Страница:
И вот он — промах.
Не означает ли все это, что настало время побеспокоиться о себе, своей безопасности и благополучии? Не пришла ли нужда обеспечить тылы и пути отхода, пока не поздно? А то ведь чего только не бывает на свете — вдруг объявится еще один морл, более могучий, более ужасный, более опасный? Вот что занимало мысли толстяка всю эту неделю, пока Морла донимала сволочная депрессия.
Но были и свои плюсы в этой неделе запойного молчания хозяина. Славная девица Фейри получила кратковременное освобождение от исполнения обязанностей спецагента. Камил жадничал часто отпускать ее в город, поэтому днями напролет она скрашивала своей монументальной грудью его холостяцкое существование, удрученное хозяйской меланхолией. Толстяк сам не заметил, как привязался к девушке. Стали даже посещать странные мысли о маленьком домике, например, далеко в горах или на берегу заросшей лесом речки, в котором день-деньской хлопочет хозяйка с теплыми уютными боками и шныряют туда-сюда трое или четверо крошечных пухлых камильчиков. Толстяк мысли эти чудн ы е не прогонял — как-то само так получилось, что они тоже начали понемногу скрашивать его матерую холостяцкую жизнь. Причем тем интенсивнее, чем чаще на глаза попадалась крутобедрая и пламенноокая спецагентка.
Дошло уж и до того, что толстяк начал подзабывать, для каких целей в действительности обретается в доме девка. Хозяйские капризы по причине внезапного хозяйского безразличия ко всему отодвинулись на задний план. Фейри поступила в полное распоряжение слуги и ничуть не была против. Совсем наоборот. Как и всем, слепой внушал ей инстинктивное отвращение. Лишь интересы подпольного ордена да внимание Камила вкупе с его мужской техничностью удерживали девушку в доме Морла.
Каково же было разочарование толстяка, когда хозяин, внезапно перестав быть окаменелостью, призвал его к себе, вкусил пищи, а затем повелел привести «ту женщину». Камил едва сумел скрыть от Морла досаду.
Разыскав Фейри, он обрадовал ее известием о том, что ей вновь предстоит ледяная баня. Ничего не поделаешь — единожды соврав хозяину, он не мог отступать. Хотя и подозревал, что для Морла его обман — как прозрачное стекло для зрячего.
Проклиная себя за то, что вообще затеял эту историю, Камил уволок Фейри в ванную комнату и с сожалением принялся за ваяние шедевра под названием «живая сосулька». Как и в первый раз, девушка приняла истязание стоически.
Потом он отвел ее к Морлу, по пути страдая уязвленным самолюбием. И сразу же активизировал систему наблюдения.
Морл не торопился. Он вообще никогда не торопился. Потому что никто и ничто не могло убежать от него. Он был медлителен, как жаба, страдающая одышкой, но всегда действовал без оглядки и наверняка. Если, конечно, это можно было назвать действием. Иногда он совсем ничего не делал — и получал нужный результат. Толстяк подозревал, что у хозяина имеется для этого невидимый орган, вроде липкого и длинного жабьего языка, внезапно выскакивающий, хватающий, убивающий.
Фейри сделала попытку улечься на толстый ковер. То ли ноги ее не держали, то ли она надеялась согреться его ворсом. Камил, жалея ее, шептал в экран хэнди: «Девочка моя. Потерпи немножко. Кому сейчас легко».
Морл не дал ей сделать этого. Он подозвал ее к себе, велел раздеться и принялся ощупывать ее тело, нечувствительное от втертой в кожу мази. Длинные тонкие пальцы, которые только накануне Камил освободил от бинтовых перчаток, подрагивали, точно жадно насыщающиеся твари. Лицо Морла было бесчувственным, ничего не выражающим, но толстяк готов был поклясться, что хозяин испытывает нечто неподвластное простому разумению. Какая-то сила сейчас пробуждается в нем. А может, наоборот, засыпает. И жадные твари-пальцы убаюкивают ее.
Это продолжалось недолго. Морл легко оттолкнул девушку, и Фейри без сил опустилась на пол. Камил встревожился. Слишком хорошо он помнил припадок божественной супруги после подобного же общения с Морлом. Приступ абсолютного равнодушия. А за ним — тихое помешательство, безумие.
Но, наверное, Фейри была все же сильнее, чем та, одурманенная наркотиком супружница. Фейри было гордой, непокорной, стервозной. Только в умелых мужских руках становилась мягкой, податливой, как земля после дождя. А разве Морл — мужчина? Он — Божество. Нелюдь. И пальцы его — голодные ищущие твари.
Морок безразличия не объял ее разум, хотя бессилие и сковало тело. Обнаженная, она лежала на ковре, и глаза не смотрели на Морла. Но губы двигались, и произносились слова. Морл не забыл своего обещания поговорить о том, что нужно ей от него. Толстяк отметил про себя, что хозяин не потерял интереса к тайному ордену сумасшедших письменоносцев. Напротив, что-то замышлял. «Он хочет отдать им Опекунов, — вспомнил толстяк и усмехнулся: — Ведь он же добрый волшебник, исполняющий желания. Милосердное и всесильное Божество».
— Я знаю, что противен тебе, — сказал Морл. — Ты смелая.
— Большинство мужиков противны. Это скажет тебе любая баба. Они грубы, вонючи, покрыты шерстью и кичатся превосходством. Но чтоб получать от них удовольствие, необязательно быть смелой. Скорее умной. К каждой вещи нужен умный подход. Мужик — такая же вещь.
— Я — тоже вещь? — спокойно спросил Морл. — Какие у меня функции?
Фейри не отвечала.
— Что ты хочешь получить от меня? — помог ей слепой. — Говори, я желаю заплатить тебе за твои услуги. Все, что хочешь. Для меня нет невозможного.
— Кто ты? — спросила Фейри.
— Я? — Слепой задумался. — Скорее всего, никто. Или тот, у кого ты можешь просить чего угодно. Это не имеет значения.
— Но я знаю, кто ты, — немного удивленно произнесла Фейри.
— Кто?
— Наблюдатель. Ты наблюдаешь за нами. И тебе нет дела до наших желаний. Ты только исполняешь чужую волю.
— Да, — негромко откликнулся Морл. — Может быть.
«Я исполняю волю своего голода, — подумал он. — Того ненасытного, который внутри меня и велит мне жить, чтобы есть. Но мне есть дело до ваших желаний. Исполняя их, я приближаю миг опустошения моей кормушки. Ибо я хочу умереть».
— Оставим в покое меня. Мы говорим о тебе. Твое слово, женщина.
— Ладно, — сказала Фейри. — Я хочу… — Она помедлила, затем назвала свое желание: — Абсолютная реальность.
— Что? — переспросил слепой.
— Я хочу перешагнуть грань неистинного.
— Ты находишься в моем доме. Значит, ты уже перешагнула ее.
Фейри удивленно распахнула глаза и посмотрела вокруг. Стены, потолок, мебель мало походили на то, что обещало священное знание ордена.
— Это обыкновенный дом. Что в нем истинного?
— Что делает истину истиной? — усмехнулся Морл.
— Тайна, — не задумываясь сказала Фейри, села на полу и тряхнула волосами.
— Вот как. Какая же тайна тебе нужна? Их много.
— Та, что дает могущество и власть над мирозданием.
— Насколько мне известно, существует две таких тайны, — соткровенничал Морл. — Которая из них?
Тайна «опекунов» и тайна молельного дома. Первая отдала ему во владение весь мир. Вторая, возможно, убьет. Потому что он не смог убить ее. Но, может быть, еще не поздно попытаться вновь.
Однако он не мог сказать, которая из двух тайн сильнее и способна дать больше могущества. Его сожженные руки ничего не значили. Морл и сам легко проделывал такие фокусы — огонь был послушен ему.
Фейри растерялась.
— Две? Какую же выбрать?
— Наверное, ту, которую выбрал я? — подсказал Морл.
— Наверно, — согласилась девушка. — Ты был там?
— Где?
— В абсолютной реальности.
— Был. Один раз. Двадцать лет назад.
— Меня тогда еще на свете не было. Как она выглядит? Ой, — сказала она, поглядев на черные очки слепого.
— Никак не выглядит. Чтобы увидеть это, человеческое зрение не нужно. Так ты хочешь туда?
— Угу, — кивнула честолюбивая гордячка и спецагентка. — Хочу. Отправь меня туда.
Морл покачал головой.
— Не сейчас. Когда-нибудь.
— Когда? — настаивала Фейри.
— Ты подскажешь мне, когда придет время. Рано или поздно оно обязательно придет. И скорее рано, чем поздно… Сейчас можешь идти. Сегодня ты мне больше не нужна.
Сказав это, Морл снова отстранился от внешних звуков и движений, оцепенев телом и раскрыв ворота далекой памяти. Он не слышал, как возилась со своей одеждой девушка, как на дрожащих ногах шла к дверям и как пыхтел над ней в коридоре толстяк, поднимая ее, когда она упала, обессиленная им, Морлом. Он забрал у нее совсем мало. Какое-то время она еще сможет немного подкармливать его собой. Но, конечно, как он и думал, девушка проигрывала сравнение с электронным пианино. Живое так быстро истощается…
Меж тем память снова дарила возвращение в абсолютную реальность, куда он тщетно стремился все эти годы. Он побывал там единожды, в то самое время, когда рождался его сын, а вокруг стояли «опекуны» и в воздухе висели чужие, непонятные слова нечеловеческого языка. Его сын должен был пойти за ним в абсолютную реальность и, в отличие от него, остаться там навсегда. Морл не отдал его, обменяв на дюжину никчемных «опекунских» жизней.
Он хотел вернуться туда и остаться насовсем. Но отзвуки той реальности, жившие в нем, говорили, что он должен быть в мире людей, пока тот еще существует.
2077 г. Окрестности Города
Тот день запомнился Морлу как бесконечный путь в сухой пустыне, сыплющей в лицо колючим песком, царапающей горло и легкие раскаленным пламенем воздуха, погребающей неосторожных, потерявших дорогу под волнами барханов, которые лениво перебираются с места на место. Каждая песчинка доставляла ему страдания тем, что впечатывалась в сознание и в память слишком глубоко, слишком безжалостно. Собственно, память о том дне и состояла сплошь из этих злых, жестких песчинок. Песчинки складывались в нескончаемую цепочку, уходившую за край Земли, в небытие, и снова возвращавшуюся в дом, окруженный лесом, отныне ставший собственностью Морла и центром мира.
Весь мир стал его собственностью после той ночи.
Камил теперь не отходил от него ни на шаг. Спал в соседней комнате, еду готовил сам — такое хобби, объяснил, — на тревоживших покой Морла «опекунов» едва не шипел. Злата же нового слугу возненавидела. Морл попросил его не пускать девушку к нему, но присматривать на ней, чтобы чего не натворила с собой или с ребенком. Камил был дотошен и умудрялся находиться в двух местах сразу: рядом с хозяином и — тенью — возле нерадивой будущей мамаши. Был одновременно ее цербером, поясом верности и неумолимой материализацией «сухого закона». Несколько раз он вытаскивал ее из чужой постели. Бывал за то покусан и обложен искусной руганью. Много раз обнаруживал ее в компании бутылки крепкого и беспощадно разлучал с каждой новой такой подружкой. Бывал бит слабыми кулачками, исцарапан и залечивал моральные травмы содержимым отнятых бутылок. Однажды вынул ее из бассейна с ножиком в руке — собиралась перерезать вены. Был за то обмочен обильными слезами, затем послан далеко и надолго. В общем работы хватало.
Морл перестал совершать прогулки и дни напролет просиживал в кресле. Сквозь стены и перекрытия этажей он чувствовал оживление «опекунов». Они суетились по-муравьиному, и в последние несколько суток перед тем днем как будто совсем забыли о нем. Но он знал, что они ничего не забыли. Просто, как и он, они предчувствовали завершение их дела. Вернее, может быть, они думали, что это станет началом. Морл презирал их за эту ошибку.
Камилу он сказал:
— Когда они придут за мной, ты тоже пойдешь. Я хочу, чтобы ты был рядом. Плевать, какие рожи они состроят и что будут блеять. Они — мусор передо мной, запомни.
— Почему бы вам не избавиться от них, хозяин?
— Время еще не пришло. Пусть доделывают свое дело.
— Какое дело, хозяин?
— Этого тебе лучше не знать. А в общем… сам увидишь. Надеюсь, ты не упадешь в обморок от страха.
Камил пообещал не упасть.
А если все-таки и потерял сознание, то лишь на несколько минут.
В тот день он сообщил слепому, что не может отыскать девушку. Морл едва ли обратил на это внимание. Он был смертельно бледен и в испарине. Пальцы с длинными нестрижеными ногтями скребли подлокотники кресла. Камил спросил о причине. Ответа не получил. Ушел готовить ужин.
После этого заявились два «опекуна», справились о здоровье, бестолково потоптались в комнате и скоро исчезли. Морл слышал, как за стенкой они завели с Камилом занимательный разговор об экзотических приправах, повышающих потенцию, усиливающих остроту восприятия, вызывающих экстрасенсорные способности и пробуждающих магическую силу у тех, кто ею наделен. Такие разговоры, как уже убедился Морл, тоже были хобби его слуги. Но «опекуны» ничего не делают просто так. В этом он также имел возможность убедиться. И если они решили воспользоваться слабостью слуги, значит, им что-то от него нужно. Или же отвлекают внимание, заговаривая зубы. Надо бы предупредить его…
— Хозяин, — с порога заговорил Камил, — я принес вам ужин. Овощная смесь, голубой сыр, мятный чай, как вы любите.
— Поставь. Что им было нужно?
— Этим-то? — Небрежное хмыканье. — Попросили кое-какую травку. У меня хорошая коллекция приправ.
— А откуда они об этом узнали?
— Я немного поучил здешнего повара-дилетанта. Ну, как запекать томаты, сколько перца и сахара в грибной соус класть, чем запах блюда усилить, все такое. Неуч необыкновенный! Обещал ему научить искусству приправы. От него, наверно, и узнали. Я что-то сделал не так, хозяин?
— Будь осторожен. Я не хочу, чтобы тебя убрали.
— Вы хотите сказать…
— Подай мне тарелку.
Морл принялся поглощать ужин. Камил больше не спрашивал — размышлял. А может, замышлял.
После еды Морлу удалось немного поспать. Когда проснулся, ощутил непонятное неудобство в голове. Мысли разъезжались, как ноги в слякотной грязи, между висками словно поставили распорку, расширяющуюся и давящую. Мягкое содержимое черепной коробки кружилось на карусели и кувыркалось. Морл попытался встать, но его бросило назад, едва он поднялся.
И сразу же распахнулись двери, в комнату набилось десятка два человек, и все принялись галдеть в один голос. Морл с трудом сосредоточился на словах.
— Хозяин, — говорили все двадцать обеспокоенным голосом Камила, — они пришли за вами. Говорят, что вы должны пойти с ними.
— Я… знаю. — Неповоротливый язык едва пропихивал слова наружу. — Помоги… встать.
— Что с вами, хозяин? — Камил подставил ему свое плечо.
— Они… решили постра… подсра… подстраховаться. Глупые люди. М-мусор.
Камил вытащил его на себе в соседнюю комнату, где ждали «опекуны». Сколько их, Морл не разобрал. Ему показалось, что целая толпа.
— Уважаемые господа, хозяин не в состоянии идти с вами, — попытался отбить его Камил. — Сами видите.
— Зам… олчи. Я готов. Я уже… давно… готов. Н-ну. Пшли. Вперед… на бойню! С-скоты.
Неизвестное количество «опекунов» попыталось оторвать его от слуги, но Морл вцепился в одежду Камила и грозно рыкнул, ощерившись по-звериному:
— Не сметь. Он — со мной.
«Опекуны» что-то пискнули в ответ возражающее, но угрозу восприняли и больше ненужных попыток не делали. Они пошли вперед, показывая путь, слуга, невысокий ростом, покряхтывая, транспортировал пьяного в дым хозяина, который был выше его на полторы головы. Голова эта моталась на ходу из стороны в сторону, Морл сопел, тихо ругался и честно пытался самостоятельно переставлять ноги. После спуска в лифте с ним случился момент просветления, и он горячо задышал в ухо Камилу:
— Что бы ни было, держись все время в стороне. Подальше от них. И не лезь ко мне. Запомнил?
— Запомнил, — тихо ответил слуга. — Мы тоже не лыком шиты.
— А?
— Предупрежден, значит, вооружен, — пропыхтел Камил, скользящим движением дотронувшись до кармана.
Морл издал звук, похожий на карканье вороны, которая болеет ангиной. Камил скосил на него глаз и понял, что хозяин смеется.
— Забыл, как тебя хотел загрызть твой пистолет?
Камил вздрогнул, пристроил хозяина на плече поудобней и невнятно сказал себе под нос:
— Угораздило… гадючье гнездо…
Когда они пришли на место, Морла сняли со слуги, и Камил сразу же потерялся в маленькой толпе, собравшейся там. В действительности «опекунов» было не больше дюжины, но Морл с трудом мог считать. Его удерживали в вертикальном положении двое. «Опекуны» невыносимо торжественно, даже торжествующе молчали. Шелестело колесами инвалидное кресло, резко пахло сыростью, в голове гудел морской прибой.
Морл собрался с силами и оттолкнул тех, что поддерживали его. Для устойчивости широко расставил ноги. Потом обвел присутствующих слепыми белками глаз и грозно спросил:
— Н-ну?
В прошлые, неудачные разы все начиналось с мерзкого, дурманящего запаха. Но Морл и без того уже был чем-то одурманен и не почувствовал никакого запаха, кроме все той же сырости.
Туман молчания был разорван голосом главного «опекуна», паралитика Стига. Тяжелые, придавливающие к полу, распространяющие смрад незнакомые слова. От их мерного ритма, время от времени нарушаемого срывом в более высокие тона с подвыванием, Морла клонило в сон. Вялый кусок студня, который назывался мозгами, готов был растаять и растечься лужицей. Морл тряхнул головой, потом еще раз. Теперь в черепе звенели маленькие колокольчики.
Жертву уже привели. Морл закрыл от нее все свои органы чувств, бесплотные руки завязал узелком, чтобы не шарили в пространстве без спросу. Он готовился преодолеть страх рождения, и лишние ощущения были ни к чему.
К голосу инвалида присоединились и другие. Призывные слова звучали резко, неприятно, будто скрежет рушащегося здания из стеклометалла. Морл почувствовал легкое, невесомое прикосновение. Это не был человек. Человек не может прикоснуться к плоти сквозь одежду. Почему он не чувствовал этого в прошлые разы? Прикосновения успокаивали, усмиряли мысли и эмоции. Нет, не усмиряли. Мысли и эмоции просто исчезали, их точно слизывали языком.
Скоро прикосновений стало много. Они облепили все его тело, оно стало очень легким и каким-то образом одновременно тяжелым. Морл колебался, не зная, на что решиться — падать или взлетать.
Раздался приглушенный крик. Потом стон.
Что-то внутри Морла отозвалось на этот крик. С опозданием он узнал голос матери своего ребенка.
Ребенка, отданного на заклание. В качестве корма для тварей, существующих в виде прикосновений.
Каким-то образом Морл знал, что они облепили не только его, но и жертву, и ребенка в ее утробе.
Он почти увидел в своей голове взрыв эмоций. Гнев и ярость. На мгновение они вернули ему ясность мысли. Он рванулся, но тут же снова потерял контроль над собой. Прикосновенияравнодушно слизнули его негодование. И тут же он ощутил, как внутри него появилось нечто. Оно было похоже на распускающийся цветок. Бутон выбросил в стороны крупные лепестки, при этом не прекращая расти, увеличиваться в размерах. Стало очень холодно. Пахн у ло почти зимним морозом. Цветок внутри Морла тоже был холодным, ледяным.
Его скрутила внезапная судорога. Он вдруг обнаружил, что цветок растворяет его тело изнутри. Точнее, засасывает в себя, как в воронку. Когда воронка поглотит его полностью, настанет очередь пока еще живой жертвы. Твари-прикосновения позаботятся об этом. Морл снова рванулся, пытаясь вывернуться наизнанку, выскочить из самого себя.
И на последнем издыхании, призвав спасительный огонь, отправил в воронку, впереди себя, всех до единого «опекунов». «Подавитесь», — сказал он тварям-прикосновениям, и сразу вслед за этим ледяной цветок сжал его своими лепестками.
Морл осознал себя падающим куда-то. В какую-то бездонную невесомость. Потом он понял, что не падает, а скользит по наклонной плоскости, как по ледяной горке, все быстрее и быстрее. Скольжение было беззвучным и неощутимым.
Потом его куда-то вынесло. Он понял это по тому, что внезапно прекратилось движение и можно было даже встать. От дурмана в голове не осталось ни следа. Мысли стали четкими, звенящими, прозрачными.
Морл выпустил на волю свои бесплотные руки. Они летели в пространстве и щупали пустоту.
Там, где он очутился, не было ничего. Вряд ли даже было само пространство. Скорее всего, иллюзия стереотипного человеческого восприятия. К тому же случайного. Ибо Морл был здесь случайным гостем. В отличие, например, от сгинувших в этой пустоте «опекунов».
Впрочем, он знал, что его случайность неслучайна. Просто он должен был побывать тут, в этой реальности несуществования. А потом вернуться назад. Прихватив с собой часть здешней пустоты, чтобы она стала его душой, властвующей над миром людей.
Он вернулся. Воронка выплюнула его в том самом месте, откуда забрала. В подвале было тихо. Обострившимися как никогда чувствами Морл, едва только прошел миг смятенности после возвращения, воспринимал теперь гораздо больше, чем прежде. Он мог слышать, как какой-то небольшой зверь прорывает недалеко ходы в земле. Мог ощущать запахи окружавшего дом леса. Распознавал страх, копошившийся в углу. И слабые токи гаснущей жизни возле алтаря.
— Вставай! — повелительно сказал Морл слуге. — Перережь глотку своему страху и займись ребенком. Если он умрет, ты умрешь следом.
— Хозяин, — пролепетал напуганный слуга, распластавшийся на полу.
— Быстро! — прикрикнул Морл.
— Иду, уже иду, хозяин. Не сердитесь.
Камил поставил себя на ноги и приблизился к умирающей девушке. Она лежала на спине, окровавленные лоскутья взрезанного живота шевелились, будто клубок змей. Слугу затошнило.
— Блевать будешь потом, — сказал Морл. — Вытащи ребенка.
Камил отворотил голову в сторону и с гримасой запустил руки внутрь женского тела. Нащупал плод и осторожно извлек наружу. Ребенок был красно-синего цвета, сморщенный, уродливый.
— Зажми пальцами пуповину, перережь и завяжи, — распоряжался Морл, следя за род и нами сына слепыми белыми глазницами.
Дрожащими руками Камил перерезал ножом толстую склизкую веревку, соединявшую ребенка с матерью. Кое-как перевязал полоской ткани, оторванной от шейного платка. Снял с себя рубашку и завернул в нее скользкую крошечную плоть.
— Мальчик, хозяин! — не слишком бодро сообщил он.
— Знаю. Почему он молчит? Встряхни его.
Камил легонько подкинул сверток на руках.
— Еще. Держи его вниз головой.
Наконец раздался слабый писк, похожий на плач котенка.
— Дышит, — облегченно сказал Камил.
— Его имя будет Дан, — заявил Морл. — Унеси его, вымой и накорми.
— Хозяин, — несмело позвал слуга. — А девушка? Она еще жива.
— Утром похоронишь ее.
— Как же… — изумился Камил, не закончив фразы.
— Делай что я велю, — резко бросил Морл. — Уберешь здесь все и наглухо запечатаешь дверь. Потом разгонишь всех бездельников, оставшихся в доме. Ты понял?
— Да, хозяин. — В голосе слуги снова полыхнул страх. — Вопрос, — он сглотнул, — можно?
— Коротко, — нетерпеливо разрешил Морл.
— Куда… куда они все делись? — выдавил Камил.
В подвальной зале находились только четверо: Морл, слуга, полуживой ребенок и умирающая девушка.
— Что ты видел? — спросил в свою очередь Морл.
— Двенадцать живых факелов. — Камил вспомнил, как на «опекунов» набросилось выпрыгнувшее ниоткуда пламя, и содрогнулся, едва не выронив из ослабевших рук ребенка. — Потом… хозяин, вы стали прозрачным и вдруг исчезли совсем, — потрясенно продолжал слуга. — И эти… они тоже исчезли. Совсем. Даже трупов своих не оставили.
Кроме собственных трупов, они забрали с собой даже инвалидное кресло главаря.
Тогда-то Камил и повалился на пол, обмерев от ужаса и помрачившись сознанием. А когда очнулся, Морл во плоти уже снова стоял напротив.
— Они больше не существуют, — сказал Морл. — Я уничтожил их. Они ожидали другого, но получили то, что заслуживали собственной тупостью. Однако они исполнили свое назначение. Бог пришел в мир. Я — бог. Ты должен быть доволен тем, что служишь богу.
— Да, хозяин, — едва слышно прошелестел Камил.
Морл, замолчав, направился к выходу. Возле двери остановился и не поворачиваясь сказал:
— Помни, если ребенок умрет, ты последуешь за ним.
Камил обреченно посмотрел на недоношенного лилового уродца. Тот уже перестал пищать, только беззвучно разевал слишком большой для такого крохи рот.
— Только попробуй помри, лягушонок, — пригрозил ему Камил.
Подошел к истерзанному телу девушки и одним движением ножа окончил ее мучения.
Часть II
Глава 12
Не означает ли все это, что настало время побеспокоиться о себе, своей безопасности и благополучии? Не пришла ли нужда обеспечить тылы и пути отхода, пока не поздно? А то ведь чего только не бывает на свете — вдруг объявится еще один морл, более могучий, более ужасный, более опасный? Вот что занимало мысли толстяка всю эту неделю, пока Морла донимала сволочная депрессия.
Но были и свои плюсы в этой неделе запойного молчания хозяина. Славная девица Фейри получила кратковременное освобождение от исполнения обязанностей спецагента. Камил жадничал часто отпускать ее в город, поэтому днями напролет она скрашивала своей монументальной грудью его холостяцкое существование, удрученное хозяйской меланхолией. Толстяк сам не заметил, как привязался к девушке. Стали даже посещать странные мысли о маленьком домике, например, далеко в горах или на берегу заросшей лесом речки, в котором день-деньской хлопочет хозяйка с теплыми уютными боками и шныряют туда-сюда трое или четверо крошечных пухлых камильчиков. Толстяк мысли эти чудн ы е не прогонял — как-то само так получилось, что они тоже начали понемногу скрашивать его матерую холостяцкую жизнь. Причем тем интенсивнее, чем чаще на глаза попадалась крутобедрая и пламенноокая спецагентка.
Дошло уж и до того, что толстяк начал подзабывать, для каких целей в действительности обретается в доме девка. Хозяйские капризы по причине внезапного хозяйского безразличия ко всему отодвинулись на задний план. Фейри поступила в полное распоряжение слуги и ничуть не была против. Совсем наоборот. Как и всем, слепой внушал ей инстинктивное отвращение. Лишь интересы подпольного ордена да внимание Камила вкупе с его мужской техничностью удерживали девушку в доме Морла.
Каково же было разочарование толстяка, когда хозяин, внезапно перестав быть окаменелостью, призвал его к себе, вкусил пищи, а затем повелел привести «ту женщину». Камил едва сумел скрыть от Морла досаду.
Разыскав Фейри, он обрадовал ее известием о том, что ей вновь предстоит ледяная баня. Ничего не поделаешь — единожды соврав хозяину, он не мог отступать. Хотя и подозревал, что для Морла его обман — как прозрачное стекло для зрячего.
Проклиная себя за то, что вообще затеял эту историю, Камил уволок Фейри в ванную комнату и с сожалением принялся за ваяние шедевра под названием «живая сосулька». Как и в первый раз, девушка приняла истязание стоически.
Потом он отвел ее к Морлу, по пути страдая уязвленным самолюбием. И сразу же активизировал систему наблюдения.
Морл не торопился. Он вообще никогда не торопился. Потому что никто и ничто не могло убежать от него. Он был медлителен, как жаба, страдающая одышкой, но всегда действовал без оглядки и наверняка. Если, конечно, это можно было назвать действием. Иногда он совсем ничего не делал — и получал нужный результат. Толстяк подозревал, что у хозяина имеется для этого невидимый орган, вроде липкого и длинного жабьего языка, внезапно выскакивающий, хватающий, убивающий.
Фейри сделала попытку улечься на толстый ковер. То ли ноги ее не держали, то ли она надеялась согреться его ворсом. Камил, жалея ее, шептал в экран хэнди: «Девочка моя. Потерпи немножко. Кому сейчас легко».
Морл не дал ей сделать этого. Он подозвал ее к себе, велел раздеться и принялся ощупывать ее тело, нечувствительное от втертой в кожу мази. Длинные тонкие пальцы, которые только накануне Камил освободил от бинтовых перчаток, подрагивали, точно жадно насыщающиеся твари. Лицо Морла было бесчувственным, ничего не выражающим, но толстяк готов был поклясться, что хозяин испытывает нечто неподвластное простому разумению. Какая-то сила сейчас пробуждается в нем. А может, наоборот, засыпает. И жадные твари-пальцы убаюкивают ее.
Это продолжалось недолго. Морл легко оттолкнул девушку, и Фейри без сил опустилась на пол. Камил встревожился. Слишком хорошо он помнил припадок божественной супруги после подобного же общения с Морлом. Приступ абсолютного равнодушия. А за ним — тихое помешательство, безумие.
Но, наверное, Фейри была все же сильнее, чем та, одурманенная наркотиком супружница. Фейри было гордой, непокорной, стервозной. Только в умелых мужских руках становилась мягкой, податливой, как земля после дождя. А разве Морл — мужчина? Он — Божество. Нелюдь. И пальцы его — голодные ищущие твари.
Морок безразличия не объял ее разум, хотя бессилие и сковало тело. Обнаженная, она лежала на ковре, и глаза не смотрели на Морла. Но губы двигались, и произносились слова. Морл не забыл своего обещания поговорить о том, что нужно ей от него. Толстяк отметил про себя, что хозяин не потерял интереса к тайному ордену сумасшедших письменоносцев. Напротив, что-то замышлял. «Он хочет отдать им Опекунов, — вспомнил толстяк и усмехнулся: — Ведь он же добрый волшебник, исполняющий желания. Милосердное и всесильное Божество».
— Я знаю, что противен тебе, — сказал Морл. — Ты смелая.
— Большинство мужиков противны. Это скажет тебе любая баба. Они грубы, вонючи, покрыты шерстью и кичатся превосходством. Но чтоб получать от них удовольствие, необязательно быть смелой. Скорее умной. К каждой вещи нужен умный подход. Мужик — такая же вещь.
— Я — тоже вещь? — спокойно спросил Морл. — Какие у меня функции?
Фейри не отвечала.
— Что ты хочешь получить от меня? — помог ей слепой. — Говори, я желаю заплатить тебе за твои услуги. Все, что хочешь. Для меня нет невозможного.
— Кто ты? — спросила Фейри.
— Я? — Слепой задумался. — Скорее всего, никто. Или тот, у кого ты можешь просить чего угодно. Это не имеет значения.
— Но я знаю, кто ты, — немного удивленно произнесла Фейри.
— Кто?
— Наблюдатель. Ты наблюдаешь за нами. И тебе нет дела до наших желаний. Ты только исполняешь чужую волю.
— Да, — негромко откликнулся Морл. — Может быть.
«Я исполняю волю своего голода, — подумал он. — Того ненасытного, который внутри меня и велит мне жить, чтобы есть. Но мне есть дело до ваших желаний. Исполняя их, я приближаю миг опустошения моей кормушки. Ибо я хочу умереть».
— Оставим в покое меня. Мы говорим о тебе. Твое слово, женщина.
— Ладно, — сказала Фейри. — Я хочу… — Она помедлила, затем назвала свое желание: — Абсолютная реальность.
— Что? — переспросил слепой.
— Я хочу перешагнуть грань неистинного.
— Ты находишься в моем доме. Значит, ты уже перешагнула ее.
Фейри удивленно распахнула глаза и посмотрела вокруг. Стены, потолок, мебель мало походили на то, что обещало священное знание ордена.
— Это обыкновенный дом. Что в нем истинного?
— Что делает истину истиной? — усмехнулся Морл.
— Тайна, — не задумываясь сказала Фейри, села на полу и тряхнула волосами.
— Вот как. Какая же тайна тебе нужна? Их много.
— Та, что дает могущество и власть над мирозданием.
— Насколько мне известно, существует две таких тайны, — соткровенничал Морл. — Которая из них?
Тайна «опекунов» и тайна молельного дома. Первая отдала ему во владение весь мир. Вторая, возможно, убьет. Потому что он не смог убить ее. Но, может быть, еще не поздно попытаться вновь.
Однако он не мог сказать, которая из двух тайн сильнее и способна дать больше могущества. Его сожженные руки ничего не значили. Морл и сам легко проделывал такие фокусы — огонь был послушен ему.
Фейри растерялась.
— Две? Какую же выбрать?
— Наверное, ту, которую выбрал я? — подсказал Морл.
— Наверно, — согласилась девушка. — Ты был там?
— Где?
— В абсолютной реальности.
— Был. Один раз. Двадцать лет назад.
— Меня тогда еще на свете не было. Как она выглядит? Ой, — сказала она, поглядев на черные очки слепого.
— Никак не выглядит. Чтобы увидеть это, человеческое зрение не нужно. Так ты хочешь туда?
— Угу, — кивнула честолюбивая гордячка и спецагентка. — Хочу. Отправь меня туда.
Морл покачал головой.
— Не сейчас. Когда-нибудь.
— Когда? — настаивала Фейри.
— Ты подскажешь мне, когда придет время. Рано или поздно оно обязательно придет. И скорее рано, чем поздно… Сейчас можешь идти. Сегодня ты мне больше не нужна.
Сказав это, Морл снова отстранился от внешних звуков и движений, оцепенев телом и раскрыв ворота далекой памяти. Он не слышал, как возилась со своей одеждой девушка, как на дрожащих ногах шла к дверям и как пыхтел над ней в коридоре толстяк, поднимая ее, когда она упала, обессиленная им, Морлом. Он забрал у нее совсем мало. Какое-то время она еще сможет немного подкармливать его собой. Но, конечно, как он и думал, девушка проигрывала сравнение с электронным пианино. Живое так быстро истощается…
Меж тем память снова дарила возвращение в абсолютную реальность, куда он тщетно стремился все эти годы. Он побывал там единожды, в то самое время, когда рождался его сын, а вокруг стояли «опекуны» и в воздухе висели чужие, непонятные слова нечеловеческого языка. Его сын должен был пойти за ним в абсолютную реальность и, в отличие от него, остаться там навсегда. Морл не отдал его, обменяв на дюжину никчемных «опекунских» жизней.
Он хотел вернуться туда и остаться насовсем. Но отзвуки той реальности, жившие в нем, говорили, что он должен быть в мире людей, пока тот еще существует.
2077 г. Окрестности Города
Тот день запомнился Морлу как бесконечный путь в сухой пустыне, сыплющей в лицо колючим песком, царапающей горло и легкие раскаленным пламенем воздуха, погребающей неосторожных, потерявших дорогу под волнами барханов, которые лениво перебираются с места на место. Каждая песчинка доставляла ему страдания тем, что впечатывалась в сознание и в память слишком глубоко, слишком безжалостно. Собственно, память о том дне и состояла сплошь из этих злых, жестких песчинок. Песчинки складывались в нескончаемую цепочку, уходившую за край Земли, в небытие, и снова возвращавшуюся в дом, окруженный лесом, отныне ставший собственностью Морла и центром мира.
Весь мир стал его собственностью после той ночи.
Камил теперь не отходил от него ни на шаг. Спал в соседней комнате, еду готовил сам — такое хобби, объяснил, — на тревоживших покой Морла «опекунов» едва не шипел. Злата же нового слугу возненавидела. Морл попросил его не пускать девушку к нему, но присматривать на ней, чтобы чего не натворила с собой или с ребенком. Камил был дотошен и умудрялся находиться в двух местах сразу: рядом с хозяином и — тенью — возле нерадивой будущей мамаши. Был одновременно ее цербером, поясом верности и неумолимой материализацией «сухого закона». Несколько раз он вытаскивал ее из чужой постели. Бывал за то покусан и обложен искусной руганью. Много раз обнаруживал ее в компании бутылки крепкого и беспощадно разлучал с каждой новой такой подружкой. Бывал бит слабыми кулачками, исцарапан и залечивал моральные травмы содержимым отнятых бутылок. Однажды вынул ее из бассейна с ножиком в руке — собиралась перерезать вены. Был за то обмочен обильными слезами, затем послан далеко и надолго. В общем работы хватало.
Морл перестал совершать прогулки и дни напролет просиживал в кресле. Сквозь стены и перекрытия этажей он чувствовал оживление «опекунов». Они суетились по-муравьиному, и в последние несколько суток перед тем днем как будто совсем забыли о нем. Но он знал, что они ничего не забыли. Просто, как и он, они предчувствовали завершение их дела. Вернее, может быть, они думали, что это станет началом. Морл презирал их за эту ошибку.
Камилу он сказал:
— Когда они придут за мной, ты тоже пойдешь. Я хочу, чтобы ты был рядом. Плевать, какие рожи они состроят и что будут блеять. Они — мусор передо мной, запомни.
— Почему бы вам не избавиться от них, хозяин?
— Время еще не пришло. Пусть доделывают свое дело.
— Какое дело, хозяин?
— Этого тебе лучше не знать. А в общем… сам увидишь. Надеюсь, ты не упадешь в обморок от страха.
Камил пообещал не упасть.
А если все-таки и потерял сознание, то лишь на несколько минут.
В тот день он сообщил слепому, что не может отыскать девушку. Морл едва ли обратил на это внимание. Он был смертельно бледен и в испарине. Пальцы с длинными нестрижеными ногтями скребли подлокотники кресла. Камил спросил о причине. Ответа не получил. Ушел готовить ужин.
После этого заявились два «опекуна», справились о здоровье, бестолково потоптались в комнате и скоро исчезли. Морл слышал, как за стенкой они завели с Камилом занимательный разговор об экзотических приправах, повышающих потенцию, усиливающих остроту восприятия, вызывающих экстрасенсорные способности и пробуждающих магическую силу у тех, кто ею наделен. Такие разговоры, как уже убедился Морл, тоже были хобби его слуги. Но «опекуны» ничего не делают просто так. В этом он также имел возможность убедиться. И если они решили воспользоваться слабостью слуги, значит, им что-то от него нужно. Или же отвлекают внимание, заговаривая зубы. Надо бы предупредить его…
— Хозяин, — с порога заговорил Камил, — я принес вам ужин. Овощная смесь, голубой сыр, мятный чай, как вы любите.
— Поставь. Что им было нужно?
— Этим-то? — Небрежное хмыканье. — Попросили кое-какую травку. У меня хорошая коллекция приправ.
— А откуда они об этом узнали?
— Я немного поучил здешнего повара-дилетанта. Ну, как запекать томаты, сколько перца и сахара в грибной соус класть, чем запах блюда усилить, все такое. Неуч необыкновенный! Обещал ему научить искусству приправы. От него, наверно, и узнали. Я что-то сделал не так, хозяин?
— Будь осторожен. Я не хочу, чтобы тебя убрали.
— Вы хотите сказать…
— Подай мне тарелку.
Морл принялся поглощать ужин. Камил больше не спрашивал — размышлял. А может, замышлял.
После еды Морлу удалось немного поспать. Когда проснулся, ощутил непонятное неудобство в голове. Мысли разъезжались, как ноги в слякотной грязи, между висками словно поставили распорку, расширяющуюся и давящую. Мягкое содержимое черепной коробки кружилось на карусели и кувыркалось. Морл попытался встать, но его бросило назад, едва он поднялся.
И сразу же распахнулись двери, в комнату набилось десятка два человек, и все принялись галдеть в один голос. Морл с трудом сосредоточился на словах.
— Хозяин, — говорили все двадцать обеспокоенным голосом Камила, — они пришли за вами. Говорят, что вы должны пойти с ними.
— Я… знаю. — Неповоротливый язык едва пропихивал слова наружу. — Помоги… встать.
— Что с вами, хозяин? — Камил подставил ему свое плечо.
— Они… решили постра… подсра… подстраховаться. Глупые люди. М-мусор.
Камил вытащил его на себе в соседнюю комнату, где ждали «опекуны». Сколько их, Морл не разобрал. Ему показалось, что целая толпа.
— Уважаемые господа, хозяин не в состоянии идти с вами, — попытался отбить его Камил. — Сами видите.
— Зам… олчи. Я готов. Я уже… давно… готов. Н-ну. Пшли. Вперед… на бойню! С-скоты.
Неизвестное количество «опекунов» попыталось оторвать его от слуги, но Морл вцепился в одежду Камила и грозно рыкнул, ощерившись по-звериному:
— Не сметь. Он — со мной.
«Опекуны» что-то пискнули в ответ возражающее, но угрозу восприняли и больше ненужных попыток не делали. Они пошли вперед, показывая путь, слуга, невысокий ростом, покряхтывая, транспортировал пьяного в дым хозяина, который был выше его на полторы головы. Голова эта моталась на ходу из стороны в сторону, Морл сопел, тихо ругался и честно пытался самостоятельно переставлять ноги. После спуска в лифте с ним случился момент просветления, и он горячо задышал в ухо Камилу:
— Что бы ни было, держись все время в стороне. Подальше от них. И не лезь ко мне. Запомнил?
— Запомнил, — тихо ответил слуга. — Мы тоже не лыком шиты.
— А?
— Предупрежден, значит, вооружен, — пропыхтел Камил, скользящим движением дотронувшись до кармана.
Морл издал звук, похожий на карканье вороны, которая болеет ангиной. Камил скосил на него глаз и понял, что хозяин смеется.
— Забыл, как тебя хотел загрызть твой пистолет?
Камил вздрогнул, пристроил хозяина на плече поудобней и невнятно сказал себе под нос:
— Угораздило… гадючье гнездо…
Когда они пришли на место, Морла сняли со слуги, и Камил сразу же потерялся в маленькой толпе, собравшейся там. В действительности «опекунов» было не больше дюжины, но Морл с трудом мог считать. Его удерживали в вертикальном положении двое. «Опекуны» невыносимо торжественно, даже торжествующе молчали. Шелестело колесами инвалидное кресло, резко пахло сыростью, в голове гудел морской прибой.
Морл собрался с силами и оттолкнул тех, что поддерживали его. Для устойчивости широко расставил ноги. Потом обвел присутствующих слепыми белками глаз и грозно спросил:
— Н-ну?
В прошлые, неудачные разы все начиналось с мерзкого, дурманящего запаха. Но Морл и без того уже был чем-то одурманен и не почувствовал никакого запаха, кроме все той же сырости.
Туман молчания был разорван голосом главного «опекуна», паралитика Стига. Тяжелые, придавливающие к полу, распространяющие смрад незнакомые слова. От их мерного ритма, время от времени нарушаемого срывом в более высокие тона с подвыванием, Морла клонило в сон. Вялый кусок студня, который назывался мозгами, готов был растаять и растечься лужицей. Морл тряхнул головой, потом еще раз. Теперь в черепе звенели маленькие колокольчики.
Жертву уже привели. Морл закрыл от нее все свои органы чувств, бесплотные руки завязал узелком, чтобы не шарили в пространстве без спросу. Он готовился преодолеть страх рождения, и лишние ощущения были ни к чему.
К голосу инвалида присоединились и другие. Призывные слова звучали резко, неприятно, будто скрежет рушащегося здания из стеклометалла. Морл почувствовал легкое, невесомое прикосновение. Это не был человек. Человек не может прикоснуться к плоти сквозь одежду. Почему он не чувствовал этого в прошлые разы? Прикосновения успокаивали, усмиряли мысли и эмоции. Нет, не усмиряли. Мысли и эмоции просто исчезали, их точно слизывали языком.
Скоро прикосновений стало много. Они облепили все его тело, оно стало очень легким и каким-то образом одновременно тяжелым. Морл колебался, не зная, на что решиться — падать или взлетать.
Раздался приглушенный крик. Потом стон.
Что-то внутри Морла отозвалось на этот крик. С опозданием он узнал голос матери своего ребенка.
Ребенка, отданного на заклание. В качестве корма для тварей, существующих в виде прикосновений.
Каким-то образом Морл знал, что они облепили не только его, но и жертву, и ребенка в ее утробе.
Он почти увидел в своей голове взрыв эмоций. Гнев и ярость. На мгновение они вернули ему ясность мысли. Он рванулся, но тут же снова потерял контроль над собой. Прикосновенияравнодушно слизнули его негодование. И тут же он ощутил, как внутри него появилось нечто. Оно было похоже на распускающийся цветок. Бутон выбросил в стороны крупные лепестки, при этом не прекращая расти, увеличиваться в размерах. Стало очень холодно. Пахн у ло почти зимним морозом. Цветок внутри Морла тоже был холодным, ледяным.
Его скрутила внезапная судорога. Он вдруг обнаружил, что цветок растворяет его тело изнутри. Точнее, засасывает в себя, как в воронку. Когда воронка поглотит его полностью, настанет очередь пока еще живой жертвы. Твари-прикосновения позаботятся об этом. Морл снова рванулся, пытаясь вывернуться наизнанку, выскочить из самого себя.
И на последнем издыхании, призвав спасительный огонь, отправил в воронку, впереди себя, всех до единого «опекунов». «Подавитесь», — сказал он тварям-прикосновениям, и сразу вслед за этим ледяной цветок сжал его своими лепестками.
Морл осознал себя падающим куда-то. В какую-то бездонную невесомость. Потом он понял, что не падает, а скользит по наклонной плоскости, как по ледяной горке, все быстрее и быстрее. Скольжение было беззвучным и неощутимым.
Потом его куда-то вынесло. Он понял это по тому, что внезапно прекратилось движение и можно было даже встать. От дурмана в голове не осталось ни следа. Мысли стали четкими, звенящими, прозрачными.
Морл выпустил на волю свои бесплотные руки. Они летели в пространстве и щупали пустоту.
Там, где он очутился, не было ничего. Вряд ли даже было само пространство. Скорее всего, иллюзия стереотипного человеческого восприятия. К тому же случайного. Ибо Морл был здесь случайным гостем. В отличие, например, от сгинувших в этой пустоте «опекунов».
Впрочем, он знал, что его случайность неслучайна. Просто он должен был побывать тут, в этой реальности несуществования. А потом вернуться назад. Прихватив с собой часть здешней пустоты, чтобы она стала его душой, властвующей над миром людей.
Он вернулся. Воронка выплюнула его в том самом месте, откуда забрала. В подвале было тихо. Обострившимися как никогда чувствами Морл, едва только прошел миг смятенности после возвращения, воспринимал теперь гораздо больше, чем прежде. Он мог слышать, как какой-то небольшой зверь прорывает недалеко ходы в земле. Мог ощущать запахи окружавшего дом леса. Распознавал страх, копошившийся в углу. И слабые токи гаснущей жизни возле алтаря.
— Вставай! — повелительно сказал Морл слуге. — Перережь глотку своему страху и займись ребенком. Если он умрет, ты умрешь следом.
— Хозяин, — пролепетал напуганный слуга, распластавшийся на полу.
— Быстро! — прикрикнул Морл.
— Иду, уже иду, хозяин. Не сердитесь.
Камил поставил себя на ноги и приблизился к умирающей девушке. Она лежала на спине, окровавленные лоскутья взрезанного живота шевелились, будто клубок змей. Слугу затошнило.
— Блевать будешь потом, — сказал Морл. — Вытащи ребенка.
Камил отворотил голову в сторону и с гримасой запустил руки внутрь женского тела. Нащупал плод и осторожно извлек наружу. Ребенок был красно-синего цвета, сморщенный, уродливый.
— Зажми пальцами пуповину, перережь и завяжи, — распоряжался Морл, следя за род и нами сына слепыми белыми глазницами.
Дрожащими руками Камил перерезал ножом толстую склизкую веревку, соединявшую ребенка с матерью. Кое-как перевязал полоской ткани, оторванной от шейного платка. Снял с себя рубашку и завернул в нее скользкую крошечную плоть.
— Мальчик, хозяин! — не слишком бодро сообщил он.
— Знаю. Почему он молчит? Встряхни его.
Камил легонько подкинул сверток на руках.
— Еще. Держи его вниз головой.
Наконец раздался слабый писк, похожий на плач котенка.
— Дышит, — облегченно сказал Камил.
— Его имя будет Дан, — заявил Морл. — Унеси его, вымой и накорми.
— Хозяин, — несмело позвал слуга. — А девушка? Она еще жива.
— Утром похоронишь ее.
— Как же… — изумился Камил, не закончив фразы.
— Делай что я велю, — резко бросил Морл. — Уберешь здесь все и наглухо запечатаешь дверь. Потом разгонишь всех бездельников, оставшихся в доме. Ты понял?
— Да, хозяин. — В голосе слуги снова полыхнул страх. — Вопрос, — он сглотнул, — можно?
— Коротко, — нетерпеливо разрешил Морл.
— Куда… куда они все делись? — выдавил Камил.
В подвальной зале находились только четверо: Морл, слуга, полуживой ребенок и умирающая девушка.
— Что ты видел? — спросил в свою очередь Морл.
— Двенадцать живых факелов. — Камил вспомнил, как на «опекунов» набросилось выпрыгнувшее ниоткуда пламя, и содрогнулся, едва не выронив из ослабевших рук ребенка. — Потом… хозяин, вы стали прозрачным и вдруг исчезли совсем, — потрясенно продолжал слуга. — И эти… они тоже исчезли. Совсем. Даже трупов своих не оставили.
Кроме собственных трупов, они забрали с собой даже инвалидное кресло главаря.
Тогда-то Камил и повалился на пол, обмерев от ужаса и помрачившись сознанием. А когда очнулся, Морл во плоти уже снова стоял напротив.
— Они больше не существуют, — сказал Морл. — Я уничтожил их. Они ожидали другого, но получили то, что заслуживали собственной тупостью. Однако они исполнили свое назначение. Бог пришел в мир. Я — бог. Ты должен быть доволен тем, что служишь богу.
— Да, хозяин, — едва слышно прошелестел Камил.
Морл, замолчав, направился к выходу. Возле двери остановился и не поворачиваясь сказал:
— Помни, если ребенок умрет, ты последуешь за ним.
Камил обреченно посмотрел на недоношенного лилового уродца. Тот уже перестал пищать, только беззвучно разевал слишком большой для такого крохи рот.
— Только попробуй помри, лягушонок, — пригрозил ему Камил.
Подошел к истерзанному телу девушки и одним движением ножа окончил ее мучения.
Часть II
Глава 12
2097 г. Город
Поначалу не было ничего примечательного. Эскалатор вывел на следующий этаж. Кроме толстого слоя покрывающей все пыли и провисающих от собственной тяжести клочьев паутины, одиннадцатый ничем не отличался от десятка нижних этажей. Мистическая тишина, давившая на Кубика внизу, здесь позорно отступала под натиском звуков его шагов. Смущенный, испуганный собственной смелостью и нахальством, он постепенно избавлялся и от страха, и от неуверенности. Странное табу, наложенное кем-то на верхние этажи, начинало казаться предательским обманом.
Поначалу не было ничего примечательного. Эскалатор вывел на следующий этаж. Кроме толстого слоя покрывающей все пыли и провисающих от собственной тяжести клочьев паутины, одиннадцатый ничем не отличался от десятка нижних этажей. Мистическая тишина, давившая на Кубика внизу, здесь позорно отступала под натиском звуков его шагов. Смущенный, испуганный собственной смелостью и нахальством, он постепенно избавлялся и от страха, и от неуверенности. Странное табу, наложенное кем-то на верхние этажи, начинало казаться предательским обманом.