дядя Коля сделал паузу и закончил: - А вы, собственно, что хотите нам
предложить?
Наверно, они ничего не хотели, потому как повернулись и ушли, а Серега
подумал про себя, что на свете все-таки много хороших и замечательных людей,
возможно, их даже больше, чем плохих. И значит, подумал Серега, жить на этом
свете можно, потому что злу никогда не возобладать над добром окончательно и
бесповоротно. Вот что тогда, в трудный и унизительный, можно сказать, момент
жизни Серегу обнадежило. И он вернулся домой и стал там жить, только
замкнулся сам в себе.
Такая жизнь не была безоблачной и счастливой и напоминала несколько
круговую оборону или глухую защиту, но люди по-разному живут, и так, как
Серега - в частности. Да и кто сказал, что жить, находясь все время в
нападении, лучше и достойнее звания человека? Конечно, достичь в жизни,
нападая на других людей, можно большего, чем от тех же людей обороняясь. Но
это если человек желает чего-нибудь достигать. Серега, например, не желал.
Он желал просто жить-поживать да добра наживать. Причем добра не в смысле
богатства и материальных благ, а в смысле добра в прямом и основном
понимании этого емкого слова. Хотя, впрочем, и этого он желал не слишком
активно и устремленно. Не был Серега человеком целенаправленным, он, скорее,
пассивным был человеком. И он жил не зачем-нибудь, а потому что родился. И
даже не задумывался над тем, что жить можно так, а можно и по-иному -
по-разному, короче говоря, можно жить. Он жил просто. Как принято было у
большинства людей, так и он жил. Не выделяясь. Ему часто и вовсе хотелось,
чтобы его никто не видел, он с детства любил сказки про шапку-невидимку. И
быть невидимым Серега хотел не для того, чтобы за другими наблюдать
безнаказанно, а именно, чтобы никто не видел того, что он есть, существует и
присутствует. При такой шапке можно было бы лечь где-нибудь на правый бок,
подтянуть колени к животу, обнять себя руками и уснуть. А они там пускай
делают что угодно. Лишь бы не трогали, лишь бы не видели и не приставали со
своими разговорами и со своими застольями и со своим весельем по поводу
того, что не нужно идти в выходной день на работу. А без шапки-невидимки
Серега никак и нигде спрятаться не мог. Он мог, казалось бы, уйти из дому на
какое-то время и укрыться среди незнакомых людей на улице и в других
общественных местах, но и этого по большому счету Серега не мог. Улица, она,
как выяснил Серега, по ней бродя и гуляя, полна неожиданностей, и на ней
всякое случается и происходит, и главное, то происходит, чего не ждешь и
чего совершенно тебе не нужно и не полезно, а лишь действует отрицательно на
мозги и на сердце, и на саму, можно сказать, душу. Потому что такие хорошие,
как вышеописанный, мужчины встречаются на улице в редких и исключительных
случаях. А в основном там ходит и попадается на глаза всякое черт знает что.
Именно поэтому Серега в какой-то момент перестал уходить, а стал оставаться,
думая, что дома я хоть все знаю и ничего неожиданного здесь со мной
случиться не может - ни хорошего, ни плохого. А это уже немало и даже много.
Когда знаешь, что тебя может ждать, и имеешь возможность к этому морально
подготовиться. И не реагировать, защищая себя своим спокойствием, доведенным
до полной непробиваемости. Сереге его спокойствие давалось сначала трудно, а
потом - ничего, потом он сделал его своей второй натурой. Во всяком случае,
со стороны он был абсолютно бесчувственной чуркой, и все женины гости,
которые были фактическими хозяевами дома, говорили ей в последние годы, что
разве это человек? Он же, говорили, ничего не выражает и ни на что не
откликается. У него, наверно, нету нервной системы, а значит, он и не живое
существо, а дерево. Это в лучшем случае. А Серега на их эти высказывания
только думал, что хорошо бы это так и было, потому как дерево, по крайней
мере, ничего не слышит и не видит, и ему легче соблюдать полный и постоянный
покой.
_________________
5 Желающие узнать о жизни Петровича, читайте приложение No3. Не
желающие - не читайте.
ПРИЛОЖЕНИЕ No2
ДЕРЕВО**
Дерево стояло на остановке автобуса. Но не это важно. Важно, что в
нижней части ствола - метр примерно над землей - оно имело дупло, уходящее
вниз, к корням. А кроме того, дерево располагалось на таком расстоянии от
киоска с мороженым, что как раз можно было успеть съесть купленную порцию.
Естественно, все опускали бумажки в дупло. Проходя мимо. Это было очень
удобно и не засоряло улицу. Хотя улица все равно была засорена. Так как
упиралась в базар. А базар - это всегда всяческая грязь и самый
разнообразный мусор. Богатство палитры базарного мусора не поддается
практическому описанию. Так же, как и количество пыли. Пыли на наших базарах
почему-то гораздо больше, чем в среднем по городу. Ее даже больше, чем на
проезжей части.
Но дело не в этом. Да, так вот улица все равно была засыпана мусором.
Он торчал из травы на обочине, растаскивался ветром и ногами прохожих, и
колесами автомобилей. Казалось, что его вообще никогда не убирали. Не
убирали со времен очаковских и покорения Крыма. А может, и еще с более
древних времен.
В мусоре рылись бездомные собаки6 и люди, они надеялись найти в нем
что-нибудь съестное или не утратившее какую-либо иную пользу. Но удавалось
им это нечасто. Потому что мусор, он и есть мусор. И стал он мусором именно
потому, что всю свою пользу уже утратил. Хотя польза - понятие растяжимое, и
для одного в предмете нет ничего, а другой находит в нем что-то для себя
нужное и необходимое до зарезу. Серега видел, как одна большая собака на
глазах у трех маленьких шавок доставала из дупла обертки из-под мороженого и
облизывала изнутри, наступая на них передней лапой, а облизав, отпускала, и
они двигались, шелестя и шурша, подгоняемые ветром. А люди искали брошенные
другими людьми бутылки, сдавали их тут же, неподалеку за копейки приемщикам,
которые в свою очередь сдавали их, но уже оптом, тем, кто производит
всевозможные поддельные напитки, как спиртные, так и прохладительные. Ну и
еду некоторые из них тоже искали - те, кто совсем опустился на дно
существования. Еду, окурки и Бог весть что еще. Потому что за последние
несколько лет образовался целый параллельный мир, живущий за счет отходов и
отбросов основного мира. Хотя какой из них основной, определить невозможно.
Это для кого как. Миры просто образовались и существуют каждый сам по себе,
в своем отдельном измерении - условно один выше, другой ниже, - и если из
верхнего в нижний попасть можно, то обратно - нет. Обратной дороги не
существует или она существует, но ее ни найти невозможно, ни, найдя,
преодолеть. А главное мало кто эту дорогу ищет. Человек, в большинстве своем
по природе не склонен бегать из одного мира в другой, он склонен привыкать
ко всему и приспосабливаться. Не скажу обо всех людях, но бомж Сеня считал
именно так. На собственном богатом опыте. Причем Сеня он не обычный
какой-нибудь рядовой бомж был, он статью в газету написал и ее напечатали, а
другая газета у него целое интервью взяла. То есть он был бомж приличный и
обеспеченный. И непьющий. Абсолютно. Он говорил, что пьянство и наркомания -
есть проявление естественного отбора природы, а я, говорил, под каток этого
беспощадного отбора попадать не хочу и не намерен. Поэтому плату за свой
труд он брал исключительно съестным - яйцами, хлебом, маслом, сметаной и
мясом. А летом - плюс овощами и фруктами. Жил Сеня в деревне, недалеко от
города, в заброшенной, ничьей хате. Занял ее произвольно, подлатал - чтоб с
крыши потоков не лилось - и жил. Его местные власти, конечно, проверили,
забрав один раз в милицию. Выяснили, что он нигде не прописан, что
алиментщик злостный, и отпустили. Сделать-то ему ничего нельзя было. В
условиях всеобщей безработицы и дефицита рабочих мест. Если б ему работу
предоставляли, а он работать не хотел, тогда да, тогда его и посадить можно
было, но ему же никто работу предоставить не мог. Кроме, конечно, старушек
деревенских, которым он то дверь сделает, то стол, то печь починит, то утюг.
Но это все были одноразовые неофициальные работы. И жить они позволяли
неплохо, а приобрести статус общественно полезной человеко-единицы
возможности не обеспечивали. Так же, как и алименты платить. К чему Сеня
искренне, всеми фибрами души, стремился. Но осуществить свое стремление ему
не удавалось. И он эти свои постоянные неудачи переживал тяжело. В моральном
смысле. Ему было жалко своего родного ребенка, принадлежащего жене, который
рос без его помощи и участия, пока не вырос.
Но Сеня не был в этом единолично виноват. Больше жена его виноватой
была. Потому что, когда она его стала попрекать куском хлеба - а Сеня тогда
на инвалидности находился после аварии, пятнадцать переломов у него
образовалось в результате потери сознания за рулем автомобиля ЗИЛ-130 - он
развелся, несмотря на свое болезненное состояние здоровья, все бросил и
ушел. Устроился в ЖЭК на облегченную работу плотника и стал жить в
мастерской. Она из себя проходной подъезд представляла, пополам
перегороженный. Без окон, санузла, водопровода, зато с запахами
мусоропровода. И он там год жил и работал. А жена подала в суд, и его из
квартиры выписали как лицо в ней не проживающее. И Сеня стал бомжом в
строгом понимании этого слова. То есть он оказался без определенного места
жительства. Естественно, не имея этого места, на приличную и оплачиваемую
работу устроиться практически невозможно. И значит, невозможно платить
алименты. Вышло, что себе во вред жена квартиру заполучила, нанеся Сене еще
один удар ниже пояса. А ведь он ради нее на ощутимые жертвы шел, учебу в
институте инженеров железнодорожного транспорта оставил, будучи круглым
отличником - чтоб, значит, быть главой семьи в материальном смысле. А она...
Да что говорить!
И что интересно, жена его эта бывшая была лучшей подругой жены
вышеописанного в приложении No1 Сереги. Такое, значит, неожиданное стечение.
И между ними, между женами в смысле, не было фактических различий, они и
характерами, и лицами друг друга сильно напоминали. Так, что их плохо
знакомые люди даже путали. Но Серега с Сеней никаких, даже приятельских или
там чисто человеческих связей не имел. Он же воспринимал его как одного из
жениной компании и относился к нему соответственно своему восприятию. Хотя и
замечал, что Сеня, бывая у них дома, его не затрагивал и не задевал за
живое. Да и бывал он реже, чем другие. Видно, когда жена на аркане
притаскивала со скандалом. А потом он и вовсе исчез из поля зрения Сереги
надолго и ничто о нем не напоминало. Жена его, та продолжала приходить
регулярно, как электричка. И допекала она Серегу теперь еще больше других. И
наконец он не выдержал ее присутствия и, когда никто не видел, взял двумя
пальцами - большим и указательным - за грудь и сдавил изо всей силы. И ушел
в другую комнату. Она и заорать не успела. Вернее успела и заорала, мол, он,
грудь, меня, сука! Но Сереги уже и след простыл. А когда она начала
рассказывать всем присутствующим, что он с нею сделал, ей никто не поверил.
Только посмеялись, говоря, что, может, он тебя заодно и изнасиловал в один
прекрасный миг в особо извращенной форме? Короче, все решили, что шутка
удалась и дала возможность лишний раз над Серегой посмеяться от души. А
заподозрить его в таком поступке никто, конечно, не мог. Жена - и та не
могла.
Да он и правда, не был способен ни на что подобное и как это у него
получилось, сам не знал. Это он, видно, из-за того, что в состоянии аффекта
пребывал постоянно. Вот оно и сказалось в таком уродливом виде. Хотя, чего
скрывать, потом, по прошествии некоторого времени, Серега радовался в душе
за себя и за свой проступок и думал, что все-таки он молодец, раз совершил
это безобразное оскорбление действием. Он и Сене об этом рассказал, встретив
его возле дерева. Он шел без цели по городу, сразу после этого инцидента,
мечтая о том, что идет не просто так, а на свидание с женщиной, которая его
ждет сейчас на скамейке сквера, потому что пришла раньше назначенного
времени. А Серега шел и мечтал на ходу, что вот сейчас он купит на цветочном
базаре один, но очень длинный и очень красивый желтый цветок и попросит
обернуть его в целлофановую хрустящую бумагу и так, завернутым, подарит
цветок своей воображаемой женщине, и она понюхает его, ткнувшись лицом в
целлофан, и целлофан от этого захрустит и слегка сомнется. И вот, значит,
Серега шел так вместе со своими мыслями о женщине, а Сеня стоял и смотрел в
дупло. Просто стоял и просто смотрел. И Серега подошел к нему и сказал от
нечего делать "привет". Сеня ответил тем же.
- Ты что здесь стоишь? - сказал Серега.
Сеня на вопрос решил промолчать.
- Почему не заходишь к моей жене? - сказал Серега.
- Я и к своей не захожу, - сказал Сеня, все еще глядя в дупло.
- Как это? - сказал Серега. А Сеня не сказал ничего.
- Ты что, с ней не живешь?
- Не живу.
Сене вопросы стали надоедать, и он начал подумывать, не послать ли ему
Серегу. Но Серега этого не знал и поэтому продолжал спрашивать:
- А где ты живешь?
- Нигде, - Сеня повернулся и пошел своей дорогой. Но Серега увязался за
ним.
Они шли молча в ногу - Сеня чуть впереди, Серега - чуть поотстав.
Наконец, Сеня обернулся и остановился. Серега ткнулся ему в грудь. По
инерции движения.
- Пошел на хуй, - сказал Сеня. А Серега сказал "давай выпьем".
На это у Сени возражений не нашлось. Он только сразу предупредил - я не
пью. И ты, сказал, мне лучше пирожок купи или чебурек с мясом. А то жрать
хочется еще со вчера.
Серега тут же у одной уличной торговки купил чекушку левой водки, а у
другой - два самодельных беляша и два чебурека, и они стали под зонтик.
- Ты, правда, не пьешь? - сказал Серега.
- Пошел на хуй, - сказал Сеня.
- Что будете брать? - высунулось из киоска лицо и пояснило: - Это мой
зонтик. Берешь у меня - стой под зонтиком, ешь и пей. Не берешь - до
свидания.
- Минералки пол-литра, - сказал Серега. - И пачку "Ту".
- Не бери у него ничего, - сказал Сеня. - Лучше пошли его на хуй.
Но Серега не послушал Сеню а, наоборот, возразил:
- Что ты все на хуй да на хуй? У тебя что, других адресов нету?
- Есть, - сказал Сеня. - В жопу.
В общем, Серега взял минералку и сигареты, и они расположились под
зонтиком вдвоем, можно сказать, как баре. На что Сеня сказал:
- Никто, кроме нас, у этого хмыря не покупает. Одни мы. - И добавил: -
Нашел дураков.
А Серега налил в белые гофрированные стаканы водки, обнюхал ее
тщательно и сказал "вроде пить можно".
- Я не пью, - сказал Сеня и оторвал зубами кусок чебурека. По бороде у
него потек мясной, с золотинками, сок, и он через губу попытался слизнуть
его языком.
- Ну не пей, - сказал Серега и выпил сам. Минералку он отхлебнул из
горлышка, а закусывать не стал. Желая сэкономить на вторую половину чекушки.
Чтоб уж все заодно закусить и перешибить вкус левой водки.
- А ты чего это меня поить-кормить вздумал? - вдруг спросил Сеня и
изготовился к чему-то, известному ему одному. - Из презрения?
Серега хлебнул еще минералки и сказал "какое презрение? Откуда? Не с
кем мне было. А тут - ты, как с Луны. Ну, я и это. Вот и все".
Сеня положил в рот остаток чебурека, взял со стола беляш и сказал "ну
тогда ничего. Тогда ладно".
А Серега был уже и не рад, что связался с этим не слишком знакомым ему
Сеней, тем более и общаться с ним было чуть скучнее, чем выпивать самому, в
одиночку. Но уже связался и назад путей отступления не было. Слава Богу еще,
что он после чебурека с беляшом подобрел и успокоился. И Серега под это дело
рассказал, как брал его жену за грудь. Это Сеню рассмешило и развеселило до
слез. Он смеялся и все говорил "нет, ты серьезно ее?" "Серьезно, - говорил
Серега, - потому что достала она меня до самых потрохов и мозгов".
Тут этот ненормальный Сеня стал мрачным и говорит:
- Грудь у женщины не для того предназначена существовать. Между прочим.
- И говорит: - Надо выпить. - И выпил водку, которую Серега в общем-то ему и
прочил.
Правда, Серега успел сказать "ты ж не пьешь", а Сеня сказал "не пью, но
это роли не имеет". И он съел Серегин чебурек как ни в чем не бывало. А
Серега съел беляш, так как понял, что если он его не съест немедленно, его
съест без зазрения совести Сеня.
Потом они постояли еще немного. Каждый сам с собой. Потом Сеня сказал
"пошли ко мне". "Пошли", сказал Серега и спросил: "Это далеко?" Сеня уже на
ходу сказал "не очень, километров двадцать". Конечно, Сереге идти сразу же
расхотелось, и он сказал "подожди, ты ж говорил, что нигде не живешь".
- Не живу, - сказал Сеня. - Правильно. Но где-то же я живу.
- А, - сказал Серега. - Я так и думал. Потому что не бывает, чтоб
человек нигде не жил. Если он живой.
- Что-то ты сильно умный, - сказал Сеня, а Серега сказал:
- Может, на общественном транспорте поедем?
- Не поедем, - сказал Сеня. - Там цены, а у меня денег нету. С собой.
- Так у меня есть.
- Ну и держи их при себе, - сказал Сеня грубо и чуть мягче добавил: -
На хуй.
И они побрели медленно через город и вышли на большую дорогу -
запорожское шоссе.
- Финишная прямая, - сказал Сеня. - Три часа - и мы дома.
- А обратно? - сказал Серега. - Сейчас уже часов пять. Когда ж я
вернусь?
- А когда тебе надо?
- Да мне... - Серега подумал и сказал: - Мне никогда не надо.
После этих слов его прорвало. Как чирей. И он стал спеша и сбиваясь
рассказывать Сене про свою нехорошую жизнь. С самого начала. Со свадьбы то
есть. На которой Сеня по уважительной причине не присутствовал,
познакомившись со своей будущей, а ныне бывшей женой несколько позже. И он
рассказывал о жене и семье, и доме, и работе, а Сеня его не слушал и даже
вида, что слушает, не подавал и не делал. Он шел своей дорогой - прямым
запорожским шоссе - и думал, что зря и напрасно ходил в город, так как
ничего полезного из этого похода не вынес - кроме чувства голода. Да еще
случайный груз к нему прицепился и прилип, и тащится теперь следом наступая
на пятки, неизвестно за каким чертом. Сеня уже забыл, что сам позвал Серегу
с собой, а Серега, он только согласился и все, и не более того.
В общем, они шли, как странники забытых эпох, только без посохов и
котомок, преодолевая расстояние и не заботясь о времени. Серега хотел
говорить, рассказывая всю свою жизнь - и говорил, Сеня хотел не слушать - и
не слушал. Он о своем думал. О том, что когда-то, в сущности, вовсе не так
давно, жил он здесь, на этом окраинном массиве под древесным названием Ясень
и горя не знал. Почему так назвали массив, теперь сказать трудно, теперь об
этом вряд ли кто-нибудь помнит. Возможно, здесь по генеральному плану
строительства собирались насадить между домами ясеневые аллеи или бульвары.
Правда, потом ничего такого не насадили, а насадили, что было под руками, то
есть обычные широко распространенные в этих местах тополя, от которых пуху
не оберешься. Но переименовывать Ясень в Тополь уже не стали. Да поначалу
оно и непонятно было, чего в грунт понатыкали - саженцы, они и есть саженцы.
Которые были в тот момент на складе озеленительного треста, те в машины и
загрузили. Были б пальмы - загрузили б пальмы, были бы баобабы, сошли бы и
баобабы. У нас же народ неприхотливый и непривередливый, как верблюд, и не
все ли ему равно, под какими деревьями в домино играть и детей прогуливать.
Следующий кусок приложения No2 (отделен звездочками) можно пропустить,
так как прямого отношения к повествованию он не имеет.
В сельской местности - там другое дело. Там деревья людям не
безразличны. Может быть, потому, что в домино сельские жители не играют, а
играют в "дурака" и детей они не прогуливают. Дети в сельской местности
гуляют сами и вообще растут, как трава в соответствии с законами живой
природы. В Петровке, допустим - в которой полулегально жил Сеня - деревья
росли в основном фруктовые. От абрикосовых и вишневых до персиковых. А один
мужик ради эксперимента инжир сажал у себя на приусадебном участке, миндаль
и банан. Правда, они не приживались и гибли в первый же год своего
существования в связи с неблагоприятными погодными условиями. Но он их снова
сажал, говоря, что мы не можем ждать милостей от природы и тем более от
деревьев. И еще он говорил, что упорство и труд все перетрут и все равно у
меня будут цвести бананы, так же, как на Марсе яблони. Всему - свое время.
Да, а трава в этой Петровке росла сама. От нее и ее неистребимости
просто деваться было некуда. Потому что местность здесь испокон века
славилась своей болотистостью и низменностью. Но зато все жители Петровки
держали всяческую скотину, дающую молоко. И она самостоятельно и произвольно
паслась, жуя траву и не требуя практически никакого дополнительного
кормления. Только зимой два раза в день требовала. Но зимы в Петровке были
короткие и теплые, и опять же под снегом, если он выпадал, травы этой
сохранялось в свежемороженом виде достаточное количество. А нынешним летом в
траве - там, где она подходит к небольшому болоту, ракету нашли. Класса
"Земля - воздух". Устаревшего, правда, образца, такой примерно ракетой был
сбит американский воздушный шпион Пауэрс первого мая шестидесятого года.
В Петровке, вернее, на ее окраине - за околицей, в общем - военные себе
дачный поселок построили. Небольшой, домов тридцать. Чтоб отдыхать в
свободное от защиты родины время и выращивать овощи-фрукты на случай
наступления осенне-зимнего периода или выхода в отставку по возрасту и
выслуге лет. И эти военные делали емкости для воды из ракетных контейнеров.
Они по восемь метров длиной были и поэтому вместительные, и внешний вид
имели привлекательный, современной обтекаемой формы. А когда их установили в
каждом дворе, в один ряд, слева от домов, построенных по одному единому
плану и проекту из одного строительного материала, да еще выкрасили по
трафарету, вообще это стало выглядеть красиво - как на параде.
Да, так вот, когда контейнеры в поселок завезли и начали их очищать
изнутри от ржавчины, чтобы впоследствии герметически заварить электрической
сваркой, в одном из них оказалась ракета. Ну, и не везти ж ее было обратно,
в часть, которую к тому времени, кстати, приказом главнокомандующего
расформировали. И эту ракету бросили в траву у болота, чтобы ее засосала
трясина. Но трясина почему-то ее не засосала. Наверное, потому, что никакой
трясины в этом месте не было. Трясина была на средине болота, а не на
берегу.
И провалялась эта ракета, укрытая высокой травой года два, а потом ее
нашли от нечего делать петровские дети. Они обвязали ракету веревками,
впряглись в них, как кони или бурлаки на Волге, по скользкой сочной траве
выволокли ее на открытое место, и хотели было установить вертикально - чтобы
произвести, если получится, запуск в открытый космос. Но им помешал Сеня. Он
шел мимо, увидел все это дело и детей разогнал. А потом еще и сообщил о
детской находке участковому. Участковый, правда, все говорил "Сеня, какая
ракета, пить тебе надо бросать". А Сеня ему говорил "Макарыч, я ж не пью".
И долго они так говорили, препираясь, пока Сеня не настоял на своем и
не вынудил участкового Макарыча согласиться сходить с ним и посмотреть на
ракету без посредников. Сеня сказал:
- Макарыч, тебя ж за этот акт доброй воли могут до лейтенанта возвысить
и в газетах написать, что мол, усилиями участкового Макарыча обезврежена
смертоносная боевая единица.
Этот довод Макарыча убедил, и он, хотя и не пошел смотреть на ракету
своими глазами, экстренно связался по телефону с городом и доложил по всей
форме, стоя, вышестоящему начальству обстановку на текущий момент. Сеня даже
слегка растерялся и опешил от оказанного ему высокого доверия, сказав "ты,
Макарыч, сходил бы все-таки сам, прежде чем звонить, а то вдруг я насчет
ракеты ошибся и ввел тебя в преступное заблуждение". Но Макарыч ответил
Сене: "Не могу я идти, потому верю тебе, как себе, на слово. - И добавил: -
У меня геморрой в разгаре". "Геморрой, - сказал Сеня, - болезнь пакостная,
главное - ни себе посмотреть, ни другому показать." А Макарыч сказал
"геморрой - это не болезнь, а образ жизни и, значит, состояние души - гад бы
его мать, такое состояние".
И случилось так, как Сеня дальновидно предсказывал. Про ракету написали
во всех газетах, причем написали, что нашел ее Макарыч во время несения
службы по охране и защите правопорядка. Единственно, что лейтенанта ему так
и не присвоили. Видимо, потому не присвоили, что ракета при тщательном ее
рассмотрении оказалась не боевой, а учебной. Болванкой то есть
металлической, куском ржавой трубы. Когда-то солдаты-ракетчики тренировались
на таких болванках: таскали их с места на место, доставляя к расположению
ракетной установки. Потом этот тип ракет морально и физически устарел и его
списали и сняли с вооружения, а еще позже и саму ракетную часть упразднили и
расформировали за ненадобностью, так как угроза мировой ядерной войны
исчезла с лица планеты и наступила конверсия.
Надо сказать, обиду на свое непосредственное командование, Макарыч
затаил страшную - за то, что оно не наградило его очередным званием - и
сказал, если б знал, в жизни не звонил бы. Тем более тогда его болезнь
находилась в высшей стадии обострения. Как, впрочем, и теперь, и почти
всегда. До того дошло, что пользоваться служебным мотоциклом К-750 стало ему
не под силу, хоть он и сменил сидение на более мягкое по содержанию и
удобное по форме. И что самое плохое, ничего Макарычу не помогало - ни
предложить?
Наверно, они ничего не хотели, потому как повернулись и ушли, а Серега
подумал про себя, что на свете все-таки много хороших и замечательных людей,
возможно, их даже больше, чем плохих. И значит, подумал Серега, жить на этом
свете можно, потому что злу никогда не возобладать над добром окончательно и
бесповоротно. Вот что тогда, в трудный и унизительный, можно сказать, момент
жизни Серегу обнадежило. И он вернулся домой и стал там жить, только
замкнулся сам в себе.
Такая жизнь не была безоблачной и счастливой и напоминала несколько
круговую оборону или глухую защиту, но люди по-разному живут, и так, как
Серега - в частности. Да и кто сказал, что жить, находясь все время в
нападении, лучше и достойнее звания человека? Конечно, достичь в жизни,
нападая на других людей, можно большего, чем от тех же людей обороняясь. Но
это если человек желает чего-нибудь достигать. Серега, например, не желал.
Он желал просто жить-поживать да добра наживать. Причем добра не в смысле
богатства и материальных благ, а в смысле добра в прямом и основном
понимании этого емкого слова. Хотя, впрочем, и этого он желал не слишком
активно и устремленно. Не был Серега человеком целенаправленным, он, скорее,
пассивным был человеком. И он жил не зачем-нибудь, а потому что родился. И
даже не задумывался над тем, что жить можно так, а можно и по-иному -
по-разному, короче говоря, можно жить. Он жил просто. Как принято было у
большинства людей, так и он жил. Не выделяясь. Ему часто и вовсе хотелось,
чтобы его никто не видел, он с детства любил сказки про шапку-невидимку. И
быть невидимым Серега хотел не для того, чтобы за другими наблюдать
безнаказанно, а именно, чтобы никто не видел того, что он есть, существует и
присутствует. При такой шапке можно было бы лечь где-нибудь на правый бок,
подтянуть колени к животу, обнять себя руками и уснуть. А они там пускай
делают что угодно. Лишь бы не трогали, лишь бы не видели и не приставали со
своими разговорами и со своими застольями и со своим весельем по поводу
того, что не нужно идти в выходной день на работу. А без шапки-невидимки
Серега никак и нигде спрятаться не мог. Он мог, казалось бы, уйти из дому на
какое-то время и укрыться среди незнакомых людей на улице и в других
общественных местах, но и этого по большому счету Серега не мог. Улица, она,
как выяснил Серега, по ней бродя и гуляя, полна неожиданностей, и на ней
всякое случается и происходит, и главное, то происходит, чего не ждешь и
чего совершенно тебе не нужно и не полезно, а лишь действует отрицательно на
мозги и на сердце, и на саму, можно сказать, душу. Потому что такие хорошие,
как вышеописанный, мужчины встречаются на улице в редких и исключительных
случаях. А в основном там ходит и попадается на глаза всякое черт знает что.
Именно поэтому Серега в какой-то момент перестал уходить, а стал оставаться,
думая, что дома я хоть все знаю и ничего неожиданного здесь со мной
случиться не может - ни хорошего, ни плохого. А это уже немало и даже много.
Когда знаешь, что тебя может ждать, и имеешь возможность к этому морально
подготовиться. И не реагировать, защищая себя своим спокойствием, доведенным
до полной непробиваемости. Сереге его спокойствие давалось сначала трудно, а
потом - ничего, потом он сделал его своей второй натурой. Во всяком случае,
со стороны он был абсолютно бесчувственной чуркой, и все женины гости,
которые были фактическими хозяевами дома, говорили ей в последние годы, что
разве это человек? Он же, говорили, ничего не выражает и ни на что не
откликается. У него, наверно, нету нервной системы, а значит, он и не живое
существо, а дерево. Это в лучшем случае. А Серега на их эти высказывания
только думал, что хорошо бы это так и было, потому как дерево, по крайней
мере, ничего не слышит и не видит, и ему легче соблюдать полный и постоянный
покой.
_________________
5 Желающие узнать о жизни Петровича, читайте приложение No3. Не
желающие - не читайте.
ПРИЛОЖЕНИЕ No2
ДЕРЕВО**
Дерево стояло на остановке автобуса. Но не это важно. Важно, что в
нижней части ствола - метр примерно над землей - оно имело дупло, уходящее
вниз, к корням. А кроме того, дерево располагалось на таком расстоянии от
киоска с мороженым, что как раз можно было успеть съесть купленную порцию.
Естественно, все опускали бумажки в дупло. Проходя мимо. Это было очень
удобно и не засоряло улицу. Хотя улица все равно была засорена. Так как
упиралась в базар. А базар - это всегда всяческая грязь и самый
разнообразный мусор. Богатство палитры базарного мусора не поддается
практическому описанию. Так же, как и количество пыли. Пыли на наших базарах
почему-то гораздо больше, чем в среднем по городу. Ее даже больше, чем на
проезжей части.
Но дело не в этом. Да, так вот улица все равно была засыпана мусором.
Он торчал из травы на обочине, растаскивался ветром и ногами прохожих, и
колесами автомобилей. Казалось, что его вообще никогда не убирали. Не
убирали со времен очаковских и покорения Крыма. А может, и еще с более
древних времен.
В мусоре рылись бездомные собаки6 и люди, они надеялись найти в нем
что-нибудь съестное или не утратившее какую-либо иную пользу. Но удавалось
им это нечасто. Потому что мусор, он и есть мусор. И стал он мусором именно
потому, что всю свою пользу уже утратил. Хотя польза - понятие растяжимое, и
для одного в предмете нет ничего, а другой находит в нем что-то для себя
нужное и необходимое до зарезу. Серега видел, как одна большая собака на
глазах у трех маленьких шавок доставала из дупла обертки из-под мороженого и
облизывала изнутри, наступая на них передней лапой, а облизав, отпускала, и
они двигались, шелестя и шурша, подгоняемые ветром. А люди искали брошенные
другими людьми бутылки, сдавали их тут же, неподалеку за копейки приемщикам,
которые в свою очередь сдавали их, но уже оптом, тем, кто производит
всевозможные поддельные напитки, как спиртные, так и прохладительные. Ну и
еду некоторые из них тоже искали - те, кто совсем опустился на дно
существования. Еду, окурки и Бог весть что еще. Потому что за последние
несколько лет образовался целый параллельный мир, живущий за счет отходов и
отбросов основного мира. Хотя какой из них основной, определить невозможно.
Это для кого как. Миры просто образовались и существуют каждый сам по себе,
в своем отдельном измерении - условно один выше, другой ниже, - и если из
верхнего в нижний попасть можно, то обратно - нет. Обратной дороги не
существует или она существует, но ее ни найти невозможно, ни, найдя,
преодолеть. А главное мало кто эту дорогу ищет. Человек, в большинстве своем
по природе не склонен бегать из одного мира в другой, он склонен привыкать
ко всему и приспосабливаться. Не скажу обо всех людях, но бомж Сеня считал
именно так. На собственном богатом опыте. Причем Сеня он не обычный
какой-нибудь рядовой бомж был, он статью в газету написал и ее напечатали, а
другая газета у него целое интервью взяла. То есть он был бомж приличный и
обеспеченный. И непьющий. Абсолютно. Он говорил, что пьянство и наркомания -
есть проявление естественного отбора природы, а я, говорил, под каток этого
беспощадного отбора попадать не хочу и не намерен. Поэтому плату за свой
труд он брал исключительно съестным - яйцами, хлебом, маслом, сметаной и
мясом. А летом - плюс овощами и фруктами. Жил Сеня в деревне, недалеко от
города, в заброшенной, ничьей хате. Занял ее произвольно, подлатал - чтоб с
крыши потоков не лилось - и жил. Его местные власти, конечно, проверили,
забрав один раз в милицию. Выяснили, что он нигде не прописан, что
алиментщик злостный, и отпустили. Сделать-то ему ничего нельзя было. В
условиях всеобщей безработицы и дефицита рабочих мест. Если б ему работу
предоставляли, а он работать не хотел, тогда да, тогда его и посадить можно
было, но ему же никто работу предоставить не мог. Кроме, конечно, старушек
деревенских, которым он то дверь сделает, то стол, то печь починит, то утюг.
Но это все были одноразовые неофициальные работы. И жить они позволяли
неплохо, а приобрести статус общественно полезной человеко-единицы
возможности не обеспечивали. Так же, как и алименты платить. К чему Сеня
искренне, всеми фибрами души, стремился. Но осуществить свое стремление ему
не удавалось. И он эти свои постоянные неудачи переживал тяжело. В моральном
смысле. Ему было жалко своего родного ребенка, принадлежащего жене, который
рос без его помощи и участия, пока не вырос.
Но Сеня не был в этом единолично виноват. Больше жена его виноватой
была. Потому что, когда она его стала попрекать куском хлеба - а Сеня тогда
на инвалидности находился после аварии, пятнадцать переломов у него
образовалось в результате потери сознания за рулем автомобиля ЗИЛ-130 - он
развелся, несмотря на свое болезненное состояние здоровья, все бросил и
ушел. Устроился в ЖЭК на облегченную работу плотника и стал жить в
мастерской. Она из себя проходной подъезд представляла, пополам
перегороженный. Без окон, санузла, водопровода, зато с запахами
мусоропровода. И он там год жил и работал. А жена подала в суд, и его из
квартиры выписали как лицо в ней не проживающее. И Сеня стал бомжом в
строгом понимании этого слова. То есть он оказался без определенного места
жительства. Естественно, не имея этого места, на приличную и оплачиваемую
работу устроиться практически невозможно. И значит, невозможно платить
алименты. Вышло, что себе во вред жена квартиру заполучила, нанеся Сене еще
один удар ниже пояса. А ведь он ради нее на ощутимые жертвы шел, учебу в
институте инженеров железнодорожного транспорта оставил, будучи круглым
отличником - чтоб, значит, быть главой семьи в материальном смысле. А она...
Да что говорить!
И что интересно, жена его эта бывшая была лучшей подругой жены
вышеописанного в приложении No1 Сереги. Такое, значит, неожиданное стечение.
И между ними, между женами в смысле, не было фактических различий, они и
характерами, и лицами друг друга сильно напоминали. Так, что их плохо
знакомые люди даже путали. Но Серега с Сеней никаких, даже приятельских или
там чисто человеческих связей не имел. Он же воспринимал его как одного из
жениной компании и относился к нему соответственно своему восприятию. Хотя и
замечал, что Сеня, бывая у них дома, его не затрагивал и не задевал за
живое. Да и бывал он реже, чем другие. Видно, когда жена на аркане
притаскивала со скандалом. А потом он и вовсе исчез из поля зрения Сереги
надолго и ничто о нем не напоминало. Жена его, та продолжала приходить
регулярно, как электричка. И допекала она Серегу теперь еще больше других. И
наконец он не выдержал ее присутствия и, когда никто не видел, взял двумя
пальцами - большим и указательным - за грудь и сдавил изо всей силы. И ушел
в другую комнату. Она и заорать не успела. Вернее успела и заорала, мол, он,
грудь, меня, сука! Но Сереги уже и след простыл. А когда она начала
рассказывать всем присутствующим, что он с нею сделал, ей никто не поверил.
Только посмеялись, говоря, что, может, он тебя заодно и изнасиловал в один
прекрасный миг в особо извращенной форме? Короче, все решили, что шутка
удалась и дала возможность лишний раз над Серегой посмеяться от души. А
заподозрить его в таком поступке никто, конечно, не мог. Жена - и та не
могла.
Да он и правда, не был способен ни на что подобное и как это у него
получилось, сам не знал. Это он, видно, из-за того, что в состоянии аффекта
пребывал постоянно. Вот оно и сказалось в таком уродливом виде. Хотя, чего
скрывать, потом, по прошествии некоторого времени, Серега радовался в душе
за себя и за свой проступок и думал, что все-таки он молодец, раз совершил
это безобразное оскорбление действием. Он и Сене об этом рассказал, встретив
его возле дерева. Он шел без цели по городу, сразу после этого инцидента,
мечтая о том, что идет не просто так, а на свидание с женщиной, которая его
ждет сейчас на скамейке сквера, потому что пришла раньше назначенного
времени. А Серега шел и мечтал на ходу, что вот сейчас он купит на цветочном
базаре один, но очень длинный и очень красивый желтый цветок и попросит
обернуть его в целлофановую хрустящую бумагу и так, завернутым, подарит
цветок своей воображаемой женщине, и она понюхает его, ткнувшись лицом в
целлофан, и целлофан от этого захрустит и слегка сомнется. И вот, значит,
Серега шел так вместе со своими мыслями о женщине, а Сеня стоял и смотрел в
дупло. Просто стоял и просто смотрел. И Серега подошел к нему и сказал от
нечего делать "привет". Сеня ответил тем же.
- Ты что здесь стоишь? - сказал Серега.
Сеня на вопрос решил промолчать.
- Почему не заходишь к моей жене? - сказал Серега.
- Я и к своей не захожу, - сказал Сеня, все еще глядя в дупло.
- Как это? - сказал Серега. А Сеня не сказал ничего.
- Ты что, с ней не живешь?
- Не живу.
Сене вопросы стали надоедать, и он начал подумывать, не послать ли ему
Серегу. Но Серега этого не знал и поэтому продолжал спрашивать:
- А где ты живешь?
- Нигде, - Сеня повернулся и пошел своей дорогой. Но Серега увязался за
ним.
Они шли молча в ногу - Сеня чуть впереди, Серега - чуть поотстав.
Наконец, Сеня обернулся и остановился. Серега ткнулся ему в грудь. По
инерции движения.
- Пошел на хуй, - сказал Сеня. А Серега сказал "давай выпьем".
На это у Сени возражений не нашлось. Он только сразу предупредил - я не
пью. И ты, сказал, мне лучше пирожок купи или чебурек с мясом. А то жрать
хочется еще со вчера.
Серега тут же у одной уличной торговки купил чекушку левой водки, а у
другой - два самодельных беляша и два чебурека, и они стали под зонтик.
- Ты, правда, не пьешь? - сказал Серега.
- Пошел на хуй, - сказал Сеня.
- Что будете брать? - высунулось из киоска лицо и пояснило: - Это мой
зонтик. Берешь у меня - стой под зонтиком, ешь и пей. Не берешь - до
свидания.
- Минералки пол-литра, - сказал Серега. - И пачку "Ту".
- Не бери у него ничего, - сказал Сеня. - Лучше пошли его на хуй.
Но Серега не послушал Сеню а, наоборот, возразил:
- Что ты все на хуй да на хуй? У тебя что, других адресов нету?
- Есть, - сказал Сеня. - В жопу.
В общем, Серега взял минералку и сигареты, и они расположились под
зонтиком вдвоем, можно сказать, как баре. На что Сеня сказал:
- Никто, кроме нас, у этого хмыря не покупает. Одни мы. - И добавил: -
Нашел дураков.
А Серега налил в белые гофрированные стаканы водки, обнюхал ее
тщательно и сказал "вроде пить можно".
- Я не пью, - сказал Сеня и оторвал зубами кусок чебурека. По бороде у
него потек мясной, с золотинками, сок, и он через губу попытался слизнуть
его языком.
- Ну не пей, - сказал Серега и выпил сам. Минералку он отхлебнул из
горлышка, а закусывать не стал. Желая сэкономить на вторую половину чекушки.
Чтоб уж все заодно закусить и перешибить вкус левой водки.
- А ты чего это меня поить-кормить вздумал? - вдруг спросил Сеня и
изготовился к чему-то, известному ему одному. - Из презрения?
Серега хлебнул еще минералки и сказал "какое презрение? Откуда? Не с
кем мне было. А тут - ты, как с Луны. Ну, я и это. Вот и все".
Сеня положил в рот остаток чебурека, взял со стола беляш и сказал "ну
тогда ничего. Тогда ладно".
А Серега был уже и не рад, что связался с этим не слишком знакомым ему
Сеней, тем более и общаться с ним было чуть скучнее, чем выпивать самому, в
одиночку. Но уже связался и назад путей отступления не было. Слава Богу еще,
что он после чебурека с беляшом подобрел и успокоился. И Серега под это дело
рассказал, как брал его жену за грудь. Это Сеню рассмешило и развеселило до
слез. Он смеялся и все говорил "нет, ты серьезно ее?" "Серьезно, - говорил
Серега, - потому что достала она меня до самых потрохов и мозгов".
Тут этот ненормальный Сеня стал мрачным и говорит:
- Грудь у женщины не для того предназначена существовать. Между прочим.
- И говорит: - Надо выпить. - И выпил водку, которую Серега в общем-то ему и
прочил.
Правда, Серега успел сказать "ты ж не пьешь", а Сеня сказал "не пью, но
это роли не имеет". И он съел Серегин чебурек как ни в чем не бывало. А
Серега съел беляш, так как понял, что если он его не съест немедленно, его
съест без зазрения совести Сеня.
Потом они постояли еще немного. Каждый сам с собой. Потом Сеня сказал
"пошли ко мне". "Пошли", сказал Серега и спросил: "Это далеко?" Сеня уже на
ходу сказал "не очень, километров двадцать". Конечно, Сереге идти сразу же
расхотелось, и он сказал "подожди, ты ж говорил, что нигде не живешь".
- Не живу, - сказал Сеня. - Правильно. Но где-то же я живу.
- А, - сказал Серега. - Я так и думал. Потому что не бывает, чтоб
человек нигде не жил. Если он живой.
- Что-то ты сильно умный, - сказал Сеня, а Серега сказал:
- Может, на общественном транспорте поедем?
- Не поедем, - сказал Сеня. - Там цены, а у меня денег нету. С собой.
- Так у меня есть.
- Ну и держи их при себе, - сказал Сеня грубо и чуть мягче добавил: -
На хуй.
И они побрели медленно через город и вышли на большую дорогу -
запорожское шоссе.
- Финишная прямая, - сказал Сеня. - Три часа - и мы дома.
- А обратно? - сказал Серега. - Сейчас уже часов пять. Когда ж я
вернусь?
- А когда тебе надо?
- Да мне... - Серега подумал и сказал: - Мне никогда не надо.
После этих слов его прорвало. Как чирей. И он стал спеша и сбиваясь
рассказывать Сене про свою нехорошую жизнь. С самого начала. Со свадьбы то
есть. На которой Сеня по уважительной причине не присутствовал,
познакомившись со своей будущей, а ныне бывшей женой несколько позже. И он
рассказывал о жене и семье, и доме, и работе, а Сеня его не слушал и даже
вида, что слушает, не подавал и не делал. Он шел своей дорогой - прямым
запорожским шоссе - и думал, что зря и напрасно ходил в город, так как
ничего полезного из этого похода не вынес - кроме чувства голода. Да еще
случайный груз к нему прицепился и прилип, и тащится теперь следом наступая
на пятки, неизвестно за каким чертом. Сеня уже забыл, что сам позвал Серегу
с собой, а Серега, он только согласился и все, и не более того.
В общем, они шли, как странники забытых эпох, только без посохов и
котомок, преодолевая расстояние и не заботясь о времени. Серега хотел
говорить, рассказывая всю свою жизнь - и говорил, Сеня хотел не слушать - и
не слушал. Он о своем думал. О том, что когда-то, в сущности, вовсе не так
давно, жил он здесь, на этом окраинном массиве под древесным названием Ясень
и горя не знал. Почему так назвали массив, теперь сказать трудно, теперь об
этом вряд ли кто-нибудь помнит. Возможно, здесь по генеральному плану
строительства собирались насадить между домами ясеневые аллеи или бульвары.
Правда, потом ничего такого не насадили, а насадили, что было под руками, то
есть обычные широко распространенные в этих местах тополя, от которых пуху
не оберешься. Но переименовывать Ясень в Тополь уже не стали. Да поначалу
оно и непонятно было, чего в грунт понатыкали - саженцы, они и есть саженцы.
Которые были в тот момент на складе озеленительного треста, те в машины и
загрузили. Были б пальмы - загрузили б пальмы, были бы баобабы, сошли бы и
баобабы. У нас же народ неприхотливый и непривередливый, как верблюд, и не
все ли ему равно, под какими деревьями в домино играть и детей прогуливать.
Следующий кусок приложения No2 (отделен звездочками) можно пропустить,
так как прямого отношения к повествованию он не имеет.
В сельской местности - там другое дело. Там деревья людям не
безразличны. Может быть, потому, что в домино сельские жители не играют, а
играют в "дурака" и детей они не прогуливают. Дети в сельской местности
гуляют сами и вообще растут, как трава в соответствии с законами живой
природы. В Петровке, допустим - в которой полулегально жил Сеня - деревья
росли в основном фруктовые. От абрикосовых и вишневых до персиковых. А один
мужик ради эксперимента инжир сажал у себя на приусадебном участке, миндаль
и банан. Правда, они не приживались и гибли в первый же год своего
существования в связи с неблагоприятными погодными условиями. Но он их снова
сажал, говоря, что мы не можем ждать милостей от природы и тем более от
деревьев. И еще он говорил, что упорство и труд все перетрут и все равно у
меня будут цвести бананы, так же, как на Марсе яблони. Всему - свое время.
Да, а трава в этой Петровке росла сама. От нее и ее неистребимости
просто деваться было некуда. Потому что местность здесь испокон века
славилась своей болотистостью и низменностью. Но зато все жители Петровки
держали всяческую скотину, дающую молоко. И она самостоятельно и произвольно
паслась, жуя траву и не требуя практически никакого дополнительного
кормления. Только зимой два раза в день требовала. Но зимы в Петровке были
короткие и теплые, и опять же под снегом, если он выпадал, травы этой
сохранялось в свежемороженом виде достаточное количество. А нынешним летом в
траве - там, где она подходит к небольшому болоту, ракету нашли. Класса
"Земля - воздух". Устаревшего, правда, образца, такой примерно ракетой был
сбит американский воздушный шпион Пауэрс первого мая шестидесятого года.
В Петровке, вернее, на ее окраине - за околицей, в общем - военные себе
дачный поселок построили. Небольшой, домов тридцать. Чтоб отдыхать в
свободное от защиты родины время и выращивать овощи-фрукты на случай
наступления осенне-зимнего периода или выхода в отставку по возрасту и
выслуге лет. И эти военные делали емкости для воды из ракетных контейнеров.
Они по восемь метров длиной были и поэтому вместительные, и внешний вид
имели привлекательный, современной обтекаемой формы. А когда их установили в
каждом дворе, в один ряд, слева от домов, построенных по одному единому
плану и проекту из одного строительного материала, да еще выкрасили по
трафарету, вообще это стало выглядеть красиво - как на параде.
Да, так вот, когда контейнеры в поселок завезли и начали их очищать
изнутри от ржавчины, чтобы впоследствии герметически заварить электрической
сваркой, в одном из них оказалась ракета. Ну, и не везти ж ее было обратно,
в часть, которую к тому времени, кстати, приказом главнокомандующего
расформировали. И эту ракету бросили в траву у болота, чтобы ее засосала
трясина. Но трясина почему-то ее не засосала. Наверное, потому, что никакой
трясины в этом месте не было. Трясина была на средине болота, а не на
берегу.
И провалялась эта ракета, укрытая высокой травой года два, а потом ее
нашли от нечего делать петровские дети. Они обвязали ракету веревками,
впряглись в них, как кони или бурлаки на Волге, по скользкой сочной траве
выволокли ее на открытое место, и хотели было установить вертикально - чтобы
произвести, если получится, запуск в открытый космос. Но им помешал Сеня. Он
шел мимо, увидел все это дело и детей разогнал. А потом еще и сообщил о
детской находке участковому. Участковый, правда, все говорил "Сеня, какая
ракета, пить тебе надо бросать". А Сеня ему говорил "Макарыч, я ж не пью".
И долго они так говорили, препираясь, пока Сеня не настоял на своем и
не вынудил участкового Макарыча согласиться сходить с ним и посмотреть на
ракету без посредников. Сеня сказал:
- Макарыч, тебя ж за этот акт доброй воли могут до лейтенанта возвысить
и в газетах написать, что мол, усилиями участкового Макарыча обезврежена
смертоносная боевая единица.
Этот довод Макарыча убедил, и он, хотя и не пошел смотреть на ракету
своими глазами, экстренно связался по телефону с городом и доложил по всей
форме, стоя, вышестоящему начальству обстановку на текущий момент. Сеня даже
слегка растерялся и опешил от оказанного ему высокого доверия, сказав "ты,
Макарыч, сходил бы все-таки сам, прежде чем звонить, а то вдруг я насчет
ракеты ошибся и ввел тебя в преступное заблуждение". Но Макарыч ответил
Сене: "Не могу я идти, потому верю тебе, как себе, на слово. - И добавил: -
У меня геморрой в разгаре". "Геморрой, - сказал Сеня, - болезнь пакостная,
главное - ни себе посмотреть, ни другому показать." А Макарыч сказал
"геморрой - это не болезнь, а образ жизни и, значит, состояние души - гад бы
его мать, такое состояние".
И случилось так, как Сеня дальновидно предсказывал. Про ракету написали
во всех газетах, причем написали, что нашел ее Макарыч во время несения
службы по охране и защите правопорядка. Единственно, что лейтенанта ему так
и не присвоили. Видимо, потому не присвоили, что ракета при тщательном ее
рассмотрении оказалась не боевой, а учебной. Болванкой то есть
металлической, куском ржавой трубы. Когда-то солдаты-ракетчики тренировались
на таких болванках: таскали их с места на место, доставляя к расположению
ракетной установки. Потом этот тип ракет морально и физически устарел и его
списали и сняли с вооружения, а еще позже и саму ракетную часть упразднили и
расформировали за ненадобностью, так как угроза мировой ядерной войны
исчезла с лица планеты и наступила конверсия.
Надо сказать, обиду на свое непосредственное командование, Макарыч
затаил страшную - за то, что оно не наградило его очередным званием - и
сказал, если б знал, в жизни не звонил бы. Тем более тогда его болезнь
находилась в высшей стадии обострения. Как, впрочем, и теперь, и почти
всегда. До того дошло, что пользоваться служебным мотоциклом К-750 стало ему
не под силу, хоть он и сменил сидение на более мягкое по содержанию и
удобное по форме. И что самое плохое, ничего Макарычу не помогало - ни