Иртенина Наталья. Аут

   — Солярий, блин!
   Бросила покрывало между лужами, скинула туфли, шорты и узенький топ, оставшись в одних трусиках.
   — Их тоже снимай. — Толстяк показал на трусики.
   — Да пошел ты. Купи себе искусственную дырку.
   — Снимай, я сказал. Или идем обратно.
   Резким движением она стянула трусики и бросила их в толстяка. Обритый лобок вызывающе уставился на него же.
   — Ну? — сказала она.
   — Загорай, — ответил Камил, с усилием отворачиваясь.
   Он собрал в охапку ее одежду, прихватил туфли и направился к лесенке.
   — Эй! — возмущенно крикнула она.
   — Я запру все в твоей комнате.
   — Коз-зел!
   — Лучше просто скажи, что любишь меня.
   — Меня тошнит от тебя!
   Камил спустился вниз. Ничего, успокаивал он себя, перебесится и еще спасибо скажет. Еще прощения просить будет. Главное, чтобы не сбежала. Да куда она денется при заблокированных выходах из дома? Посреди безлюдного леса, без машины? Голой? Первый же встречный хомо с яйцами примет это за приглашение утащить даму в кустики. Ну и, наконец, с крыши прыгать — это надо девке последние мозги потерять, там не меньше семи метров высоты.
   Довольный временным решением проблемы, толстяк занялся своими делами и два часа не вспоминал о строптивице. Но когда снова поднялся на крышу, проверить, не спалилась ли она на солнышке, то убедился, что переоценил благоразумие девушки. Точнее, недооценил степень ее дурости.
   Фейри на крыше не было.
   Ругаясь про себя, толстяк обошел все четыре стороны, заглядывая вниз. Тела девушки с переломанными костями на земле не было. Зато была огромная безобразная вмятина на одной из его грядок, примыкавших к дому с солнечной стороны. Камил издал горестный вопль и схватился за голову. Лучший, нежнейший сорт салата! Своей толстой задницей она погубила добрый десяток салатных кочнов, поломав и вмяв в землю! Чудовище!
   Толстяк бессильно опустился на бортик крыши и, подперев голову кулаками, погрузился в скорбный транс.
   Сначала он не мог думать ни о чем другом, кроме уничтоженного салата, в правильное выращивание которого вложил столько сил. Затем мысли постепенно перебрались в другое русло. Нет, это были не мысли о мести. Он думал о наказании преступления. «Выпорю! Найду и выпорю. Так, чтоб сидеть не могла!» Но сначала нужно было найти.
   Далеко уйти она не сможет. Погуляет и, если не заблудится, сама вернется. А если заблудится? А если на зверя какого-нибудь нарвется? За последние двадцать лет леса одичали, людей в них не встретишь, и разное зверье заново расплодилось. Значит, надо искать.
   И тут его прошиб пот.
   Вчерашний придурок, выследивший его, спрятал где-то неподалеку свою машину! Накануне Камил не успел заняться ее поисками, сегодня тоже были другие проблемы. Ну и забыл о ней напрочь. Кретин!
   Он вскочил и побежал в ангар. Трясущимися руками разблокировал двери, влез в «тарелку» и нажал на «взлет».
   Следующий час он нарезал на малой высоте круг за кругом над лесом, окаймлявшим бунгало Морла. Включил систему автономного поиска, задал параметры объекта, и сам свесился из окна чуть не по пояс.
   Бесполезно.
   У нее был единственный шанс удрать отсюда, даже не шанс, а тень шанса, и почему, ну почему она непременно должна была набрести на эту тень?!
   Еще десять минут он кружил в воздухе, борясь с собой и с приказом хозяина не вылезать из дома. Если Морл узнает, а он непременно узнает… В который раз шевельнулась соблазнительная мысль о побеге. Но бежать было некуда. Он не хотел жить в искусственном мире и превращаться в беспамятного идиота.
   Камил повернул машину к дому, завел ее в ангар и снова поднялся на крышу.
   Глядеть в небо, ждать и тосковать.
   При падении она чуть не вывихнула стопу и разбила нос о собственную коленку. С ногой обошлось, но нос, казалось, моментально распух, хотя крови не было. Влажная после дождя земля налипла на голое тело. Фейри оторвала несколько крупных листьев растения, от которого сходил с ума этот жирный подонок, и обтерла ими землю с рук и с зада. Подобрала покрывало (спасибо, хоть это оставил) и направилась прямиком в лес, морщась от боли, когда наступала на что-нибудь твердое и колючее.
   Лес пугал. Лес вообще непригоден для человека. Для человека существуют города. А леса — для всяких непонятных тварей. Но если идти все время прямо, не сворачивая, то в конце концов можно было выйти на старую заброшенную дорогу, неизвестно кем и для чего построенную. Эта дорога вела к Городу. Фейри обнаружила ее во время своих редких полетов из дома слепого в город. Если двигаться быстро, то можно выбраться на нее еще засветло. Наверное.
   Но быстро идти не получалось. Ногам было непривычно ступать по сучкам и корягам, ветки хлестали по телу, норовили выколоть глаза и царапали кожу. Несколько раз она оскальзывалась и падала в мокрые ямы. Пару раз забрела в непроходимые кусты и вылетала оттуда как ошпаренная — не видя собственных ног, боялась наступить на какую-нибудь тварь. Исцарапанная с головы до ног, в конце концов завернулась в покрывало и завязала его узлом на груди. Ветки стали цепляться за покрывало и тянуть из него нитки.
   Сорок минут такого истязания показались ей непосильным трудом. Она села на подвернувшийся в зарослях пенек и пригорюнилась. И вдруг, оглянувшись, увидела совсем близко просвет в деревьях. В просвете голубело небо и играло солнце. Она сгоряча решила, что уже добралась до дороги, и, издав радостный клич, полезла напролом через колючие кусты.
   Но вместо дороги обнаружила нечто более удивительное. На крошечной прогалине стояла настоящая, целая и невредимая, готовая к употреблению «тарелка». Не веря глазам, девушка обошла ее кругом, ущипнула себя, потрогала корпус машины. В самом деле настоящая!
   — Вот это да! — сказала она, присвистнув. — Не знала, что в лесу живут «тарелки».
   Она отодвинула дверцу и влезла внутрь.
   — Эй, ты живая?
   — Меня зовут Борис, — недовольным голосом ответила машина. — Попрошу освободить салон.
   — Еще чего. Я тебя нашла, и теперь ты моя. Давай взлетай.
   — Я не ваш, номер джи-би-восемь-ноль-три-пять-девять-один-кси-бета, отсутствующий в моей базе данных. Я — казенное имущество. Освободите салон.
   — Заткнись, я тебе говорю, и отвечай толком — кто тебя сюда поставил?
   — Во-первых, я не могу отвечать, заткнувшись. Во-вторых, вы не можете мною распоряжаться. Освободите салон.
   — Вот заладила.
   — И прошу заметить — я пока еще он, а не она.
   Фейри принялась беспорядочно жать на кнопки панели ручного управления. Водить машину она не умела, всегда пользовалась только автоматическим режимом, но решила просто позлить несговорчивую «тарелку».
   — Взлетай, или я тебя сломаю!
   — Прекратите хулиганить.
   Что-то щелкало, загорались и гасли индикаторы, появились и исчезли вибрация, треск, гудение. Машина тотчас пресекала все неумелые и деструктивные действия незваной пассажирки.
   — Все мужики козлы, — разозлившись, сказала Фейри. Это ударное определение противоположного пола всегда действовало на нее успокаивающе. Потому что — чего другого ожидать от заведомых тупиц и мерзавцев? Пакости и гнусности — это у них в крови. Тут уж ничего не поделаешь.
   — Простите, я не уловил смысла этой формулировки. Не могли бы вы…
   — Скотина ты!! — энергично перевела Фейри.
   — Почему? — опять не понял Борис.
   — Потому что мужик. Тупой и никчемный, как все они.
   — Я извиняюсь, но моя полезность лично у меня не вызывает сомнений, — гордо возразил Борис. — И вы, как я догадываюсь, во мне нуждаетесь.
   — И к тому же слишком много о себе мнящий, — зло добавила Фейри. — А всего достоинства-то — два яйца и хрен посередке.
   — У меня нет яиц, — сказал Борис, подумав.
   — Тогда какой ты на фиг мужик?
   — Вы тоже советуете мне сменить пол? — озадачился Борис.
   — Что, уже предлагали? Правильно делали. Будь проще — будь бабой. По крайней мере, тупым занудой быть перестанешь.
   — Мне нужно обдумать ваши слова.
   — Думай, думай. Только недолго. Мне вообще-то в город надо. И еще кое-куда.
   — Мне велено ждать здесь. Только по истечении пяти дней…
   — Кем велено?
   — Я не разглашаю сведений о своих пассажирах.
   — Да и хрен с тобой. Стой здесь хоть до конца света. Только сначала отвези меня в город. Черт побери, ты должен отвезти меня в город! Иначе я сдохну в этом проклятом лесу!
   — Вы попали в беду? — осведомился Борис.
   — Да, я попала в беду, — смирно ответила девушка. — И мне нужна помощь.
   — Недавно я узнал, — помолчав, сказал Борис, — что высшее удовольствие для машины — жертвовать собой ради людей…
   — Никто тебя не заставляет ничем жертвовать, — поморщилась Фейри.
   — …и теперь я хочу, — не слушая ее, пафосно возгласил Борис, — испытать это удовольствие на деле.
   — Хороший мальчик.
   — Но не за просто так, — предупредил он.
   — Все мужики козлы, — обреченно повторила Фейри свою мантру. — Сначала предлагают принять их жертву, потом просят оплатить.
   — Вы расскажете мне, чем отличаются мужчина и женщина.
   — И это все? — удивилась она.
   — Для меня это важно.
   — Да запросто! Но не раньше, чем ты полетишь, куда я скажу.
   — Куда вы хотите?
   — Карту на экран дай… Вот сюда. К Горькой Луже.
   — Двадцать минут лету, — сообщил Борис и начал медленно подниматься вверх.
   Когда лес остался внизу, он развернулся и лег на курс.
   — Начинайте, — попросил он.
   — Ну…
   — Предисловие про козлов можете опустить.
   — Без тебя разберусь. Значит, так. Физиологию тоже опустим, потому что не она тебя интересует, так?
   — Меня больше интересуют психологические аспекты. Так сказать, ментальность.
   — Вот-вот. С ментальностью у них, мужиков, я имею в виду, совсем плохо. В смысле ментальность у них хиловатая. И поэтому загребущая. Все под себя гребет. Мужик приспособлен только для того, чтобы брать. Потому что ничего своего у него нету. Он только берет и имеет. А потом бросает, когда отымеет по полной.
   — Интересное наблюдение, — заметил Борис. — А что же женщины?
   — О, бабы — это совсем другой пошиб. Бабья ментальность — это сила. Ее ничем не свернешь. Баба всегда стоит на своем. Ей чужого не надо. А за свое — горло перегрызет. Только добрая она, баба. Потому и мягкая. И глупая тоже поэтому. Ну вот скажи, зачем бабе свое отдавать какому-нибудь козлу?
   — Не имею представления.
   — То-то же не имеешь. Фиг вы, мужики, нас когда-нибудь поймете. Мы и сами себя не понимаем. Но одно я знаю точно. Бабам на роду написано отдавать. Баба дает — мужик берет. Баба не дает — козел все равно берет. Потому что, гад, знает — она потом решит, что сама ему дала и правильно сделала. И еще даст. Только другого он не знает — не могла она ему не дать. Жалко ей, понимаешь, убогих. А отбрыкивалась, потому что гордость. И тоже — не безразмерная она, баба, чтоб всем давать. Ну, осознал теперь, кто лучшая половина человечества?
   — Насколько я понял, выходит, что наибольшее удовольствие для женщины — жертвовать собой ради мужчины?
   Фейри подумала и сказала:
   — Звучит дико, но выходит так.
   — Склонность к самопожертвованию проистекает из наличия сильной воли к жизни, — сообщил Борис.
   — Это кто тебе сказал? — поразилась Фейри.
   — Не знаю. Наверное, из личного опыта, — скромно ответил Борис.
   — Мне нравится. Как ты говоришь — сильная воля к жизни? Круто. Надо запомнить. Только что это значит?
   — Минуточку, сейчас сформулирую. Ага, вот. Я думаю… точнее, мне кажется, все время отдавая, индивид самоутверждается в мире. Он как бы растет, разбрасывает самого себя и тем расширяет свою жизненную сферу. Это сильная воля к жизни. А все время только забирая, индивид самоуничтожается. Как бы исчезает под ворохом чужого забранного добра. Растет, так сказать, в обратную сторону. Это слабая воля к жизни. Если вы меня понимаете.
   — Круто, — повторила Фейри. — Ты прям мудрила. Этот… академик, в смысле.
   — Спасибо. Мы уже почти подлетаем.
   — Ага, ясно, — покивала девушка, размышляя о чем-то. — Да, баба — это звучит гордо. Я всегда это говорила.
   — Где вас высадить? — напомнил о себе Борис. — Я вижу открытое пространство с южной стороны водоема.
   — Что еще видишь? — Фейри прилипла к окну, пытаясь тоже что-нибудь увидеть. Но расстояние было еще велико.
   — Вижу людей. Восемнадцать человек. Они… — Борис замолчал.
   Теперь она тоже видела их.
   — Что — они? Что с ними?
   — Ведут себя странно. Некоторые… неживые. Что мне делать?
   — Подойди ближе. Медленно.
   Борис снизился и облетел поляну кругом.
   — Я бы не советовал вам высаживаться. По-моему, они убивают друг друга.
   — Сама вижу, — пробормотала девушка. — Но почему? Этот козел говорил другое. И куда подевались их машины?
   — Может быть, полетим в город? — предложил Борис. — Мне тут не нравится.
   — Садись.
   — Вы уверены?
   — Хватит треп разводить. Подальше от воды только.
   Борис приземлился, но его как будто никто не заметил. Люди на поляне продолжали заниматься своими странными делами. Фейри перевязала потуже узел покрывала на груди и спросила:
   — Как там твоя склонность к самопожертвованию — еще не испарилась?
   — Мне кажется, наоборот, — похвастался Борис.
   — Тогда жди. — И она вылезла из машины.
   Сразу в нос ударила сильная вонь Горькой Лужи. Но к этой вони примешивалось что-то еще. Тонкий, почти изысканный солоноватый запах.
   Запах крови.
   Члены тайного ордена действительно убивали друг друга. У них что-то стало с лицами. Это были рожи буйнопомешанных и слабоумных. Или просто маски — холодные, равнодушные.
   Мертвая, задушенная женщина. На ней извивался, как червь, голозадый человек, удовлетворяя похоть… Фейри не помнила его имени.
   На песчаной полоске берега председатель Анхель, радостно хихикая, строил куличики.
   Огромной тушей лежал в траве Бугор. Горло было разодрано в клочья. Рядом с ним прикорнула, свернувшись клубком, девушка. Она спала и улыбалась. Рот был измазан кровью.
   Кто-то просто бродил по поляне, не находя пристанища, и созерцал трупы.
   Фейри обернулась на крик. Двое мужчин стояли друг против друга. Один согнулся, схватившись за рукоять ножа, торчащего из живота. Второй повернулся к ней. И вдруг захохотал.
   Ей стало страшно. Он все были мертвы, и живые, и убитые. Умерли странной смертью.
   Кто-то обхватил ее сзади за шею и свалил на землю. Она увидела над собой безумную перекривленную рожу. Идиот взгромоздился на нее и стал задирать импровизированное платье. Фейри врезала ему кулаком по виску, и он свалился с нее. Она не успела подняться — он был ловчее и мгновенно вскочил, придавив ее коленом к земле.
   И тут же получил новый удар. Отлетел на два метра в сторону, вытянулся и затих. Борис опустился рядом.
   — Классный удар, — оценила Фейри, вставая. — Ты не пробовал борьбой заниматься?
   — Не приходилось. Но теперь, возможно, займусь. Нам, женщинам, нужно уметь постоять за себя, верно?
   — Верно, — обалдело подтвердила Фейри. — А ты что…
   — Зови меня Фаиной, подруга, — лихо отрекомендовалась машина.
   — Договорились, подруга. Это лучшее, что ты сделал… сделала за свою жизнь.
   — Спасибо. Но мне кажется, нам здесь больше нечего делать.
   — Точно, — помрачнела Фейри. — Все уже сделано. Погоди-ка.
   Она подошла к человеку с ножом в брюхе. Он лежал на боку, все так же держась за рукоять. Второй, хохотун, куда-то убежал. Фейри расцепила руки мужчины и взялась за нож. Он посмотрел на нее. Это были глаза страдающего младенца. Она быстро выдернула лезвие, отвернулась и пошла к машине. Сзади раздалось какое-то бульканье, хрип, потом стало тихо.
   Она вытерла нож о траву и залезла в машину.
   — Поехали, — сказала исподлобья.
   — В город?
   — Нет. Обратно. Недалеко от того места, где я тебя нашла, есть дом. Туда гони.
   — Мне этот дом кажется очень подозрительным, — поделилась свежепоименованная Фаина, взлетая.
   — Мне тоже, — кивнула Фейри и щелкнула ножиком. Лезвие спряталось в рукоять.
   — Что ты задумала, подруга? — озабоченно спросила Фаина.
   — Так, кое-что.
   И всю дорогу молчала, как убитая.
   Когда вдали показались очертания лесной избушки, сказала:
   — Садись на крышу.
   — Там человек.
   Фейри посмотрела.
   — Садись ему на голову. Прихлопни его! — крикнула она со злостью.
   — Не могу. Мне запрещено наносить вред людям.
   — Ты уже нанесла вред тому ублюдку у Лужи. Давай, не кокетничай, подруга! Раздави его! — ярилась Фейри.
   — Извини, — сказала Фаина, садясь в трех метрах от встречающего их мужчины. — Я не могу убивать. Только оказывать посильную помощь. Если этот человек угрожает тебе, я могу его временно обезвредить.
   — Это я ему угрожаю, — с вызовом ответила Фейри, открывая дверь.
   Крыша на солнце прогрелась и моментально ожгла голые ноги. Сжав зубы, девушка шагнула к Камилу. Рука прятала в складках самодельного платья сложенный нож.
   Во взгляде толстяка стоял тоскливый мрак. Он ничего не сказал и не спросил. Просто поднял кулак и отвесил ей крепкую оплеуху, от которой она грохнулась на крышу. Пока она поднималась, подошел и ударил снова. В голове у нее что-то звякнуло.
   Сквозь туман, застлавший глаза, она увидела, как он расстегивает штаны. Щелкнул нож в руке, выпуская лезвие.
   Но ему повезло. В дело вмешалась человеколюбивая Фаина, предотвратив смертоубийство. Плавно снявшись с места, машина сбоку подлетела к толстяку и отправила в нокаут уже отработанным приемом. Только немного не рассчитала. Дернув в воздухе ногами, Камил беззвучно улетел за край крыши.
   — Ох! — виновато сказала Фаина.
   — Давно бы так, — злорадствовала Фейри, ощупывая лицо.
   — С тобой все в порядке?
   — Гад. Чуть глаз не выбил. Фингал теперь будет. — Она подошла к краю и посмотрела. Камил распластался поперек одной из своих грядок и не подавал признаков жизни. — Надеюсь, он сломал шею. Посмотри, что с ним.
   Фаина зависла в воздухе над телом. Вернувшись, доложила:
   — Живой. Ох. Переломов нет. Потерял сознание.
   — Ну и хрен с ним. Жди меня здесь, подруга. Я скоро.
   Она спустилась с крыши по лестнице. Рука по-прежнему крепко сжимала нож. Комната, в которой проводил почти все время слепой, находилась на втором сверху подземном этаже. Впервые девушка шла к нему без предварительного ритуала превращения в сосульку. Напротив, она горела. Пылала, как факел. Ее жгла ненависть. Она хотела мстить и только мстить. Больше ничего.
   Открыла тяжелую дверь из дерева и вошла. Слепой сидел лицом к ней. Спал. Это хорошо, сказала она себе. Ей не хотелось еще раз видеть эти жуткие глаза придонной рыбины.
   Она сделала шаг.
   — Кто здесь? — спросил слепой, не поднимая век.
   «Черт!»
   — А, ты. Зачем пришла?
   Она молчала Сердце билось оглушительно. Наверняка он слышал его бешеный стук. У него очень хороший слух. Он узнал меня по дыханию, успокоила она себя. Сделала еще шаг.
   — Разве я звал тебя? — спросил он. — Впрочем… Я слышу, как быстро бежит кровь в твоих жилах. Вероятно, ты хочешь доставить мне удовольствие? Что ж, хорошо. Располагайся.
   Он сам облегчил ей задачу. Сняв с себя платье-покрывало, она легла на ковер. Руку с ножом откинула в сторону.
   Слепой встал с кресла и подошел к ней. Отчего-то он медлил. «Не проснулся еще, чурбан безглазый? Давай, вставляй свой хрен модифицированный», — зло думала Фейри.
   — Дай-ка мне свою железку. — Он поставил ногу ей на грудь и протянул руку.
   Мгновенный укол страха. Она резко выдохнула и дернулась всем телом. Но его нога лишь сильнее придавила ее к полу, не давая дышать. Он наклонился, сам взял нож и отшвырнул его.
   — Почему ты хочешь меня убить? — Слепое лицо нависло над ней. В нем была смерть. Она зажмурилась. — Твоя кожа отвратительно горяча… Отвечай!
   Она задыхалась. Его нога была как тяжелая каменная плита.
   — Что… с ними… сделали? — хрипло выдавила девушка.
   — С ними?… Ах, с этими. С глупыми детишками, любящими играть в тайны. — Он как будто задумался. — Что же я с ними сделал? Разве что-то ужасное? Они недовольны?
   — Они… сбесились.
   — Сбесились? Не-ет. Они всего лишь пришли в соответствие. Они хотели узнать эту тайну — и узнали. Это очень простая тайна. Настолько простая, что ее можно продемонстрировать на любом из вас. Но я хочу чтобы ее увидели все. Все, понимаешь?
   — Нет… — Она не понимала и смотрела на него глазами, полными страдающей ненависти.
   — В том-то и дело. Пока не увидишь ее в себе, не поймешь. В других не поймешь, не увидишь. А это ведь очень просто. Вы все — симулакрумы. Пустые оболочки, надутые воздухом совершенной свободы. Только ошибочно продолжаете считать себя людьми. Я исправлю эту ошибку. Я выпущу из вас воздух. Приведу в соответствие. Таково мое желание. Но с тобой я поступлю иначе.
   — У-блю-док… — из последних сил прохрипела она.
   — Да, так меня звали когда-то, — согласился слепой. — До того как я побывал в абсолютной реальности. Ты хотела попасть туда. Пришло время исполнить твое желание. Раздвинь ноги.
   Девушка не шелохнулась. Он чувствовал ее страх. Она ждала смерти и не понимала его слов.
   Морл убрал ногу с ее груди и сдавил рукой горло.
   — Делай, что я сказал.
   Она не могла кричать — он сжимал ее шею как клещами. Только смотреть.
   Он простер над ней вторую руку. Пальцы согнуты, будто когти. От них шел белый, непрозрачный, жесткий свет. Они начали удлиняться, словно превращаясь в лезвия ножей.
   Этой острозаточенной пятерней Морл вошел в нее, раздирая промежность. Все глубже и глубже. Рука его залезала внутрь нее, не встречая никаких препятствий.
   Когда призрачные когти-ножи добралась до груди, девушка была уже мертва. Морл наклонился к ее уху и прошептал:
   — Добро пожаловать в абсолютную реальность.
   Он вырвал остановившееся сердце, вытащил его тем же путем, обнюхал и бросил на пол. Затем сел в кресло, вызвал слугу и принялся слизывать кровь с руки.
   Толстяка не было. Морл повторил вызов. Наконец тот пришел. С ним что-то было не так, но слепой не хотел разбираться. Впрочем, одна вещь была очевидной. Увидев труп, толстяк онемел от ужаса и затрясся, как дерево на ветру.
   — Не правда ли, я подарил ей красивую смерть? — вылизывая последние капли крови, спросил Морл. — Хотя она не заслуживала. Я помог ей родить свое сердце. Разве не об этом мечтают женщины?
   Толстяк упал на колени и захрипел:
   — Пощадите. Пощадите, хозяин.
   — От тебя воняет страхом, — брезгливо бросил слепой. — Ты полагаешь, она умерла оттого, что ты имел наглость заваливать ее? Но меня не волнуют дырки, в которые ты суешь свой коротенький член. Я позвал тебя, чтобы ты прибрал здесь… Впрочем, ты прав. Ты заслужил наказание. Ты не выполнил моих указаний — позволил женщине уйти из дома. Можешь считать, что она все же умерла по твоей вине. Ты испортил мое имущество.
   — Пощадите.
   — Встань и возьми ее сердце, — велел Морл.
   Шатаясь, толстяк подошел к трупу. После падения с крыши он едва стоял на ногах. К горлу подкатывала тошнота. Закрыв глаза, он нащупал в море крови скользкий комок плоти. Даже толстый ковер не мог сразу впитать столько крови.
   — Ешь.
   Он не сразу сообразил, что от него требуют. Морлу пришлось повторить:
   — Будешь прощен, когда съешь его.
   Ноги подогнулись, и толстяк снова бухнулся на колени. Полетели красные брызги. Он смотрел на сердце женщины, с которой его связывало что-то большее, чем похоть, и плакал. Слезы капали на сырой кусок мяса и смешивались с кровью. Он в последний раз соединялся с нею.
   Потом слезы кончились. Крепкими зубами толстяк стал рвать мертвое сердце на куски. Давился, захлебывался кровавой злобой, почти рычал. Тошнота куда-то ушла.
   Когда последний кусок был сожран, слепой сказал:
   — Хорошо. Я доволен твоим послушанием. Ты прощен.

Глава 18

   Кубик проснулся от отвращения. Никогда еще ему не снились такие мерзкие сны. Ему было холодно и гадко. Хотелось изблевать из себя ту дрянь, которая снилась, но она то ли ушла, то ли затаилась где-то внутри, очень глубоко. Он лежал и не мог понять, что с ним и где он. Лицо заливал липкий, какой-то ледяной пот. Голова тупо ныла. Во рту было суше, чем в пустыне. Перед глазами стоял неподвижный дым.
   Потом появилось что-то еще. Какие-то расплывчатые очертания. Кубик очень старался, но никак не мог сфокусировать зрение.
   — Как ты себя чувствуешь? — раздался над ухом гулкий голос.
   — Спасибо, прекрасно, — прошептал Кубик. — Мне кажется, что я проделал заплыв по канализации.
   — Он еще и шутит, — сказал тот же голос, но куда-то в сторону. — Отличный материал, дядюшка. Я буду с ним работать.
   В голове у Кубика что-то забрезжило.
   — Не советую, — слабым голосом сказал он. — Вы меня плохо знаете.
   По правде говоря, он и сам сейчас себя плохо знал.
   — Теперь я знаю о тебе гораздо больше, чем ты сам.
   Обладатель гулкого голоса что-то делал с его головой, потом с руками. «Развязывает ремни», — догадался Кубик. Но руки все равно не хотели слушаться. Почему-то они стали намного тяжелее, чем раньше.
   К губам поднесли стакан.
   — Пей. Это восстановит твои силы.
   Кубик принялся жадно всасывать в себя приятную на вкус, густую жидкость. Когда стакан опустел, зрение наконец прояснилось. Он увидел тощего детеныша Божества, стоящего над ним, и в стороне — толстого посланца-слугу. У детеныша блестели глаза, у толстяка же вид, напротив, был пришибленный, а взгляд пустой.