Журналист сказал:
– Нам известно о машине, Хартманн. Нанна Бирк-Ларсен была найдена в одной из машин, которыми вы пользуетесь. Вы умолчали об этом факте – почему?
В квартире над гаражом беззвучно плакала Пернилле. Тайс Бирк-Ларсен посадил сыновей на могучие колени и продолжал рассказывать им истории об ангелах и деревьях, смотрел в их лица, ненавидя себя за ложь.
Сара Лунд сунула в рот очередную пастилку «Никотинеля» и стала думать о Яне Майере, о мертвой девушке, которая появилась из темной воды. Потом она открыла бардачок, покопалась среди пачек жвачки, использованных зажигалок, бумажных салфеток, тампонов и вытащила свой пистолет.
Поднимаясь по темной сырой лестнице, она услышала звон бьющегося стекла. Остаток пути Лунд пробежала. Майера она нашла возле двери, он выбивал рукояткой пистолета стеклянную вставку в двери Вилладсен.
– Вы что делаете?
– А вам как кажется?
– Я же велела ждать.
Он выбил еще один кусок стекла, выдавил оставшиеся осколки локтем, сунул руку в дыру и обернулся к ней, подмигнув:
– Вы налево, я направо.
Рукой он нащупывал замок. Раздался скрежет – старый ключ повернулся в старом замке. Потом дверь приоткрылась. Внутри было так же темно, как в ночи за окном. Майер вошел и быстро скрылся во мраке. Она решила двигаться вдоль стены, осторожно, ощущая в правой руке непривычную тяжесть «глока».
В квартире пахло нафталином и лекарствами, котом и стираным бельем.
Три шага, и она уперлась в комод, задела что-то рукой, едва успела подхватить, прежде чем предмет упал на пол. Лунд на ощупь догадалась, что это было: фарфоровая статуэтка, деревенская молочница с ведрами. Беззвучно поставила фигурку на место. Двинулась дальше, наступила на что-то, и тишину разбил механический голос:
– Ваш вес пятьдесят семь килограммов двести граммов.
Она сошла с весов, гадая, что подумал Майер.
– Пятьдесят семь килограммов двести граммов, – повторил голос.
Где-то впереди послышался болезненный стон. Потом шаги. Силуэт. Это был Майер, он шел впереди нее, оружие на изготовку.
Все было тихо. Еще три шага. Дверь направо, распахнута. Затрудненное астматическое дыхание. Она положила пистолет в карман, вошла в дверь, пальцами провела по стене вдоль косяка, нашла выключатель. Нажала на него.
Тусклая желтая лампочка люстры осветила старуху на полу – связанную в лодыжках и запястьях, с тряпкой во рту.
Лунд опустилась, положила руку на плечо женщины, вытащила кляп. Долгий тонкий вопль ужаса и боли вырвался изо рта старухи.
Подскочил, сыпля проклятьями, Майер.
– Где он? – спросила Лунд. – Госпожа Вилладсен?
– Что она говорит? – рявкнул Майер.
Женщина задыхалась, широко разевала рот, не в силах справиться с переполняющим ее страхом.
– Что она говорит?
Лунд посмотрела на него. Потом прислушалась. Он понял, вышел из комнаты в темноту, его ботинки затопали по кафелю.
Она ждала.
«Вы налево, я направо». Остался ли в силе этот план? Да, решила она. Майер был в чем-то похож на нее. Если есть план, то он не меняется. И ты следуешь ему, пока не договоришься о другом. А еще он, как и она, предпочитал работать в одиночку.
Она освободила руки и ноги женщины, велела оставаться в комнате и не шуметь.
Две костлявые руки вцепились в нее.
– Не уходите!
– Я ненадолго. Мы здесь. Вы в безопасности.
– Не уходите!
– Все в порядке. Не бойтесь.
Но морщинистые пальцы не отпускали ее.
– Мне нужна моя палка.
– Где она?
Женщина поводила головой, подумала:
– В прихожей.
– Понятно. – Голос спокойный, ровный. Лунд чувствовала себя именно так. – Оставайтесь здесь.
Она вышла из комнаты, взяла влево.
Кухонные запахи, слив в раковине, пища, кот. Еще одна старая лампа, абажур с оборочками, выцветший до желтизны. Одинокий стул, столик. Полосатые занавески до пола. Мягко колышутся, как будто окно за ними открыто. В ноябре.
Лунд сложила руки на груди, подумала, прошла вперед, осторожно отодвинула ткань.
Боль пронзила ее руку, словно от укуса пчелы, моментальная и острая.
Из-за полосок выскочил человек, вырос черным силуэтом на фоне уличных огней за окном. Он размахивал правой рукой вверх и вниз, вправо и влево.
Еще одна вспышка боли.
Лунд заорала:
– Назад! Полиция!
Стала неуклюже нащупывать оружие, как глупо.
Она пятилась назад, пока ее не остановила стена. Он бросился к ней. И оказался в пятне света. В его руке Лунд увидела макетный нож – короткое лезвие, острое. Опасное.
С ругательствами он замахнулся так близко от нее, что она почувствовала на щеке движение воздуха.
Яростное, безумное лицо, рот разинут, желтые зубы оскалены. Он заревел. Еще один бросок, еще один взмах ножа…
Ее пальцы сжались на рукоятке пистолета. Она подняла оружие, направила дуло ему в лицо.
Глаза Йона Люнге сузились. Лицо покрылось потом. Он был явно болен. Явно безумен.
– Успокойтесь, Йон. Я вас не трону.
Ни звука со стороны Майера. Она догадывалась, что он сейчас может делать. Люнге отступил на шаг. Ее глаза привыкали к полумраку. Она видела его плечи, его руки.
Не сводила с него пистолет ни на мгновение.
– Я ничего не сделал!
Боится, подумала она. Это хорошо.
– Я вас ни в чем не обвиняю, Йон.
Называть его по имени как можно чаще. Снимать напряжение, успокаивать.
Он стал раскачиваться вперед-назад, всхлипнул, уткнулся лицом в ладони. Нож оставался у него в руке. Осознавал ли он это?
– Вы мне не верите, – прохрипел Люнге.
– Я слушаю вас. Для начала положите нож.
Он снова попытался достать ее лезвием. На пистолет ноль внимания.
– Вы больше не упрячете меня за решетку!
Голос безумца. Голос человека в агонии.
– Мы просто разговариваем, Йон. Я просто хочу с вами поговорить, хорошо? В гимназии…
Озлобленный, весь дрожа, на грани срыва, Люнге заорал:
– Мне стало плохо в гимназии! Я пошел в больницу. А когда вернулся, машины не было! Может, я… может…
– Что?
– Может, я уронил ключи, когда меня рвало. Я не знаю!
– Какие ключи?
– От машины! Вы не слушаете, что я говорю.
Его состояние ухудшалось с каждой секундой.
– Вам стало плохо. Я слышу вас, Йон.
Он сделал шаг влево, она видела его в оранжевом свете уличных фонарей.
– Вы заболели и оставили машину. Положите нож, и мы поговорим.
– Я туда больше не вернусь. Они узнают…
– Вы не…
– Йон!
Жесткий окрик из коридора. Лунд глубоко вздохнула. Обернулась. Там стоял Майер. Пистолет поднят. Направлен прямо в голову Йона Люнге. Готов.
– Брось нож! – произнес он тихо угрожающим тоном.
– Я справлюсь, Майер, – сказала она. – Все под контролем…
Люнге уже бежал. Майер за ним. Две темные фигуры пересекли коридор.
Вопль и звон стекла, горькие проклятия. Потом жуткий короткий удар об асфальт. Тошнотворный звук упавших с высоты плоти и костей.
– Майер? – позвала она.
У окна шевельнулась фигура.
Лунд шагнула туда:
– Майер?
По больничному коридору санитары катили носилки, на которых, привязанный ремнями, без сознания, весь в трубках и приборах, лежал Йон Люнге. Было десять вечера.
– Когда я смогу поговорить с ним? – уже в третий раз спросила Лунд.
Не сбавляя шага, хирург посмотрел на нее, потом сказал:
– Вы серьезно?
– Он выживет? – не отставала она, когда они достигли дверей операционной.
Лунд остановилась, повторила вопрос в два раза громче. Ответа не было. Потом Йон Люнге исчез за дверями.
– У нас есть отпечатки, – сказал ей Майер. – Его обувь тоже уже у криминалистов.
– Он сказал, что был в больнице!
– Ерунда!
– Вы хоть раз слышали такое алиби, Майер? Не был у подружки, не сидел в баре. Кто станет врать, будто ходил к врачу?
Майер молчал.
– Он мне сказал, что потерял ключи где-то в гимназии. Когда он вернулся, машины уже не было.
– Это все вранье! – Майер смотрел на нее, качая головой. – Он ранил вас, Лунд. И на этом бы не остановился. – Он подошел ближе. – Изрезал бы вас на куски. Вас это не волнует?
– Это совсем не значит, что он убил Нанну Бирк-Ларсен. Проверьте больницы.
– Да бросьте. Неужели вы в самом деле думаете…
– Если у него есть алиби, я хочу об этом знать. Выполняйте.
Последнее слово она выкрикнула, что было совсем на нее не похоже. Этот Майер начинал действовать ей на нервы.
Лунд сняла куртку, осмотрела рукав черно-белого свитера. Вещь безнадежно испорчена. Лезвие Люнге искромсало шерстяные нитки и оставило глубокий порез в мякоти пониже плеча.
– Вам стоит показаться врачу…
– Да, пожалуй. Что со старушкой Вилладсен?
– Я позвонил ей, пока вы орали на врачей. Она собирается пожить у родни.
Лунд кивнула. Она уже успокоилась. Рана болела, но показывать это она не собиралась.
– Поезжайте домой, поспите немного, – сказала она Майеру. – И пусть мне сообщат, если его состояние изменится.
Он не двинулся с места.
– Что?
– Я никуда не поеду, пока не увижу, что вашей рукой занимаются.
Очередные теледебаты подошли к концу. В лучшем случае ничья – так оценивал Хартманн итог. На улице он отвел Риэ Скоугор в сторону от скопления людей, ожидающих свои автомобили, и спросил:
– Что слышно от Лунд?
– Ничего.
– Ты с ней связывалась?
– Не могу дозвониться.
Накрапывал дождь. Их водителя не было видно.
– Больше ждать мы не можем. Готовь заявление.
– Наконец-то…
– Передай его тому журналисту, что звонил мне. Он работает честно. Скажи ему, что это эксклюзивно. Выиграем хоть немного времени…
К ним вальяжной походкой приблизился Бремер с пиджаком через плечо, глянул на дождь, передвинулся ближе к стене, укрываясь от капель.
– Экстренное совещание?
Они умолкли.
– Только не обижайся. Мне показалось, сегодня ты был не в форме, – сказал Бремер.
– В самом деле?
Ни один из них не заработал сегодня очков. И не потерял. Но то, как улыбался, стоя перед ним, Бремер, заставило Хартманна задуматься. Каждую тему, каждый вопрос во время дебатов мэр сводил к одному – к оценке личности. То есть к отсутствию у Хартманна опыта, к невозможности доверять ему.
Старый лис, несомненно, что-то знал. И ждал только удобного момента, чтобы нанести удар.
– Да, определенно. Не слишком активно вел себя.
– До выборов еще три недели, – вставила Скоугор. – Достаточно времени…
– Бережете силы для финиша? Разумно. Они вам пригодятся, насколько я слышал. Доброй ночи!
Хартманн смотрел ему вслед.
– Наступит день, когда я разорву этого динозавра на части, – проговорил он.
– Тебе нужно учиться сдерживать эмоции, – заметила Скоугор.
– Ты так считаешь?
– Да. Это хорошо, когда тебя считают страстным, энергичным, преданным делу. А вот политики с дурным характером, Троэльс, избирателям не нравятся.
– Спасибо за совет. Я постараюсь.
– Бремер ищет наши слабые места. Твоя вспыльчивость делает тебя уязвимым. И он не единственный, кто заметил это. – Скоугор отвела взгляд.
– Хорошо, поработаем над этим.
– И у нас неприятности. – Она подняла руку с зажатым в ней телефоном. – О машине уже все знают.
К ним подъехал большой черный автомобиль. Из него вышел водитель из штата мэрии, открыл дверцы.
– Я говорила тебе, что нужно как можно скорее разобраться с этим, – сказала Скоугор. – Теперь у нас огромная проблема, а ведь мы могли задушить ее в зародыше.
– Бремер стоит за этим.
– Скорее, проболтался кто-то из полиции. Откуда мэр мог узнать?
– Двенадцать лет на троне… Может, полиция тоже работает на него.
Мимо прошелестел длинный лимузин. Бремер опустил окно, ухмыльнулся, помахал им как король подданным.
– У него кто-то есть в нашем штабе, – пробормотал Хартманн. – И мы должны узнать, кто именно.
Через десять минут машина затормозила перед ратушей. Ее тут же окружила стая репортеров и фотографов.
– Говори им только то, что мы подготовили, – наставляла Хартманна Скоугор. – Будь спокоен, уверен в себе. Не злись. Не говори ничего лишнего.
И они очутились посреди толпы.
Дождь припустил еще сильнее. Хартманн пробирался к ступеням здания, прислушивался к вопросам, взвешивал каждый из них.
– Хартманн, что вас связывает с Нанной Бирк-Ларсен?
– Где вы были в пятницу?
– Что вы скрываете?
Море враждебных голосов. Добравшись до дверей, он остановился, и вокруг него образовалось кольцо из микрофонов, готовых поймать каждое слово. То, что он скажет, через несколько минут зазвучит по радио, воспроизведется в газетах, будет вечно жить в Глобальной сети.
Он подождал, пока все не стихнут, и потом произнес размеренно, как подобает крупной политической фигуре:
– Тело молодой женщины было обнаружено в одной из машин, которые арендует мой избирательный штаб. Это все, что я могу вам сказать. Полиция настаивает на том, чтобы мы никак не комментировали эту ситуацию. Но я хочу сделать заявление…
– Когда вы узнали? – выкрикнула женщина из толпы.
– Позвольте мне закончить… Никто из членов нашей партии или сотрудников штаба не замешан в этом деле…
– Вы отрицаете, что скрывали информацию в интересах предвыборной кампании?
Хартманн отыскал глазами того, кто задал последний вопрос. Это был коренастый лысый мужчина лет тридцати пяти, он не выпускал сигарету изо рта и нагло ухмылялся.
– Что?
Репортер протолкнулся ближе.
– Что тут непонятного, Хартманн? – крикнул он сквозь лес микрофонов. – Вы отрицаете, что намеренно вводили публику в заблуждение ради сохранения голосов в вашу пользу? Следует ли нам воспринимать это как линию поведения Либеральной партии и в остальных вопросах?
Он не думал ни секунды. Прорезал толпу, прежде чем Скоугор успела остановить его, схватил репортера за воротник.
Ухмылка не сходила с губ лысого журналиста.
– Я отрицаю, – выпалил Хартманн ему в лицо. – Я категорически отрицаю. – Пауза. Он выпустил воротник из рук, поправил его, будто все это была шутка. – К политике это не имеет никакого отношения. Девушка…
Он оторвался от сценария. Он тонул.
– Троэльс, – окликнула его Скоугор.
– Девушка…
Щелкали фотокамеры. Вокруг колючий забор из микрофонов.
Репортер, которого он едва не ударил сейчас перед всеми, достал из кармана визитку и сунул ему в руку. Не сообразив даже, что делает, Хартманн сомкнул пальцы.
– Троэльс?
Он тонул.
Она взяла его под руку и молча потащила прочь от толпы, в дверь, через вестибюль, через внутренний двор, в мерцающую тишину ратуши, пока они не очутились в безопасности за надежными стенами.
Хартманн осознал, что держит в руках кусочек картона. Глянул на него.
Это была визитка. На ней только номер мобильного телефона. И имя.
«Эрик Салин».
Весь вечер она просидела в темной гостиной перед телевизором, переключаясь с одного новостного канала на другой. В итоговом выпуске передавали:
– Троэльс Хартманн оказывает полиции помощь в расследовании убийства. Он отрицает какую бы то ни было связь с девушкой и с преступлением.
Она повсюду видела плакаты с его портретом. Обаятельный, симпатичный, больше похож на актера, чем на политика. И всегда немного печальный, как ей казалось.
За спиной послышался шорох. Она не обернулась.
Он вошел и опустился возле нее на ковер.
– Машина принадлежала этому политику, – сказала Пернилле. – Сейчас ищут водителя.
Он опустил голову в ладони. Ничего не ответил.
– Почему нам не говорят, что происходит, Тайс? Как будто нас это не касается.
– Нам сообщат, когда что-то станет известно.
Его заторможенность раздражала ее.
– Им известно больше, чем нам. Неужели тебе все равно?
– Не надо, Пернилле!
– Неужели тебе все равно?
Телевизор был единственным источником света в комнате.
– Откуда Нанна могла знать этого водителя? При чем здесь вся эта политика? Как…
– Я не знаю!
Между ними разверзлась пропасть, которой раньше не было. Его большая неуклюжая рука протянулась к ней. Пернилле отодвинулась.
– Послушай, – сказал он, – мне кажется, нам лучше уехать на несколько дней. Можно снять коттедж, как на прошлых выходных.
В полутьме Пернилле изумленно поглядела на мужа, освещенного лишь мерцающим экраном.
– В доме постоянно торчат полицейские, – пояснил он. – Мальчики все время видят Нанну в газетах. И в этом проклятом ящике. Дети в школе тоже про это болтают.
Она заплакала. Он погладил ее по мокрому лицу. На этот раз она не отстранилась.
– И ты, – продолжал он. – Смотришь, смотришь. Все переживаешь заново. Каждую минуту…
– Ты хочешь, чтобы я уехала сейчас из Вестербро? Сейчас, перед похоронами нашей девочки?
Они еще ни разу не произносили это слово. Просто не было сил. Бирк-Ларсен сжал ладони. Зажмурил изо всех сил глаза.
– Завтра мы встретимся со священником, – сказала она. – Обо всем договоримся. Вот что мы будем делать.
Молчание. Тусклый свет из кухни. Большой мужчина с опущенной головой.
Она взяла пульт, нашла другой канал. И продолжала смотреть.
Осторожно, чтобы не заболело сильнее, Лунд стянула свитер, купленный на Фарерах. Осмотрела запачканные кровью дыры. Прикинула, нельзя ли заштопать. Сама она, конечно, не умеет, но…
Свадебное платье по-прежнему висело на манекене, с иголками и нитками в рукавах и вдоль горловины. Ее мать шила только наряды для невест. Должно быть, в этом она видела свою миссию: выдать замуж все женское население мира. Тем не менее Сара оставила свитер возле швейной машинки – а вдруг.
В комнату вошла ее мать, зевая и ворча.
– Ты знаешь, который час?
– Да.
Вибеке уставилась на рабочий стол.
– Прошу тебя не разбрасывать свою одежду повсюду. Не удивительно, что Марк растет таким неорганизованным.
Разумеется, она заметила рану. Подошла, наклонилась, посмотрела:
– Что случилось?
– Ничего.
– У тебя рука порезана.
На плите тушеное мясо с картошкой. Соус застыл. Картошка засохла. Лунд положила на тарелку того и другого, сунула в микроволновку.
– Кот поцарапал.
– Только не говори мне, что это сделал кот.
– Это был бездомный кот.
Они посмотрели друг на друга. И было заключено что-то вроде перемирия. По крайней мере, по этому вопросу.
– Почему ты так упорно цепляешься за свою работу? – спросила Вибеке. – Теперь, когда у тебя появился шанс начать нормальную жизнь?
Пискнула микроволновка. Еда была едва теплой. Сойдет. Она проголодалась. Лунд села, взяла вилку, начала есть.
– Сегодня утром я тебе уже говорила. Это все лишь до пятницы. И мы можем пожить в гостинице, если доставляем тебе неудобства.
Ее мать подошла к столу со стаканом воды в руках:
– Не говори глупостей! Какие могут быть неудобства?
С полным ртом Лунд ответила:
– Извини, мам. Я устала. Давай не будем ссориться.
– Мы никогда не ссоримся, потому что ты всегда уходишь от разговора.
Лунд улыбнулась, зацепила вилкой еще мяса с картошкой. Она ела это блюдо с детства. Ничего особенного, еда как еда. Всегда одинаковая.
– Очень вкусно, – сказала она матери. – Правда.
Взгляд матери смягчился.
– Бенгт хочет, чтобы ты приехала на новоселье в субботу. Мы подготовим для тебя комнату.
Мать смотрела, как она ест, сколько съедено, сколько оставлено.
– Да, знаю. Бенгт звонил сюда, – сообщила она. – Сегодня днем. Тебя искал.
Лунд уронила голову и выругалась:
– О, черт. Ты ведь не сказала ему, что я останусь здесь до пятницы?
– Конечно сказала! Не могла же я обманывать человека!
Лунд отодвинула тарелку, достала из холодильника пиво, ушла в свою спальню и набрала номер.
Бенгт Рослинг не сердился. Никогда. Это было не в его характере. Или ниже его достоинства. Лунд так и не разобралась до конца.
Они поговорили о новоселье и о полярной сосне, о всяких пустяках – в общем, вели себя так, будто ничего не случилось. Будто все в порядке.
Он не знал, что, пока они беседовали, она смотрела новости на своем ноутбуке. Звук она приглушила. Говорили только о Хартманне.
В пятницу она будет в Швеции. С Марком. Несколько дней у них погостит ее мать. Начнется новая жизнь. Прошлое останется позади: Копенгаген и Карстен, удостоверение инспектора отдела убийств.
Ей стало легче после разговора с Бенгтом. Она положила телефон, чувствуя себя счастливой. И тут же вспомнила, что забыла ему сказать. Телефон зазвонил, прежде чем она успела снова набрать номер.
Бенгт, она была уверена в этом. Поэтому она ответила на звонок и произнесла слова, давшиеся ей не без усилия:
– Я люблю тебя.
– Ого! Я польщен.
Майер. Судя по шуму, за рулем. Мысленно она увидела, как машина несется сквозь черный дождь, на пассажирском сиденье чипсы, сигареты и пакетик жвачки.
– В чем дело?
– Сами просили, чтобы я позвонил насчет больницы! – изобразил он обиженного. – Люнге был там в пятницу.
– Как долго?
– С вечера и до семи утра. Этот идиот, оказывается, наркоман. Намудрил что-то с метадоном.
На мониторе появился крупным планом Троэльс Харт манн – готовый ударить какого-то языкастого журналиста. Оказалось, этот симпатичный политик сорвался из-за простого вопроса: не утаивал ли он информацию ради победы на выборах. Надо же. А она считала Хартманна спокойным и разумным человеком.
– Люнге не мог потихоньку сбежать из больницы, а потом вернуться?
Пауза. Шумное чавканье.
– Это вряд ли. Его, похоже, серьезно прихватило. Всю ночь под капельницей пролежал.
– Оставьте свои чипсы хоть на минуту. И если машина опять ими засыпана…
– Я целый день ничего не ел.
– Велосипед Нанны нашли?
– Нет.
– А что с ее мобильником?
Его нашли в машине Хартманна, вместе с девушкой. Что было довольно странно.
– С ним еще работают криминалисты, – сказал Майер. – Последний звонок она сделала в пятницу. Вроде бы из гимназии, но это еще не точно.
– Хорошо. Заедем туда утром.
– Нет, Лунд. Утром не получится.
Майер продолжал уплетать чипсы, она слышала, как он жадно хрустит ими – будто у него отбирают последний пакет чипсов в мире.
– А в чем дело?
– Я видел Букарда. Хартманн настаивает на встрече. С вами.
Она обдумала новость.
– Выспитесь как следует и напишите мне отчет.
– Спасибо. Приятных снов, любовь моя.
– Ха-ха.
– Да, Лунд, вот еще что. Хартманн не вам позвонил с просьбой о встрече, он позвонил Букарду. Или кому-то выше Букарда. Или может быть… – Непрестанный хруст сводил ее с ума. – Кому-то на самом верху. Готов поспорить, они сейчас все названивают верхним этажам, надеясь свалить свое дерьмо на наши головы. Это вам пища к размышлению.
Пока Вибеке наводила на кухне порядок, позвякивая посудой, в крошечной спальне Лунд прокручивала на компьютере ролик из последних новостей. Она изучала Троэльса Хартманна – медленно, кадр за кадром, секунда за секундой.
4
Среда, 5 ноября
– Нам известно о машине, Хартманн. Нанна Бирк-Ларсен была найдена в одной из машин, которыми вы пользуетесь. Вы умолчали об этом факте – почему?
В квартире над гаражом беззвучно плакала Пернилле. Тайс Бирк-Ларсен посадил сыновей на могучие колени и продолжал рассказывать им истории об ангелах и деревьях, смотрел в их лица, ненавидя себя за ложь.
Сара Лунд сунула в рот очередную пастилку «Никотинеля» и стала думать о Яне Майере, о мертвой девушке, которая появилась из темной воды. Потом она открыла бардачок, покопалась среди пачек жвачки, использованных зажигалок, бумажных салфеток, тампонов и вытащила свой пистолет.
Поднимаясь по темной сырой лестнице, она услышала звон бьющегося стекла. Остаток пути Лунд пробежала. Майера она нашла возле двери, он выбивал рукояткой пистолета стеклянную вставку в двери Вилладсен.
– Вы что делаете?
– А вам как кажется?
– Я же велела ждать.
Он выбил еще один кусок стекла, выдавил оставшиеся осколки локтем, сунул руку в дыру и обернулся к ней, подмигнув:
– Вы налево, я направо.
Рукой он нащупывал замок. Раздался скрежет – старый ключ повернулся в старом замке. Потом дверь приоткрылась. Внутри было так же темно, как в ночи за окном. Майер вошел и быстро скрылся во мраке. Она решила двигаться вдоль стены, осторожно, ощущая в правой руке непривычную тяжесть «глока».
В квартире пахло нафталином и лекарствами, котом и стираным бельем.
Три шага, и она уперлась в комод, задела что-то рукой, едва успела подхватить, прежде чем предмет упал на пол. Лунд на ощупь догадалась, что это было: фарфоровая статуэтка, деревенская молочница с ведрами. Беззвучно поставила фигурку на место. Двинулась дальше, наступила на что-то, и тишину разбил механический голос:
– Ваш вес пятьдесят семь килограммов двести граммов.
Она сошла с весов, гадая, что подумал Майер.
– Пятьдесят семь килограммов двести граммов, – повторил голос.
Где-то впереди послышался болезненный стон. Потом шаги. Силуэт. Это был Майер, он шел впереди нее, оружие на изготовку.
Все было тихо. Еще три шага. Дверь направо, распахнута. Затрудненное астматическое дыхание. Она положила пистолет в карман, вошла в дверь, пальцами провела по стене вдоль косяка, нашла выключатель. Нажала на него.
Тусклая желтая лампочка люстры осветила старуху на полу – связанную в лодыжках и запястьях, с тряпкой во рту.
Лунд опустилась, положила руку на плечо женщины, вытащила кляп. Долгий тонкий вопль ужаса и боли вырвался изо рта старухи.
Подскочил, сыпля проклятьями, Майер.
– Где он? – спросила Лунд. – Госпожа Вилладсен?
– Что она говорит? – рявкнул Майер.
Женщина задыхалась, широко разевала рот, не в силах справиться с переполняющим ее страхом.
– Что она говорит?
Лунд посмотрела на него. Потом прислушалась. Он понял, вышел из комнаты в темноту, его ботинки затопали по кафелю.
Она ждала.
«Вы налево, я направо». Остался ли в силе этот план? Да, решила она. Майер был в чем-то похож на нее. Если есть план, то он не меняется. И ты следуешь ему, пока не договоришься о другом. А еще он, как и она, предпочитал работать в одиночку.
Она освободила руки и ноги женщины, велела оставаться в комнате и не шуметь.
Две костлявые руки вцепились в нее.
– Не уходите!
– Я ненадолго. Мы здесь. Вы в безопасности.
– Не уходите!
– Все в порядке. Не бойтесь.
Но морщинистые пальцы не отпускали ее.
– Мне нужна моя палка.
– Где она?
Женщина поводила головой, подумала:
– В прихожей.
– Понятно. – Голос спокойный, ровный. Лунд чувствовала себя именно так. – Оставайтесь здесь.
Она вышла из комнаты, взяла влево.
Кухонные запахи, слив в раковине, пища, кот. Еще одна старая лампа, абажур с оборочками, выцветший до желтизны. Одинокий стул, столик. Полосатые занавески до пола. Мягко колышутся, как будто окно за ними открыто. В ноябре.
Лунд сложила руки на груди, подумала, прошла вперед, осторожно отодвинула ткань.
Боль пронзила ее руку, словно от укуса пчелы, моментальная и острая.
Из-за полосок выскочил человек, вырос черным силуэтом на фоне уличных огней за окном. Он размахивал правой рукой вверх и вниз, вправо и влево.
Еще одна вспышка боли.
Лунд заорала:
– Назад! Полиция!
Стала неуклюже нащупывать оружие, как глупо.
Она пятилась назад, пока ее не остановила стена. Он бросился к ней. И оказался в пятне света. В его руке Лунд увидела макетный нож – короткое лезвие, острое. Опасное.
С ругательствами он замахнулся так близко от нее, что она почувствовала на щеке движение воздуха.
Яростное, безумное лицо, рот разинут, желтые зубы оскалены. Он заревел. Еще один бросок, еще один взмах ножа…
Ее пальцы сжались на рукоятке пистолета. Она подняла оружие, направила дуло ему в лицо.
Глаза Йона Люнге сузились. Лицо покрылось потом. Он был явно болен. Явно безумен.
– Успокойтесь, Йон. Я вас не трону.
Ни звука со стороны Майера. Она догадывалась, что он сейчас может делать. Люнге отступил на шаг. Ее глаза привыкали к полумраку. Она видела его плечи, его руки.
Не сводила с него пистолет ни на мгновение.
– Я ничего не сделал!
Боится, подумала она. Это хорошо.
– Я вас ни в чем не обвиняю, Йон.
Называть его по имени как можно чаще. Снимать напряжение, успокаивать.
Он стал раскачиваться вперед-назад, всхлипнул, уткнулся лицом в ладони. Нож оставался у него в руке. Осознавал ли он это?
– Вы мне не верите, – прохрипел Люнге.
– Я слушаю вас. Для начала положите нож.
Он снова попытался достать ее лезвием. На пистолет ноль внимания.
– Вы больше не упрячете меня за решетку!
Голос безумца. Голос человека в агонии.
– Мы просто разговариваем, Йон. Я просто хочу с вами поговорить, хорошо? В гимназии…
Озлобленный, весь дрожа, на грани срыва, Люнге заорал:
– Мне стало плохо в гимназии! Я пошел в больницу. А когда вернулся, машины не было! Может, я… может…
– Что?
– Может, я уронил ключи, когда меня рвало. Я не знаю!
– Какие ключи?
– От машины! Вы не слушаете, что я говорю.
Его состояние ухудшалось с каждой секундой.
– Вам стало плохо. Я слышу вас, Йон.
Он сделал шаг влево, она видела его в оранжевом свете уличных фонарей.
– Вы заболели и оставили машину. Положите нож, и мы поговорим.
– Я туда больше не вернусь. Они узнают…
– Вы не…
– Йон!
Жесткий окрик из коридора. Лунд глубоко вздохнула. Обернулась. Там стоял Майер. Пистолет поднят. Направлен прямо в голову Йона Люнге. Готов.
– Брось нож! – произнес он тихо угрожающим тоном.
– Я справлюсь, Майер, – сказала она. – Все под контролем…
Люнге уже бежал. Майер за ним. Две темные фигуры пересекли коридор.
Вопль и звон стекла, горькие проклятия. Потом жуткий короткий удар об асфальт. Тошнотворный звук упавших с высоты плоти и костей.
– Майер? – позвала она.
У окна шевельнулась фигура.
Лунд шагнула туда:
– Майер?
По больничному коридору санитары катили носилки, на которых, привязанный ремнями, без сознания, весь в трубках и приборах, лежал Йон Люнге. Было десять вечера.
– Когда я смогу поговорить с ним? – уже в третий раз спросила Лунд.
Не сбавляя шага, хирург посмотрел на нее, потом сказал:
– Вы серьезно?
– Он выживет? – не отставала она, когда они достигли дверей операционной.
Лунд остановилась, повторила вопрос в два раза громче. Ответа не было. Потом Йон Люнге исчез за дверями.
– У нас есть отпечатки, – сказал ей Майер. – Его обувь тоже уже у криминалистов.
– Он сказал, что был в больнице!
– Ерунда!
– Вы хоть раз слышали такое алиби, Майер? Не был у подружки, не сидел в баре. Кто станет врать, будто ходил к врачу?
Майер молчал.
– Он мне сказал, что потерял ключи где-то в гимназии. Когда он вернулся, машины уже не было.
– Это все вранье! – Майер смотрел на нее, качая головой. – Он ранил вас, Лунд. И на этом бы не остановился. – Он подошел ближе. – Изрезал бы вас на куски. Вас это не волнует?
– Это совсем не значит, что он убил Нанну Бирк-Ларсен. Проверьте больницы.
– Да бросьте. Неужели вы в самом деле думаете…
– Если у него есть алиби, я хочу об этом знать. Выполняйте.
Последнее слово она выкрикнула, что было совсем на нее не похоже. Этот Майер начинал действовать ей на нервы.
Лунд сняла куртку, осмотрела рукав черно-белого свитера. Вещь безнадежно испорчена. Лезвие Люнге искромсало шерстяные нитки и оставило глубокий порез в мякоти пониже плеча.
– Вам стоит показаться врачу…
– Да, пожалуй. Что со старушкой Вилладсен?
– Я позвонил ей, пока вы орали на врачей. Она собирается пожить у родни.
Лунд кивнула. Она уже успокоилась. Рана болела, но показывать это она не собиралась.
– Поезжайте домой, поспите немного, – сказала она Майеру. – И пусть мне сообщат, если его состояние изменится.
Он не двинулся с места.
– Что?
– Я никуда не поеду, пока не увижу, что вашей рукой занимаются.
Очередные теледебаты подошли к концу. В лучшем случае ничья – так оценивал Хартманн итог. На улице он отвел Риэ Скоугор в сторону от скопления людей, ожидающих свои автомобили, и спросил:
– Что слышно от Лунд?
– Ничего.
– Ты с ней связывалась?
– Не могу дозвониться.
Накрапывал дождь. Их водителя не было видно.
– Больше ждать мы не можем. Готовь заявление.
– Наконец-то…
– Передай его тому журналисту, что звонил мне. Он работает честно. Скажи ему, что это эксклюзивно. Выиграем хоть немного времени…
К ним вальяжной походкой приблизился Бремер с пиджаком через плечо, глянул на дождь, передвинулся ближе к стене, укрываясь от капель.
– Экстренное совещание?
Они умолкли.
– Только не обижайся. Мне показалось, сегодня ты был не в форме, – сказал Бремер.
– В самом деле?
Ни один из них не заработал сегодня очков. И не потерял. Но то, как улыбался, стоя перед ним, Бремер, заставило Хартманна задуматься. Каждую тему, каждый вопрос во время дебатов мэр сводил к одному – к оценке личности. То есть к отсутствию у Хартманна опыта, к невозможности доверять ему.
Старый лис, несомненно, что-то знал. И ждал только удобного момента, чтобы нанести удар.
– Да, определенно. Не слишком активно вел себя.
– До выборов еще три недели, – вставила Скоугор. – Достаточно времени…
– Бережете силы для финиша? Разумно. Они вам пригодятся, насколько я слышал. Доброй ночи!
Хартманн смотрел ему вслед.
– Наступит день, когда я разорву этого динозавра на части, – проговорил он.
– Тебе нужно учиться сдерживать эмоции, – заметила Скоугор.
– Ты так считаешь?
– Да. Это хорошо, когда тебя считают страстным, энергичным, преданным делу. А вот политики с дурным характером, Троэльс, избирателям не нравятся.
– Спасибо за совет. Я постараюсь.
– Бремер ищет наши слабые места. Твоя вспыльчивость делает тебя уязвимым. И он не единственный, кто заметил это. – Скоугор отвела взгляд.
– Хорошо, поработаем над этим.
– И у нас неприятности. – Она подняла руку с зажатым в ней телефоном. – О машине уже все знают.
К ним подъехал большой черный автомобиль. Из него вышел водитель из штата мэрии, открыл дверцы.
– Я говорила тебе, что нужно как можно скорее разобраться с этим, – сказала Скоугор. – Теперь у нас огромная проблема, а ведь мы могли задушить ее в зародыше.
– Бремер стоит за этим.
– Скорее, проболтался кто-то из полиции. Откуда мэр мог узнать?
– Двенадцать лет на троне… Может, полиция тоже работает на него.
Мимо прошелестел длинный лимузин. Бремер опустил окно, ухмыльнулся, помахал им как король подданным.
– У него кто-то есть в нашем штабе, – пробормотал Хартманн. – И мы должны узнать, кто именно.
Через десять минут машина затормозила перед ратушей. Ее тут же окружила стая репортеров и фотографов.
– Говори им только то, что мы подготовили, – наставляла Хартманна Скоугор. – Будь спокоен, уверен в себе. Не злись. Не говори ничего лишнего.
И они очутились посреди толпы.
Дождь припустил еще сильнее. Хартманн пробирался к ступеням здания, прислушивался к вопросам, взвешивал каждый из них.
– Хартманн, что вас связывает с Нанной Бирк-Ларсен?
– Где вы были в пятницу?
– Что вы скрываете?
Море враждебных голосов. Добравшись до дверей, он остановился, и вокруг него образовалось кольцо из микрофонов, готовых поймать каждое слово. То, что он скажет, через несколько минут зазвучит по радио, воспроизведется в газетах, будет вечно жить в Глобальной сети.
Он подождал, пока все не стихнут, и потом произнес размеренно, как подобает крупной политической фигуре:
– Тело молодой женщины было обнаружено в одной из машин, которые арендует мой избирательный штаб. Это все, что я могу вам сказать. Полиция настаивает на том, чтобы мы никак не комментировали эту ситуацию. Но я хочу сделать заявление…
– Когда вы узнали? – выкрикнула женщина из толпы.
– Позвольте мне закончить… Никто из членов нашей партии или сотрудников штаба не замешан в этом деле…
– Вы отрицаете, что скрывали информацию в интересах предвыборной кампании?
Хартманн отыскал глазами того, кто задал последний вопрос. Это был коренастый лысый мужчина лет тридцати пяти, он не выпускал сигарету изо рта и нагло ухмылялся.
– Что?
Репортер протолкнулся ближе.
– Что тут непонятного, Хартманн? – крикнул он сквозь лес микрофонов. – Вы отрицаете, что намеренно вводили публику в заблуждение ради сохранения голосов в вашу пользу? Следует ли нам воспринимать это как линию поведения Либеральной партии и в остальных вопросах?
Он не думал ни секунды. Прорезал толпу, прежде чем Скоугор успела остановить его, схватил репортера за воротник.
Ухмылка не сходила с губ лысого журналиста.
– Я отрицаю, – выпалил Хартманн ему в лицо. – Я категорически отрицаю. – Пауза. Он выпустил воротник из рук, поправил его, будто все это была шутка. – К политике это не имеет никакого отношения. Девушка…
Он оторвался от сценария. Он тонул.
– Троэльс, – окликнула его Скоугор.
– Девушка…
Щелкали фотокамеры. Вокруг колючий забор из микрофонов.
Репортер, которого он едва не ударил сейчас перед всеми, достал из кармана визитку и сунул ему в руку. Не сообразив даже, что делает, Хартманн сомкнул пальцы.
– Троэльс?
Он тонул.
Она взяла его под руку и молча потащила прочь от толпы, в дверь, через вестибюль, через внутренний двор, в мерцающую тишину ратуши, пока они не очутились в безопасности за надежными стенами.
Хартманн осознал, что держит в руках кусочек картона. Глянул на него.
Это была визитка. На ней только номер мобильного телефона. И имя.
«Эрик Салин».
Весь вечер она просидела в темной гостиной перед телевизором, переключаясь с одного новостного канала на другой. В итоговом выпуске передавали:
– Троэльс Хартманн оказывает полиции помощь в расследовании убийства. Он отрицает какую бы то ни было связь с девушкой и с преступлением.
Она повсюду видела плакаты с его портретом. Обаятельный, симпатичный, больше похож на актера, чем на политика. И всегда немного печальный, как ей казалось.
За спиной послышался шорох. Она не обернулась.
Он вошел и опустился возле нее на ковер.
– Машина принадлежала этому политику, – сказала Пернилле. – Сейчас ищут водителя.
Он опустил голову в ладони. Ничего не ответил.
– Почему нам не говорят, что происходит, Тайс? Как будто нас это не касается.
– Нам сообщат, когда что-то станет известно.
Его заторможенность раздражала ее.
– Им известно больше, чем нам. Неужели тебе все равно?
– Не надо, Пернилле!
– Неужели тебе все равно?
Телевизор был единственным источником света в комнате.
– Откуда Нанна могла знать этого водителя? При чем здесь вся эта политика? Как…
– Я не знаю!
Между ними разверзлась пропасть, которой раньше не было. Его большая неуклюжая рука протянулась к ней. Пернилле отодвинулась.
– Послушай, – сказал он, – мне кажется, нам лучше уехать на несколько дней. Можно снять коттедж, как на прошлых выходных.
В полутьме Пернилле изумленно поглядела на мужа, освещенного лишь мерцающим экраном.
– В доме постоянно торчат полицейские, – пояснил он. – Мальчики все время видят Нанну в газетах. И в этом проклятом ящике. Дети в школе тоже про это болтают.
Она заплакала. Он погладил ее по мокрому лицу. На этот раз она не отстранилась.
– И ты, – продолжал он. – Смотришь, смотришь. Все переживаешь заново. Каждую минуту…
– Ты хочешь, чтобы я уехала сейчас из Вестербро? Сейчас, перед похоронами нашей девочки?
Они еще ни разу не произносили это слово. Просто не было сил. Бирк-Ларсен сжал ладони. Зажмурил изо всех сил глаза.
– Завтра мы встретимся со священником, – сказала она. – Обо всем договоримся. Вот что мы будем делать.
Молчание. Тусклый свет из кухни. Большой мужчина с опущенной головой.
Она взяла пульт, нашла другой канал. И продолжала смотреть.
Осторожно, чтобы не заболело сильнее, Лунд стянула свитер, купленный на Фарерах. Осмотрела запачканные кровью дыры. Прикинула, нельзя ли заштопать. Сама она, конечно, не умеет, но…
Свадебное платье по-прежнему висело на манекене, с иголками и нитками в рукавах и вдоль горловины. Ее мать шила только наряды для невест. Должно быть, в этом она видела свою миссию: выдать замуж все женское население мира. Тем не менее Сара оставила свитер возле швейной машинки – а вдруг.
В комнату вошла ее мать, зевая и ворча.
– Ты знаешь, который час?
– Да.
Вибеке уставилась на рабочий стол.
– Прошу тебя не разбрасывать свою одежду повсюду. Не удивительно, что Марк растет таким неорганизованным.
Разумеется, она заметила рану. Подошла, наклонилась, посмотрела:
– Что случилось?
– Ничего.
– У тебя рука порезана.
На плите тушеное мясо с картошкой. Соус застыл. Картошка засохла. Лунд положила на тарелку того и другого, сунула в микроволновку.
– Кот поцарапал.
– Только не говори мне, что это сделал кот.
– Это был бездомный кот.
Они посмотрели друг на друга. И было заключено что-то вроде перемирия. По крайней мере, по этому вопросу.
– Почему ты так упорно цепляешься за свою работу? – спросила Вибеке. – Теперь, когда у тебя появился шанс начать нормальную жизнь?
Пискнула микроволновка. Еда была едва теплой. Сойдет. Она проголодалась. Лунд села, взяла вилку, начала есть.
– Сегодня утром я тебе уже говорила. Это все лишь до пятницы. И мы можем пожить в гостинице, если доставляем тебе неудобства.
Ее мать подошла к столу со стаканом воды в руках:
– Не говори глупостей! Какие могут быть неудобства?
С полным ртом Лунд ответила:
– Извини, мам. Я устала. Давай не будем ссориться.
– Мы никогда не ссоримся, потому что ты всегда уходишь от разговора.
Лунд улыбнулась, зацепила вилкой еще мяса с картошкой. Она ела это блюдо с детства. Ничего особенного, еда как еда. Всегда одинаковая.
– Очень вкусно, – сказала она матери. – Правда.
Взгляд матери смягчился.
– Бенгт хочет, чтобы ты приехала на новоселье в субботу. Мы подготовим для тебя комнату.
Мать смотрела, как она ест, сколько съедено, сколько оставлено.
– Да, знаю. Бенгт звонил сюда, – сообщила она. – Сегодня днем. Тебя искал.
Лунд уронила голову и выругалась:
– О, черт. Ты ведь не сказала ему, что я останусь здесь до пятницы?
– Конечно сказала! Не могла же я обманывать человека!
Лунд отодвинула тарелку, достала из холодильника пиво, ушла в свою спальню и набрала номер.
Бенгт Рослинг не сердился. Никогда. Это было не в его характере. Или ниже его достоинства. Лунд так и не разобралась до конца.
Они поговорили о новоселье и о полярной сосне, о всяких пустяках – в общем, вели себя так, будто ничего не случилось. Будто все в порядке.
Он не знал, что, пока они беседовали, она смотрела новости на своем ноутбуке. Звук она приглушила. Говорили только о Хартманне.
В пятницу она будет в Швеции. С Марком. Несколько дней у них погостит ее мать. Начнется новая жизнь. Прошлое останется позади: Копенгаген и Карстен, удостоверение инспектора отдела убийств.
Ей стало легче после разговора с Бенгтом. Она положила телефон, чувствуя себя счастливой. И тут же вспомнила, что забыла ему сказать. Телефон зазвонил, прежде чем она успела снова набрать номер.
Бенгт, она была уверена в этом. Поэтому она ответила на звонок и произнесла слова, давшиеся ей не без усилия:
– Я люблю тебя.
– Ого! Я польщен.
Майер. Судя по шуму, за рулем. Мысленно она увидела, как машина несется сквозь черный дождь, на пассажирском сиденье чипсы, сигареты и пакетик жвачки.
– В чем дело?
– Сами просили, чтобы я позвонил насчет больницы! – изобразил он обиженного. – Люнге был там в пятницу.
– Как долго?
– С вечера и до семи утра. Этот идиот, оказывается, наркоман. Намудрил что-то с метадоном.
На мониторе появился крупным планом Троэльс Харт манн – готовый ударить какого-то языкастого журналиста. Оказалось, этот симпатичный политик сорвался из-за простого вопроса: не утаивал ли он информацию ради победы на выборах. Надо же. А она считала Хартманна спокойным и разумным человеком.
– Люнге не мог потихоньку сбежать из больницы, а потом вернуться?
Пауза. Шумное чавканье.
– Это вряд ли. Его, похоже, серьезно прихватило. Всю ночь под капельницей пролежал.
– Оставьте свои чипсы хоть на минуту. И если машина опять ими засыпана…
– Я целый день ничего не ел.
– Велосипед Нанны нашли?
– Нет.
– А что с ее мобильником?
Его нашли в машине Хартманна, вместе с девушкой. Что было довольно странно.
– С ним еще работают криминалисты, – сказал Майер. – Последний звонок она сделала в пятницу. Вроде бы из гимназии, но это еще не точно.
– Хорошо. Заедем туда утром.
– Нет, Лунд. Утром не получится.
Майер продолжал уплетать чипсы, она слышала, как он жадно хрустит ими – будто у него отбирают последний пакет чипсов в мире.
– А в чем дело?
– Я видел Букарда. Хартманн настаивает на встрече. С вами.
Она обдумала новость.
– Выспитесь как следует и напишите мне отчет.
– Спасибо. Приятных снов, любовь моя.
– Ха-ха.
– Да, Лунд, вот еще что. Хартманн не вам позвонил с просьбой о встрече, он позвонил Букарду. Или кому-то выше Букарда. Или может быть… – Непрестанный хруст сводил ее с ума. – Кому-то на самом верху. Готов поспорить, они сейчас все названивают верхним этажам, надеясь свалить свое дерьмо на наши головы. Это вам пища к размышлению.
Пока Вибеке наводила на кухне порядок, позвякивая посудой, в крошечной спальне Лунд прокручивала на компьютере ролик из последних новостей. Она изучала Троэльса Хартманна – медленно, кадр за кадром, секунда за секундой.
4
Среда, 5 ноября
Хартманн прибыл в Управление полиции в самом начале десятого и сразу направился в кабинет Лунд, где и уселся напротив нее и Букарда в свете яркого зимнего солнца, падающем в узкое окно. Жесткая, бдительная Риэ Скоугор сидела рядом с ним, не пропуская ни слова из сказанного.
– Вчерашний инцидент произошел по вашей вине, – заявил Хартманн. – Этого не случилось бы, если бы мы не медлили с заявлением. Но мы пошли вам навстречу, а ваши люди проболтались.
Это была политика. До дела Бирк-Ларсен Лунд удавалось избегать ее. Так что теперь она чувствовала себя на чужой территории. Но ей было интересно.
Шеф нагнулся, поймал взгляд Хартманна, произнес со значением:
– От нас утечки не было. Я гарантирую это.
– А водитель сознался? – предположил Хартманн.
Лунд качнула головой:
– Нет, и не сознается. Он этого не делал.
Лицо с плакатов, красивое, задумчивое, доброжелательное, исчезло. Троэльс Хартманн начинал злиться.
– Постойте. Вчера вы сказали…
– Вчера я сказала, что мы его подозреваем в совершении убийства. Так и было. Больше мы его не подозреваем. Так ведутся расследования. И именно поэтому мы просили вас не разглашать информацию о деле.
– Но вы по-прежнему считаете, что нашей машиной кто-то воспользовался?
– Да.
– Вероятно, ее украли, – добавил Букард.
– Украли? – Такой вариант не обрадовал Хартманна. – Когда вы собираетесь сделать заявление?
– Еще не сейчас, – сказала Лунд. – Нам хотелось бы подождать.
– Подождать чего? – спросила Риэ Скоугор.
Лунд пожала плечами:
– Водитель был ранен. Мы надеемся, что сможем сегодня с ним поговорить. Посмотрим, что он скажет…
– Если наша машина была украдена, – перебила ее Скоугор, – пресса должна узнать об этом как можно скорее.
Лунд сложила руки на груди и посмотрела на Хартманна, не на его помощницу.
– Нам было бы проще, если бы преступник думал, что мы подозреваем кого-то другого.
– Мы больше не можем играть в ваши игры, – сказал Харт манн. – Риэ составит пресс-релиз. – Он обратился к Букарду: – Вам пришлют проект. Это окончательно. Как только…
Лунд передвинула свой стул так, чтобы сесть прямо напротив него.
– Я буду крайне признательна вам, если вы немного подождете.
– Вчерашний инцидент произошел по вашей вине, – заявил Хартманн. – Этого не случилось бы, если бы мы не медлили с заявлением. Но мы пошли вам навстречу, а ваши люди проболтались.
Это была политика. До дела Бирк-Ларсен Лунд удавалось избегать ее. Так что теперь она чувствовала себя на чужой территории. Но ей было интересно.
Шеф нагнулся, поймал взгляд Хартманна, произнес со значением:
– От нас утечки не было. Я гарантирую это.
– А водитель сознался? – предположил Хартманн.
Лунд качнула головой:
– Нет, и не сознается. Он этого не делал.
Лицо с плакатов, красивое, задумчивое, доброжелательное, исчезло. Троэльс Хартманн начинал злиться.
– Постойте. Вчера вы сказали…
– Вчера я сказала, что мы его подозреваем в совершении убийства. Так и было. Больше мы его не подозреваем. Так ведутся расследования. И именно поэтому мы просили вас не разглашать информацию о деле.
– Но вы по-прежнему считаете, что нашей машиной кто-то воспользовался?
– Да.
– Вероятно, ее украли, – добавил Букард.
– Украли? – Такой вариант не обрадовал Хартманна. – Когда вы собираетесь сделать заявление?
– Еще не сейчас, – сказала Лунд. – Нам хотелось бы подождать.
– Подождать чего? – спросила Риэ Скоугор.
Лунд пожала плечами:
– Водитель был ранен. Мы надеемся, что сможем сегодня с ним поговорить. Посмотрим, что он скажет…
– Если наша машина была украдена, – перебила ее Скоугор, – пресса должна узнать об этом как можно скорее.
Лунд сложила руки на груди и посмотрела на Хартманна, не на его помощницу.
– Нам было бы проще, если бы преступник думал, что мы подозреваем кого-то другого.
– Мы больше не можем играть в ваши игры, – сказал Харт манн. – Риэ составит пресс-релиз. – Он обратился к Букарду: – Вам пришлют проект. Это окончательно. Как только…
Лунд передвинула свой стул так, чтобы сесть прямо напротив него.
– Я буду крайне признательна вам, если вы немного подождете.