Иванов Николай Федорович. Операцию 'Шторм' начать раньше

   - Есть. Я как-никак, а бывший матрос.
   - Связь держите постоянно.
   - Есть. Не беспокойтесь.
   "Не беспокойтесь", - тер подбородок Катичев. Выглянул в окно - плац пустынен. А что в городе? Где могут быть Богдановы? Почему молчит Ашим? Он сейчас главное и единственное звено между ним и событием.
   Задребезжали от выстрела окна. "Гаубицы", - определил на слух Станислав Яковлевич и посмотрел на телефон. Новости могли прийти только сюда, в этот кабинет, и он не мог покинуть его ни на минуту.
   И звонок раздался, от командира дивизии. На плохом русском, но пояснил: приехал губернатор города, восставшие идут в сторону дивизии. Он приказал развернуть две артиллерийские батареи и открыть огонь.
   Вбежал полковник Вакуленко - советник начальника артиллерии. Поняв по разговору, что речь идет об артиллеристах, закивал, подтверждая: орудия ведут огонь по городу.
   Переговорить не успели - новый звонок и встревоженный голос Якова Федоровича:
   - Товарищ полковник, нас атакуют.
   - Кто, сколько?
   - Тысячи полторы.
   - Оружие получили? Продержитесь?
   - Минут десять.
   - Посылаю людей. Несколько человек, но наберу.
   - Не успеют, товарищ полковник.
   Катичев оглянулся на Вакуленко. Тот, вновь поняв все без слов, отрицательно покачал головой. Но успеть мог только снаряд. Только огонь артиллерии мог стать преградой на пути атакующих, на пути обезумевшей, жаждущей крови толпы. Карты были в руках у советника по артиллерии, но кроме карт у Вакуленко в гостинице находилась и жена. И жена Катичева, и все остальные. Ошибутся артиллеристы на какой-то градус - и снаряды разметут гостиницу, а вместе с ней... Нет, решиться на команду, взять на себя эту ответственность Вакуленко не смог.
   - Яков Федорович, толпа далеко? - вернулся к телефонной трубке Катичев.
   - Подходит.
   - Не удержитесь?
   Матрос мгновение помолчал, видимо, еще раз оценивая ситуацию, и тихо повторил:
   - Нет, Станислав Яковлевич.
   - Побудь на связи, - полковник повернулся к артиллеристу: - Вызывай своего подсоветного, пусть командует он. Выхода все равно нет. Яков Федорович, - обратился вновь к Копцову. - Сейчас ударит артиллерия. Укройте людей, а сами дайте корректировку. Надо, чтобы снаряды легли между вами и наступающими. Сможете?
   - Отчего же не смочь. Попробуем.
   Счастье, когда в подобных ситуациях находятся люди, способные взять на себя ответственность.
   Стремительно вошел Ашим. И уже по одному его удрученному виду Катичев понял, что несчастье все-таки случилось.
   - Командуйте, - подвинул он телефоны Вакуленко и вслед за особистом вышел на улицу. - Нашли? - с тайной надеждой спросил у майора.
   Тот указал взглядом на снарядный ящик, стоявший перед входом в штаб. Катичев поднял крышку и тут же опустил ее. Но и этих секунд хватило, чтобы увидеть обезображенный труп Богданова: выколотые глаза, отрезанный нос, исколотая ножами грудь. Вот он, суд толпы...
   - Жена?
   - Сейчас привезут.
   - Жива?
   - Да. Он, - майор кивнул на ящик, - успел подсадить ее и перебросить через дувал. Она сломала руку и ногу, но ее подобрала и спрятала одна афганская семья. А он не успел.
   - Она знает? - Катичев тоже только взглядом показал на ящик.
   - Нет. Вот, едут.
   К штабу из-за казарм выскочил бронетранспортер. Афганские солдаты помогли вылезти из люка женщине. Катичев и Ашим осторожно опустили ее на землю. Охнув от боли, она тут же опустилась на стоявший рядом ящик.
   - Юра... где? Где муж? - обескровленными, синими от покусов губами прошептала она.
   Катичев, стараясь не опускать глаза на ящик, торопливо проговорил:
   - Ищут. Вы не беспокойтесь, найдут. Обязательно найдут. А вам надо врача, сейчас поможем.
   Пока врач занимался Алевтиной Сергеевной, полковник заглянул в штаб.
   - Порядок, - не смог сдержать улыбки Вакуленко. - Матрос молодец, чистый корректировщик. Толпа отступила. Но у нас один погибший.
   - Кто?
   - Нефтяник. Вышел из гостиницы посмотреть, что творится, и шальная пуля в живот. Умер мгновенно.
   - Ч-черт! Позвоните в части, и всех офицеров, кто уверен в своих подсоветных и может оставить их одних - ко мне.
   - Хорошо, Станислав Яковлевич. Может, пронесет?
   Необходимое послесловие. К сожалению, не пронесло. Через несколько минут восстанут офицеры артполка, откуда велся обстрел города. Коммунистов поставят к стене казармы и на глазах у всего полка расстреляют. Рота, а затем и танковый батальон, посланные усмирить артиллеристов, перейдут на сторону мятежников. И вскоре огонь откроет вся дивизия, все 12 тысяч личного состава.
   В штаб вбежит растерянный - Катичев впервые увидит его таким - Ашим.
   - Товарищ полковник, мятежники идут арестовывать штаб.
   Станислав Яковлевич успеет доложить обстановку в Кабул Горелову.
   - Выезжайте в аэропорт, высылаю подмогу, - обеспокоено отозвался главный военный советник.
   И с этой минуты связь пропала как с Кабулом, так и с полками. Офицерам, выехавшим по вызову к Катичеву, отбой не дадут, и "уазик", в котором спешил к начальнику майор Бизюков, перехватит толпа. Водитель-афганец спрячется под машиной, а Николая Яковлевича тут же буквально растерзают на части.
   В Кабуле Амин вызовет главкома ВВС и ПВО и прикажет стереть Герат с лица земли. Советники главкома еле удержат его от этого шага: зачем вам Хатынь и Лидице? Главком не поймет этих символов, но послушается мушаверов. Самолеты же с советскими экипажами практически вслепую, ночью, сядут в гератском аэропорту, заберут всех гражданских и перебросят сначала в Шинданд, затем в Кабул и Москву. На усмирение мятежа прилетят сто пятьдесят десантников и рота коммандос во главе с майором Шах Наваз Танаи. Танки, посланные в Герат из Кандагара, остановятся на полпути, и тогда Заплатин лично подберет два танковых экипажа и переправит их Катичеву.
   К 17 марта под командой Станислава Яковлевича на аэродроме сосредоточилось шесть танков и около трехсот человек. Одни против дивизии. Но, собственно, не сама дивизия была страшна. Главная опасность заключалась в том, что в армейских складах хранились десятки тысяч единиц оружия и множество боеприпасов. Если все это попадет в руки мятежников...
   Катичев предпринимает безумную попытку атаковать дивизию. По крайней мере, хотя бы посеять панику и попытаться арестовать руководителей офицерского мятежа. Но видимо, время совместной работы и службы не прошло для афганских офицеров даром. Атакующих встретил мощный огонь артиллерии. А по данным вездесущего Ашима, дивизия сама готовилась к наступлению на аэродром. Замер лишь город, ожидая развязки.
   И тогда советники пойдут на хитрость. Пять танков зайдут в тыл дивизии, откроют интенсивный огонь по артиллерийской позиции. Катичев, поднявшись в воздух на вертолете, дождется, когда артиллеристы начнут разворачивать орудия, и даст сигнал замершему в засаде Танаи. Тот всего с одним танком и всей имеющейся пехотой ворвется в городок прямо через центральные ворота. И вновь плац артполка обагрится кровью, но на этот раз тех, кто только недавно сам расстреливал коммунистов. Солдаты, так до конца и не понявшие, что же на самом деле происходило в дивизии, вновь начнут переходить на сторону Танаи.
   Когда Катичев приехал в дивизию, около трехсот человек уже было расстреляно, одиннадцать тысяч обезоружены, оставшаяся тысяча разбежалась. Со складов были сорваны засовы, но само оружие тронуть не успели.
   Станислав Яковлевич приступит к формированию практически новой дивизии. Шах Наваз Танаи еще некоторое время будет наводить страх в провинции своей жестокостью по отношению к тем, кто участвовал в беспорядках. В середине восьмидесятых он станет министром обороны Афганистана, а 6 марта 1990 года предпримет попытку государственного переворота. После ее неудачи сбежит в Пакистан.
   Юрия Борисовича Богданова похоронят в подмосковном городке Щелково, посмертно наградят орденом... Дружбы народов. Жена Бизюкова с двумя сыновьями получит квартиру в Краснодаре. Станислав Яковлевич Катичев после возвращения в Союз возглавит Челябинский облвоенкомат.
   А разграбленными в Герате окажутся только два дома: Богданова, рассчитывавшегося за шерсть наличными и имевшего в доме деньги, и майора Бесфамильного. У него пропадет радиоприемник с вмонтированным в него передатчиком. Возле обоих домов люди видели местного врача...
   Погибнет через какое-то время и Ашим. Он будет первым, кто захватит у душманов химические гранаты. Их решат демонстрировать в Кабуле иностранным корреспондентам, а Ашим с приклеенными усами и бородой станет давать интервью и пояснения. И все равно, несмотря на маскарад, кто-то узнает его, и, когда он появится около своего дома в Кабуле, убийца нажмет спусковой крючок пистолета.
   Документ (переписка советского посла с МИД):
   "Запись беседы с послом Франции в ДРА Жоржем Пиррушем.
   27 марта 1979 года.
   ...Посол спросил, были ли во время событий в Герате жертвы среди советских специалистов.
   Сказал, что шальной пулей был убит один советский специалист (фактически погибло три специалиста, но об этом решили в дипкорпусе не говорить).
   А. Пузанов".
   Документ (переписка советского посла с МИД):
   "Запись беседы с послом Ирака в ДРА Аль-Шави.
   27 марта 1979 года.
   ...Посол... сказал, что правительство Ирака считает недавние беспорядки в провинции Герат явлением нормальным для любой революции. Революция, свергшая определенные классы, всегда сталкивается с их сопротивлением, поэтому это не вызывает удивления.
   А. Пузанов".
   Глава 15
   ГЕРАТСКИЙ ДУШ ДЛЯ "БЕЗБОЖНОГО" КАБУЛ А. - "ЧЕТВЕРКА" ИДЕТ ВА-БАНК. ПРЕЕМНИК - ТОТ, КТО ХОРОНИТ. - ПЕРВАЯ ПРОСЬБА О ВОЕННОЙ ПОМОЩИ. - СЛУШАЙТЕ "ГОЛОС АМЕРИКИ"...
   Холодным оказался гератский душ для Кабула. Святая святых, надежда и опора - сама армия! - посмела выступить против революции и народной власти. Кому тогда можно верить?
   Нешуточными оказались и антиправительственные группировки, к марту поднявшие голову, и в особенности "братья-мусульмане". Правительство поспешило окрестить их "братьями-дьяволами", но идеи, провозглашенные ими, находили все большую поддержку в стране. Поставив во главу угла борьбу за чистоту ислама, объявив своей конечной целью исламскую революцию "без Советов и Запада", они сумели за год поднять против "безбожного" Кабула вполне реальную силу. К тому же правительство Тараки нет-нет, но и само давало поводы для недовольства собой. Было казнено несколько мулл, наиболее активно выступавших против правительства, а "Пуштунвалай" в кодекс чести включает и кровную месть. Месть же верующего за своего учителя священна, и, по афганской пословице, даже если она настигла противника и через сто лет, все равно это сделано быстро. Недовольство в армии тоже родилось не на пустом месте: по декрету Ревсовета земля отбиралась не только у помещиков, но и у среднего сословия. А именно из него состоял костяк офицеров афганской армии, да и служивого люда тоже.
   И когда вслед за гератским мятежом вспыхнуло восстание дивизии в Джелалабаде, уже на юге страны, это подлило масла в огонь борьбы и среди высшего эшелона власти, все еще выбирающего формы и методы руководства. Оказалось, что с уходом "Парчам" и изгнанием из армии сторонников Кадыра эта борьба не только не прекратилась, а, наоборот, усилилась. Теперь уже халькисты сами разделились на две группировки: "твердых" - во всем поддерживающих Тараки, и аминистов - идущих за Амином и исполняющих только его распоряжения. В определенной мере плохую услугу Афганистану оказали создаваемые под звуки литавр политорганы в армии, призванные, казалось бы, укреплять власть. Но державший под своим присмотром армию Амин сделал все, чтобы политработниками назначались только преданные ему люди. И уже назывался Хафизулла "командиром Апрельской революции", и размеры его портретов стали достигать размеров портретов самого Тараки. Невооруженным взглядом было видно, что "верный ученик" если еще и не стал на одну ступень с "учителем", то это - дело недалекого будущего.
   Оно могло наступить для Амина - с его огромным организаторским даром и мощной поддержкой в армии - хоть завтра, но находились рядом с Тараки еще четверо его любимых "сыновей" - главные участники переворота 1973 года и апрельских событий - Ватанджар, Гулябзой, Сарвари и Маздурьяр. И если Амин видел в них лишь распутную, дорвавшуюся до власти, выпивок, женщин и гуляний молодежь, то Тараки все же почитал их заслуги перед родиной и революцией и тоже держал хоть и за младших, но сыновей. Четверка платила ему своей преданностью, и именно от них пошло определение "твердых" халькистов. В отличие от "учителя", они к тому же не только видели, но и на себе ощущали мощное давление Амина, который пока только намеками, деликатно, но старался подвести Тараки к тому, чтобы убрать их из руководства страны. Дабы не позорить революцию, не разлагать остальных.
   Еще верил Хафизулле Тараки, но в то же время Ватанджар с товарищами казался ему той стеной, тем последним бастионом, за которым он может чувствовать себя уверенно. И потому тянул Генеральный секретарь, ничего не предпринимая и надеясь, что все образуется как-нибудь само по себе.
   Но 27 марта на заседании Революционного совета Ватанджар и Гулябзой, уже чувствуя на затылке грозное дыхание Амина, предприняли первую попытку если не свалить, то хотя бы остановить мощное восхождение Амина к единоличной власти, а значит, к их изгнанию, в лучшем случае со всех постов. А повод представился более чем благоприятный - на заседании шел разговор о мятежах в Герате и Джелалабаде.
   - Мы не можем закрыть глаза на то, что нас предает именно армия, - и так эмоциональный по натуре, взволнованно заговорил Саид Гулябзой, когда ему предоставили слово. - И я предлагаю строго спросить с тех, кто отвечает у нас в Ревсовете за наши вооруженные силы.
   Все посмотрели на Амина, а тот, набычив свою большую голову, медленно наливался краской. Такого откровенного выступления против себя он не ожидал. А он еще жалел их, деликатничал, произнося их имена...
   Минутным замешательством воспользовался Ватанджар:
   - Наша армия до этого была народной армией. А что мы видим сейчас? Что мы видели в Герате? Именно армию заставили идти против мирных жителей. И это не единственный пример, когда вооруженные силы используются у нас против народа. А что творится в самой армии? С негласного разрешения, надо полагать, армейского руководства идет травля и преследование тех офицеров, кто предан революции, но не предан какому-то определенному командиру.
   Это он практически в открытую говорил о себе, а на Амина уже никто не смотрел: всегда неудобно смотреть на того, кого критикуют. А тем более на того, кто еще за мгновение до этого, несмотря на небольшой рост, нависал над всеми глыбой, казался неприступным и вечным гранитом.
   Но "четверка" шла ва-банк, отступать ей уже было некуда, а второго случая могло и не представиться. Вопрос о недоверии Амину был поставлен, ответственность за мятежи хоть и не напрямую, но возложена на него, а тут еще и Тараки впервые не поддержал своего "первого ученика". Более того, по его предложению был вынесен на утверждение вопрос о Высшем совете обороны ДРА под его личным руководством. Новшество поддержали, и в ходе перестановок Ватанджар стал министром обороны, Маздурьяр вместо него занял пост министра внутренних дел. Выходит, не только они опасались железной хватки Амина, остальные хоть и чужими руками, но на всякий случай тоже отвели от себя горячие угли аминовской непредсказуемости и жестокости.
   - А товарища Амина мы попросим направить всю его энергию и опыт организатора на экономические и, скажем, общеполитические проблемы, - уже в конце заседания повернулся Тараки к замершему в напряжении Амину. И все-таки как опасно иметь руководителю государства мягкое сердце - дрогнуло оно. Кто бы чего ни говорил, но столько, сколько сделал для революции Хафизулла Амин, все-таки надо было еще поискать. И убирать вот так, сразу...
   И уже вдогонку, откровенно оправдываясь и показывая, что он по-прежнему верит и ценит его, Тараки торопливо добавил:
   - Но, товарищи... Знаете, было бы несправедливо и неоправданно для дела революции, если мы опыт, знания, способности товарища Амина замкнем только этим. Я предлагаю... я думаю назначить товарища Амина первым министром в правительстве.
   - У нас нет такой должности, - осмелился вполголоса проговорить Ватанджар. Неужели луч надежды, сверкнувший минуту назад, погаснет?
   - Можем ввести, - с улыбкой, что нашел выход из положения, тут же отреагировал Тараки. - А что, пусть будет первый министр, то есть человек, особо приближенный к премьер-министру, - тут же наделил Тараки Амина новыми полномочиями. - Как, товарищи, нет возражений?
   Возражений не было: председателю Ревсовета в марте 1979 года еще не возражали. Вернее, ему мог до определенной степени возразить в чем-то незначительном только Амин, но в данный момент речь шла о нем самом.
   Необходимое послесловие. Получить Ватанджару пост министра обороны оказалось мало, чтобы считать, будто дело сделано. Аминовцы, уже стоявшие во главе полков, дивизий и корпусов, в Генеральном штабе "не приняли" нового министра. Все вопросы продолжали решаться через его голову только с Амином. Делать же еще одну чистку среди офицеров Ватанджар не решился офицеров и так не хватало.
   Такое двусмысленное положение министра обороны, а еще и отсутствие конечно же опыта работы с огромной и розностороннейшей армейской машиной мешали и эффективному управлению армией. Амин, не забывавший ничего, тем более не забывал подчеркивать промахи нового министра и в конце концов убедил Тараки в том, что Совет обороны как коллективный орган не действует, и поэтому всю вооруженную борьбу против контрреволюции нужно сосредоточить в одних руках. Очень опытных и мудрых. Конечно же, любимого и мудрого Тараки.
   Не устоял Нур Мухаммед против новой лести Хафизуллы. 25 июля специальным указом Ревсовета он взял на себя "ведение всех дел, связанных с обороной родины, и командование всеми вооруженными силами страны".
   Однако далее в указе подчеркивалось самое страшное для "твердых" халькистов: "До тех пор, пока не прекратится иностранная агрессия, я поручил своему любимому и выдающемуся товарищу Хафизулле Амину... по моим непосредственным указаниям заниматься деятельностью министерства обороны".
   Потом этот шаг будет стоить Тараки жизни, ну а тогда Амин с улыбкой отправлял своих противников на прежние должности: Ватанджара - на пост министра внутренних дел, Маздурьяра - на пост министра по делам границ. Обе стороны понимали, что такое противостояние долго продолжаться не может, и, хотя чаша весов вновь склонилась в пользу аминовцев, предсказать конец развязки не решался никто.
   Март 1979 года. Москва.
   Именно из-за гератских событий впервые за три года своего пребывания на посту министра обороны Дмитрий Федорович Устинов предельно конкретно почувствовал, что он маршал и что именно он непосредственно отвечает за оборону страны.
   Да, уже ровно три года, как он министр. 26 апреля 1976 года, в день смерти Гречко, Брежнев подошел к нему и сказал:
   - Дима, я думаю, ты должен стать министром обороны.
   - Да что ты, Леонид Ильич. - Устинов даже отступил на шаг, чтобы лучше рассмотреть лицо Брежнева. Поняв, что тот не шутит, уже более серьезно ответил: - Я, конечно, хоть и генерал-полковник, но это звание у меня с сорок четвертого года, человек я сугубо штатский. Мало, что ль, генералов и маршалов?
   - А ты знаешь, о чем я подумал? - Брежнев пожевал воздух. - Сейчас для наших Вооруженных Сил главное, чтобы ими не командовали, а оснащали современной техникой. А кто, кроме тебя, в этом деле лучший специалист? А? Давай, утверждаем тебя председателем комиссии по проведению похорон.
   Тот, кто хоронит, становится преемником умершего - это закон, не дававший сбоя за все годы советской власти. Генералы и маршалы смотрели во время похорон на него с любопытством, словно видели впервые. Он замечал их взгляды, и вспоминался невольно июнь 1941 года, когда его, 33-летнего директора завода "Большевик", Сталин назначил наркомом вооружения СССР. Тоже многие косились и недоумевали, и, кажется, до 42-го года, когда ему одному из первых за годы войны присвоили звание Героя Соцтруда. Кажется, только в этот момент самые отъявленные скептики его стремительного восхождения в наркомы забыли о том, сколько ему лет.
   Да, война быстро поставила всех на ноги, заставила забыть возраст. И годы пролетели стремительно, одним днем. Вооружением занимался и после Победы, и даже когда избрали секретарем ЦК, все равно продолжал отвечать в Политбюро за оборону. Так что, если здраво поразмыслить, предложение Брежнева и не было таким уж неожиданным. Дал согласие, вновь, впервые после войны, надел военную форму. Звание генерала армии присвоили через несколько дней. Маршала - в том же, 76-м. На семидесятилетие легла на грудь к двум трудовым Звездам и Звезда Героя Советского Союза. Не хотелось, конечно, думать, что это только дань традиции: Брежнев оказался прав, армия и флот нуждались в техническом перевооружении, и именно под его началом военно-промышленный комплекс на два-три шага обогнал все остальные отрасли народного хозяйства. Можно сказать, что только из-за паритета именно в военной области, и особенно в военном космосе, с нами вынуждены были уважительно разговаривать и Штаты, и вообще блок НАТО. Не будь этого прорыва в новую технологию, кто бы стал считаться со страной, изо всех сил латающей дыры в своей экономике? Так что он не стеснялся своей новой Звезды и готов был ответить хоть перед Политбюро, хоть перед совестью, что сделал все возможное для безопасности Родины.
   А вот теперь оказалось, что министр обороны еще все-таки обязан и командовать. События в Афганистане, вернее, донесения разведчиков говорили о том, что эта точка на карте становится все более горячей. И не где-нибудь за сотни и тысячи километров от границы, а буквально под боком.
   Год назад они в Министерстве обороны как-то не приняли всерьез сообщение о создании в Турции штаб-квартиры "Новой Великой Османской империи", в состав которой по замыслу организаторов должны были войти мусульмане всех сопредельных с Турцией стран, в том числе, конечно, и 70 миллионов мусульман из нашей Средней Азии и Закавказья. То есть создать некий мусульманский фашиствующий блок. Улыбнулись вроде бы невыполнимости подобного, а в Среднюю Азию зачастили "полюбоваться" восточной экзотикой сотрудники американского посольства, туристские группы. Ларчик открывался просто, когда стало известно, что инициатором создания "великой" и "новой" является не кто иной, как Пол Хенци, резидент ЦРУ в Анкаре. Сразу стало ясно, что одна из ставок в борьбе с СССР сделана на религию. И на сообщение разведки посмотрели более серьезно: если произойдет объединение - в любой форме, в любом виде, - то дальнейшее поведение мусульман прогнозировать практически невозможно из-за их фанатичности и преданности исламу.
   Резня в Герате - первый признак именно этой цепи. Пробный камень, проверка прочности не только кабульского правительства, но и реакции Советского Союза. Именно ради этого мятеж был направлен, по существу, против СССР. И теперь совсем небезобидным видится лозунг, прозвучавший на гератских улицах: перенести джихад - священную войну под зеленым знаменем ислама - на территорию Советского Союза. Здесь уже не усмехнешься и не отмахнешься - надо думать о безопасности границы. И 17 марта он впервые в своей практике вынужден был поднять по тревоге Туркестанский округ, а когда пришло сообщение о гибели военного советника, дал указание Генеральному штабу развернуть дополнительно, вне годового плана призыва на сборы, еще несколько частей. Правда, с некоторыми ограничениями - не призывать женщин и студентов, не отзывать из отпусков офицеров.
   К этому времени, 19 марта, подошла шифрограмма от посла и Горелова несмотря на официальный тон, достаточно тревожная. Пузанова он знал со времен войны, когда тот был еще секретарем Куйбышевского обкома партии, а он размещал там свои заводы, так что в серьезность текста телеграммы поверил сразу.
   Документ (донесение из Кабула в МИД и Генеральный штаб):
   "...В случае дальнейшего обострения обстановки будет, видимо, целесообразным рассмотреть вопрос о каком-то участии под соответствующим подходящим предлогом наших воинских частей в охране сооружений и важных объектов, осуществляемых при содействии Советского Союза. В частности, можно было бы рассмотреть вопрос о направлении подразделений советских войск:
   а) на военный аэродром Баграм под видом технических специалистов, используя для этого в качестве прикрытия намеченную перестройку ремзавода;
   б) на кабульский аэродром под видом проведения его реконструкции, тем более что недавно на этот счет было заключено межправительственное соглашение, о чем сообщалось в печати.
   В случае дальнейшего осложнения обстановки наличие таких опорных пунктов позволило бы иметь определенный выбор вариантов, а также позволило бы при необходимости обеспечить безопасность эвакуации советских граждан".
   Посла и советника понять можно: они в первую очередь отвечают за безопасность советских людей в Афганистане, и главный акцент в телеграмме все-таки на обеспечение их безопасности и эвакуации. Эвакуация... Эвакуация - это значит отдать Афганистан, а отдав - лишиться и относительного спокойствия на южных границах. Американцы, вышвырнутые из Ирана, по последним данным, усиленно ищут замену. Для трех радиотехнических станций, наблюдавших и прослушивающих из Ирана Союз с юга и до Москвы, временно предоставил свою территорию Пакистан, но отроги Гиндукуша на афганской территории оказались столь высоки, что эффективность станций уменьшилась сразу в несколько раз. Американцы, без сомнения, будут делать все, чтобы выбить Афганистан из-под советского влияния и переподчинить своим интересам. Так что хотим мы того или нет, но единственно верным шагом в этой ситуации могло быть только усиление позиций Тараки. Чем дольше пробудет он у власти и чем надежнее будет его окружение, тем лучше для Советского Союза. Вот такая неожиданная закономерность.