Страница:
Я прекрасно понимаю шутки, но на этот раз я страстно желал выйти из-за стола. Куда я мог пойти? Только прямиком в Бастилию, и этот рыжий сластолюбец и в самом деле приказал бы кормить меня мясом, чтобы посмотреть, как быстро я отправлюсь на тот свет. Вместо меня можно было послать драгун-девицу де Еона, редкого по дерзости и уму авантюриста, но, к сожалению, а может, к радости, я имел дело с практичными и достаточно дальновидными людьми. Никто, кроме меня, не мог выполнить задуманное. Де Еон никогда не мог усидеть на одном месте. Шашни, интриги, каверзы были сутью его натуры, а в нашем случае надо было уметь спрятаться, замаскироваться так, чтобы ни один из прихвостней Петра не обнаружил моих тайных намерений. Я отправился в Россию* как тайный посланник общества вольных каменщиков. Я вещал московитам о подлинных целях нашего ордена, о значении каждой из степеней посвящения и в то же время ни словом не обмолвился о высоком предназначении исполнителя воли небес, которой обременил меня рок. Я ни в коем случае не настаиваю, что свержение Петра исключительно моя заслуга, но всякому насмешнику и обличителю меня во лжи я бы рекомендовал поприсутствовать во время наших бесед с Екатериной, лицо которой смертельно бледнело всякий раз, когда речь заходила о судьбе Петра. Убийство всегда остается убийством. В этом не может быть разночтений - в том и тягость жизни, что порой приходится выбирать: либо навечно в монастырь, либо на трон. Только тот, перед кем стоял подобный выбор например, император Александр Павлович - может понять, что значит оказаться в подобном положении. Вы полагаете, что братья Орловы и прочие гвардейцы были такими отчаянными храбрецами, что с легкостью осмелились бы поднять руку на помазанника божьего? Это только в пьяном кураже они готовы были черту рога свернуть, а по трезвости сколько я с ними намучился, когда просил пожертвовать собственной душой ради отчизны, ради всех культурных народов. Я ни в чем не соврал - всем объяснил, что рискуют они вечной жизнью, и никто не может знать, как отнесется Спаситель к пролитию монаршей крови, но ведь и сам хранитель их земли, преподобный Сергий благословил двух своих монахов на побоище с монголами. На пролитие крови.
Граф резко оторвался от конторки, прошелся по комнате, уселся в кресло. Наконец уже оттуда, из угла подал голос.
- Но вернемся к Людовику XV. Наконец я обрел способность улыбаться, и в тот момент неожиданно уяснил, что в замечании Луи был двойной смысл. С одной стороны, он исключал возврат к прежним отношениям, с другой развязывал мне руки. Я потребовал дополнительных полномочий и крупных сумм, которые могли бы возместить ущерб моей репутации, нанесенный в Голландии.
Уиздом почесал кончиком гусиного пера за ухом и признался, что он так и не смог уловить сущность моего плана.
- Ах, Джонатан, все дело во французском посланнике в Петербурге, господине Бретеле. Он должен был проявить исключительную тупость и не замечать всех тайных поползновений королевской власти по устранению Петра. Вот что составляло главную трудность. В случае с д'Аффри Людовик сыграл слишком тонко, намереваясь заодно обставить и Шуазеля, однако посланнику в Голландии хватило ума и смелости настоять на соблюдении приличий и утвердить свое право на ведение переговоров. На этот раз мы не имели права рисковать. Всякое вмешательство французского посла в Петербурге Бретеля в подготовку заговора должно было исключено. Я потребовал чтобы со стороны Бретеля не было бы и намека на возможное вмешательство.
Джонатан, вы ещё молодой человек, и вряд ли в полной мере можете оценить, что мы задумали. Вообразите, законная жена свергает коронованного монарха и, как случилось впоследствии, лишает его жизни. Вынесем за скобки несмываемый грех и возможность прощения. Но даже в практическом смысле подобное поведение может шокировать любого здравомыслящего человека. Как к подобной узурпации могли отнестись королевские семьи в Европе? Если вы знакомились с историей Семилетней войны, то должны знать, что все держали языки за зубами. Мне ли напоминать вам, что творилось на континенте, когда ваши соотечественники отрубили голову Марии Стюарт, Чарльзу I. Вспомните хотя бы полувековую историю якобитского движения! Возьмем хотя бы события последних лет - казнь Людовика XVII. В Европе сразу сложилась враждебная Франции коалиция, а после устранения Петра III всеобщее молчание, словно все воды в рот набрали. Даже Фридрих не посмел публично выразить протест, а про себя он мог думать все, что угодно. Подобное политическое обеспечение переворота являлось труднейшей задачей. Ей занялся герцог Шуазель. Как ему удалось исполнить задуманное - не знаю, он никогда не рассказывал об этом. В мои обязанности входили организация и финансирование заговора.
Итак, Шуазель взял посланника в Петербурге на себя. Король, весь разговор хмурившийся и старавшийся не смотреть в мою сторону, наконец не выдержал.
- Послушайте, Сен-Жермен, по вашему настоянию мы вкладываем немалые деньги в это предприятие, но где гарантия, что Франция с приходом Екатерины получит то, что ей нужно? Что, если эта распутница тоже пойдет на поводу у Фридриха? Что, если этот прусский маньяк и ей вскружит голову?..
- Софье-Августе-Фредерике никто не сможет вскружить голову более того, что она позволит.
- Это все слова, а мне требуются гарантии. Россия должна перестать совать свой нос в европейские дела и во всех ситуациях её роль - это позиция доброжелательного нейтралитета. С политикой Петра I должно быть покончено раз и навсегда! Это непременное условие. Россия никогда не должна быть угрозой Европе. Даже намек на такой поворот событий должен быть исключен. Я боюсь вообразить на что способен этот колосс, нависающий над узкой полоской прибрежной цивилизации.
Это, Джонатан, было справедливое требование. Я сам полностью разделял и до сих пор разделяю условие Людовика. Россия для Европы должна быть фактом, обстоятельством, с которым нельзя не считаться, партнером, но ни в коем случае не угрозой. Это будет гибельно как для Европы, так и для самой России. Король же прусский с помощью восточных штыков намеревался сокрушить самые принципы существования европейских государств. Полностью подчинив себе голштинского выкормыша, с армией, выпестованной Петром I, Фриц первым делом проглотил бы Польшу, затем сокрушил Австрию и через несколько лет въехал бы на белом коне в Париж. Это был реальный план и в этой своей доступной осуществимости страшный для судеб мира.
Я быстро столковался с Екатериной. Мне удалось убедить её, что, прежде всего, в интересах России держаться подальше от европейских дрязг. Только в этом случае она может рассчитывать на сдержанную реакцию соседних государств, если с её мужем случится что-то непредвиденное. Торговать - да! Общаться - обязательно, но ни в коем случае не вводить свои войска на территории, расположенные за Бугом. В крайнем случае, далее Вислы ни ногой. Перед северным государством, убеждал я её, лежит множество нерешенных вопросов. "Ступайте к южным морям, - призывал я, - укрепляйте границу на Камчатке и по Тереку. Ваше время ещё не пришло. Стоит ли истощать силы страны в погоне за химерами? России в первую очередь нужны союзники верные, связавшие с ней свою судьбу. Вам не найти их в Европе".
Как только Екатерина, осенив себя крестным знамением, поклялась соблюдать условие Людовика, я открыл перед ней свои сундуки. Кто только не попользовался оттуда!..
28 июня 1762 года Петр III был свергнут с престола и помещен в заключение в Ропшу, где вскоре был зашиблен до смерти братьями Орловыми, но это уже другая история. Меня она не касалась. Летом я испытывал серьезное любопытство и, чтобы утолить его отправился в Москву, где меня ждала встреча с моими давними знакомыми Александром Петровичем Еропкиным, страстным масоном, и его женой Тинатин, которую теперь на русский манер называли Татьяной Дмитриевной. У них была куча детей и можете себе вообразить, что испытал я, расположившись у них в гостях, когда поутру на всю усадьбу я услышал резкий зычный окрик: "Палашка! Маняшка!.."
В Москве, в Марьино, мне посчастливилось познакомиться с молоденькой Натальей Чернышевой, будущей княгиней Голицыной. В 1766 году она вышла за бригадира Владимира Борисовича и вскоре после свадьбы молодые отправились в Париж. Там мы встретились вновь. Владимир Борисович был недалекий, но добрый человек, во многом напоминавший короля Людовика, но, конечно, без его всесильной уверенности в том, что он может творить все, что ему заблагорассудится. Он очень быстро попал под каблук молодой жены и бывал нещадно биваем ею за отказ оплачивать карточные долги. Наталья была неглупая женщина, но несколько взбалмошная. Ее постоянно, как выражаются русские, "заносило". В один вечер она умудрилась проиграть герцогу Орлеанскому несколько сотен тысяч франков. Муж платить отказался, да и где он мог наскрести подобную сумму! Даже получив изрядную взбучку, он продолжал стоять на своем. Поутру Наталья до конца осознала, в какую пропасть угодила. Деньги действительно были сумасшедшие, никто из парижских банкиров ни под какие векселя не ссудил бы ей нужную сумму. Герцог Орлеанский вряд ли согласился бы принять дарственные на их российские имения - ему нужны были наличные. Она бросилась ко мне. Поверьте, Джонатан, между нами ничего не было, и все равно ради неё я был готов на все, но и мне потребовалось бы не менее недели, чтобы собрать такой капитал. Взволнованный её предложением пожертвовать своей честью, я решительно возмутился и был готов прервать разговор. Она же мне во внучки годилась! Вот когда меня буквально прошибло! Я отчетливо различил покрытый зеленым сукном стол, игроков, бледное лицо княгини, объемистый живот молодого, но уже заметно обрюзгшего Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, услышал голос банкомета: "Ставки, господа, ваши ставки!" - явственно увидел карты, которые он по очереди открыл - тройка, потом семерка и туз.
Я сурово отчитал княгиню за недостойное предложение. Спросил, неужели она смогла бы снести подобное бесчестье? Наталья Петровна от души разрыдалась и заявила, что если невозврат карточного долга погубит мужа и семью, она готова пожертвовать собой.
"Денег я не дам, - предупредил я княгиню. - Они сведут вас в ад. Дайте мне слово, что вы никогда больше не подойдете к ломберному столу, и я открою вам три карты, на которые вы можете поставить сегодня вечером. Но только сегодня и только на один розыгрыш".
Она согласилась.
С тех пор мы только переглядывались в обществе, обменивались немногими словами, но сердце мое разрывалось от любви к этой женщине. К сожалению, возраст не позволял мне обожать её телесно. Спустя неделю меня навестил её муж и грустным голосом объявил, что в Париже ходят гнусные слухи обо мне и его жене, поэтому он требует удовлетворения.
"Вы его получите, болван! - заявил я ему. - Вместо того, чтобы дерзить мне и собирать слухи в этом Вавилоне, вам следовало немедленно покинуть Париж и честно служить её величеству Екатерине. Вам, наверное, наговорили, что я колдун и вы решили бросить мне перчатку? Тоже мне, Аника-воин! Вы Бога должны молить, чтобы я не принял ваш вызов всерьез. Вдруг я нашлю на вас порчу или, того хуже, немилость императрицы. Ах, Владимир Борисович, Владимир Борисович, женщины не любят мужей, которые позволяют колотить себя домашней туфлей. Увозите вы Наташу подобру-поздорову, на лето выезжайте в деревню. Ваша жена будет блистать в свете, но вы можете быть спокойны за свою честь - она вас любит и будет любить. Но все это только в том случае, если вы решитесь немедленно покинуть Париж. Вам сейчас следует вернуться на квартиры и простить её. Не унижая, не требуя бессмысленных клятв. Просто погладьте по голове и простите."
Голицын вспылил.
"На каком основании вы читаете мне нравоучения? Я полагаю это за несмываемую обиду!.." - и так далее. Одним словом весь набор пошлостей, которые позволяют себе российские аристократы в Европе.
Я спросил его.
"Владимир Борисыч, ответьте, как на духу. Вы верите, что я сказал вам правду? Верите, что поступить следует именно так, как я вам советую? Не спешите, подумайте".
"Да, - ответил он, почти не задумываясь, - ваш совет толков. Я сам намеревался поступить подобным образом, но, граф, разговоры..."
"Ах, Владимир Борисыч, неужели вы не понимаете, что наша дуэль окончательно погубит репутацию Натальи Петровны. Сейчас весь Париж только и говорит о её необыкновенной удаче. Это завистники и клиенты герцога Орлеанского распространяют грязные сплетни о неверности вашей честнейшей жены. И вы желаете им поддакнуть? Успокойтесь и поймите, если вы сейчас уедете, честь вашей жены останется неприкосновенной, но спустя много лет и в Париже, и в Петербурге ещё будут поминать её необыкновенное счастье, которое помогло сохранить семейное достояние. В противном случае гибель вашей семьи, моя гибель неизбежны".
Мы расстались, пожав друг другу руки. Никогда с тех пор я не видел Наталью Петровну. Еропкин, навещавший меня в моем убежище, привозил мне весточки от нее. У Голицыных родились три сына и две дочери.
Какие у неё были усики над верхней губой! Я не мог без волнения смотреть на них.
Он умолк, прошел на балкон и устроился там в кресле.
Джонатан некоторое время ждал его, потом положил перо, затушил свечи и тоже вышел на воздух. Размышления об удаче в картежной игре, которую могло обещать знание будущего, не давали ему покоя, но спросить, каким же образом графу удается туда заглядывать или высматривать карты в колоде банкомета, он не решился. Тягостно было на душе, не давала покоя встреча с посланцем барона. Только что услышанная история увлекла его.
Он тихо произнес.
- Эта история напоминает повесть в романтическом стиле...
Граф отозвался сразу, резко.
- Эта повесть не для вас, Джонатан. Вы же совсем не знаете русских. Даже французы и англичане, проживая с ними бок о бок, становятся немного... другими.
- Дикими?
- Нет, я иное имел в виду, но можно и так сказать.
Занималась заря, в небе таяли звезды. Граф, не мигая, долго смотрел в сторону восхода, глаза его были широко раскрыты, взгляд обессмыслился.
- Ваша светлость! - неожиданно испугавшись, окликнул его секретарь. Потом решился приблизиться, тронуть графа за плечо.
Тот вздрогнул. Сильно передернул плечами. Потом поежился и, не поворачивая головы, словно размышляя вслух, сказал:
- Окончание придется вычеркнуть. Ограничимся поездкой в Москву.
Потом повернулся в сторону Уиздома.
- На этом, мой юный друг, я полагаю на сегодня нашу работу законченной.
Джонатан и ухом не повел. Июльская ночь и на него произвела странное действие.
- Тройка, семерка, туз, - задумчиво произнес он. - Еще я вычитал в воспоминаньях госпожи де Оссе, что вам удалось убрать волосяную трещинку в бриллианте Людовика XV. В другом документе утверждается, что все парижские модницы пользовались вашими кремами и притираниями. А ещё вы были совладельцем красилен в Турнэ, где окрашивают кожи. Вы знаток химии, как её не назови, владеете тайной гипнотического воздействия, мастер в дрессировке змей. После окончания Семилетней войны прошло около восьмидесяти лет, но вы во плоти и крови сидите передо мной. А ведь в ту пору вам, судя по воспоминаниям знавших вас людей, было по меньшей мере полвека.
- Если это принесет вам счастье, Джонатан, я передам составы приготовления красок. Это полезное и доступное изобретение. Я напишу лорду Честеру и он поможет вам основать дело.
- Чтобы всю жизнь провести у красильных чанов, в смрадной лаборатории или за конторским столом, безостановочно треща счетами? Ваша светлость, я хочу побывать в Индии! Я хочу выяснить, в чем заключается ваша тайна? Зачем вы такой? Чей посланник? Почему природа так расщедрилась на ваш счет или это действительно Божий замысел?.. Только для того, чтобы устранить слабоумного Петра? Разве нельзя было отправить в Петербург какого-нибудь изворотливого проходимца или как-нибудь иначе избавиться от этого любителя крепкого английского пива? Сослать его в родную Голштинию. Чтобы он более не посягал на российский престол, прирезать ему Шлезвиг, до которого он был так охоч, и взять с него обязательство навсегда забыть о российском престоле?
- Это было исключено, Джонатан, - ответил Сен-Жермен.
- Тогда вот что я вам скажу, ваша светлость. Что касается рецептов ваших красок, у меня есть куда более выгодное предложение. Его мне сделал некий барон Ф. Этот бывший офицер конной полиции при Людовике XVII, с которым вы обедали в Пале-Рояле, оказывается, ваш старый знакомый. И большой поклонник. У него огромное количество документов, связанных с вашей деятельностью, но насколько теперь я могу судить, эти бумаги охватывают едва ли десятую часть ваших деяний. Понятно, как он жаждет получить в свои руки воспоминания Сен-Жермена, авторизованные и подписанные его рукой. Он будет очень огорчен, если не обнаружит в них рецепта эликсира жизни, описания составов красок, способов устранения изъянов в драгоценных камнях, изменения цвета жемчужин, кое-каких алхимических открытий, позволяющих вам видеть провидческие сны, искусства дрессировки змей, секретов королевских дворов Европы, истории создания общества вольных каменщиков, всяких куртуазных историй в духе Казановы. Но более всего его опечалит отсутствие секрета укрощения пчел.
- Что ж, - ответил Сен-Жермен, - у него на старости лет сохранился прекрасный аппетит. Однако давайте помолчим - сейчас, возможно, начнется ангелофания.*
Утренняя заря в Альпах менее долговечна и красочна, чем вечерняя, но по чистоте и святости это самое лучшее время суток. Заря полнится, разгорается, свет охватывает землю. В то утро на темном небе не было ни единого облачка, и в сиянии солнечных лучей, вдруг вставших над ломанным близким горизонтом можно было различить любую, угодную вашей душе картину. Зов небесный, знак величия природы, награду за ночные труды, прощение грехов или явление божественной рати. Вся загвоздка в умении различать в полыхании зари, в наплыве красок таинственные контуры и знамена иного.
Солнце взошло, наступил день.
Наконец Сен-Жермен вымолвил.
- Мне никогда не добраться до Индии, Джонатан. Сил не хватит. Скоро я уйду. Я желаю уйти в ту сторону, - он указал на восток. - Хочу побеседовать с Давасандюпом, передать привет Шамсолле, Андре и Жанне и многим другим людям, сопровождавшим меня в прежние годы. Здесь мне все чужое, здесь за мной охотятся. Их прельстили фокусы, они, как мартышки, увидев разноцветное стекло, визжат и прыгают от радости. Вы, Джонатан, когда-нибудь видали, как веселятся обезьяны, похитив окрашенные стекляшки?
- Нет.
- Я тоже, но факиры в Индии говорят, что это незабываемое зрелище. Зачем вам, зачем этому убогому барону мои секреты?
- Мне они ни к чему! - твердо заявил Джонатан. - Я обзаведусь своими, пусть я проживу поменьше, чем вы, но я надеюсь, что в конце отпущенных на мою долю дней у меня тоже появится тайна. Ведь у вас, ваша светлость, есть секрет, я знаю.
- У меня есть мечта. Я хотел бы поприсутствовать на празднике, который когда-нибудь справят на земле. Устроят всеобщий для всех верующих день поминовения... Сейчас об этом рано говорить. Вы все-таки собираетесь отправится в Индию? Все равно со мной или без меня, Джонатан?
- Непременно!
- Одного желания мало. Индия должна быть в вашем сердце. Тайна рождается изнутри - это я, повелитель страны тайн, вам говорю.
Сен-Жермен замолчал - по-прежнему не мигая, смотрел на встающее солнце. Горный воздух был на удивление весом и свеж. Неожиданно он усмехнулся и выговорил.
- Господин Ф. мечтает разузнать, где мое убежище? Ему позарез нужна истина? Он готов согласиться с чем угодно. Пусть я являюсь посланником дьявола, Вечным жидом, загадкой природы, просто обычным долгожителем, обремененным несколькими заметными талантами - это не имеет никакого значения. Он готов ко всему, но только чтобы любой из всех возможных вариантов был доказан, подтвержден фактами, свидетельствами очевидцев. Одним словом, улики должны быть неопровержимы. Ни с чем другим он не примириться! До чего же искусственна подобная правда, она страшнее самой дерзкой лжи. Что ж, ещё раз сыграем в догонялки. Видно, мне никогда не избавиться от решительно настроенных борцов за истину. Разве что стоит обыграть их ещё раз? Потом придут новые поколения. Среди них тоже найдутся существа, которых хлебом не корми, только дай добыть неведомое, завладеть странным. Каким способом, не важно. Вот здесь, Джонатан, и пролегает водораздел - каким способом! Что ж, попробуем кинуть кости. Только сразу предупреждаю, это опасная игра. Итак, ваша новая встреча назначена в Базеле?
- Да, и на этот раз я потребую, чтобы этот шпик и его хозяин больше не досаждали мне и вам! Я не желаю иметь с ним никаких отношений! - заявил Уиздом.
- На каком основании? - изломил бровь Сен-Жермен. - Подобным образом от них не избавишься. Эти люди, Джонатан, никогда не потеряют след. Единственное наше спасение в быстроте.
- Но не всеведущи они! - воскликнул молодой англичанин. - Как же они вынюхивают, куда мы держим путь?
- Вот об этом я как раз и размышляю. Каким-то образом они же отыскали нас в Страсбурге, хотя мы сделали большую петлю... - тут Сен-Жермен на мгновение замер, наконец хлопнул себя по лбу. - Как же я раньше не догадался. А ну-ка, снимите шляпу.
Джонатан повиновался. Его рыжие, чуть вьющиеся волосы упали на плечи.
- Вы, Джонатан, у нас словно боевой штандарт. Полковое знамя. Следить за вами - одно удовольствие.
Граф рассмеялся.
- Теперь я начинаю понимать, - объяснил он, - что так развеселило барона во время нашего обеда у Вефура, когда я рассказал ему историю принца Конти, у которого был невероятно рыжий камердинер.
Англичанин слегка нахмурился.
- Вы полагаете, они постоянно держали меня под наблюдением.
- Конечно, мой юный друг. Стоило им только поинтересоваться на почтовой станции или в гостинице - не останавливался ли здесь англичанин, рыжее которого во всей Бельгии или Франции не сыскать, как они сразу получали все, что им требовалось. К тому же описание кареты, лошадей. Все это придется сменить. Слышишь, Карл?
Немой кивнул.
- А вам, мой юный друг, придется постричься и напялить парик. Но будет лучше, если мы расстанемся здесь и вы отправитесь на родину. Причины, побудившие меня поступить именно так, я изложу в письме к лорду Честеру. Мы будем поддерживать связь по переписке, и когда я сочту себя готовым к путешествию в Индию, я отправлю вам депешу, и вы присоединитесь ко мне в каком-нибудь порту.
- Ваша светлость, вы вправе решать, как поступить, но мне бы не хотелось расставаться с вами. В Лондоне меня никто не ждет, я - сирота. Жены у меня нет, собственности, за которой требуется пригляд, тоже. У меня крепкие руки, острый глаз. Владею оружием. Я готов верно служить вам.
- Но я не готов рисковать вашей жизнью, Джонатан. Признаюсь, без вас мне действительно будет трудно закончить мемуары. Может, это и к лучшему. Видите, какие страсти разыгрались вокруг ненаписанных ещё страниц. Что же начнется, когда они появятся на свет?
- Но я полагаю, что если человеку есть, что сказать людям, он должен это сделать.
- Вы так полагаете! - усмехнулся граф. - Досадное заблуждение. Но я не собираюсь с вами спорить. Я не вправе отвергать ваш выбор. Вместе так вместе. Итак, нам необходимо сбить их со следа?
Граф поднялся, подошел к парапету, глянул сверху на долину, где торопливо, покрытый клочьями тумана, бежал Рейн. В противоположном направлении, к северу, уклон заметно повышался, острился. В той стороне золотисто искрились снежные шапки гор, пониже гроздья облаков скрывали склоны.
- Вы с Карлом, - нарушил тишину Сен-Жермен, - завтра вечером, как раз на исходе восьмого часа, когда базельские ворота закрываются до утра, отправитесь на юг. Я же дневным почтовым дилижансом поеду на север. Сначала в Штутгарт, затем во Франкфурт, где мы с вами встретимся. Внимательно слушайте. За пределами Базеля верный человек сменит Карла на месте кучера и довезет вас до Женевы. В город вы должны въехать перед самой темнотой. Держите себя так, словно в кабине есть ещё кто-то. Снимите номер в гостинице, которую я вам укажу. На двоих. Там вам придется срезать ваши приметные кудри, затем отправьтесь по адресу, который я вам укажу. Передадите записку, вам выделят доброго коня, и вы немедля поскачете во Франкфурт, но по другой дороге. Внимательно присматривайтесь к людям, которые встретятся вам в пути. На почтовых станциях не мелькайте. Во Франкфурте я буду ждать вас в трактире "Золотой петух", что неподалеку от Еврейской улицы. Ждать буду три дня. Запомните, три дня! И, пожалуйста, смените "боливар" на что-нибудь попроще. В этой шляпе у вас такой приметный и романтический вид. Просто бывалый путешественник. Новый Гумбольдт.*
Уиздом вздохнул.
- Вы все-таки решили расстаться со мной, ваша светлость?
- Нет, Джонатан, но разумная предосторожность никогда не бывает лишней. Я устал, мне хочется без помех добраться до своего поместья. Кстати, посланцу господина барона вы обмолвитесь, что расположено оно в предгорьях Альп, на границе с Италией, и путь наш лежит через Женеву на юг.
Тут граф нервно заходил по балкону, потом остановился перед Джонатаном.
- К сожалению, он не поверит вам на слово. Нам надо подкинуть им что-нибудь более весомое.
- Что, если одну из готовых глав, посвященных Семилетней войне с письмом графа д'Аффри, которого нет в коллекции барона? Поверьте, ваша светлость, это наименее интересная часть ваших воспоминаний. Тем более, что она переписана моей рукой. Ее никак нельзя считать подлинным документом.
Граф резко оторвался от конторки, прошелся по комнате, уселся в кресло. Наконец уже оттуда, из угла подал голос.
- Но вернемся к Людовику XV. Наконец я обрел способность улыбаться, и в тот момент неожиданно уяснил, что в замечании Луи был двойной смысл. С одной стороны, он исключал возврат к прежним отношениям, с другой развязывал мне руки. Я потребовал дополнительных полномочий и крупных сумм, которые могли бы возместить ущерб моей репутации, нанесенный в Голландии.
Уиздом почесал кончиком гусиного пера за ухом и признался, что он так и не смог уловить сущность моего плана.
- Ах, Джонатан, все дело во французском посланнике в Петербурге, господине Бретеле. Он должен был проявить исключительную тупость и не замечать всех тайных поползновений королевской власти по устранению Петра. Вот что составляло главную трудность. В случае с д'Аффри Людовик сыграл слишком тонко, намереваясь заодно обставить и Шуазеля, однако посланнику в Голландии хватило ума и смелости настоять на соблюдении приличий и утвердить свое право на ведение переговоров. На этот раз мы не имели права рисковать. Всякое вмешательство французского посла в Петербурге Бретеля в подготовку заговора должно было исключено. Я потребовал чтобы со стороны Бретеля не было бы и намека на возможное вмешательство.
Джонатан, вы ещё молодой человек, и вряд ли в полной мере можете оценить, что мы задумали. Вообразите, законная жена свергает коронованного монарха и, как случилось впоследствии, лишает его жизни. Вынесем за скобки несмываемый грех и возможность прощения. Но даже в практическом смысле подобное поведение может шокировать любого здравомыслящего человека. Как к подобной узурпации могли отнестись королевские семьи в Европе? Если вы знакомились с историей Семилетней войны, то должны знать, что все держали языки за зубами. Мне ли напоминать вам, что творилось на континенте, когда ваши соотечественники отрубили голову Марии Стюарт, Чарльзу I. Вспомните хотя бы полувековую историю якобитского движения! Возьмем хотя бы события последних лет - казнь Людовика XVII. В Европе сразу сложилась враждебная Франции коалиция, а после устранения Петра III всеобщее молчание, словно все воды в рот набрали. Даже Фридрих не посмел публично выразить протест, а про себя он мог думать все, что угодно. Подобное политическое обеспечение переворота являлось труднейшей задачей. Ей занялся герцог Шуазель. Как ему удалось исполнить задуманное - не знаю, он никогда не рассказывал об этом. В мои обязанности входили организация и финансирование заговора.
Итак, Шуазель взял посланника в Петербурге на себя. Король, весь разговор хмурившийся и старавшийся не смотреть в мою сторону, наконец не выдержал.
- Послушайте, Сен-Жермен, по вашему настоянию мы вкладываем немалые деньги в это предприятие, но где гарантия, что Франция с приходом Екатерины получит то, что ей нужно? Что, если эта распутница тоже пойдет на поводу у Фридриха? Что, если этот прусский маньяк и ей вскружит голову?..
- Софье-Августе-Фредерике никто не сможет вскружить голову более того, что она позволит.
- Это все слова, а мне требуются гарантии. Россия должна перестать совать свой нос в европейские дела и во всех ситуациях её роль - это позиция доброжелательного нейтралитета. С политикой Петра I должно быть покончено раз и навсегда! Это непременное условие. Россия никогда не должна быть угрозой Европе. Даже намек на такой поворот событий должен быть исключен. Я боюсь вообразить на что способен этот колосс, нависающий над узкой полоской прибрежной цивилизации.
Это, Джонатан, было справедливое требование. Я сам полностью разделял и до сих пор разделяю условие Людовика. Россия для Европы должна быть фактом, обстоятельством, с которым нельзя не считаться, партнером, но ни в коем случае не угрозой. Это будет гибельно как для Европы, так и для самой России. Король же прусский с помощью восточных штыков намеревался сокрушить самые принципы существования европейских государств. Полностью подчинив себе голштинского выкормыша, с армией, выпестованной Петром I, Фриц первым делом проглотил бы Польшу, затем сокрушил Австрию и через несколько лет въехал бы на белом коне в Париж. Это был реальный план и в этой своей доступной осуществимости страшный для судеб мира.
Я быстро столковался с Екатериной. Мне удалось убедить её, что, прежде всего, в интересах России держаться подальше от европейских дрязг. Только в этом случае она может рассчитывать на сдержанную реакцию соседних государств, если с её мужем случится что-то непредвиденное. Торговать - да! Общаться - обязательно, но ни в коем случае не вводить свои войска на территории, расположенные за Бугом. В крайнем случае, далее Вислы ни ногой. Перед северным государством, убеждал я её, лежит множество нерешенных вопросов. "Ступайте к южным морям, - призывал я, - укрепляйте границу на Камчатке и по Тереку. Ваше время ещё не пришло. Стоит ли истощать силы страны в погоне за химерами? России в первую очередь нужны союзники верные, связавшие с ней свою судьбу. Вам не найти их в Европе".
Как только Екатерина, осенив себя крестным знамением, поклялась соблюдать условие Людовика, я открыл перед ней свои сундуки. Кто только не попользовался оттуда!..
28 июня 1762 года Петр III был свергнут с престола и помещен в заключение в Ропшу, где вскоре был зашиблен до смерти братьями Орловыми, но это уже другая история. Меня она не касалась. Летом я испытывал серьезное любопытство и, чтобы утолить его отправился в Москву, где меня ждала встреча с моими давними знакомыми Александром Петровичем Еропкиным, страстным масоном, и его женой Тинатин, которую теперь на русский манер называли Татьяной Дмитриевной. У них была куча детей и можете себе вообразить, что испытал я, расположившись у них в гостях, когда поутру на всю усадьбу я услышал резкий зычный окрик: "Палашка! Маняшка!.."
В Москве, в Марьино, мне посчастливилось познакомиться с молоденькой Натальей Чернышевой, будущей княгиней Голицыной. В 1766 году она вышла за бригадира Владимира Борисовича и вскоре после свадьбы молодые отправились в Париж. Там мы встретились вновь. Владимир Борисович был недалекий, но добрый человек, во многом напоминавший короля Людовика, но, конечно, без его всесильной уверенности в том, что он может творить все, что ему заблагорассудится. Он очень быстро попал под каблук молодой жены и бывал нещадно биваем ею за отказ оплачивать карточные долги. Наталья была неглупая женщина, но несколько взбалмошная. Ее постоянно, как выражаются русские, "заносило". В один вечер она умудрилась проиграть герцогу Орлеанскому несколько сотен тысяч франков. Муж платить отказался, да и где он мог наскрести подобную сумму! Даже получив изрядную взбучку, он продолжал стоять на своем. Поутру Наталья до конца осознала, в какую пропасть угодила. Деньги действительно были сумасшедшие, никто из парижских банкиров ни под какие векселя не ссудил бы ей нужную сумму. Герцог Орлеанский вряд ли согласился бы принять дарственные на их российские имения - ему нужны были наличные. Она бросилась ко мне. Поверьте, Джонатан, между нами ничего не было, и все равно ради неё я был готов на все, но и мне потребовалось бы не менее недели, чтобы собрать такой капитал. Взволнованный её предложением пожертвовать своей честью, я решительно возмутился и был готов прервать разговор. Она же мне во внучки годилась! Вот когда меня буквально прошибло! Я отчетливо различил покрытый зеленым сукном стол, игроков, бледное лицо княгини, объемистый живот молодого, но уже заметно обрюзгшего Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, услышал голос банкомета: "Ставки, господа, ваши ставки!" - явственно увидел карты, которые он по очереди открыл - тройка, потом семерка и туз.
Я сурово отчитал княгиню за недостойное предложение. Спросил, неужели она смогла бы снести подобное бесчестье? Наталья Петровна от души разрыдалась и заявила, что если невозврат карточного долга погубит мужа и семью, она готова пожертвовать собой.
"Денег я не дам, - предупредил я княгиню. - Они сведут вас в ад. Дайте мне слово, что вы никогда больше не подойдете к ломберному столу, и я открою вам три карты, на которые вы можете поставить сегодня вечером. Но только сегодня и только на один розыгрыш".
Она согласилась.
С тех пор мы только переглядывались в обществе, обменивались немногими словами, но сердце мое разрывалось от любви к этой женщине. К сожалению, возраст не позволял мне обожать её телесно. Спустя неделю меня навестил её муж и грустным голосом объявил, что в Париже ходят гнусные слухи обо мне и его жене, поэтому он требует удовлетворения.
"Вы его получите, болван! - заявил я ему. - Вместо того, чтобы дерзить мне и собирать слухи в этом Вавилоне, вам следовало немедленно покинуть Париж и честно служить её величеству Екатерине. Вам, наверное, наговорили, что я колдун и вы решили бросить мне перчатку? Тоже мне, Аника-воин! Вы Бога должны молить, чтобы я не принял ваш вызов всерьез. Вдруг я нашлю на вас порчу или, того хуже, немилость императрицы. Ах, Владимир Борисович, Владимир Борисович, женщины не любят мужей, которые позволяют колотить себя домашней туфлей. Увозите вы Наташу подобру-поздорову, на лето выезжайте в деревню. Ваша жена будет блистать в свете, но вы можете быть спокойны за свою честь - она вас любит и будет любить. Но все это только в том случае, если вы решитесь немедленно покинуть Париж. Вам сейчас следует вернуться на квартиры и простить её. Не унижая, не требуя бессмысленных клятв. Просто погладьте по голове и простите."
Голицын вспылил.
"На каком основании вы читаете мне нравоучения? Я полагаю это за несмываемую обиду!.." - и так далее. Одним словом весь набор пошлостей, которые позволяют себе российские аристократы в Европе.
Я спросил его.
"Владимир Борисыч, ответьте, как на духу. Вы верите, что я сказал вам правду? Верите, что поступить следует именно так, как я вам советую? Не спешите, подумайте".
"Да, - ответил он, почти не задумываясь, - ваш совет толков. Я сам намеревался поступить подобным образом, но, граф, разговоры..."
"Ах, Владимир Борисыч, неужели вы не понимаете, что наша дуэль окончательно погубит репутацию Натальи Петровны. Сейчас весь Париж только и говорит о её необыкновенной удаче. Это завистники и клиенты герцога Орлеанского распространяют грязные сплетни о неверности вашей честнейшей жены. И вы желаете им поддакнуть? Успокойтесь и поймите, если вы сейчас уедете, честь вашей жены останется неприкосновенной, но спустя много лет и в Париже, и в Петербурге ещё будут поминать её необыкновенное счастье, которое помогло сохранить семейное достояние. В противном случае гибель вашей семьи, моя гибель неизбежны".
Мы расстались, пожав друг другу руки. Никогда с тех пор я не видел Наталью Петровну. Еропкин, навещавший меня в моем убежище, привозил мне весточки от нее. У Голицыных родились три сына и две дочери.
Какие у неё были усики над верхней губой! Я не мог без волнения смотреть на них.
Он умолк, прошел на балкон и устроился там в кресле.
Джонатан некоторое время ждал его, потом положил перо, затушил свечи и тоже вышел на воздух. Размышления об удаче в картежной игре, которую могло обещать знание будущего, не давали ему покоя, но спросить, каким же образом графу удается туда заглядывать или высматривать карты в колоде банкомета, он не решился. Тягостно было на душе, не давала покоя встреча с посланцем барона. Только что услышанная история увлекла его.
Он тихо произнес.
- Эта история напоминает повесть в романтическом стиле...
Граф отозвался сразу, резко.
- Эта повесть не для вас, Джонатан. Вы же совсем не знаете русских. Даже французы и англичане, проживая с ними бок о бок, становятся немного... другими.
- Дикими?
- Нет, я иное имел в виду, но можно и так сказать.
Занималась заря, в небе таяли звезды. Граф, не мигая, долго смотрел в сторону восхода, глаза его были широко раскрыты, взгляд обессмыслился.
- Ваша светлость! - неожиданно испугавшись, окликнул его секретарь. Потом решился приблизиться, тронуть графа за плечо.
Тот вздрогнул. Сильно передернул плечами. Потом поежился и, не поворачивая головы, словно размышляя вслух, сказал:
- Окончание придется вычеркнуть. Ограничимся поездкой в Москву.
Потом повернулся в сторону Уиздома.
- На этом, мой юный друг, я полагаю на сегодня нашу работу законченной.
Джонатан и ухом не повел. Июльская ночь и на него произвела странное действие.
- Тройка, семерка, туз, - задумчиво произнес он. - Еще я вычитал в воспоминаньях госпожи де Оссе, что вам удалось убрать волосяную трещинку в бриллианте Людовика XV. В другом документе утверждается, что все парижские модницы пользовались вашими кремами и притираниями. А ещё вы были совладельцем красилен в Турнэ, где окрашивают кожи. Вы знаток химии, как её не назови, владеете тайной гипнотического воздействия, мастер в дрессировке змей. После окончания Семилетней войны прошло около восьмидесяти лет, но вы во плоти и крови сидите передо мной. А ведь в ту пору вам, судя по воспоминаниям знавших вас людей, было по меньшей мере полвека.
- Если это принесет вам счастье, Джонатан, я передам составы приготовления красок. Это полезное и доступное изобретение. Я напишу лорду Честеру и он поможет вам основать дело.
- Чтобы всю жизнь провести у красильных чанов, в смрадной лаборатории или за конторским столом, безостановочно треща счетами? Ваша светлость, я хочу побывать в Индии! Я хочу выяснить, в чем заключается ваша тайна? Зачем вы такой? Чей посланник? Почему природа так расщедрилась на ваш счет или это действительно Божий замысел?.. Только для того, чтобы устранить слабоумного Петра? Разве нельзя было отправить в Петербург какого-нибудь изворотливого проходимца или как-нибудь иначе избавиться от этого любителя крепкого английского пива? Сослать его в родную Голштинию. Чтобы он более не посягал на российский престол, прирезать ему Шлезвиг, до которого он был так охоч, и взять с него обязательство навсегда забыть о российском престоле?
- Это было исключено, Джонатан, - ответил Сен-Жермен.
- Тогда вот что я вам скажу, ваша светлость. Что касается рецептов ваших красок, у меня есть куда более выгодное предложение. Его мне сделал некий барон Ф. Этот бывший офицер конной полиции при Людовике XVII, с которым вы обедали в Пале-Рояле, оказывается, ваш старый знакомый. И большой поклонник. У него огромное количество документов, связанных с вашей деятельностью, но насколько теперь я могу судить, эти бумаги охватывают едва ли десятую часть ваших деяний. Понятно, как он жаждет получить в свои руки воспоминания Сен-Жермена, авторизованные и подписанные его рукой. Он будет очень огорчен, если не обнаружит в них рецепта эликсира жизни, описания составов красок, способов устранения изъянов в драгоценных камнях, изменения цвета жемчужин, кое-каких алхимических открытий, позволяющих вам видеть провидческие сны, искусства дрессировки змей, секретов королевских дворов Европы, истории создания общества вольных каменщиков, всяких куртуазных историй в духе Казановы. Но более всего его опечалит отсутствие секрета укрощения пчел.
- Что ж, - ответил Сен-Жермен, - у него на старости лет сохранился прекрасный аппетит. Однако давайте помолчим - сейчас, возможно, начнется ангелофания.*
Утренняя заря в Альпах менее долговечна и красочна, чем вечерняя, но по чистоте и святости это самое лучшее время суток. Заря полнится, разгорается, свет охватывает землю. В то утро на темном небе не было ни единого облачка, и в сиянии солнечных лучей, вдруг вставших над ломанным близким горизонтом можно было различить любую, угодную вашей душе картину. Зов небесный, знак величия природы, награду за ночные труды, прощение грехов или явление божественной рати. Вся загвоздка в умении различать в полыхании зари, в наплыве красок таинственные контуры и знамена иного.
Солнце взошло, наступил день.
Наконец Сен-Жермен вымолвил.
- Мне никогда не добраться до Индии, Джонатан. Сил не хватит. Скоро я уйду. Я желаю уйти в ту сторону, - он указал на восток. - Хочу побеседовать с Давасандюпом, передать привет Шамсолле, Андре и Жанне и многим другим людям, сопровождавшим меня в прежние годы. Здесь мне все чужое, здесь за мной охотятся. Их прельстили фокусы, они, как мартышки, увидев разноцветное стекло, визжат и прыгают от радости. Вы, Джонатан, когда-нибудь видали, как веселятся обезьяны, похитив окрашенные стекляшки?
- Нет.
- Я тоже, но факиры в Индии говорят, что это незабываемое зрелище. Зачем вам, зачем этому убогому барону мои секреты?
- Мне они ни к чему! - твердо заявил Джонатан. - Я обзаведусь своими, пусть я проживу поменьше, чем вы, но я надеюсь, что в конце отпущенных на мою долю дней у меня тоже появится тайна. Ведь у вас, ваша светлость, есть секрет, я знаю.
- У меня есть мечта. Я хотел бы поприсутствовать на празднике, который когда-нибудь справят на земле. Устроят всеобщий для всех верующих день поминовения... Сейчас об этом рано говорить. Вы все-таки собираетесь отправится в Индию? Все равно со мной или без меня, Джонатан?
- Непременно!
- Одного желания мало. Индия должна быть в вашем сердце. Тайна рождается изнутри - это я, повелитель страны тайн, вам говорю.
Сен-Жермен замолчал - по-прежнему не мигая, смотрел на встающее солнце. Горный воздух был на удивление весом и свеж. Неожиданно он усмехнулся и выговорил.
- Господин Ф. мечтает разузнать, где мое убежище? Ему позарез нужна истина? Он готов согласиться с чем угодно. Пусть я являюсь посланником дьявола, Вечным жидом, загадкой природы, просто обычным долгожителем, обремененным несколькими заметными талантами - это не имеет никакого значения. Он готов ко всему, но только чтобы любой из всех возможных вариантов был доказан, подтвержден фактами, свидетельствами очевидцев. Одним словом, улики должны быть неопровержимы. Ни с чем другим он не примириться! До чего же искусственна подобная правда, она страшнее самой дерзкой лжи. Что ж, ещё раз сыграем в догонялки. Видно, мне никогда не избавиться от решительно настроенных борцов за истину. Разве что стоит обыграть их ещё раз? Потом придут новые поколения. Среди них тоже найдутся существа, которых хлебом не корми, только дай добыть неведомое, завладеть странным. Каким способом, не важно. Вот здесь, Джонатан, и пролегает водораздел - каким способом! Что ж, попробуем кинуть кости. Только сразу предупреждаю, это опасная игра. Итак, ваша новая встреча назначена в Базеле?
- Да, и на этот раз я потребую, чтобы этот шпик и его хозяин больше не досаждали мне и вам! Я не желаю иметь с ним никаких отношений! - заявил Уиздом.
- На каком основании? - изломил бровь Сен-Жермен. - Подобным образом от них не избавишься. Эти люди, Джонатан, никогда не потеряют след. Единственное наше спасение в быстроте.
- Но не всеведущи они! - воскликнул молодой англичанин. - Как же они вынюхивают, куда мы держим путь?
- Вот об этом я как раз и размышляю. Каким-то образом они же отыскали нас в Страсбурге, хотя мы сделали большую петлю... - тут Сен-Жермен на мгновение замер, наконец хлопнул себя по лбу. - Как же я раньше не догадался. А ну-ка, снимите шляпу.
Джонатан повиновался. Его рыжие, чуть вьющиеся волосы упали на плечи.
- Вы, Джонатан, у нас словно боевой штандарт. Полковое знамя. Следить за вами - одно удовольствие.
Граф рассмеялся.
- Теперь я начинаю понимать, - объяснил он, - что так развеселило барона во время нашего обеда у Вефура, когда я рассказал ему историю принца Конти, у которого был невероятно рыжий камердинер.
Англичанин слегка нахмурился.
- Вы полагаете, они постоянно держали меня под наблюдением.
- Конечно, мой юный друг. Стоило им только поинтересоваться на почтовой станции или в гостинице - не останавливался ли здесь англичанин, рыжее которого во всей Бельгии или Франции не сыскать, как они сразу получали все, что им требовалось. К тому же описание кареты, лошадей. Все это придется сменить. Слышишь, Карл?
Немой кивнул.
- А вам, мой юный друг, придется постричься и напялить парик. Но будет лучше, если мы расстанемся здесь и вы отправитесь на родину. Причины, побудившие меня поступить именно так, я изложу в письме к лорду Честеру. Мы будем поддерживать связь по переписке, и когда я сочту себя готовым к путешествию в Индию, я отправлю вам депешу, и вы присоединитесь ко мне в каком-нибудь порту.
- Ваша светлость, вы вправе решать, как поступить, но мне бы не хотелось расставаться с вами. В Лондоне меня никто не ждет, я - сирота. Жены у меня нет, собственности, за которой требуется пригляд, тоже. У меня крепкие руки, острый глаз. Владею оружием. Я готов верно служить вам.
- Но я не готов рисковать вашей жизнью, Джонатан. Признаюсь, без вас мне действительно будет трудно закончить мемуары. Может, это и к лучшему. Видите, какие страсти разыгрались вокруг ненаписанных ещё страниц. Что же начнется, когда они появятся на свет?
- Но я полагаю, что если человеку есть, что сказать людям, он должен это сделать.
- Вы так полагаете! - усмехнулся граф. - Досадное заблуждение. Но я не собираюсь с вами спорить. Я не вправе отвергать ваш выбор. Вместе так вместе. Итак, нам необходимо сбить их со следа?
Граф поднялся, подошел к парапету, глянул сверху на долину, где торопливо, покрытый клочьями тумана, бежал Рейн. В противоположном направлении, к северу, уклон заметно повышался, острился. В той стороне золотисто искрились снежные шапки гор, пониже гроздья облаков скрывали склоны.
- Вы с Карлом, - нарушил тишину Сен-Жермен, - завтра вечером, как раз на исходе восьмого часа, когда базельские ворота закрываются до утра, отправитесь на юг. Я же дневным почтовым дилижансом поеду на север. Сначала в Штутгарт, затем во Франкфурт, где мы с вами встретимся. Внимательно слушайте. За пределами Базеля верный человек сменит Карла на месте кучера и довезет вас до Женевы. В город вы должны въехать перед самой темнотой. Держите себя так, словно в кабине есть ещё кто-то. Снимите номер в гостинице, которую я вам укажу. На двоих. Там вам придется срезать ваши приметные кудри, затем отправьтесь по адресу, который я вам укажу. Передадите записку, вам выделят доброго коня, и вы немедля поскачете во Франкфурт, но по другой дороге. Внимательно присматривайтесь к людям, которые встретятся вам в пути. На почтовых станциях не мелькайте. Во Франкфурте я буду ждать вас в трактире "Золотой петух", что неподалеку от Еврейской улицы. Ждать буду три дня. Запомните, три дня! И, пожалуйста, смените "боливар" на что-нибудь попроще. В этой шляпе у вас такой приметный и романтический вид. Просто бывалый путешественник. Новый Гумбольдт.*
Уиздом вздохнул.
- Вы все-таки решили расстаться со мной, ваша светлость?
- Нет, Джонатан, но разумная предосторожность никогда не бывает лишней. Я устал, мне хочется без помех добраться до своего поместья. Кстати, посланцу господина барона вы обмолвитесь, что расположено оно в предгорьях Альп, на границе с Италией, и путь наш лежит через Женеву на юг.
Тут граф нервно заходил по балкону, потом остановился перед Джонатаном.
- К сожалению, он не поверит вам на слово. Нам надо подкинуть им что-нибудь более весомое.
- Что, если одну из готовых глав, посвященных Семилетней войне с письмом графа д'Аффри, которого нет в коллекции барона? Поверьте, ваша светлость, это наименее интересная часть ваших воспоминаний. Тем более, что она переписана моей рукой. Ее никак нельзя считать подлинным документом.