Хрущев Сергей. Никита Хрущев

   Занятый мыслями о телефонном разговоре, я автоматически следил за приближающимся кораблем. Стремительные контуры военных кораблей всегда притягивают взор. На сей раз поведение сторожевика было необычным: он не обходил бухту по широкой дуге, чтобы потом резко свернуть к пирсу, а шел параллельно берегу на расстоянии нескольких сотен метров. Прямо напротив дачи корабль застопорил ход и остановился. Тут было слишком глубоко, чтобы бросать якорь, поэтому легкий ветерок постепенно разворачивал его носом к берегу. Людей на палубе видно не было. В вечерней тишине гулко отдавался скрежет каких-то механизмов.
   Все это было очень необычно, а в связи с последними событиями предупреждением Галюкова, звонком Суслова - выглядело даже несколько зловеще.
   Неподалеку я заметил Бунаева. Он как офицер охраны должен был знать все.
   Я подошел к нему и показал на черный силуэт.
   - Что это он тут делает?
   - Сам не понимаю. Мы запросили пограничную заставу, они ответили, что корабль пришел по распоряжению Семичастного. Я потребовал от пограничников, чтобы они отвели его на обычное место. Здесь ему быть не положено. Его место у пирса.
   Быстро темнело. Чернота ночи растворила зловещий силуэт, только ярко светились желтоватые точки иллюминаторов. Через некоторое время корабль ожил, раздались какие-то команды, что-то зазвенело, загрохотало. Потихонечку, как бы нехотя, сторожевик двинулся к пирсу, но пришвартовываться не стал, а остановился чуть поодаль, развернувшись носом к морю.
   Цель прихода этого корабля так и осталась неясной. В бурном потоке последующих событий подобная мелочь никого не заинтересовала. Вряд ли кто-то мог предположить, что отец решит вплавь бежать в Турцию или высаживаться с десантом в районе Сухуми.
   Но мрачность черного силуэта на фоне безмятежного моря врезалась мне в память. Эта фигура четко вписывалась в ощущение общего душевного беспокойства. "Все в наших руках", - как бы говорила она.
   Видел ли отец этот корабль, или его появление прошло для него незамеченным - никто не знает. Спросить об этом, естественно, никому не пришло в голову.
   Погуляв около часа, отец и Микоян разошлись по домам. Я тоже вошел в дачу. Стемнело. Отец стоял у маленького столика в углу столовой и пил боржоми. Вид у него был усталый и расстроенный.
   - Не приставай, - предупредил он, увидев, что я раскрыл рот, собираясь задать вопрос.
   Допив воду, он постоял еще некоторое время со стаканом в руке, потом осторожно поставил его на столик, повернулся и медленно пошел к себе в спальню.
   - Спокойной ночи, - не оборачиваясь, произнес он.
   Мне очень хотелось с кем-нибудь поговорить обо всем происшедшем, посоветоваться. Я просто не мог больше хранить все, что знал, в памяти. Надо было на что-то решаться. Не могло быть сомнений, что никто, кроме отца, никаких действий предпринять не может, тем более я, не связанный ни с кем из политических деятелей. Но мне была необходима хоть какая-то иллюзия деятельности.
   Отец со мной говорить не хотел, да я и не рассчитывал на это. В его глазах я был мальчишкой, а с мальчишками в таком серьезном деле не советуются. С помощниками или с охраной говорить не хотелось. Неизвестно, что они знают и какую роль играют во всем этом деле. Тем более что за Лебедевым давно утвердилась репутация "правого", человека Суслова*.
   Я пошел шататься по комнатам. Забрел к Лебедеву. Он молча паковал бумаги в объемистые портфели. Вид у него был растерянный. Мы обменялись ничего не значащими фразами: отъезд-де неуместен, Никита Сергеевич не успел отдохнуть, а он очень устал. Как бы сговорившись, мы не затрагивали главного. Помявшись у двери, я ушел.
   Мелькнула мысль позвонить Серго Микояну. Он мой старый друг, с ним можно всем поделиться. Тем более Анастас Иванович непосредственный участник всего этого дела. Нужно предупредить Серго о происходящих событиях.
   Я понимал, что Серго реального ничего не предпримет, он так же беспомощен, как и я. Однако ум хорошо, а два лучше. Я прошел в маленький кабинет и, сняв трубку "ВЧ", попросил соединить с квартирой Микояна в Москве. Серго оказался дома. Я сказал ему, что отец с Анастасом Ивановичем срочно летят в Москву, возникли какие-то дела.
   - Очень прошу тебя встретить меня, - попросил я, - надо посоветоваться.
   Понятно, что я боялся доверить телефону хотя бы крупицу информации.
   Серго обещал, впрочем, это ничего не значило. Вечно занятый, он всегда опаздывал, а то и вовсе не являлся на встречу. К этому все привыкли.
   Я еще раз повторил:
   - Обязательно встречай.
   - Да, да, конечно, - беззаботно отозвался он.
   Положив трубку, я отправился спать...
   Не только нас выбил из колеи звонок Суслова. Как говорит в своих воспоминаниях Семичастный, не находил места себе и Брежнев.
   "Через каждый час мне Брежнев звонил:
   - Ну, как?
   Почему мне? Потому что (Хрущев должен был) заказать самолет через меня, через мои службы.
   Только в двенадцать часов ночи мне дежурный... позвонил и сказал, что позвонили с Пицунды и заказали самолет на шесть утра. Чтобы в шесть утра самолет был там.
   Я тут же ему позвонил. Рассказал. Вот тогда немножко отлегло у всех".
   "Отлегло", поскольку все они - и трусоватый Брежнев, и сухой и осторожный Суслов, и рассудительный Косыгин, и самоуверенный Шелепин - каждый по-своему побаивался Хрущева.
   Семичастный вспоминает: "...Он смял таких, как Маленков, Молотов, всех. Ему, как говорят, природа и мама дали дай бог. Сила воли, сообразительность... быстрое мышление, разумное.
   Когда я к нему шел докладывать, я готовился всегда дай бог. У Лени я мог... с закрытыми глазами. Можно было пару анекдотов рассказать - и весь доклад".
   Все ждали от Хрущева быстрых и решительных ответных действий. Молчание Пицунды пугало. Никто не мог предположить, что отец... пошел спать.
   От Семичастного требовали подробной информации, гарантий. А новости от него поступали скупо.
   "Мне... сообщили, что с ним летит Микоян. Хорошо... Я принял все это. Я... не знал, сколько он привезет охраны. Если он додумается, он может что-то еще новое (придумать). С Малиновским уже был разговор, поэтому дать команды войскам, как главнокомандующий, он уже не мог. (Малиновский заблокировал бы.) Потому что, если беда, все равно притянули бы его, притащили".
   Вот в таких драматичных переживаниях в Москве, на Кутузовском* и Лубянке, тянулась ночь с 12 на 13 октября...
   Утро 13 октября - последнее утро "славного десятилетия" Хрущева встретило нас теплом и покоем. Распорядок дня не нарушился. Внешне отец был абсолютно спокоен. За завтраком он, как обычно, пошутил с женщиной, подающей на стол, посетовал на свою диету. Потом заговорил с помощником о текущих делах.
   После завтрака отец просмотрел бумаги, хотя теперь это уже не было нужно ни ему, ни тем, кто эти бумаги направил. Но многолетняя привычка требовала исполнения ритуала. Одно только было необычным - телефоны молчали...
   Бунаев доложил, что самолет подготовлен и вылет назначен на час дня. Отец только кивнул головой.
   Тем временем на открытой террасе у плавательного бассейна расставили плетеные кресла, принесли фрукты и минеральную воду - готовились к приему гостя.
   Делать было мне нечего, на месте не сиделось, и я вышел к морю. Пляж был пуст. Вдали у пирса маячил вчерашний сторожевик.
   Отец сидел на террасе у бассейна, где должен был состояться прием, и лениво перелистывал какие-то бумаги.
   Лебедев и Бунаев стояли чуть поодаль, перекидываясь ничего не значащими фразами.
   Наконец на дорожке появилась группа незнакомых людей. Отец уже заметил их. Он не спеша поднялся, надел пиджак, висевший на спинке соседнего кресла, и направился навстречу с улыбкой радушного хозяина.
   Обычно до начала официальных разговоров он знакомил гостей с членами семьи, отдыхавшими с ним, показывал парк и только потом приглашал к разговору о делах. Сейчас он даже не посмотрел в мою сторону.
   Продолжая улыбаться, он пожал руку гостю, переводчику и еще каким-то сопровождавшим его людям и жестом пригласил их на террасу. Все расположились вокруг небольшого летнего столика. Лебедев повертелся вокруг, убедился, что все в порядке, и уселся поблизости на случай, если понадобится.
   Беседа была короткой. Меньше чем через полчаса гости удалились, а отец пошел к даче. Последний в его жизни официальный прием закончился. Пора было собираться в Москву. Вещи уже увезли на аэродром.
   Подали легкий обед - овощной суп, вареный судак. По совету врачей отец последнее время придерживался диеты. Ели молча. С нами за столом сидели, как обычно, помощник и личный врач отца - Владимир Григорьевич Беззубик.
   Это был прощальный обед, прощание с дачей, которую отец так любил, с соснами и морем. Всякое прощание навевает грусть, а тут еще полная неизвестность впереди...
   Тем временем обед закончился. Пора было ехать.
   На крыльце нас дожидалась сестра-хозяйка - "властительница" дачи - с большим букетом осенних цветов. Так она всегда встречала и провожала своих высоких постояльцев. К этому давно привыкли, но сейчас все выглядело иначе, многозначительнее.
   - До свидания, Никита Сергеевич, жаль, что мало отдохнули. Приезжайте еще, - произнесла она привычную фразу, протягивая букет.
   Отец поблагодарил ее за гостеприимство и, передав букет стоявшему рядом офицеру охраны, сел на переднее сиденье "ЗИЛа".
   Машина тронулась. Вот и ворота. У левой створки вытянулся часовой. За воротами к машине бросился какой-то человек.
   - Остановите, - приказал отец.
   Бунаев открыл заднюю дверь.
   - Командующий Закавказским военным округом, - представился несколько запыхавшийся генерал. - Разрешите, Никита Сергеевич, вас проводить?
   - Садитесь, - равнодушно ответил отец.
   Тучный генерал взгромоздился на откидное сиденье.
   - Прошу прощения, Никита Сергеевич. Василий Павлович Мжаванадзе в Москве, отдыхает в Барвихе, а товарищ Джавахишвили уехал по районам. Мы не ожидали вашего отъезда и не смогли его предупредить, - стал извиняться генерал.
   - И правильно, пусть работает. И вы напрасно приехали, - недовольно буркнул отец. - Уж раз приехали, оставайтесь, - остановил он готового выскочить генерала.
   Машина тронулась.
   Обычно приезжавшего на отдых отца встречали и провожали первый секретарь ЦК Компартии Грузии Мжаванадзе и Председатель Совета Министров Джавахишвили. Отец всегда ворчал на них:
   - Я отдыхаю, а вы попусту тратите рабочее время. Прогул вам запишем.
   Однако всерьез никогда не сердился, и эта традиция встреч и проводов сохранялась.
   Мжаванадзе отшучивался:
   - Отработаем сверхурочно!
   На сей раз их не было. Это не было связано со срочностью отъезда, объяснение выглядело неубедительным. Оба - Мжаванадзе и Джавахишвили, видимо, заранее уехали в Москву для участия в дальнейших событиях. Генерал же должен был компенсировать неудобство ситуации и заодно проконтролировать отъезд отца и Микояна.
   По пути генерал информировал гостей о положении в сельском хозяйстве Грузии. Отец молчал, и было непонятно, слушает он или занят своими мыслями.
   Наконец приехали в аэропорт. "ЗИЛ" подкатил к самолету. У трапа выстроился экипаж, и личный пилот отца генерал Цыбин отдал традиционный рапорт:
   - Машина к полету готова! Неполадок нет. Погода по трассе хорошая.
   Его широкое лицо расплылось в улыбке. Отец пожал ему руку, стал легко подниматься по трапу. За ним последовал Микоян. Они оба прошли в хвостовой салон. В правительственном варианте в хвостовом салоне "ИЛ-18" убрали обычные самолетные кресла, там установили небольшой столик, диван и два широких кресла. Это было самое тихое место в самолете.
   Отец не любил одиночества, и в полете в "хвосте" всегда собирались попутчики: он что-то обсуждал с помощниками, правил стенограммы своих выступлений, а то и просто разговаривал с сопровождающими. На сей раз было иначе.
   - Оставьте нас вдвоем, - коротко приказал он.
   И вот мы в воздухе. Самолет полупустой. В салоне помощники обоих государственных деятелей - президента и премьера, охрана, стенографистки. Деловитый Лебедев раскрыл свой необъятный желтый портфель и копается в многочисленных папках. Надо иметь недюжинную память, чтобы не запутаться в этой бумажной массе.
   Бортпроводница проносит в задний салон поднос с бутылкой армянского коньяка, минеральной водой и закуской, но через минуту возвращается, неся все обратно. Не до того...
   Каждый занят своими делами. Для большинства это обычный перелет - сколько они уже исколесили с отцом по нашей стране и за ее пределами.
   В заднем салоне, закрывшись от всех, два человека вырабатывали линию поведения, проигрывали варианты, пытались угадать, что их ждет там, впереди, в аэропорту Внуково-2.
   Теплая встреча? Едва ли...
   Оцепленный войсками аэродром? Еще менее вероятно. Не те времена. Но что-то, безусловно, ждет...
   А от принятых сейчас здесь, в вибрирующем самолете, решений зависит будущее. И не только их личное, но и будущее страны, будущее дела, которому оба этих старых человека посвятили свою жизнь...
   ...Самолет начал снижаться. Уже можно различить отдельные деревья. Наконец мягкий толчок. Посадка, как всегда, отличная. Сколько налетано с Николаем Ивановичем Цыбиным? Хорошо бы подсчитать. И в войну на "дугласах" в любую погоду, и потом на Украине, и из Москвы в разные уголки нашей планеты.
   Самолет подрулил к правительственному павильону в аэропорту Внуково-2. Последний раз взревели моторы, и наступила тишина. Внизу - никого. Площадка перед самолетом пуста, лишь вдали маячат две фигуры. Отсюда не разберешь, кто это. Недобрый знак...
   Последние годы члены Президиума ЦК гурьбой приезжали провожать и встречать отца. Он притворно хмурил брови, ругал встречавших "бездельниками", ворчал: "Что я, без вас дороги не знаю", - но видно было, что такая встреча ему приятна.
   Теперь внизу - никого.
   Медленно подкатился трап. Загадочные фигуры тоже приблизились вслед за ним. Теперь их уже можно узнать - это Председатель КГБ Семичастный и начальник Управления охраны Чекалов. Следом спешит Георгадзе*.
   Отец, поблагодарив бортпроводниц за приятный полет, спускается по трапу первым. За ним в цепочку растянулись остальные.
   Семичастный подходит к отцу, вежливо, но сдержанно здоровается:
   - С благополучным прибытием, Никита Сергеевич.
   Потом пожимает руку Микояну.
   Чекалов держится на два шага сзади, руки по швам - служба. Лицо напряжено.
   Семичастный наклоняется к отцу и как бы доверительно сообщает вполголоса:
   - Все собрались в Кремле. Ждут вас.
   Роли, видно, расписаны до мелочей.
   Отец поворачивается к Микояну и спокойно, даже как-то весело произносит:
   - Поехали, Анастас.
   На мгновение задержавшись, он ищет кого-то глазами. Меня не замечает. Увидев Цыбина, улыбается, делает шаг в сторону, жмет руку - благодарит за полет. Теперь ритуал выполнен.
   Наконец кивает на прощание своим спутникам, и они вдвоем с Микояном быстрым шагом идут к павильону. Чуть сзади следует Семичастный, за ним я, а замыкает процессию Чекалов. Он держится на несколько метров сзади, как бы отсекая нас от всего, что осталось в самолете.
   Проходим пустой стеклянный павильон. Эхом отдаются шаги. В дальних углах вытягивается охрана. Дежурный предупредительно открывает большую, из цельного стекла, дверь. Напротив двери у тротуара застыл длинный "ЗИЛ-111", автомобиль отца. На площадке выстроились черные машины: еще один "ЗИЛ" - охраны, "Чайки" Микояна и Семичастного, "Волги".
   Хрущев и Микоян садятся в машину. Бунаев захлопывает дверцу и занимает место впереди. Автомобиль стремительно трогается и исчезает за поворотом. За ним срываются остальные. Семичастный на ходу запрыгивает в притормозившую "Чайку". Мимо меня пробегает Чекалов.
   - Тебя подвезти?
   - Нет, спасибо. Меня должны встречать.
   - Тогда до свидания.
   Он буквально влетает в свою "Волгу" и уносится вслед, только слышится визг покрышек на повороте...
   А вот что рассказывает об этой встрече на аэродроме сам Семичастный:
   "Я утром звоню Леониду Ильичу.
   - Кто поедет встречать? - спрашиваю.
   - Никто, ты сам езжай, - отвечает.
   - Как же? - запнулся я.
   - В данной обстановке зачем же всем ехать? - тянул он.
   В общем-то правильно...
   - Не поймет ли он? - побеспокоился я.
   - Ты возьми [себе] охрану и поезжай, - закончил разговор Брежнев.
   Я взял парня из "девятки". Взял себе пистолет, и парень этот взял.
   Вопрос: Вы волновались?
   - Нет... Зная Хрущева, я был убежден, что он не пойдет на конфронтацию. Понимаешь [не в его стиле], такие шальные вещи. Это просто была с моей стороны перестраховка.
   Самолет приземлился, он выходит немного насупившийся.
   Они сели в одну машину с Микояном. Я еду следом за охраной. Спереди у меня сидит охранник... А те [охрана Хрущева в машине впереди] все время головами крутят: что вдруг у меня впереди сидит охранник... Насторожило их.
   На середине пути между Внуково и Москвой говорю своему водителю: "Затормози. Давай на обочину". Пусть едут. У меня же в машине телефон. Позвонил, сказал..."
   ...Я остался на аэродроме один. Все произошло чрезвычайно стремительно. Серго не видно нигде. Не было его на поле, нет и здесь. Все мои многозначительные просьбы не возымели никакого действия. Обидно. Очень он мне сейчас нужен. Хорошо еще, если он дома.
   Я сажусь в машину, волнение последних минут несколько сглаживается. Как будто ничего особенного не произошло. Едем по знакомым улицам. Тротуары полны людей - все ловят последние погожие денечки. Вот и Воробьевское шоссе. Справа возникает желтая громада каменного забора. У микояновских ворот прошу остановиться - надо все-таки найти Серго.
   Мне повезло. Он с чем-то возится на втором этаже. Улыбаясь знакомой, немного виноватой улыбкой, Серго произносит:
   - Понимаешь, я забыл. А потом было поздно. А добраться тебе было на чем. Так что, ничего не случилось?
   - Бросай свои дела. Есть важный разговор. Пошли на улицу, - говорю я ему.
   Все знают, что у стен есть уши.
   - Пошли, - легко соглашается он.
   Особняки расположены один за другим: у Микояна - номер 34, у нас - номер 40. Можно пройти, минуя улицу, через соседние дворы, но тогда нужно искать ключи от калиток. По улице проще.
   Я начинаю свой рассказ с разговора с Галюковым и заканчиваю встречей во Внуково, стараюсь не упустить подробностей. Постепенно увлекаюсь, мне даже начинает казаться, что речь идет о чем-то постороннем, меня не касающемся. Тревога, копившаяся последние дни, как будто притупилась.
   Но что же происходит сейчас? У нас могли быть только предположения. Ситуации в Кремле не знал никто.
   Прогуливаясь, мы перебирали варианты. В голову пришла мысль позвонить Аджубею. Ведь он главный редактор "Известий". Возможно, ему что-то известно. Во всяком случае, это была хотя бы иллюзия действий. В дом мы решили не заходить, чтобы не посвящать в это дело родных. Незачем раньше времени поднимать панику. В дежурке охраны набрали номер Аджубея. Звонили мы по телефону правительственной связи, и он сам снял трубку.
   Аджубей ответил, что очень занят и приехать никак не может. Я стал его уговаривать. Аджубей отвечал все резче и раздраженнее.
   Говорить, в чем дело, по телефону, а тем более - от дежурного, который все слышал, мне не хотелось. И тем не менее я сказал:
   - Отца и Анастаса Ивановича срочно вызвали из Пицунды на заседание в Кремль. Мы с Серго беспокоимся: что произошло? Хотели выяснить у тебя.
   Аджубей ничего не знал.
   - Перезвоните мне через десять минут, я постараюсь узнать, - сказал он.
   Через десять минут голос его изменился до неузнаваемости. Никто ему ничего не сказал, только дежурный в Кремле ответил, что действительно идет заседание Президиума ЦК. Повестки дня он не знал.
   - Мы с Серго ничего не знаем, но у нас есть некоторые соображения. Если сможешь, приезжай в особняк, - попросил я его.
   У Аджубея, видимо, больше не было важных государственных дел.
   - Сейчас еду, - пробормотал он.
   Через двадцать минут он был у нас.
   Я еще раз повторил свой рассказ. Аджубей стал звонить в разные места. Горюнову* в ТАСС - ничего не знает; Семичастному в КГБ - нет на месте; Шелепину в ЦК - на заседании; Григоряну** в ЦК - ничего не знает.
   Аджубей сник. Ясно было, что пользы от него мало и в таком состоянии советоваться с ним бесполезно.
   А тем временем происходило следующее. Отец с Микояном без помех доехали до Кремля и прошли в комнату заседаний Президиума ЦК. Как только за ними закрылась дверь, события стали развиваться с головокружительной быстротой.
   И снова воспользуюсь свидетельством Владимира Ефимовича Семичастного:
   "Когда приехали в Кремль и они зашли в зал, я немедленно сменил охрану в приемной. Заменил охрану на квартире и на даче. Предварительно я успел отпустить в отпуск начальника охраны. Литовченко был такой, полковник.
   Оставил за него хлопца молодого, Васю Бунаева. Я его в Кремле прижал в переходах: "Слушай! Сейчас началось заседание Президиума ЦК. Может все быть. Я выполняю волю Президиума и ЦК. Ты, как коммунист, должен все правильно понимать. От этого будет зависеть решение твоей дальнейшей судьбы. Имей в виду - ни одной команды, ни одного приказа, ни одного распоряжения [не выполняй] без моего ведома. Я тебе запрещаю".
   Очевидно, имелись в виду возможные приказы Хрущева. Однако таковых не последовало.
   Что касается нас, то мы даже не заметили, что в дежурке у ворот появились новые люди. Все проходило внешне буднично.
   Вернемся к свидетельству Семичастного: "Я не закрывал даже Кремля для посещения людей. Люди ходили, а в... зале шло заседание Президиума ЦК. Я по Кремлю расставил, где нужно, своих людей. Все, что нужно.
   Брежнев и Шелепин беспокоились.
   Я ответил: "Не надо ничего лишнего. Не создавайте видимости переворота..."
   Время шло.
   Так мы ничего и не узнали до самого вечера. Серго ушел к себе. Я бесцельно кружил вокруг дома, хотя ноги гудели от усталости.
   Около восьми часов вечера приехал отец. Машина его привычно остановилась у самых ворот. Он пошел вдоль забора по дорожке, это был обычный маршрут. Я догнал его. Несколько шагов прошли молча, я ни о чем не спрашивал. Вид у него был расстроенный и очень усталый.
   - Все получилось так, как ты говорил, - начал он первым.
   - Требуют твоей отставки со всех постов? - спросил я.
   - Пока только с какого-нибудь одного, но это ничего не значит. Это только начало... Надо быть ко всему готовым...
   И добавил:
   - Вопросов не задавай. Устал я, и подумать надо...
   Дальше шли молча. Прошли круг вдоль забора, начали второй. Вдруг он неожиданно спросил:
   - Ты доктор?
   Я опешил.
   - Какой доктор?
   - Доктор наук?
   - Нет, кандидат, доктор - это следующая ступень. Я...
   - Ладно...
   Опять молчание.
   Прошли второй круг, и отец свернул к дому. На звук хлопнувшей двери в прихожую вышел Аджубей. В его глазах застыл немой вопрос: что случилось?
   Отец молча кивнул ему и стал подниматься на второй этаж к себе в спальню. Он попросил принести туда чай. Никто не решился его беспокоить.
   Позвонил Серго. Он появился через несколько минут, но информации у него было еще меньше. Анастас Иванович приехал домой и гуляет с академиком А.А.Арзуманяном. О чем говорят - неизвестно. Серго предложил дождаться отъезда Арзуманяна и поехать вслед за ним, расспросить его дома. Наверняка он и Микоян сейчас говорят о событиях минувшего дня.
   Серго ушел к себе. Опять предстояло ждать. Время тянулось нестерпимо медленно. Аджубей попытался дозвониться домой Шелепину. Телефон не отвечал. Позвонил на дачу. Ответа нет. Попытки дозвониться Полянскому и еще кому-то тоже окончились неудачей. Только через несколько дней я узнал, что после отъезда отца все члены Президиума договорились к телефону не подходить: вдруг Хрущев начнет их обзванивать и ему удастся склонить кого-нибудь на свою сторону.
   Тем не менее Брежневу было неспокойно. Вечером он снова позвонил Семичастному:
   "- Володя, мы только что закончили заседание. Хрущев уходит, куда он поедет?
   - На квартиру.
   - А если на дачу?
   - Пусть едет на дачу.
   - Ну а ты?
   - А у меня и там и сям, и везде наготовлено. Никаких не будет неожиданностей.
   - А если он позвонит? Позовет на помощь?
   - Никуда он не позвонит. Вся связь у меня!.. Кремлевка, "ВЧ", а по городским пусть говорят".
   Отец был надежно изолирован.
   Часов в десять вечера снова пришел Серго с известием, что Арзуманян уехал домой. Мы заторопились, вскочили в мою машину и ринулись из ворот. На полном ходу пересекаю бульвар, тянущийся по Воробьевскому шоссе, и делаю левый поворот. Из темноты деревьев к машине бросается какой-то человек. Проскакиваю мимо него. Он не пытается нам помешать, только внимательно смотрит вслед. Ему важно разглядеть номер.
   Наш путь лежит на Ленинский проспект. Там в большом академическом доме живет Арзуманян. Проверить, не следует ли кто за нами, не приходит в голову. Все слишком возбуждены. Без помех достигаем цели. Машину оставляем на улице. Теперь надо найти подъезд. Тротуары пустынны. Только впереди на углу маячат две характерные мужские фигуры. Мы проходим мимо, они не препятствуют, лишь пристально вглядываются в лица.
   Анушаван Агафонович не удивлен столь поздним визитом. Он возбужден новостями, ему тоже хочется выговориться. Рассаживаемся в столовой вокруг стола. Комната неярко освещена лампой под тяжелым матерчатым абажуром.
   Никто не знает, с чего начать.
   Молчание нарушает Серго, он здесь свой человек. Серго коротко рассказывает все, что нам известно о происходящем, и спрашивает, о чем конкретно шла речь на сегодняшнем заседании.