на тот свет, видимо, ласковые руки мистера Бишопа.
-- Благодарю вас, мистер Бишоп, но где мне его жарить?
-- Возьмете с собой домой.-- Бишоп любовно покручивал несчастного
цыпленка, пытаясь таким образом вызвать у него признаки жизни; он и в самом
деле чуть-чуть растопырил крылышки, перышки его затопорщились.-- Ваша мама
будет просто без ума от такого подарка!
-- Моя мама живет в Давенпорте, штат Айова.
-- Ну у вас наверняка есть родственники в нашем городе! -- Бишоп поднес
цыпленка поближе к носу, понюхал его и, расправив маленькие крылышки,
принялся внимательно их изучать.-- Примут вас с распростертыми объятиями!
Цыпленок высшего качества, гарантия компании "Плимут рок". Демонстрирует
таких цыплят и прочую домашнюю птицу на выставках, организует их по всей
Америке, от одного побережья до другого. Всего шестьдесят центов, мистер
Эндерс! -- Бишоп радостно улыбался, уверенный, что уговорил клиента.-- Ну
что такое в наше время шестьдесят центов? Я не введу вас в большие расходы.
Эндерс покачал головой.
-- У меня, к сожалению, нет родственников в вашем городе. Благодарю
вас, мистер Бишоп, но я не могу принять ваш сюрприз.
Настроение у Бишопа сразу резко упало; он смерил Эндерса холодным,
враждебным взглядом, недоуменно пожал плечами.
-- Послушайте, я ведь мог бы уже раз пять продать его,-- продолжал он
уговаривать,-- но придержал специально для вас. Вы только посмотрите, какой
вы бледный! К тому же я питаю к вам особую симпатию.-- И, держа цыпленка,
гарантия компании "Плимут рок", за горло, с печальным видом вернулся в
кабинет.
-- Ну,-- громко объявил Эндерс, прямо глядя на Берту Зелинка,-- думаю,
мне придется остановиться здесь на ночь.
-- Не потребуется ли подружка? -- равнодушно осведомилась Жозефина, и в
голосе ее чувствовался отзвук надежды, что витала для нее весь вечер в этом
холле.
-- Нет, благодарю вас,-- смутился Эндерс, опасаясь, как бы в эту минуту
мисс Зелинка не обратила на него внимания.
-- Вы, несомненно, большой дамский угодник,-- вещала Жозефина своим
скрипучим голосом на весь холл.-- Разве вы не знаете, что можете сойти с
ума, если долго будете без женщины? Вы здесь уже две недели -- и ни одной
женщины за все время! Это очень серьезная проблема и в тюрьме Синг-Синг:
заключенные подолгу не имеют женщин и просто на стену лезут.
Эндерс с тревогой смотрел на мисс Зелинка: ему совсем не хотелось,
чтобы девушка, похожая на Грету Гарбо, слышала, какой разговор ведет с ним
Жозефина.
-- Спокойной ночи! -- Он пошел по коридору, мимо мисс Зелинка, в свой
номер, на первом этаже, у вентиляционного колодца,-- три доллара в неделю.
С большим сожалением оглянулся: лишь ноги мисс Зелинка теперь видны,--
выделяясь на фоне грязного, мрачного холла, обещают счастливцу романтическое
времяпрепровождение и благоухание цветов... Грустно открыл он дверь, вошел в
номер, снял шляпу и пальто и рухнул на кровать.
Даже здесь он слышал, о чем говорит Жозефина, и ему казалось -- звучит
голос вот этих грязных стен -- пристанища клопов, давно износившихся
завывающих труб, даже крыс, перебегающих с одного этажа на другой и
выполняющих какие-то свои, только им известные задания.
-- В газетах полно статей вот о таких молодых людях, как он,-- бубнила
Жозефина.-- В конце концов они включают газовую плиту и суют голову в
духовку. Боже, что за ночь! Что за утомительная, подлая ночь! Сколько
утопленников придется им выловить в реке завтра утром!
-- Жозефина! -- поплыл по холлу умиротворяющий голос Высоцки.-- Тебе
нужно научиться быть всегда веселой, излучать жизнерадостность. Ты сама
губишь свой бизнес, Жозефина. Оптовики мясники с Десятой авеню, рабочие
скотобоен, твоя постоянная клиентура,-- теперь они все тебя избегают.
Сказать тебе почему?
-- Скажи.
-- Потому что ты постоянно в мрачном настроении,-- продолжал Высоцки,--
потому что ты своими меланхоличными разговорами вызываешь у всех глубокую
депрессию. Женщины, подобные тебе, брызжут весельем -- вот идеал. Разве ты
можешь рассчитывать на успех в своей профессии, если целый день ходишь как в
воду опущенная, словно конец света наступит через два с половиной часа по
времени астрономической обсерватории Булова.
-- Тоже мне скажешь -- мясники с Десятой авеню! -- фыркнула Жозефина.--
Да кому они нужны? Могу всех их подарить тебе!
Эндерс лежал на кровати, сожалея о том, что такой гордой, красивой
женщине, как Берта Зелинка, приходится в эту дождливую ночь сидеть на одном
из трех стульев в холле отеля "Серкус" и слушать всякие отвратительные
разговоры. Он встал, включил свет, достал книгу, которую взял с собой
почитать.
Меня не было у жарких врат,
Не дрался под теплым дождем,
Не лежал, изнывая, в соленом болоте
С абордажной саблей, пожираемый мухами...
-- ...Утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется выловить
в реке завтра утром! -- донесся до него голос Жозефины.
Эндерс отложил в сторону томик Т.-С. Элиота1. Разве можно читать этого
великого поэта здесь, в этом отеле, не испытывая при этом в душе некоторой
иронии? Эндерс, открыв дверь, выглянул из-за косяка в конец коридора. В
холле видны те же горделивые, дающие поэтический настрой ножки -- прямые,
мускулистые, поразительно стройные, аристократические, плавно текущие от
бедер до аккуратных лодыжек и узких ступней. Эндерс мечтательно прижался к
дверному косяку, не спуская глаз с ног мисс Зелинка...
Ночной клуб, освещенный оранжевыми фонарями; играет знаменитый оркестр;
в меню нет блюд стоимостью меньше семидесяти пяти долларов,-- даже томатного
сока нет; они с Бертой танцуют -- великолепно одетые, сияющие, счастливые, и
от его острот в ее глубоких, продолговатых глазах, подернутых нордической
меланхолией, вспыхивают озорные, веселые искорки, потом гаснут, и глаза ее
становятся вновь серьезными, задумчивыми, когда идет разговор о культуре,
искусстве, поэзии...
-- "...Не дрался под теплым дождем..." -- это моя любимая строчка у
Элиота: "...Не лежал, изнывая, в соленом болоте..."
Он быстро зашагал по коридору к холлу, не глядя по сторонам, покуда не
остановился у конторки портье.
-- Забыл спросить: мне сегодня никто не звонил? -- осведомился он у
Высоцки, старательно избегая смотреть на мисс Зелинка.
-- Нет, никто.
Тогда Эндерс, повернувшись, бесцеремонно уставился на мисс Зелинка,
напряжением взгляда пытаясь заставить и ее посмотреть на него, улыбнуться
ему...
-- Вот такие головы, как у вас, мой друг,-- мрачно предрекла
Жозефина,-- и находят в духовках газовых плит.
Мисс Зелинка сидела с абсолютно бесстрастным, безразличным видом, глядя
в одну точку, на расстоянии двадцати пяти футов от плеча Высоцки,-- глядя
терпеливо, не ерзая на стуле, но холодно, словно это ее совсем не
интересует. Казалось, эта женщина ждет, что вот-вот к отелю подкатит
роскошный "линкольн", дверца откроется, выйдет шофер в красивой ливрее,
пригласит ее в автомобиль и подвезет к тяжелой, дубовой, обитой дорогой
материей двери со стальными узорами из блестящего металла.
Эндерс нехотя поплелся назад, к своему номеру; попытался еще почитать:
"Апрель, этот жесточайший месяц года..."; полистал книжку: "Вот, сказала
она, твоя карта, утонувший финикийский моряк..." Снова отложил томик в
сторону: нет, ночью он не может читать. Снова подошел к двери, открыл ее,
выглянул в холл: ножки, в шелковых чулках, с поразительно белой кожей и
упругими мускулами, все еще там, на своем месте... Сделав глубокий вдох, он
вновь направился по коридору к конторке портье.
-- Вы только посмотрите,-- удивилась Жозефина,-- наш челнок вернулся!
-- Забыл спросить,-- он смотрел прямо в глаза Высоцки,-- нет ли для
меня какой почты?
-- Никакой.
-- Хочешь, приятель, я тебе кое-что скажу -- откровенно? -- вмешалась
Жозефина.-- Ты сделал неправильный выбор. Тебе, конечно, нужно жить в
Давенпорте, штат Айова. Честно говорю! Нью-Йорк раздавит тебя, как земляной
орех.
-- Никого здесь не интересует твое мнение! -- резко оборвал ее Высоцки;
он сразу заметил, как неловко Эндерсу, как осторожно поглядывает он на мисс
Зелинка, пытаясь удостовериться, какое впечатление произвели на нее слова
Жозефины.-- Эндерс -- симпатичный малый, хорошо образованный,-- он далеко
пойдет. Оставь его в покое, Христа ради!
-- Я даю ему искренний совет, и только,-- ерничала Жозефина.-- Недаром
прожила в Нью-Йорке двенадцать лет -- сколько раз видела вот таких, как
он,-- как начинали и как потом заканчивали: в водах Гудзона.
-- Да заткнись ты! -- грохнул кулаком по стойке Высоцки.-- Далась тебе
эта река!
Эндерс заметил, что мисс Зелинка прислушивается к беседе, и был очень
ей благодарен за это. Ее прелестная головка чуть склонилась набок, а в
прекрасных глазах, с надменным блеском, мелькнула тень заинтересованности.
-- Я сама родом с Фолл-ривер,-- не обращала внимания Жозефина на окрик
портье.-- Не нужно мне было уезжать оттуда, очень теперь жалею. Утонешь в
Фолл-ривер -- там хоть выловят твой труп и похоронят по-человечески. Почему
я уехала с Фолл-ривер -- понятия не имею. Скорее всего меня околдовал,
очаровал Великий сияющий путь1.-- И с иронией помахала красно-белым зонтиком
от солнца, словно отдавая салют Нью-Йорку.
Эндерс снова заметил реакцию мисс Зелинка -- дрогнули кончики губ, на
них появилось что-то похожее на улыбку. Приятно, что она слышала слова
Высоцки и знает теперь, что он хорошо образован и далеко пойдет.
-- Если вам угодно,-- вдруг пробубнил он, не узнавая собственного
голоса, в сторону мисс Зелинка,-- то можете подождать у меня в номере того,
кого ждете. Там не так шумно.
-- Нет, благодарю вас,-- ответила мисс Зелинка. Говорила она как-то
странно, не разжимая губ и не показывая зубов,-- по-видимому, тоже красивых.
Голос ее за плотно сомкнутыми прекрасными губами показался ему глубоким,
чуть хрипловатым и таким волнующим, что к горлу подкатил комок и застрял
там, словно чья-то холодная, твердая рука намеревалась его придушить. Он
вновь повернулся к Высоцки, приняв окончательное решение больше в свой номер
одному не возвращаться.
-- Интересно,-- начал он,-- откуда у Бишопа этот цыпленок, которого он
безуспешно пытался всучить мне?
Высоцки осторожно огляделся вокруг.
-- Вот что я вам скажу, Эндерс,-- он понизил голос,-- советую как ваш
надежный друг: никогда не покупайте цыплят у Бишопа. Он собирает их там, на
Десятой авеню, на железнодорожных путях.
-- Но что они там делают? -- удивился Эндерс.
-- Сюда с ферм их доставляют товарными поездами,-- объяснил Высоцки.--
Тех, что в силу той или иной причины приняли смерть в пути, железнодорожники
выбрасывают из вагонов, и такие "мертвецы" лежат кучами на полотне. Бишоп
выбирает из них таких, чей внешний вид указывает, что насильственная смерть
наступила совсем недавно. Вот он их и продает.
Высоцки неслышно, на цыпочках подошел к двери кабинета Бишопа, с
виноватой физиономией приложил к ней на несколько секунд ухо, словно шпион
из кинофильма.
-- Советую вам никогда их у него не покупать. Нельзя утверждать, что
его цыплята -- самый питательный продукт в мире.
Эндерс улыбнулся.
-- Бишопу впору работать на Уолл-стрит, с таким великим талантом
бизнесмена.
Мисс Зелинка засмеялась. Чувствуя, что он вдруг за одно мгновение стал
вдвое выше, Эндерс отметил, что мисс Зелинка смеется тихо, не раскрывая рта,
но по-настоящему, как все. Он тоже засмеялся, и взгляды их вдруг встретились
-- в них сквозило взаимопонимание и чувство юмора.
-- Можно пригласить вас на чашку кофе? -- справившись наконец с
застрявшим в горле комком, проговорил Эндерс.
Ему казалось, что вылетевшие у него изо рта слова впились, как острые
шипы, в прелестную головку мисс Зелинка.
Мгновенно в ее больших серых глазах появилась задумчивость. Она явно
над чем-то размышляла, и Эндерс терпеливо ждал ответа. Мисс Зелинка
улыбнулась.
-- Хорошо, я принимаю ваше предложение.
И вот она встала -- Боже, какой рост (наверно, не меньше пяти футов
шести дюймов) и грациозна, как истинная герцогиня.
-- Я вернусь через минуту,-- заторопился Эндерс.-- Только возьму
пальто.-- И стремительно, легко, как по воздуху, зашагал через весь холл по
коридору к своему номеру.
-- Вот почему он беден,-- вынесла свой вердикт Жозефина.-- До нищеты
его довели вот такие девушки, как эта. Ну что за идиотская ночь, что за
подлая ночь!
-- Я по профессии танцовщица,-- рассказывала два часа спустя Берта
Зелинка в его номере.
Пили неразбавленный виски из двух стаканов -- единственное, что было в
номере из посуды.
-- Но исполняла особый танец.-- И, отставив в сторону стакан,
неожиданно опустилась перед ним на пол и сделала полный шпагат.-- У меня
тело подвижное и гибкое, как у кошки.
-- Понимаю...
Словно зачарованный, он глядел на нее восторженными, полными восхищения
глазами,-- вот она перед ним, полногрудая, с подтянутым, тугим животом, с
бедрами твердыми, как сталь, гибкая, как кошка. Какой великолепный шпагат
сделала она на этом грязном ковре! Теперь на нее куда приятнее смотреть, чем
прежде, когда она ела,-- зубы у нее оказались плохие, разрушились, вероятно,
из-за плохого питания и бедности. Торчащие, безобразные осколки в деснах
произвели на него тягостное впечатление, он так сочувствовал ей в эту
минуту.
-- На мой взгляд, вы выполнили очень трудное упражнение -- далеко не
каждый такое умеет.
-- Мое имя сияло огнями на афишах в рамке.-- Мисс Зелинка, сидя на
полу, подняла на него глаза.-- Передайте, пожалуйста, виски. Я много
гастролировала: путешествовала по всей стране, от края и до края. Но я
сильно затягивала одно свое шоу за другим, не могла точно рассчитать время.
И сделала еще глоток с закрытыми глазами, словно пребывая в эту минуту
в глубоком трансе от невероятного удовольствия; дерущее глотку виски "Четыре
розы", желтоватое, крепкое, просочившись между обломками уродливых зубов,
скатывалось вниз по белоснежной шее. Она поднялась, встала на ноги.
-- Я ведь еще и актриса, мистер Эндерс.
-- Как это ни странно, но я тоже актер,-- робко, застенчиво ответил
Эндерс, чувствуя, как виски бешено гонит в жилах кровь, и не отрывая от нее
сумашедшего, околдованного взгляда.-- Вот почему я оказался здесь, в
Нью-Йорке. Потому что я актер.
-- Вероятно, вы хороший актер... у вас такое лицо -- необычное,
изысканное.-- Она налила себе еще виски, наблюдая за переливающейся в стакан
вязкой жидкостью с задумчивым, напряженным выражением.-- Мое имя светилось
на афишах в рамке от одного побережья до другого. Верите?
-- Конечно, верю,-- поспешил заверить Эндерс, с некоторым
разочарованием замечая, что бутылка уже наполовину пуста.
-- Вот почему я сейчас здесь, в Нью-Йорке.-- Прошла своей чарующей,
легкой походкой по маленькой комнатке, с ее облупленными стенами, машинально
провела руками по обшарпанному, покоробившемуся бюро, грубо раскрашенной
спинке кровати. Теперь ее голос звучал где-то далеко-далеко, отзывался
эхом,-- он охрип от виски и острых сожалений.-- На меня большой спрос,
знаете ли. После каждого своего выступления я задерживала шоу минут на
десять, не меньше. Во время мюзиклов, по сто тысяч долларов каждый,
приходилось вновь и вновь поднимать занавес -- публика меня не отпускала.
Вот почему сейчас я здесь,-- таинственно повторила она, осушив свой стакан;
бросилась на кровать рядом с Эндерсом и мрачно, долго разглядывала
запятнанный, весь в трещинах потолок.-- Шуберты ставят мюзикл; хотят, чтобы
я приняла в нем участие. Репетиции будут проходить на Пятьдесят второй
улице, так что я решила на время поселиться поближе.-- Села, дотянулась до
бутылки, опять стала наливать себе виски, не скрывая ненасытности к
алкоголю.
Эндерс, лишившийся от избытка впечатлений дара речи, сидя на кровати
рядом с этой молодой женщиной -- у нее умопомрачительная грация, и она так
похожа на Грету Гарбо; может задержать шоу на десять минут из-за
аплодисментов публики после своего особого танцевального номера; она активно
гастролировала по всей стране, от края и до края,-- усердно напивался в
компании с ней, внимательно следил за каждым ее движением,-- следил с
надеждой, восхищением, нараставшей пламенной страстью.
-- Вы, конечно, можете задать мне вопрос,-- продолжала мисс Зелинка,--
что такая знаменитая персона, как я, делает в этой крысиной норе.-- И
подождала от него этого вопроса.
Но Эндерс лишь молча, возбужденно потягивал виски.
Она похлопала его по руке.
-- Вы очень приятный парень. Из Айовы, вы сказали? Вы родом из Айовы?
-- Да, из Айовы.
-- А-а, кукуруза,-- продемонстрировала свои познания мисс Зелинка.--
Там ее все выращивают. Я как-то проезжала через ваш штат на пути в
Голливуд.-- Половина виски в ее стакане уже исчезла.
-- Вам приходилось сниматься в кино? -- робко поинтересовался Эндерс,
еще под впечатлением от всего услышанного: еще бы -- сидеть на одной кровати
с женщиной, побывавшей в Голливуде!
Мисс Зелинка невесело рассмеялась:
-- Голливуд! -- И выпила все до дна.-- Нет, вы не найдете моего образа
в картинах Грамана, да в них никто и ни черта не смыслит.-- Опять резким
жестом схватила бутылку.
-- Просто мне показалось,-- развивал затронутую тему Эндерс, задышав
еще глубже, так как в эту секунду она прислонилась к нему,-- что вы можете
блеснуть в любом фильме. Вы так красивы, и у вас чудесный актерский голос.
Мисс Зелинка снова засмеялась, потребовала:
-- Ну-ка, поглядите на меня!
Эндерс поглядел.
-- Я вам кого-нибудь напоминаю?
Он кивнул.
Мисс Зелинка с мрачным видом выпила еще.
-- Я похожа на Грету Гарбо,-- констатировала она.-- Никто этого не
станет отрицать, верно? Я не тщеславлюсь, когда твердо заявляю: стоит мне
захотеть, и на фотографии меня никто не отличит от этой шведки.-- Она с
удовольствием потягивала виски, разгоняла языком во рту и медленно
проглатывала.-- Женщина, похожая на Грету Гарбо как две капли воды, в
Голливуде пятое колесо к телеге. Вы понимаете, что я имею в виду?
Эндерс сочувственно кивнул.
-- Это не что иное, как повисшее надо мной проклятие.-- Слезы застлали
ей глаза, как туман застилает собой поверхность реки. Она резко вскочила и,
отчаянно качая головой, неслышно заходила по комнате -- как актриса ходит по
сцене, играя сложную трагическую роль.-- Я не жалуюсь на жизнь. Я хорошо
устроена. Живу в двухкомнатных апартаментах на двенадцатом этаже отеля на
Семьдесят пятой улице; окна выходят на парк. Все мои сундуки, все мои баулы
сейчас там. С собой я захватила лишь несколько личных вещей, пока не
завершатся репетиции. Семьдесят пятая улица -- это Истсайд, очень далеко
отсюда; а когда репетируешь музыкальную комедию, надо быть наготове двадцать
четыре часа в сутки. Таковы требования Шубертов. У меня двухкомнатный
номер-люкс в отеле "Чалмерс", очень дорогой, но это слишком далеко от
Пятьдесят второй улицы.-- Налила себе еще немного виски, и Эндерс заметил,
что бутылка уже почти пуста.-- Да, да,-- говорила она, тихо что-то напевая,
словно стакан в ее руках -- это микрофон.-- Я неплохо поработала --
танцевала по всей стране, в самых эксклюзивных ночных барах,-- в общем, была
заметной фигурой в мире шоу-бизнеса. На меня большой спрос.-- Села,
подвинулась к нему, тело ее мягко, ритмично раскачивалось в такт словам: --
Сиэтл, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт...-- одним глотком покончила с виски, и
глаза ее затянуло последней, плотной пеленой тумана, а голос стал гортанным
и хриплым,-- Майами, Флорида...-- Теперь она сидела неподвижно, как статуя,
пелена на глазах вдруг растаяла, превратилась в слезы, и они медленно
покатились по щекам.
-- Что случилось? -- встревожился Эндерс.-- Может, я допустил какую-то
неловкость?
Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо
стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру.
Бросившись на кровать, она зарыдала.
-- Майами, Флорида...-- слышались ее рыдания,-- Майами, Флорида...
Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.
-- Я танцевала в "Золотом роге" в Майами, штат Флорида,-- плача,
рассказывала она.-- Турецкий ночной клуб, очень дорогой.
-- Почему же вы плачете, дорогая? -- Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал
себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово -- "дорогая".
-- Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.
-- Могу ли я вам чем-нибудь помочь? -- Эндерс нежно держал ее за руку.
-- Это произошло в январе тридцать шестого.-- Голос мисс Зелинка сильно
дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее
всяких надежд, разбила ей сердце,-- таким бывает отзвук, когда рассказывают
о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не
помнит.-- Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из
прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танца -- задний мостик. Был там
один лысый тип... Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза
станкостроителей,-- в клубе постоянно толклись участники этого конгресса;
этот тип как раз тоже носил специальный значок.-- Голос ее постоянно
прерывался от обиды, слезы все лились.-- Я не забуду этого лысого сукина
сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки нет -- только
дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он... наклонился надо мной, воткнул
мне в пупок оливку и... густо посыпал ее солью.
Мисс Зелинка вдруг перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку,
судорожно сжимая руками одеяло; плечи ее вздрагивали под серой
хлопчатобумажной тканью платья.
-- Все из-за карикатуры. Этот болван увидал в каком-то магазине такую
карикатуру, и она ему втемяшилась в голову. Одно дело -- карикатура в
журнале, другое -- все это испытать на себе. Боже, какое унижение пришлось
мне перенести! -- глухо говорила она, содрогаясь от рыданий.-- Как только я
вспоминаю об этом унижении -- мне хочется умереть... Майами, штат Флорида...
Эндерс видел, что все покрывало у ее лица пропиталось слезами, густо
измазалось тушью и помадой. Чувствуя к ней искреннюю симпатию, жалея, он
обнял ее за талию.
-- Я требую-у, чтобы ко мне все относи-ились с до-олжным уваже-ением!
-- завывала мисс Зелинка.-- Меня воспитали в хорошей семье -- разве я не
заслужила уважительного к себе отношения? Ну а этот лысый толстяк со
значком, участник этого конгресса... профсоюза станкостроителей... Думаете,
он понимал, что делал? Наклонился надо мной, воткнул мне в пупок большую
оливку, словно яйцо в подставку, и посыпал солью, словно готовился
позавтракать... Вокруг все смеялись, просто заливались смехом,-- все, даже
музыканты оркестра...
Ее хрипловатый голос, в котором чувствовалось столько давней затаенной
обиды и неизбывной печали, все затихал и наконец совсем пропал, растворился
в воздухе, где-то под потолком. Она села, обняла Эндерса, ее разрывающаяся
от острой боли голова колотилась о его плечо, она цеплялась за его сильные
руки, и они раскачивались взад и вперед, как евреи во время молитвы, на
эмалированной кровати, которая тоже стонала и поскрипывала.
-- Обними меня крепче! -- сквозь рыдания просила она.-- Крепче! Нет у
меня никаких апартаментов на Семьдесят пятой улице в Истсайде. И никаких
баулов в отеле "Чалмерс"! Обними меня крепче! -- Руки ее все глубже
впивались в его тело, а слезы, тушь и губная помада пачкали его пиджак.-- И
Шуберты не дают мне никакой работы! Почему же я лгу?.. Постоянно лгу...-- И,
вскинув голову, страстно, свирепо поцеловала его в горло.
Он весь задрожал от этого мягкого, яростного прикосновения, от
влажности ее губ и возбуждающего ручейка горячих, трагических слез под
подбородком, и в это мгновение понял, что сейчас эта женщина, Берта Зелинка,
ему отдастся, станет его женщиной. Вот и его, одинокого человека,
находящегося за тысячи миль от родного города, в эту дождливую ночь
громадный город вовлекал в свою дикую, карусельную жизнь, отыскал в ней
место и для него. Когда он целовал ее, эту женщину, так похожую на Грету
Гарбо (имя ее на целое столетие окажется связанным с грезами об истинной
страсти, высокой трагедии и непревзойденной красоте), встреченную в холле
отеля, где крыс куда больше, чем постояльцев; неподалеку от "Коламбус
серкл", среди проституток, мечтающих о смерти или о встрече с
представительным поляком в оранжевом пиджаке, остановившимся здесь всего на
одну ночь; отеля, где и юный возраст и грех по доступным ценам,-- когда он
целовал ее, ему вдруг показалось, что здесь так уютно, кто-то о нем
заботится, кому-то он небезразличен... Город подарил ему эту невероятную
красотку -- гибкую, как кошка, отчаянную врунью, любительницу виски; с
великолепными ногами, которыми можно гордиться, и большими черными глазами,
рождающими шторм в штиле сердца; за плечами давнишние, весьма сомнительные
победы, и сейчас она горько рыдает за тонкой, покоробившейся, в трещинах
дверью из-за того, что однажды, в тридцать шестом году, какой-то лысый
толстяк из профсоюза станкостроителей воткнул ей в пупок оливку.
Эндерс обхватил ладонями прелестную голову Берты Зелинка и напряженно
вглядывался в ее скуластое, пьяное, прекрасное лицо, обильно смоченное
пролитыми слезами. Она томно и печально глядела на него из-под
полуприкрытых, классической формы век, рот полуоткрылся от охватившей ее
страсти, и это обещало дивное наслаждение; плохие, испорченные зубы
виднелись за полными, длинными, прекрасными губами, способными разбить не
одно сердце. Он целовал ее, чувствуя глубоко внутри себя, что вот так,
по-своему, в эту дождливую ночь город протянул ему, приветствуя, руку и
-- Благодарю вас, мистер Бишоп, но где мне его жарить?
-- Возьмете с собой домой.-- Бишоп любовно покручивал несчастного
цыпленка, пытаясь таким образом вызвать у него признаки жизни; он и в самом
деле чуть-чуть растопырил крылышки, перышки его затопорщились.-- Ваша мама
будет просто без ума от такого подарка!
-- Моя мама живет в Давенпорте, штат Айова.
-- Ну у вас наверняка есть родственники в нашем городе! -- Бишоп поднес
цыпленка поближе к носу, понюхал его и, расправив маленькие крылышки,
принялся внимательно их изучать.-- Примут вас с распростертыми объятиями!
Цыпленок высшего качества, гарантия компании "Плимут рок". Демонстрирует
таких цыплят и прочую домашнюю птицу на выставках, организует их по всей
Америке, от одного побережья до другого. Всего шестьдесят центов, мистер
Эндерс! -- Бишоп радостно улыбался, уверенный, что уговорил клиента.-- Ну
что такое в наше время шестьдесят центов? Я не введу вас в большие расходы.
Эндерс покачал головой.
-- У меня, к сожалению, нет родственников в вашем городе. Благодарю
вас, мистер Бишоп, но я не могу принять ваш сюрприз.
Настроение у Бишопа сразу резко упало; он смерил Эндерса холодным,
враждебным взглядом, недоуменно пожал плечами.
-- Послушайте, я ведь мог бы уже раз пять продать его,-- продолжал он
уговаривать,-- но придержал специально для вас. Вы только посмотрите, какой
вы бледный! К тому же я питаю к вам особую симпатию.-- И, держа цыпленка,
гарантия компании "Плимут рок", за горло, с печальным видом вернулся в
кабинет.
-- Ну,-- громко объявил Эндерс, прямо глядя на Берту Зелинка,-- думаю,
мне придется остановиться здесь на ночь.
-- Не потребуется ли подружка? -- равнодушно осведомилась Жозефина, и в
голосе ее чувствовался отзвук надежды, что витала для нее весь вечер в этом
холле.
-- Нет, благодарю вас,-- смутился Эндерс, опасаясь, как бы в эту минуту
мисс Зелинка не обратила на него внимания.
-- Вы, несомненно, большой дамский угодник,-- вещала Жозефина своим
скрипучим голосом на весь холл.-- Разве вы не знаете, что можете сойти с
ума, если долго будете без женщины? Вы здесь уже две недели -- и ни одной
женщины за все время! Это очень серьезная проблема и в тюрьме Синг-Синг:
заключенные подолгу не имеют женщин и просто на стену лезут.
Эндерс с тревогой смотрел на мисс Зелинка: ему совсем не хотелось,
чтобы девушка, похожая на Грету Гарбо, слышала, какой разговор ведет с ним
Жозефина.
-- Спокойной ночи! -- Он пошел по коридору, мимо мисс Зелинка, в свой
номер, на первом этаже, у вентиляционного колодца,-- три доллара в неделю.
С большим сожалением оглянулся: лишь ноги мисс Зелинка теперь видны,--
выделяясь на фоне грязного, мрачного холла, обещают счастливцу романтическое
времяпрепровождение и благоухание цветов... Грустно открыл он дверь, вошел в
номер, снял шляпу и пальто и рухнул на кровать.
Даже здесь он слышал, о чем говорит Жозефина, и ему казалось -- звучит
голос вот этих грязных стен -- пристанища клопов, давно износившихся
завывающих труб, даже крыс, перебегающих с одного этажа на другой и
выполняющих какие-то свои, только им известные задания.
-- В газетах полно статей вот о таких молодых людях, как он,-- бубнила
Жозефина.-- В конце концов они включают газовую плиту и суют голову в
духовку. Боже, что за ночь! Что за утомительная, подлая ночь! Сколько
утопленников придется им выловить в реке завтра утром!
-- Жозефина! -- поплыл по холлу умиротворяющий голос Высоцки.-- Тебе
нужно научиться быть всегда веселой, излучать жизнерадостность. Ты сама
губишь свой бизнес, Жозефина. Оптовики мясники с Десятой авеню, рабочие
скотобоен, твоя постоянная клиентура,-- теперь они все тебя избегают.
Сказать тебе почему?
-- Скажи.
-- Потому что ты постоянно в мрачном настроении,-- продолжал Высоцки,--
потому что ты своими меланхоличными разговорами вызываешь у всех глубокую
депрессию. Женщины, подобные тебе, брызжут весельем -- вот идеал. Разве ты
можешь рассчитывать на успех в своей профессии, если целый день ходишь как в
воду опущенная, словно конец света наступит через два с половиной часа по
времени астрономической обсерватории Булова.
-- Тоже мне скажешь -- мясники с Десятой авеню! -- фыркнула Жозефина.--
Да кому они нужны? Могу всех их подарить тебе!
Эндерс лежал на кровати, сожалея о том, что такой гордой, красивой
женщине, как Берта Зелинка, приходится в эту дождливую ночь сидеть на одном
из трех стульев в холле отеля "Серкус" и слушать всякие отвратительные
разговоры. Он встал, включил свет, достал книгу, которую взял с собой
почитать.
Меня не было у жарких врат,
Не дрался под теплым дождем,
Не лежал, изнывая, в соленом болоте
С абордажной саблей, пожираемый мухами...
-- ...Утомительная, подлая ночь! Сколько утопленников придется выловить
в реке завтра утром! -- донесся до него голос Жозефины.
Эндерс отложил в сторону томик Т.-С. Элиота1. Разве можно читать этого
великого поэта здесь, в этом отеле, не испытывая при этом в душе некоторой
иронии? Эндерс, открыв дверь, выглянул из-за косяка в конец коридора. В
холле видны те же горделивые, дающие поэтический настрой ножки -- прямые,
мускулистые, поразительно стройные, аристократические, плавно текущие от
бедер до аккуратных лодыжек и узких ступней. Эндерс мечтательно прижался к
дверному косяку, не спуская глаз с ног мисс Зелинка...
Ночной клуб, освещенный оранжевыми фонарями; играет знаменитый оркестр;
в меню нет блюд стоимостью меньше семидесяти пяти долларов,-- даже томатного
сока нет; они с Бертой танцуют -- великолепно одетые, сияющие, счастливые, и
от его острот в ее глубоких, продолговатых глазах, подернутых нордической
меланхолией, вспыхивают озорные, веселые искорки, потом гаснут, и глаза ее
становятся вновь серьезными, задумчивыми, когда идет разговор о культуре,
искусстве, поэзии...
-- "...Не дрался под теплым дождем..." -- это моя любимая строчка у
Элиота: "...Не лежал, изнывая, в соленом болоте..."
Он быстро зашагал по коридору к холлу, не глядя по сторонам, покуда не
остановился у конторки портье.
-- Забыл спросить: мне сегодня никто не звонил? -- осведомился он у
Высоцки, старательно избегая смотреть на мисс Зелинка.
-- Нет, никто.
Тогда Эндерс, повернувшись, бесцеремонно уставился на мисс Зелинка,
напряжением взгляда пытаясь заставить и ее посмотреть на него, улыбнуться
ему...
-- Вот такие головы, как у вас, мой друг,-- мрачно предрекла
Жозефина,-- и находят в духовках газовых плит.
Мисс Зелинка сидела с абсолютно бесстрастным, безразличным видом, глядя
в одну точку, на расстоянии двадцати пяти футов от плеча Высоцки,-- глядя
терпеливо, не ерзая на стуле, но холодно, словно это ее совсем не
интересует. Казалось, эта женщина ждет, что вот-вот к отелю подкатит
роскошный "линкольн", дверца откроется, выйдет шофер в красивой ливрее,
пригласит ее в автомобиль и подвезет к тяжелой, дубовой, обитой дорогой
материей двери со стальными узорами из блестящего металла.
Эндерс нехотя поплелся назад, к своему номеру; попытался еще почитать:
"Апрель, этот жесточайший месяц года..."; полистал книжку: "Вот, сказала
она, твоя карта, утонувший финикийский моряк..." Снова отложил томик в
сторону: нет, ночью он не может читать. Снова подошел к двери, открыл ее,
выглянул в холл: ножки, в шелковых чулках, с поразительно белой кожей и
упругими мускулами, все еще там, на своем месте... Сделав глубокий вдох, он
вновь направился по коридору к конторке портье.
-- Вы только посмотрите,-- удивилась Жозефина,-- наш челнок вернулся!
-- Забыл спросить,-- он смотрел прямо в глаза Высоцки,-- нет ли для
меня какой почты?
-- Никакой.
-- Хочешь, приятель, я тебе кое-что скажу -- откровенно? -- вмешалась
Жозефина.-- Ты сделал неправильный выбор. Тебе, конечно, нужно жить в
Давенпорте, штат Айова. Честно говорю! Нью-Йорк раздавит тебя, как земляной
орех.
-- Никого здесь не интересует твое мнение! -- резко оборвал ее Высоцки;
он сразу заметил, как неловко Эндерсу, как осторожно поглядывает он на мисс
Зелинка, пытаясь удостовериться, какое впечатление произвели на нее слова
Жозефины.-- Эндерс -- симпатичный малый, хорошо образованный,-- он далеко
пойдет. Оставь его в покое, Христа ради!
-- Я даю ему искренний совет, и только,-- ерничала Жозефина.-- Недаром
прожила в Нью-Йорке двенадцать лет -- сколько раз видела вот таких, как
он,-- как начинали и как потом заканчивали: в водах Гудзона.
-- Да заткнись ты! -- грохнул кулаком по стойке Высоцки.-- Далась тебе
эта река!
Эндерс заметил, что мисс Зелинка прислушивается к беседе, и был очень
ей благодарен за это. Ее прелестная головка чуть склонилась набок, а в
прекрасных глазах, с надменным блеском, мелькнула тень заинтересованности.
-- Я сама родом с Фолл-ривер,-- не обращала внимания Жозефина на окрик
портье.-- Не нужно мне было уезжать оттуда, очень теперь жалею. Утонешь в
Фолл-ривер -- там хоть выловят твой труп и похоронят по-человечески. Почему
я уехала с Фолл-ривер -- понятия не имею. Скорее всего меня околдовал,
очаровал Великий сияющий путь1.-- И с иронией помахала красно-белым зонтиком
от солнца, словно отдавая салют Нью-Йорку.
Эндерс снова заметил реакцию мисс Зелинка -- дрогнули кончики губ, на
них появилось что-то похожее на улыбку. Приятно, что она слышала слова
Высоцки и знает теперь, что он хорошо образован и далеко пойдет.
-- Если вам угодно,-- вдруг пробубнил он, не узнавая собственного
голоса, в сторону мисс Зелинка,-- то можете подождать у меня в номере того,
кого ждете. Там не так шумно.
-- Нет, благодарю вас,-- ответила мисс Зелинка. Говорила она как-то
странно, не разжимая губ и не показывая зубов,-- по-видимому, тоже красивых.
Голос ее за плотно сомкнутыми прекрасными губами показался ему глубоким,
чуть хрипловатым и таким волнующим, что к горлу подкатил комок и застрял
там, словно чья-то холодная, твердая рука намеревалась его придушить. Он
вновь повернулся к Высоцки, приняв окончательное решение больше в свой номер
одному не возвращаться.
-- Интересно,-- начал он,-- откуда у Бишопа этот цыпленок, которого он
безуспешно пытался всучить мне?
Высоцки осторожно огляделся вокруг.
-- Вот что я вам скажу, Эндерс,-- он понизил голос,-- советую как ваш
надежный друг: никогда не покупайте цыплят у Бишопа. Он собирает их там, на
Десятой авеню, на железнодорожных путях.
-- Но что они там делают? -- удивился Эндерс.
-- Сюда с ферм их доставляют товарными поездами,-- объяснил Высоцки.--
Тех, что в силу той или иной причины приняли смерть в пути, железнодорожники
выбрасывают из вагонов, и такие "мертвецы" лежат кучами на полотне. Бишоп
выбирает из них таких, чей внешний вид указывает, что насильственная смерть
наступила совсем недавно. Вот он их и продает.
Высоцки неслышно, на цыпочках подошел к двери кабинета Бишопа, с
виноватой физиономией приложил к ней на несколько секунд ухо, словно шпион
из кинофильма.
-- Советую вам никогда их у него не покупать. Нельзя утверждать, что
его цыплята -- самый питательный продукт в мире.
Эндерс улыбнулся.
-- Бишопу впору работать на Уолл-стрит, с таким великим талантом
бизнесмена.
Мисс Зелинка засмеялась. Чувствуя, что он вдруг за одно мгновение стал
вдвое выше, Эндерс отметил, что мисс Зелинка смеется тихо, не раскрывая рта,
но по-настоящему, как все. Он тоже засмеялся, и взгляды их вдруг встретились
-- в них сквозило взаимопонимание и чувство юмора.
-- Можно пригласить вас на чашку кофе? -- справившись наконец с
застрявшим в горле комком, проговорил Эндерс.
Ему казалось, что вылетевшие у него изо рта слова впились, как острые
шипы, в прелестную головку мисс Зелинка.
Мгновенно в ее больших серых глазах появилась задумчивость. Она явно
над чем-то размышляла, и Эндерс терпеливо ждал ответа. Мисс Зелинка
улыбнулась.
-- Хорошо, я принимаю ваше предложение.
И вот она встала -- Боже, какой рост (наверно, не меньше пяти футов
шести дюймов) и грациозна, как истинная герцогиня.
-- Я вернусь через минуту,-- заторопился Эндерс.-- Только возьму
пальто.-- И стремительно, легко, как по воздуху, зашагал через весь холл по
коридору к своему номеру.
-- Вот почему он беден,-- вынесла свой вердикт Жозефина.-- До нищеты
его довели вот такие девушки, как эта. Ну что за идиотская ночь, что за
подлая ночь!
-- Я по профессии танцовщица,-- рассказывала два часа спустя Берта
Зелинка в его номере.
Пили неразбавленный виски из двух стаканов -- единственное, что было в
номере из посуды.
-- Но исполняла особый танец.-- И, отставив в сторону стакан,
неожиданно опустилась перед ним на пол и сделала полный шпагат.-- У меня
тело подвижное и гибкое, как у кошки.
-- Понимаю...
Словно зачарованный, он глядел на нее восторженными, полными восхищения
глазами,-- вот она перед ним, полногрудая, с подтянутым, тугим животом, с
бедрами твердыми, как сталь, гибкая, как кошка. Какой великолепный шпагат
сделала она на этом грязном ковре! Теперь на нее куда приятнее смотреть, чем
прежде, когда она ела,-- зубы у нее оказались плохие, разрушились, вероятно,
из-за плохого питания и бедности. Торчащие, безобразные осколки в деснах
произвели на него тягостное впечатление, он так сочувствовал ей в эту
минуту.
-- На мой взгляд, вы выполнили очень трудное упражнение -- далеко не
каждый такое умеет.
-- Мое имя сияло огнями на афишах в рамке.-- Мисс Зелинка, сидя на
полу, подняла на него глаза.-- Передайте, пожалуйста, виски. Я много
гастролировала: путешествовала по всей стране, от края и до края. Но я
сильно затягивала одно свое шоу за другим, не могла точно рассчитать время.
И сделала еще глоток с закрытыми глазами, словно пребывая в эту минуту
в глубоком трансе от невероятного удовольствия; дерущее глотку виски "Четыре
розы", желтоватое, крепкое, просочившись между обломками уродливых зубов,
скатывалось вниз по белоснежной шее. Она поднялась, встала на ноги.
-- Я ведь еще и актриса, мистер Эндерс.
-- Как это ни странно, но я тоже актер,-- робко, застенчиво ответил
Эндерс, чувствуя, как виски бешено гонит в жилах кровь, и не отрывая от нее
сумашедшего, околдованного взгляда.-- Вот почему я оказался здесь, в
Нью-Йорке. Потому что я актер.
-- Вероятно, вы хороший актер... у вас такое лицо -- необычное,
изысканное.-- Она налила себе еще виски, наблюдая за переливающейся в стакан
вязкой жидкостью с задумчивым, напряженным выражением.-- Мое имя светилось
на афишах в рамке от одного побережья до другого. Верите?
-- Конечно, верю,-- поспешил заверить Эндерс, с некоторым
разочарованием замечая, что бутылка уже наполовину пуста.
-- Вот почему я сейчас здесь, в Нью-Йорке.-- Прошла своей чарующей,
легкой походкой по маленькой комнатке, с ее облупленными стенами, машинально
провела руками по обшарпанному, покоробившемуся бюро, грубо раскрашенной
спинке кровати. Теперь ее голос звучал где-то далеко-далеко, отзывался
эхом,-- он охрип от виски и острых сожалений.-- На меня большой спрос,
знаете ли. После каждого своего выступления я задерживала шоу минут на
десять, не меньше. Во время мюзиклов, по сто тысяч долларов каждый,
приходилось вновь и вновь поднимать занавес -- публика меня не отпускала.
Вот почему сейчас я здесь,-- таинственно повторила она, осушив свой стакан;
бросилась на кровать рядом с Эндерсом и мрачно, долго разглядывала
запятнанный, весь в трещинах потолок.-- Шуберты ставят мюзикл; хотят, чтобы
я приняла в нем участие. Репетиции будут проходить на Пятьдесят второй
улице, так что я решила на время поселиться поближе.-- Села, дотянулась до
бутылки, опять стала наливать себе виски, не скрывая ненасытности к
алкоголю.
Эндерс, лишившийся от избытка впечатлений дара речи, сидя на кровати
рядом с этой молодой женщиной -- у нее умопомрачительная грация, и она так
похожа на Грету Гарбо; может задержать шоу на десять минут из-за
аплодисментов публики после своего особого танцевального номера; она активно
гастролировала по всей стране, от края и до края,-- усердно напивался в
компании с ней, внимательно следил за каждым ее движением,-- следил с
надеждой, восхищением, нараставшей пламенной страстью.
-- Вы, конечно, можете задать мне вопрос,-- продолжала мисс Зелинка,--
что такая знаменитая персона, как я, делает в этой крысиной норе.-- И
подождала от него этого вопроса.
Но Эндерс лишь молча, возбужденно потягивал виски.
Она похлопала его по руке.
-- Вы очень приятный парень. Из Айовы, вы сказали? Вы родом из Айовы?
-- Да, из Айовы.
-- А-а, кукуруза,-- продемонстрировала свои познания мисс Зелинка.--
Там ее все выращивают. Я как-то проезжала через ваш штат на пути в
Голливуд.-- Половина виски в ее стакане уже исчезла.
-- Вам приходилось сниматься в кино? -- робко поинтересовался Эндерс,
еще под впечатлением от всего услышанного: еще бы -- сидеть на одной кровати
с женщиной, побывавшей в Голливуде!
Мисс Зелинка невесело рассмеялась:
-- Голливуд! -- И выпила все до дна.-- Нет, вы не найдете моего образа
в картинах Грамана, да в них никто и ни черта не смыслит.-- Опять резким
жестом схватила бутылку.
-- Просто мне показалось,-- развивал затронутую тему Эндерс, задышав
еще глубже, так как в эту секунду она прислонилась к нему,-- что вы можете
блеснуть в любом фильме. Вы так красивы, и у вас чудесный актерский голос.
Мисс Зелинка снова засмеялась, потребовала:
-- Ну-ка, поглядите на меня!
Эндерс поглядел.
-- Я вам кого-нибудь напоминаю?
Он кивнул.
Мисс Зелинка с мрачным видом выпила еще.
-- Я похожа на Грету Гарбо,-- констатировала она.-- Никто этого не
станет отрицать, верно? Я не тщеславлюсь, когда твердо заявляю: стоит мне
захотеть, и на фотографии меня никто не отличит от этой шведки.-- Она с
удовольствием потягивала виски, разгоняла языком во рту и медленно
проглатывала.-- Женщина, похожая на Грету Гарбо как две капли воды, в
Голливуде пятое колесо к телеге. Вы понимаете, что я имею в виду?
Эндерс сочувственно кивнул.
-- Это не что иное, как повисшее надо мной проклятие.-- Слезы застлали
ей глаза, как туман застилает собой поверхность реки. Она резко вскочила и,
отчаянно качая головой, неслышно заходила по комнате -- как актриса ходит по
сцене, играя сложную трагическую роль.-- Я не жалуюсь на жизнь. Я хорошо
устроена. Живу в двухкомнатных апартаментах на двенадцатом этаже отеля на
Семьдесят пятой улице; окна выходят на парк. Все мои сундуки, все мои баулы
сейчас там. С собой я захватила лишь несколько личных вещей, пока не
завершатся репетиции. Семьдесят пятая улица -- это Истсайд, очень далеко
отсюда; а когда репетируешь музыкальную комедию, надо быть наготове двадцать
четыре часа в сутки. Таковы требования Шубертов. У меня двухкомнатный
номер-люкс в отеле "Чалмерс", очень дорогой, но это слишком далеко от
Пятьдесят второй улицы.-- Налила себе еще немного виски, и Эндерс заметил,
что бутылка уже почти пуста.-- Да, да,-- говорила она, тихо что-то напевая,
словно стакан в ее руках -- это микрофон.-- Я неплохо поработала --
танцевала по всей стране, в самых эксклюзивных ночных барах,-- в общем, была
заметной фигурой в мире шоу-бизнеса. На меня большой спрос.-- Села,
подвинулась к нему, тело ее мягко, ритмично раскачивалось в такт словам: --
Сиэтл, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт...-- одним глотком покончила с виски, и
глаза ее затянуло последней, плотной пеленой тумана, а голос стал гортанным
и хриплым,-- Майами, Флорида...-- Теперь она сидела неподвижно, как статуя,
пелена на глазах вдруг растаяла, превратилась в слезы, и они медленно
покатились по щекам.
-- Что случилось? -- встревожился Эндерс.-- Может, я допустил какую-то
неловкость?
Мисс Зелинка швырнула свой стакан о противоположную стену. Глухо
стукнувшись, он покорно разбился, и осколки брызгами рассыпались по ковру.
Бросившись на кровать, она зарыдала.
-- Майами, Флорида...-- слышались ее рыдания,-- Майами, Флорида...
Эндерс только поглаживал ее по плечу, стараясь хоть как-то утешить.
-- Я танцевала в "Золотом роге" в Майами, штат Флорида,-- плача,
рассказывала она.-- Турецкий ночной клуб, очень дорогой.
-- Почему же вы плачете, дорогая? -- Эндерс, сочувствуя ее горю, ощущал
себя на взлете после того, как у него вырвалось это слово -- "дорогая".
-- Всякий раз, как вспоминаю Майами, я не в силах сдержать слез.
-- Могу ли я вам чем-нибудь помочь? -- Эндерс нежно держал ее за руку.
-- Это произошло в январе тридцать шестого.-- Голос мисс Зелинка сильно
дрожал, она вновь переживала в эту минуту старую трагедию, что лишила ее
всяких надежд, разбила ей сердце,-- таким бывает отзвук, когда рассказывают
о разрушенной дотла во время войны деревне, о чем давно уже никто не
помнит.-- Я выступала в турецком костюме: бюстгальтер и шаровары из
прозрачной ткани, живот обнажен. В конце танца -- задний мостик. Был там
один лысый тип... Тогда в Майами проходил конгресс профсоюза
станкостроителей,-- в клубе постоянно толклись участники этого конгресса;
этот тип как раз тоже носил специальный значок.-- Голос ее постоянно
прерывался от обиды, слезы все лились.-- Я не забуду этого лысого сукина
сына до конца дней своих. В заключительной части танца музыки нет -- только
дробь барабанов и тамбуринов. Так вот, он... наклонился надо мной, воткнул
мне в пупок оливку и... густо посыпал ее солью.
Мисс Зелинка вдруг перевернулась на живот и зарылась лицом в подушку,
судорожно сжимая руками одеяло; плечи ее вздрагивали под серой
хлопчатобумажной тканью платья.
-- Все из-за карикатуры. Этот болван увидал в каком-то магазине такую
карикатуру, и она ему втемяшилась в голову. Одно дело -- карикатура в
журнале, другое -- все это испытать на себе. Боже, какое унижение пришлось
мне перенести! -- глухо говорила она, содрогаясь от рыданий.-- Как только я
вспоминаю об этом унижении -- мне хочется умереть... Майами, штат Флорида...
Эндерс видел, что все покрывало у ее лица пропиталось слезами, густо
измазалось тушью и помадой. Чувствуя к ней искреннюю симпатию, жалея, он
обнял ее за талию.
-- Я требую-у, чтобы ко мне все относи-ились с до-олжным уваже-ением!
-- завывала мисс Зелинка.-- Меня воспитали в хорошей семье -- разве я не
заслужила уважительного к себе отношения? Ну а этот лысый толстяк со
значком, участник этого конгресса... профсоюза станкостроителей... Думаете,
он понимал, что делал? Наклонился надо мной, воткнул мне в пупок большую
оливку, словно яйцо в подставку, и посыпал солью, словно готовился
позавтракать... Вокруг все смеялись, просто заливались смехом,-- все, даже
музыканты оркестра...
Ее хрипловатый голос, в котором чувствовалось столько давней затаенной
обиды и неизбывной печали, все затихал и наконец совсем пропал, растворился
в воздухе, где-то под потолком. Она села, обняла Эндерса, ее разрывающаяся
от острой боли голова колотилась о его плечо, она цеплялась за его сильные
руки, и они раскачивались взад и вперед, как евреи во время молитвы, на
эмалированной кровати, которая тоже стонала и поскрипывала.
-- Обними меня крепче! -- сквозь рыдания просила она.-- Крепче! Нет у
меня никаких апартаментов на Семьдесят пятой улице в Истсайде. И никаких
баулов в отеле "Чалмерс"! Обними меня крепче! -- Руки ее все глубже
впивались в его тело, а слезы, тушь и губная помада пачкали его пиджак.-- И
Шуберты не дают мне никакой работы! Почему же я лгу?.. Постоянно лгу...-- И,
вскинув голову, страстно, свирепо поцеловала его в горло.
Он весь задрожал от этого мягкого, яростного прикосновения, от
влажности ее губ и возбуждающего ручейка горячих, трагических слез под
подбородком, и в это мгновение понял, что сейчас эта женщина, Берта Зелинка,
ему отдастся, станет его женщиной. Вот и его, одинокого человека,
находящегося за тысячи миль от родного города, в эту дождливую ночь
громадный город вовлекал в свою дикую, карусельную жизнь, отыскал в ней
место и для него. Когда он целовал ее, эту женщину, так похожую на Грету
Гарбо (имя ее на целое столетие окажется связанным с грезами об истинной
страсти, высокой трагедии и непревзойденной красоте), встреченную в холле
отеля, где крыс куда больше, чем постояльцев; неподалеку от "Коламбус
серкл", среди проституток, мечтающих о смерти или о встрече с
представительным поляком в оранжевом пиджаке, остановившимся здесь всего на
одну ночь; отеля, где и юный возраст и грех по доступным ценам,-- когда он
целовал ее, ему вдруг показалось, что здесь так уютно, кто-то о нем
заботится, кому-то он небезразличен... Город подарил ему эту невероятную
красотку -- гибкую, как кошка, отчаянную врунью, любительницу виски; с
великолепными ногами, которыми можно гордиться, и большими черными глазами,
рождающими шторм в штиле сердца; за плечами давнишние, весьма сомнительные
победы, и сейчас она горько рыдает за тонкой, покоробившейся, в трещинах
дверью из-за того, что однажды, в тридцать шестом году, какой-то лысый
толстяк из профсоюза станкостроителей воткнул ей в пупок оливку.
Эндерс обхватил ладонями прелестную голову Берты Зелинка и напряженно
вглядывался в ее скуластое, пьяное, прекрасное лицо, обильно смоченное
пролитыми слезами. Она томно и печально глядела на него из-под
полуприкрытых, классической формы век, рот полуоткрылся от охватившей ее
страсти, и это обещало дивное наслаждение; плохие, испорченные зубы
виднелись за полными, длинными, прекрасными губами, способными разбить не
одно сердце. Он целовал ее, чувствуя глубоко внутри себя, что вот так,
по-своему, в эту дождливую ночь город протянул ему, приветствуя, руку и