ней не расставалась) и еще корсет таким жестом, словно он нанес ей страшное
оскорбление и поэтому она уезжает теперь от него на запад. Узнал он также,
что в типографии, где работал семнадцать лет, появился профсоюз и теперь его
рабочее место, и с гораздо большей зарплатой, занял какой-то бородатый
румын.
Барнум уныло насвистывал сквозь зубы, вспоминая о зыбких, давно
минувших годах, когда вел обычную простую жизнь, приносил каждый вечер
детишкам комиксы, дремал после обеда, а жена все жаловалась, недовольная то
одним, то другим. То была незамысловатая, незаметная, не запутанная жизнь,--
ему тогда не доводилось разговаривать с важными шишками -- окружным
прокурором, детективами-ирландцами -- и никакие мошенники или мелкие
торговцы наркотиками не подсыпали ему перец в чашку с кофе.
Все началось год назад, когда он по ошибке свернул на Коламбус-авеню
вместо Бродвея: тихо-мирно возвращался себе домой с работы, с тревогой
вспоминая, как босс, чем-то рассерженный, весь день ходил взад-вперед по
цеху за его спиной, цедя сквозь зубы:
-- Нет, этого я не в силах вынести! Всему есть предел! Нет, не в
состоянии!
Барнум так и не понял, чего именно не может вынести босс, но все равно
эта мысль где-то в подсознании его беспокоила,-- вполне вероятно, босс не
может вынести его, Барнума... Усталый, шел он домой, думая о том, что его,
как всегда, на обед ждет жареная треска и придется провозиться весь вечер с
детьми, так как жена посещает какой-то женский клуб, где, по ее словам,
берет уроки вязания.
В глубине души чувствовал, конечно, хоть и расплывчато, что вечерок
предстоит не из приятных -- скучный, бесцельный, как тысячи точно таких же в
его жизни.
И вот тогда все и произошло. Какой-то высокий, очень смуглый человек, с
засунутыми в карманы руками, торопливо его обогнал. Вдруг из соседнего
подъезда выскочил другой, в серой шляпе и в пальто, и схватил первого за
плечо.
-- А-а, попался, сукин сын! -- заорал тот, что в серой шляпе.
Смуглый бросился наутек. Серая шляпа выхватил из-под мышки пистолет и
завопил:
-- На этот раз не уйдешь, испанец паршивый! -- И выстрелил в него
четыре раза подряд.
Смуглый медленно, словно скользя, опустился на тротуар, а серая шляпа
крикнул:
-- Ну что, не нравится?! -- И тут он бросил ледяной взгляд на Барнума
-- тот стоял рядом, разинув рот.-- Та-а-ак...-- протянул он, грозно зарычал
перекошенным ртом и мгновенно исчез.
Барнум, стоя на том же месте, не мог отвести взора от высокого смуглого
человека, безмолвно лежавшего на тротуаре,-- а он, оказывается, не такой уж
высокий... Кровь хлещет из него. Барнум вдруг спохватился и закрыл рот.
Словно во сне, неуверенно подошел к упавшему на тротуар человеку: на него
уставились остекленевшие глаза мертвеца...
-- Послушайте, послушайте, эй, мистер! Что здесь случилось?
Рядом с Барнумом стоял мужчина в фартуке мясника и испуганно глядел
вниз, на тротуар.
-- Я все видел! -- авторитетно начал Барнум.-- Этот парень обогнал
меня, а другой, в серой шляпе, выскочил из подъезда и закричал: "А-а,
попался, сукин сын!" Потом заорал: "На этот раз не уйдешь, испанец
паршивый!" И бам, бам, бам! Потом ему: "Ну что, не нравится?!" Потом мне:
"Та-а-ак..." -- и куда-то исчез. А этот джентльмен... умер.
-- Что здесь произошло? -- К ним бежала через улицу, от магазина модных
шляпок, полная женщина и кричала на ходу.
-- Убили человека,-- объяснил ей мясник.-- Вот он все видел.-- И ткнул
пальцем в Барнума.
-- Как это случилось? -- подчеркнуто вежливо осведомилась модистка.
К этому времени подбежали еще трое, а потом -- четверо мальчишек. Все
стояли и глазели на труп.
-- Ну,-- снова заговорил, чувствуя собственную значимость, Барнум,
когда этот разноголосый галдеж наконец прекратился,-- шел я по этой улице, а
этот парень обогнал меня, а какой-то человек в серой шляпе выскочил из
подъезда и закричал: "А-а, попался, сукин сын!" Этот парень бросился наутек,
а другой закричал: "На этот раз не уйдешь, испанец паршивый!" Вытащил
пистолет -- и бам, бам, бам, бам! Потом ему: "Ну что, не нравится?" Потом
мне: "Та-а-ак..." -- Барнум перекосил рот, как это делал на его глазах
убийца, и даже пытался сымитировать его грозное рычание.-- И куда-то исчез.
А этот вот... убит.
Теперь около трупа толпилось человек пятьдесят.
-- Что здесь случилось? -- задал теперь вопрос тот, кто подбежал
последним.
-- Я шел по улице,-- поторопился ему ответить Барнум -- как можно
громче, гордо сознавая, что все глаза устремлены на него одного,-- по этой
улице, и вот этот парень меня обогнал...
-- Послушай-ка, приятель,-- какой-то коротышка с красной физиономией
бесцеремонно толкнул его под локоть,-- шел бы лучше домой! Ни черта ты не
видел...
-- Нет, видел! -- разволновался задетый за живое Барнум.-- Все видел --
собственными глазами! Какой-то человек в серой шляпе выскочил из
подъезда...-- Рассказчик даже подпрыгнул для убедительности, а толпа
уважительно расступилась перед ним, чтобы освободить ему побольше места, и
он мягко, как кошка, приземлился. Колени его подкосились, но все же
выдержали, только напряглись.-- Выскочил и закричал: "А-а, попался, сукин
сын!" А этот парень,-- он махнул в сторону трупа,-- бросился наутек...--
Барнум даже сделал два быстрых, маленьких шажка, демонстрируя всем, как
побежал мертвец.-- А этот, в серой шляпе, вытащил пистолет и заорал...
-- Почему ты не идешь домой? -- приставал к нему нахальный коротышка,
прямо-таки умолял.-- Мне-то все равно, только... послушай, зачем тебе
впутываться в это дело, жизнь себе осложнять? Иди домой, говорю тебе!
Барнум холодно посмотрел на него.
-- Ну и что потом? -- раздался чей-то голос из толпы.
-- "На этот раз не уйдешь, испанец паршивый!" -- вдохновенно завопил
Барнум.-- И раздались выстрелы -- бам, бам, бам, бам! -- Он поднял руку,
сделал вид, будто стреляет из пистолета, стараясь даже удержать ее на месте,
как после отдачи.-- Потом этот, в шляпе, заорал: "Ну что, не нравится?!"
Повернулся ко мне, протянул: "Та-а-ак..." -- Барнум зарычал точно как
преступник, отдавая себе отчет, что все, как один, в толпе впились в него
глазами,-- и исчез, а этот джентльмен... вот убит...
-- Говорю тебе, как хороший друг сказал бы,-- теперь уже серьезным
тоном убеждал его коротышка,-- прислушайся к моему совету -- ступай домой!
Ты ничего не видел, ничего!
-- Что здесь произошло? -- донесся до него поверх качающихся голов
чей-то голос. Теперь, как казалось Барнуму, его окружила громадная толпа, не
менее тысячи человек, и все они пытливо, разинув рты, смотрят на него... А
дома-то ему никогда не удавалось привлечь к себе внимания и троих человек
одновременно, даже своих двух детишек и жены -- слушали его не перебивая не
более минуты...
-- Шел я по этой улице,-- охотно стал он повторять окрепшим, звенящим
голсом,-- и вот этот парень...
-- Мистер! -- Коротышка отчаянно вертел головой.-- На черта тебе все
это нужно? К чему это все тебя приведет? Наверняка к беде!
-- Этот вот парень,-- продолжал Барнум, не обращая никакого внимания на
этого грубияна коротышку,-- обогнал меня, а другой, в серой шляпе, выскочил
из подъезда...-- И еще раз наглядно продемонстрировал, как это было.
-- "А-а, попался, сукин сын!" -- заорал он. Этот парень бросился
наутек, а другой, в серой шляпе, вытащил пистолет...-- Барнум нацелился на
лежащий на тротуаре труп -- и завопил: "На этот раз не уйдешь, испанец
паршивый!" -- и открыл стрельбу: бам, бам, бам, бам! Потом закричал: "Ну
что, не нравится?!", посмотрел на меня, протянул: "Та-а-ак..." -- и куда-то
исчез. А этот вот джентльмен... убит.
Теперь, после всех этих прыжков и бесконечных рычаний, от непосильного
напряжения -- ему приходилось сильно напрягать голос, чтобы все, даже в
самых дальних рядах, хорошо слышали,-- пот катился со свидетеля происшествия
градом, глаза чуть не выкатывались из орбит -- так он был возбужден.
-- И вот все кончено! -- с театральной выразительностью завершил
Барнум.-- Я и глазом не успел моргнуть, как этот джентльмен уже лежал на
тротуаре, глядя на меня неживыми, остекленевшими глазами...
-- Иисусе Христе! -- с восхищением воскликнул один из четырех
мальчишек, стоявших в гуще толпы.
-- Кто бы ты там ни был,-- доводил Барнума несносный коротышка,-- все
равно болван! Помяни мои слова! Пока, прощай! -- И выбрался из толпы.
Какой-то крупный мужчина, с такой же красной физиономией, как у
ретировавшегося коротышки, похлопал Барнума по плечу и дружески ему
улыбнулся.
-- Вы в самом деле все видели?
-- Он еще спрашивает! -- возмутился Барнум.-- Конечно, видел -- все,
собственными глазами! Пули просвистели у меня над головой!
-- Ну и что здесь произошло?
-- Шел я по этой улице...-- в который раз затараторил Барнум.
Краснорожий его внимательно слушал,-- видимо, это происшествие
почему-то вызывало у него глубокий интерес.
-- ...А этот парень обогнал меня и пошел впереди.
-- Да громче ты! -- потребовали из толпы.
-- Шел я по этой улице,-- закричал Барнум,-- а этот парень обогнал меня
и пошел впереди! Тут какой-то парень, в серой шляпе...-- И опять пересказал
всю историю, с соответствующими жестами и телодвижениями.
Краснорожий с уважением слушал, а потом поинтересовался:
-- Так вы видели вблизи лицо преступника?
-- Видел! Как вот вас сейчас!
-- А узнаете его в лицо, если снова увидите?
-- Как собственную жену...
-- Отлично! -- Краснорожий схватил Барнума за локоть и потащил за собой
через плотную толпу зевак.
В это время на углу затормозили, с ревом сирен, полицейские машины.
-- Пойдемте-ка со мной в полицию! Когда поймаем преступника -- вы его
опознаете. Вы теперь главный свидетель. Вот повезло, что вы мне попались!
Сейчас, спустя год после всего этого, Барнум тяжело вздохнул, мысленно
представляя себе прошлое. Убийцу искали целый год, но так и не нашли, а он
просидел этот год в тюрьме и за это время потерял не только жену и детей, но
и работу -- она досталась какому-то бородатому румыну. А его разбойники с
большой дороги, мошенники и фальшивомонетчики лупили палками от швабр и
помойными ведрами. Каждые три дня его таскали вниз -- посмотреть на новый
улов. Но всякий раз на опознании бандитов он лишь беспомощно качал головой:
не было среди них убийцы в серой шляпе. Молодой окружной прокурор,
недовольный, корил его, да еще издевательски усмехался:
-- Какой из тебя, к черту, главный свидетель, Барнум! Уберите его, к
чертовой матери, с моих глаз!
И детективы послушно тащили его за шиворот назад, в камеру. Когда
Барнум требовал, чтобы его освободили, тюремщики возражали:
-- Да ты что?! Мы ведь защищаем твою жизнь! Хочешь выйти отсюда, чтобы
тебе выбили мозги? Знаешь, кого убили? Сэмми, по кличке Испанец. Важная
фигура! Нет уж, ты слишком много знаешь. Не отчаивайся -- ведь тебя сытно
кормят, три раза в день.
-- Ничего я не знаю...-- тихо бормотал, выбившись из сил, Барнум, когда
его снова запирали в камере.
Но это его бормотание не вызывало абсолютно никакого отклика. К
счастью, окружной прокурор получил хорошую работу в страховой компании и
перестал заниматься расследованием дела об убийстве Сэмми, по кличке
Испанец, иначе пришлось бы ему торчать за решеткой, пока кто-то из них двоих
не сыграл бы в ящик -- либо он, либо окружной прокурор.
Идет он теперь по улице, после года отсидки,-- бесцельно, куда глаза
глядят, бездомный, безработный, без жены и без детей... Барнум тяжело
вздохнул. Печально потирая подбородок, стоял он на углу, решая -- куда же
свернуть... Вдруг из-за угла выскочил на большой скорости автомобиль -- и
оказался слишком близко от припаркованной за углом машины. Визг тормозов,
душераздирающий скрежет сплющиваемых крыльев и смятого металла... Из
стоявшего автомобиля выскочил, отчаянно размахивая руками, водитель.
-- Ты что, не видишь, черт тебя подери, куда тебя несет?! -- заорал он
на водителя ударившего его автомобиля, дико вытаращивая глаза на смятое
крыло.-- Ну-ка, предъяви свои водительские права! Кто уплатит мне за
поврежденное крыло? Лично я не намерен платить за ремонт из собственного
кармана, браток!
Пока неосторожный водитель вылезал из машины, владелец пострадавшей с
мрачным видом повернулся к стоявшему рядом Барнуму.
-- Ну, вы ведь видели?
Барнум бросил быстрый взгляд на смятое крыло, потом на улицу перед
собой и произнес твердо:
-- Ничего я не видел! Ни-че-го! -- Повернулся и быстро зашагал в том
направлении, откуда только что пришел.
-- Сообщите, что пришел мистер Блумер, хочет с ней повидаться.-- Филип
снял шляпу и в упор уставился на элегантного клерка отеля, в безупречных
белых перчатках.
Тот поднял телефонную трубку.
-- Мисс Джерри, к вам некто мистер Блумер,-- с присущим ему изысканным
равнодушием произнес он, глядя мимо чисто выбритого, ничем не
примечательного лица Филипа, в дальний конец поражающего роскошью холла.
Филип услыхал в трубке знаменитый женский голосок -- знакомые журчащие
модуляции:
-- Кто он такой, черт подери, этот мистер Блумер?
Недоуменно пожал плечами, чувствуя, как ему неудобно в пальто. Его уши
крестьянского мальчишки, смешно торчащие из-под грубой, жесткой копны волос,
покраснели.
-- Я слышал, что она ответила. Сообщите ей: мое имя Филип Блумер, и я
написал пьесу, которая называется "Дом страданий".
-- Мистер Филип Блумер,-- с вежливым безразличием объяснил клерк.--
Говорит, что написал пьесу под названием "Тот дом страданий".
-- И он проделал весь путь, только чтобы сообщить мне это? -- Глубокий,
богатый оттенками голос красиво рокотал в трубке.-- Скажите ему -- это
классно!
-- Разрешите я сам! -- Филип бесцеремонно выхватил из рук клерка
трубку.-- Хэлло! -- начал он дрожащим от волнения голосом.-- Это Филип
Блумер.
-- Как поживаете, мистер Блумер? -- насмешливо прозвучал очаровательный
голос.
-- Все дело в том, мисс Джерри, что я написал пьесу.-- Филип спешил
поскорее все ей высказать, построить фразу, как надо,-- подлежащее,
сказуемое, дополнение,-- лишь бы только она не повесила трубку.-- Она
называется "Дом страданий".
-- Но клерк назвал ее иначе -- "Тот дом страданий", мистер Блумер.
-- Он ошибся.
-- Как глуп этот клерк! Сколько раз я ему говорила об этом -- все без
толку!
-- Я был в офисе мистера Уилкеса,-- спешно продолжал в полном отчаянии
Филип,-- и меня там уведомили, что текст все еще у вас.
-- Какой текст?..
-- Моей пьесы "Дом страданий"! -- закричал Филип в трубку, чувствуя,
что его прошиб пот.-- Когда я принес пьесу мистеру Уилкесу, то в разговоре с
ним предложил, чтобы вы сыграли в ней главную роль, и они отправили вам ее
прочитать. Так вот. Кому-то в "Гилд-театр" понадобилось взглянуть на мою
пьесу, но она у вас, вы ее держите вот уже два месяца. Вот мне и хотелось бы
узнать, не будете ли вы столь любезны и не вернете ли ее мне?
На другом конце провода послышался вздох, потом наступила пауза.
-- Не угодно ли вам, мистер Блумер, подняться ко мне? -- произнесла
мисс Джерри довольно бесстрастно, но не без завлекающих интонаций.
-- С удовольствием, мэм,-- ответил Филип.
-- Номер тысяча двести пятый.-- Клерк деликатно забрал из рук Филипа
трубку и водрузил ее на место.
Поднимаясь в лифте на нужный этаж, Филип с тревогой глядел на свое
отражение в зеркале. Поправил съехавший чуть на сторону галстук, попытался
пригладить непослушные волосы. Ему совсем не нравилась собственная внешность
-- похож на мальчика с фермы, например помощника дояра: может, и проучился
пару лет в сельской школе. Всегда он старался всячески избегать встреч с
людьми театра. Ну, скажите на милость, кто же из них поверит, что вот такая
деревенщина написала пьесу? Достаточно бросить на него один взгляд!
Выйдя из лифта, через коридор, по мягким коврам, он направился прямиком
к номеру 1205 -- вот он: на металлической двери висит на скрепке листок
бумаги. Собрался с духом, позвонил -- открыла сама мисс Адель Джерри: перед
ним стояла высокая, темноволосая дама -- само воплощение женственности:
запах изысканных духов, вечернее платье, открывающее взору чуть ли не
квадратный ярд пышной груди... Огонь, что горит в ее глазах, вызывал
всеобщее восхищение -- она блистала на многих сценах, в том числе и у таких
мэтров, как Брукс Аткинсон, Мантл, Джон Мейсон. Рука ее покоится на круглой
ручке двери; прическа простая, головка склонена чуть набок; с интересом
разглядывает его, Филипа Блумера, замершего перед ней в коридоре.
-- Это я -- мистер Блумер,-- напомнил Филип.
-- Не соблаговолите ли войти?
Какой сладкий, нежный, без всякой вычурности голос,-- будто нарочно
приспособлен, чтобы своей мелодичностью и приятностью снимать нервное
напряжение у таких юношей, как он,-- работников на ферме, например
помощников дояра.
-- Там, на двери, кто-то оставил для вас записку.-- Филип радовался,
что на ум пришла хоть одна фраза -- она поможет ему наконец шагнуть внутрь.
-- Ах, благодарю вас! -- Она сняла скрепку с листком.
-- Наверно, послание от какого-нибудь вашего таинственного
поклонника,-- предположил Филип с улыбкой, принимая в душе твердое решение
быть с ней отчаянно галантным -- пусть и следа не останется от привычного
его образа парня с фермы, например помощника дояра.
Мисс Джерри подошла поближе к окну, пробежала листок, поднеся его очень
близко к глазам, словно близорукая,-- все ее дивное тело, казалось, замерло,
сосредоточилось на написанных строчках.
-- Ах, да это меню! -- И бросила листок на стол.-- Сегодня на ужин
жаркое из ягненка.
Филип на секунду зажмурился: все вокруг ему только чудится, стоит
открыть глаза, и это мгновенно исчезнет, пропадет -- и очаровательная мисс
Джерри, и ее роскошный номер, да и сам отель.
-- Пожалуйста, садитесь, мистер Блумер.
Он открыл глаза,-- все на своих местах,-- уверенно прошагал по всей
комнате и присел, прямой как аршин, на маленький позолоченный стульчик. Мисс
Джерри уютно устроилась на диване, как девчонка, подобрав под себя ноги;
рука на широкой спинке дивана, ладошка с соблазнительными пальчиками
свешивается с края.
-- Знаете ли, мистер Блумер,-- заметила мисс Джерри своим прелестным,
игривым голоском,-- вы ведь совсем не похожи на драматурга.
-- Это для меня не новость! -- Филип помрачнел.
-- Вы такой крепыш, такой здоровяк!
-- Я это знаю.
-- Но вы в самом деле пишете пьесы? -- И вдруг, словно давняя его
интимная знакомая, подалась к нему.
Филип, повинуясь религиозным законам целомудрия, мучительно отводил
глаза от ее великолепной груди -- два волнующихся холма... Непредвиденная
трудность на пути его интервью с ней.
-- Да-да, вы не ошибаетесь,-- забормотал он, нарочито глядя мимо нее,
через ее покатое плечо.-- Да, в самом деле, я же вам говорил снизу, по
телефону. И я пришел, чтобы забрать свою пьесу.
-- "Дом страданий".-- Словно глубоко размышляя над чем-то, она покачала
головой.-- Какое удачное название. Однако... немного странное для такого
жизнерадостного на вид юноши.
-- Да, мэм.-- Филип старался, как мог, держать голову прямо и смотреть
только в потолок.
-- Как приятно, что вы в этой связи вспомнили обо мне! -- Мисс Джерри
подалась к нему еще сильнее, а благодарный взгляд ее вдруг увлажнившихся
прекрасных глаз запросто достиг бы в эту минуту третьего ряда балкона.--
Фактически я в простое вот уже три года. Думала, никто больше и не вспомнит
об Адели Джерри. Как грустно!
-- Ах, что вы, что вы! -- Филип, чтобы переубедить ее, призвал на
помощь всю свою способность к утонченному обхождению.-- Я, например, вас не
забывал никогда.
Его ложь, конечно, не очень удачный выход из положения, но правда в
тысячу раз хуже.
-- Итак, мистер Блумер, "Гилд-театр" намерен ставить вашу пьесу? --
ласково осведомилась мисс Джерри.
-- Да нет, я этого не говорил. Просто кое-каким моим знакомым актерам
пришла в голову идея пустить мою пьесу по кругу,-- пусть прочтут,-- но так
как она лежит у вас вот уже два месяца...
В заманчивых глубинах темных глаз мисс Джерри погас огонек интереса.
-- Мистер Блумер, у меня нет ни одного экземпляра вашей пьесы. Она у
моего режиссера, Лоуренса Уилкеса.-- И послала ему очаровательную улыбку,
тут же обнажившую все морщинки на ее лице.-- Мне очень приятно с вами
встретиться. Теперь я буду пристальнее следить за новой, талантливой
порослью в театре.
-- Благодарю вас,-- пробормотал Филип, чувствуя себя на седьмом небе.
Мисс Джерри ласково, с явной симпатией глядит на него... Глаза его, не
в силах вынести блеска направленного на него взора, скользнули вниз, к ее
пышной груди.
-- Ах, мистер Уилкес! Я видел много его спектаклей. Вы были просто
восхитительны в них. Какая игра! Да и он чудесный режиссер.
-- Да, у него есть свои сильные стороны,-- холодно согласилась мисс
Джерри.-- Но и свои границы. Это очень серьезный недостаток. Трагедия
американского театра заключается в том, что в нем нет сейчас ни одного
человека без таких границ.
-- Да, я согласен с вами.
-- Расскажите мне, мистер Блумер, о вашей пьесе. О той роли, которую вы
прочите мне.-- И села поудобнее, положив ногу на ногу, словно приготовилась
к долгой беседе.
-- Ну,-- начал Филип,-- это пьеса о пансионе. Мрачном, безотрадном,
очень бедном пансионе; там прохудились и текут трубы, а его несчастные
обитатели не в состоянии платить за свои жалкие комнатушки. В общем, в таком
духе.
Мисс Джерри молчала, ждала -- что дальше.
-- Истинно главенствующий демонический дух этого заведения,-- продолжал
Филип,-- неряшливая, тиранствующая, строящая всевозможные козни, грубая
женщина. Я писал ее портрет со своей тетки -- владелицы такого пансиона.
-- Сколько ей лет? -- поинтересовалась мисс Джерри тихим, ровным, без
всяких эмоций голосом.
-- Кому? Моей тетке?
-- Да нет, этой женщине из пьесы.
-- Сорок пять.-- Филип поднялся и принялся большими шагами ходить взад
и вперед по комнате, все больше увлекаясь рассказом о своей пьесе.-- Эта
негодница вечно сует нос в чужие дела, заглядывает в замочные скважины,
подслушивает у дверей; по услышанным где-то обрывкам фраз сама составляет
вымышленные трагические истории своих пансионеров; постоянно ссорится с
членами своей семьи...-- Он осекся и спросил робко: -- Что с вами, мисс
Джерри? Мисс Джерри...
Она сидела, свесив голову на грудь, и горькие слезы тихо катились по ее
лицу.
-- Ах, этот человек! -- теперь уже рыдала она.-- Этот человек!..-- И,
вскочив с дивана, кинулась к телефону и набрала номер.
Слезы неудержимо текли у нее из глаз, прокладывая две темные бороздки
через тушь для ресниц, тени на веках, пудру на щеках и губную помаду.
Филип инстинктивно отскочил к стене и встал, зажатый там между столом и
шкафом, заложив за спину вмиг похолодевшие руки; так он и застыл в своем
укрытии, словно ожидая нападения.
-- Лоуренс! -- закричала мисс Джерри в трубку.-- Как я рада, что ты
дома! Ко мне тут пришел молодой человек, предлагает мне роль в своей
пьесе.-- Горькие слезы все текли ровно по выверенному маршруту -- по двум
бороздкам на щеках.-- Знаешь, какую он мне предлагает роль? Я скажу тебе об
этом только после того, как вышвырну вон этого нахала не только из своего
номера, но и из отеля!
Филип от этих слов совсем прилип к стене.
-- Да успокойся ты, Лоуренс! -- Она еще усилила свой поставленный
голос.-- Надоело мне выслушивать твои медоточивые извинения! Роль женщины
сорока пяти лет,-- рыдая, она чуть не касалась губами трубки,-- злой,
неряшливой, уродливой, ненавистной всем владелицы пансиона, которая
подглядывает в замочные скважины, подслушивает у дверей, да еще и дерется с
членами своей семьи...-- Сломленная, будто неожиданно свалившимся на нее
горем, она сжимала телефонную трубку двумя руками, и, так как льющиеся
потоком слезы не давали ей говорить, уже только слушала. Филип тоже слышал в
трубке мужской голос -- тот беспрерывно говорил что-то,-- видимо, убеждал ее
успокоиться, зря не волноваться.
Наконец, не обращая больше никакого внимания на тревожный голос в
трубке, мисс Джерри встала.
-- Мистер Блумер,-- молвила она чуть ли не с зубовным скрежетом,
прилагая явные усилия воли, чтобы произнести его фамилию,-- скажите на
милость, каким образом вам в голову пришла светлая идея предложить мне такую
богатую, такую пленительную роль?
Филип старался не терять самообладания, собрать все силы, пока стоял в
своей нише между столом и шкафом.
-- Понимаете,-- заговорил он пискливым, давно забытым мальчишеским
голосом,-- я видел вас в двух пьесах...
-- Заткнись, ради Бога! -- бросила мисс Джерри в говорящую трубку;
потом с холодной улыбкой подняла глаза на Филипа.-- Ну, выкладывайте, мистер
Блумер, в каких именно пьесах вы меня видели?
-- "Солнце на востоке",-- прохрипел Филип,-- и "Возьмите самых
последних"...
Новый поток слез готовился вот-вот хлынуть вновь из прекрасных темных
глаз.
-- Лоуренс! -- прорыдала она в трубку.-- Знаешь, почему он предлагает
мне эту роль? Оказывается, видел меня в двух пьесах -- в двух твоих великих
хитах. В роли шестидесятилетней ведьмы в "Солнце на востоке" и еще в другой
-- матери Богом проклятого выводка ирландских хулиганов в "Возьмите самых
последних"... Ты погубил меня, Лоуренс, погубил! Мне конец!
Филип, выскользнув из своего неудобного пристанища, тихонько
приблизился к окну и выглянул наружу: не меньше двенадцати этажей... Ничего
себе!
-- Все, буквально все видели меня в этих ролях! Теперь, как только
появляется пьеса, где есть мать -- сморщенная старуха, говорят: "Позвоните
Адели Джерри". Не забывай: я женщина в полном соку, в расцвете таланта! Мне
нужно играть Кандида, Гедду1, Жанну д'Арк! А все прочат меня только на одну
оскорбление и поэтому она уезжает теперь от него на запад. Узнал он также,
что в типографии, где работал семнадцать лет, появился профсоюз и теперь его
рабочее место, и с гораздо большей зарплатой, занял какой-то бородатый
румын.
Барнум уныло насвистывал сквозь зубы, вспоминая о зыбких, давно
минувших годах, когда вел обычную простую жизнь, приносил каждый вечер
детишкам комиксы, дремал после обеда, а жена все жаловалась, недовольная то
одним, то другим. То была незамысловатая, незаметная, не запутанная жизнь,--
ему тогда не доводилось разговаривать с важными шишками -- окружным
прокурором, детективами-ирландцами -- и никакие мошенники или мелкие
торговцы наркотиками не подсыпали ему перец в чашку с кофе.
Все началось год назад, когда он по ошибке свернул на Коламбус-авеню
вместо Бродвея: тихо-мирно возвращался себе домой с работы, с тревогой
вспоминая, как босс, чем-то рассерженный, весь день ходил взад-вперед по
цеху за его спиной, цедя сквозь зубы:
-- Нет, этого я не в силах вынести! Всему есть предел! Нет, не в
состоянии!
Барнум так и не понял, чего именно не может вынести босс, но все равно
эта мысль где-то в подсознании его беспокоила,-- вполне вероятно, босс не
может вынести его, Барнума... Усталый, шел он домой, думая о том, что его,
как всегда, на обед ждет жареная треска и придется провозиться весь вечер с
детьми, так как жена посещает какой-то женский клуб, где, по ее словам,
берет уроки вязания.
В глубине души чувствовал, конечно, хоть и расплывчато, что вечерок
предстоит не из приятных -- скучный, бесцельный, как тысячи точно таких же в
его жизни.
И вот тогда все и произошло. Какой-то высокий, очень смуглый человек, с
засунутыми в карманы руками, торопливо его обогнал. Вдруг из соседнего
подъезда выскочил другой, в серой шляпе и в пальто, и схватил первого за
плечо.
-- А-а, попался, сукин сын! -- заорал тот, что в серой шляпе.
Смуглый бросился наутек. Серая шляпа выхватил из-под мышки пистолет и
завопил:
-- На этот раз не уйдешь, испанец паршивый! -- И выстрелил в него
четыре раза подряд.
Смуглый медленно, словно скользя, опустился на тротуар, а серая шляпа
крикнул:
-- Ну что, не нравится?! -- И тут он бросил ледяной взгляд на Барнума
-- тот стоял рядом, разинув рот.-- Та-а-ак...-- протянул он, грозно зарычал
перекошенным ртом и мгновенно исчез.
Барнум, стоя на том же месте, не мог отвести взора от высокого смуглого
человека, безмолвно лежавшего на тротуаре,-- а он, оказывается, не такой уж
высокий... Кровь хлещет из него. Барнум вдруг спохватился и закрыл рот.
Словно во сне, неуверенно подошел к упавшему на тротуар человеку: на него
уставились остекленевшие глаза мертвеца...
-- Послушайте, послушайте, эй, мистер! Что здесь случилось?
Рядом с Барнумом стоял мужчина в фартуке мясника и испуганно глядел
вниз, на тротуар.
-- Я все видел! -- авторитетно начал Барнум.-- Этот парень обогнал
меня, а другой, в серой шляпе, выскочил из подъезда и закричал: "А-а,
попался, сукин сын!" Потом заорал: "На этот раз не уйдешь, испанец
паршивый!" И бам, бам, бам! Потом ему: "Ну что, не нравится?!" Потом мне:
"Та-а-ак..." -- и куда-то исчез. А этот джентльмен... умер.
-- Что здесь произошло? -- К ним бежала через улицу, от магазина модных
шляпок, полная женщина и кричала на ходу.
-- Убили человека,-- объяснил ей мясник.-- Вот он все видел.-- И ткнул
пальцем в Барнума.
-- Как это случилось? -- подчеркнуто вежливо осведомилась модистка.
К этому времени подбежали еще трое, а потом -- четверо мальчишек. Все
стояли и глазели на труп.
-- Ну,-- снова заговорил, чувствуя собственную значимость, Барнум,
когда этот разноголосый галдеж наконец прекратился,-- шел я по этой улице, а
этот парень обогнал меня, а какой-то человек в серой шляпе выскочил из
подъезда и закричал: "А-а, попался, сукин сын!" Этот парень бросился наутек,
а другой закричал: "На этот раз не уйдешь, испанец паршивый!" Вытащил
пистолет -- и бам, бам, бам, бам! Потом ему: "Ну что, не нравится?" Потом
мне: "Та-а-ак..." -- Барнум перекосил рот, как это делал на его глазах
убийца, и даже пытался сымитировать его грозное рычание.-- И куда-то исчез.
А этот вот... убит.
Теперь около трупа толпилось человек пятьдесят.
-- Что здесь случилось? -- задал теперь вопрос тот, кто подбежал
последним.
-- Я шел по улице,-- поторопился ему ответить Барнум -- как можно
громче, гордо сознавая, что все глаза устремлены на него одного,-- по этой
улице, и вот этот парень меня обогнал...
-- Послушай-ка, приятель,-- какой-то коротышка с красной физиономией
бесцеремонно толкнул его под локоть,-- шел бы лучше домой! Ни черта ты не
видел...
-- Нет, видел! -- разволновался задетый за живое Барнум.-- Все видел --
собственными глазами! Какой-то человек в серой шляпе выскочил из
подъезда...-- Рассказчик даже подпрыгнул для убедительности, а толпа
уважительно расступилась перед ним, чтобы освободить ему побольше места, и
он мягко, как кошка, приземлился. Колени его подкосились, но все же
выдержали, только напряглись.-- Выскочил и закричал: "А-а, попался, сукин
сын!" А этот парень,-- он махнул в сторону трупа,-- бросился наутек...--
Барнум даже сделал два быстрых, маленьких шажка, демонстрируя всем, как
побежал мертвец.-- А этот, в серой шляпе, вытащил пистолет и заорал...
-- Почему ты не идешь домой? -- приставал к нему нахальный коротышка,
прямо-таки умолял.-- Мне-то все равно, только... послушай, зачем тебе
впутываться в это дело, жизнь себе осложнять? Иди домой, говорю тебе!
Барнум холодно посмотрел на него.
-- Ну и что потом? -- раздался чей-то голос из толпы.
-- "На этот раз не уйдешь, испанец паршивый!" -- вдохновенно завопил
Барнум.-- И раздались выстрелы -- бам, бам, бам, бам! -- Он поднял руку,
сделал вид, будто стреляет из пистолета, стараясь даже удержать ее на месте,
как после отдачи.-- Потом этот, в шляпе, заорал: "Ну что, не нравится?!"
Повернулся ко мне, протянул: "Та-а-ак..." -- Барнум зарычал точно как
преступник, отдавая себе отчет, что все, как один, в толпе впились в него
глазами,-- и исчез, а этот джентльмен... вот убит...
-- Говорю тебе, как хороший друг сказал бы,-- теперь уже серьезным
тоном убеждал его коротышка,-- прислушайся к моему совету -- ступай домой!
Ты ничего не видел, ничего!
-- Что здесь произошло? -- донесся до него поверх качающихся голов
чей-то голос. Теперь, как казалось Барнуму, его окружила громадная толпа, не
менее тысячи человек, и все они пытливо, разинув рты, смотрят на него... А
дома-то ему никогда не удавалось привлечь к себе внимания и троих человек
одновременно, даже своих двух детишек и жены -- слушали его не перебивая не
более минуты...
-- Шел я по этой улице,-- охотно стал он повторять окрепшим, звенящим
голсом,-- и вот этот парень...
-- Мистер! -- Коротышка отчаянно вертел головой.-- На черта тебе все
это нужно? К чему это все тебя приведет? Наверняка к беде!
-- Этот вот парень,-- продолжал Барнум, не обращая никакого внимания на
этого грубияна коротышку,-- обогнал меня, а другой, в серой шляпе, выскочил
из подъезда...-- И еще раз наглядно продемонстрировал, как это было.
-- "А-а, попался, сукин сын!" -- заорал он. Этот парень бросился
наутек, а другой, в серой шляпе, вытащил пистолет...-- Барнум нацелился на
лежащий на тротуаре труп -- и завопил: "На этот раз не уйдешь, испанец
паршивый!" -- и открыл стрельбу: бам, бам, бам, бам! Потом закричал: "Ну
что, не нравится?!", посмотрел на меня, протянул: "Та-а-ак..." -- и куда-то
исчез. А этот вот джентльмен... убит.
Теперь, после всех этих прыжков и бесконечных рычаний, от непосильного
напряжения -- ему приходилось сильно напрягать голос, чтобы все, даже в
самых дальних рядах, хорошо слышали,-- пот катился со свидетеля происшествия
градом, глаза чуть не выкатывались из орбит -- так он был возбужден.
-- И вот все кончено! -- с театральной выразительностью завершил
Барнум.-- Я и глазом не успел моргнуть, как этот джентльмен уже лежал на
тротуаре, глядя на меня неживыми, остекленевшими глазами...
-- Иисусе Христе! -- с восхищением воскликнул один из четырех
мальчишек, стоявших в гуще толпы.
-- Кто бы ты там ни был,-- доводил Барнума несносный коротышка,-- все
равно болван! Помяни мои слова! Пока, прощай! -- И выбрался из толпы.
Какой-то крупный мужчина, с такой же красной физиономией, как у
ретировавшегося коротышки, похлопал Барнума по плечу и дружески ему
улыбнулся.
-- Вы в самом деле все видели?
-- Он еще спрашивает! -- возмутился Барнум.-- Конечно, видел -- все,
собственными глазами! Пули просвистели у меня над головой!
-- Ну и что здесь произошло?
-- Шел я по этой улице...-- в который раз затараторил Барнум.
Краснорожий его внимательно слушал,-- видимо, это происшествие
почему-то вызывало у него глубокий интерес.
-- ...А этот парень обогнал меня и пошел впереди.
-- Да громче ты! -- потребовали из толпы.
-- Шел я по этой улице,-- закричал Барнум,-- а этот парень обогнал меня
и пошел впереди! Тут какой-то парень, в серой шляпе...-- И опять пересказал
всю историю, с соответствующими жестами и телодвижениями.
Краснорожий с уважением слушал, а потом поинтересовался:
-- Так вы видели вблизи лицо преступника?
-- Видел! Как вот вас сейчас!
-- А узнаете его в лицо, если снова увидите?
-- Как собственную жену...
-- Отлично! -- Краснорожий схватил Барнума за локоть и потащил за собой
через плотную толпу зевак.
В это время на углу затормозили, с ревом сирен, полицейские машины.
-- Пойдемте-ка со мной в полицию! Когда поймаем преступника -- вы его
опознаете. Вы теперь главный свидетель. Вот повезло, что вы мне попались!
Сейчас, спустя год после всего этого, Барнум тяжело вздохнул, мысленно
представляя себе прошлое. Убийцу искали целый год, но так и не нашли, а он
просидел этот год в тюрьме и за это время потерял не только жену и детей, но
и работу -- она досталась какому-то бородатому румыну. А его разбойники с
большой дороги, мошенники и фальшивомонетчики лупили палками от швабр и
помойными ведрами. Каждые три дня его таскали вниз -- посмотреть на новый
улов. Но всякий раз на опознании бандитов он лишь беспомощно качал головой:
не было среди них убийцы в серой шляпе. Молодой окружной прокурор,
недовольный, корил его, да еще издевательски усмехался:
-- Какой из тебя, к черту, главный свидетель, Барнум! Уберите его, к
чертовой матери, с моих глаз!
И детективы послушно тащили его за шиворот назад, в камеру. Когда
Барнум требовал, чтобы его освободили, тюремщики возражали:
-- Да ты что?! Мы ведь защищаем твою жизнь! Хочешь выйти отсюда, чтобы
тебе выбили мозги? Знаешь, кого убили? Сэмми, по кличке Испанец. Важная
фигура! Нет уж, ты слишком много знаешь. Не отчаивайся -- ведь тебя сытно
кормят, три раза в день.
-- Ничего я не знаю...-- тихо бормотал, выбившись из сил, Барнум, когда
его снова запирали в камере.
Но это его бормотание не вызывало абсолютно никакого отклика. К
счастью, окружной прокурор получил хорошую работу в страховой компании и
перестал заниматься расследованием дела об убийстве Сэмми, по кличке
Испанец, иначе пришлось бы ему торчать за решеткой, пока кто-то из них двоих
не сыграл бы в ящик -- либо он, либо окружной прокурор.
Идет он теперь по улице, после года отсидки,-- бесцельно, куда глаза
глядят, бездомный, безработный, без жены и без детей... Барнум тяжело
вздохнул. Печально потирая подбородок, стоял он на углу, решая -- куда же
свернуть... Вдруг из-за угла выскочил на большой скорости автомобиль -- и
оказался слишком близко от припаркованной за углом машины. Визг тормозов,
душераздирающий скрежет сплющиваемых крыльев и смятого металла... Из
стоявшего автомобиля выскочил, отчаянно размахивая руками, водитель.
-- Ты что, не видишь, черт тебя подери, куда тебя несет?! -- заорал он
на водителя ударившего его автомобиля, дико вытаращивая глаза на смятое
крыло.-- Ну-ка, предъяви свои водительские права! Кто уплатит мне за
поврежденное крыло? Лично я не намерен платить за ремонт из собственного
кармана, браток!
Пока неосторожный водитель вылезал из машины, владелец пострадавшей с
мрачным видом повернулся к стоявшему рядом Барнуму.
-- Ну, вы ведь видели?
Барнум бросил быстрый взгляд на смятое крыло, потом на улицу перед
собой и произнес твердо:
-- Ничего я не видел! Ни-че-го! -- Повернулся и быстро зашагал в том
направлении, откуда только что пришел.
-- Сообщите, что пришел мистер Блумер, хочет с ней повидаться.-- Филип
снял шляпу и в упор уставился на элегантного клерка отеля, в безупречных
белых перчатках.
Тот поднял телефонную трубку.
-- Мисс Джерри, к вам некто мистер Блумер,-- с присущим ему изысканным
равнодушием произнес он, глядя мимо чисто выбритого, ничем не
примечательного лица Филипа, в дальний конец поражающего роскошью холла.
Филип услыхал в трубке знаменитый женский голосок -- знакомые журчащие
модуляции:
-- Кто он такой, черт подери, этот мистер Блумер?
Недоуменно пожал плечами, чувствуя, как ему неудобно в пальто. Его уши
крестьянского мальчишки, смешно торчащие из-под грубой, жесткой копны волос,
покраснели.
-- Я слышал, что она ответила. Сообщите ей: мое имя Филип Блумер, и я
написал пьесу, которая называется "Дом страданий".
-- Мистер Филип Блумер,-- с вежливым безразличием объяснил клерк.--
Говорит, что написал пьесу под названием "Тот дом страданий".
-- И он проделал весь путь, только чтобы сообщить мне это? -- Глубокий,
богатый оттенками голос красиво рокотал в трубке.-- Скажите ему -- это
классно!
-- Разрешите я сам! -- Филип бесцеремонно выхватил из рук клерка
трубку.-- Хэлло! -- начал он дрожащим от волнения голосом.-- Это Филип
Блумер.
-- Как поживаете, мистер Блумер? -- насмешливо прозвучал очаровательный
голос.
-- Все дело в том, мисс Джерри, что я написал пьесу.-- Филип спешил
поскорее все ей высказать, построить фразу, как надо,-- подлежащее,
сказуемое, дополнение,-- лишь бы только она не повесила трубку.-- Она
называется "Дом страданий".
-- Но клерк назвал ее иначе -- "Тот дом страданий", мистер Блумер.
-- Он ошибся.
-- Как глуп этот клерк! Сколько раз я ему говорила об этом -- все без
толку!
-- Я был в офисе мистера Уилкеса,-- спешно продолжал в полном отчаянии
Филип,-- и меня там уведомили, что текст все еще у вас.
-- Какой текст?..
-- Моей пьесы "Дом страданий"! -- закричал Филип в трубку, чувствуя,
что его прошиб пот.-- Когда я принес пьесу мистеру Уилкесу, то в разговоре с
ним предложил, чтобы вы сыграли в ней главную роль, и они отправили вам ее
прочитать. Так вот. Кому-то в "Гилд-театр" понадобилось взглянуть на мою
пьесу, но она у вас, вы ее держите вот уже два месяца. Вот мне и хотелось бы
узнать, не будете ли вы столь любезны и не вернете ли ее мне?
На другом конце провода послышался вздох, потом наступила пауза.
-- Не угодно ли вам, мистер Блумер, подняться ко мне? -- произнесла
мисс Джерри довольно бесстрастно, но не без завлекающих интонаций.
-- С удовольствием, мэм,-- ответил Филип.
-- Номер тысяча двести пятый.-- Клерк деликатно забрал из рук Филипа
трубку и водрузил ее на место.
Поднимаясь в лифте на нужный этаж, Филип с тревогой глядел на свое
отражение в зеркале. Поправил съехавший чуть на сторону галстук, попытался
пригладить непослушные волосы. Ему совсем не нравилась собственная внешность
-- похож на мальчика с фермы, например помощника дояра: может, и проучился
пару лет в сельской школе. Всегда он старался всячески избегать встреч с
людьми театра. Ну, скажите на милость, кто же из них поверит, что вот такая
деревенщина написала пьесу? Достаточно бросить на него один взгляд!
Выйдя из лифта, через коридор, по мягким коврам, он направился прямиком
к номеру 1205 -- вот он: на металлической двери висит на скрепке листок
бумаги. Собрался с духом, позвонил -- открыла сама мисс Адель Джерри: перед
ним стояла высокая, темноволосая дама -- само воплощение женственности:
запах изысканных духов, вечернее платье, открывающее взору чуть ли не
квадратный ярд пышной груди... Огонь, что горит в ее глазах, вызывал
всеобщее восхищение -- она блистала на многих сценах, в том числе и у таких
мэтров, как Брукс Аткинсон, Мантл, Джон Мейсон. Рука ее покоится на круглой
ручке двери; прическа простая, головка склонена чуть набок; с интересом
разглядывает его, Филипа Блумера, замершего перед ней в коридоре.
-- Это я -- мистер Блумер,-- напомнил Филип.
-- Не соблаговолите ли войти?
Какой сладкий, нежный, без всякой вычурности голос,-- будто нарочно
приспособлен, чтобы своей мелодичностью и приятностью снимать нервное
напряжение у таких юношей, как он,-- работников на ферме, например
помощников дояра.
-- Там, на двери, кто-то оставил для вас записку.-- Филип радовался,
что на ум пришла хоть одна фраза -- она поможет ему наконец шагнуть внутрь.
-- Ах, благодарю вас! -- Она сняла скрепку с листком.
-- Наверно, послание от какого-нибудь вашего таинственного
поклонника,-- предположил Филип с улыбкой, принимая в душе твердое решение
быть с ней отчаянно галантным -- пусть и следа не останется от привычного
его образа парня с фермы, например помощника дояра.
Мисс Джерри подошла поближе к окну, пробежала листок, поднеся его очень
близко к глазам, словно близорукая,-- все ее дивное тело, казалось, замерло,
сосредоточилось на написанных строчках.
-- Ах, да это меню! -- И бросила листок на стол.-- Сегодня на ужин
жаркое из ягненка.
Филип на секунду зажмурился: все вокруг ему только чудится, стоит
открыть глаза, и это мгновенно исчезнет, пропадет -- и очаровательная мисс
Джерри, и ее роскошный номер, да и сам отель.
-- Пожалуйста, садитесь, мистер Блумер.
Он открыл глаза,-- все на своих местах,-- уверенно прошагал по всей
комнате и присел, прямой как аршин, на маленький позолоченный стульчик. Мисс
Джерри уютно устроилась на диване, как девчонка, подобрав под себя ноги;
рука на широкой спинке дивана, ладошка с соблазнительными пальчиками
свешивается с края.
-- Знаете ли, мистер Блумер,-- заметила мисс Джерри своим прелестным,
игривым голоском,-- вы ведь совсем не похожи на драматурга.
-- Это для меня не новость! -- Филип помрачнел.
-- Вы такой крепыш, такой здоровяк!
-- Я это знаю.
-- Но вы в самом деле пишете пьесы? -- И вдруг, словно давняя его
интимная знакомая, подалась к нему.
Филип, повинуясь религиозным законам целомудрия, мучительно отводил
глаза от ее великолепной груди -- два волнующихся холма... Непредвиденная
трудность на пути его интервью с ней.
-- Да-да, вы не ошибаетесь,-- забормотал он, нарочито глядя мимо нее,
через ее покатое плечо.-- Да, в самом деле, я же вам говорил снизу, по
телефону. И я пришел, чтобы забрать свою пьесу.
-- "Дом страданий".-- Словно глубоко размышляя над чем-то, она покачала
головой.-- Какое удачное название. Однако... немного странное для такого
жизнерадостного на вид юноши.
-- Да, мэм.-- Филип старался, как мог, держать голову прямо и смотреть
только в потолок.
-- Как приятно, что вы в этой связи вспомнили обо мне! -- Мисс Джерри
подалась к нему еще сильнее, а благодарный взгляд ее вдруг увлажнившихся
прекрасных глаз запросто достиг бы в эту минуту третьего ряда балкона.--
Фактически я в простое вот уже три года. Думала, никто больше и не вспомнит
об Адели Джерри. Как грустно!
-- Ах, что вы, что вы! -- Филип, чтобы переубедить ее, призвал на
помощь всю свою способность к утонченному обхождению.-- Я, например, вас не
забывал никогда.
Его ложь, конечно, не очень удачный выход из положения, но правда в
тысячу раз хуже.
-- Итак, мистер Блумер, "Гилд-театр" намерен ставить вашу пьесу? --
ласково осведомилась мисс Джерри.
-- Да нет, я этого не говорил. Просто кое-каким моим знакомым актерам
пришла в голову идея пустить мою пьесу по кругу,-- пусть прочтут,-- но так
как она лежит у вас вот уже два месяца...
В заманчивых глубинах темных глаз мисс Джерри погас огонек интереса.
-- Мистер Блумер, у меня нет ни одного экземпляра вашей пьесы. Она у
моего режиссера, Лоуренса Уилкеса.-- И послала ему очаровательную улыбку,
тут же обнажившую все морщинки на ее лице.-- Мне очень приятно с вами
встретиться. Теперь я буду пристальнее следить за новой, талантливой
порослью в театре.
-- Благодарю вас,-- пробормотал Филип, чувствуя себя на седьмом небе.
Мисс Джерри ласково, с явной симпатией глядит на него... Глаза его, не
в силах вынести блеска направленного на него взора, скользнули вниз, к ее
пышной груди.
-- Ах, мистер Уилкес! Я видел много его спектаклей. Вы были просто
восхитительны в них. Какая игра! Да и он чудесный режиссер.
-- Да, у него есть свои сильные стороны,-- холодно согласилась мисс
Джерри.-- Но и свои границы. Это очень серьезный недостаток. Трагедия
американского театра заключается в том, что в нем нет сейчас ни одного
человека без таких границ.
-- Да, я согласен с вами.
-- Расскажите мне, мистер Блумер, о вашей пьесе. О той роли, которую вы
прочите мне.-- И села поудобнее, положив ногу на ногу, словно приготовилась
к долгой беседе.
-- Ну,-- начал Филип,-- это пьеса о пансионе. Мрачном, безотрадном,
очень бедном пансионе; там прохудились и текут трубы, а его несчастные
обитатели не в состоянии платить за свои жалкие комнатушки. В общем, в таком
духе.
Мисс Джерри молчала, ждала -- что дальше.
-- Истинно главенствующий демонический дух этого заведения,-- продолжал
Филип,-- неряшливая, тиранствующая, строящая всевозможные козни, грубая
женщина. Я писал ее портрет со своей тетки -- владелицы такого пансиона.
-- Сколько ей лет? -- поинтересовалась мисс Джерри тихим, ровным, без
всяких эмоций голосом.
-- Кому? Моей тетке?
-- Да нет, этой женщине из пьесы.
-- Сорок пять.-- Филип поднялся и принялся большими шагами ходить взад
и вперед по комнате, все больше увлекаясь рассказом о своей пьесе.-- Эта
негодница вечно сует нос в чужие дела, заглядывает в замочные скважины,
подслушивает у дверей; по услышанным где-то обрывкам фраз сама составляет
вымышленные трагические истории своих пансионеров; постоянно ссорится с
членами своей семьи...-- Он осекся и спросил робко: -- Что с вами, мисс
Джерри? Мисс Джерри...
Она сидела, свесив голову на грудь, и горькие слезы тихо катились по ее
лицу.
-- Ах, этот человек! -- теперь уже рыдала она.-- Этот человек!..-- И,
вскочив с дивана, кинулась к телефону и набрала номер.
Слезы неудержимо текли у нее из глаз, прокладывая две темные бороздки
через тушь для ресниц, тени на веках, пудру на щеках и губную помаду.
Филип инстинктивно отскочил к стене и встал, зажатый там между столом и
шкафом, заложив за спину вмиг похолодевшие руки; так он и застыл в своем
укрытии, словно ожидая нападения.
-- Лоуренс! -- закричала мисс Джерри в трубку.-- Как я рада, что ты
дома! Ко мне тут пришел молодой человек, предлагает мне роль в своей
пьесе.-- Горькие слезы все текли ровно по выверенному маршруту -- по двум
бороздкам на щеках.-- Знаешь, какую он мне предлагает роль? Я скажу тебе об
этом только после того, как вышвырну вон этого нахала не только из своего
номера, но и из отеля!
Филип от этих слов совсем прилип к стене.
-- Да успокойся ты, Лоуренс! -- Она еще усилила свой поставленный
голос.-- Надоело мне выслушивать твои медоточивые извинения! Роль женщины
сорока пяти лет,-- рыдая, она чуть не касалась губами трубки,-- злой,
неряшливой, уродливой, ненавистной всем владелицы пансиона, которая
подглядывает в замочные скважины, подслушивает у дверей, да еще и дерется с
членами своей семьи...-- Сломленная, будто неожиданно свалившимся на нее
горем, она сжимала телефонную трубку двумя руками, и, так как льющиеся
потоком слезы не давали ей говорить, уже только слушала. Филип тоже слышал в
трубке мужской голос -- тот беспрерывно говорил что-то,-- видимо, убеждал ее
успокоиться, зря не волноваться.
Наконец, не обращая больше никакого внимания на тревожный голос в
трубке, мисс Джерри встала.
-- Мистер Блумер,-- молвила она чуть ли не с зубовным скрежетом,
прилагая явные усилия воли, чтобы произнести его фамилию,-- скажите на
милость, каким образом вам в голову пришла светлая идея предложить мне такую
богатую, такую пленительную роль?
Филип старался не терять самообладания, собрать все силы, пока стоял в
своей нише между столом и шкафом.
-- Понимаете,-- заговорил он пискливым, давно забытым мальчишеским
голосом,-- я видел вас в двух пьесах...
-- Заткнись, ради Бога! -- бросила мисс Джерри в говорящую трубку;
потом с холодной улыбкой подняла глаза на Филипа.-- Ну, выкладывайте, мистер
Блумер, в каких именно пьесах вы меня видели?
-- "Солнце на востоке",-- прохрипел Филип,-- и "Возьмите самых
последних"...
Новый поток слез готовился вот-вот хлынуть вновь из прекрасных темных
глаз.
-- Лоуренс! -- прорыдала она в трубку.-- Знаешь, почему он предлагает
мне эту роль? Оказывается, видел меня в двух пьесах -- в двух твоих великих
хитах. В роли шестидесятилетней ведьмы в "Солнце на востоке" и еще в другой
-- матери Богом проклятого выводка ирландских хулиганов в "Возьмите самых
последних"... Ты погубил меня, Лоуренс, погубил! Мне конец!
Филип, выскользнув из своего неудобного пристанища, тихонько
приблизился к окну и выглянул наружу: не меньше двенадцати этажей... Ничего
себе!
-- Все, буквально все видели меня в этих ролях! Теперь, как только
появляется пьеса, где есть мать -- сморщенная старуха, говорят: "Позвоните
Адели Джерри". Не забывай: я женщина в полном соку, в расцвете таланта! Мне
нужно играть Кандида, Гедду1, Жанну д'Арк! А все прочат меня только на одну