миллионов чернокожих. Эксклюзивная клиентура -- сто десять миллионов людей.
Ничего себе! Ладно,-- убеждал себя Сэм,-- ведь ты же мог прежде не обращать
на это внимания, ведь все это статика, условия существования, и в такой
атмосфере еще можно было дышать. Но ситуация уже приобрела печальную
динамику!"
-- Послушай, Мэкс, может, и правда что-то есть в том, что они говорят.
Нет дыма без огня... Может, я тоже за протоколы Сионских мудрецов, тоже
замышляю всемирное господство? Тоже еврей международного масштаба? Восемь
лет голосовал за президента-демократа. Голосовал также и за Лагуардию1.
Может, я тоже комунист? У меня в банке на счете восемьсот долларов --
выходит, я банкир-плутократ? Терпеть не могу смотреть на боксерские бои --
не оттого ли, что жажду христианской крови? Что прикажешь делать?
-- Работать.-- Мэкс не отрывал глаз от дороги впереди.
-- "Работать"... Что ты сегодня можешь сказать? "Прекратите все это!
Перестаньте стрелять друг в друга! Перестаньте стрелять в мою жену, в моего
ребенка! Прошу вас, будьте благоразумны, будьте людьми!" Я -- писатель,
прозаик, пишу художественную литературу. "Луна ярко светила. Она посмотрела
ему в глаза, и чувства ее смешались".
Мэкс улыбнулся.
-- Ну, Сэм, так ты не пишешь.
-- Весь мир идет в тартарары,-- продолжал Сэм,-- а я именно так и пишу:
"Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".
-- Ты можешь писать то, что хочешь, выразить правду так, как ты ее
видишь.
-- Правду так, как я ее вижу? -- засмеялся Сэм.-- От нашего мира за
милю несет вонью. Люди просто ужасны, и нам не остается ничего, кроме
отчаяния. Должен я писать об этом? Ну и кому от этого станет хорошо? Почему
я должен быть тем, кто скажет им откровенно обо всем этом?
Впереди показался дом Томаса, и они быстрее завертели педалями. Увидев
их, Томас вышел из амбара. Этот высокий, стройный, как струна, человек
выполнял случайную работу в усадьбе миссис Спиер и всегда терпеливо
выслушивал, как музыканты играют струнные квартеты. Сам он играл на
аккордеоне и пел трио с Сэмом и Мэксом по вечерам, когда им всем троим не
хотелось работать. Они пели "Кейзи Джонс", "Ночь и день", "Что ты делаешь,
Кен Джон?".
-- Там, на дороге, Томас,-- четверо парней, хотели нас ограбить,--
сообщил ему Сэм.-- Думали, что у нас есть деньги.
-- Обозвали нас жидовскими ублюдками,-- добавил Мэкс,-- и швыряли в нас
камни. Мы подумали,-- может, взять тебя и всем вместе вернуться...
-- Все лето в округе бродят банды,-- откликнулся Томас,-- мешают
честным людям отдыхать.-- Он взял в руки вилы, вторые протянул Мэксу. У него
были крепкие руки фермера, и простые вилы в его руках вдруг превратились в
грозное оружие. Сэм увидел бейсбольную биту, прислоненную к стене амбара;
вооружился ею.
Назад пошли пешком. Мэкс все еще был ужасно бледен, и вид у него был
какой-то странный: коротенький, лысый толстячок, здоровое, деревенское, с
мягкими чертами лицо; тонкие пальцы пианиста казались такими нетвердыми и
были совсем не к месту на древке вил. Он шел между Томасом и Сэмом, елозя
ногами, когда попадал в колею. Сэм легко нес на плече свою ношу --
бейсбольную биту.
-- Гарри Хейлмэн,-- сказал он.-- Эта бита подписана самим Гарри
Хейлмэном. Он играл за Детройт. Был ведущим игроком команды несколько лет, в
высшей лиге. Да, хорошая, увесистая бита, ничего не скажешь.-- И с видом
знатока несколько раз перевернул ее перед глазами.-- Однажды мне удалось
сделать пять ударов в одной игре.-- Сэм засмеялся, чувствуя сейчас себя
значительно лучше, увереннее, потому что был на пути к конкретным,
насильственным действиям.-- Надеюсь, что они не выбьют мне глаз.
Мэкс не засмеялся его ремарке -- увлеченно шел вперед с лицом
сосредоточенным и сердитым.
-- Не напоминает ли тебе все это старые дни дуэлей в древнем
Гейдельберге? -- Сэм старался немного отвлечь Мэкса, убрать выражение
отчаяния с его лица.-- Честь на кончиках зубцов вил. Как, Мэкс?
-- Нет,-- ответил Мэкс,-- не напоминает.
Уже подходили к знакомому повороту на дороге.
-- Наверняка убегут, как только нас увидят,-- предположил Томас.--
Можно немного погнаться за ними, кольнуть пару раз в задницу. Но соблюдайте
осторожность -- вилами запросто можно отправить человека на тот свет.
-- Мэкс, слышишь? -- спросил Сэм.
-- Слышу,-- ответил тот.
Теперь он шел быстрее, обгоняя на два-три ярда своих высоких товарищей,
а пыль клубилась у него под ступнями.
Эти четверо все еще сидели у подножия холма -- уже не на дороге, а на
траве, на обочине. Увидели Мэкса, решительно вышагивавшего впереди,
поднялись. Мэкс быстро шел к обидчикам, вытянув перед собой в напрягшихся
руках вилы; румянец наконец вновь залил его бледное лицо, а на губах
блуждала детская нежная улыбка. Теперь он уже не был похож на толстенького
коротышку -- сорокалетнего музыканта.
-- Хэлло! -- крикнул он еще с почтенной дистанции.-- Хэлло, ребята!
Видите, мы вернулись, ребята! -- Сэм с Томасом, едва успевая за ним,
бросились вперед.
Парни попятились, оглядываясь по сторонам в поисках надежного убежища.
Мэкс кинулся к ним.
Неожиданно парень с раскрытым ножом улыбнулся.
-- Привет, Том!
Томас от неожиданности остановился, опустил вилы.
-- Хэлло, Алек! -- в его низком голосе чувствовалось сомнение.
Мэкс тоже остановился; закинув голову, через очки скосил глаза на
птичку -- сидит на высокой ветке. Сэм держал биту одной рукой.
-- Вроде тут с моими дружками кое-какие неприятности произошли, Алек,--
начал Томас.
-- Недопонимание...-- промямлил Алек, делая вид, что еле ворочает
языком.-- Ну, не поняли друг друга... Выпили мы лишнего, Томас. Знаешь ведь,
как это бывает.-- И попытался продемонстрировать, что совсем пьян: стал
болтать головой из стороны в сторону.
Остальные тут же поняли его подсказку -- понурились, зашатались на
месте, а один даже виртуозно икнул.
-- Шутка,-- объяснил тот, что в темно-бордовой футболке.-- Не хотели мы
им ничего плохого, можем и извиниться,-- ну, если они затаили на нас обиду.
Как, ребята?
Ребята кивнули.
-- Видишь,-- Томас обратился к Сэму, несколько смущенный: приходится
убеждать друзей, что эти сельские ребята пьяны и не хотели ничего плохого,
просят их извинить,-- они не хотели причинить вам никакого вреда.
-- Да, ты прав, Томас, старина,-- подтвердил Алек.-- Мы не хотели
причинять им вреда.
-- Ну-ка, проваливайте отсюда! -- вдруг вымолвил Мэкс.-- Проваливайте,
да побыстрее!
Те четверо сразу повернулись.
-- Пока, Томас! -- бросил через плечо Алек.
-- Пока! -- крикнул в ответ Томас.
Сэм, Мэкс и Томас глядели им вслед. Возбуждение их как рукой сняло, и
они быстро зашагали по дороге.
-- Вот идиоты! -- Томаса явно обеспокоило это происшествие.-- Работу
найти не могут, слоняются по городу, пьют, когда удается раздобыть деньжат,
и в голове одна чепуха, мусор. Не обращайте на них внимания. Вообще-то они
неплохие ребята.
-- Мне жаль,-- отозвался Мэкс,-- в самом деле жаль, что так случилось.
Мы не знали, Томас, что это твои знакомые, нам очень жаль.
-- Иногда я играю с ними в бильярд,-- Томас ощупывал пальцами острые
зубья вил,-- хожу на танцы; пиво пьем раза два в месяц. Колоть их вилами,
конечно, не стал бы. Видите, как неловко получается...
-- Да, понятно,-- успокоил его Сэм.
Возвращались назад, к амбару, молча. Мэкс глядел впереди себя, лоб его
избороздили морщины, он то и дело устремлял задумчивый взор вдаль по дороге.
-- Кажется, он проводил более четырехсот встреч в год,-- проговорил
Сэм, когда подходили к амбару,-- он пытался успокоить Мэкса, унять его
гнев.-- Я имею в виду Гарри Хейлмэна,-- всегда бил правой.
Но Мэкс даже не повернулся к нему; они с Сэмом сели на велосипеды у
амбара.
-- Спасибо тебе, Томас,-- поблагодарил Сэм.
Томас -- он стоял, отвернувшись от Сэма, дергая себя пятерней за мочку
уха -- ответил небрежно:
-- Не за что.
Сэму пришлось налечь на педали, чтобы догнать Мэкса. На пути назад не
разговаривали; когда поравнялись с коттеджем, Мэкс махнул рукой --
поворачиваем.
Подъехав к коттеджу, Сэм прислонил к стене велосипед и вошел в дом. В
гостиной Эстер за столом ела виноград,-- обрадованно улыбнулась ему, увидав,
что он цел и невредим.
-- Все хорошо?
-- О'кей.-- Сэм, вымыв руки, прилег на кушетку и уставился в потолок.--
Думаю позвонить своему агенту.
-- Лови! -- Эстер бросила ему гроздь винограда.
Он поймал, подбросил на руке.
-- Пусть подыщет мне работу в Голливуде.-- Сэм поднес гроздь ко рту.--
Скажу -- собираюсь написать о том, чего никогда не было, о людях, которых
никогда не существовало. Мне нужно отдохнуть.
Эстер искоса бросила на него взгляд; поднялась из-за стола, легла
рядом, поцеловала его за ухом.
-- По-моему, мой поцелуй вкуснее винограда.
-- Хочу, чтобы мой ребенок родился под западными звездами.-- Сэм обнял
жену.-- Под теми, что глядели на Дэррил Заук и Грету Гарбо.
В ответ Эстер снова его поцеловала.
Город лежал кольцом вокруг Сентрал-парк, притихший, уснувший; в небе в
четыре часа утра еще бледнели звезды и поднимался пока неплотный, легкий,
воздушный туман. Время от времени прокрадывался автомобиль, мягко шурша
шинами и рассекая воздух, освещая перед собой дорогу неярким светом передних
фар. Замерли птицы на ветках, троллейбусы и автобусы в депо; редкие такси
тихо поджидали припозднившегося пассажира; пьяницы в этот ранний час уже
спокойно почивали в своих подъездах, не дотянув до двери квартиры; бродяги
храпели в постелях; в высоких, задыхающихся от удушья небоскребах давно
погасли огни, свет горел только там, где лежал больной или занимались
любовью.
Ветра не было, и тягучий запах земли поднимался вместе с рождающимся
туманом, что, конечно, довольно странно для этого бетонного города.
О'Мэлли медленно шел по холмистым дорожкам парка: сейчас здесь ни нянек
с детишками, ни полицейских, ни ученых, ни стариков на пенсии, что с тяжелым
сердцем, не по своей воле оставили работу. Дорожки абсолютно пустынны, на
них лежит лишь теплая ночь с туманом да расстилается деревенский запах
весенней земли, и еще они хранят память о бесконечных следах -- ноги горожан
ходили по ним в этом зеленом парке, похожем на ладонь большой руки огромного
города.
О'Мэлли шагал не торопясь, держа голову с сознательной осторожностью
человека, чувствующего, что пропустил лишний стаканчик виски и это не
позволяет ему рассчитывать на абсолютную ясность ума. Всей грудью вдыхал
редкостный, прозрачный утренний воздух, который, как ему казалось,
специально сотворен Господом в знак милосердия Его и кроткой терпимости,--
после виски, само собой разумеется.
О'Мэлли, двигаясь между рядами деревьев в сторону запада, дыша словно
застывшим чудесным воздухом, разглядывал город, погрузившийся в
великолепную, тихую спячку,-- так приятно сознавать, что там, за изгородью
парка,-- его дом, работа, его будущее.
-- Прошу прощения,-- откуда-то перед ним выскользнул человек.-- Огонька
не найдется?
О'Мэлли остановился, зажег спичку, поднес к сигарете незнакомца,--
заметил нарумяненные щеки, длинные, тщательно завитые волосы, бледные,
дрожащие ладони, которыми тот прикрыл горящую спичку; на губах помада тонким
слоем.
-- Благодарю вас.-- Вскинув голову, он искоса, с вызовом поглядывал на
О'Мэлли.
Спрятав коробок в карман, О'Мэлли пошел дальше своей дорогой,
старательно удерживая голову в состоянии приемлемого равновесия.
-- Какая приятная ночь! -- торопливо произнес незнакомец -- у него
оказался пронзительный, как у девочки, голос, и исходил он откуда-то из
самой гортани: нервный, чуть ли не истеричный, с придыханием.-- Обожаю
прогулки в парке в это время, в такую ночь, как эта,-- просто чтобы подышать
свежим воздухом.
О'Мэлли сделал глубокий вдох.
-- Гуляете в полном одиночестве? -- нервно осведомился незнакомец.
-- Угу,-- ответил О'Мэлли.
-- Вам здесь не одиноко? -- Разговаривая, он потирал руки.-- Не боитесь
разгуливать по парку один в такой поздний час?
-- Нет, не боюсь.-- О'Мэлли готов был переброситься добрым словечком с
любым живым существом под влиянием всего, что он сегодня выпил, сладкой
свежести воздуха и тех чувств, что испытывает житель такого большого города,
как Нью-Йорк, считающий себя в какой-то мере его владельцем.-- Мне никогда
не бывает одиноко и нравится гулять по парку, когда в нем нет ни души и
темно, как сейчас.
Незнакомец кивнул, явно недовольный его словами.
-- Вы убеждены, что вам не нужна компания? -- с явным разочарованием
спросил он, продолжая бросать косые, вызывающие взгляды на О'Мэлли,-- так
смотрит на мужчину испуганная, но тем не менее решительная женщина,
задумавшая его заарканить.
-- Я абсолютно в этом убежден,-- вежливо ответил О'Мэлли.-- Прошу меня
извинить.-- И пошел дальше. А этот человек, с тщательно завитыми волосами,
остался у дерева, в руке его горел огонек сигареты. О'Мэлли почувствовал
жалость к этому незнакомцу, радуясь, что у него самого такой прочный запас
сострадания и прочих человеческих чувств, что он проникся сожалением, пусть
минутным, к человеку с румянами на щеках и помадой на губах, гулявшему по
парку, видимо, с какими-то греховными или даже преступными намерениями.
-- Послушай, приятель, мне нужен дайм! -- крикнул ему другой, выходя
из-за дерева.
Даже в темноте О'Мэлли различил, что он маленького роста, с грубой,
неказистой внешностью.
О'Мэлли сонно порылся в кармане -- там ничего не оказалось, ни одной
десятицентовой монеты.
-- У меня нет дайма.
-- Мне нужен дайм! -- повторил тот.
Теперь О'Мэлли ясно видел его лицо: смуглое, покрытое сажей, жесткое,
как у дикаря, оно поблескивало в свете далекого фонарного столба. Одежда на
нем бедная, разорванная, слишком для него просторная,-- он все время
вскидывал руки, чтобы убрать с запястий длинные, не по размеру рукава, и эти
движения придавали ему какой-то фанатический, умоляющий вид.
-- Я сказал вам -- у меня нет дайма.
-- Дай мне десятицентовик! -- громко потребовал коротышка своим грубым,
охрипшим голосом,-- будто ему приходилось нескольких лет постоянно орать
вовсю в людных, шумных местах.
О'Мэлли вытащил бумажник, открыл и показал:
-- Вот видите -- здесь ничего нет.
Тот посмотрел, снова вскинул руки, чтобы отогнать рукава от запястий, и
нервно посмотрел через плечо О'Мэлли на фонарный столб.
-- У меня нет доллара; вообще ни цента; я пустой.
Коротышка в задумчивости обошел вокруг О'Мэлли, осторожно ступая на
цыпочках, словно хотел застать его врасплох.
-- Ладно, тогда я изобью тебя, хоть ты и крупный мужик. Я боксер,
индеец; индеец-грек. Меня зовут Билли Элк. Дай мне десятицентовик! -- И
протянул к нему руку, словно теперь абсолютно убедил О'Мэлли и желанные
деньги со звоном упадут сейчас ему в ладонь.
-- Да я в самом деле пустой! -- О'Мэлли, под влиянием этой свежей,
мирной ночи и своего одиночества, искренне желал по-дружески отнестись к
этому индейцу-греку, боксеру, без цента в кармане, тем более что тот
оказался в Сентрал-парк, далеко от дома.
Билли снова на цыпочках обошел О'Мэлли, и на лице его от глубоких
раздумий проступили морщины.
-- Давай мне твой бумажник! -- неожиданно нашелся он, и лицо его
пряснилось.-- Продам его и получу доллар.
-- Ему красная цена семьдесят пять центов,-- охладил его пыл О'Мэлли.
Снова на физиономии Билли Элка проступили морщины; он впал в глубокую
задумчивость. Не зная, видимо, что же еще препринять, еще раз на цыпочках
совершил обход вокруг встреченного.
О'Мэлли по-прежнему стоял на месте и, задрав голову, мечтательно
разглядывал высокие городские башни,-- очертания их великолепно выделялись
на фоне ясного, мягкого неба, и только горевший то здесь, то там в редких
окнах свет указывал на то, что в комнате либо лежит больной, либо занимаются
любовью. Только благодаря этим светлым точкам город не погружался в полную
темноту ночи.
Неожиданно Билли Элк, подскочив, ловко выхватил у него из нагрудного
внешнего кармана авторучку. С гордостью, любовно держал ее в своих
шишковатых руках, склонившись над ней, и его смуглое лицо дикаря озарилось
сумасшедшей радостью.
-- Вот за нее я получу доллар!
-- Она стоит всего двадцать пять центов,-- вновь разочаровал его
О'Мэлли.-- А теперь -- центов пятнадцать...
Билли Элк внимательно разглядывал авторучку.
-- О'кей! Так я получу за нее двадцать пять!
-- Кто вам их даст за нее?
Билли Элк отошел от него шага на три, чтобы обдумать такую ситуацию.
Вздохнув, снова подошел к О'Мэлли и отдал ему ручку. Тот засунул ее на место
в карман и мило, по-братски улыбнулся индейцу.
-- Дай мне доллар! -- опять хрипло пробурчал Билли Элк.
О'Мэлли снова улыбнулся ему, дружески похлопав по плечу.
-- Спокойной ночи.-- И направился в сторону своего дома.
-- Если не дашь мне доллар,-- закричал Билли Элк, догоняя его и глядя
снизу вверх,-- отведу тебя в полицию!
О'Мэлли от неожиданности остановился.
-- За что, смею спросить? -- Он хитро улыбался, довольный, что после
лишнего стаканчика виски город этот и эта прекрасная ночь подарили ему такую
взбалмошную, крохотную креатуру.
-- За разговор с гомиком! -- проорал Билли Элк.-- Я все видел!
-- Что же вы видели? -- спокойно осведомился О'Мэлли.
-- Видел тебя с этим гомиком! -- продолжал Билли Элк в том же духе.-- И
сейчас отведу тебя к полицейскому! Не вздумай убегать от меня! Не забывай --
я боксер-профессионал. Ну-ка, засунь руки в карманы!
-- Веди,-- равнодушно ответил О'Мэлли, почувствовав вдруг, что обязан
проявлять любезность и гостеприимство по отношению ко всем
встречным-поперечным: запоздалым посетителям парка, нищим, сумасшедшим,
потерявшимся детишкам и молодым девушкам, убежавшим из дому.
Вдвоем они безмолвно последовали к выходу из парка. Лицо Билли Элка
помрачнело, опять на нем появились глубокие морщины, придававшие ему
дикарский вид, глаза заблестели, рот плотно сжался. На углу Сентрал-парк
Вест толстый полицейский устало разговаривал с водителем такси,
ссутулившимся за рулем на своем сиденье. Всей своей тяжестью ночь опустилась
им на плечи: смертельные исходы в больницах, чья-то боль, преступления в
темноте в этот поздний час, разбитые сердца, страдания мужчин, преданных
женщинами; а город тем временем мирно спал в рассеянном, бледном свете
уличных фонарей, и этот свет обливал фигуры полицейского, стража закона, и
утомленного человека за рулем старенького "кэба" под фонарным столбом.
О'Мэлли остановился в десяти ярдах от них, а Билли Элк большими шагами
направился к полицейскому. Тот тем временем жаловался таксисту на жизнь: у
жены почечная болезнь, дочь ведет себя хуже некуда, гуляет с парнями, хотя
она всего на втором курсе университета.
Увидев возникшего перед ним Билли Элка, полицейский оборвал разговор. С
кислой физиономией рассматривал он этого индейца, заранее зная, что ничего
хорошего от него ожидать не приходится: ночь для такого, как он, вечный
подарок.
-- Ну? -- с печальным видом задал он вопрос.
Билли Элк, бросив быстрый, ошалелый взгляд через плечо на О'Мэлли,
снова повернулся к полицейскому и громко спросил:
-- Есть здесь где-нибудь поблизости индейская резервация?
Полицейский, благодарный этому человеку, что он не сообщил ни об
убийстве или проникновении в дом с целью совершения убийства, ни об
изнасиловании, ни о поджоге, вооруженном нападении, ни о машине,
поставленной во второй ряд и препятствующей уличному движению, серьезно, с
минуту размышлял над его вопросом и наконец вымолвил:
-- Нет, я не знаю, чтобы здесь где-нибудь поблизости помещалась
индейская резервация.
-- Есть неподалеку такое место -- Индейский пойнт,-- сообщил таксист.--
Там, выше по реке.
Билли Элк неторопливо кивнул и прямо-таки с античным чувством
достоинства вернулся к ожидавшему его О'Мэлли. А полицейский вернулся к
своему печальному рассказу: девчонке его всего шестнадцать, но у нее такая
фигура -- ну как у цветущей, пышной женщины лет тридцати.
Билли Элк стоял перед О'Мэлли и улыбался. Вдруг его лицо осветилось
вспышкой белых зубов, а в глазах появился по-детски теплый блеск.
-- Ну, видел? Не такой уж я плохой парень, а? -- И, помахав рукой на
прощание, пошел к Сентрал-парк.
Неслышно скользил он между деревьями, как опытный воин, как все
храбрые, отважные, бесшумные краснокожие вожди Теумсы, верные защитники
окропленной кровью земли Кентукки.
О'Мэлли по дороге домой глубоко вдыхал прозрачный утренний воздух,--
неплохо все же, что живет он в городе, где бродят по улицам индейцы и вовсю
стараются доказать всем свое дружелюбие и добросердечие.
Четыре девушки сидели на деревянных скамьях в приемной театрального
агентства. Все в больших шляпах, в перчатках, все оживленно болтали,
стараясь убедить окружающих, что счастливы и пребывают в бодром расположении
духа. Всякий раз, как распахивались двери конторы и некто рысцой пробегал
через всю приемную из одного кабинета в другой, они дружно вскакивали и
весело окликали: "Жюль, Жюль, душка, Жюль!" -- или: "Гарри, милый Гарри,
дорогой наш Гарри!"; Жюль и Гарри недовольно что-то бурчали в ответ, лишь
делали им ручкой и сразу исчезали из поля зрения, а девушки, явно
разочарованные таким к себе невниманием, неохотно опускались на свои скамьи,
и минут на пять радостное выражение на их лицах улетучивалось и бодрость
сменялась апатией.
Что касается меня, то я сидел, не снимая шляпы, между двумя из них,
стараясь выглядеть постарше, листал текст пьесы "Это случилось в Рочестере"
и делал карандашом кое-какие записи на полях, чтобы эти девушки не подумали,
будто я какой-то несчастный актер и слоняюсь здесь в поисках работы.
Девушка у коммутатора произнесла: "Мистер Макклири!" Я встал. "Прошу
вас -- в задний кабинет".
Четыре мои соседки проводили меня равнодушными взглядами до маленькой
вращающейся дверцы из четырех створок. Я пошел дальше, к заднему кабинету,
небрежно держа под мышкой текст пьесы "Это случилось в Рочестере".
В заднем кабинете сидел белокурый человек маленького роста. Первые
несколько минут мне казалось, что передо мной мальчишка -- такой чистенький,
розовощекий, с белоснежными зубками и сияющими глазками.
-- Меня зовут Сандстрем,-- сказал он, пожимая мне руку.-- А это миссис
Сандстрем.
Эта высокая, полная женщина когда-то служила ему верной ассистенткой
при сеансах фокусника: передавала индийские дубинки, тарелочки, хлопала
трижды в ладоши, бросала носовой платок после каждого трюка. Она улыбалась
-- приятная на вид, излишне полноватая пожилая женщина, с хорошими вставными
зубами. Миссис Сандстрем постоянно легонько дергала мужа за рукав.
Присмотревшись к Сандстрему, я понял, что ошибся с первого взгляда,-- он
совсем не мальчишка, а муж вот этой дородной дамы, правда по-детски
стройный, прямодушного вида, с обычной, особенно не запоминающейся
внешностью, но сорок пять-то ему есть.
-- Садитесь, мистер Макклири,-- предложил Сандстрем.
Я сел и с большим неудовольствием снял шляпу.
-- Не слишком ли молод для режиссера? -- миссис Сандстрем внимательно
оглядела меня всего, без шляпы на голове,-- конечно, мило улыбаясь, но не
скрывая сомнений в глазах.
-- Мне двадцать семь,-- отважно соврал я, прибавив себе четыре года.--
Просто так молодо выгляжу. Думаю, что и в гробу буду выглядеть очень
моложавым.
Оба сдержанно засмеялись.
-- В театре, дорогой мой,-- молвил Сандстрем -- возраст не имеет
значения. Главное в театре -- талант. Разве вы не согласны со мной, мистер
Макклири?
-- Конечно, согласен.
-- И все же,-- присоединилась миссис Сандстрем,-- в такой пьесе, как
"Это случилось в Рочестере", каскад эмоций, для нее необходимо современное
представление о человеческой натуре, очень современное. При всем уважении к
вам должна это заметить, мистер Макклири.
Конечно, я не мог похвастать таким уж современным представлением о
человеческой натуре и посему решил промолчать.
-- Но мистера Макклири нам настоятельно рекомендуют, дорогая,--
вступился за меня Сандстрем.-- Из всех, кто остался, он лучший.-- И,
повернувшись ко мне, перешел на более деловой тон: -- Мы здесь пробовали
многих режиссеров, мистер Макклири. Самых-самых, просто замечательных.
Правда, все они удалились от нас. Одни отказались, потому что у них полно
дел, другим не понравилась пьеса.
-- Просто они в ней ничего не поняли,-- выразила свою точку зрения
миссис Сандстрем.-- Что им нужно,-- так это вопли, ор, перестрелки и
кинозвезды. Такая простая, честная пьеса, как "Это случилось в Рочестере",
выше их понимания.
-- Это правдивая история,-- сказал мистер Сандстрем.-- Все это
произошло со мной на самом деле, и я решил об этом написать. Целых двадцать
лет ждал, чтобы написать наконец эту пьесу. Девушка, главная героиня,-- это
молодая женщина, с которой я познакомился в Рочестере. До того, как я
встретил миссис Сандстрем.-- Он ей нежно улыбнулся и похлопал ее по руке,
словно просил извинения за то, что до нее у него была другая женщина.
-- Абсолютно типичная история,-- подтвердила миссис Сандстрем.--
Показывает, какими бывают некоторые женщины. Думаю, публика повалит валом --
всем захочется посмотреть.
Глядя на голубую обложку пьесы "Это случилось в Рочестере", я теребил
поля шляпы.
-- Откуда вы взяли деньги на постановку? -- поинтересовался я.
-- Я оказываю финансовую поддержку,-- объяснил Сандстрем.-- Деньги мои.
Мы с миссис Сандстрем работали не покладая рук все двадцать лет -- колесили
по всей стране. В те времена особой популярностью пользовались водевили.
Ничего себе! Ладно,-- убеждал себя Сэм,-- ведь ты же мог прежде не обращать
на это внимания, ведь все это статика, условия существования, и в такой
атмосфере еще можно было дышать. Но ситуация уже приобрела печальную
динамику!"
-- Послушай, Мэкс, может, и правда что-то есть в том, что они говорят.
Нет дыма без огня... Может, я тоже за протоколы Сионских мудрецов, тоже
замышляю всемирное господство? Тоже еврей международного масштаба? Восемь
лет голосовал за президента-демократа. Голосовал также и за Лагуардию1.
Может, я тоже комунист? У меня в банке на счете восемьсот долларов --
выходит, я банкир-плутократ? Терпеть не могу смотреть на боксерские бои --
не оттого ли, что жажду христианской крови? Что прикажешь делать?
-- Работать.-- Мэкс не отрывал глаз от дороги впереди.
-- "Работать"... Что ты сегодня можешь сказать? "Прекратите все это!
Перестаньте стрелять друг в друга! Перестаньте стрелять в мою жену, в моего
ребенка! Прошу вас, будьте благоразумны, будьте людьми!" Я -- писатель,
прозаик, пишу художественную литературу. "Луна ярко светила. Она посмотрела
ему в глаза, и чувства ее смешались".
Мэкс улыбнулся.
-- Ну, Сэм, так ты не пишешь.
-- Весь мир идет в тартарары,-- продолжал Сэм,-- а я именно так и пишу:
"Она посмотрела ему в глаза, и чувства ее смешались".
-- Ты можешь писать то, что хочешь, выразить правду так, как ты ее
видишь.
-- Правду так, как я ее вижу? -- засмеялся Сэм.-- От нашего мира за
милю несет вонью. Люди просто ужасны, и нам не остается ничего, кроме
отчаяния. Должен я писать об этом? Ну и кому от этого станет хорошо? Почему
я должен быть тем, кто скажет им откровенно обо всем этом?
Впереди показался дом Томаса, и они быстрее завертели педалями. Увидев
их, Томас вышел из амбара. Этот высокий, стройный, как струна, человек
выполнял случайную работу в усадьбе миссис Спиер и всегда терпеливо
выслушивал, как музыканты играют струнные квартеты. Сам он играл на
аккордеоне и пел трио с Сэмом и Мэксом по вечерам, когда им всем троим не
хотелось работать. Они пели "Кейзи Джонс", "Ночь и день", "Что ты делаешь,
Кен Джон?".
-- Там, на дороге, Томас,-- четверо парней, хотели нас ограбить,--
сообщил ему Сэм.-- Думали, что у нас есть деньги.
-- Обозвали нас жидовскими ублюдками,-- добавил Мэкс,-- и швыряли в нас
камни. Мы подумали,-- может, взять тебя и всем вместе вернуться...
-- Все лето в округе бродят банды,-- откликнулся Томас,-- мешают
честным людям отдыхать.-- Он взял в руки вилы, вторые протянул Мэксу. У него
были крепкие руки фермера, и простые вилы в его руках вдруг превратились в
грозное оружие. Сэм увидел бейсбольную биту, прислоненную к стене амбара;
вооружился ею.
Назад пошли пешком. Мэкс все еще был ужасно бледен, и вид у него был
какой-то странный: коротенький, лысый толстячок, здоровое, деревенское, с
мягкими чертами лицо; тонкие пальцы пианиста казались такими нетвердыми и
были совсем не к месту на древке вил. Он шел между Томасом и Сэмом, елозя
ногами, когда попадал в колею. Сэм легко нес на плече свою ношу --
бейсбольную биту.
-- Гарри Хейлмэн,-- сказал он.-- Эта бита подписана самим Гарри
Хейлмэном. Он играл за Детройт. Был ведущим игроком команды несколько лет, в
высшей лиге. Да, хорошая, увесистая бита, ничего не скажешь.-- И с видом
знатока несколько раз перевернул ее перед глазами.-- Однажды мне удалось
сделать пять ударов в одной игре.-- Сэм засмеялся, чувствуя сейчас себя
значительно лучше, увереннее, потому что был на пути к конкретным,
насильственным действиям.-- Надеюсь, что они не выбьют мне глаз.
Мэкс не засмеялся его ремарке -- увлеченно шел вперед с лицом
сосредоточенным и сердитым.
-- Не напоминает ли тебе все это старые дни дуэлей в древнем
Гейдельберге? -- Сэм старался немного отвлечь Мэкса, убрать выражение
отчаяния с его лица.-- Честь на кончиках зубцов вил. Как, Мэкс?
-- Нет,-- ответил Мэкс,-- не напоминает.
Уже подходили к знакомому повороту на дороге.
-- Наверняка убегут, как только нас увидят,-- предположил Томас.--
Можно немного погнаться за ними, кольнуть пару раз в задницу. Но соблюдайте
осторожность -- вилами запросто можно отправить человека на тот свет.
-- Мэкс, слышишь? -- спросил Сэм.
-- Слышу,-- ответил тот.
Теперь он шел быстрее, обгоняя на два-три ярда своих высоких товарищей,
а пыль клубилась у него под ступнями.
Эти четверо все еще сидели у подножия холма -- уже не на дороге, а на
траве, на обочине. Увидели Мэкса, решительно вышагивавшего впереди,
поднялись. Мэкс быстро шел к обидчикам, вытянув перед собой в напрягшихся
руках вилы; румянец наконец вновь залил его бледное лицо, а на губах
блуждала детская нежная улыбка. Теперь он уже не был похож на толстенького
коротышку -- сорокалетнего музыканта.
-- Хэлло! -- крикнул он еще с почтенной дистанции.-- Хэлло, ребята!
Видите, мы вернулись, ребята! -- Сэм с Томасом, едва успевая за ним,
бросились вперед.
Парни попятились, оглядываясь по сторонам в поисках надежного убежища.
Мэкс кинулся к ним.
Неожиданно парень с раскрытым ножом улыбнулся.
-- Привет, Том!
Томас от неожиданности остановился, опустил вилы.
-- Хэлло, Алек! -- в его низком голосе чувствовалось сомнение.
Мэкс тоже остановился; закинув голову, через очки скосил глаза на
птичку -- сидит на высокой ветке. Сэм держал биту одной рукой.
-- Вроде тут с моими дружками кое-какие неприятности произошли, Алек,--
начал Томас.
-- Недопонимание...-- промямлил Алек, делая вид, что еле ворочает
языком.-- Ну, не поняли друг друга... Выпили мы лишнего, Томас. Знаешь ведь,
как это бывает.-- И попытался продемонстрировать, что совсем пьян: стал
болтать головой из стороны в сторону.
Остальные тут же поняли его подсказку -- понурились, зашатались на
месте, а один даже виртуозно икнул.
-- Шутка,-- объяснил тот, что в темно-бордовой футболке.-- Не хотели мы
им ничего плохого, можем и извиниться,-- ну, если они затаили на нас обиду.
Как, ребята?
Ребята кивнули.
-- Видишь,-- Томас обратился к Сэму, несколько смущенный: приходится
убеждать друзей, что эти сельские ребята пьяны и не хотели ничего плохого,
просят их извинить,-- они не хотели причинить вам никакого вреда.
-- Да, ты прав, Томас, старина,-- подтвердил Алек.-- Мы не хотели
причинять им вреда.
-- Ну-ка, проваливайте отсюда! -- вдруг вымолвил Мэкс.-- Проваливайте,
да побыстрее!
Те четверо сразу повернулись.
-- Пока, Томас! -- бросил через плечо Алек.
-- Пока! -- крикнул в ответ Томас.
Сэм, Мэкс и Томас глядели им вслед. Возбуждение их как рукой сняло, и
они быстро зашагали по дороге.
-- Вот идиоты! -- Томаса явно обеспокоило это происшествие.-- Работу
найти не могут, слоняются по городу, пьют, когда удается раздобыть деньжат,
и в голове одна чепуха, мусор. Не обращайте на них внимания. Вообще-то они
неплохие ребята.
-- Мне жаль,-- отозвался Мэкс,-- в самом деле жаль, что так случилось.
Мы не знали, Томас, что это твои знакомые, нам очень жаль.
-- Иногда я играю с ними в бильярд,-- Томас ощупывал пальцами острые
зубья вил,-- хожу на танцы; пиво пьем раза два в месяц. Колоть их вилами,
конечно, не стал бы. Видите, как неловко получается...
-- Да, понятно,-- успокоил его Сэм.
Возвращались назад, к амбару, молча. Мэкс глядел впереди себя, лоб его
избороздили морщины, он то и дело устремлял задумчивый взор вдаль по дороге.
-- Кажется, он проводил более четырехсот встреч в год,-- проговорил
Сэм, когда подходили к амбару,-- он пытался успокоить Мэкса, унять его
гнев.-- Я имею в виду Гарри Хейлмэна,-- всегда бил правой.
Но Мэкс даже не повернулся к нему; они с Сэмом сели на велосипеды у
амбара.
-- Спасибо тебе, Томас,-- поблагодарил Сэм.
Томас -- он стоял, отвернувшись от Сэма, дергая себя пятерней за мочку
уха -- ответил небрежно:
-- Не за что.
Сэму пришлось налечь на педали, чтобы догнать Мэкса. На пути назад не
разговаривали; когда поравнялись с коттеджем, Мэкс махнул рукой --
поворачиваем.
Подъехав к коттеджу, Сэм прислонил к стене велосипед и вошел в дом. В
гостиной Эстер за столом ела виноград,-- обрадованно улыбнулась ему, увидав,
что он цел и невредим.
-- Все хорошо?
-- О'кей.-- Сэм, вымыв руки, прилег на кушетку и уставился в потолок.--
Думаю позвонить своему агенту.
-- Лови! -- Эстер бросила ему гроздь винограда.
Он поймал, подбросил на руке.
-- Пусть подыщет мне работу в Голливуде.-- Сэм поднес гроздь ко рту.--
Скажу -- собираюсь написать о том, чего никогда не было, о людях, которых
никогда не существовало. Мне нужно отдохнуть.
Эстер искоса бросила на него взгляд; поднялась из-за стола, легла
рядом, поцеловала его за ухом.
-- По-моему, мой поцелуй вкуснее винограда.
-- Хочу, чтобы мой ребенок родился под западными звездами.-- Сэм обнял
жену.-- Под теми, что глядели на Дэррил Заук и Грету Гарбо.
В ответ Эстер снова его поцеловала.
Город лежал кольцом вокруг Сентрал-парк, притихший, уснувший; в небе в
четыре часа утра еще бледнели звезды и поднимался пока неплотный, легкий,
воздушный туман. Время от времени прокрадывался автомобиль, мягко шурша
шинами и рассекая воздух, освещая перед собой дорогу неярким светом передних
фар. Замерли птицы на ветках, троллейбусы и автобусы в депо; редкие такси
тихо поджидали припозднившегося пассажира; пьяницы в этот ранний час уже
спокойно почивали в своих подъездах, не дотянув до двери квартиры; бродяги
храпели в постелях; в высоких, задыхающихся от удушья небоскребах давно
погасли огни, свет горел только там, где лежал больной или занимались
любовью.
Ветра не было, и тягучий запах земли поднимался вместе с рождающимся
туманом, что, конечно, довольно странно для этого бетонного города.
О'Мэлли медленно шел по холмистым дорожкам парка: сейчас здесь ни нянек
с детишками, ни полицейских, ни ученых, ни стариков на пенсии, что с тяжелым
сердцем, не по своей воле оставили работу. Дорожки абсолютно пустынны, на
них лежит лишь теплая ночь с туманом да расстилается деревенский запах
весенней земли, и еще они хранят память о бесконечных следах -- ноги горожан
ходили по ним в этом зеленом парке, похожем на ладонь большой руки огромного
города.
О'Мэлли шагал не торопясь, держа голову с сознательной осторожностью
человека, чувствующего, что пропустил лишний стаканчик виски и это не
позволяет ему рассчитывать на абсолютную ясность ума. Всей грудью вдыхал
редкостный, прозрачный утренний воздух, который, как ему казалось,
специально сотворен Господом в знак милосердия Его и кроткой терпимости,--
после виски, само собой разумеется.
О'Мэлли, двигаясь между рядами деревьев в сторону запада, дыша словно
застывшим чудесным воздухом, разглядывал город, погрузившийся в
великолепную, тихую спячку,-- так приятно сознавать, что там, за изгородью
парка,-- его дом, работа, его будущее.
-- Прошу прощения,-- откуда-то перед ним выскользнул человек.-- Огонька
не найдется?
О'Мэлли остановился, зажег спичку, поднес к сигарете незнакомца,--
заметил нарумяненные щеки, длинные, тщательно завитые волосы, бледные,
дрожащие ладони, которыми тот прикрыл горящую спичку; на губах помада тонким
слоем.
-- Благодарю вас.-- Вскинув голову, он искоса, с вызовом поглядывал на
О'Мэлли.
Спрятав коробок в карман, О'Мэлли пошел дальше своей дорогой,
старательно удерживая голову в состоянии приемлемого равновесия.
-- Какая приятная ночь! -- торопливо произнес незнакомец -- у него
оказался пронзительный, как у девочки, голос, и исходил он откуда-то из
самой гортани: нервный, чуть ли не истеричный, с придыханием.-- Обожаю
прогулки в парке в это время, в такую ночь, как эта,-- просто чтобы подышать
свежим воздухом.
О'Мэлли сделал глубокий вдох.
-- Гуляете в полном одиночестве? -- нервно осведомился незнакомец.
-- Угу,-- ответил О'Мэлли.
-- Вам здесь не одиноко? -- Разговаривая, он потирал руки.-- Не боитесь
разгуливать по парку один в такой поздний час?
-- Нет, не боюсь.-- О'Мэлли готов был переброситься добрым словечком с
любым живым существом под влиянием всего, что он сегодня выпил, сладкой
свежести воздуха и тех чувств, что испытывает житель такого большого города,
как Нью-Йорк, считающий себя в какой-то мере его владельцем.-- Мне никогда
не бывает одиноко и нравится гулять по парку, когда в нем нет ни души и
темно, как сейчас.
Незнакомец кивнул, явно недовольный его словами.
-- Вы убеждены, что вам не нужна компания? -- с явным разочарованием
спросил он, продолжая бросать косые, вызывающие взгляды на О'Мэлли,-- так
смотрит на мужчину испуганная, но тем не менее решительная женщина,
задумавшая его заарканить.
-- Я абсолютно в этом убежден,-- вежливо ответил О'Мэлли.-- Прошу меня
извинить.-- И пошел дальше. А этот человек, с тщательно завитыми волосами,
остался у дерева, в руке его горел огонек сигареты. О'Мэлли почувствовал
жалость к этому незнакомцу, радуясь, что у него самого такой прочный запас
сострадания и прочих человеческих чувств, что он проникся сожалением, пусть
минутным, к человеку с румянами на щеках и помадой на губах, гулявшему по
парку, видимо, с какими-то греховными или даже преступными намерениями.
-- Послушай, приятель, мне нужен дайм! -- крикнул ему другой, выходя
из-за дерева.
Даже в темноте О'Мэлли различил, что он маленького роста, с грубой,
неказистой внешностью.
О'Мэлли сонно порылся в кармане -- там ничего не оказалось, ни одной
десятицентовой монеты.
-- У меня нет дайма.
-- Мне нужен дайм! -- повторил тот.
Теперь О'Мэлли ясно видел его лицо: смуглое, покрытое сажей, жесткое,
как у дикаря, оно поблескивало в свете далекого фонарного столба. Одежда на
нем бедная, разорванная, слишком для него просторная,-- он все время
вскидывал руки, чтобы убрать с запястий длинные, не по размеру рукава, и эти
движения придавали ему какой-то фанатический, умоляющий вид.
-- Я сказал вам -- у меня нет дайма.
-- Дай мне десятицентовик! -- громко потребовал коротышка своим грубым,
охрипшим голосом,-- будто ему приходилось нескольких лет постоянно орать
вовсю в людных, шумных местах.
О'Мэлли вытащил бумажник, открыл и показал:
-- Вот видите -- здесь ничего нет.
Тот посмотрел, снова вскинул руки, чтобы отогнать рукава от запястий, и
нервно посмотрел через плечо О'Мэлли на фонарный столб.
-- У меня нет доллара; вообще ни цента; я пустой.
Коротышка в задумчивости обошел вокруг О'Мэлли, осторожно ступая на
цыпочках, словно хотел застать его врасплох.
-- Ладно, тогда я изобью тебя, хоть ты и крупный мужик. Я боксер,
индеец; индеец-грек. Меня зовут Билли Элк. Дай мне десятицентовик! -- И
протянул к нему руку, словно теперь абсолютно убедил О'Мэлли и желанные
деньги со звоном упадут сейчас ему в ладонь.
-- Да я в самом деле пустой! -- О'Мэлли, под влиянием этой свежей,
мирной ночи и своего одиночества, искренне желал по-дружески отнестись к
этому индейцу-греку, боксеру, без цента в кармане, тем более что тот
оказался в Сентрал-парк, далеко от дома.
Билли снова на цыпочках обошел О'Мэлли, и на лице его от глубоких
раздумий проступили морщины.
-- Давай мне твой бумажник! -- неожиданно нашелся он, и лицо его
пряснилось.-- Продам его и получу доллар.
-- Ему красная цена семьдесят пять центов,-- охладил его пыл О'Мэлли.
Снова на физиономии Билли Элка проступили морщины; он впал в глубокую
задумчивость. Не зная, видимо, что же еще препринять, еще раз на цыпочках
совершил обход вокруг встреченного.
О'Мэлли по-прежнему стоял на месте и, задрав голову, мечтательно
разглядывал высокие городские башни,-- очертания их великолепно выделялись
на фоне ясного, мягкого неба, и только горевший то здесь, то там в редких
окнах свет указывал на то, что в комнате либо лежит больной, либо занимаются
любовью. Только благодаря этим светлым точкам город не погружался в полную
темноту ночи.
Неожиданно Билли Элк, подскочив, ловко выхватил у него из нагрудного
внешнего кармана авторучку. С гордостью, любовно держал ее в своих
шишковатых руках, склонившись над ней, и его смуглое лицо дикаря озарилось
сумасшедшей радостью.
-- Вот за нее я получу доллар!
-- Она стоит всего двадцать пять центов,-- вновь разочаровал его
О'Мэлли.-- А теперь -- центов пятнадцать...
Билли Элк внимательно разглядывал авторучку.
-- О'кей! Так я получу за нее двадцать пять!
-- Кто вам их даст за нее?
Билли Элк отошел от него шага на три, чтобы обдумать такую ситуацию.
Вздохнув, снова подошел к О'Мэлли и отдал ему ручку. Тот засунул ее на место
в карман и мило, по-братски улыбнулся индейцу.
-- Дай мне доллар! -- опять хрипло пробурчал Билли Элк.
О'Мэлли снова улыбнулся ему, дружески похлопав по плечу.
-- Спокойной ночи.-- И направился в сторону своего дома.
-- Если не дашь мне доллар,-- закричал Билли Элк, догоняя его и глядя
снизу вверх,-- отведу тебя в полицию!
О'Мэлли от неожиданности остановился.
-- За что, смею спросить? -- Он хитро улыбался, довольный, что после
лишнего стаканчика виски город этот и эта прекрасная ночь подарили ему такую
взбалмошную, крохотную креатуру.
-- За разговор с гомиком! -- проорал Билли Элк.-- Я все видел!
-- Что же вы видели? -- спокойно осведомился О'Мэлли.
-- Видел тебя с этим гомиком! -- продолжал Билли Элк в том же духе.-- И
сейчас отведу тебя к полицейскому! Не вздумай убегать от меня! Не забывай --
я боксер-профессионал. Ну-ка, засунь руки в карманы!
-- Веди,-- равнодушно ответил О'Мэлли, почувствовав вдруг, что обязан
проявлять любезность и гостеприимство по отношению ко всем
встречным-поперечным: запоздалым посетителям парка, нищим, сумасшедшим,
потерявшимся детишкам и молодым девушкам, убежавшим из дому.
Вдвоем они безмолвно последовали к выходу из парка. Лицо Билли Элка
помрачнело, опять на нем появились глубокие морщины, придававшие ему
дикарский вид, глаза заблестели, рот плотно сжался. На углу Сентрал-парк
Вест толстый полицейский устало разговаривал с водителем такси,
ссутулившимся за рулем на своем сиденье. Всей своей тяжестью ночь опустилась
им на плечи: смертельные исходы в больницах, чья-то боль, преступления в
темноте в этот поздний час, разбитые сердца, страдания мужчин, преданных
женщинами; а город тем временем мирно спал в рассеянном, бледном свете
уличных фонарей, и этот свет обливал фигуры полицейского, стража закона, и
утомленного человека за рулем старенького "кэба" под фонарным столбом.
О'Мэлли остановился в десяти ярдах от них, а Билли Элк большими шагами
направился к полицейскому. Тот тем временем жаловался таксисту на жизнь: у
жены почечная болезнь, дочь ведет себя хуже некуда, гуляет с парнями, хотя
она всего на втором курсе университета.
Увидев возникшего перед ним Билли Элка, полицейский оборвал разговор. С
кислой физиономией рассматривал он этого индейца, заранее зная, что ничего
хорошего от него ожидать не приходится: ночь для такого, как он, вечный
подарок.
-- Ну? -- с печальным видом задал он вопрос.
Билли Элк, бросив быстрый, ошалелый взгляд через плечо на О'Мэлли,
снова повернулся к полицейскому и громко спросил:
-- Есть здесь где-нибудь поблизости индейская резервация?
Полицейский, благодарный этому человеку, что он не сообщил ни об
убийстве или проникновении в дом с целью совершения убийства, ни об
изнасиловании, ни о поджоге, вооруженном нападении, ни о машине,
поставленной во второй ряд и препятствующей уличному движению, серьезно, с
минуту размышлял над его вопросом и наконец вымолвил:
-- Нет, я не знаю, чтобы здесь где-нибудь поблизости помещалась
индейская резервация.
-- Есть неподалеку такое место -- Индейский пойнт,-- сообщил таксист.--
Там, выше по реке.
Билли Элк неторопливо кивнул и прямо-таки с античным чувством
достоинства вернулся к ожидавшему его О'Мэлли. А полицейский вернулся к
своему печальному рассказу: девчонке его всего шестнадцать, но у нее такая
фигура -- ну как у цветущей, пышной женщины лет тридцати.
Билли Элк стоял перед О'Мэлли и улыбался. Вдруг его лицо осветилось
вспышкой белых зубов, а в глазах появился по-детски теплый блеск.
-- Ну, видел? Не такой уж я плохой парень, а? -- И, помахав рукой на
прощание, пошел к Сентрал-парк.
Неслышно скользил он между деревьями, как опытный воин, как все
храбрые, отважные, бесшумные краснокожие вожди Теумсы, верные защитники
окропленной кровью земли Кентукки.
О'Мэлли по дороге домой глубоко вдыхал прозрачный утренний воздух,--
неплохо все же, что живет он в городе, где бродят по улицам индейцы и вовсю
стараются доказать всем свое дружелюбие и добросердечие.
Четыре девушки сидели на деревянных скамьях в приемной театрального
агентства. Все в больших шляпах, в перчатках, все оживленно болтали,
стараясь убедить окружающих, что счастливы и пребывают в бодром расположении
духа. Всякий раз, как распахивались двери конторы и некто рысцой пробегал
через всю приемную из одного кабинета в другой, они дружно вскакивали и
весело окликали: "Жюль, Жюль, душка, Жюль!" -- или: "Гарри, милый Гарри,
дорогой наш Гарри!"; Жюль и Гарри недовольно что-то бурчали в ответ, лишь
делали им ручкой и сразу исчезали из поля зрения, а девушки, явно
разочарованные таким к себе невниманием, неохотно опускались на свои скамьи,
и минут на пять радостное выражение на их лицах улетучивалось и бодрость
сменялась апатией.
Что касается меня, то я сидел, не снимая шляпы, между двумя из них,
стараясь выглядеть постарше, листал текст пьесы "Это случилось в Рочестере"
и делал карандашом кое-какие записи на полях, чтобы эти девушки не подумали,
будто я какой-то несчастный актер и слоняюсь здесь в поисках работы.
Девушка у коммутатора произнесла: "Мистер Макклири!" Я встал. "Прошу
вас -- в задний кабинет".
Четыре мои соседки проводили меня равнодушными взглядами до маленькой
вращающейся дверцы из четырех створок. Я пошел дальше, к заднему кабинету,
небрежно держа под мышкой текст пьесы "Это случилось в Рочестере".
В заднем кабинете сидел белокурый человек маленького роста. Первые
несколько минут мне казалось, что передо мной мальчишка -- такой чистенький,
розовощекий, с белоснежными зубками и сияющими глазками.
-- Меня зовут Сандстрем,-- сказал он, пожимая мне руку.-- А это миссис
Сандстрем.
Эта высокая, полная женщина когда-то служила ему верной ассистенткой
при сеансах фокусника: передавала индийские дубинки, тарелочки, хлопала
трижды в ладоши, бросала носовой платок после каждого трюка. Она улыбалась
-- приятная на вид, излишне полноватая пожилая женщина, с хорошими вставными
зубами. Миссис Сандстрем постоянно легонько дергала мужа за рукав.
Присмотревшись к Сандстрему, я понял, что ошибся с первого взгляда,-- он
совсем не мальчишка, а муж вот этой дородной дамы, правда по-детски
стройный, прямодушного вида, с обычной, особенно не запоминающейся
внешностью, но сорок пять-то ему есть.
-- Садитесь, мистер Макклири,-- предложил Сандстрем.
Я сел и с большим неудовольствием снял шляпу.
-- Не слишком ли молод для режиссера? -- миссис Сандстрем внимательно
оглядела меня всего, без шляпы на голове,-- конечно, мило улыбаясь, но не
скрывая сомнений в глазах.
-- Мне двадцать семь,-- отважно соврал я, прибавив себе четыре года.--
Просто так молодо выгляжу. Думаю, что и в гробу буду выглядеть очень
моложавым.
Оба сдержанно засмеялись.
-- В театре, дорогой мой,-- молвил Сандстрем -- возраст не имеет
значения. Главное в театре -- талант. Разве вы не согласны со мной, мистер
Макклири?
-- Конечно, согласен.
-- И все же,-- присоединилась миссис Сандстрем,-- в такой пьесе, как
"Это случилось в Рочестере", каскад эмоций, для нее необходимо современное
представление о человеческой натуре, очень современное. При всем уважении к
вам должна это заметить, мистер Макклири.
Конечно, я не мог похвастать таким уж современным представлением о
человеческой натуре и посему решил промолчать.
-- Но мистера Макклири нам настоятельно рекомендуют, дорогая,--
вступился за меня Сандстрем.-- Из всех, кто остался, он лучший.-- И,
повернувшись ко мне, перешел на более деловой тон: -- Мы здесь пробовали
многих режиссеров, мистер Макклири. Самых-самых, просто замечательных.
Правда, все они удалились от нас. Одни отказались, потому что у них полно
дел, другим не понравилась пьеса.
-- Просто они в ней ничего не поняли,-- выразила свою точку зрения
миссис Сандстрем.-- Что им нужно,-- так это вопли, ор, перестрелки и
кинозвезды. Такая простая, честная пьеса, как "Это случилось в Рочестере",
выше их понимания.
-- Это правдивая история,-- сказал мистер Сандстрем.-- Все это
произошло со мной на самом деле, и я решил об этом написать. Целых двадцать
лет ждал, чтобы написать наконец эту пьесу. Девушка, главная героиня,-- это
молодая женщина, с которой я познакомился в Рочестере. До того, как я
встретил миссис Сандстрем.-- Он ей нежно улыбнулся и похлопал ее по руке,
словно просил извинения за то, что до нее у него была другая женщина.
-- Абсолютно типичная история,-- подтвердила миссис Сандстрем.--
Показывает, какими бывают некоторые женщины. Думаю, публика повалит валом --
всем захочется посмотреть.
Глядя на голубую обложку пьесы "Это случилось в Рочестере", я теребил
поля шляпы.
-- Откуда вы взяли деньги на постановку? -- поинтересовался я.
-- Я оказываю финансовую поддержку,-- объяснил Сандстрем.-- Деньги мои.
Мы с миссис Сандстрем работали не покладая рук все двадцать лет -- колесили
по всей стране. В те времена особой популярностью пользовались водевили.