Ишков Михаил. Сен-Жермен

   Одиннадцать... Двенадцать!.. Она привычно забылась, погрузилась в сладкую полудрему. Ее прежняя просторная, удивительно душевная спальня предстала перед ней. Осветилась лучами только что вставшего, прохладного сентябрьского солнца, наполнилась голосом мадемуазель Роган, её фрейлины. Это было чувствительное и порой ехидное сознание - дочь швейцара в их усадьбе в Лангедоке*. Они появились на свет в одном доме, только Люсиль на верхнем этаже, а Жанна полтора десятка лет спустя в полуподвале. С той поры хозяйка была неразлучна с девочкой до самого девяносто третьего года, когда фрейлине сделал предложение некий батальонный командир, за какие-то два года дослужившийся до капитана. Нет, графиня не сожалеет о разлуке с Жанной. В обезумевшем мире сожаления - самое пустое занятие, но вот то, что Роган в то время побаивалась мсье Сен-Жермена, это несомненно.
   Она так и заявила - к вам, мол, посланник сатаны. Я удивилась, кто же это может быть? Нанести визит даме в восемь часов утра было против всяких приличий. К сожалению, в тот день со мной не было господина д'Адемара, уехавшего в Лангедок, навестить своих родственников.
   Посланник дьявола?
   - А-а, это, вероятно, адвокат? - догадалась я, потом засомневалась. Нет, на него не похоже... Может быть, архитектор? Или шорник? Ну, говори же! - обратилась я к Жанне.
   Я всегда была любезна со своей служанкой. Я ей не судья, если она решила поменять верность госпоже на семейные оковы с каким-то санкюлотом*.
   - При всем уважении к вашей светлости, - ответила Жанна, - я настаиваю, что если не посланник, то сам дьявол явился к вам под мантией этого человека.
   Помнится, я тогда перебрала в памяти всех своих друзей и знакомых, вполне заслуживающих особого внимания со стороны дьявола. Их набралось столько, что я по-прежнему терялась в догадках. Я назвала нескольких, первых пришедших на ум имен.
   - Вы все также далеки от истины, мадам, - позволила себе улыбнуться мадемуазель Роган - я иногда позволяла ей выходить за рамки почтительности и вести себя легкомысленно. - Не буду вас больше мучить и скажу только это граф Сен-Жермен!
   - Как граф Сен-Жермен?! Человек-чудо?..
   - Он самый, ваша светлость.
   - Но он же умер четыре года назад, об этом даже в газетах писали.
   - Не знаю, что писали газеты, но это он собственной персоной.
   Я велела впустить его. Восемь лет назад этот человек покинул Париж, за этот срок о нем ничего не было слышно, кроме подозрительного некролога в дешевой немецкой газетенке, которую доставляли в Версаль её величеству Марии-Антуанетте.
   - Подожди, - я остановила Жанну на пороге спальни. - Он представился своим именем?
   - На этот раз он назвался господином Сен-Ноэлем. Но я узнаю его из тысячи.
   Я сгорала от нетерпения. Помню, запахнулась в утренний халат, подошла к окну - возле ворот не было экипажа. Неужели он пришел пешком? Это открытие вконец ошеломило меня. В тот момент, когда мы с ним впервые встретились - это случилось в 1757 году - на вид ему было лет сорок пять. Мне семнадцать... Однако по уверениям знакомых, которым я не имею причин не доверять, они встречались с графом ещё раньше, в конце прошлого и начале нынешнего века - то есть более сотни лет назад! - и с тех пор не нашли в нем никаких видимых перемен. Можете представить удивление и замешательство графини фон Жержи, встретившей его в салоне госпожи де Помпадур в 1757 году. Я имею в виду не внучку, а бабушку - особу, которая лет за пятьдесят до этой встречи была замужем за послом в Венеции. Следует заметить, что для своих семидесяти лет она прекрасно сохранилась, её неувядаемая свежесть вызывала постоянную зависть не только сверстниц, но и дам сорокалетнего возраста.
   Граф в тот вечер музицировал, чем доставил всем такое неизъяснимое наслаждение, что даже злоязычный Рамо* вынужден был признать, что "этот дилетант" замечательно импровизирует.
   Наконец, будучи не в силах сдержать волнение, она скорее с любопытством, нежели с испугом, подошла к Сен-Жермену.
   - Граф, будьте любезны, ответьте - не бывал ли ваш отец в Венеции в начале столетия?
   - Нет, мадам, - граф остался совершенно невозмутим, - мой отец скончался задолго до того времени. Кстати, я сам как раз в те годы живал в Венеции и имел честь ухаживать за вами. Помнится, вы были очень добры ко мне и даже похвалили баркаролы, которые я сочинил для вас.
   Надо было в тот момент видеть лицо фон Жержи. Оно осталось невозмутимым, лишь глаза чуть округлились. Для тех, кто знал свет, стало ясно, что Франсуаза буквально потрясена. Наконец, справившись с голосом, восстановив доброжелательность во взоре, она возразила.
   - Но это невозможно! Графу Сен-Жермену в ту пору было около сорока, вы теперь как раз примерно того же возраста...
   - Мадам, - с улыбкой ответил граф, - я очень стар.
   - Простите, но в таком случае вам должно быть сейчас более сотни лет?
   - Очень может быть. Хочу заметить, мадам, что вы тоже прекрасно выглядите. Такое впечатление, что вам удалось справиться с некоей обузой, которая когда-то отягощала ваши мысли. Надеюсь, это результат действия эликсира, который я открыл вам... если мне память не изменяет... когда вы...
   - Не надо, граф! - графиня прикрыла лицо веером. - Вы меня убедили... - она сделала долгую паузу. Все, кто стоял рядом и волен был слышать их разговор, тоже примолкли.
   Наконец графиня убрала веер и тихо закончила.
   - Вы - весьма необычный человек, граф, почти дьявол.
   Лицо у Сен-Жермен напряглось, легкая дрожь пробежала по губам. Он воскликнул.
   - Ради всего святого, не упоминайте больше это имя! - и тут же вышел из залы.
   Сразу, после того, как маршал Бель-Иль представил Сен-Жермена королю, граф приобрел потрясающую популярность среди женской половины Парижа. Дров в огонь подбросила и милая Франсуаза фон Жержи, которая спустя несколько дней призналась госпоже де Помпадур, что действительно всю жизнь пила особый эликсир, рецепт которого сообщил ей когда-то этот удивительный человек. Результат был налицо - сама Жанна-Антуанетта Пуассон (после встречи с Людовиком XY титулованная маркизой де Помпадур) должна была признать, что между фон Жержи и её сверстницами отличие было разительным.
   До самого последнего мгновения я испытывала сомнения по поводу визита этого странного господина Сен-Ноэля, но как только посетитель появился на пороге, все сомнения отпали - это был он. Граф Сен-Жермен.
   Он выглядел свежо, движения энергичны, резки. Мне показалось, что он даже помолодел. В любом случае глаза его по-прежнему были живы и одухотворены. Когда я сказала, что он прекрасно выглядит, друг ответил мне тем же комплиментом, но его искренность, в отличие от моей, можно было поставить под сомнение.
   - Как же вы рискнули появиться в Париже? - спросила я. - Теперь здесь нет вашего покровителя.
   - Я вдвойне скорблю о смерти Людовика XY, - ответил граф. - И за себя, и за Францию.
   - Народ, однако, не разделяет вашей печали. Сейчас все наши надежды связаны с новой властью. Все ждут от неё реформ.
   - Сколько можно ждать! Народ и Франция заблуждаются. Эта власть будет роковой для нее.
   Я невольно бросила взгляд по сторонам.
   - Вы что-то сказали?..
   - Правду. В стране под видом подготовки выборов в Генеральные Штаты* зреет гигантский заговор, стихийный, смутный, без явно выраженных руководителей. Нет пока ещё и лидера, однако за ним дело не станет. В стране нарастают волнения, крестьяне отказываются платить недоимки за прошлые года. Засуха погубила урожай этого года.
   Он говорил о голоде, о том, что, видя слабость власти, у народа появилась "надежда". Что терпение третьего сословия кончается, и самое благоразумное, что может сделать его величество - это осуществить "надежду", не дожидаясь, пока смутьяны силой начнут претворять её в жизнь.
   - ...Медлительность, тем более попытки отвернуться от очевидных фактов дорого обойдутся не только высшим сословиям, но и самим монаршим особам. Времени, чтобы пресечь этот заговор, остается все меньше и меньше. Еще немного, и уже ничего невозможно будет поправить.
   - Откуда вам все это стало известно? - спросила я. - Может, вам приснился этот чудовищный заговор?
   - Именно приснился, мадам! Вам ли объяснять, как часто сбываются мои пророчества. Вы же сами, бывало, поутру старались разгадать то, что мне привиделось ночью. Вспомните эти ночи, Люсиль! Я повторяю - королю Франции следует поторопиться.
   - В таком случае вам следует добиться аудиенции у графа Морепа и поделиться с ним своими опасениями. Только он может предпринять что-либо решительное.
   - Я осведомлен, что он способен на многое, за исключением одного спасти Францию. Люсиль, я понимаю, как вам нелегко решиться выполнить мою просьбу! Я даю себе отчет, что всякая попытка поиграть в политические, тем более тайные игры с сильными мира сего, чревата опасными последствиями. Я испытал это на собственной шкуре. Мне многого не надо - устройте мне аудиенцию у королевы. Это в ваших силах.
   - После тех слов, которые вы здесь наговорили! Этого вполне достаточно, чтобы провести остаток дней в Бастилии.
   - Я пришел у вам, графиня, потому что верю, вы - мой друг. Я убежден в этом, а вам, как никому другому, известно, что я никогда не тратил слов попусту. Мне бы не хотелось унижать нас обоих воспоминаниями о том, что связывало нас, о тех прелестных минутах, во время которых мы терзали друг друга в нежнейших объятиях. Не хочу пользоваться всяческими намеками, вымаливать, что-то требовать. Я просто знаю, вы мой друг. Я видел это во сне. Я стремился к вам, побывав на своей могиле в Экернфиорде. Я знаю, вас не шокирует подобное заявление, потому что вы редкая женщина, которую я любил и которая, как мне известно, не поверила в мою так называемую гражданскую кончину.
   - И все-таки, граф, - я по-прежнему пыталась сохранить твердость и благоразумие. - Я настаиваю, чтобы вы, прежде всего, поговорили с господином первым министром.
   Его слова вызвали живой отклик в моей душе. Он всегда умел опутать сердце женщины красивыми словами. Ах, он знал, чем сразить меня, но аудиенция у королевы - это было слишком опасно. Такую встречу нельзя скрыть от глаз соглядатаев Морепа.
   - Он не поверит в очевидное. Возможно, у него благие намерения, но подчас ему не хватает прозорливости. Разве вы не слышали о том глупом происшествии, которое оказалось причиной его отставки и ссылки. Я говорю об эпиграмме на маркизу де Помпадур. Конечно, вы тогда были слишком молоды. "Пуассонада"* звучит следующим образом:
   Милая маркиза, вы - ангельский цветок
   И ваши прелести известны свету.
   Но рано или поздно придет и ваш черед.
   Наступит осень и сорвет красы приметы.
   - У этих стихов хромает рифма, размер, да и с изяществом этот шедевр явно не в ладах.
   - К сожалению, маркиза не обратила никакого внимания на форму предмета. Ей вполне хватило знать, что именно господин Морепа является автором этих строк. Ему же почему-то взбрело в голову, что не кто иной, как ваш покорный слуга похитил эту эпиграмму и, пометив на листке имя автора, отослал надменной султанше. Не знаю, кто оклеветал меня, ведь всем в свете было известно, что эту эпиграмму продемонстрировал маркизе бывший генерал-лейтенант полиции д'Аржансон.
   - Старший или младший? - спросила графиня.
   - Младший, - ответил Сен-Жермен, - сын того д'Аржансона, который устроил вертеп в женском монастыре Святой Магдалины. Впрочем, младший тоже был хорош! Слава Богу, ему тоже пришлось поплатиться за свое коварство султанша скорехонько скинула его с поста начальника полиции и назначила на этот пост своего любимчика Беррье - того, кто потом оказался замешанным в похищении детей... Но вернемся к господину Морепа. Вслед за публикацией этого корявого стишка нашего героя отправили в изгнание, и с того дня он включил меня в список своих самых злейших врагов, которым непременно следует отомстить. Он придерживается именно таких взглядов... Господин Морепа никогда не простит мне того, чего я никогда не совершал. Графиня, только вы можете выполнить мою просьбу. Расскажите королеве обо мне, об услугах, оказанных мною правительству в деле завершения Семилетней войны, о тех миссиях, которые возлагали на меня при различных европейских дворах. Можете упомянуть о той помощи, которую я оказал её величеству императрице всероссийской Екатерине II в шестьдесят втором году. Если Мария-Антуанетта согласится выслушать меня, я открою ей все, что мне известно. Пусть она сама оценит, достоин ли я внимания его величества короля Франции. Только одно условие, в это предприятие никоим образом не должен вмешиваться господин Морепа.
   Я долго колебалась. Граф сидел в кресле руки положил на набалдашник трости. Это были маленькие ласковые руки, которое, должна сознаться, не раз приводили меня в восторг. Ах, молодость! Ты прекрасна!.. У меня даже дыхание перехватило, когда мне припомнился тот первый вечер, который граф провел в моей спальне. Он так до утра и не покинул её. Если бы я только знала, какой опасности я подвергалась! Мне так и не удалось помешать этому чудовищу с крохотными пытливыми ручками и красивыми глазами добиться цели и удовлетворить свое любопытство - ах, это было восхитительно! Конечно, об этом не стоит упоминать в воспоминаниях - мы были только друзья. Всего лишь хорошие товарищи. Ага, по ночным играм.
   Старушка очнулась. Мочи не было плыть по разливу памяти. Сердце забилось неровно, с томительной нежностью. Отчего, когда тело устарело и стало негодным, мысли о наслаждениях становятся особенно досадливы и приятны. Я смотрела на его свеженькие, с кожей мальчишки кисти и неожиданно вспомнила страх и изумление, отразившееся в глазах Жанны, когда она утром обнаружила графа в моей спальне. Она была уверена, что проводила его до дверей, где он коротко распрощался с ней. И на тебе! С той поры мадемуазель Роган откровенно побаивалась графа, а тот только посмеивался над "симпатичной дурехой" и иной раз в шутку предлагал ей выйти за своего увальня-слугу, несомненного добряка и простофилю. Познакомившись с ним, Жанна презрительно оттопырила нижнюю губку.
   - Хорошенькую партию вы мне подобрали, монсиньор! - возмущенно объявила она графу. - С такими-то ушами! Это же настоящий мужлан! К тому же шепелявый, - потом неожиданно улыбнулась и вполне серьезно добавила. - А мне нравятся драгуны! В крайнем случае подойдет бравый усатый гвардеец.
   Мы все рассмеялись. Граф буквально зашелся от смеха, однако даже эта удачная шутка не успокоила Жанну. Граф Сен-Жермен в её представлении был человек необыкновенный и готовый на всякие проказы, угодные дьяволу.
   Какое было время! Золотое, больше сказать нечего. Мой супруг в то время увлекся одной молоденькой артисткой из Французского театра. Жили мы в одном доме, но порознь. Встречались утром за завтраком, случалось, вместе шли к обедне - на этом наши супружеские обязанности были исчерпаны. Чтобы не наскучить друг другу, мы спали в разных комнатах, и ласки Сен-Жермена были не в пример учтивее и приятнее, чем грубоватые и несколько провинциальные ухватки моего супруга, к которым он, по-видимому, привык, обращаясь с девками вроде этой Терезы Анжелики Обри, которая в безумную пору якобинского террора исполнила роль Богини Разума. Представляете, новая Богоматерь объявилась! Этакая Афина-Паллада, крестившая чернь и наделившая их "разумом"!
   ...Граф Сен-Жермен, он же господин Сен-Ноэль, принял мою задумчивость за робость и нежелание подвергаться опасности быть отправленной в Бастилию. Он деликатно предложил мне.
   - Подумайте над моим предложением. Я в Париже инкогнито и вас прошу оставить мой визит в тайне. Если почувствуете в себе решимость поддержать меня, свою королеву и короля, приходите завтра в церковь на Сен-Оноре - ту, что в монастыре якобинцев. Я буду вас там ждать в одиннадцать часов.
   Он ушел. Как всегда провел мою милую Жанну. Она потом удивлялась, как же он исчезает? Словно сквозь землю проваливается.
   Я же весь день размышляла над словами моего друга. К стыду своему должна сознаться, что ему удалось перепугать меня до смерти. До той минуты я никогда не задумывалась, что топор уже вознесен над нашими головами. Франция казалась такой спокойной, мирной. Простолюдины - или как мы их назвали в своем кругу, "лягушки" - по-прежнему дружно квакали, завидев на улице карету того или иного вельможи, бежали за ним толпой. Для них не было большего наслаждения, чем криками выражать одобрение одному министру и гнев и негодование другому. Но взять в руки оружие, взбунтоваться! Не сошел ли милый Сен-Жермен с ума? Полдня я не могла найти себе места. Да как они смеют! Божьим установлением все люди разделены на благородных и трудоспособных. Неужели среди "лягушек" найдется такой смельчак, который бросит вызов небесам?
   И все же в душе я сознавала правоту Сен-Жермена. Что, как, не могу сказать, но жуть, овладевшая душой после его ухода, постепенно начала обрастать слышанными в свете фактиками, подтверждающими его слова, слухами, долетавшими из провинции. Что далеко ходить, в моем родном Лангедоке вооруженные вилами, косами, дубинами крестьяне сбегались в города и там заставляли землевладельцев и торговцев, привезших зерно на рынок, продавать хлеб по "честной" цене. В Пенье некоего дворянина заставили "подписать акт, в котором он отказывался от взимания всяких податей". Народ безумно вообразил, что он - все и все может, ввиду того, что король якобы желает уравнения сословий. Задним умом все бывают крепки, но именно в тот день я в первый раз по-настоящему испугалась. В любом случае, я обязана была сообщить королеве о предостережениях Сен-Жермена. Это был мой долг.
   На следующее утро я отправила Жанну в назначенное место и попросила передать графу, что берусь устроить его дела.
   - Как вы и приказали, мадам, - добавила Жанна, - я от вашего имени спросила его, не собирается ли он обосноваться в Париже? Вы знаете, что он ответил, - Жанна недовольно поджала губы. - Он сказал, что это не входит в его планы. "Столетие пройдет, - он так сказал, - прежде, чем я вновь появлюсь в этих краях". Каково, мадам?
   Я невольно рассмеялась - ах, какой проказник, наш милый чудо-человек! Прожил к тому моменту более сотни лет и желает еще. Это было чуточку нескромно.
   Графиня очнулась, глянула на себя в зеркало. На лице ещё сияла улыбка. На сердце была необыкновенная легкость, каждое воспоминание о Сен-Жермене, придавала ей телесную и духовную силу. В такие минуты она мирилась со своим возрастом, с б(льшим энтузиазмом смотрела на текущую вокруг, мало занимавшую её жизнь. Все вернулось на круги своя! Во Франции вновь правят бал Бурбоны, Людовик XYIII, брат несчастного Луи XYI, казненного якобинцами, хозяйничает в Версале, его брат Карл зверствует в стране. Все суета сует. Теперь ей хватало опыта разглядеть впереди новую революцию. Реставрация - это нонсенс. Ни Луи XYIII, взошедший на престол после падения этого ужасного Наполеона, ни его наследник Карл не понимают, что нельзя дважды войти в одну и туже реку. Но, храни меня Бог, нового ужаса мне уже не доведется увидеть.
   Что же касается графа Сен-Жермена? Старушка перелистала уже готовые страницы своих воспоминаний. Ага, вот она, заметка, собственной рукой приколотая булавкой к листу. В этом отрывке упоминается о пророчестве, сделанном Сен-Жерменом в 1793 году.
   В ответ на расспросы графини, доведется ли им ещё встретиться, тот заявил.
   "Нас ожидает пять встреч, не более".
   А вот этим абзацем старушка решила закончить главу, касавшуюся графа Сен-Жермена:
   "Я виделась с Сен-Жерменом ещё не раз, и всякий раз в каких-то ужасных обстоятельствах. Каждая встреча вполне сопрягалась со случившимся в тот день. Представьте, я виделась с ним в день убийства королевы; накануне 18 брюмера; через день после расстрела герцога Энгиенского; в январе 1813 года; и в канун убийства герцога Берийского. Жду с нетерпением шестой встречи, если на то будет воля Божия"*.
   Ах, граф в каких бы краях вы ныне не обитали, этот пустой, нестерпимо долгий 1821 год будет для меня последним. Неужели я никогда больше не увижу вас?*
   Старенькая графиня с трудом поднялась из кресла подошла к окну и заплакала.
   Глава 6
   Из устных и письменных воспоминаний графини д'Адемар...
   "В тот же день я отправилась в Версаль. Добралась к вечеру... Направилась в малые апартаменты, там разыскала госпожу Мизери и упросила её сообщить королеве, что добиваюсь аудиенции по делу, не терпящему отлагательства. Первая статс-дама вскоре вернулась и пригласила войти. Я последовала за ней. Госпожа сидела за очаровательным фарфоровым столиком, подаренным ей королем. Как обычно она была одета в белую блузку - совсем в народном стиле! - и что-то увлеченно писала. Затем, повернувшись ко мне, спросила со свойственной ей обворожительной улыбкой.
   - Что вам угодно?
   - Сущий пустяк, мадам. Мне не терпится спасти монархию.
   Ее величество посмотрела на меня с недоумением.
   - Объяснитесь!"
   Старая женщина вновь отложила гусиное перо, аккуратно присыпала песком только что написанные, ещё поблескивающие жидкими чернилами строчки.
   ...В чем непременно можно согласиться с Сен-Жерменом, это в том, что память - увлекательная штука! Это роман, который всегда с тобой. Ты его автор, режиссер и главный герой. Если же сочиняющему мемуары человеку хватает благоразумия, то ко всему прочему он также становится историком. Вот и ей следует оставаться в рамках того, что видела собственными глазами, что знала наверняка. Все остальное для устных воспоминаний, для души...
   Заметив настороженность в глазах королевы, я с трепетом в душе догадалась, в какую опасную игру втянул меня Сен-Жермен. Ах, я всю жизнь поддаюсь чувствам, хотя знаю наперед, что случится - возможно, поэтому мы так близко сошлись с этим чудо-человеком. Верное освещение состояния дел в стране при дворе, в общем, никого не интересовали. В этом и заключалась горькая истина. Одна надежда на здравомыслие королевы, она одна во всем Версале не утратила желания знать правду. В этом смысле Сен-Жермен был прав, пытаясь воздействовать на короля через его супругу.
   Первым делом я рассказала её величеству все, что знала в ту пору о Сен-Жермене, о его близости к прежнему королю, о том впечатлении, которое оп произвел на маркизу де Помпадур и всю женскую половину света, об его отношениях с герцогом Шуазель, о знаменитом испорченном алмазе, который граф вылечил в две недели, о дипломатических услугах, которые он оказывал правительству Франции в середине века. Добавила также о его путешествиях по Востоку, о связях с австрийским и немецкими дворами, о роли, сыгранной графом во время придворного переворота в далекой России, после которого он был произведен в чин генерала, а один из самых приближенных к новой царице вельмож, небезызвестный граф Алекс Орлофф, который командовал русской эскадрой в архипелаге, называл его "отец родной".
   - Да, - кивнула Мария-Антуанетта, - я слышала об этом человеке. О нем рассказывают много... по меньшей мере, удивительного. Кое-кто всерьез утверждает, что он живет вечно. Графиня, вы, надеюсь, сами понимаете, что подобные россказни не добавляют доверия к вашему протеже.
   - Простите, мадам, граф Сен-Жермен нигде и никогда не утверждал, что он бессмертен. Долго - да! Может быть, очень долго, но не вечно. С другой стороны, ваше величество, то, о чем поведал мне этот человек, вряд ли имеет отношение к его возрасту. Разве что косвенное. Речь идет о судьбе монархии, и в этом случае любое свидетельство, непременное подтвержденное фактами, имеет неоценимое значение.
   - Я согласно, графиня, но вот что странно. Мне не дает покоя некий таинственный корреспондент, который время от времени присылает мне письма ужасного содержания. Вот и вчера мне доставили послание, в котором этот неизвестный доброжелатель предупреждает, что сегодня я получу важное сообщение. Он умоляет отнестись к нему со всем вниманием. В противном случае, предупреждает мой корреспондент, небрежение может привести к каким-то гибельным последствиям. Вам не кажется удивительным совпадение этих двух событий? Что, если оно подстроено одним и тем же лицом?
   - Затрудняюсь ответить что-нибудь определенное, - сказала я. - Однако, насколько я могу судить, ваше величество уже который год получает эти послания, но на этот раз дело, по-видимому, настолько серьезно, что граф решил сам побеспокоить вас. Я не вижу в этом ничего странного.
   - А я вижу. Даже невооруженным глазом. Люсиль, не мне вам объяснять, что мое положение служит приманкой для многих проезжих авантюристов, которые только и жаждут попользоваться либо нашей казной, либо моим именем, которое они потом нередко используют в неблаговидных целях. Мне следует быть осторожной, мне ли вам это объяснять!
   - Это и обнадеживает!
   - Объяснитесь, - удивленно предложила мне королева. - Что именно обнадеживает?
   - Если этот человек добивается встречи с вами в тайном порядке, то о каком использовании вашего имени может идти речь? Насчет состояния, то в этом я могу дать вам честное слово, что в средствах граф не нуждается. Вот ещё что, никто и никогда из достойных уважения людей не сказал о Сен-Жермене дурного слова. По крайней мере, я не могу припомнить. Этого не скажешь о примазавшихся к его имени так называемых учеников, особенно о пройдохе Калиостро. Мадам, он - мистик, он верит в прогресс, руководимый разумом, невозмутимо противостоящим стихийным силам хаоса и разрушения.
   Королева задумалась, потом сделала замечание.
   - Что-то подобное, выходящее за рамки дешевого поиска приключений, рассказывала мне и госпожа де Жанлис.* А как же быть со слухами о чудодейственном чае, секрет которого этот таинственный граф якобы открыл умершей недавно графине де Жержи... Вам не кажется, Люсиль, что это чересчур?