вертикальной линии, и все движение лишь корпусом, до бедер, где оно
замирало,-- в общем, так ходят негритянки на юге, мексиканки и испанки,
перенося на голове тяжелые корзины с поклажей.
Несколько секунд он молча наблюдал, как она шла вниз по Двенадцатой
улице, по солнечной стороне, перед маленькими, сникшими садочками, за
которыми выстроился длинный ряд тихих, приятных на вид, но изношенных,
старых домов. Он подошел к ней, коснулся ее руки.
-- На низких каблучках! -- удивился он.-- Вот не думал, что доживу до
этого дня!
Она с удивлением окинула его взглядом, потом, широко улыбнувшись,
схватила его за руку.
-- Неужели это ты, Пол? Хэлло! А я вот занимаюсь моционом для здоровья.
-- Когда я начинаю вдруг думать о тебе, то прежде всего вспоминаю самые
высокие каблуки во всем Нью-Йорке.
-- Да, старинные, приятные денечки! -- вздохнула Хэрриет.
Пошли вместе -- не спеша, под руку -- по залитой солнцем улице по
направлению к Шестой авеню.
-- Каким же я была безалаберным, легкомысленным созданием!
-- Послушай, но ты и сейчас ходишь точно так, как тогда: словно несешь
на голове корзину с бельем из прачечной.
-- Я тренировалась целых полгода, чтобы овладеть таким способом ходьбы.
Ты наверняка поразишься, если тебе сказать, сколько я потратила времени на
такую ходьбу по комнате.
-- Чему тут удивляться.-- Пол не спускал с нее глаз.
Черные волосы, бледное, с чистой кожей продолговатое лицо; полное тело,
высокая фигура; глубоко сидящие серые глаза всегда блестели, даже если она
пила три дня кряду.
Хэрриет, быстро запахнув пальто, ускорила шаг.
-- Я иду в магазин Ванамейкера,-- объяснила она.-- Нужно кое-что
купить. А ты куда навострил лыжи?
-- Туда же, в Ванамейкер. Вот уже три года умираю, хочу сходить туда,
да все не получается.
Не торопясь продолжали путь; Поль держал Хэрриет за руку.
-- Случайность,-- вдруг произнес Пол.-- Могу побиться об заклад --
любой невооруженным взглядом определит: мы с тобой случайные знакомые. Что
скажешь?
Хэрриет выдернула руку.
-- Конечно, случайные.
-- О'кей, такие же чувства испытываю и я.-- Пол с равнодушным видом
начал что-то тихо насвистывать. Потом резко остановился.
Остановилась и она, повернулась к нему с легкой, хотя и озадаченной
улыбкой на губах. Он окинул ее с головы до ног долгим критическим взглядом.
-- Послушай, почему ты так странно одеваешься? Ты похожа на девушку,
выходящую на улицу в понедельник утром в Нортхэмптоне.
-- Просто напялила что оказалось под рукой,-- смутилась Хэрриет.-- И
вышла-то на какой-нибудь час.
-- Прежде ты наряжалась так, что превращалась в большую,
соблазнительную коробку вкусных конфет.-- Снова взял ее за руку, повел
дальше.-- Венские конфеты: каждая деталь точно разработана, повсюду отделки
из шелка, атласа... Даже если ты решила дойти до угла улицы, чтобы выпить
пинту джина,-- должна выглядеть так вкусненько, чтобы тебя каждый захотел
проглотить на десерт. Нехорошо!
-- У девушки бывают разные периоды в одежде, как в творчестве
Пикассо,-- возразила она.-- К тому же знай я, что встречу тебя по пути,--
конечно, вырядилась бы умопомрачительно, не меньше.
-- Вот это уже другой коленкор! -- похлопал он ее по плечу.
Опять они шагали, и Пол то и дело бросал на нее искоса любопытные
взгляды: знакомое, продолговатое лицо, такой знакомый большой рот -- на
губах, как всегда, наложено помады чуть больше, чем требуется; маленькие
зубы придают лицу, когда она улыбается, типичное выражение маленькой
девчонки из воскресной школы.
-- Что-то ты подозрительно худеешь, Пол,-- заметила Хэрриет.
Пол согласно кивнул.
-- Я худой как щепка. Веду активную, расчетливую жизнь аскета. Ну а ты
как поживаешь?
-- Я вышла замуж,-- помолчав, сообщила Хэрриет.-- Ты об этом слышал?
-- Слышал. Когда в последний раз мы переходили через Шестую авеню,
"L-бар" был еще там. Иногда меня охватывает острый приступ ностальгии по
"L-бару" на Шестой авеню.
Загорелся зеленый, и они быстро перебежали через перекресток.
-- Ночью девятого января тысяча девятьсот сорокового года,-- Пол
поддерживал ее под локоть,-- тебя не было дома.
-- Вполне возможно, чему здесь удивляться? Я теперь взрослая девушка,
могу и загулять.
-- Я случайно проходил мимо твоего дома и заметил, что света в квартире
не было.
Свернули на Девятую улицу.
-- Помню, как жарко было у тебя, словно в оранжерее георгин в
Ботаническом саду.
-- У меня плохая кровь,-- с серьезным видом сказала Хэрриет.--
Сказываются годы недоедания в Массачусетсе.
-- Но самое приятное в тебе -- что ты никогда не спишь.
-- У каждой женщины есть какая-то свойственная только ей добродетель. У
одних -- красота, у других -- смазливость; у меня своя -- я никогда не сплю.
В этом и кроется причина моей популярности...
Пол широко улыбнулся.
-- Заткнись!
Хэрриет улыбнулась ему, и оба весело фыркнули.
-- Ты знаешь, что я имею в виду, не притворяйся,-- упрекнул он ее.--
Всякий раз, когда я звонил тебе в два, три часа ночи, ты немедленно
приезжала -- такая милая, с блестящими глазами и в полном ажуре: ресницы
накрашены, брови ухожены, на губах помада... Все на своих местах.
-- Да, в молодости я обладала громадной силой сопротивления и не
поддавалась сну.
-- Утром мы обычно завтракали под музыку Бетховена -- час прослушивания
его главных шедевров. Бетховен звучал -- по особому разрешению его чести
мэра города -- с девяти до десяти утра.-- Пол на мгновение закрыл глаза.--
Этот маленький цветочек -- мэр для влюбленных.-- Открыл их и посмотрел на
эту получужую-полузнакомую женщину, шедшую рядом с ним.
Как он лежал тогда, тесно прижавшись к ней всем телом, задумчиво
наблюдая за еще горевшими в девять вечера огнями на вышках города в рамке
большого окна своей спальни на фоне черного неба... А та ночь, когда она во
сне прижалась ближе к нему, поглаживая его затылок, и ее мягкая рука ощущала
его колкие, короткие волоски -- накануне вечером он постригся; она провела
по ним рукой против шерсти, улыбаясь, не открывая глаз...
-- Что за восхитительное создание -- мужчина...-- прошептала она;
вздохнула и чуть слышно фыркнула; снова заснула, не убирая руки с его
бритого затылка.
Вспоминая все это, Пол улыбался.
-- Ты что, все смеешься над моим нарядом?
-- Нет, просто вспомнил одну фразу, которую когда-то где-то слышал:
"Что за восхитительное создание -- мужчина..."
Хэрриет бросила на него осторожный, холодный взгляд.
-- Кто это сказал?
Пол подозрительно скосил на нее глаза.
-- Освальд Шпенглер1.-- И добавил: -- Удачно сформулировано.
-- Мне тоже так кажется,-- кивнула Хэрриет и пошла чуть быстрее.
Миновали небольшой, захудалый бар, где любили сидеть вечерами всю зиму
напролет, заказывали мартини, а потом говорили, говорили и смеялись так
громко, что посетители за другими столиками поворачивались к ним и тоже
улыбались. Пол ожидал -- Хэрриет что-то скажет об этом их любимом баре, но
она прошла мимо, даже не заметив его.
-- Посмотри -- ведь это бар Эдди!
-- Угу! -- резко кивнула Хэрриет.
-- Он собирается готовить свои мартини из шерри, когда у него кончится
запас французского вермута,-- сообщил Пол.
-- Какой ужас! -- скривилась Хэрриет.
-- Это все, что ты хочешь сказать?
Сколько раз ему приходилось заглядывать в этот бар, когда он разыскивал
ее повсюду...
-- Ну а что, по-твоему, я должна сказать?
Хэрриет, кажется, в самом деле искренне озадачил его вопрос, но Пол так
до конца никогда и не мог понять, когда она говорит ему правду, а когда
лжет, и, нужно признаться, это ему не удалось и за последние два года.
-- Можешь больше ничего не говорить. Я просто могу пригласить тебя
туда, и мы что-нибудь там выпьем.
-- Нет, спасибо. Мне и правда нужно как можно скорее сходить в магазин
Ванамейкера и вернуться домой. Как-нибудь в другой раз.
-- Ладно,-- кисло откликнулся Пол.
Повернули на Девятой улице и пошли по направлению к Пятой авеню.
-- Я знал, что непременно где-нибудь тебя встречу, обязательно встречу!
-- говорил Пол.-- И все думал и гадал -- что же тогда произойдет?
Хэрриет промолчала, с рассеянным видом разглядывая высокие здания на
другой стороне улицы.
-- Ты что, больше не собираешься со мной разговаривать? --
поинтересовался Пол.
-- И что же произошло?
-- Время от времени,-- начал он,-- я встречаю девушку, с которой
когда-то был знаком...
-- В стране их полным-полно, могу тебя заверить.
-- В стране полным-полно чьих-то бывших девушек.
Хэрриет кивнула.
-- Это как-то не приходило мне в голову. Но ты прав.
-- И рассуждаю так: разве не милая, порядочная, воспитанная девушка?
Почему же в таком случае меня больше не тянет к ней? Удивительно! А знаешь,
моя первая девушка стала полицейским. Прошлым летом она одна справилась с
вооруженным гангстером на Кони-Айленде. Мать никогда ее не выпускает из дома
в полицейской форме -- ей стыдно перед соседями.
-- Вполне естественно.
-- Другая моя знакомая девушка, изменив имя, танцует сейчас в Русском
балете. На днях я пошел в театр посмотреть, как она танцует. У нее ноги как
у нашего известного бейсбольного полузащитника Фордхэма. А мне она казалась
такой красивой... Я и тебя считал красивой.
-- Мы с тобой были очень хорошей парой,-- молвила Хэрриет,-- одно
мешало -- тебе постоянно приходилось бриться. Эта электробритва... никогда
ее не забуду...
-- Отказался я от нее...
А вот и его старый дом... Глядя на подъезд, он отчетливо вспоминал,
сколько раз они с Хэрриет входили в этот дом и выходили из него в былые дни:
моросит дождь; сыплет утренний снежок, и лошадка молочника смирно стоит на
побелевшей улице...
Они остановились и стали смотреть на старый, из красного кирпича, с
ветхими ставнями дом, уделяя особое внимание окну на четвертом этаже:
столько раз они оттуда выглядывали -- узнать, какая на дворе погода... Пол,
конечно, не забыл того первого раза, одной зимней ночью, когда они с Хэрриет
тихо проскользнули вот через эту дверь.
-- Таким я был вежливым -- просто загляденье,-- тихо произнес он.
Хэрриет улыбнулась, понимая, о чем он.
-- Ты все время ронял ключ на землю и повторял: "Господи! Господи!" --
пытаясь нашарить его руками.
-- Я так нервничал... Хотел, чтобы ты точно понимала, какие нас
связывают отношения, не питала никаких иллюзий. Просто хорошие друзья,
хорошо понимающие друг друга; есть другая девушка, она возвращается из
Детройта через шесть недель,-- никаких притязаний ни на меня, ни на тебя...
Пол снова бросил печальный взгляд на окно на четвертом этаже,
улыбнулся.
-- Какой я был дурак!
-- До чего милая, тихая улочка...-- Хэрриет тоже не спускала глаз с
окна на четвертом этаже; покачала головой, снова взяла Пола за руку.-- Я все
же должна добраться до Ванамейкера.
Последовали дальше.
-- Что ты собираешься там купить? -- поинтересовался Пол.
Хэрриет промолчала,-- по-видимому, не знала, что ему ответить.
-- Ничего особенного. Мне нужны вещички для младенца. У меня скоро
будет ребенок.
Посторонились, чтобы дать возможность пройти маленькой женщине с
четырьмя таксами,-- вся упряжка с лаем опередила их.
-- Смешно, правда,-- у меня ребенок! -- улыбнулась Хэрриет.-- Я целый
день лежу и думаю, как все это будет. Кроме того, сплю и пью много пива --
теперь ведь нужно кормить двоих. Но мне еще никогда в жизни не было так
приятно.
-- Ну,-- угрюмо заметил Пол,-- по крайней мере, из-за твоей
беременности мужа не заберут в армию.
-- Может быть. Но он такой яростный патриот -- хоть куда.
-- Очень хорошо. Когда он окажется в Форт Дикс, я буду встречаться с
тобой в Вашингтон-сквер, куда ты будешь вывозить на прогулку в колясочке
своего бэби. А чтобы отвести любые подозрения, я надену полицейскую форму. Я
не такой заядлый патриот, как твой муж.
-- Но тебя все равно загребут, разве не так?
-- Несомненно. Тогда я пришлю тебе свою фотокарточку в форме
лейтенанта. Из Болгарии. Меня не покидает странное предчувствие, что меня
обязательно направят в Болгарию для защиты какого-то важного стратегического
пункта.
-- Ну и как ты это все воспринимаешь? -- Впервые Хэрриет посмотрела на
него проникновенно, прямо ему в глаза.-- Может, это дурацкий вопрос. У меня
ведь прежде не было возможности спросить тебя об этом. Прежде ты мне всегда
рассказывал, что ты о чем думаешь, излагал свое мнение... О Рузвельте,
Джеймсе Джойсе, Иисусе Христе... цыганке Розе Ли, Матиссе... о крепких
напитках, сексе, архитектуре...
-- Да, в те времена у меня было множество самых разнообразных мнений,--
Пол улыбнулся с некоторым сожалением о минувшем.-- Секс и беседа. Основы
цивилизованных отношений между полами.-- Повернулся и снова задрал голову,
глядя на окно на четвертом этаже.-- Какая приятная была комнатка... Секс и
беседа...
-- Пойдем, Пол, пойдем! -- поторапливала его Хэрриет.-- Ванамейкер не
будет работать из-за нас двоих всю ночь.
Пол, чувствуя, как похолодало, поднял воротник пальто. Приближались к
Пятой авеню.
-- Ты была единственной девушкой в моей жизни, с которой я мог спать в
одной постели.
-- Нашел что сказать девушке! -- засмеялась Хэрриет.-- Может, ты
считаешь это комплиментом?
Пол пожал плечами.
-- Нет, просто факт, не имеющий больше никакого отношения ни к чему
другому. Или, может, все же имеющий? Как ты считаешь, вежливый человек может
так разговаривать с замужней женщиной?
-- Конечно нет.
-- О чем ты думаешь, когда смотришь на меня? -- неожиданно спросил он.
-- Особенно ни о чем,-- Хэрриет осторожно подбирала слова.
-- Когда ты мне лжешь, о чем ты думаешь?
-- Особенно ни о чем! -- резко повторила она.
-- Я искал встречи с тобой целых два года,-- признался Пол.
-- Зачем искать -- мое имя есть в телефонном справочнике.-- Она
прибавила шагу, кутаясь в пальто.
-- Но я не отдавал себе в этом отчета, пока не увидел тебя.
-- Прошу тебя, Пол, пожалуйста...
-- Шел по улице, подходил к тому бару, где мы частенько сидели вместе,
входил, садился за столик, хотя пить совсем не хотелось, и не мог понять,
объяснить себе, ради чего я там торчу. Теперь-то я знаю. Я ждал тебя,
надеялся -- вдруг придешь. Я ведь не случайно проходил мимо твоего дома.
-- Послушай, Пол! -- умоляюще заговорила она.-- Все это было так давно,
все это было так хорошо -- просто чудесно; но все кончилось...
-- Я был не прав,-- признался Пол.-- Тебе не нравится, что я говорю? Я
был не прав. Ты знаешь, я так и не женился в конечном счете.
-- Знаю. Только прошу тебя -- заткнись!
-- Когда я иду по Пятой авеню, прохожу первого января мимо собора
Святого Патрика,-- всегда слегка поднимаю голову, посмотреть, нет ли тебя
где-нибудь поблизости. Потому что встретил тебя там в тот день, когда тебе
удалили зуб и было так холодно. Мы шли рядышком, слезы струились из твоих
опухших красных глаз, и это был тот единственный раз, когда я тебя встретил
в самом деле случайно...
Хэрриет улыбнулась.
-- Какие все же приятные воспоминания.
-- Два года,-- продолжал Пол,-- прошло два года. За это время у меня
было множество девушек.-- Он пожал плечами.-- Но все они лишь наводили на
меня скуку и я тоже заставлял их скучать. Я смотрел на каждую проходившую
мимо женщину, чтобы убедиться -- не ты ли? Все девушки, с которыми я гулял,
громко протестовали, поносили меня почем зря за это. А я бродил повсюду,
ходил следом за девушками с черными волосами,-- может, встречу тебя; упрямо
шел за женщинами в меховых полушубках, как у тебя,-- может, встречу тебя; не
спуская глаз, шагал за девушками с такой же прямой, прекрасной походкой, как
у тебя,-- может, встречу тебя...
Он помолчал, потом заговорил снова:
-- Два года искал тебя на городских улицах и сейчас впервые в этом
признаюсь себе. А эта маленькая испанская закусочная, куда мы пошли в первый
раз... Каждый раз, когда я проходил мимо нее, в памяти моей всплывало все,
до мельчайших деталей: сколько стаканчиков мы пропустили, какой играл
оркестр, о чем разговаривали, как нагло подмигивал тебе этот жирный бармен
-- кубинец и как в конце концов, с охватившей нас обоих нежностью, гуляли
потом по улицам и наконец пришли ко мне домой...
Теперь оба шли очень быстро. Хэрриет прижимала онемевшие от холода руки
к бедрам.
-- Как было поразительно прекрасно, когда соединялись наши тела...
-- Пол, прекрати! -- раздраженно, резко бросила ему Хэрриет.-- Два
года! Прошло целых два года... Воспоминания о тех ощущениях должны
притупиться...
"Как же я мог совершить такую большую ошибку! -- размышлял на ходу
Пол.-- Как мог намеренно так глубоко заблуждаться? И теперь ее не
исправишь... Нет никакого средства. И не будет до конца жизни..." Он почти
зло посмотрел на Хэрриет: лицо ее сосредоточенно, словно она вообще не
слушает его и лишь напряженно думает, как поскорее перейти улицу.
-- Ну а ты, ты помнишь?..
-- Ничего я не помню! -- раздраженно выпалила она; вдруг слезы брызнули
у нее из глаз и потекли по искаженному гримасой лицу.-- Ничего не помню,
черт побери! Ничегошеньки! -- повторяла она сквозь рыдания.-- И не пойду я
ни в какой Ванамейкер! Я возвращаюсь домой! Прощай! -- Подбежала к стоявшему
на углу такси, резко рванула на себя дверцу, запрыгнула прямо с тротуара в
салон.
Машина промчалась мимо Пола, и он заметил на мгновение Хэрриет: она
сидела, выпрямившись, крупные, непрошеные слезы стояли в глазах...
Пол следил за такси, пока оно не свернуло с Пятой авеню. Потом пошел в
обратном направлении, размышляя о том, что ему непременно, обязательно нужно
переехать из этого района -- достаточно долго в нем прожил.
"Фигаро! Фигаро! Фигаро! -- распевали они, съезжая со склона на
велосипедах, переезжая через дрожащие полосы тени и солнечного света, между
густыми рядами деревьев с обеих сторон.-- Фигаро!"
"Фигаро! -- пел Мэкс, накреняясь в сторону на повороте.-- Моя милочка
где-то за морем, моя милочка где-то за морем-океаном..."
-- Ты, Мэкс, плешивый австрийский жаворонок,-- крикнула Эстер,
накреняясь в сторону за Мэксом на повороте.-- Оперение самца желтое, с
зелеными штанишками. Нельзя его принимать за настоящего, если на носу нет
очков с толстой золотистой оправой в четверть дюйма.
-- Если бы я собирался рожать,-- отозвался Мэкс, немного затормозив,--
то никогда бы не ездил на велосипеде по горам штата Нью-Йорк, как ты. Это
совсем не полезно для твоего будущего младенца.
-- Напротив, такая езда просто необходима для него,-- возразила
Эстер.-- Он будет настоящим, худощавым спортсменом. Мне не нужен толстый
ребенок, мне такие не нравятся. Мне нужен ребенок худой, печальный, с
большой душой, как у его отца.-- Она поглядела на Сэма, и оба засмеялись.
-- Думаю, это будет прекрасный ребенок,-- выразил свою надежду Сэм.
У подножия холма они увидели четверых молодых людей. Когда
велосипедисты приблизились к ним, те растянулись во весь рост на дороге с
таким безразличием, что по нему чувствовалось: встреча эта далеко не
случайна,-- скорее, преднамеренна. Когда они подъехали еще ближе, все
четверо встали; немного нервно пошаркали ногами, поднимая клубы дорожной
пыли. В руках у двоих из них были тяжелые обрубленные ветки, которыми они то
и дело постукивали по дороге. Казалось, эти ребята слоняются бесцельно, как
неприкаянные, по маленьким городкам уже довольно долго. Один из них щелчком
раскрыл большой складной карманный нож.
-- Вон там, на дороге, ребята, видно, хотят заработать пару баксов на
субботний вечер,-- прошептал Сэм, стараясь ехать как можно медленнее.-- У
тебя что-нибудь есть в кармане, Мэкс?
-- Пятнадцать центов... Могу отдать.
-- У меня -- три заколки для волос,-- добавила Эстер.
-- У меня четвертак,-- присовокупил Сэм.-- Вперед, может, проедем!
Но им все равно пришлось остановиться у подножия холма, так как эти
четверо снова улеглись, перегородив дорогу, и, не говоря ни слова, снизу
разглядывали Сэма, Мэкса и Эстер взглядами деловых людей. Они лежали не
двигаясь; на одном старая, точенная молью футболка темно-бордового цвета, с
большим номером "36" на спине.
-- В чем дело? -- осведомился Сэм.
Они даже не шелохнулись; по-прежнему молчали.
-- Какие милые ребята,-- мягко произнесла Эстер.-- Очень приятные. Вы
случаем не ходите в Принстон, а? -- громко поинтересовалась она.
Те молчали. Мэкс насвистывал тему одной из своих сонат; повел велосипед
рядом с собой, пытаясь их обойти. Они его не пустили; наконец поднялись,
обыскали старую одежду Сэма и Мэкса, пошарили в карманах старых женских
брючек Эстер, в пятнах от кулинарного жира и велосипедной смазки, ощупали
карманчики ее потрепанной хлопчатобумажной рубашки.
-- Ничего нет! -- объявил парень в темно-бордовой футболке.-- Могу
поспорить -- на всю троицу не будет и доллара.
-- Интеллигент,-- определил Мэкс с улыбкой, глядя на него сквозь линзы
очков и медленно потирая лысину.-- Настоящий интеллигент, сразу видно.
-- Не сильно задавайся! -- отвечал парень в футболке.
-- Жиды! -- высказался второй с раскрытым ножом в руках.
-- Парочка жидов из колонии свободной любви чокнутой старухи Спиер.
-- Ну-ка, убирайтесь отсюда! -- Парень в футболке отошел к обочине
дороги, освобождая для велосипедистов путь.-- Убирайтесь отсюда к чертовой
матери!
Медленно вертя педалями, проехали между ними: Эстер -- посередине, Мэкс
и Сэм -- по бокам.
-- Жидовские ублюдки! -- бросил парень с ножом.-- Вшивые жидовские
ублюдки!
Подождав, пока велосипедисты отъедут ярдов на пятнадцать, он бросил
вслед им камень. Его примеру последовали приятели: проворно поднимали с
дороги камни и швыряли их в велосипедистов. Сэм, тормознув, ехал теперь за
Эстер, закрывая ее собой. Все теперь быстро завертели педалями и сидели на
своих седлах прямо, словно застыли, не оглядываясь назад. Один камень угодил
Мэксу в плечо; он побледнел от боли, руки затряслись на руле, но не
пригнулся и не стал оглядываться назад. Оказавшись за поворотом, они сбавили
скорость.
-- Несчастный Мэкс! -- проговорила Эстер.-- Ведь ты даже не еврей. Нет,
ты якшаешься явно не с теми людьми.
-- Амбар Томаса рядом, впереди, прямо по дороге.-- Мэкс глядел строго
впереди себя.-- Может, раздобудем там пару вил и вернемся -- разберемся с
этими четырьмя джентльменами? Попросим Томаса нам помочь.
-- Тоже придумал! -- осадил его Сэм.-- Много ты наделаешь со своими
вилами.
-- Послушай, Сэм! -- вмешалась в разговор Эстер.-- Для чего тебе все
эти неприятности? -- И сразу осеклась, заметив выражение лица Сэма.
-- Я уехал из Берлина, из Вьетнама...-- задумчиво вспоминал Мэкс.--
Считал, что больше никогда не увижу ничего подобного. Как, вероятно, все же
ужасно быть евреем!
Мэкс все еще был бледен; внимательно выискивал колеи на дороге.
-- Привыкаешь,-- откликнулся Сэм.-- Так или иначе.
-- Старуха Спиер,-- объяснил Мэкс,-- каждое лето приглашает к себе
пятнадцать безденежных артистов, потому что верит в силу искусства и
чувствует себя одинокой. Сколько там у нее сейчас евреев?
-- Четверо,-- ответил Сэм.
-- Артисты,-- подхватил Мэкс.-- Выходит, жители этого городка их
ненавидят и называют жидами. Пятнадцать творчески одаренных людей собираются
в одном месте -- рисуют, сочиняют музыку, пишут стихи, играют струнные
квартеты,-- поэтому-то их и ненавидят, поэтому и называют это место колонией
свободной любви старой леди Спиер. Что же такого плохого артисты, художники
и музыканты сделали американцам? За что они их так люто ненавидят? Что
дурного им сделали евреи?
Подъехали к развилке и остановились.
-- Езжай-ка лучше домой,-- обратился Сэм к Эстер.-- Не обращай внимания
и езжай домой.
Эстер пристально посмотрела на Сэма и Мэкса.
-- Чего, черт подери, ты хочешь добиться?
-- Езжай домой! -- повторил Сэм.
-- О'кей.-- Эстер пожала плечами.-- Ну, ладно, я голодна. Я теперь ем
как лошадь.-- Вскочила на велосипед и быстро заработала педалями. Сэм молча
глядел, как она ехала по дороге между двумя плотными рядами деревьев. "Там,
внутри ее организма,-- мой ребенок,-- думал он.-- Да, в самом деле в наши
дни нужно быть большим эгоистом, чтобы иметь детей. Когда-то было все
по-другому, но в наше время все перевернуто вверх тормашками".
Сэм с Мэксом сели на велосипеды и поехали к дому Томаса. "Вот эти
четверо подонков швыряются камнями,-- думал Сэм, крутя педали.-- Погромы
планируются в разных уголках Соединенных Штатах; они предназначены и для
моего ребенка, который только через пять месяцев появится из утробы матери.
Есть люди, которые уже ненавидят моего сына, а он еще и на человека не похож
в чреве матери -- у него есть жабры". Сэм тихо засмеялся.
-- Чего такого смешного? -- удивился Мэкс.
-- Так, ничего. Подумалось кое о чем. Глупость, конечно.
"Да ведь это же четверо хулиганов,-- размышлял Сэм,-- зачем принимать
все это близко к сердцу? Но ведь день за днем американцы, американский
народ, становятся такими, как они. Мальчишки и взрослые мужчины продают
книжки отца Куглина на каждом углу, а убогие пожилые дамы охотно их
покупают. Какие болезненные, словно истощенные недоеданием, лица у этих
продавцов и их покупателей! Эта заразная болезнь проникает все глубже во все
органы такого большого организма, как Америка, отравляет кровоток. И
одновременно появляется все больше отелей, куда тебе вход заказан, жилых
домов, даже в Нью-Йорке, где тебе не разрешают жить..."
Сэм продавал свои статьи в журналы, где помещалась реклама курортных
мест с такими предупреждениями: "Только для особой клиентуры", "Только для
эксклюзивной клиентуры", "Только для избранной клиентуры".
"Отель рекламирует свою "эксклюзивную клиентуру",-- размышлял Сэм,--
под которой подразумевается любой, кроме шести миллионов евреев и пятнадцати
замирало,-- в общем, так ходят негритянки на юге, мексиканки и испанки,
перенося на голове тяжелые корзины с поклажей.
Несколько секунд он молча наблюдал, как она шла вниз по Двенадцатой
улице, по солнечной стороне, перед маленькими, сникшими садочками, за
которыми выстроился длинный ряд тихих, приятных на вид, но изношенных,
старых домов. Он подошел к ней, коснулся ее руки.
-- На низких каблучках! -- удивился он.-- Вот не думал, что доживу до
этого дня!
Она с удивлением окинула его взглядом, потом, широко улыбнувшись,
схватила его за руку.
-- Неужели это ты, Пол? Хэлло! А я вот занимаюсь моционом для здоровья.
-- Когда я начинаю вдруг думать о тебе, то прежде всего вспоминаю самые
высокие каблуки во всем Нью-Йорке.
-- Да, старинные, приятные денечки! -- вздохнула Хэрриет.
Пошли вместе -- не спеша, под руку -- по залитой солнцем улице по
направлению к Шестой авеню.
-- Каким же я была безалаберным, легкомысленным созданием!
-- Послушай, но ты и сейчас ходишь точно так, как тогда: словно несешь
на голове корзину с бельем из прачечной.
-- Я тренировалась целых полгода, чтобы овладеть таким способом ходьбы.
Ты наверняка поразишься, если тебе сказать, сколько я потратила времени на
такую ходьбу по комнате.
-- Чему тут удивляться.-- Пол не спускал с нее глаз.
Черные волосы, бледное, с чистой кожей продолговатое лицо; полное тело,
высокая фигура; глубоко сидящие серые глаза всегда блестели, даже если она
пила три дня кряду.
Хэрриет, быстро запахнув пальто, ускорила шаг.
-- Я иду в магазин Ванамейкера,-- объяснила она.-- Нужно кое-что
купить. А ты куда навострил лыжи?
-- Туда же, в Ванамейкер. Вот уже три года умираю, хочу сходить туда,
да все не получается.
Не торопясь продолжали путь; Поль держал Хэрриет за руку.
-- Случайность,-- вдруг произнес Пол.-- Могу побиться об заклад --
любой невооруженным взглядом определит: мы с тобой случайные знакомые. Что
скажешь?
Хэрриет выдернула руку.
-- Конечно, случайные.
-- О'кей, такие же чувства испытываю и я.-- Пол с равнодушным видом
начал что-то тихо насвистывать. Потом резко остановился.
Остановилась и она, повернулась к нему с легкой, хотя и озадаченной
улыбкой на губах. Он окинул ее с головы до ног долгим критическим взглядом.
-- Послушай, почему ты так странно одеваешься? Ты похожа на девушку,
выходящую на улицу в понедельник утром в Нортхэмптоне.
-- Просто напялила что оказалось под рукой,-- смутилась Хэрриет.-- И
вышла-то на какой-нибудь час.
-- Прежде ты наряжалась так, что превращалась в большую,
соблазнительную коробку вкусных конфет.-- Снова взял ее за руку, повел
дальше.-- Венские конфеты: каждая деталь точно разработана, повсюду отделки
из шелка, атласа... Даже если ты решила дойти до угла улицы, чтобы выпить
пинту джина,-- должна выглядеть так вкусненько, чтобы тебя каждый захотел
проглотить на десерт. Нехорошо!
-- У девушки бывают разные периоды в одежде, как в творчестве
Пикассо,-- возразила она.-- К тому же знай я, что встречу тебя по пути,--
конечно, вырядилась бы умопомрачительно, не меньше.
-- Вот это уже другой коленкор! -- похлопал он ее по плечу.
Опять они шагали, и Пол то и дело бросал на нее искоса любопытные
взгляды: знакомое, продолговатое лицо, такой знакомый большой рот -- на
губах, как всегда, наложено помады чуть больше, чем требуется; маленькие
зубы придают лицу, когда она улыбается, типичное выражение маленькой
девчонки из воскресной школы.
-- Что-то ты подозрительно худеешь, Пол,-- заметила Хэрриет.
Пол согласно кивнул.
-- Я худой как щепка. Веду активную, расчетливую жизнь аскета. Ну а ты
как поживаешь?
-- Я вышла замуж,-- помолчав, сообщила Хэрриет.-- Ты об этом слышал?
-- Слышал. Когда в последний раз мы переходили через Шестую авеню,
"L-бар" был еще там. Иногда меня охватывает острый приступ ностальгии по
"L-бару" на Шестой авеню.
Загорелся зеленый, и они быстро перебежали через перекресток.
-- Ночью девятого января тысяча девятьсот сорокового года,-- Пол
поддерживал ее под локоть,-- тебя не было дома.
-- Вполне возможно, чему здесь удивляться? Я теперь взрослая девушка,
могу и загулять.
-- Я случайно проходил мимо твоего дома и заметил, что света в квартире
не было.
Свернули на Девятую улицу.
-- Помню, как жарко было у тебя, словно в оранжерее георгин в
Ботаническом саду.
-- У меня плохая кровь,-- с серьезным видом сказала Хэрриет.--
Сказываются годы недоедания в Массачусетсе.
-- Но самое приятное в тебе -- что ты никогда не спишь.
-- У каждой женщины есть какая-то свойственная только ей добродетель. У
одних -- красота, у других -- смазливость; у меня своя -- я никогда не сплю.
В этом и кроется причина моей популярности...
Пол широко улыбнулся.
-- Заткнись!
Хэрриет улыбнулась ему, и оба весело фыркнули.
-- Ты знаешь, что я имею в виду, не притворяйся,-- упрекнул он ее.--
Всякий раз, когда я звонил тебе в два, три часа ночи, ты немедленно
приезжала -- такая милая, с блестящими глазами и в полном ажуре: ресницы
накрашены, брови ухожены, на губах помада... Все на своих местах.
-- Да, в молодости я обладала громадной силой сопротивления и не
поддавалась сну.
-- Утром мы обычно завтракали под музыку Бетховена -- час прослушивания
его главных шедевров. Бетховен звучал -- по особому разрешению его чести
мэра города -- с девяти до десяти утра.-- Пол на мгновение закрыл глаза.--
Этот маленький цветочек -- мэр для влюбленных.-- Открыл их и посмотрел на
эту получужую-полузнакомую женщину, шедшую рядом с ним.
Как он лежал тогда, тесно прижавшись к ней всем телом, задумчиво
наблюдая за еще горевшими в девять вечера огнями на вышках города в рамке
большого окна своей спальни на фоне черного неба... А та ночь, когда она во
сне прижалась ближе к нему, поглаживая его затылок, и ее мягкая рука ощущала
его колкие, короткие волоски -- накануне вечером он постригся; она провела
по ним рукой против шерсти, улыбаясь, не открывая глаз...
-- Что за восхитительное создание -- мужчина...-- прошептала она;
вздохнула и чуть слышно фыркнула; снова заснула, не убирая руки с его
бритого затылка.
Вспоминая все это, Пол улыбался.
-- Ты что, все смеешься над моим нарядом?
-- Нет, просто вспомнил одну фразу, которую когда-то где-то слышал:
"Что за восхитительное создание -- мужчина..."
Хэрриет бросила на него осторожный, холодный взгляд.
-- Кто это сказал?
Пол подозрительно скосил на нее глаза.
-- Освальд Шпенглер1.-- И добавил: -- Удачно сформулировано.
-- Мне тоже так кажется,-- кивнула Хэрриет и пошла чуть быстрее.
Миновали небольшой, захудалый бар, где любили сидеть вечерами всю зиму
напролет, заказывали мартини, а потом говорили, говорили и смеялись так
громко, что посетители за другими столиками поворачивались к ним и тоже
улыбались. Пол ожидал -- Хэрриет что-то скажет об этом их любимом баре, но
она прошла мимо, даже не заметив его.
-- Посмотри -- ведь это бар Эдди!
-- Угу! -- резко кивнула Хэрриет.
-- Он собирается готовить свои мартини из шерри, когда у него кончится
запас французского вермута,-- сообщил Пол.
-- Какой ужас! -- скривилась Хэрриет.
-- Это все, что ты хочешь сказать?
Сколько раз ему приходилось заглядывать в этот бар, когда он разыскивал
ее повсюду...
-- Ну а что, по-твоему, я должна сказать?
Хэрриет, кажется, в самом деле искренне озадачил его вопрос, но Пол так
до конца никогда и не мог понять, когда она говорит ему правду, а когда
лжет, и, нужно признаться, это ему не удалось и за последние два года.
-- Можешь больше ничего не говорить. Я просто могу пригласить тебя
туда, и мы что-нибудь там выпьем.
-- Нет, спасибо. Мне и правда нужно как можно скорее сходить в магазин
Ванамейкера и вернуться домой. Как-нибудь в другой раз.
-- Ладно,-- кисло откликнулся Пол.
Повернули на Девятой улице и пошли по направлению к Пятой авеню.
-- Я знал, что непременно где-нибудь тебя встречу, обязательно встречу!
-- говорил Пол.-- И все думал и гадал -- что же тогда произойдет?
Хэрриет промолчала, с рассеянным видом разглядывая высокие здания на
другой стороне улицы.
-- Ты что, больше не собираешься со мной разговаривать? --
поинтересовался Пол.
-- И что же произошло?
-- Время от времени,-- начал он,-- я встречаю девушку, с которой
когда-то был знаком...
-- В стране их полным-полно, могу тебя заверить.
-- В стране полным-полно чьих-то бывших девушек.
Хэрриет кивнула.
-- Это как-то не приходило мне в голову. Но ты прав.
-- И рассуждаю так: разве не милая, порядочная, воспитанная девушка?
Почему же в таком случае меня больше не тянет к ней? Удивительно! А знаешь,
моя первая девушка стала полицейским. Прошлым летом она одна справилась с
вооруженным гангстером на Кони-Айленде. Мать никогда ее не выпускает из дома
в полицейской форме -- ей стыдно перед соседями.
-- Вполне естественно.
-- Другая моя знакомая девушка, изменив имя, танцует сейчас в Русском
балете. На днях я пошел в театр посмотреть, как она танцует. У нее ноги как
у нашего известного бейсбольного полузащитника Фордхэма. А мне она казалась
такой красивой... Я и тебя считал красивой.
-- Мы с тобой были очень хорошей парой,-- молвила Хэрриет,-- одно
мешало -- тебе постоянно приходилось бриться. Эта электробритва... никогда
ее не забуду...
-- Отказался я от нее...
А вот и его старый дом... Глядя на подъезд, он отчетливо вспоминал,
сколько раз они с Хэрриет входили в этот дом и выходили из него в былые дни:
моросит дождь; сыплет утренний снежок, и лошадка молочника смирно стоит на
побелевшей улице...
Они остановились и стали смотреть на старый, из красного кирпича, с
ветхими ставнями дом, уделяя особое внимание окну на четвертом этаже:
столько раз они оттуда выглядывали -- узнать, какая на дворе погода... Пол,
конечно, не забыл того первого раза, одной зимней ночью, когда они с Хэрриет
тихо проскользнули вот через эту дверь.
-- Таким я был вежливым -- просто загляденье,-- тихо произнес он.
Хэрриет улыбнулась, понимая, о чем он.
-- Ты все время ронял ключ на землю и повторял: "Господи! Господи!" --
пытаясь нашарить его руками.
-- Я так нервничал... Хотел, чтобы ты точно понимала, какие нас
связывают отношения, не питала никаких иллюзий. Просто хорошие друзья,
хорошо понимающие друг друга; есть другая девушка, она возвращается из
Детройта через шесть недель,-- никаких притязаний ни на меня, ни на тебя...
Пол снова бросил печальный взгляд на окно на четвертом этаже,
улыбнулся.
-- Какой я был дурак!
-- До чего милая, тихая улочка...-- Хэрриет тоже не спускала глаз с
окна на четвертом этаже; покачала головой, снова взяла Пола за руку.-- Я все
же должна добраться до Ванамейкера.
Последовали дальше.
-- Что ты собираешься там купить? -- поинтересовался Пол.
Хэрриет промолчала,-- по-видимому, не знала, что ему ответить.
-- Ничего особенного. Мне нужны вещички для младенца. У меня скоро
будет ребенок.
Посторонились, чтобы дать возможность пройти маленькой женщине с
четырьмя таксами,-- вся упряжка с лаем опередила их.
-- Смешно, правда,-- у меня ребенок! -- улыбнулась Хэрриет.-- Я целый
день лежу и думаю, как все это будет. Кроме того, сплю и пью много пива --
теперь ведь нужно кормить двоих. Но мне еще никогда в жизни не было так
приятно.
-- Ну,-- угрюмо заметил Пол,-- по крайней мере, из-за твоей
беременности мужа не заберут в армию.
-- Может быть. Но он такой яростный патриот -- хоть куда.
-- Очень хорошо. Когда он окажется в Форт Дикс, я буду встречаться с
тобой в Вашингтон-сквер, куда ты будешь вывозить на прогулку в колясочке
своего бэби. А чтобы отвести любые подозрения, я надену полицейскую форму. Я
не такой заядлый патриот, как твой муж.
-- Но тебя все равно загребут, разве не так?
-- Несомненно. Тогда я пришлю тебе свою фотокарточку в форме
лейтенанта. Из Болгарии. Меня не покидает странное предчувствие, что меня
обязательно направят в Болгарию для защиты какого-то важного стратегического
пункта.
-- Ну и как ты это все воспринимаешь? -- Впервые Хэрриет посмотрела на
него проникновенно, прямо ему в глаза.-- Может, это дурацкий вопрос. У меня
ведь прежде не было возможности спросить тебя об этом. Прежде ты мне всегда
рассказывал, что ты о чем думаешь, излагал свое мнение... О Рузвельте,
Джеймсе Джойсе, Иисусе Христе... цыганке Розе Ли, Матиссе... о крепких
напитках, сексе, архитектуре...
-- Да, в те времена у меня было множество самых разнообразных мнений,--
Пол улыбнулся с некоторым сожалением о минувшем.-- Секс и беседа. Основы
цивилизованных отношений между полами.-- Повернулся и снова задрал голову,
глядя на окно на четвертом этаже.-- Какая приятная была комнатка... Секс и
беседа...
-- Пойдем, Пол, пойдем! -- поторапливала его Хэрриет.-- Ванамейкер не
будет работать из-за нас двоих всю ночь.
Пол, чувствуя, как похолодало, поднял воротник пальто. Приближались к
Пятой авеню.
-- Ты была единственной девушкой в моей жизни, с которой я мог спать в
одной постели.
-- Нашел что сказать девушке! -- засмеялась Хэрриет.-- Может, ты
считаешь это комплиментом?
Пол пожал плечами.
-- Нет, просто факт, не имеющий больше никакого отношения ни к чему
другому. Или, может, все же имеющий? Как ты считаешь, вежливый человек может
так разговаривать с замужней женщиной?
-- Конечно нет.
-- О чем ты думаешь, когда смотришь на меня? -- неожиданно спросил он.
-- Особенно ни о чем,-- Хэрриет осторожно подбирала слова.
-- Когда ты мне лжешь, о чем ты думаешь?
-- Особенно ни о чем! -- резко повторила она.
-- Я искал встречи с тобой целых два года,-- признался Пол.
-- Зачем искать -- мое имя есть в телефонном справочнике.-- Она
прибавила шагу, кутаясь в пальто.
-- Но я не отдавал себе в этом отчета, пока не увидел тебя.
-- Прошу тебя, Пол, пожалуйста...
-- Шел по улице, подходил к тому бару, где мы частенько сидели вместе,
входил, садился за столик, хотя пить совсем не хотелось, и не мог понять,
объяснить себе, ради чего я там торчу. Теперь-то я знаю. Я ждал тебя,
надеялся -- вдруг придешь. Я ведь не случайно проходил мимо твоего дома.
-- Послушай, Пол! -- умоляюще заговорила она.-- Все это было так давно,
все это было так хорошо -- просто чудесно; но все кончилось...
-- Я был не прав,-- признался Пол.-- Тебе не нравится, что я говорю? Я
был не прав. Ты знаешь, я так и не женился в конечном счете.
-- Знаю. Только прошу тебя -- заткнись!
-- Когда я иду по Пятой авеню, прохожу первого января мимо собора
Святого Патрика,-- всегда слегка поднимаю голову, посмотреть, нет ли тебя
где-нибудь поблизости. Потому что встретил тебя там в тот день, когда тебе
удалили зуб и было так холодно. Мы шли рядышком, слезы струились из твоих
опухших красных глаз, и это был тот единственный раз, когда я тебя встретил
в самом деле случайно...
Хэрриет улыбнулась.
-- Какие все же приятные воспоминания.
-- Два года,-- продолжал Пол,-- прошло два года. За это время у меня
было множество девушек.-- Он пожал плечами.-- Но все они лишь наводили на
меня скуку и я тоже заставлял их скучать. Я смотрел на каждую проходившую
мимо женщину, чтобы убедиться -- не ты ли? Все девушки, с которыми я гулял,
громко протестовали, поносили меня почем зря за это. А я бродил повсюду,
ходил следом за девушками с черными волосами,-- может, встречу тебя; упрямо
шел за женщинами в меховых полушубках, как у тебя,-- может, встречу тебя; не
спуская глаз, шагал за девушками с такой же прямой, прекрасной походкой, как
у тебя,-- может, встречу тебя...
Он помолчал, потом заговорил снова:
-- Два года искал тебя на городских улицах и сейчас впервые в этом
признаюсь себе. А эта маленькая испанская закусочная, куда мы пошли в первый
раз... Каждый раз, когда я проходил мимо нее, в памяти моей всплывало все,
до мельчайших деталей: сколько стаканчиков мы пропустили, какой играл
оркестр, о чем разговаривали, как нагло подмигивал тебе этот жирный бармен
-- кубинец и как в конце концов, с охватившей нас обоих нежностью, гуляли
потом по улицам и наконец пришли ко мне домой...
Теперь оба шли очень быстро. Хэрриет прижимала онемевшие от холода руки
к бедрам.
-- Как было поразительно прекрасно, когда соединялись наши тела...
-- Пол, прекрати! -- раздраженно, резко бросила ему Хэрриет.-- Два
года! Прошло целых два года... Воспоминания о тех ощущениях должны
притупиться...
"Как же я мог совершить такую большую ошибку! -- размышлял на ходу
Пол.-- Как мог намеренно так глубоко заблуждаться? И теперь ее не
исправишь... Нет никакого средства. И не будет до конца жизни..." Он почти
зло посмотрел на Хэрриет: лицо ее сосредоточенно, словно она вообще не
слушает его и лишь напряженно думает, как поскорее перейти улицу.
-- Ну а ты, ты помнишь?..
-- Ничего я не помню! -- раздраженно выпалила она; вдруг слезы брызнули
у нее из глаз и потекли по искаженному гримасой лицу.-- Ничего не помню,
черт побери! Ничегошеньки! -- повторяла она сквозь рыдания.-- И не пойду я
ни в какой Ванамейкер! Я возвращаюсь домой! Прощай! -- Подбежала к стоявшему
на углу такси, резко рванула на себя дверцу, запрыгнула прямо с тротуара в
салон.
Машина промчалась мимо Пола, и он заметил на мгновение Хэрриет: она
сидела, выпрямившись, крупные, непрошеные слезы стояли в глазах...
Пол следил за такси, пока оно не свернуло с Пятой авеню. Потом пошел в
обратном направлении, размышляя о том, что ему непременно, обязательно нужно
переехать из этого района -- достаточно долго в нем прожил.
"Фигаро! Фигаро! Фигаро! -- распевали они, съезжая со склона на
велосипедах, переезжая через дрожащие полосы тени и солнечного света, между
густыми рядами деревьев с обеих сторон.-- Фигаро!"
"Фигаро! -- пел Мэкс, накреняясь в сторону на повороте.-- Моя милочка
где-то за морем, моя милочка где-то за морем-океаном..."
-- Ты, Мэкс, плешивый австрийский жаворонок,-- крикнула Эстер,
накреняясь в сторону за Мэксом на повороте.-- Оперение самца желтое, с
зелеными штанишками. Нельзя его принимать за настоящего, если на носу нет
очков с толстой золотистой оправой в четверть дюйма.
-- Если бы я собирался рожать,-- отозвался Мэкс, немного затормозив,--
то никогда бы не ездил на велосипеде по горам штата Нью-Йорк, как ты. Это
совсем не полезно для твоего будущего младенца.
-- Напротив, такая езда просто необходима для него,-- возразила
Эстер.-- Он будет настоящим, худощавым спортсменом. Мне не нужен толстый
ребенок, мне такие не нравятся. Мне нужен ребенок худой, печальный, с
большой душой, как у его отца.-- Она поглядела на Сэма, и оба засмеялись.
-- Думаю, это будет прекрасный ребенок,-- выразил свою надежду Сэм.
У подножия холма они увидели четверых молодых людей. Когда
велосипедисты приблизились к ним, те растянулись во весь рост на дороге с
таким безразличием, что по нему чувствовалось: встреча эта далеко не
случайна,-- скорее, преднамеренна. Когда они подъехали еще ближе, все
четверо встали; немного нервно пошаркали ногами, поднимая клубы дорожной
пыли. В руках у двоих из них были тяжелые обрубленные ветки, которыми они то
и дело постукивали по дороге. Казалось, эти ребята слоняются бесцельно, как
неприкаянные, по маленьким городкам уже довольно долго. Один из них щелчком
раскрыл большой складной карманный нож.
-- Вон там, на дороге, ребята, видно, хотят заработать пару баксов на
субботний вечер,-- прошептал Сэм, стараясь ехать как можно медленнее.-- У
тебя что-нибудь есть в кармане, Мэкс?
-- Пятнадцать центов... Могу отдать.
-- У меня -- три заколки для волос,-- добавила Эстер.
-- У меня четвертак,-- присовокупил Сэм.-- Вперед, может, проедем!
Но им все равно пришлось остановиться у подножия холма, так как эти
четверо снова улеглись, перегородив дорогу, и, не говоря ни слова, снизу
разглядывали Сэма, Мэкса и Эстер взглядами деловых людей. Они лежали не
двигаясь; на одном старая, точенная молью футболка темно-бордового цвета, с
большим номером "36" на спине.
-- В чем дело? -- осведомился Сэм.
Они даже не шелохнулись; по-прежнему молчали.
-- Какие милые ребята,-- мягко произнесла Эстер.-- Очень приятные. Вы
случаем не ходите в Принстон, а? -- громко поинтересовалась она.
Те молчали. Мэкс насвистывал тему одной из своих сонат; повел велосипед
рядом с собой, пытаясь их обойти. Они его не пустили; наконец поднялись,
обыскали старую одежду Сэма и Мэкса, пошарили в карманах старых женских
брючек Эстер, в пятнах от кулинарного жира и велосипедной смазки, ощупали
карманчики ее потрепанной хлопчатобумажной рубашки.
-- Ничего нет! -- объявил парень в темно-бордовой футболке.-- Могу
поспорить -- на всю троицу не будет и доллара.
-- Интеллигент,-- определил Мэкс с улыбкой, глядя на него сквозь линзы
очков и медленно потирая лысину.-- Настоящий интеллигент, сразу видно.
-- Не сильно задавайся! -- отвечал парень в футболке.
-- Жиды! -- высказался второй с раскрытым ножом в руках.
-- Парочка жидов из колонии свободной любви чокнутой старухи Спиер.
-- Ну-ка, убирайтесь отсюда! -- Парень в футболке отошел к обочине
дороги, освобождая для велосипедистов путь.-- Убирайтесь отсюда к чертовой
матери!
Медленно вертя педалями, проехали между ними: Эстер -- посередине, Мэкс
и Сэм -- по бокам.
-- Жидовские ублюдки! -- бросил парень с ножом.-- Вшивые жидовские
ублюдки!
Подождав, пока велосипедисты отъедут ярдов на пятнадцать, он бросил
вслед им камень. Его примеру последовали приятели: проворно поднимали с
дороги камни и швыряли их в велосипедистов. Сэм, тормознув, ехал теперь за
Эстер, закрывая ее собой. Все теперь быстро завертели педалями и сидели на
своих седлах прямо, словно застыли, не оглядываясь назад. Один камень угодил
Мэксу в плечо; он побледнел от боли, руки затряслись на руле, но не
пригнулся и не стал оглядываться назад. Оказавшись за поворотом, они сбавили
скорость.
-- Несчастный Мэкс! -- проговорила Эстер.-- Ведь ты даже не еврей. Нет,
ты якшаешься явно не с теми людьми.
-- Амбар Томаса рядом, впереди, прямо по дороге.-- Мэкс глядел строго
впереди себя.-- Может, раздобудем там пару вил и вернемся -- разберемся с
этими четырьмя джентльменами? Попросим Томаса нам помочь.
-- Тоже придумал! -- осадил его Сэм.-- Много ты наделаешь со своими
вилами.
-- Послушай, Сэм! -- вмешалась в разговор Эстер.-- Для чего тебе все
эти неприятности? -- И сразу осеклась, заметив выражение лица Сэма.
-- Я уехал из Берлина, из Вьетнама...-- задумчиво вспоминал Мэкс.--
Считал, что больше никогда не увижу ничего подобного. Как, вероятно, все же
ужасно быть евреем!
Мэкс все еще был бледен; внимательно выискивал колеи на дороге.
-- Привыкаешь,-- откликнулся Сэм.-- Так или иначе.
-- Старуха Спиер,-- объяснил Мэкс,-- каждое лето приглашает к себе
пятнадцать безденежных артистов, потому что верит в силу искусства и
чувствует себя одинокой. Сколько там у нее сейчас евреев?
-- Четверо,-- ответил Сэм.
-- Артисты,-- подхватил Мэкс.-- Выходит, жители этого городка их
ненавидят и называют жидами. Пятнадцать творчески одаренных людей собираются
в одном месте -- рисуют, сочиняют музыку, пишут стихи, играют струнные
квартеты,-- поэтому-то их и ненавидят, поэтому и называют это место колонией
свободной любви старой леди Спиер. Что же такого плохого артисты, художники
и музыканты сделали американцам? За что они их так люто ненавидят? Что
дурного им сделали евреи?
Подъехали к развилке и остановились.
-- Езжай-ка лучше домой,-- обратился Сэм к Эстер.-- Не обращай внимания
и езжай домой.
Эстер пристально посмотрела на Сэма и Мэкса.
-- Чего, черт подери, ты хочешь добиться?
-- Езжай домой! -- повторил Сэм.
-- О'кей.-- Эстер пожала плечами.-- Ну, ладно, я голодна. Я теперь ем
как лошадь.-- Вскочила на велосипед и быстро заработала педалями. Сэм молча
глядел, как она ехала по дороге между двумя плотными рядами деревьев. "Там,
внутри ее организма,-- мой ребенок,-- думал он.-- Да, в самом деле в наши
дни нужно быть большим эгоистом, чтобы иметь детей. Когда-то было все
по-другому, но в наше время все перевернуто вверх тормашками".
Сэм с Мэксом сели на велосипеды и поехали к дому Томаса. "Вот эти
четверо подонков швыряются камнями,-- думал Сэм, крутя педали.-- Погромы
планируются в разных уголках Соединенных Штатах; они предназначены и для
моего ребенка, который только через пять месяцев появится из утробы матери.
Есть люди, которые уже ненавидят моего сына, а он еще и на человека не похож
в чреве матери -- у него есть жабры". Сэм тихо засмеялся.
-- Чего такого смешного? -- удивился Мэкс.
-- Так, ничего. Подумалось кое о чем. Глупость, конечно.
"Да ведь это же четверо хулиганов,-- размышлял Сэм,-- зачем принимать
все это близко к сердцу? Но ведь день за днем американцы, американский
народ, становятся такими, как они. Мальчишки и взрослые мужчины продают
книжки отца Куглина на каждом углу, а убогие пожилые дамы охотно их
покупают. Какие болезненные, словно истощенные недоеданием, лица у этих
продавцов и их покупателей! Эта заразная болезнь проникает все глубже во все
органы такого большого организма, как Америка, отравляет кровоток. И
одновременно появляется все больше отелей, куда тебе вход заказан, жилых
домов, даже в Нью-Йорке, где тебе не разрешают жить..."
Сэм продавал свои статьи в журналы, где помещалась реклама курортных
мест с такими предупреждениями: "Только для особой клиентуры", "Только для
эксклюзивной клиентуры", "Только для избранной клиентуры".
"Отель рекламирует свою "эксклюзивную клиентуру",-- размышлял Сэм,--
под которой подразумевается любой, кроме шести миллионов евреев и пятнадцати