Иртенина Наталья. Аут

   — Русские интеллигенты зарабатывают убийствами? — удивился Морл.
   — На данный момент это единственный хлеб русского интеллигента, хозяин. Я уверен, что для большинства, как и для меня, это не просто убийства.
   — Гм… жертвоприношения?
   — Индивидуальный террор, хозяин, освоенный нашими пра-пра-пра— и так далее дедами еще двести лет назад.
   — Чего же вы хотите?
   — Перемен. Всегда и только перемен. Я бы даже сказал, свободы больших перемен.
   Морл обдумал его слова.
   — Странно, — сказал он затем. — Мои желания в корне противоположны твоим. Но почему-то меня не покидает ощущение, что мы хотим одного и того же… Ты ведь не сбежишь от меня?
   — От себя не сбежишь, — помолчав, вздохнул Камил. — Мне почему-то тоже что-то такое кажется… странное.
   — Я думаю, скоро ты станешь свидетелем перемен. — Морл решительно встал и прошелся от стенки до стенки и обратно. — Мне от себя тоже не сбежать. Не знаю, что это будет, но наверняка с фейерверком. — Он снова сел в кресло, по-детски притянул колени к груди и сказал: — Мне страшно, Камил. Не оставляй меня.
   «Совсем ребятенок, — с внезапной жалостью подумал бывший наемный убийца, сам ненамного старший — несколькими годами. — Что он делает в этом скорпионьем гнезде?»
   С этой минуты и навсегда он сделался нянькой и верным псом своего хозяина.
   А перемены действительно нагрянули скоро. Но до этого должно было произойти еще кое-что.
 
   — Господин Стиг, выслушайте меня…
   — Я слушал тебя довольно, Смарт. Ты бредишь. Выпей таблетку и ложись в кровать.
   — Если кто-то из нас болен, то только не я. — Смарт храбро бросил боссу вызов, но тут же стушевался: — Я хочу сказать…
   — Я понял, что ты хочешь сказать, — устало сказал Стиг. — Что я стар и беспомощен, и моя воля похоронена в этом гробу, которым является мое тело. И вот что я тебе отвечу. Да, я стар и немощен, но еще не растерял мозгов. А вот ты, мальчик мой, сходишь с ума от собственного тщеславия.
   — Но это правда! Мы ничего не добьемся с этим уродом. Это же ясно, как день. Неужели вы этого не видите и не понимаете? Он ломает все наши попытки. Черт его знает, как он это делает, но это он, он, он! Вы хотите взвалить на этого мозгляка ношу не по его тощим мослам, и ясно, что он трусит и пускает сопли. Он еще там, в своей дыре сектантской, устраивал нам такие фокусы, разве вы забыли?
   — Я не забыл. И я не отрицаю того, что это Морл. Более того, я даже в этом уверен.
   — Тогда почему вы не хотите принять мой план? — стрельнув глазом, быстро спросил Смарт.
   — Потому что твой план отдает идиотизмом, мой мальчик.
   — Что, что вы считаете идиотизмом? Мою готовность пожертвовать собой во имя общего…
   — Красивые слова о себе, безусловно, повышают самооценку, — оборвал его Стиг. — Но ты ведь думаешь о другом?… Поверь мне, когда-то и я говорил те же слова и думал о другом. И мое тщеславие было гораздо сильнее твоего. Это теперь ты можешь бросать мне обвинения в бессилии… причиной которого — те самые красивые слова. Ты видишь, что они со мной сделали. — Стиг показал глазами на свое неподвижное, усохшее тело. — Эта так сказать «жертва» — не для нас с тобой, мой мальчик. Мне это наглядно продемонстрировали. И я не хочу, чтобы с тобой произошло нечто подобное. Не разевай рот на то, чего не можешь проглотить, Смарт.
   — Я спрашивал тех, кто тогда был рядом с вами, — колеблясь, заговорил Смарт. — Все они видели одно и то же: вы поскользнулись на крови и упали на ступеньку алтаря. Не было никакой демонстрации. Это случайность, которую вы зачем-то истолковали символически. Господин Стиг, это позиция труса.
   — Смарт, я хочу, чтобы ты запомнил: никакой ритуал не приносит с собой случайностей. И то, что оновыбрало для себя этого безглазого, а может быть, и само породило его, — тоже не случайность. Скорее всего, только такой уродможет принять егов себя, не сломавшись.
   — А мы? — страшным голосом вскричал Смарт. — С какого бока мы будем приставлены к этому уроду? Я не хочу! Не желаю видеть его!
   — Успокойся и не кричи. У меня и так голова от тебя болит… С какого бока, говоришь. Да с того же самого, какой был бы, стань ты Телом бога. И хорошо, что ты им никогда не станешь, мой мальчик. Ты не видел его. А я видел. Морл по сравнению с ним — красавчик. Аполлон Бельведерский. Так что прекрати истерику и займись делом.
   — Делом? Каким делом? Похищением брюхатых баб, которые потом неизвестным образом скидывают? На нашего Аполлона не напасешься этого добра.
   — Смарт, ты ненаблюдателен, — укорил отпрыска Стиг. — У тебя под носом живет брюхатая девка. На этот раз обойдемся без всяких похищений.
   Полминуты Смарт обгладывал брошенную ему кость.
   — Девка Морла? — наконец вымолвил он, изумляясь простоте решения.
   — Теперь ты понимаешь, почему я ничего не предпринимал раньше, чтобы переломить сопротивление мальчишки? Он сам должен переломить себя. Рано или поздно он бы все равно сделал это. Иначе о нобы не выбрало его. Ну а мы немного поможем ему сделать это.
   — Вы считаете, на этот раз может получится?
   — Он не захочет убивать своего ребенка, Смарт, я уверен в этом.
   — А если он найдет другой способ?
   — Знаешь, как русские решают свои проблемы?
   — Как?
   — Бутылка водки, и проблема исчезает сама собой.
   — В самом деле?
   — Но ему хватит двух стаканов.
   — Он не станет пить.
   — А знаешь, как поступают русские с теми, кто отказывается пить?
   — Как?
   — Кладут ему в бутерброд «сухую водку». Гениальное русское изобретение. Главное — точно отмерить дозу. Чтобы потом не произносить речи над телом.
   — Откуда вам все это известно, господин Стиг? — с уважением в голосе спросил Смарт.
   — В молодости я увлекался этнографией, — туманно ответил Стиг и погрустнел. — А теперь оставь меня одного, Смарт.
   — Но мы еще не решили…
   — Мы уже все решили.
   Смарт поплелся к двери. Взявшись за ручку, обернулся и печально произнес:
   — Он убьет меня. Я знаю.
   Стиг махнул рукой. Дверь закрылась.
   «Он убьет нас всех», — молча ответил он.
 
   Час спустя его снова потревожили, разогнав видения прошлого и будущего. Ввалился, дергая щекой и вращая глазами, лысый, косноязычный Айрон и принялся выплевывать неповоротливые глыбы слов:
   — Там… Стиг… там… твой… мертвый…
   — Что? — рявкнул Стиг.
   Но Айрон уже убежал, сочтя доклад завершенным. Стиг, с тревожной иголкой в сердце, направил коляску вслед за ним.
   В холле перед лестницей бестолково бегали слуги и толпились посвященные ближнего круга. Вытянутые, перекошенные, любопытные, реже — бесстрастные физиономии. Сосредоточенный шелест голосов, прерываемый бодро-мажорными русскими выкриками. «Они воспринимают это как представление», — отрешенно, в предчувствии тоски, подумал Стиг о слугах, пытаясь рассмотреть сквозь чужие ноги лежащее на полу тело.
   — Расступитесь, — негромко попросил он.
   Посвященные посторонились, открывая зрелище.
   Сын. Его сын. В горло по самую рукоять впился небольшой узкий кинжал. Открытые глаза смотрят обиженно.
   Стиг захрипел, на шее и висках вздулись жилы, но тут же обмяк.
   — Перенесите его в мою комнату…
   — Стиг, мы должны узнать, кто это сделал.
   — Потом, все потом, — бессильно выдохнул он.
   Тело переложили на одеяло и понесли. Стиг со стеклянными глазами ехал позади.
   — Положите его на постель.
   Никто из них не знал, что Смарт был его сыном. Просьба удивила, но была выполнена.
   — Теперь уходите.
   Они медлили.
   — Стиг…
   — Вон! — заорал он. — Все вон! Я хочу проститься с моим сыном наедине.
   Посвященные, изумленно шепчась и переглядываясь, гуськом потянулись к выходу.

Глава 10

   2097 г. Город
   В один из дней середины месяца Войны миров Кубик сделал большое открытие, важность которого, вероятно, не смог бы оценить ни один ирч. Себя Кубик тоже не исключал из общего числа. Просто у них у всех не было точки отсчета и шкалы, по которой можно отмерять важность чего-то, что не представляло собой прямого или любого другого следствия из какого-нибудь закона природы или принципа демократии. У горлов, вероятно, была и шкала, и точка отсчета, но Кубик не собирался посвящать в свое открытие горлов. Тем более что знакомых горлов, в отличие от многих ирчей, у него не было. К тому же сконструировать гипотезы горлов не составляло труда. Конечно, за любым событием у них прячется Божество или какой-нибудь его посланец. Но Кубику интереснее было мыслить логически, а не образно или там сверхчувственно. Поэтому уже полчаса он стоял над своим открытием и пытался привести его к логическому обоснованию.
   Получалось, правда, плохо. Катастрофически не хватало информации, и пробелы в цепи логических рассуждений заполнить было нечем. Поэтому последние десять минут Кубик размышлял в основном о том, можно ли получить недостающую информацию, если решиться на служебное преступление. То есть в прямом смысле слова переступить через официальный запрет.
   Ведь, собственно говоря, он и открытие свое сделал только благодаря намерению совершить это преступление. Перешагнуть через табличку «Проход закрыт». Табличка была прикреплена к цепочке, которая перегораживала неподвижный, мертвый эскалатор, открывавший путь наверх. На одиннадцатый и все остальные этажи, где никто и никогда не бывал. Там даже лифты не останавливались, все кнопки верхних уровней были заблокированы. Кроме последней — за остановкой на десятом этаже следовала остановка на крыше здания возле посадочной площадки и стоянки «тарелок». Путь с крыши на двадцать пятый этаж был прочно запечатан.
   Никто не знал, что находится на этих уровнях. Необъяснимый, иррациональный запрет внушал ужас, и охотников до нарушения табу не находилось. Кубик иногда, выпадая из ежедневной служебной суеты в отрешенную созерцательность, подходил к эскалатору одиннадцатого этажа и вслушивался в наползающую сверху тишину. Он не был мистиком, это модное среди неверующих ирчей увлечение его миновало, — но безмолвие верхних уровней он готов был принять как глубоко мистическое, непознаваемое, полное всяческих таинственных смыслов. За всем этим, несомненно, скрывалась изначальная загадка бытия мира, и, возможно, в этом же коренились и все остальные пугающие загадки мира. И мысль о том, чтобы разгадать их, всегда казалась Кубику невозможной, неуместной перед лицом этого огромного, подавляющего безмолвия. Пятнадцать этажей мистической тишины над головой раздавливали в лепешку самомалейшее желание посягать на запретное.
   Но вот пришел день, когда Кубик понял, что загадок в мире чересчур много, и пожелал незаметно просочиться во владения тишины. А на пороге этих самых владений узрел некие знаки, которые привели его в сильное волнение.
   На пыльных ступеньках эскалатора отчетливо различались следы ног. Одна цепочка следов шла вверх, другая, рядом, — обратно. Отпечатки были совсем свежие, пыль не успела запорошить их. «Здесь прошли люди», — остолбенев, подумал Кубик. Был ли это кто-то из горлов или ирчей? Если да, то это могло означать только одно — законы, по которым жил мир, дали трещину. И этот «кто-то», проникший на верхние этажи, — не только преступник, но и герострат. Разрушитель.
   Тут Кубик вспомнил, с какими намерениями сам пришел сюда. Выходит, он тоже — герострат. Презренный ниспровергатель законов и великих принципов.
   Мысль была волнующей и немножко стыдной. Как будто его застукали в постели с женским симулакрумом (чего никогда не бывало). Но потом появились и другие мысли. О том, что законы дали сбой еще раньше, до его преступного намерения нарушить запрет. Три недели назад выболтанная тайна должна была унести его в небытие, а вот же — не унесла. Затем случилась незапланированная, объяснимая разве что интригами горлов, и то сомнительно, Война миров. Да и война ли?
   Может, это уже не просто трещина? А например, агония. Гибель мира. Хаос, о котором говорил Раффл. Задница.
   Но не исключено, что агония законов — это тоже такой закон. Или принцип. Кто их разберет.
   В любом случае понять смысл этого открытия не под силу никому. Они все так мало знают о собственном мире! Так уверены в его нерушимости и незыблемости!
   Но кому-то все-таки понадобилось знать больше.
   А вдруг это не горл и не ирч? — испуганно подумал Кубик про того, кто оставил следы. Может быть, сим? В свете недавно узнанного об этих существах, догадка была страшненькой. Что если эти пятнадцать пустующих этажей скрывают в себе нечто еще более ужасное, чем нападающие на людей симы? Что если именно там, в этой нелюдимой тишине, и родилась новая разновидность фантомов?
   Вопросов было очень много, а ответов — ни одного. Чтобы получить хотя бы часть их, нужно быть смелым и решительным. Надо перешагнуть через табличку «Проход закрыт» и идти наверх.
   Кубик уже почти уговорил себя сделать наконец это, но вдруг озарился идеей. Зачем идти одному, если есть Раф? Для чего вообще существуют друзья, если не для этого?
   Он развернулся и отправился искать приятеля. И очень скоро выяснил, что тот опять запропастился.
   Чуть погодя Кубик заметил, что вокруг происходит нечто необычное. Люди сосредоточенно бегали по коридорам, торопясь куда-то, причем все торопились в разных направлениях. На ходу выстреливали друг в дружку короткими непонятными фразами:
   — Ну как там?…
   — Перья летят…
   — Первый-то, Первый… — удрученное качание головой.
   — Да уж. Вот же как…
   — Начудил…
   — Э-э, вы еще скажите — напакостил. Это ж заговор! Измена! Да за такое…
   — Когда же будет решение?
   — Что-то они там не спешат…
   — Нельзя быстро. Такое дело. Разбираться надо…
   И лица у всех, хотя и огорченные, горели азартом. Общее возбуждение передалось и Кубику. Он точно так же стал носиться, налетая на других, дергая все подряд двери, ловя на лету обрывки и без того рваных разговоров. Иногда пробовал выяснить, что случилось и куда все бегут, но в ответ получал только торопливое и изумленное «Ты что, с луны свалился?».
   Когда он случайно наткнулся на Рафа, на ходу засунувшего нос в какую-то папку, то был уже изрядно издерган неведением, рассержен и почти свиреп. Он хищно вцепился приятелю в плечо, отчего тот вздрогнул, и проорал:
   — Я свалился с луны.
   — Почему? — немного заторможенно поразился Раф.
   — Потому что как идиот уже полчаса пытаюсь выяснить, что произошло, — чуть придя в себя, объяснил Кубик. — Но единственное, что до сих пор выяснил, — что все сбесились. И ты тоже?
   — Почему? — Один глаз Рафа смотрел на Кубика, другой — в сторону, но оба были выпучены и глядели дико.
   — Потому что таращишь на меня глаза и не можешь ответить на простой вопрос! — снова забушевал Кубик.
   Раф опять вздрогнул и выронил свою папку.
   — Какой вопрос?
   Кубик поднял папку и впихнул в руки озадаченного приятеля.
   — Почему все сбесились?
   Раф повертел головой по сторонам. Короткий отрезок коридора, где они стояли, был пуст. Все полоумные успели разбежаться.
   — Ты уверен? Ничего не путаешь? — Физиономия Рафа из озадаченной стала озабоченной.
   Кубик вздохнул, обмяк и приклеился боком к стенке.
   — Я сейчас сам сбешусь, — пообещал он. Впрочем, неагрессивно.
   — По-моему, это уже произошло. — Раф сморщил лоб, осмысливая ситуацию. — Да что стряслось-то?
   — Это и я хочу узнать, — в меру язвительно сообщил Кубик.
   В этот момент на них из-за угла выскочил бесцеремонный и краснорожий Бош. Ругаясь вполголоса, пролетел мимо них, внезапно затормозил, повернулся и рявкнул:
   — А я что говорил! Я всегда это говорил.
   — Что ты говорил, Бош? — насупился Раффл.
   Бош посмотрел на него, будто впервые увидел, и изрек:
   — И нечего из меня вонючего предсказателя делать. Ничего я не говорил. Мракобесы, так вашу.
   И скрылся за другим поворотом.
   Раф и Кубик посмотрели друг на друга, помолчали, похлопали глазами. Наконец Раф догадался:
   — Так ты про это, блин?
   — Ну.
   — Так бы сразу и сказал. А я-то подумал… — И ошарашил: — Импичмент у нас! Уже идет разбирательство в совете Высших.
   Кубик не сумел как следует удивиться. Слишком много сил ушло на борьбу с обуявшим всех припадочным слабоумием.
   — А до этого опять созывали общий совет клана, — продолжал Раф. — Между прочим, где ты был? Почему не присутствовал? Это всех касается. Или тебе без разницы интересы клана?
   — Я… — Кубик смутился. — Я не обратил внимания. Получил вызов и забыл. Я кое-что нашел, Раф. Я копался в старых базах данных. Ну, по прошлым реалам…
   — Потом расскажешь. — Раф взял его за руку. — Пошли ко мне. Пожрать надо…
   Картофельное пюре вывалилось из жерла комбайна в тарелку с очень неаппетитным звуком, наводящим на мысль о расстройстве живота. К тому же и цвет у него был соответствующий — темно-рыжий. Раф обожал смесь картофельного пюре с кабачковой икрой. Сверху на кучку с тихим шлепом свалилась коричневая сосиска — столь же однозначного вида.
   — На, — сказал Раф, подавая тарелку Кубику. — Чего рожу скривил? Нормальная здоровая жратва.
   Кубик тарелку принял и осторожно понюхал.
   — Разве что не воняет. — Но Рафа обижать не хотелось, пришлось брать вилку и лопать. — А что дальше? — спросил он с набитым ртом, продолжая прерванный разговор.
   — Дальше — самое интересное. Кое-кто из запаниковавших горлов, из Высших, так обильно наклал в штаны, что сдуру побежал к нашему Первому просить защиты и политического убежища. Представляешь — убежища от гнева ихнего Божества!
   — Да-а, видно, сильно их перепугал этот «посланец».
   — А наш Первый — ну, ты же видел его фиолетовую физиономию на прошлом общем совете — тоже, наверно, мозги растерял. Созвал специальную комиссию для рассмотрения просьбы того перебежчика. Нет, конечно, такие вопросы только комиссия и решает, но он же мог как-нибудь замолчать, послать подальше бегунка этого. Мол, у нас с вашим Божеством нейтралитет, нарушать — не в наших интересах и обычаях.
   Кубик мрачно кусал сосиску и неодобрительно сопел.
   — Ну а комиссия всякие интересные вопросы начала спрашивать. И про посланца, и про Гнев Божества — не горлов ли рук дело.
   Кубик с возмущенным видом открыл рот, чтобы сказать, но подавился и начал громко кашлять. Раф подошел и врезал кулаком ему по спине. У Кубика из глаз брызнули слезы.
   — У-ух, — наконец произнес он, вылеченный рукоприкладством. — Я хотел сказать, это и дураку ясно: если он сбежал от гнева Божества, значит, это не их рук.
   — Или он просто не все знает, — хмыкнул Раф.
   Кубик пожал плечами.
   — Сам сказал — из Высших.
   — А может, у них все замкнуто на ихнем Первом, как и у нас тоже было замкнуто на нашем Первом.
   — Что было? Чего ты кота за хвост тянешь? — возмутился Кубик.
   — Горл комиссии попался болтливый, — с удовольствием продолжал Раф. — Наверно, со страху все выложил. И как наш Первый вошел с ними в сговор, и как они решали, что делать с невостребованными супругами Божества, и как выкрадывали их и убивали.
   У Кубика вытянулось лицо.
   — Как… убивали?
   — Очень просто. Дубинкой по голове, потом укольчик — и через несколько часов от трупа с биодатчиком остается только лужа мерзкой слизи.
   — Но это же…
   — Гнусно, — согласился Раф. — Главное, непонятно, как горлы его уговорили. Может, они перевербовали его в свою веру?
   — Вряд ли, — помотав головой, уверенно сказал Кубик. — Наверняка он сделал это не против, а во имя великих принципов демократии.
   — Ну ты скажешь! — оскорбился Раф.
   — А представь, что было бы, если б невостребованные супруги раззвонили по всему миру, что великая благодать природы, она же — великое демократическое завоевание, то есть Конкурс, — это чистый блеф. Они же не присылали нам никаких сценариев! Или нужно было сажать их навечно под замок?
   — Не навечно. До смены реала, — возразил Раф. — Они бы все забывали.
   Кубик ссутулился, поник головой.
   — А зачем тогда все это? — меланхолически спросил он после долгой паузы. — Зачем Конкурс? Зачем Центр? Зачем мы? Это беспамятство делает нас пустым местом. Мы же не существуем, Раф! Я теперь понял, почему не существует прошлого. Потому что нет никакого настоящего. Разве ты не видишь, — Кубик повел рукой, показывая, — что все вокруг уже подернуто призрачной рябью и расплывается, словно тает. Все вокруг — только иллюзия. И мы с тобой тоже — иллюзия.
   Раф потрясенно оглядел стены и мебель. Не нашел ничего интересного. Присмотрелся к Кубику. Достал из шкафчика платок и протянул приятелю.
   — Да, мы с тобой хорошая иллюзия… двух идиотов. Один сопли распустил, как маленький, другой уши развесил, рот раскрывши.
   Кубик вытер глаза.
   — Ну что, больше не расплывается? — поинтересовался Раф.
   Кубик хмуро глянул исподлобья и не ответил.
   — Одно ты уже точно забыл, — сказал Раф. — Что мыне забываем. Потому что несем ответственность за них, за беспамятных. — Он показал на окно.
   — Почему?
   — Потому что мы — лучшие. Естественный отбор.
   Кубик скептически хмыкнул.
   — Мы и за себя-то никакой ответственности не несем. За свои внутренние системы памяти. Я хочу тебе кое-что показать.
   Он подсел к раскладушке компа и уткнулся в экран. Пальцы привычно забегали по клавишам.
   — Мне нужно было найти одного человека, — объяснял он. — Я познакомился с ним… с ней в прошлом реале.
   — Оп-па! — радостно прокомментировал Раф. — Гладкий бабец?
   — Это совсем не то, что ты подумал. К тому же — какие гладкие в прошлом реале? Забыл?
   — Ах да, — досадливо бормотнул Раф.
   — Я обязан ей своим… в общем неважно. Я обнаружил, что не могу вспомнить ее. Ни лица, ни имени, ничего. Остался только номер на идентификаторе. Это о чем-нибудь тебе говорит?
   — Только о том, что у тебя плохая память.
   — А сам можешь вспомнить хоть одну свою подружку из прошлых реалов?
   Раф подумал. Поскреб в затылке. Подумал еще. Смущенно посмотрел на Кубика.
   — То-то же, — сказал тот и опять отвернулся к компу. — Я пришел к выводу, что нам оставляют память только о наших служебных делах, все, что касается Конкурса и так далее. Остальное стирается как лишнее и ненужное. Тебе не кажется, что это очень странный закон природы?
   — Ну… Законы природы — они такие… Никогда точно не знаешь, какие они, — философски закруглился Раф.
   — А вот еще один странный закон природы. Я хотел найти ту женщину через базу данных. А нашел кое-что другое. Смотри. Это численность населения последних нескольких реалов. Вот рождаемость и смертность. Везде они примерно равны. А теперь… хорошо смотришь?… Прирост отрицательный! Общая численность от реала к реалу стабильно уменьшается в среднем на полпроцента. Еще смотри. Ввожу личный номер той женщины.
   На экране появилось окошко с надписью: «Носитель номера не обнаружен. Возможно, неправильно введен номер. Повторите ввод».
   — Идентификатор не мог неправильно считать номер. А если бы она умерла, была бы соответствующая отметка. — Кубик крутнулся с креслом, отворачиваясь от компа. — Я провел проверку, сравнивая одни и те же сегментарные выборки номеров из разных реалов. При каждой смене реала таким же образом исчезает бесследно один из пары сотен. Те самые полпроцента. Ты можешь объяснить, куда они деваются? Не умирают, а просто испаряются. И не только у них. — Палец в окно. — И у нас тоже.
   — Не ты первый до этого докопался. — Раф задумчиво кружил по комнате со стаканом какого-то пойла в руке. — Давно это уже заметили. И мы, и горлы. Ну, у них все просто. Кто исчез здесь, там, — взмах рукой, — достиг истинной реальности. В смысле рая и бессмертия. Это те, кто карму свою улучшил запредельно.
   — А у нас?
   — А у нас — простор для фантазии. Свобода мыслеисповедания. Строго в рамках законов природы, разумеется. Некоторые предполагают, что это опять же естественный отбор. Худшие отсеиваются. Худшие из лучших — тоже. Хочешь, предложи свой вариант.
   Но Кубик уже снова сидел носом в экран.
   — Вот я и говорю — какая там, блин, ответственность. Я тут еще кое-чего нарыл. Касательно наших внутренних систем памяти.
   Раф тяжко вздохнул.
   — Ты что, в гробокопатели записался? На черта тебе все это? Давай лучше посмотрим виэр судилища. Уже, наверно, запустили сокращенную версию. Там интересное оформление. Ты, наверно, не видел еще. Все в чудн ы х тряпках, мантии называются, в смешных патлатых париках и квадратных шапках с кисточками. Ходят как цапли и говорят навороченно, со всякими «милостивыми государями». Все-таки интересно, чем Первый будет отбиваться. А может, и не будет. Может, он сразу на перевыборы согласится? Хотя нет, если бы сразу, они б не сидели там столько времени.
   Кубик его не слушал. Грыз ноготь и пялился в экран.
   — Гляди, — сказал Рафу, когда тот закончил мечтать. — Информаторий прошлого реала, «Торжества справедливости».
   Раф внимательно ознакомился с надписью «Сведения отсутствуют. База закрыта».
   Кубик пощелкал клавишами.
   — А это — тот, что был до «Торжества справедливости». То же самое. По всем — то же самое. — Тон Кубика сделался сухим, колючим, обвиняющим. — Ну, будешь опять говорить, что мыничего не забываем?
   — Компьютер, мать его, — поморщился Раф. — Но вообще-то знаешь…
   — Знаю, — угрюмо перебил Кубик. — Ортодоксия. Прошлое — миф. Каковой нужен только для того, чтобы не свихнуться. Для оздоровления мозгов, которые не знают, что делать с информацией о несуществующем прошлом.