - Завтра вы принимаете француза Гастона Палевского, государственного министра. Он прилетит вечерним самолетом, - напомнил Лебедев. - Вот справка о нем.
   - Хорошо, положите. С гостем поступим так: привозите его часа в два. Мы с ним поговорим, а потом погуляем по парку и пообедаем вместе, - отозвался отец.
   Лебедев положил на стол тонкую бумажную папку со справкой, а рядом легли толстые папки: зеленая - с материалами зарубежной прессы, красная - с шифровками послов и серо-голубая - с бумагами, поступившими из различных ведомств. Сам Владимир Семенович сел рядом на стул и приготовился докладывать.
   Сегодня отец не торопился приступать к просмотру почты. День был не совсем обычным - утром должны были запустить на орбиту космический корабль "Восход" с экипажем из трех человек.
   Отец внимательно следил за каждым запуском. Ракетная и космическая техника была его любимым делом, и он всей душой болел за каждый новый шаг, с детской непосредственностью радовался удачам и горько переживал неполадки. Аварийных запусков с космонавтами не случалось, но никто не был от них застрахован. Именно поэтому он запрещал такие запуски приурочивать к праздникам: вдруг произойдет несчастье.
   - Работайте спокойно, без спешки, не гонитесь за торжественными датами. Пускайте людей только после тщательной подготовки, - неоднократно повторял он Сергею Павловичу Королеву.
   Час запуска был известен, и отец то и дело поглядывал на небольшие прямоугольные карманные часы, подаренные ему Лео Сцилардом, известным американским физиком. Он очень дорожил этими часами и с удовольствием демонстрировал их всем желающим. Часики были заключены в стальной футляр, состоящий из двух половинок, раздвигающихся в стороны. Тогда становился виден циферблат. При открывании и закрывании часы подзаводились - это особенно нравилось отцу, он любил остроумные технические решения. Льстило ему и то, что это подарок от такой мировой знаменитости, как Сцилард.
   Отец любил вспоминать слова Сциларда, которые тот сказал, вручая ему часы:
   - Я хотел подарить вам какой-нибудь сувенир, доставивший бы вам удовольствие. Не хотелось делать формальный подарок. Эти часы очень удобны, я сам ношу такие - они надежно упрятаны в корпусе и не разобьются, если упадут. Их не надо заводить по утрам. Нам, пожилым людям, бывает тяжело носить наручные часы, они мешают кровообращению. Надеюсь, вы будете ими пользоваться.
   Искренность и сердечность его слов очень тронули отца, запали ему в душу. И сейчас, сидя в кресле, он поигрывал часами, то и дело открывая и закрывая крышки.
   - Запуск прошел, - объявил он и посмотрел на телефон. Аппарат молчал.
   - Еще рано, наверное, не успели получить информацию.
   Обычно сразу после запуска отцу звонил Смирнов, заместитель Председателя Совета Министров, отвечающий за ракетную технику, докладывал о результатах, потом звонил Королев, иногда Малиновский. Каждому хотелось первым сообщить приятную весть и получить свою порцию комплиментов. Сам отец не звонил, не справлялся, как идут дела.
   - Пусть спокойно работают. Помочь я им ничем не могу, а звонки начальства только нервируют, люди начинают спешить, могут ошибиться. В этом деле ошибки недопустимы, - объяснял он свою позицию.
   На сей раз телефон молчал долго. Отец занялся бумагами, но сосредоточиться не мог. То и дело поглядывал он на массивный белый аппарат. Никто не звонил. Прошло полчаса, сорок минут - молчание становилось все более странным.
   Если все благополучно, то космонавты давно на орбите; если произошла задержка или авария, тоже должны были уже сообщить...
   Мне стало не по себе. Казалось, о Хрущеве забыли, сбросили со счетов, и никто уже не интересовался ни его мнением, ни его распоряжениями. Что-то зловещее было в этом молчащем телефонном аппарате. Засосало под ложечкой, опять невольно вспомнился Галюков, события последних недель.
   "Нет, это неспроста", - подумал я.
   Видимо, у отца тоже появились такие мысли, и он приказал Лебедеву:
   - Соедините меня со Смирновым.
   - У телефона Смирнов, - через минуту доложил Владимир Семенович.
   Связь действовала отлично. Отец взял трубку.
   - Товарищ Смирнов, - сдержанно произнес он, - как дела с запуском космонавтов у Королева? Почему не докладываете?
   В голосе слышалось раздражение. Смирнов, очевидно, ответил, что с запуском все нормально, космонавты уже на орбите, чувствуют себя хорошо.
   - Так почему вы мне не докладываете?
   Раздражение перерастало в гнев.
   - Вы обязаны были немедленно доложить мне результаты!
   Смирнов, видимо, сказал, что не успел позвонить. Он, конечно, уже все знал и не торопился звонить отцу. Для него смена власти фактически произошла...
   Несомненно, столь необычное поведение могло бы насторожить отца, но что он мог сделать, будучи здесь, в Пицунде...
   - Как это "не успели"?! Я не понимаю вас! Ваше поведение возмутительно! бушевал отец.
   Судя по реакции, Смирнов слабо оправдывался.
   - Товарищ Смирнов, учтите, я требую от вас большей оперативности! Вы затягиваете решение вопросов! - отец тут же перешел к другой теме. - На полигоне вам поручили подготовить предложения по новой ракете Королева. Срок давно истек, а предложений нет! Учтите, я вами недоволен!
   Отец бросил трубку. Постепенно гнев его остывал. Попросил соединить с Королевым. Тепло поздравил его с очередной победой, пожелал новых успехов коллективу. Успокоившись, занялся текущими делами.
   - Чего тебе без дела сидеть, - обратился он ко мне с улыбкой, - почитай-ка ТАСС, а Лебедев пока отдохнет.
   Я открыл толстую зеленую папку и начал читать информацию ТАСС, сообщения иностранной прессы. Лебедев потихоньку ушел. Через полчаса он вернулся и сообщил, что вскоре с космическим кораблем будет установлена прямая связь.
   - Никита Сергеевич, вы поприветствуете космонавтов?
   - Конечно. Им это будет приятно, да и для меня поговорить с ними удовольствие. Предупредите Микояна, пусть тоже подходит.
   - Связь лучше всего организовать из маленького кабинета, не надо будет подниматься на второй этаж. Журналисты очень хотят сделать снимки. Вы не возражаете? - спросил Лебедев формального разрешения, заранее зная результат.
   - Конечно. Когда все будет готово, предупредите меня.
   Отец обожал эти телефонные разговоры с космонавтами. Он с детской непосредственностью восхищался техникой, которая позволяет вот так просто, из дачного кабинета, связаться с космическим кораблем. Он гордился этими достижениями, видел в них частичку и своего труда.
   - Пусть люди порадуются, ощутят наше внимание. Им там нелегко, - повторял отец, когда к нему обращались по поводу приветствия космонавтам или их торжественной встречи в Москве.
   Пришел Анастас Иванович. Они начали обсуждать какие-то дела, ожидая приглашения к телефону. Наконец появился Владимир Семенович Лебедев и доложил, что все готово.
   Маленький кабинет - комната площадью около 15 квадратных метров располагался рядом со столовой на первом этаже. Стены были обшиты панелями из красного дерева. В углу стоял письменный стол, тоже красного дерева, затянутый зеленым сукном, с батареей телефонов на крышке. Обстановку дополняли обтянутые кожей стулья и диван с гнутой спинкой. Из-за мебели в комнате было тесновато. Двери кабинета выходили прямо на большую веранду, обращенную к морю.
   Раньше здесь была проходная комната. Последнее время отцу стало трудно подниматься по лестнице, а все телефоны стояли в кабинете на втором этаже. Вот и оборудовали этот кабинетик, чтобы отец мог без помех связаться с Москвой, когда работал на террасе.
   Надо сказать, что отец не любил пользоваться кабинетом и обычно пристраивался со своими бумагами на конце обеденного стола в большой столовой на втором этаже или же внизу на свежем воздухе. Но больше всего он любил открытую террасу у плавательного бассейна.
   Сейчас комната была забита людьми с фото- и киноаппаратами, по углам стояли софиты, заливавшие все вокруг ярким светом, по полу тянулись в разные стороны толстые провода.
   Отец с Микояном вошли через балконную дверь. Защелкали фотоаппараты, возникла обычная в таких случаях толчея. Дежурный связист доложил, что связь будет установлена через одну-две минуты, и, не выпуская трубки из рук, чуть-чуть посторонился, пропуская отца к креслу, стоящему у стола. Микоян расположился рядом на стуле. Лебедев, вооружившись фотоаппаратом, присоединился к корреспондентам. Я остался у двери, стараясь не попасть в кадр. Внутри места уже не было.
   - Есть связь, - торжественно объявил дежурный.
   Отец взял трубку. Защелкали фотокамеры, еще ярче вспыхнули софиты. Началась киносъемка.
   Разговор был похож на все предыдущие беседы с космонавтами на орбите. Взаимные поздравления и пожелания успехов перемежались шутками.
   - Вот здесь рядом со мной Микоян, просто вырывает трубку, - закончил отец.
   К телефону подошел Анастас Иванович. Опять поздравления, пожелания благополучного возвращения.
   - Космический корабль выходит из связи, - предупредил дежурный.
   Приветствия окончены. Все стали расходиться.
   Подошло время обеда. Пообедали все вместе. После обеда отец остался в столовой и занялся своими бумагами. Рядом сидел Лебедев. Я примостился с книгой на диване. Мое внимание привлекли слова Лебедева. Передавая очередной документ, он произнес:
   - Это объяснение, которое написал Аджубей.
   Я бросил книгу и стал прислушиваться. Отец молча прочитал отпечатанный на машинке текст и отложил листки в сторону.
   Я недоумевал: что случилось?
   Недавно Аджубей в качестве личного представителя Хрущева побывал в Западной Германии. Эра Аденауэра кончилась, и обе стороны осторожно нащупывали почву для сближения. Одним из шагов навстречу друг другу должна была послужить поездка Аджубея в Бонн. Он был удобной фигурой: с одной стороны, лицо неофициальное, главный редактор газеты, с другой - зять премьера. Все сказанное ему достигнет ушей, которым информация предназначалась. На эту поездку отец возлагал большие надежды. В случае удачи он сам собирался нанести визит западным немцам.
   Любопытство победило, и я задал вопрос вслух:
   - Что случилось?
   Отец поднял голову.
   - Сам еще не понимаю. По разведывательным каналам поступила информация, что Алексей в Бонне наболтал лишнего. Я попросил его написать объяснение в Президиум ЦК. Может, какая-то провокация?..
   История, как выяснилось, заключалась в следующем. Результаты советского зондажа с целью установления прямых контактов между двумя странами интересовали всех: ведь разрядка между СССР и ФРГ неизбежно меняла весь политический климат в Европе. Особо пристальное внимание привлекала поездка Аджубея в Польшу - для них многое зависело от того, как сложатся отношения СССР и Западной Германии.
   Хотя руководители дружественных государств постоянно обменивались политической информацией, польская разведка следила за каждым шагом Аджубея в Бонне, стараясь не упустить ни единого слова.
   Усердие окупилось с лихвой. В одном из донесений говорилось, что в ответ на осторожный зондаж, может ли улучшение отношений между Россией и Западной Германией повлиять на существование Берлинской стены, Аджубей якобы ответил, что, когда приедет Хрущев и увидит сам, какие немцы хорошие ребята, от стены не останется камня на камне.
   История выглядела подозрительной, но поляки сообщили, что разговор записан на магнитофон. Положение создалось чрезвычайно щекотливое...
   Обо всем этом Семичастный доложил Президиуму ЦК.
   В своем объяснении Аджубей все начисто отрицал. Конечно, не исключено, что пленку подсунули спецслужбы ФРГ, желая вбить клин между нашими странами. Но если информация Галюкова соответствовала истине, то пресловутая пленка подоспела как раз вовремя. Ведь речь шла уже не об Аджубее, а о Хрущеве, который доверил ему проведение столь важной и деликатной миссии.
   Эта история так и осталась невыясненной: после отставки Никиты Сергеевича ею никто не занимался. Видимо, игра была сыграна, и боннский эпизод уже никому не был нужен...
   ...Наступал вечер. Мирно заканчивался еще один день. Отец и Микоян не спеша прогуливались по аллейке вдоль моря. Девятьсот метров туда, девятьсот обратно. Сзади, стараясь не попадаться на глаза, следовала охрана. Стемнело. На небе в просветах между тучами засветились первые звезды.
   Прогулку прервал подбежавший дежурный:
   - Никита Сергеевич, вас просит к телефону товарищ Суслов.
   Все повернули к даче. Отец с Микояном вошли в маленький кабинет, где стоял аппарат "ВЧ". Я последовал за ними. Охрана осталась в парке.
   Отец снял трубку:
   - Слушаю вас, товарищ Суслов.
   Наступила длинная пауза. Михаил Андреевич что-то говорил.
   - Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня, - произнес отец.
   Опять пауза.
   - Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь через две недели, тогда и обсудим.
   Отец начал нервничать.
   - Ничего не понимаю! Что значит "все собрались"? Вопросы сельского хозяйства будем обсуждать на Пленуме в ноябре. Еще будет время обо всем поговорить!..
   Суслов продолжал настаивать.
   - Хорошо, - наконец сдался отец. - Если это так срочно, завтра я прилечу. Узнаю только, есть ли самолет. До свидания.
   Он положил трубку.
   - Звонил Суслов, - обратился он к Микояну. - Якобы собрались все члены Президиума и у них возникли какие-то срочные вопросы по сельскому хозяйству, которые надо обсудить перед Пленумом. Настаивают, чтобы я завтра же прилетел в Москву. Ты слышал, я хотел отложить до возвращения из отпуска, но они не соглашаются. Придется лететь. Ты полетишь?
   - Конечно.
   - Ну что ж. Надо решить, как быть с завтрашней встречей, и попросить подготовить самолет... Бунаев! - позвал отец в раскрытую на балкон дверь.
   Появился майор Василий Иванович Бунаев, заместитель начальника личной охраны отца. Начальник охраны полковник Литовченко находился в отпуске.
   - Мы завтра вылетаем в Москву. Анастас Иванович тоже летит. Свяжитесь с Цыбиным, пусть подготовит самолет. Прием француза перенесем на утро. Побеседуем с ним полчаса. Обед отменим. После беседы перекусим и полетим. Заказывайте вылет приблизительно на двенадцать часов, если летчики успеют. Все.
   Бугаев повернулся и исчез за деревьями.
   Мы возвратились на аллейку. Прогулка продолжалась. В воздухе повисло тягостное молчание.
   Первым разговор начал отец:
   - Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных сельскохозяйственных проблем. Думаю, что этот звонок связан с тем, о чем говорил Сергей.
   Отец вздохнул, обернулся назад и заметил, что я иду за ними следом.
   - Шел бы ты по своим делам, - произнес он, обращаясь ко мне.
   Я отстал и продолжения разговора не слышал. Только потом мне стало известно, что отец сказал Микояну примерно следующее:
   - Если речь идет обо мне - я бороться не стану.
   А тогда, оставшись наедине со своими мыслями, я невольно подумал: "Началось..."
   ...Сегодня, основываясь на воспоминаниях участников описываемых событий, можно с достаточной степенью точности реконструировать происходившее в этот момент в Москве. Речь идет прежде всего о воспоминаниях Семичастного и Шелеста. Семичастный в сентябре отдыхал в Железноводске. В том же санатории жил Демичев, а по соседству в Кисловодске находился Шелепин. Они часто встречались, ездили на Домбай, в другие места, не обошли своим вниманием и охоту. Вместе они провели всего неделю. Шелепин и Демичев торопились в Москву, и Семичастный остался один.
   Через несколько дней ему по "ВЧ" позвонил Шелепин и потребовал, чтобы он немедленно вернулся в Москву. Владимиру Ефимовичу не хотелось срываться из отпуска, поскольку это случалось уже не впервые, но, как вскоре выяснялось, каждый раз попусту.
   В начале октября Брежнев находился в Берлине, он возглавлял советскую делегацию на праздновании пятнадцатилетия ГДР.
   В ЦК заправлял Подгорный. В кресле Председателя Совета Министров сидел Полянский. Все нити сходились к ним в руки.
   С приближением решительного момента Брежнев чувствовал себя все неувереннее. Больше всего он боялся, что отец узнает...
   И самое страшное произошло: отец узнал. Неприятную новость Брежневу сообщили в Берлине.
   Поведение отца ему, видимо, представлялось загадочным. Отец ничего не предпринимал.
   Брежнев запаниковал. От страха он чуть не потерял рассудок. Как вспоминает Николай Григорьевич Егорычев (он входил в делегацию), в какой-то момент Брежнев вдруг отказался возвращаться в Москву, страх перед отцом парализовал его волю. Пришлось потрудиться, чтобы его уговорить. Свой испуг он компенсировал в речи, произнесенной по случаю торжественной даты. Такого панегирика в адрес отца мне еще не приходилось читать.
   Домой Брежнев в конце концов вернулся, но приступать к реализации своих планов по-прежнему опасался. Шли нескончаемые разговоры, перебирались всевозможные варианты исхода, а "дело" с места не двигалось.
   Поэтому Семичастный стал допытываться, насколько серьезна перспектива на этот раз. Шелепин был непреклонен.
   - На этот раз - все, - отрезал он.
   - Хорошо, - отбросил колебания Семичастный, - завтра я буду в Москве.
   На следующий день после этого разговора все посвященные собрались на квартире у Брежнева. Были там почти все члены Президиума, секретари ЦК, прилетел из отпуска и Семичастный. Решили звонить в Пицунду Хрущеву, чтобы вызвать его в Москву под предлогом обсуждения вопросов, связанных с предстоящим Пленумом ЦК. Звонить, по общему мнению, должен был Брежнев, но он все не решался. "Его силой притащили к телефону", - свидетельствует Семичастный.
   И все-таки в последний момент Брежнев испугался и звонить пришлось Суслову.
   Нужно сказать, что все участники событий с "той" стороны утверждают, что отцу звонил Брежнев, а не Суслов.
   В одном из своих многочисленных интервью Семичастный приводит такую сцену:
   - Пусть звонит Коля, - назвал Брежнев имя Подгорного, - ведь он тут, пока Никиты не было, председательствовал.
   - Но что я ему скажу? - возразил тот. - Ведь я только третьего дня разговаривал с ним, сказал, что все у нас идет нормально, никаких проблем не возникает... Пусть лучше говорит Леня, тем более что ему надо передать привет от товарищей Ульбрихта и Штофа. Все согласились. Брежнев же уперся. Еле уговорили. С дрожью в голосе он начал разговор с Хрущевым".*
   Все очень убедительно, все очень подробно. Но мне точно запомнилось, что звонил Суслов. С другой стороны, какая разница: Брежнев или Суслов, Суслов или Брежнев?
   Впервые Суслов узнал о том, что затевается летом, от Николая Григорьевича Егорычева, первого секретаря Московского горкома партии, еще одного "активиста", действовавшего параллельно с Игнатовым. В середине июля они вместе оказались в Париже на похоронах Мориса Тореза. Там, оставшись наедине с Сусловым в посольском саду, Егорычев осторожно заговорил о деле. Михаил Андреевич только поежился, посетовал, что начинает накрапывать дождь, лучше вернуться в дом.**
   Теперь мы знаем, что до самого последнего момента Суслова, по существу, не привлекали к подготовке этой акции. Видимо, потому, что он не принадлежал ни к "украинской" группировке Брежнева - Подгорного, ни к "молодежной" Шелепина.
   Разговор с Демичевым в Париже не в счет. Теперь же настала пора действий.
   Вот что говорит Петр Ефимович Шелест:
   - Суслов до последнего времени не знал об этом. Когда ему сказали, у него посинели губы, передернуло рот: "Да что вы? Будет гражданская война..." только и смог произнести он.
   Тем не менее Михаил Андреевич быстро сориентировался в обстановке и в описанном разговоре с отцом был спокоен и непреклонен.
   Не только Суслова известили в последнюю минуту. По словам Семичастного, "когда пришли к Косыгину за неделю до этого, то первый вопрос был:
   - Как КГБ?
   Когда ему сказали, что мы в этом участвуем, он сказал:
   - Я согласен.
   А Малиновскому сказали за два дня (о реакции Малиновского на это сообщение я уже упоминал), - свидетельствует Семичастный. - Я уже собрал начальников особых отделов Московского округа. Не стал говорить о существе дела, но предупредил:
   - Если в эти дни хоть один мотоциклист выедет из расположения части с оружием, с пулеметом и прочим... имейте в виду - не сносить вам головы... Без сообщения мне ничего никому не позволять предпринимать.
   ...Министр еще не знал [о готовящихся событиях], командующий округом не знал, а уже все было наготове.
   Через два дня Пленум!!!
   Представляете?.."
   Ничего этого мы в Пицунде, конечно, не знали.
   ...Отец с Микояном кружили по дорожкам под соснами, а я остался на прибрежной тропинке. Бросил взгляд на море. На горизонте мое внимание привлек силуэт военного корабля. "Сторожевик пограничной охраны", - автоматически отметил я про себя. Во время отдыха отца его резиденция охранялась и с моря. Слева, в нескольких километрах от дачи, у пирса рыбоконсервного завода, постоянно дежурил пограничный катер: вдруг кто-нибудь решит высадиться с моря. Никто на него не обращал внимания, все привыкли, что он там стоит, - это была часть пейзажа.