Иванов Николай Федорович. Операцию 'Шторм' начать раньше

   ...Капитан Ледогоров в это время подшивал подворотничок.
   - Товарищ капитан, - заглянул, придерживая панаму, в палатку дневальный. - Вас срочно к командиру полка.
   - Кого еще? - успел остановить Борис солдата. По фамилиям других офицеров можно было хоть предположить, ради чего командиру потребовался саперный ротный.
   - У него сидят начальник разведки дивизии и авианаводчик. Из наших вас и комбата-два, - выдал необходимую информацию дневальный и исчез.
   Значит, в горы. А если уже прибыл и авианаводчик, то - прямо сейчас. Комбат-2 считается самым опытным и толковым - выходит, дело сложное, если дернули его. Расклад не в пользу свежих подворотничков.
   Борис двумя широкими стежками прихватил оставшуюся полоску материи, дотянулся до кровати, на которой, укрывшись марлей от мух, спал Сергей Буланов.
   - Серега, подъем.
   - Уже не сплю, - отозвался тот из белого кокона. Потянулся, распугивая мух и комкая марлю.
   - Готовь на всякий случай людей.
   - Есть.
   В чем повезло в последнее время Ледогорову - прямым ходом после училища к нему в роту прибыл лейтенантом Сергей Буланов. От того курсантика, с которым когда-то искал мины под Суземкой, осталась только что исполнительность, но это был далеко не худший вариант.
   - Еле пробился сюда, - смущенно опуская глаза, словно был в чем-то не прав, сказал в первый вечер Сергей. - Почти весь курс написал рапорта в Афганистан, так что пришлось заканчивать училище с красным дипломом, чтобы иметь право выбора.
   - Значит, рвутся сюда? - с удовлетворением переспросил Борис. На его взгляд, ввод войск в ДРА имел какие-то недомолвки, чувствовалась не вся праведность этого решения, но хотелось надеяться, что эти сомнения - только его личное недопонимание ситуации, что где-то кто-то знает больше и наверняка просчитал все. И если офицеры рвутся в Афганистан, значит, это он сам не до конца во всем разобрался. И это было хорошо, это снимало моральную ответственность за его пребывание на афганской земле, позволяя заниматься только выполнением боевых задач да заботой о своих подчиненных.
   Сергей же за месяц службы в Афгане превратился из курсанта в офицера, заодно отравившись и водой из-под крана. Но главное - солдаты уже не боялись выходить с ним на задания. Что ж, Афганистан обтирал людей быстро, недаром правительство положило здесь военным день за три.
   В прогнозе "на боевые" Борис не ошибся: "духи" захватили автобус, в котором ехала кассирша геологов. Капитан про себя даже выругался: идиоты, неужели не понимают, где находятся, разъезжают, как на курорте. А теперь из-за их разгильдяйства или прихотей подставляй под пули солдат. Кому война, а кому и мать родная...
   - Район уже блокируется сухопутчиками, вы - на усиление, - подвел черту под заданием командир полка. - Через двадцать минут доложить о готовности к рейду.
   - Ты что такой счастливый, будто под дождь попал? - на ходу сбрасывая куртку, поинтересовался Борис у кружившего по палатке лейтенанта. Тот остановился напротив, сжал кулаки, потряс ими в воздухе:
   - Сын! Сын у меня родился, командир! - Буланов для подтверждения схватил лежавшее на столике письмо. - Вот. Сын. Настоящий. Три двести.
   - Ну, это Улыба молодец. А ты-то тут при чем? - подтрунил Ледогоров.
   - Как?.. Да ну вас. Сын! Теперь раз увидеть - и помереть не страшно.
   - Не болтай ерунды перед операцией, - оборвал на этот раз серьезно Ледогоров. - Поздравляю, но отметим это дело потом. Через пятнадцать минут начало движения.
   - Командир, хоть на сутки, хоть на час, хоть одним глазком можно будет потом как-нибудь?..
   - Тринадцать минут, - еще жестче перебил Борис, влезая в маскхалат. Подумал о почтальоне: если через голову ему не доходит, когда приносить и раздавать почту, придется вдолбить через руки, ноги и чистку туалета.
   Сергей обидчиво замер около своего угла, медленно полез под кровать доставать амуницию. Борис старался не обращать на него внимания. У только что прибывших в Афганистан только тело здесь, а душа все еще в Союзе. Они и по горам ходят, озираясь, как в музее. Еще ни слух их, ни зрение, ни повадки не выработали той боевой настороженности, которую кто-то называет шестым чувством на войне. Машинальности, автоматизма еще нет в движениях, естественности, когда не надо думать, что делать в той или иной ситуации, само сработает. А когда ко всему этому, еще не существующему, всякие радости-горести приплюсовываются, то выход на боевые - это уже не война, а чистейшая подстава под первую пулю.
   - Строй роту и докладывай, - поторопил Ледогоров лейтенанта.
   Тот, ничего не ответив и не посмотрев в сторону командира, вышел, проволочив по дощатому полу за лямки бронежилет и рюкзак.
   Первый же отличительный признак сапера - это протертые на коленях брюки да иссеченные галькой, задубевшие, с обломанными ногтями пальцы. Мина - она и впрямь ласку любит, да чтоб на коленочках перед ней, да осторожно пальчиками. На миноискатель здесь особой надежды не было: горы афганские словно состояли из чистейшего железа и заставляли прибор работать постоянно. Поговаривали, что вот-вот должны будут прислать овчарок, вынюхивающих тол, но все равно это дело новое, не проверенное, а значит, и ненадежное. Поэтому с марта, когда начались первые подрывы на дорогах, пехота готова была повара оставить в лагере, лишь бы взять с собой лишнего сапера.
   Оглядев реденькую, растасканную по нарядам, рейдам, госпиталям роту, Ледогоров для порядка поправил два-три рюкзака и направил навьюченный всякой всячиной свой караван к бронеколонне второго батальона и секущим над собой воздух вертолетам на краю лагеря.
   Когда распределились по машинам, когда вертолеты, их небесное прикрытие, пробуя воздух, плавно попрыгали на площадке, а потом, набычившись, закарабкались вверх, когда заревели моторы бронегруппы и сама она стальной ниточкой вытянулась в предгорье, Ледогоров разрешил признаться себе, что разговор про Улыбу напомнил и о Лене. Вспоминалось о ней и раньше, да что вспоминалось - думал написать ей сразу, как только попал в Афганистан. Но вначале нельзя было упоминать место службы, потом отложил до какого-то праздника - вроде будет повод объявиться. Но закрутился, а праздники для военного вообще страшное дело - одно усиление бдительности чего стоит. А дни бежали, и уже вроде надо было оправдываться за долгое молчание. Подумал-подумал и решил, что в этой ситуации лучше вообще промолчать, лучше как-нибудь потом, при встрече...
   А вот Оксана писала часто, и были уже у них на уровне писем и признания в любви, и намеки на свадьбу. Может быть, все это уже и свершилось бы, не войди наши войска в ДРА. А так в тартарары в первую очередь полетели все планы, мечты, отпуска. Жизнь сделалась прозаичней и суровей - а какой, собственно, ей быть, если каждый выезд за пределы лагеря мог стать последним? А зачем это Оксане? Она словно почувствовала холодок новых писем - уже без планов о будущем, без намеков, от которых заходилось сердце и загорались щеки. И первой оборвала переписку.
   Вот тут-то и стала вспоминаться Лена. Будто ждала своего часа, словно было это ее - объявиться рядом, когда придут трудности. И поляна их вспоминалась, и жизнь в палатке, когда стоило только повернуть руку... И решил Борис: в первый же отпуск заедет к ней. Сначала к ней, потом к Оксане. Где останется сердце, там останется и он. А у Сергея с Улыбой уже сын. Молодцы, что тут скажешь...
   В Афганистане нет длинных дорог. А вот путь может оказаться долгим. Ниточка десантников то растягивалась, и тогда старший колонны басил по связи: "Убрать гармошку", то надолго застревала у какого-нибудь поворота с полуразрушенным полотном дороги. Но проводники-афганцы, с головой закутанные от посторонних глаз одеялами, хоть и подергали изрядно колонну, но все равно сумели вывести ее в намеченное для прочистки ущелье Ханнешин.
   - К машинам, - прошла команда, и Борис первым спрыгнул на землю, блаженно размялся. Впрочем, командир разминается не просто ради удовольствия, а чтобы держать потом в руках подчиненных.
   - К машине, - разрешил сойти он и своим саперам.
   Ущелье начиналось узкой дорогой, и Ледогоров вдруг вспомнил эскадрон. Эх, его бы сюда, они бы такие перевалы взяли и в такие щели протиснулись... Возникло грустное лицо Оксаны, и Ледогоров потряс головой, прогоняя видение, - он не Буланов, он знает, где и о чем думать.
   Пока пехота распределялась по склонам: один батальон - по хребтам слева, второй - по хребтам справа, остальные - по дну ущелья, Борис инструктировал своих саперов. Это только в книгах пишут, что первой всегда идет разведка. Ерунда и глупости. Впереди разведки пашут животами землю саперы.
   - Пехота будет лезть на самые гребни, но не поддавайтесь, идите только по краям обрывов, по осыпям - словом, там, где человек не должен ходить. И тащите их за собой. Если попадутся "игрушки", ни в коем случае не обезвреживать, подрывать на месте накладными зарядами. Буланов!
   - Я.
   - Со своей группой со мной.
   - Есть, - недовольно отозвался лейтенант, примерившийся к левому, попавшему в тень склону. Лейтенантам всегда кажется, что они не успеют побывать в настоящем деле. - Остальные - по своим местам.
   ...Горы, горы, одинаково проклятые и воспетые. И вновь обруганные, и вновь столько же обласканные. Вознесенные выше своих вершин поэтами и низвергнутые до уничижительной пыли путниками. Не терпящие физической немощи и пренебрежения к себе и сами поднимающие дух своих покорителей выше своих вершин.
   Вам бы еще быть мирными...
   Разрушенный мост за первым же поворотом увидели все. Хотя и неглубокий, но обрыв разорвал дорогу, а кто-то сбросил вниз, на дно, и доски, соединявшие берега.
   Комбат вопросительно посмотрел на Ледогорова, тот по-примеривался, рассчитывая возможные варианты, и первым стая спускаться по еле заметной тропинке вниз. Преграда небольшая, были и похлеще, но если преодолевать обрыв по дну, то часа на три батальон застрянет. Надо попробовать вытащить и перебросить доски. Не переход Суворова через Чертов мост, но повозиться тоже придется. И надо все делать побыстрее, прочистка местности, как никакая другая операция, требует скорости.
   Но у первых же валунов на дне пропасти Ледогоров замер: за ними валялись обглоданные хищниками человеческие кости. Что это, предупреждение им? Кто-то уже не прошел этот путь?
   Справа блеснуло что-то красное, и, присмотревшись, Борис увидел четки, свернувшиеся змеей. Поддел их тонкой стальной иглой щупа, однако прогнившие нитки не выдержали, и рубиновые камешки, словно капли крови, упали на землю.
   - Чего здесь? - подошел Буланов.
   - Кто его знает? Ладно, давай смотреть доски.
   Сергей притащил ближнюю, положил краем на камень, подпрыгнул на ней. Раздался треск.
   "Чертов мост отменяется", - понял Ледогоров и махнул глядевшему на него сверху комбату: давай вниз, на халяву не получится, придется топать ножками.
   Попотел, поматерился батальон, но вытащился часа через два на противоположный край обрыва. И только собрались идти дальше, захрипела рация, словно тоже ползла по горам и теперь ей не хватало воздуха. Комбат приложил трубку к уху, покивал головой на сообщение, подтвердил прием.
   - Что? - поторопил Ледогоров.
   - Всем отбой. Возвращаемся назад.
   - Нашли?
   - Нашли.
   - Жива? - вытягивал сведения Борис, хотя по лицу комбата была ясна другая весть.
   Десантник сел на камень, закурил, хотя только что бросил окурок. Подошли неслышно еще несколько человек, остановились в сторонке: связью на операции интересуются все, связь - это их судьба, по ней приходят команды, которые придется выполнять.
   - Сухопутчики нашли. Судя по всему, ее затащили в сарай, видимо, надругались. Каким-то образом она сумела серпом убить охранника, овладела его автоматом и приняла бой против банды...
   - Да, жалко, - проговорил Ледогоров, забыв, что еще недавно, на постановке задачи, клял неизвестную кассиршу почем зря. Что это из-за нее сотни людей влезли в чужие, раскаленные горы.
   - Жалко, - согласился комбат. - Ну что, назад? - Он оглянулся на пропасть, из которой они только что вылезли.
   Необходимое послесловие. Однако выход батальона задержит лейтенант Буланов. Вернее, его сообщение, что впереди саперы обнаружили пещеру. Ох, эти боящиеся опоздать в бой лейтенанты...
   - Глянем, - равнодушно отзовется комбат. - Вроде тогда и не зря топали.
   Лейтенант устремится вперед - вот и он сгодился, но Ледогоров ухватит его за рукав: остынь, пойдешь после меня. Осторожно осмотрит вход в пещеру, следы тележек, мусор. Медленно тронется в темноту. До этого "духи" еще не применяли растяжек, и капитан заденет тонкий волосок проволоки...
   Когда его откопают и вытащат на свежий воздух, лицо Ледогорова будет залито кровью, а рот забит каменной крошкой. Лейтенант дрожащими пальцами выковыряет землю, даст вздохнуть полной грудью. Но глаз капитан не откроет.
   Пещеру потом исследуют советские и афганские геологи, найдут разработки урановой руды. Для афганских специалистов станет ясно, почему западные геологи не рекомендовали тратить время и средства на исследования в этом районе, утверждая, что там практически ничего нет. Политика была превыше всего. И все годы пребывания ограниченного контингента это место будет охраняться советскими подразделениями.
   Ледогорова доставят сначала в ташкентский госпиталь, затем в московскую клинику. Там к нему, уже знающему, что он теперь никогда не будет видеть, однажды приедет гостья. Борис услышит осторожные девичьи шаги, ощутит на своей груди руку и улыбнется:
   - Лена...
   Рука вздрогнет, и он поймет, что ошибся. Гражданская жизнь заставит ошибаться многих "афганцев"...
   - Это я, Боря. Оксана.
   Афганистан будет не только разлучать людей, но и соединять их.
   Только через год Борис узнает фамилию кассирши, попавшей к душманам. Привезет ему эту новость в небольшой узбекский городок, где располагался единственный в Союзе, кавалерийский эскадрон, старший лейтенант Буланов. Борис окаменеет, потом попросит жену дать ему лошадь и уедет на своем Агрессоре далеко в горы...
   Был он всего лишь одним из тех многих тысяч, кому выпала судьба попасть в афганские события. Он мало занял места в повествовании, потому что мало занимал его и в политике. А политика в те годы была выше всего. И это тоже примета того времени. Хотя все последующие события в стране показали, что в этом вопросе мало что изменилось, и при новых лидерах. Разве только чаще стали клясться от имени народа...
   Этим же летом Петя Филиппок создаст новый поисковый отряд и присвоит ему имя Лены Желтиковой, награжденной согласно выписке из приказа "за самоотверженный труда традиционным орденом "Дружбы народов" - войну еще пока скрывали. Останки первых найденных солдат Великой Отечественной отряд похоронит рядом с могилой Саши Вдовина.
   - Вот война с войной и встретились, - проговорит на похоронах Соня Грач.
   - А где Аннушка? - спросит ее Черданцев.
   - У грушенки. В эту могилу не верит, не ходит к ней. Ждет, встречает Сашу там.
   Михаил Андреевич и в самом деле увидит Аню у грушенки. Она будет сидеть на подстеленной пиджаке и кормить грудью тряпичную куклу.
   - Не буди, Саша только уснул, - шепотом предупредила Аня и отвернулась.
   В тот же вечер майор напишет рапорт на увольнение в запас. На его место пришлют молоденького капитана с двумя желтыми нашивками за ранения. Что-что, а место сбора ратников и призывников в России никогда не пустовало. К сожалению...
   Документ (Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 2 января 1980г.):
   "Об увеличении численности Вооруженных Сил СССР" Разрешить Министерству обороны для создания группировки советских войск в Демократической Республике Афганистан увеличить с 1980 года лимит численности на пятьдесят тысяч военнослужащих и две тысячи рабочих и служащих, в том числе 1000 военнослужащих для Комитета государственной безопасности СССР.
   Секретарь Центрального Комитета КПСС Л. Брежнев.
   Председатель Совета Министров СССР А. Косыгин".
   21 мая 1980 года. Москва. Кремль.
   Василий Васильевич Кузнецов, первый заместитель Л. И. Брежнева по Президиуму, в этот день вручал в Георгиевском зале награды офицерам из группы "Альфа", особо отличившимся при штурме Дворца Амина и отмененным 28 апреля особым Указом Президиума Верховного Совета СССР.
   Из семи человек, представленных Комитетом госбезопасности к званию Героя Советского Союза, после проволочек, проверок (а были и анонимки о якобы вывезенных "Альфой" драгоценностях) в списке осталось трое: Бояринов Григорий Иванович, 1922 года рождения, Карпухин Виктор Федорович, 1947 года рождения, и Козлов Эвальд Григорьевич, 1938 года рождения. Ордена Ленина выпали Романову, Голову и Полякову.
   - Главное, не жмите сильно руку, - в который раз напоминали награжденным, намекая на преклонный возраст Василия Васильевича. - Ну и, конечно, не обнимать, не целовать, не задавать вопросов.
   Заинструктировали так, что Карпухин забыл выступить с ответной речью...
   Следующие награды "альфовцы" будут уже получать за освобождение заложников, захваты террористов: иногда казалось, что война переползла через Гиндукуш из Афганистана в нашу страну.
   Военный корреспондент "Правды" Виктор Верстаков одну из первых своих афганских песен посвятит девятой роте Витебской воздушно-десантной дивизии, вместе с которой "альфовцы" штурмовали Дворец Амина.
   Еще на границе и дальше границы
   Стоят в ожидании наши полки.
   А там, на подходе к афганской столице,
   Девятая рота примкнула штыки.
   Девятая рота сдала партбилеты,
   Из памяти вычеркнула имена.
   Ведь если затянется бой до рассвета,
   То не было роты, приснилась она.
   Войну мы порой называли "работа",
   А все же она называлась войной.
   Идет по Кабулу девятая рота,
   И нет никого у нее за спиной.
   Пускай коротка ее бронеколонна,
   Последней ходившая в мирном строю,
   Девятая рота сбивает заслоны
   В безвестном декабрьском первом бою.
   Прости же, девятая рота, отставших,
   Такая уж служба, такой был приказ...
   Но завтра зачислят на должности павших
   В девятую роту кого-то из нас.
   Войну мы подчас называем "работа",
   А все же она остается войной.
   Идет по столице девятая рота,
   И нет никого у нее за спиной...
   Песня попадет в черные списки таможенников и первое время будет отбираться или стираться с магнитофонных кассет, вывозимых из Афганистана в Союз солдатами и офицерами.
   Вообще бардовские песни первыми начали говорить правду об афганских событиях. Центральная печать первые два-три года, по стихам того же Верстакова, сообщала, как "мы там пляшем гопака и чиним местный трактор". А допустим, в солдатской газете десантников вначале вообще не разрешали писать, что дивизия находится за пределами СССР и что вообще это десантная газета: на фотографиях заретушевывались десантные эмблемы, тельняшки, не говоря уже о наградах. Было изменено и само название газеты, все журналисты печатались под псевдонимами, а фамилии офицеров, о которых писалось в Союзе, упоминать теперь запрещалось. Сообщения о геройских поступках звучали примерно так:
   "Во время учебного боя рядовой имярек отразил атаку условного противника. За мужество и находчивость солдат награжден медалью "За боевые заслуги".
   Если бой все-таки расписывался и никуда нельзя было спрятать раненых и погибших, под материалом просто ставилась пометка: "Из боевой истории части".
   Только к концу 1981 года разрешили наконец писать, что часть десантная, потом - что находится в ДРА. Про боевые действия все равно шло ограничение: в бою участвует не больше батальона, который в свою очередь ввязался в него в целях самообороны или защиты колонн с материальными ценностями.
   Вот так понемногу, крохами пробивалась через цензорские ограничения афганская правда. Так что песни бардов и в самом деле были отдушиной для самих ребят-"афганцев":
   Я поднимаю тост за друга старого,
   С которым вместе шел через войну.
   Земля дымилась, плавилась пожарами,
   А мы мечтали слушать тишину.
   Я поднимаю тост за друга верного,
   Сурового собрата своего.
   Я б не вернулся с той войны, наверное,
   Когда бы рядом не было его,
   Последние патроны, сигареты ли
   Мы поровну делили, пополам.
   Одною плащ-палаткою согретые,
   Мы спали, и Россия снилась нам...
   Рассвет встает над городом пожарищем,
   По улицам трамваями звеня.
   Я пью вино за старого товарища,
   А был бы жив он - выпил за меня.
   10 ноября 1982 года. Заречье.
   Словно что-то подтолкнуло Викторию Петровну, поднявшуюся в этот день раньше обычного и спустившуюся на кухню, вернуться в спальню. Тяжело ступая - ноги вновь начало ломить к стылости, - поднялась на второй этаж дачи. Торопливо открыла дверь и сразу вскрикнула: муж лежал на спине и, хрипя, силился подтянуть к горлу руки...
   На следующий день с утра по радио звучала траурная музыка. В полдень диктор сообщил, что в 15 часов будет передано важное правительственное сообщение. И вновь полилась тихая ровная музыка.
   Мало кто сомневался, что это будет известие о смерти Брежнева. Даже несмотря на то что еще на 7 Ноября все видели его на трибуне Мавзолея, привычно поднимавшего в приветствии руку перед проходившими по Красной площади войсками. Знало близкое окружение, что 10 ноября Леонид Ильич запланировал себе выезд на охоту...
   Ждали только, кто станет председателем комиссии по похоронам. Хотя тоже мало кто сомневался, что прозвучит фамилия или Андропова, или Черненко, нового идеолога страны. Идеология, слово партии оставались главенствующими в политике страны, и поэтому справа от Генсека всегда стояли те, кто готовил это слово и кто обеспечивал его выполнение. Суслову, умершему в январе, уже успели соорудить за Мавзолеем бюст, хотя было принято решение хоронить там только генеральных секретарей и участников октябрьских боев. Слово было не только в начале...
   Политбюро ко дню смерти своего Генсека выработало свои незыблемые правила: что положено при этом ему, а что не положено.
   Впервые после смерти Сталина первые полосы газет были в траурных рамках. Был объявлен и траур по стране - отменялись увеселительные мероприятия, приспускались государственные флаги. Многие люди, как и при смерти Сталина, плакали. Не в таком количестве, конечно, и не так глубоко, но плакали, отдавая должное главному для русских людей итогу правления: при Брежневе не было войны. Об афганской кампании не говорили во всеуслышание, да к тому же это была война не народа, а участие ограниченного контингента войск в гражданской войне на стороне законного правительства. Мы же со времен Испании - да что Испании! - всю жизнь русские помогали кому-то воевать. Так что плакали, но гордились. Только, видно, нельзя плакать так долго, девять лет...
   Среди приглашенных на прощание с лидером КПСС и Советского государства плакали Войцех Ярузельскнй, Фидель Кастро, Густав Гусак. Они, может быть, первыми почувствовали не только потерю друга, "старшего брата", но и смогли заглянуть вперед, увидеть нарушение стабильности между соцстранами и Западом. С Брежневым уходила целая эпоха, впоследствии названная эпохой застоя. Хотя в истории конечно же застоев не бывает. Тем более в истории такой огромной, в одну шестую часть суши, державы. Но слово про застой было сказано, и под его знаменем ринулись пробуждать, колыхать "уснувшую" страну - рысью, марш-броском, "до основанья, а затем" - новые поколения идеологов-политиков.
   Но это уже другая и, к сожалению, не менее трагическая история нашего государства. Это другие книги, другие герои. А тогда, в год смерти Брежнева, на горных афганских кручах, в ущельях, "зеленке" разрастались боевые действия моджахедов против правительственных войск, которых поддерживали бесшабашные, выносливые, рвущиеся в первую шеренгу советские солдаты - шурави. И уже подсчитывались потери среди этой первой цепи за 1982 год, да только не значился в этих списках безвозвратных потерь "афганец номер один" - человек с густыми черными бровями, любивший быструю езду на автомобилях и старые рубашки, смотревший по вечерам фильмы про войну или альбомы с фотографиями природы, скончавшийся в своей постели холодным ранним утром 10 ноября. Его ружье, приготовленное с вечера для охоты и двадцать лет не дававшее осечек, на этот раз так и не выстрелило...
   Январь 1990 г. - сентябрь 1991 е.
   Москва - Кабул - Ташкент - Термез - Одесса - Киев - Челябинск Чернигов - Карачаевск - Ростов-на-Дону - Сочи - Ленинград - Каунас Витебск.
   ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
   ...И даже поставив точку, не беру на себя смелость сказать, что выявлены и обозначены все подводные течения, все пружины, задействованные в афганских событиях.
   Помню, покойный Маршал Советского Союза Сергей Федорович Ахромеев, увидев меня, воскликнул:
   - Да сможете ли вы понять все, что происходило в конце семидесятых в мире?! Сможете ли посмотреть на события по-государственному?!
   Было 30 апреля 1991 года, половина десятого вечера. Именно на это время маршал назначил мне встречу в Кремле. Когда назвали этот срок, я даже переспросил его порученца:
   - Тридцатого в двадцать один тридцать?
   То есть накануне Первомая и в такое позднее время?
   В Кремле практически никого уже не было. Сергей Федорович сидел за столом без кителя, между двумя стопками документов.