требование - чтобы ей отдавались все деньги до копейки. Но когда на этой
почве я с женой расстался и все заработанное стало по праву принадлежать мне
одному единолично, трешки у меня все равно не появилось. Деньги куда-то
исчезали в один момент. Или в два. И главное, пьяницей или особым бабником я
никогда не был...
Кстати, трешка бывала мне нужна не в качестве суммы денег или по
причине любви к ним. Мне нужно себя человеком чувствовать и ощущать. С
большой желательно буквы. А без трешки в кармане это, конечно, невозможно.
Потому что не может человек, если он с большой буквы, не иметь трешку. Это
аксиома, которую и доказывать нет оснований. Правда, можно спросить, зачем
мне понадобились эти несвойственные и необязательные в жизни чувства. Да,
спросить можно. Но я не отвечу. Потому что не знаю я. Чувствовать
потребность - чувствую, а знать - что, откуда и зачем, не знаю. А когда
человек всего этого не знает, он начинает в жизни дергаться, суетиться без
пользы, а также совершать непоправимые ошибки как молодости, так и зрелости.
И я тоже насовершал таких ошибок видимо-невидимо и продолжаю успешно
совершать их по сию пору. Так как сильное желание иметь что-либо, часто
толкает человека на разные дела и поступки. А против толчков устоять не
каждому дано.
Ну, про то, что я не долго думая сменил одну свою жену на другую,
считая, что эта замена даст мне вожделенную трешку, сказано уже было.
Естественно, от перемены жен чаще всего ничего не меняется, потому что от
этого ничто не меняется в нас самих. Во мне тоже ничего не переменилось, и
трешки у меня как не бывало при первой жене, так не появилось и при второй.
И я уже готов был смириться с судьбой. Но потом завел себе в дополнение к
жене еще одну небольшую женщину, материально и жильем обеспеченную, что тоже
ничего не решило. На руки денег она мне не давала. В такси сажала - с
водителем расплачивалась собственноручно и - вперед. В магазин за едой и
вином тоже она самостоятельно ходила, а больше и поводов у нее не возникало
выдавать мне деньги на руки. Хотя я намекал ей иногда, мол, ты бы дала мне
трешку за доставленную на дом полноту чувств. На что она отвечала, что разве
ж это полнота? Вот у меня, говорила, был один летчик-космонавт, которого,
правда, в космос не послали по состоянию здоровья, так я всегда говорила -
какое ж тогда здоровье у тех, кого послали? Вот то была полнота с
переполнением.
Я на нее за такие речи обижался, но ничего сделать не мог. Не воровать
же было у нее трешку из сумочки. До такого я не позволял себе опуститься. И
ходил, как прежде - без трешки. Потому что гордость, она требует жертв и
доставляет некоторые жизненные неудобства. Тем, кто ее имеет. Я гордость
имел. И сам себя за это уважал, но осуждал, считая, что лучше бы мне вместо
гордости иметь трешку. Да тут выбирать не приходится, так как нет никакой
возможности выбора. А чего нет, того, извините, нет. И более того: чего нет,
того и не надо. Господь Бог, он умный и хоть лишнего обычно не дает, но и
необходимого чаще всего не отбирает. За редкими исключениями, касающимися
экстремальных и нештатных ситуаций, им самим не предусмотренных. Так что,
может быть, трешка была для меня чем-то ненужным. По большому, конечно,
счету. И действительно, ну обходился же я без нее на протяжении всей жизни.
Хотя мечтать не переставал. Да и шаги какие-то практические предпринимал в
нужном направлении. В смысле, в направлении обретения трешки. Один раз я,
невзирая на свою пресловутую гордость, даже бумажник спер в трамвае. У
какого-то мужика. Из заднего кармана. Стоял за ним в давке, глаза опустил,
вижу - бумажник торчит. Ну, я взял его и выдернул. Не успев подумать, как
это нехорошо и некрасиво, и нечестно. А когда вышел из трамвая, зашел за
угол и бумажник раскрыл, никакой трешки там не оказалось. Там вообще ничего
не оказалось, кроме проездного трамвайно-троллейбусного билета. За прошлый
месяц. Разозлился я тогда ужасно, мол, зачем человеку бумажник, если в нем
ничего фактически не содержится, и зачем его всем напоказ из заднего кармана
выставлять, вводя честных приличных людей в соблазн и в искушение.
Я даже хотел дать объявление в газету, что найден пустой бумажник,
верну за вознаграждение равное трешке. Но выяснилось, что дать объявление
стоит три пятьдесят. Которых у меня не оказалось. Не обладал я начальным
капиталом. А если б обладал, я, безусловно, нашел бы способ заработать
трешку и, возможно даже, не одну. Способности у меня все же были и есть. Во
всяком случае, мне так кажется. Да и не кажется! Я только не точно знаю,
какие именно у меня есть способности. И как их можно выгодно применить на
практике.
Но вообще, мне, конечно, нужна не трешка. Деньги, это такая штука,
качество которых напрямую зависит от их количества. И если уж говорить о
деньгах, то мне для жизни нужны большие деньги, а средние или маленькие (это
все равно) - не нужны и интереса не представляет. Деньги хороши, когда на
них можно купить все. А не что-то выборочно и сто раз подумав, взвесив,
прикинув и просчитав. И будь у меня большие деньги, первое, что я бы сделал
- это поехал за границу, в Европу. И не в шоп-тур, и даже не отдыхать, а
лечить голову. Чтобы не болела. Это неправильно говорят, что здоровье не
купишь. При наличии денег - купишь. Пусть не здоровье, но хоть заграничное
лечение. Стоит оно более чем дорого, но зато и результат стоит свеч. Сам я,
правда, там не лечился. Но был однажды по случаю. И видел, как они
ремонтируют дома, дороги и улицы. Этого вполне достаточно, чтобы в общих
чертах представить себе, как они лечат. И что еще интересно, что самое
интересное - там у меня голова не болела ни разу. Хотя погода меня не
баловала. Наоборот - она не давала мне продохнуть. То дождь шел, то снег, то
светило солнце и начинали цвести абрикосы. В общем, атмосферное давление
менялось по сто раз на дню. А вот голова не болела. Может, она другим была
занята и переполнена. Впечатлениями, допустим. Не помню только, были у меня
там какие-нибудь впечатления или не было. Наверное, были. Как же совсем без
впечатлений? В чужом городе и в чужой стране. И впечатления там понятные и
объяснимые. Новизной. И той же чужестью. В чужом городе ты и чувствуешь себя
соответственно. Хуже, когда так начинаешь чувствовать себя дома. А я в
последнее время именно так дома себя и чувствую. Город стал другим. И
произошло это с ним как-то очень уж быстро. Я даже не заметил когда. Заметил
только, что это произошло, и что я хожу по другому городу и мне в нем плохо
и неуютно. И что надо делать, чтобы было как-то не так, а по-другому -
неясно. Ясно, что надо. Нельзя же жить всю жизнь на одном месте, а
чувствовать себя так, как будто ты только вчера приехал и все тут не твое, а
чье-то, и ничего ты не понимаешь, даже того, что написано на вывесках
магазинов и прочих заведений. Да и как понять? Что такое магазин "Ворга"?
Что там могут продавать и вообще - чем заниматься?
Все это сильно действующие чувства. И даже очень сильно. Особенно, если
действуют они постоянно и на протяжении какого-нибудь ощутимо длинного
времени. Из-за таких чувств притупляются все другие или, может быть, они не
притупляются, а отходят на задний дальний план, становятся фоном, на который
внимания можно не обращать. Я тут недавно, будучи, так сказать, поглощен
своими этими чувствами, прочитал, что, мол, летит прямо на нас комета,
которая за неделю до моего сорокалетия, то есть уже вот-вот, устроит нам
конец света по всем правилам - как указано и предписано в Откровении Иоанна
Богослова. А если и не устроит, то Земля уж точно проскочит сквозь хвост
этой самой кометы, что приведет к резкому росту онкозаболеваний, повышению
радиационного фона и возникновению новых болезней, перед которыми СПИД
покажется детскими игрушками. И почитал я это, почитал - и ничего. Никакого
трепета или там ужаса со скрежетом зубовным, даже сон не нарушился. Сплю,
как убитый. Если, конечно, никто не мешает и если не болею. А ведь надо бы
содрогнуться, про такое узнав из уст серьезных профессоров-ученых,
содрогнуться и приготовиться к смерти. Должен же человек подчиняться
инстинкту самосохранения и если самосохраниться не получается, он должен
испытывать страх перед надвигающимся лицом смерти. А я, значит, не
испытывал. И никто вокруг не испытывал. Только один конферансье нешуточно
переполошился. У него, как и у меня, вскоре намечалась круглая дата плюс
четверть века бурной творческой деятельности, которые он собирался широко
отметить (уже водку постепенно закупать начал для праздничного банкета), а
тут - на тебе, такой подарок судьбы из вселенной. И этот конферансье, мой
сосед по этажу слева, бегал по местным редакциям газет, требуя или дать
исчерпывающие разъяснения, чтобы он знал, какие меры ему принимать насчет
покупок и организации юбилейного концерта, или опубликовать опровержение.
Мол, спите спокойно, дорогие братья и дорогие сестры, комета пролетит мимо
кассы на безопасном для планеты расстоянии. Но, думаю, если бы не юбилей, он
бы тоже не повел ни ухом ни рылом, и продолжал жить как жил, хохмя в
пределах города, области и всей страны. Потому что - чему быть, того не
миновать. Так может, и не стоит дергаться по пустякам? Правда, мы и не
дергаемся. Сидим в своем ароматизированном болоте и ловим пролетающих мимо
нас мух. Если они пролетают на доступном расстоянии. А не так, как сейчас. Я
слышу, что тяжелая черная муха летает по комнате. Летает со спокойным гулом.
Туда и обратно. Иногда врезаясь в окно и подолгу жужжа на стекле. Противно и
назойливо. Я даже представляю себе, как все это выглядит, как она тупо
бьется в преграду, бросаясь на нее всем своим тучным телом, как мельтешит и
скребет крыльями, как сучит ногами и елозит, то поднимаясь натужно вверх, к
форточке, то опускаясь беспомощно вниз, к облупленному растрескавшемуся
штапику. Потом она падает случайно на подоконник, садится и, придя в себя,
взлетает. И снова барражирует по комнате, в темноте и в безопасности, ища
себе место для отдыха или, может быть, какую-нибудь еду.
Все это продолжается, пока не надоедает кошке. И она, улучив момент,
когда в грозе образовался некоторый перерыв или, вернее, затишье, вылетает
из своего укрытия и начинает охоту на муху. Она преследует ее по всему
курсу, вертится, выпрыгивает, пытаясь сбить лапой, настичь и затоптать. Но,
видимо, муха летает слишком высоко, и кошка до нее не допрыгивает. Или
промахивается. Вот, она попробовала достать мерзкое насекомое с дивана.
Прыжок снова не удался, диван слишком мягок для хорошего толчка. Но кошка и
не думает успокаиваться и сдаваться. Она взлетает на гладильную доску и там
замирает. Она в засаде. Ждет, когда муха пролетит над ней. Ждет терпеливо и
абсолютно бесшумно. Похоже, что даже не дышит. Наконец, прыжок, мелкий
дриблинг лапами на полу, и гул смолкает. Она таки ее достала. И теперь
празднует победу. Правда, недолго. Раздается трескучий и длинный удар грома,
и кошка исчезает в своем убежище за креслом. А у меня этот удар отдается в
затылке, потом в висках, потом оседает где-то у основания черепа. Там, где
чаще всего бывает перелом при всяких авариях и катастрофах. Потому что
основание черепа - это слабое место человека. Одно из слабых мест. Есть еще,
скажем, шейка бедра. Которая в старости ломается при каждом удобном случае.
Хотя старость есть старость. Старость - это другое. У такс в старости вообще
позвоночник ломается сам по себе, от собственного веса. Так что старость -
это особый случай, о котором говорить надо отдельно. Или не надо вообще.
Поскольку говори, не говори - ничего от этих разговоров не изменится.
Старость неизбежно наступает и приходит ко всем, кому повезет до нее дожить.
И застает, чаще всего, врасплох. Потому что к старости приготовиться нельзя.
К смерти - можно. А к старости - нет. В этом сходство старости и жизни в
целом. К жизни тоже нельзя приготовиться. И избежать ее нельзя. От тебя - не
зависит. Тебе даже не положено знать, какой будет твоя жизнь, твоя старость
и твоя смерть. И здесь бывают всяческие метаморфозы. Например, мой самый
обыкновенный, ничем не выдающийся дед в старости стал настоящим красавцем,
таким хрестоматийным патриархом, и начал пользоваться бешеным успехом у
женщин - чего за ним не замечалось ни в юности, ни в молодости, ни в
зрелости. И не у старух он пользовался успехом, а у молодых женщин "в самом
соку". Все это было уже после смерти моей бабки, его бессменной жены,
которой он был верен сорок шесть с половиной лет. Но попробовал бы он не
быть ей верным.
Умер дед неожиданно и красиво. У него никогда ничего не болело. Никогда
и ничего. Даже зубы у него не болели, даже голова. А где находится сердце,
он знал очень приблизительно, понаслышке. При этом умер от инфаркта. И не в
своей постели. А в чужой. Хорошо еще, что недалеко - в соседней квартире. С
ним по соседству жила бездетная семья. Так вот муж уехал куда-то по делам
государственной важности, а дед, значит, этим обстоятельством
воспользовался. И перестарался, начисто забыв, что ему все-таки семьдесят
семь лет. С памятью у него в последние годы было не все хорошо.
Его возлюбленной много труда стоило перетащить умершее тело из своей
постели в его. Она была женщина хрупкая и физически не слишком развитая. Но
она справилась. Видно, желание удесятерило ее силы. В смысле, желание
избавиться от трупа и избежать скандала, милицейских разбирательств и
развода с хорошим человеком. И я помню, как на эту смерть слетелись старухи,
такие старухи, которые деду точно бы не понравились. И они стали кружить по
квартире и распоряжаться и давать наставления. Одна сказала мне "надо его
обмыть". Я пошел в ванную и вернулся. Говорю: "Нет горячей воды". И
сообразил. Ах, ну да, ну да. Старуха смотрела на меня нехорошо до конца
похорон, а на поминках, выпив рюмку водки, погрозила исподтишка пальцем.
Через положенные девять месяцев после смерти деда у его последней в
жизни женщины родился ребенок. Сын. И радости ее ответственного мужа не было
конца. Значит, дед легко и просто сделал человека счастливым, причем на всю
жизнь. К сожалению, для этого ему самому пришлось скоропостижно скончаться.
А ведь мог еще жить и жить... Хотя - значит, наверно, не мог. Или мог, но
как-нибудь плохо, болея, допустим, или страдая от одиночества и отсутствия
женской ласки, а также любви в широком смысле этого слова.
К слову, сегодня я, пытаясь обмануть как-нибудь свою боль, встретил
одного знакомого старика - когда-то мой дед преподавал ему физику в
индустриальном техникуме.
У меня так бывает. Появляется вдруг в мозгу не боль, а предчувствие
боли. И как-то внезапно все вокруг становится странным. Не вообще и не
глобально, а в мелочах, в пустяках, которых другой и не заметит, потому что
к ним нужно присматриваться. То есть не нужно, конечно. Поскольку
действительно никому это не нужно. Но что делать, раз у тебя это происходит
само собой, произвольно и независимо? И тогда из обыкновенной, привычной
окружающей среды всплывают на поверхность какие-нибудь странности. Всплывают
и плавают, и привлекают внимание.
Сегодня днем главная странность состояла в том, что мне навстречу то и
дело попадались сцепленные между собой трамвайчиком собаки и мужчины со
шрамом на левой щеке. Ну, на собак я заглядывался не очень - во-первых,
картина эта известная и встречающаяся в нашем городе-труженике на каждом
шагу, во-вторых, собак я обхожу стороной, потому что от меня всегда пахнет
кошкой, чего собаки почему-то не любят, а мужчины со шрамами не
заинтересовать меня, конечно, не могли и я, конечно, к ним присматривался и
приглядывался. Так вот, у одних шрам был длиннее, у других - короче, у
третьих глубже, у четвертых новее. Но у всех - на левой щеке и у всех -
горизонтально. От уха к носу. Что это означало, понять было невозможно и тем
более невозможно объяснить. Откуда они взялись в таком противоестественном
количестве, как попали в одно и то же место, почему шли в одном направлении
с некоторым интервалом со стороны реки?
И я, чтобы отвлечься от надвигающейся боли, чтобы попытаться ее
обмануть или хотя бы отдалить ее наступление, пошел за ними, вернее - за
последним из них1. И он привел меня к универмагу. К боковому входу, у
которого обычно стоят скучной вереницей продавцы всяческой радио- и бытовой
техники с паспортами этой самой техники, висящими на груди. Стояли они и
сегодня. Правда, почему-то спиной к входу. Обычно они стоят к нему лицом.
Может быть, они повернулись, чтобы видеть фонтан и ощущать лицом его
освежающие брызги, а может, чтобы не смешиваться с черным низкорослым
стариком, который втерся между продавцами со своей палкой и уставился
круглыми выпуклыми глазами на дверь. В дверь входили люди, потом они из нее
выходили, а он стоял, упершись в набалдашник, и наблюдал за теми и за
другими, за входящими и за выходящими. И вряд ли этот неприятный старик
кого-нибудь ждал. Он просто стоял и просто смотрел в дверь. И казалось, что
он стоит в не своем пространстве и не своем времени, поскольку нынешнее
пространство изменилось и стало непохожим на пространство его активной
жизнедеятельности. А время просто ушло и его не стало, и на место ушедшего,
старого, пришло другое, новое время - непонятное и неудобное для старческих
лет.
Да, этот теперешний старик очень давно учился у моего деда законам
физики, а потом ими пренебрег и много лет кряду был самым известным
городским поэтом общеобластного масштаба, жил в квартире с двумя туалетами и
выпускал одну за другой книжки в местном издательстве "Червоний промiнь".
Помимо того, он заведовал всей культурой в вечерней газете и печатал свои
произведения там. Произведения на любые случаи жизни. В основном праздничные
и солдатско-военные (солдатом и воином он никогда не был, и, наверно, его
тянуло в строй, чтобы ходить по команде в ногу), но и фельетоны против
пьяниц и сионистов всех мастей этот поэт тоже публиковал еженедельно.
Называя их - фельетоны - памфлетами в стихах. И то, что сам он был пьяницей
и полуевреем, ему нисколько не мешало, а наоборот, помогало.
Меня старик не узнал. Да и не видел, я думаю. Кто-то говорил, причем
давным-давно, что у него на почве алкоголизма и возраста развилась
катаракта, и видит он очень плохо и очень приблизительно. Я прошел мимо
него, подумав, что лучше умереть, как умер мой дед, чем стоять, как стоит
сейчас этот полуслепой, полуспившийся старик. Потом я прошел мимо торговцев
пирожками и чебуреками, потому что человек со шрамом на левой щеке прошел
мимо них, собравшись перейти проспект. Я собрался сделать то же самое.
Зачем? По инерции. И в надежде, что занятая этим наблюдением голова, не
будет болеть. Хотя я уже понимал - что будет. И тем не менее хотел увидеть
толпу мужчин с поврежденными лицами, хотел узнать, где и зачем они
соберутся, что будут делать и как выглядеть - в смысле, у них у всех шрамы
на левой щеке или есть и на правой? А то ведь глупость какая-то. Если у всех
на левой. Я предположил, что мужчины с левым шрамом двигались от реки к
центру, а с правым - к центру, но с горы. В общем, они двигались друг другу
навстречу. Они могли бы сойтись, например, у памятника Ленину или у Троицкой
церкви.
Я отвел глаза от спины, стоящей передо мной у кромки проезжей части, и
посмотрел чуть левее, на памятник. Вокруг пьедестала топталось несколько
человек. Мужчин и женщин, юношей и девушек. Но на людей со шрамами они
похожи не были. Да и тот, за кем я шел, пересек проспект и свернул вправо, к
бульвару, а не влево, к памятнику. Так что к людям на площади я сразу
потерял интерес и забыл о них навсегда. А они обо мне и не вспоминали,
поскольку не были со мной знакомы и в глаза меня никогда не видели. Мы же не
приближались к памятнику, а пошли по бульвару, от памятника удаляясь. Он
впереди, я сзади. Как говорится, в арьергарде.
Я двигался по направлению к вокзалу мимо уличного базара - сначала
вдоль мясников, разгружающих легковушки и разделывающих свой товар на дне
прицепчиков и просто держа куски его в руках, затем сквозь цветочный ряд,
где розовые и гвоздичные ароматы отшибают запах свежего мяса и застывшей
крови, потом сквозь ряд овощей и фруктов - к спящей в тени собаке. Она
лежала на боку, под стеной пятиэтажного серого дома и медленно дышала носом.
И ей не мешал шум базара и улицы, и близкого проспекта. Она привыкла спать в
любых условиях и где придется.
За последний год (или чуть больше, точно не помню) в городе появилось
какое-то дикое количество бездомных собак. Они бродят по тротуарам и по
проезжей части улиц, спят на скамейках скверов, попрошайничают у
гастрономов. Даже в центральных колбасном и рыбном, и мясном магазинах по
залам ходят собаки и откровенно побираются. Они просят милостыню у
покупателей и у продавцов - заглядывают в глаза, виляют хвостами, и многие
их подкармливают, считая, наверное, что лучше накормить голодную собаку,
которая сама себя прокормить не может, чем подавать с трудом заработанные
копейки профессиональным нищим. И я тоже считаю примерно так же, я видел
даже, как слепой, в черных очках, инвалид бил своей палкой собак, отгоняя их
от ворот оптового рынка. Видимо, он понимал человеческую психологию, этот
слепой, понимал, что человек, отдав собаке полпирожка, успокаивает этим свое
чувство сострадания и не считает себя больше обязанным помогать кому-то еще.
И этот "кто-то еще" стоит здесь, у входа на оптовый рынок, с протянутой
рукой часами, и в эту руку никто ничего не кладет.
А мой ведущий чуть от меня не отстал. Он шел-шел, а потом начал
выбирать цветы. И выбирал долго и тщательно, и ничто его не устраивало. Я
все это видел со стороны, так как пошел по кругу, держа цветочный ряд в поле
зрения. Кто знает - что он выискивал и для кого. Во всяком случае, я стал
подозревать, что никакого сбора человеков со шрамами не предвидится и что
все это фальшивая игра моего больного воображения в моей больной голове.
В конце концов тот, кого я пас, купил цветок. Один длинный цветок.
Гвоздику желтого цвета. Продавщица завернула ее в прозрачный кулек, и он
понес его, держа перед собой в левой руке. Теперь его шрам был невидим, так
как прикрывался цветком.
- На свидание он идет, что ли? - подумал я.
И сообразил, что все эти, со шрамами, шли на свидание. Но не друг с
другом, а каждый с кем-то еще. Кто - с женщиной, кто с мужчиной. Кто для
любви, а кто - для дела или для отдыха. У каждого ведь своя жизнь и каждый
ее живет, как знает и как может.
Она ждала его на скамейке - там, где бульвар переходит в сквер. И он
подошел к ней и подарил свой цветок. Она взяла цветок и попыталась его
понюхать, но кулек не позволил ей этого сделать. И она рассмеялась. Я как
раз проходил очень близко от них, чтобы пойти своей какой-нибудь дорогой. И
не мог не заметить шрама на ее левой щеке.
Значит, они встречаются с теми, у кого шрам на левой щеке. И я
ошибался, думая, что они должны встретиться с правосторонними.
Конечно, делать далеко идущие выводы, основываясь на одном примере не
следует. Но я почему-то был уверен, в своей правоте. Обычно, когда так
уверен, всегда ошибаешься. Я это знал и все равно был уверен. Только жалел,
что много времени потерял на одного человека и на выяснение его простейших
намерений. Лучше бы я проследил, куда пошли остальные. Правда, одному
сделать это не удалось бы. Но можно было прибегнуть к чьей-либо помощи. По
улицам ходит полным-полно разных прохожих, готовых помочь кому угодно и в
чем угодно совершенно бескорыстно. Так как им нечего делать, и они от этого
скучают и тоскуют. Им все во благо и в развлечение. Лишь бы в драку не
встревать. Потому что, несмотря на скуку ежедневного существования, им все
равно жить хочется. Инстинкт самосохранения - вещь врожденная, от него
просто так не все могут отмахнуться, когда речь не о какой-то абстрактной
комете, а о конкретной опасности. Я, например, если б не он, давно бы разбил
свою голову о стенку. Разбежался - и что есть мочи... Но - не получается. Я
пробовал. Торможение включается само и вовремя, с точностью до секунды.
Поскольку если бы оно не включалось, место мне было бы не на свободе, а в
сумасшедшем доме. На свободе без инстинкта самосохранения долго не живут.
Хотя могу признаться, что для меня сумасшедший дом - это не конкретное
медицинское заведение, скорее, это образ моей жизни. На работе у меня всегда
был настоящий дурдом, дома - то же самое, но в квадрате. По очень простой
причине. Я нес свое настроение с той же работы домой. Человек всегда несет
его домой. Куда же еще. А дома, если комнат много, можно свое настроение
изолировать от окружающих родных и близких или хоть распределить по
одному-двум помещениям с минимальным для всех вредом. Одинокий человек тоже
имеет плюсы, он свое настроение себе же и несет, и никому от этого хуже не
становится. Разве только ему самому. А если как у меня, когда не только я,
но и все остальные члены семьи несли свое настроение в дом - понятно, что
дом превращался в дурдом высшей категории. Да и все, что происходило при мне
в стране и в мире, вполне подпадало под это емкое и всеобъемлющее
определение. Или я воспринимал текущие события именно так, а не иначе. И
меня понять можно. Если, конечно, захотеть. А если не захотеть - вообще
никого понять нельзя.
Итак, на протяжении многих и долгих лет окружающий мир казался мне
почве я с женой расстался и все заработанное стало по праву принадлежать мне
одному единолично, трешки у меня все равно не появилось. Деньги куда-то
исчезали в один момент. Или в два. И главное, пьяницей или особым бабником я
никогда не был...
Кстати, трешка бывала мне нужна не в качестве суммы денег или по
причине любви к ним. Мне нужно себя человеком чувствовать и ощущать. С
большой желательно буквы. А без трешки в кармане это, конечно, невозможно.
Потому что не может человек, если он с большой буквы, не иметь трешку. Это
аксиома, которую и доказывать нет оснований. Правда, можно спросить, зачем
мне понадобились эти несвойственные и необязательные в жизни чувства. Да,
спросить можно. Но я не отвечу. Потому что не знаю я. Чувствовать
потребность - чувствую, а знать - что, откуда и зачем, не знаю. А когда
человек всего этого не знает, он начинает в жизни дергаться, суетиться без
пользы, а также совершать непоправимые ошибки как молодости, так и зрелости.
И я тоже насовершал таких ошибок видимо-невидимо и продолжаю успешно
совершать их по сию пору. Так как сильное желание иметь что-либо, часто
толкает человека на разные дела и поступки. А против толчков устоять не
каждому дано.
Ну, про то, что я не долго думая сменил одну свою жену на другую,
считая, что эта замена даст мне вожделенную трешку, сказано уже было.
Естественно, от перемены жен чаще всего ничего не меняется, потому что от
этого ничто не меняется в нас самих. Во мне тоже ничего не переменилось, и
трешки у меня как не бывало при первой жене, так не появилось и при второй.
И я уже готов был смириться с судьбой. Но потом завел себе в дополнение к
жене еще одну небольшую женщину, материально и жильем обеспеченную, что тоже
ничего не решило. На руки денег она мне не давала. В такси сажала - с
водителем расплачивалась собственноручно и - вперед. В магазин за едой и
вином тоже она самостоятельно ходила, а больше и поводов у нее не возникало
выдавать мне деньги на руки. Хотя я намекал ей иногда, мол, ты бы дала мне
трешку за доставленную на дом полноту чувств. На что она отвечала, что разве
ж это полнота? Вот у меня, говорила, был один летчик-космонавт, которого,
правда, в космос не послали по состоянию здоровья, так я всегда говорила -
какое ж тогда здоровье у тех, кого послали? Вот то была полнота с
переполнением.
Я на нее за такие речи обижался, но ничего сделать не мог. Не воровать
же было у нее трешку из сумочки. До такого я не позволял себе опуститься. И
ходил, как прежде - без трешки. Потому что гордость, она требует жертв и
доставляет некоторые жизненные неудобства. Тем, кто ее имеет. Я гордость
имел. И сам себя за это уважал, но осуждал, считая, что лучше бы мне вместо
гордости иметь трешку. Да тут выбирать не приходится, так как нет никакой
возможности выбора. А чего нет, того, извините, нет. И более того: чего нет,
того и не надо. Господь Бог, он умный и хоть лишнего обычно не дает, но и
необходимого чаще всего не отбирает. За редкими исключениями, касающимися
экстремальных и нештатных ситуаций, им самим не предусмотренных. Так что,
может быть, трешка была для меня чем-то ненужным. По большому, конечно,
счету. И действительно, ну обходился же я без нее на протяжении всей жизни.
Хотя мечтать не переставал. Да и шаги какие-то практические предпринимал в
нужном направлении. В смысле, в направлении обретения трешки. Один раз я,
невзирая на свою пресловутую гордость, даже бумажник спер в трамвае. У
какого-то мужика. Из заднего кармана. Стоял за ним в давке, глаза опустил,
вижу - бумажник торчит. Ну, я взял его и выдернул. Не успев подумать, как
это нехорошо и некрасиво, и нечестно. А когда вышел из трамвая, зашел за
угол и бумажник раскрыл, никакой трешки там не оказалось. Там вообще ничего
не оказалось, кроме проездного трамвайно-троллейбусного билета. За прошлый
месяц. Разозлился я тогда ужасно, мол, зачем человеку бумажник, если в нем
ничего фактически не содержится, и зачем его всем напоказ из заднего кармана
выставлять, вводя честных приличных людей в соблазн и в искушение.
Я даже хотел дать объявление в газету, что найден пустой бумажник,
верну за вознаграждение равное трешке. Но выяснилось, что дать объявление
стоит три пятьдесят. Которых у меня не оказалось. Не обладал я начальным
капиталом. А если б обладал, я, безусловно, нашел бы способ заработать
трешку и, возможно даже, не одну. Способности у меня все же были и есть. Во
всяком случае, мне так кажется. Да и не кажется! Я только не точно знаю,
какие именно у меня есть способности. И как их можно выгодно применить на
практике.
Но вообще, мне, конечно, нужна не трешка. Деньги, это такая штука,
качество которых напрямую зависит от их количества. И если уж говорить о
деньгах, то мне для жизни нужны большие деньги, а средние или маленькие (это
все равно) - не нужны и интереса не представляет. Деньги хороши, когда на
них можно купить все. А не что-то выборочно и сто раз подумав, взвесив,
прикинув и просчитав. И будь у меня большие деньги, первое, что я бы сделал
- это поехал за границу, в Европу. И не в шоп-тур, и даже не отдыхать, а
лечить голову. Чтобы не болела. Это неправильно говорят, что здоровье не
купишь. При наличии денег - купишь. Пусть не здоровье, но хоть заграничное
лечение. Стоит оно более чем дорого, но зато и результат стоит свеч. Сам я,
правда, там не лечился. Но был однажды по случаю. И видел, как они
ремонтируют дома, дороги и улицы. Этого вполне достаточно, чтобы в общих
чертах представить себе, как они лечат. И что еще интересно, что самое
интересное - там у меня голова не болела ни разу. Хотя погода меня не
баловала. Наоборот - она не давала мне продохнуть. То дождь шел, то снег, то
светило солнце и начинали цвести абрикосы. В общем, атмосферное давление
менялось по сто раз на дню. А вот голова не болела. Может, она другим была
занята и переполнена. Впечатлениями, допустим. Не помню только, были у меня
там какие-нибудь впечатления или не было. Наверное, были. Как же совсем без
впечатлений? В чужом городе и в чужой стране. И впечатления там понятные и
объяснимые. Новизной. И той же чужестью. В чужом городе ты и чувствуешь себя
соответственно. Хуже, когда так начинаешь чувствовать себя дома. А я в
последнее время именно так дома себя и чувствую. Город стал другим. И
произошло это с ним как-то очень уж быстро. Я даже не заметил когда. Заметил
только, что это произошло, и что я хожу по другому городу и мне в нем плохо
и неуютно. И что надо делать, чтобы было как-то не так, а по-другому -
неясно. Ясно, что надо. Нельзя же жить всю жизнь на одном месте, а
чувствовать себя так, как будто ты только вчера приехал и все тут не твое, а
чье-то, и ничего ты не понимаешь, даже того, что написано на вывесках
магазинов и прочих заведений. Да и как понять? Что такое магазин "Ворга"?
Что там могут продавать и вообще - чем заниматься?
Все это сильно действующие чувства. И даже очень сильно. Особенно, если
действуют они постоянно и на протяжении какого-нибудь ощутимо длинного
времени. Из-за таких чувств притупляются все другие или, может быть, они не
притупляются, а отходят на задний дальний план, становятся фоном, на который
внимания можно не обращать. Я тут недавно, будучи, так сказать, поглощен
своими этими чувствами, прочитал, что, мол, летит прямо на нас комета,
которая за неделю до моего сорокалетия, то есть уже вот-вот, устроит нам
конец света по всем правилам - как указано и предписано в Откровении Иоанна
Богослова. А если и не устроит, то Земля уж точно проскочит сквозь хвост
этой самой кометы, что приведет к резкому росту онкозаболеваний, повышению
радиационного фона и возникновению новых болезней, перед которыми СПИД
покажется детскими игрушками. И почитал я это, почитал - и ничего. Никакого
трепета или там ужаса со скрежетом зубовным, даже сон не нарушился. Сплю,
как убитый. Если, конечно, никто не мешает и если не болею. А ведь надо бы
содрогнуться, про такое узнав из уст серьезных профессоров-ученых,
содрогнуться и приготовиться к смерти. Должен же человек подчиняться
инстинкту самосохранения и если самосохраниться не получается, он должен
испытывать страх перед надвигающимся лицом смерти. А я, значит, не
испытывал. И никто вокруг не испытывал. Только один конферансье нешуточно
переполошился. У него, как и у меня, вскоре намечалась круглая дата плюс
четверть века бурной творческой деятельности, которые он собирался широко
отметить (уже водку постепенно закупать начал для праздничного банкета), а
тут - на тебе, такой подарок судьбы из вселенной. И этот конферансье, мой
сосед по этажу слева, бегал по местным редакциям газет, требуя или дать
исчерпывающие разъяснения, чтобы он знал, какие меры ему принимать насчет
покупок и организации юбилейного концерта, или опубликовать опровержение.
Мол, спите спокойно, дорогие братья и дорогие сестры, комета пролетит мимо
кассы на безопасном для планеты расстоянии. Но, думаю, если бы не юбилей, он
бы тоже не повел ни ухом ни рылом, и продолжал жить как жил, хохмя в
пределах города, области и всей страны. Потому что - чему быть, того не
миновать. Так может, и не стоит дергаться по пустякам? Правда, мы и не
дергаемся. Сидим в своем ароматизированном болоте и ловим пролетающих мимо
нас мух. Если они пролетают на доступном расстоянии. А не так, как сейчас. Я
слышу, что тяжелая черная муха летает по комнате. Летает со спокойным гулом.
Туда и обратно. Иногда врезаясь в окно и подолгу жужжа на стекле. Противно и
назойливо. Я даже представляю себе, как все это выглядит, как она тупо
бьется в преграду, бросаясь на нее всем своим тучным телом, как мельтешит и
скребет крыльями, как сучит ногами и елозит, то поднимаясь натужно вверх, к
форточке, то опускаясь беспомощно вниз, к облупленному растрескавшемуся
штапику. Потом она падает случайно на подоконник, садится и, придя в себя,
взлетает. И снова барражирует по комнате, в темноте и в безопасности, ища
себе место для отдыха или, может быть, какую-нибудь еду.
Все это продолжается, пока не надоедает кошке. И она, улучив момент,
когда в грозе образовался некоторый перерыв или, вернее, затишье, вылетает
из своего укрытия и начинает охоту на муху. Она преследует ее по всему
курсу, вертится, выпрыгивает, пытаясь сбить лапой, настичь и затоптать. Но,
видимо, муха летает слишком высоко, и кошка до нее не допрыгивает. Или
промахивается. Вот, она попробовала достать мерзкое насекомое с дивана.
Прыжок снова не удался, диван слишком мягок для хорошего толчка. Но кошка и
не думает успокаиваться и сдаваться. Она взлетает на гладильную доску и там
замирает. Она в засаде. Ждет, когда муха пролетит над ней. Ждет терпеливо и
абсолютно бесшумно. Похоже, что даже не дышит. Наконец, прыжок, мелкий
дриблинг лапами на полу, и гул смолкает. Она таки ее достала. И теперь
празднует победу. Правда, недолго. Раздается трескучий и длинный удар грома,
и кошка исчезает в своем убежище за креслом. А у меня этот удар отдается в
затылке, потом в висках, потом оседает где-то у основания черепа. Там, где
чаще всего бывает перелом при всяких авариях и катастрофах. Потому что
основание черепа - это слабое место человека. Одно из слабых мест. Есть еще,
скажем, шейка бедра. Которая в старости ломается при каждом удобном случае.
Хотя старость есть старость. Старость - это другое. У такс в старости вообще
позвоночник ломается сам по себе, от собственного веса. Так что старость -
это особый случай, о котором говорить надо отдельно. Или не надо вообще.
Поскольку говори, не говори - ничего от этих разговоров не изменится.
Старость неизбежно наступает и приходит ко всем, кому повезет до нее дожить.
И застает, чаще всего, врасплох. Потому что к старости приготовиться нельзя.
К смерти - можно. А к старости - нет. В этом сходство старости и жизни в
целом. К жизни тоже нельзя приготовиться. И избежать ее нельзя. От тебя - не
зависит. Тебе даже не положено знать, какой будет твоя жизнь, твоя старость
и твоя смерть. И здесь бывают всяческие метаморфозы. Например, мой самый
обыкновенный, ничем не выдающийся дед в старости стал настоящим красавцем,
таким хрестоматийным патриархом, и начал пользоваться бешеным успехом у
женщин - чего за ним не замечалось ни в юности, ни в молодости, ни в
зрелости. И не у старух он пользовался успехом, а у молодых женщин "в самом
соку". Все это было уже после смерти моей бабки, его бессменной жены,
которой он был верен сорок шесть с половиной лет. Но попробовал бы он не
быть ей верным.
Умер дед неожиданно и красиво. У него никогда ничего не болело. Никогда
и ничего. Даже зубы у него не болели, даже голова. А где находится сердце,
он знал очень приблизительно, понаслышке. При этом умер от инфаркта. И не в
своей постели. А в чужой. Хорошо еще, что недалеко - в соседней квартире. С
ним по соседству жила бездетная семья. Так вот муж уехал куда-то по делам
государственной важности, а дед, значит, этим обстоятельством
воспользовался. И перестарался, начисто забыв, что ему все-таки семьдесят
семь лет. С памятью у него в последние годы было не все хорошо.
Его возлюбленной много труда стоило перетащить умершее тело из своей
постели в его. Она была женщина хрупкая и физически не слишком развитая. Но
она справилась. Видно, желание удесятерило ее силы. В смысле, желание
избавиться от трупа и избежать скандала, милицейских разбирательств и
развода с хорошим человеком. И я помню, как на эту смерть слетелись старухи,
такие старухи, которые деду точно бы не понравились. И они стали кружить по
квартире и распоряжаться и давать наставления. Одна сказала мне "надо его
обмыть". Я пошел в ванную и вернулся. Говорю: "Нет горячей воды". И
сообразил. Ах, ну да, ну да. Старуха смотрела на меня нехорошо до конца
похорон, а на поминках, выпив рюмку водки, погрозила исподтишка пальцем.
Через положенные девять месяцев после смерти деда у его последней в
жизни женщины родился ребенок. Сын. И радости ее ответственного мужа не было
конца. Значит, дед легко и просто сделал человека счастливым, причем на всю
жизнь. К сожалению, для этого ему самому пришлось скоропостижно скончаться.
А ведь мог еще жить и жить... Хотя - значит, наверно, не мог. Или мог, но
как-нибудь плохо, болея, допустим, или страдая от одиночества и отсутствия
женской ласки, а также любви в широком смысле этого слова.
К слову, сегодня я, пытаясь обмануть как-нибудь свою боль, встретил
одного знакомого старика - когда-то мой дед преподавал ему физику в
индустриальном техникуме.
У меня так бывает. Появляется вдруг в мозгу не боль, а предчувствие
боли. И как-то внезапно все вокруг становится странным. Не вообще и не
глобально, а в мелочах, в пустяках, которых другой и не заметит, потому что
к ним нужно присматриваться. То есть не нужно, конечно. Поскольку
действительно никому это не нужно. Но что делать, раз у тебя это происходит
само собой, произвольно и независимо? И тогда из обыкновенной, привычной
окружающей среды всплывают на поверхность какие-нибудь странности. Всплывают
и плавают, и привлекают внимание.
Сегодня днем главная странность состояла в том, что мне навстречу то и
дело попадались сцепленные между собой трамвайчиком собаки и мужчины со
шрамом на левой щеке. Ну, на собак я заглядывался не очень - во-первых,
картина эта известная и встречающаяся в нашем городе-труженике на каждом
шагу, во-вторых, собак я обхожу стороной, потому что от меня всегда пахнет
кошкой, чего собаки почему-то не любят, а мужчины со шрамами не
заинтересовать меня, конечно, не могли и я, конечно, к ним присматривался и
приглядывался. Так вот, у одних шрам был длиннее, у других - короче, у
третьих глубже, у четвертых новее. Но у всех - на левой щеке и у всех -
горизонтально. От уха к носу. Что это означало, понять было невозможно и тем
более невозможно объяснить. Откуда они взялись в таком противоестественном
количестве, как попали в одно и то же место, почему шли в одном направлении
с некоторым интервалом со стороны реки?
И я, чтобы отвлечься от надвигающейся боли, чтобы попытаться ее
обмануть или хотя бы отдалить ее наступление, пошел за ними, вернее - за
последним из них1. И он привел меня к универмагу. К боковому входу, у
которого обычно стоят скучной вереницей продавцы всяческой радио- и бытовой
техники с паспортами этой самой техники, висящими на груди. Стояли они и
сегодня. Правда, почему-то спиной к входу. Обычно они стоят к нему лицом.
Может быть, они повернулись, чтобы видеть фонтан и ощущать лицом его
освежающие брызги, а может, чтобы не смешиваться с черным низкорослым
стариком, который втерся между продавцами со своей палкой и уставился
круглыми выпуклыми глазами на дверь. В дверь входили люди, потом они из нее
выходили, а он стоял, упершись в набалдашник, и наблюдал за теми и за
другими, за входящими и за выходящими. И вряд ли этот неприятный старик
кого-нибудь ждал. Он просто стоял и просто смотрел в дверь. И казалось, что
он стоит в не своем пространстве и не своем времени, поскольку нынешнее
пространство изменилось и стало непохожим на пространство его активной
жизнедеятельности. А время просто ушло и его не стало, и на место ушедшего,
старого, пришло другое, новое время - непонятное и неудобное для старческих
лет.
Да, этот теперешний старик очень давно учился у моего деда законам
физики, а потом ими пренебрег и много лет кряду был самым известным
городским поэтом общеобластного масштаба, жил в квартире с двумя туалетами и
выпускал одну за другой книжки в местном издательстве "Червоний промiнь".
Помимо того, он заведовал всей культурой в вечерней газете и печатал свои
произведения там. Произведения на любые случаи жизни. В основном праздничные
и солдатско-военные (солдатом и воином он никогда не был, и, наверно, его
тянуло в строй, чтобы ходить по команде в ногу), но и фельетоны против
пьяниц и сионистов всех мастей этот поэт тоже публиковал еженедельно.
Называя их - фельетоны - памфлетами в стихах. И то, что сам он был пьяницей
и полуевреем, ему нисколько не мешало, а наоборот, помогало.
Меня старик не узнал. Да и не видел, я думаю. Кто-то говорил, причем
давным-давно, что у него на почве алкоголизма и возраста развилась
катаракта, и видит он очень плохо и очень приблизительно. Я прошел мимо
него, подумав, что лучше умереть, как умер мой дед, чем стоять, как стоит
сейчас этот полуслепой, полуспившийся старик. Потом я прошел мимо торговцев
пирожками и чебуреками, потому что человек со шрамом на левой щеке прошел
мимо них, собравшись перейти проспект. Я собрался сделать то же самое.
Зачем? По инерции. И в надежде, что занятая этим наблюдением голова, не
будет болеть. Хотя я уже понимал - что будет. И тем не менее хотел увидеть
толпу мужчин с поврежденными лицами, хотел узнать, где и зачем они
соберутся, что будут делать и как выглядеть - в смысле, у них у всех шрамы
на левой щеке или есть и на правой? А то ведь глупость какая-то. Если у всех
на левой. Я предположил, что мужчины с левым шрамом двигались от реки к
центру, а с правым - к центру, но с горы. В общем, они двигались друг другу
навстречу. Они могли бы сойтись, например, у памятника Ленину или у Троицкой
церкви.
Я отвел глаза от спины, стоящей передо мной у кромки проезжей части, и
посмотрел чуть левее, на памятник. Вокруг пьедестала топталось несколько
человек. Мужчин и женщин, юношей и девушек. Но на людей со шрамами они
похожи не были. Да и тот, за кем я шел, пересек проспект и свернул вправо, к
бульвару, а не влево, к памятнику. Так что к людям на площади я сразу
потерял интерес и забыл о них навсегда. А они обо мне и не вспоминали,
поскольку не были со мной знакомы и в глаза меня никогда не видели. Мы же не
приближались к памятнику, а пошли по бульвару, от памятника удаляясь. Он
впереди, я сзади. Как говорится, в арьергарде.
Я двигался по направлению к вокзалу мимо уличного базара - сначала
вдоль мясников, разгружающих легковушки и разделывающих свой товар на дне
прицепчиков и просто держа куски его в руках, затем сквозь цветочный ряд,
где розовые и гвоздичные ароматы отшибают запах свежего мяса и застывшей
крови, потом сквозь ряд овощей и фруктов - к спящей в тени собаке. Она
лежала на боку, под стеной пятиэтажного серого дома и медленно дышала носом.
И ей не мешал шум базара и улицы, и близкого проспекта. Она привыкла спать в
любых условиях и где придется.
За последний год (или чуть больше, точно не помню) в городе появилось
какое-то дикое количество бездомных собак. Они бродят по тротуарам и по
проезжей части улиц, спят на скамейках скверов, попрошайничают у
гастрономов. Даже в центральных колбасном и рыбном, и мясном магазинах по
залам ходят собаки и откровенно побираются. Они просят милостыню у
покупателей и у продавцов - заглядывают в глаза, виляют хвостами, и многие
их подкармливают, считая, наверное, что лучше накормить голодную собаку,
которая сама себя прокормить не может, чем подавать с трудом заработанные
копейки профессиональным нищим. И я тоже считаю примерно так же, я видел
даже, как слепой, в черных очках, инвалид бил своей палкой собак, отгоняя их
от ворот оптового рынка. Видимо, он понимал человеческую психологию, этот
слепой, понимал, что человек, отдав собаке полпирожка, успокаивает этим свое
чувство сострадания и не считает себя больше обязанным помогать кому-то еще.
И этот "кто-то еще" стоит здесь, у входа на оптовый рынок, с протянутой
рукой часами, и в эту руку никто ничего не кладет.
А мой ведущий чуть от меня не отстал. Он шел-шел, а потом начал
выбирать цветы. И выбирал долго и тщательно, и ничто его не устраивало. Я
все это видел со стороны, так как пошел по кругу, держа цветочный ряд в поле
зрения. Кто знает - что он выискивал и для кого. Во всяком случае, я стал
подозревать, что никакого сбора человеков со шрамами не предвидится и что
все это фальшивая игра моего больного воображения в моей больной голове.
В конце концов тот, кого я пас, купил цветок. Один длинный цветок.
Гвоздику желтого цвета. Продавщица завернула ее в прозрачный кулек, и он
понес его, держа перед собой в левой руке. Теперь его шрам был невидим, так
как прикрывался цветком.
- На свидание он идет, что ли? - подумал я.
И сообразил, что все эти, со шрамами, шли на свидание. Но не друг с
другом, а каждый с кем-то еще. Кто - с женщиной, кто с мужчиной. Кто для
любви, а кто - для дела или для отдыха. У каждого ведь своя жизнь и каждый
ее живет, как знает и как может.
Она ждала его на скамейке - там, где бульвар переходит в сквер. И он
подошел к ней и подарил свой цветок. Она взяла цветок и попыталась его
понюхать, но кулек не позволил ей этого сделать. И она рассмеялась. Я как
раз проходил очень близко от них, чтобы пойти своей какой-нибудь дорогой. И
не мог не заметить шрама на ее левой щеке.
Значит, они встречаются с теми, у кого шрам на левой щеке. И я
ошибался, думая, что они должны встретиться с правосторонними.
Конечно, делать далеко идущие выводы, основываясь на одном примере не
следует. Но я почему-то был уверен, в своей правоте. Обычно, когда так
уверен, всегда ошибаешься. Я это знал и все равно был уверен. Только жалел,
что много времени потерял на одного человека и на выяснение его простейших
намерений. Лучше бы я проследил, куда пошли остальные. Правда, одному
сделать это не удалось бы. Но можно было прибегнуть к чьей-либо помощи. По
улицам ходит полным-полно разных прохожих, готовых помочь кому угодно и в
чем угодно совершенно бескорыстно. Так как им нечего делать, и они от этого
скучают и тоскуют. Им все во благо и в развлечение. Лишь бы в драку не
встревать. Потому что, несмотря на скуку ежедневного существования, им все
равно жить хочется. Инстинкт самосохранения - вещь врожденная, от него
просто так не все могут отмахнуться, когда речь не о какой-то абстрактной
комете, а о конкретной опасности. Я, например, если б не он, давно бы разбил
свою голову о стенку. Разбежался - и что есть мочи... Но - не получается. Я
пробовал. Торможение включается само и вовремя, с точностью до секунды.
Поскольку если бы оно не включалось, место мне было бы не на свободе, а в
сумасшедшем доме. На свободе без инстинкта самосохранения долго не живут.
Хотя могу признаться, что для меня сумасшедший дом - это не конкретное
медицинское заведение, скорее, это образ моей жизни. На работе у меня всегда
был настоящий дурдом, дома - то же самое, но в квадрате. По очень простой
причине. Я нес свое настроение с той же работы домой. Человек всегда несет
его домой. Куда же еще. А дома, если комнат много, можно свое настроение
изолировать от окружающих родных и близких или хоть распределить по
одному-двум помещениям с минимальным для всех вредом. Одинокий человек тоже
имеет плюсы, он свое настроение себе же и несет, и никому от этого хуже не
становится. Разве только ему самому. А если как у меня, когда не только я,
но и все остальные члены семьи несли свое настроение в дом - понятно, что
дом превращался в дурдом высшей категории. Да и все, что происходило при мне
в стране и в мире, вполне подпадало под это емкое и всеобъемлющее
определение. Или я воспринимал текущие события именно так, а не иначе. И
меня понять можно. Если, конечно, захотеть. А если не захотеть - вообще
никого понять нельзя.
Итак, на протяжении многих и долгих лет окружающий мир казался мне