Иванов Николай Федорович. Операцию 'Шторм' начать раньше

   - Товарищ старший лейтенант, с приездом! - закричал сбоку Буланов.
   Лена резко подняла голову, но, видимо, все же не ожидала увидеть так близко, прямо перед собой, Бориса. Торопливо начала сдувать, поправлять локтями упавшие на лицо волосы, одергивать куртку.
   - Ой, извините. А мы вас так ждали, - наконец произнесла она. И тише, торопясь, чтобы успеть и чтобы не услышали подходившие к ним ребята, сообщила: - А я знала, что приедете снова вы.
   - Это случайность. Мог и не приехать, - пожал плечами Ледогоров.
   - А я все равно знала, - повторила Лена и начала выбираться из траншеи. Борис подал руку, она посмотрела на свои ладони, испачканные землей. "Давай-давай", - улыбнулся старший лейтенант, и пионервожатая протянула руку навстречу.
   ...После вечернего чая, когда сгорели все заготовленные для костра дрова, потянулись в палатку.
   - Спим все вместе, теплее и друг за друга не боимся, - шепнула Лена, а громко, уже для всех, произнесла: - Где мы товарищу старшему лейтенанту место определим?
   - А кто где спит? - в свою очередь спросил Борис.
   - Мы с Настей - с этого края, у печки. С другого - Сережа, Петя, Саша и Юра. А вот как раз между нами и пусто было. Как, ребята, пустим нашего командира в середочку?
   - Пустим, - первой отозвалась Настя.
   - Да я... мне все равно... - закрутился Ледогоров. Ложиться рядом с Леной? И она вот так запросто к этому подводит всех? Может, она еще и место специально оставила рядом с собой для этого случая? А теперь боится и того, что все может поломаться, и невольного разоблачения?
   Мало было света от "буржуйки" - только-только дотягивались, допрыгивали до лиц красноватые отблески, но Борис все равно увидел взгляд, глаза Лены. И понял, что не ошибся: ее излишне громкий голос, просьба коллективно решить выдвинутый единственный вариант - это не что иное, как стремление скрыть волнение и оправдать себя, свою маленькую хитрость еще той, первой ночи, когда только занимала место на нарах и оставляла рядом свободное.
   "Прости меня, - прочел он в ее взгляде. - И не выдавай, не оставляй одну в этой ситуации".
   Борис быстро оглядел ребят - каждый занимался своим делом. Может, и в самом деле он только все осложняет? Палатка-то одна, и кто-то все равно будет спать рядом с Леной. Делов-то...
   Бросил фуражку на место, указанное Леной, - занято, И сразу вышел из палатки. Если кто что-нибудь и подумает - плевать, он здесь старший и будет делать то, что посчитает нужным.
   Стемнело - без костра и печки - мгновенно. Вершины деревьев, боясь зацепить запутавшиеся в листьях звезды, замерли, притворились неживыми. Но вот где-то далеко прогудел поезд, - значит, жизнь все-таки не замерла, несется, грохочет.
   Послышался шорох - из палатки вышел сначала Сергей, потом остальные ребята.
   - Первыми они ложатся, - кивнул на палатку курсант.
   - Подъем во сколько?
   - Как встанем. Утром все равно роса, так что в любом случае ждем солнца. А сегодня Елена Викторовна сказала, чтобы после отбоя не разговаривали: нужно, мол, дать вам отдохнуть с дороги.
   - Вот еще, - возмутился Ледогоров. Такая опека становилась уже назойливой. - Дежурство какое-то ночью есть?
   - Я хотел вначале предложить, но... - Сергей только махнул рукой. Так, сам иногда встаю, подтапливаю печь. Спим в спорткостюмах. Вначале вроде жарко, а потом ничего.
   - Туалеты оборудовал?
   - Так точно. Все по науке.
   - Наука... А почему тогда рукомойник прибит прямо к дубу?
   - Филиппок прибивал, я просто не стал переделывать, чтобы не обидеть.
   - Как ребята? - старший лейтенант оглянулся на присевших около потухшего костра ребят.
   - Нормально. Главное, работящие и без заскоков. Это сегодня они притихли, привыкают к вам.
   - А Настя? - пролил бальзам на душу курсанту Ледогоров.
   - Улы-ыба-а... - расплылся в улыбке Сергей. Было видно, что ему нравится произносить это имя, однако, спохватившись, курсант тут же добавил небрежно: - Ничего. Уши, правда, немного большеватые, как пельмешки.
   Тоже, нашел недостаток. Да и всем бы говорить об этом с такой затаенной нежностью и любовью.
   - Ну что ж, раз попали в хорошую компанию, будем работать, - не стал больше выяснять понятное и без слов старший лейтенант. - Железа много?
   - Много. Пока только отмечаю, никого не подпускаю к этим местам. Копаем там, где чисто.
   - Хорошо. Ну что, идем спать? Идем спать, орлы? - переспросил школьников, одновременно приглашая к дружбе и союзу с собой.
   - Позовут, - после некоторого молчания по-взрослому пояснил Филиппок.
   - Заходите, - тотчас же послышался из палатки голос Лены.
   Зашли гуртом: в общем колоброде и Борис вроде перестал комплексовать, разделся, спокойно залез под одеяло. Лена, вначале лежавшая на боку, отвернувшись от него, повернулась на спину, замерла. Борис же на спине никогда в жизни не спал, но теперь, чтобы улечься удобнее, нужно было или отвернуться от Лены, или, наоборот, лечь к ней лицом. И вдруг понял, что ни того ни другого сделать не сможет, что вынужден будет лежать как струна, руки по швам. И с каждой секундой понимал все больше и больше, что в таком положении уснуть не сможет. А спина уже занемела, стала каменной, нестерпимо захотелось поднять хотя бы руку, забросить ее за голову.
   Затаив дыхание, тихонько пошевелил ею, пытаясь вытащить из-под одеяла, но заворочался кто-то из ребят, и он мгновенно замер. Какую же глупость сотворила Лена, приказав всем сегодня молчать, дать ему отдохнуть. Дали, спасибо за заботу! К утру на этом месте найдут мумию или истукана.
   Заворочался, повернулся рядом Юра, и Борис, ловя момент, тоже повернулся к Лене. Она тихо, но все равно на всю палатку, спросила:
   - Непривычно на новом месте?
   - Привыкнем, - прошептал он в ответ и теперь уже вполне официально пообустраивался еще, отыскивая удобное положение.
   Лена, понаблюдав искоса за ним, отвернулась, лишь только он глянул в ответ.
   - Спокойной ночи, - сказала она всем и быстро повернулась к Насте.
   "Спокойной ночи", - поджал губы Борис. И уже не стесняясь шума, тоже отвернулся от Лены: могла бы полежать и так, как лежала. А не желает - и не надо, он тоже гордый и тоже имеет характер.
   Глава 8
   БЕСПОКОЙСТВО ВЫЗЫВАЕТ ТАРАКИ. - КОГДА ВОЮЮТ ПЛЕМЕНА - ПЛАЧЕТ РЕВОЛЮЦИЯ. - ЗА КЕМ ПОЙДЕТ КАДЫР? - "МОРСКОЕ ЗВЕНО" ПОСТАНОВЛЯЕТ...
   Начало июня 1978 года. Москва. ЦК КПСС.
   Из Афганистана Николай Нестерович Симоненко, заведующий сектором ЦК по Среднему Востоку, вернулся удрученным. Командировка была краткой, всего несколько дней, но ему, занимавшемуся Афганистаном не один десяток лет, не составляло особого труда соединить в логическую цепь разрозненные вроде бы факты, по интонациям бесед понять общее настроение и в руководстве страны, и в республике в целом.
   Самое страшное и неприятное - особое беспокойство вызывал сам Нур Мухаммед Тараки. Как ни прискорбно, но он предстал соловьем, который слышит только собственную песню. Что-то можно было, конечно, списать на эйфорию от победы революции, но Николай Нестерович слишком хорошо знал нынешнего председателя Революционного совета еще по прежним временам.
   В декабре теперь уже далекого 1956 года ему поручили встретиться с Генеральным секретарем ЦК тогда только что созданной НДПА. Правда, высказали пожелание:
   - Неофициально и не в кабинетах на Старой площади.
   Тогда они с Ульяновским и увидели первый раз Нур Мухаммеда Тараки. Афганец, как оказалось, прибыл в СССР, направляясь на лечение в ФРГ. Транзит был через Москву, и Генеральный секретарь просто не пришел на регистрацию, чтобы не лететь дальше.
   - Наша партия - достаточная сила, чтобы совершить революцию и установить режим народной демократии, - увлеченно, с гордостью доказывал Тараки на этих встречах. В открытую, правда, ничего не просил - ни помощи, ни поддержки, а может, был просто уверен в этом и не считал нужным напоминать. Ему важнее было другое - утвердиться в глазах самой влиятельной компартии мира. - Наша революция станет победоносной, - заключал он в конце каждой беседы.
   А их было несколько - в ФРГ Тараки так и не выехал, дожидался обратного рейса в Москве. За это время Николай Нестерович попытался выяснить уровень теоретической подготовки лидера НДПА, и здесь вновь его ждало разочарование. Из Ленина Нур Мухаммед уяснил для себя, кажется, только одно - надо захватить власть и удержать ее первое время. Далее, уже по Тараки, все должно стабилизироваться само собой. Словом, ввяжемся в бой, а там посмотрим. Каша из Ленина, Наполеона и Тараки.
   - Он же не учитывает, а есть ли объективные и субъективные предпосылки для революции, - горячился Симоненко перед более сдержанным Ульяновским, когда они оставались одни. - Он совсем не берет в расчет международную ситуацию.
   - Ему можно посоветовать только одно: укреплять партию, - соглашался Ростислав Александрович. - Она рыхла, а о ее связи с народом конечно же речь вообще вести пока рано.
   - И все-таки мы победим! - уехал с галилеевской уверенностью на устах Тараки. Уехал, надо думать, обиженный, почувствовав недоверие.
   И сделал ход, которого от него не ожидал никто, тем более в ЦК КПСС. Буквально через неделю после московских встреч Тараки сам пришел к королю Захир Шаху и... покаялся в грехах. Трудно сказать, был ли это тактический ход - снять с себя и партии лишние подозрения, показать свою якобы лояльность к существующему режиму, то ли сработало обыкновенное чувство самосохранения. Но, как бы то ни было, король простил его. Простил, потому что, в отличие от Генерального секретаря, не воспринимал его партию серьезно. Более того. Когда в начале семидесятых в Советском Союзе издали книгу Тараки "Новая жизнь" и переправили тираж в Кабул, король дал указание определить, где печаталась эта книга без обозначения типографии. И вновь лишь усмехнулся, когда назвали одну из основных версий - Советский Союз: нашли на кого ставить, кому помогать.
   И вот сейчас Тараки кажется, что все-таки он был прав - революция-то победила. Но и здесь Симоненко увидел смещение акцентов: победила не из-за революционной ситуации и силы партии, а в первую очередь из-за слабости режима Дауда. Николай Нестерович чувствовал, что не будет мира на этой земле, пока у власти будут находиться Тараки или Амин. Потому что вся история Афганистана - это непримиримая борьба между двумя пуштунскими племенами - дуррани и гильзаями. Закрыть на это глаза, не брать в расчет это уподобиться страусу, ибо последние двести лет страной управляли представители дуррани. А к несчастью революции и партии, Тараки и Амин относятся как раз к противоположному лагерю - племени гильзаями и уже за одно это обречены на сильнейшую оппозицию, противостояние. Сейчас противник пока в шоке, не очень организован, но ведь придет время, когда дуррани начнут предъявлять свой счет. Это историческая неизбежность, которую Тараки тоже не хочет замечать и придавать ей серьезного значения. У него сейчас все хорошо, у него нет проблем, а что там, за порогом, он просто не желает знать и видеть. Он победитель, победитель, победитель! Даже принимая делегацию КПСС, с определенной долей высокомерия посмотрел на старых знакомых: когда-то я вынужден был просить у вас встреч, вы кое-как снисходили ко мне, но теперь я - председатель Революционного совета, глава правительства, Генеральный секретарь победившей партии. Не верили?
   Барство и снисходительность Тараки почувствовал Симоненко и по его отношению к советским советникам. Единственным, к кому тот еще относился более-менее уважительно, оставался посол. Да ладно отношения, в остальном ведь тоже остался прежним - прогнозирующим, дискутирующим, причем теперь уже не только и не столько об афганских делах.
   - Я виню Насера в том, что он не оставил после себя преемника, глубокомысленно изрекал он, давая оценку уже мировому революционному движению. - Он умер, и Египет сразу же ушел в стан врага. Я, например, такой ошибки не повторю, у меня уже есть преемник. - Он похлопывал по плечу находившегося всегда под рукой министра иностранных дел Хафизуллу Амина.
   Насколько недальновидным, догматичным выглядел Тараки, настолько хитрым и коварным показался Амин. "Смесь шакала с гиеной", - сказал о нем кто-то из делегации, и Симоненко согласился в душе с такой характеристикой. Сдерживала по отношению к Амину и информация о том, что во время учебы в Америке он возглавлял там землячество афганских студентов. Ни один из подобных "старост" не миновал внимания ЦРУ. Ни один до и после Амина. Неужели только он один не приглянулся им? Честолюбие, хитрость в сочетании с великолепными организаторскими способностями и огромной работоспособностью - на эти человеческие качества, надо думать, многоопытное ЦРУ не могло не клюнуть. Или он у них на очень глубоком крючке и в свое время они предъявят счет? В общем, со временем Амин может стать для Тараки самым страшным врагом, такие люди умеют выжидать, они редко торопятся.
   По наблюдению Николая Нестеровича, не замечал, не хотел видеть Тараки и еще одну опасность - углубление кризиса в отношениях с "Парчам". Отношения между фракциями, объединившимися перед революцией, сейчас, при дележе портфелей и должностей, вновь осложнились. Вновь Тараки и Бабрак называют "Хальк" и "Парчам" не крыльями НДПА, а самостоятельными партиями. И если после революции Тараки хоть некоторое время старался проводить более сбалансированную политику и доверял пусть и не главные, но все же и некоторые министерские посты парчамистам, то сейчас, спустя всего два месяца после победы, начал понемногу оттеснять их от управления страной.
   Открыто возмущается пока только Кадыр, главный исполнитель революционного восстания. По его мнению, революцию ведут куда-то не туда, и он, если убедится в этом, готов совершить третий переворот в своей жизни и свернуть головы тем, кто предает Апрель.
   Кадыр... Кадыр... Совершенно непредсказуемая личность. В свое время Дауд умело использовал офицеров-коммунистов, вернее, их стремление к постоянным переменам. Ведь только благодаря перевороту в армии, который совершили в 1973 году Кадыр, Ватанджар и Гулябзой, он смог поднять руку на короля. Дауд не забыл этой услуги: сержанта Гулябзоя сделал офицером, получил повышение в должности Ватанджар, Кадыр же стал начальником штаба войск ВВС и ПВО, подполковником. Авторитет в армии рос у него стремительно, хотя как политический лидер он не мог представлять опасность. И опять же в силу своего происхождения, вернее, малочисленности и непопулярности племени, из которого он был выходцем. Не та страна Афганистан, чтобы не придавать этому значения. Но Дауд понял, что Кадыра могут просто использовать другие силы, точно так же как и он в свое время, вместо тарана. И незадолго до апрельских событий убрал ретивого сорвиголову подальше от армии, назначив его директором небольшой мукомольни.
   Можно представить обиду Абдула Кадыра, а одновременно злость и решительность, с которыми он возглавил вооруженное выступление против своего "благодетеля".
   За кем сейчас пойдет он? Насколько серьезен в своих угрозах?
   - Я не парчамист и не халькист. Я просто армейский коммунист, подчеркивает в последнее время Кадыр.
   Такой непредсказуемости и импульсивности своего министра обороны Тарани тоже следовало бы поостеречься. Трезвости, побольше трезвости бы афганскому лидеру. И внимания в первую очередь не борьбе за власть, а народу...
   - Ну, и что будешь докладывать? - спросил Ульяновский, когда Николай Нестерович поделился с ним своими нерадостными в общем-то впечатлениями от поездки. - Я знаю, что по другим ведомствам доклады идут более оптимистичные.
   - Значит, менее глубокие, - взорвался Симоненко, но сумел справиться с эмоциями и ответил уже спокойно: - Буду докладывать то, что есть.
   Конец июня 1978 года. Кабул.
   - Проходи. Что так возбужден?
   - С Кадыром говорил. Опять при всех набросился на Тараки. Сотню раз советовал сдерживать эмоции, как бы там ни было, нравится он тебе или нет, но он - глава государства. Зачем его раздражать по пустякам? А он - как специально. Чаем угостишь?
   Заплатив развел руками - самоваром еще не обзавелся. Горелов удивленно кивнул на стоящий напротив стол Экбаля:
   - А что же подшефный не следит за своим начальством?
   - Во-первых, не обязан, а во-вторых, он сам вечно голоден, ест один раз в сутки.
   - Что так?
   - Полно родственников, да к тому же десятки всевозможных делегаций, которых тоже как-то надо угощать и одаривать подарками.
   Замолчали. Отношения между главным военным советником и советником начальника Главпура налаживались трудно. Прямоту и резкость суждений Заплатина поначалу Лев Николаевич Горелов воспринял как попытку, желание нового сотрудника подмять всех военных советников под себя, подчеркнуть свое положение главного политработника. Некоторое время Горелов даже демонстративно не замечал Заплатина, обговаривая вопросы только с представителем КГБ Ивановым.
   Но все же общность решения одних и тех же задач заставила пойти на сближение, а узнав немного характеры, они стали понимать и поступки друг друга.
   - От твоего начальства что-нибудь есть? - нарушил молчание Заплатин.
   - Утром звонил Огарков. Как всегда, продолжать тесное сотрудничество, попытаться исключить репрессии, снятия с должностей. Кадыр припоминает некоторым своим бывшим сослуживцам, что не помогли, не заступились за него, когда Дауд убирал его из армии, а он просил у них помощи. Что у тебя?
   - То же самое. Кроме решения военных и политических вопросов советуют, чтобы мы рекомендовали руководству партии идти в народ, племена, разъяснять цели и задачи революции. Словом, не сидеть в Кабуле. Что на пакистанской границе?
   - Пока тихо, проехали и пролетели почти всю. Доложил Амину свои соображения по ее укреплению. Да, а Амин предложил, вернее, попросил проводить с ним индивидуальные занятия по военной подготовке. С одиннадцати вечера до часу ночи ежедневно, больше у него времени нет. Работоспособность, конечно, дикая. Как идет легализация парторганизаций?
   Это для Заплатина был самый больной вопрос. Партийные организации в армии до сих пор продолжали находиться в подполье, и в первую очередь таились друг от друга халькисты и парчамисты. Существовали и две партийные кассы, в каждой организации в глубокой тайне шел прием новых членов. В некоторых полках, правда, попробовали открыть, назвать коммунистов. Постарались сделать из этого праздник: людей выводили перед строем, пожимали руку, благодарили за мужество в борьбе, верность идеям НДПА. Но если халькисты шли на это охотно, то "Парчам", скорее всего, продолжал скрывать свои структуры. Пять - семь человек на батальон или полк раскроют - и вроде больше никого нет. Это, конечно, было не так, и уже затаивались новые обиды, продолжало расти недоверие. Зато уж халькисты развернулись до такой степени, что некоторые коммунисты-командиры поспешили на своих кабинетах вывесить таблички: "Вход только членам партии". Вот такие неожиданные вывихи, и где и что выпрет завтра - одному Аллаху известно...
   Горелов уловил состояние Заплатина и, уже зная его болезненную ответственность за свой участок работы, поспешил добавить:
   - Да, чуть не забыл. Побывал я на политзанятиях в Гардезе. Спрашиваю солдат, что они знают о Советском Союзе. Встает один, поднимает автомат: "Калашников - это Советский Союз, противогаз - это Советский Союз, кровати - это Советский Союз. Но главное - это политзанятия". Так что передай Епишеву, пусть порадуется и погордится.
   - Передам. Нам бы этих солдат с пола поднять, заставить тыловиков отдавать им простыни, которыми они торгуют в дуканах. Сделать так, чтобы все продукты шли в котел, а не тем же перекупщикам. И котелки, тарелки солдатам чтобы выдали, а то хлебают из каких-то общих корыт...
   - Мечты... - вздохнул Горелов. - Мне на роты, батальоны назначать некого, вчерашние лейтенанты полками командуют. А ты к тому же создал ореол славы политработников, лучших офицеров забираешь.
   - Сейчас слово может быть главнее всего остального, - не согласился Заплатин, хотя и сказал это Горелов с улыбкой и пониманием. - Кстати, что с командирской учебой?
   - Тараки разрешил открыть трехмесячные курсы для офицеров и школы для сержантов. Если не поднимем армию... - Горелов обречено махнул рукой.
   Информация (получено представителем КГБ в Кабуле):
   "В начале июня с. г. в Анаполисе (США) состоялся симпозиум атлантической группы НАТО, где обсуждались перемены в Афганистане и "вытекающие отсюда последствия для Америки и ее союзников по НАТО". В симпозиуме под кодовым названием "Морское звено" приняли участие более 270 генералов, адмиралов, дипломатов, ученых и официальных лиц. Единодушно было заявлено, что Америка и Запад не могут позволить себе такой роскоши, как заниматься только Европой. Афганистан объявлен, таким образом, еще одной зоной жизненно важных интересов стран НАТО, и в первую очередь США.
   В Кабул под дипломатическим прикрытием вылетел некий Луи Дюпри, которому поручено координировать действия антиправительственных элементов в афганской столице.
   В Пакистане, близ границы с Афганистаном, начали создаваться лагеря афганских беженцев (Читрал, Чират, Кохат, Кветта, Наушери и др.). В этих лагерях начали подготовку группы боевиков из числа офицеров и солдат афганской армии, оставшихся преданными Дауду и перешедших в Пакистан.
   Для сведения".
   Документ (из переписки советского посла с МИД):
   "Запись беседы с послом США в ДРА Адольфом Дабсом.
   7 августа 1978 г.
   ...В ходе состоявшейся беседы Дабс высказал недоумение по поводу напечатанной в газете "Правда" за 1 августа 1978 года статьи корреспондента ТАСС "Подрывная деятельность против народа Афганистана", где говорится, что США оказывают финансовую помощь диверсионным группам, выступающим против правительства ДРА.
   Дабс сказал, что позиция США в отношении ДРА базируется на принципе невмешательства во внутренние дела страны...
   Я... заметил, что в американской печати была развязана шумная кампания пропаганды о том, что Апрельская революция в Афганистане явилась "делом рук русских".
   Дабс никак не отреагировал на это замечание.
   Послом был задан вопрос, не заключал ли Советский Союз с ДРА соглашение о военном сотрудничестве. Ответил отрицательно.
   Посол СССР в ДРА А. Пузанов".
   Глава 9
   ВЛАСТЬ ОБРЕЧЕНА НА КРИТИКУ. - Б. КАРМАЛЬ И Н. М. ТАРАКИ. - "ПАРЧАМ" НЕ МЕСТО В КАБУЛЕ. - "КАЖДЫЙ ДОЛЖЕН ПРИНЯТЬ ЛЮБУЮ СУДЬБУ".
   Конец июня 1978 года. Кабул.
   Нет такой власти, которую бы не критиковали. Жесткую - за тиранию и диктаторство, слабую - за бесхребетность. Могут обвинять в милитаризме и тут же в недальновидности и подрыве обороноспособности страны. Ругают за зажим критики и тут же за потворство вседозволенности. За то, что одним повышают зарплату, а другим оставляют прежнюю.
   Поэтому в государствах постоянно за что-то борются. Там, где есть смертная казнь, - за ее отмену. Где нет - за введение. Поднимают свои знамена новые партии и сразу же те, кто требует их закрытия. Идут баталии за принятие какого-то закона или его отмену. А если ни за то и ни за другое, то бесконечно за его уточнение и доработку.
   Власть обречена на критику. Пока будет хоть какая-то власть, всегда найдутся и те, кто ею недоволен. Слабая в этом случае рухнет быстрее, но зато безболезненнее для народа. Крах сильной власти несет в себе большие социальные потрясения, так как она способна сопротивляться.
   Дольше же всех держится вязкая власть - власть, издавшая сотни законов о самой себе, власть, не запрещающая, но и не разрешающая. Власть кабинетов и согласований, грандиозных будущих проектов и славицы о вчерашних достижениях, но только не о сегодняшнем дне. Власть многочисленных подписей, власть, когда в случае ошибки виноваты все, но никто конкретно.
   Потом ее, конечно, будут ругать, для этого даже найдут двух-трех самых виноватых, и свора бывших соратников, очищаясь и оправдываясь, будет валить вину всей эпохи, просто вину обстоятельств, а заодно и свою собственную, на них. Хорошо выглядеть прозревшим, смелым, умным и деятельным!
   Но страшно другое - если эти вечно праведные вновь окажутся у трона. Хотя конечно же самые опасные для народа правительства - это революционные. Мало того, что на гребень штормовой волны поднимается много пены и шелухи карьеристы, сонмы обиженных предыдущей властью, проходимцы и подхалимы. Революционной власти еще всегда хочется и всей полноты правления. Без дележа с кем бы то ни было, даже с теми, с кем еще вчера, объединившись, шли на "последний и решительный". Редкая революция обошлась без раскола в стане победителей, потому что после победы всем группировкам кажется, что ее можно было бы добыть и без союза с остальными. Вот тут и начинается поиск и подсчет ошибок друг у друга, формируется оппозиция - где открыто, где тайно.
   История человечества только и делает, что говорит и предупреждает об этом. Но, видимо, революции и разочарования их итогами неизбежны.
   Первый заместитель премьер-министра Афганистана Бабрак Кармаль почувствовал на себе это более, чем кто-либо другой. Сброшенная ему с барского плеча халькистов должность ничего не решала и не значила в стране. Вернее, должность была первейшая, ничего не значил на ней именно он, Бабрак Кармаль, лидер "Парчам". Как и в прежние годы, вся власть, но теперь не только партийная, но и государственная, сосредоточилась в руках "Хальк". И Тараки первым открыто игнорирует заместителя-парчамиста, сделав вторым лицом в партии и стране министра иностранных дел Хафизуллу Амина. Человека, которого на последнем съезде партии не избрали даже в состав Политбюро, настолько все делегаты поняли его коварство, приспособленчество, хитрость и жестокость. Неужели Тараки слеп? Или ему выгоден такой человек, чтобы на контрасте с ним самому выглядеть более благородным? К чему в таком случае приведут страну сыновья скотоводов и, как стал в последнее время говорить о себе Амин, "выходцы из низших слоев среднего уровня"? Да, а вот он - сын генерал-полковника Мухаммада Хусейн-хана, получил образование, его избирали в парламент. Почему он должен стесняться этого и почему из-за этого теперь всю жизнь обязан довольствоваться вторыми ролями? Да уже и не вторыми, при нынешней ситуации только слепой не видит, что он, Бабрак Кармаль, уже вообще ни на каких ролях. Его нет. Нет его, его партии, идей "Парчам" - все подмято, растоптано, выброшено за борт истории...