Иванов Николай Федорович. Операцию 'Шторм' начать раньше

   - Да, это он.
   Те, кто знал афганских руководителей во времена Тараки, могли бы узнать голос Гулябзоя.
   Можно было сказать, что операция завершилась. Только кое-где еще продолжали оказывать сопротивление наступающим из темноты шурави с белыми повязками на рукавах...
   27 декабря 1979 года. Москва - Кабул.
   Когда Сухорукову доложили о стрельбе в Кабуле, тот потребовал немедленной связи с Рябченко.
   Трубку взял Костылев, посланный от штаба ВДВ в помощь Рябченко.
   - А где командир?
   - Товарищ командующий, командир дивизии отсутствует.
   - Как отсутствует? Я лично запрещал ему отлучаться из расположения дивизии. А тем более сегодня. Ни под каким предлогом. Он у вас отпрашивался?
   - Нет.
   - Какая обстановка в городе?
   - В некоторых местах идет перестрелка. Наши группы, по первым докладам, действуют успешно.
   - Как только Рябченко появится, немедленно звоните мне. Бросить дивизию! - Сухоруков сам кинул телефонную трубку на рычажки. При последней встрече Устинов словно специально подчеркнул, что на десантников у него надежда особая, а тут командир черт-те где.
   Сухоруков скосил глаза на "кремлевку" и вдруг поймал себя на мысли, что боится звонка от Устинова или Огаркова. А если и им вдруг понадобится лично Рябченко?.. Позор! Оставить дивизию, никого не предупредив. Если не будет оправдания, он лично попросит министра снять Рябченко с должности. Хотя какое может быть оправдание?
   Необходимое послесловие. А оправдание все-таки было. Два человека Гуськов и, в общих чертах, начштаба знали, куда и зачем уехал за два часа до времени "Ч" полковник Рябченко, прихватив с собой двух офицеров-каратистов братьев Лаговских. И Огарков с Устиновым тоже не могли позвонить Сухорукову насчет Рябченко, потому что именно они отдали приказ комдиву десантной: в момент начала операции нейтрализовать начальника Генштаба полковника Якуба, не дать ему возможности поднять войска.
   Их обыскали у входа в здание министерства, отобрали оружие. Гранаты, подвешенные на самый последний случай к брючным ремням уже за кольца, под бушлатами не заметили.
   - Начальник политотдела, - представил комдив капитана Лаговского, начальника физподготовки дивизии.
   - Начальник разведки, - "досталась" вторая должность лейтенанту Лаговскому, начальнику топографической службы.
   На столе у Якуба стояли две включенные радиостанции, на которые то и дело поглядывал начальник Генштаба, словно ожидая сообщений. Его советник полковник Костенко, представив самого Рябченко, тоже сел за стол, и Якуб, поколебавшись, пригласил к себе представителей ХАД38. После дня рождения у Магометова его не покидало чувство настороженности, и, как ни были деликатны советники на той вечеринке, Якуб, не желавший верить предчувствиям, тем не менее отметил в подсознании: советские не во всем искренни, что-то происходит вокруг него, начальника Генштаба, а он не может уловить суть и смысл происходящего. И перед встречей с советскими десантниками, захотевшими лично у него уточнить места расположения дивизии, он положил в ящик стола пистолет, открыл за своей спиной потайную дверь. Не надеясь на телефоны, поставил на прямой прием рации с командирами центрального корпуса и охраны Амина.
   Нервозность Якуба заметил и Рябченко. Время 18.30, которое ему назвали в посольстве при постановке задачи, казалось, никогда не подойдет, и он по третьему разу начинал уточнять и переспрашивать уже давно понятные всем вещи.
   Последний круг секундной стрелки на настенных часах Рябченко и Костенко, казалось, толкали уже взглядами. Якуб, посмотрев на напряженные лица гостей, тоже бросил взгляд на часы и встал: сам участник многих закулисных событий, нутром почувствовал опасность точного времени.
   И в тот же миг прогремел взрыв в центре города. Практически в ту же секунду заговорила рация, и, услышав только первые слова из доклада, начальник Генштаба выхватил пистолет из полуоткрытого ящика стола и отпрыгнул к потайной двери.
   За спиной Рябченко прогремел выстрел. Якуб, только поднявший свое оружие, схватился за грудь и упал на колони. Лаговские сдерживали пятерых хадовцев, бросившихся на них, в комнату вбежало еще несколько афганцев с пистолетами в руках. Оружие было в руках и у Костенко, но выяснять, кто выстрелил в Якуба, не было времени: начальник Генштаба уползал в спасительную для него дверь.
   Схватка в кабинете случилась недолгой: несмотря на тесноту, Лаговские все-таки развернулись. К истекающему кровью Якубу, замершему на полу соседней комнаты, вошел незнакомый Рябченко афганец в гражданском костюме. Он задал Якубу несколько вопросов, тот, сдерживая стони, с усилием мотал головой. И тогда афганец пять раз выстрелил в начальника Генштаба, каждый раз произнося чьи-то имена.
   - Из нового руководства страны, - шепнул комдиву Костенко. - Мстил за семьи, уничтоженные по приказу Якуба.
   В городе разгоралась стрельба, и Рябченко, в последний раз посмотрев на лежащего в крови Якуба, поспешил на аэродром, в дивизию.
   В штабной палатке, не стесняясь застывшего на посту у Знамени часового, на него набросился Костылев:
   - Может, вы объясните, где находились все это время, когда ваши десантники шли под пули?
   Рябченко отрешенно пожал плечами:
   - Ездил в город.
   - Ах, в город... Ну, тогда звоните командующему и сами объяснитесь. Он давно ждет вашего звонка.
   По сравнению с только что виденным и пережитым гнев начальства казался такой мелочью, что Рябченко с усмешкой поднял трубку ЗАС:
   - Где вы были, товарищ полковник? - послышался раздраженный голос Сухорукова. - Почему вас не было в дивизии?
   - Я был в городе, товарищ командующий.
   - А разве я вам разрешал покидать расположение дивизии?
   - Никак нет.
   - Тогда я отстраняю вас от командования. Завтра же с первым самолетом прибыть в Москву.
   - С превеликим удовольствием, - уже в гудящую трубку ответил комдив.
   Все было пусто и безразлично - в Москву так в Москву, разжалуют так разжалуют. Но видеть, а тем более участвовать в таком, о чем раньше можно было только прочесть в книгах, да и то не про нас...
   Хлопнул полог палатки, качнулась от ветра мигающая лампочка.
   - Что, командир, невесел? - с порога спросил Гуськов.
   - Да так, думаю. С командующим вот поговорил, завтра вылетаю в Москву за новой должностью.
   - Та-а-ак, - оглянувшись на Костылева, оценивающе протянул Гуськов. Брось хандрить, тебе еще командовать людьми.
   27 декабря 1979 года. 22 часа. Кабул.
   - Абдуллаев, - окликнул старшего лейтенанта Халбаев, когда тот возвращался к уже полностью захваченному Дворцу от бронетранспортеров, увозивших последних раненых. - Рашид, возьми человек двадцать, две бээмдеш-ки и... - Комбат указал на небольшой двухэтажный домик внизу горы, откуда слышались выстрелы.
   - Что там?
   - Узел связи. Засело человек десять. Осмотри внимательно сейфы, наводчики говорят, что там могут быть документы Амина.
   - Есть, - улыбнулся и растворился в темноте старший лейтенант.
   - Грач, Юра, со своим взводом ко мне, - послышался его голос уже издалека. Потом в общий шум влился рокот моторов еще двух БМД. Они выплеснули из себя лучи света, уперлись ими в ворота, загораживающие дорогу к узлу связи, и рванулись к цели. Хорошо воевать, когда все получается.
   Навстречу нестройно ударили автоматные очереди, но их заглушил, перебил, подмял клекот крупнокалиберного пулемета. Первая БМД острой грудью отбросила сцепленные легким замочком створки ворот, нырнула в мертвую зону, под окна здания. Вторая замешкалась, остановилась, и из окон вновь ударили автоматы по сидевшим на броне "мусульманам". Трассеры пошли дальше, вниз, как раз в то место, где расположился на случай поддержки батальон из Витебской дивизии.
   - Ефрейтор Вдовин, - подзовет комбат, и через мгновение рядом с ним вырастет десантник с пулеметом Калашникова на плече. - Утихомирь-ка, кивнул на трассеры командир.
   Считался лучшим пулеметчиком в батальоне Сашка Вдовин. Приладился, успокоился, и наконец дернулся в его руках пулемет, отыскивая в темноте цель.
   Так оказался между двух огней Абдуллаев со своей группой. И упал первым, не успев застонать, рядовой Хусаиов. Бросившийся к нему на выручку рядовой Курбанов тоже словно споткнулся и со всего размаху упал рядом с погибшим. Глупо погибать, когда все ладится...
   - Юра, Грач, заткни им глотку! - прокричал старший лейтенант, увидев, что замкомвзвода остался за воротами и лучше видит, откуда открыли по группе огонь.
   Хорошо учили стрелять в "мусульманском" батальоне - в темноте, на звук, на пульсирующий у ствола оружия огонек. И после первой же очереди Юрки Грача упала на ребристое тело оружия голова его деревенского друга, лучшего снайпера парашютно-десантного батальона ефрейтора Вдовина. Случай и смерть на войне ходят рядом...
   Необходимое послесловие. Среди захваченных в плен окажется и командир Гвардии майор Джандад. Колесов и Гуськов прикажут Халбаеву лично отвезти его в штаб десантной дивизии.
   Они будут сидеть в десантном отделении БМП, два майора, два немолодых уже человека, волей судьбы оказавшихся в одной точке в одно время. Еще вчера Джандад, имея полную власть над Халбаевым как над одним из подчиненных ему комбатов, часами проводил у шурави строевые смотры, откровенно издеваясь и распекая командира за любую мелочь. Теперь же, согнув свое большое тело в тесноте машины, умолял комбата:
   - Слушай, отпусти меня. Меня ведь убьют, не пощадят, А тебя только накажут. Только накажут. Отпусти.
   Но уже качнулась, остановившись, боевая машина, и за броней послышались голоса...
   Абдуллаев найдет в сейфах магнитофонные пленки, всяческие удостоверения и очень много пачек денег. В двух портфелях принесет все это ко Дворцу, отдаст полковнику Попышеву. Однако через некоторое время тот открестится: никто ничего мне не отдавал, не видел я никаких денег и документов. К сожалению, не найдет никаких следов портфелей и особый отдел, а по предварительным данным, это могли быть пленки с записями бесед Амина с американским послом.
   При штурме Дворца погибнет около десяти человек, еще несколько человек недосчитается Витебская десантная дивизия, сумевшая быстро и четко захватить все важные объекты столицы. Не больше было потерь и среди афганцев. Некоторые командиры частей сразу переходили на сторону шурави, лишь поняв, что все делается против Амина, другие не могли вывести боевую технику из боксов, потому что накануне советники порекомендовали снять и поставить на подзарядку все аккумуляторы. Наиболее преданные Амину офицеры перед операцией угощались водкой и, когда началась стрельба, уже мало что соображали. Не поступало никаких распоряжений и от Якуба, начальника Генштаба.
   Не на "отлично", но на хорошую оценку сама операция тянула смело.
   А точную цифру потерь тогда знал только генерал-лейтенант Гуськов, которому прикажут взять на себя командование всеми силами, которые имеются в Кабульском гарнизоне. Потом он признается:
   - Это еще не было войной. Ее масштабы я ощутил, когда увидел в Фергане у летчиков карту СССР, на которой они отмечали маршруты перевозки погибших. Практически вся наша страна оказалась в этих линиях. Вот когда стало страшно...
   Одна из этих линий упиралась как раз в поселок Суземку.
   Конец декабря 1979 года. Суземка.
   И впрямь великое это несчастье и неудобство для живых, когда умирают зимой, в стылость и бездорожье. Когда не добраться к мертвому и не выдолбить на погосте могилы. Когда нет цветка прислонить к кресту, когда сам крест сделать в общем-то некому после смерти деда Чудрила. Когда каждый мечтает умереть пораньше других, чтобы было кому похоронить, чтобы не остаться одному среди заколоченных изб.
   Плохо умирать зимой. Да только случилось это с Санькой Вдовиным не по его, не по Божьей воле. Пал от огня, прилетевшего из темной кабульской ночи. Промолчали врачи, что разворотила по ошибке солдатское тело родная, от советского автомата пуля - они не следователи, кому надо, тот пусть и разбирается. Но не интересовали погибшие и особый отдел, который в первую очередь старался предупредить раненых, отправляемых в Союз: всем молчать, ничего не видели, ничего не знаем, нигде не были. С остальных участников штурма Дворца бралась подписка: тоже нигде не были, ничего не видели, ничего не знаем. На пять лет.
   Так что воистину спокойно было только погибшим,
   Зато уж тем, кому привозили "груз 200"...
   Черданцев сидел около громоздкого, почти квадратного ящика и боялся поверить, что под этими досками в цинковом гробу с затуманенным окошком лежит сын Аннушки. Лежит погибший в Афганистане Санька Вдовин, которого он сам, собственной волей послал в воздушно-десантные войска и, выходит, на смерть. Зачем, зачем он согласился идти военкомом? Уволился бы в запас, и был бы здесь другой начальник, и послал бы он призывника Вдовина в другое место, и остался бы он жив...
   Умерших на Руси жалеют всех - и кто по дурости, и кто по болезни или возрасту ушел из жизни. И кто руки сам наложил на себя - хоть и без отпеваний и на край кладбища, но тоже по-человечески люди идут за гробом. Но во все века вдвойне жалеют тех, кто уходит из жизни в солдатской форме. Сильнее плачут по ним, потому что солдаты - они все молодые, и умирают солдаты всегда за других. От Бояна песни-плачи идут по солдатам, от Ярославны.
   День пытался созвониться с почтой в Сошнево Черданцев, чтобы поведать черную весть, еще день пробивались оттуда два трактора. Тащили друг друга и сани. Без наряда и уговоров на этот раз поехали мужики - каждый служил, с каждым могло быть вот так. В холодных, выстуденных кабинах сидели Аннушка и Соня, и неизвестно, кто больше выплакал слез: то ли Аня по сыну, уже мертвому, то ли ее подруга по другу сына и одновременно по неизвестно где пропавшему - ни письма, ни весточки - своему Юре. Ведь он тоже где-то там, на югах. И смалодушничал, струсил Михаил Андреевич, когда к программе "Время" вошли они в его кабинет: сказал, что Сашу привезут только утренним поездом. Боялся оставить Аннушку с этим наспех сколоченным ящиком. Не знал, как вести себя, что говорить, что делать. Поселили трактористов в "Доме колхозника", Соню с Аней отвел к себе домой. А утром сам перевез тяжкий груз из морга райбольницы к военкомату, где уже прогревали просмоленными тряпками грудные клетки тракторов механизаторы. Девчат еще не было, и он с мужиками перенес гроб на сани, прикрутил его проволокой к борту - тяжелой и долгой будет дорога домой для ефрейтора Вдовина.
   Аннушка, лишь увидев поклажу, вскинула руки и о протяжным стоном стала валиться к сыну. Черданцев успел подхватить ее, довести до саней. Вдвоем влезли на скользкие, круглые от налипшего снега доски.
   Чтобы быть ближе к другому человеку, люди становятся на колени. Михаил Андреевич вначале хотел поднять с них Аннушку, но она, вцепившись в доски, уже зашлась протяжным воем. Тут же заголосила и Соня - в деревнях не плачут поодиночке. Остановившаяся у военкомата старушка, поглядев на сани, несколько раз перекрестила свое маленькое даже в полушубке тельце - никто в районе еще не знал, что в Афганистане погибли первые из многих тысяч солдат. Никто, кроме Черданцева да деревни Сошнево. Черт бы его побрал, это первенство.
   - За что, Миша? - после первого приступа крика и боли подняла заплаканное лицо Аннушка.
   Если бы знать...
   - Не знаю, Аня, - честно ответил майор.
   Документ (выписка из директивы Центрального военно-медицинского управления по погибшим и раненым).
   "Ранения:
   а) Легкие:
   - ранения, контузии, травмы, не вызывающие стойких функциональных нарушений и не приведшие к изменению степени годности к военной службе;
   - ранения мягких тканей, не проникающие в полости, без повреждения внутренних органов, суставов, сухожилий, крупных нервных стволов и магистральных кровеносных сосудов;
   - частичный разрыв связок;
   - неосложненные вывихи в суставах;
   - изолированные переломы одной из костей кисти, стопы, неосложненные переломы одного-двух ребер, ключицы, одной из костей предплечья, малоберцовой кости;
   - ожоги I ст. до 40%, ограниченные ожоги 1-111 ст. до 10%;
   - отморожения I ст.;
   - закрытая травма черепа с сотрясением головного мозга, закрытые переломы костей носа, частичный отрыв ушной раковины, крыла носа;
   - наличие инородных тел в роговице, непроникающие травмы глаза с временным расстройством зрения, ожоги глаза I ст.;
   - закрытые повреждения костей таза (перелом гребешка или крыла подвздошной кости, одной лонной или седалищной кости) без нарушения целостности тазового кольца.
   б) Тяжелые:
   - проникающие ранения черепа, грудной клетки, живота, таза;
   - закрытые травмы груди, живота и таза с повреждением внутренних органов;
   - закрытые травмы черепа с ушибом или сдавливанием головного мозга;
   - повреждение лица со стойким обезображиванием;
   - ранения шеи с повреждением трахом или пищевода, кровеносных сосудов или нервов;
   - повреждение органов слуха со стойкой глухотой на оба уха;
   - проникающие ранения и травмы глаза с разрывом оболочек, ожоги глаза II-III-IV ст.;
   - открытые и закрытые переломы позвоночника и повреждение спинного мозга;
   - открытые и закрытые переломы костей (за исключением переломов костей, относящихся к легким);
   - ранения и закрытые повреждения крупных суставов, крупных нервных стволов и магистральных кровеносных сосудов;
   - ранения мягких тканей с нарушением функции органа и приведшие к изменению степени годности к военной службе;
   - ожоги I ст. свыше 40% и ожоги II-III ст. свыше 10% поверхности тела, ожоги IV ст., рубцовые "контрактуры после ожога с нарушением функции органа;
   - отморожения III-IV ст.".
   28 декабря 1979 года. 0 часов 30 минут. Аэродром Баграм.
   Звонок был резкий, долгий, и, наверное, оттого что звучал он после докладов Сухорукову, Огаркову и Устинову (каждый из них пожелал лично услышать о выполнении задачи в Баграме), этот звонок был еще и неожиданным. В самом деле, кто это еще пожелал поинтересоваться отдельным парашютно-десантным полком? После министра - только ЦК.
   А звонок был из Москвы. Это почувствовал, кажется, но только командир полка, но и сидевший напротив него представитель КГБ полковник Костин, потому что впервые за вечер он приглушил настроенный на волну Кабула радиоприемничек. Впился взглядом в аппарат.
   Сердюков, поднимая трубку, успел подумать: насколько все-таки больше знают о происходящих здесь, в Афганистане, событиях кагэбэшники. Знают - и молчат.
   - Подполковник Сердюков, - представился Николай Иванович.
   Ожидал услышать голос телефонистки, которая обычно предупреждает, кто выходит на связь, однако на этот раз включение было прямое:
   - Говорит Андропов. Товарищ Петров находится с вами?
   Сердюков поднял глаза на Костина - ваш начальник.
   Полковник, словно он ни на минуту не сомневался в том, что звонить будет именно Андропов, утвердительно кивнул. Знают, все знают эти ребята...
   - Петров у нас, но на данный момент рядом его нет, - торопливо заполнил паузу комполка.
   - Пригласите его к телефону вместе с товарищем... - в этот момент кто-то шумно вошел в бункер, и Сердюков не расслышал последнее слово. Впрочем, и так ясно, кто нужен председателю Комитета госбезопасности. Петров - или кто он там на самом деле: Иванов, Сидоров, Кукушкин переводчик при афганце, которого укрывали и охраняли в последние дни особенно тщательно. Офицеры в полку поговаривали, что это новый афганский лидер, но в расспросы к ребятам из органов не лезли, и слухи, ничем не подкрепленные, утихли сами по себе.
   Вошедшим оказался особист, и Костин - а может, тоже никакой не Костин - одним кивком головы послал его за переводчиком и афганцем. Те в свою очередь тоже словно стояли за дверью и ждали звонка: не успел Сердюков положить на стол трубку, дверь вновь распахнулась, и вошел вначале Петров высокий, стройный, лет сорока пяти, в солдатской форме, а за ним афганец тоже в солдатской шапке, бушлате, подпоясанном почему-то брезентовым ремнем, в сапогах. Командир полка впервые видел его так близко, но какого-то существенного впечатления новый лидер Афганистана, если это в самом деле так, не произвел: одутловатые щеки, нос с горбинкой. Вот только в глазах напряжение. Но у кого его сейчас нет, напряжения? Уже было ясно, что полк участвует в каком-то сверхважном событии, настолько важном, что даже вдуматься в него страшно. Вот только знать бы, что сейчас творится в Кабуле, понять, ради чего...
   Костин побарабанил по столу пальцами, привлекая к себе внимание командира полка, и взглядом указал на сидевших тут же в бункере офицеров начальника связи, техника, замполита, начштаба.
   - Товарищи офицеры, прошу освободить помещение, - поднялся Сердюков. Понятно: армия выполняет задачи, КГБ распределяет результаты. Это просто еще раз подтверждало, что Андропов стоит ближе к Брежневу, чем Устинов.
   - Товарищ командир, а вы сами можете остаться, - остановил, однако, его Костин.
   Петров, дождавшись, когда за офицерами закроется дверь, уверенно и привычно - а только ли переводчик он? - взял трубку:
   - Слушаю, Петров.
   Вопрос Андропова был короткий, что-то вроде "Как дела?", и переводчик лаконично ответил:
   - Здесь все по плану, развитие событий идет нормально. Мы сами готовимся убыть в Кабул.
   Андропов расспрашивал о чем-то еще уже более подробно. Задавал вопросы для афганца. Переводчик переводил их своему спутнику, тот каждый раз согласно кивал головой. Кроме напряжения в его глазах уже поблескивали и искорки беспокойства, словно не выучившего урок студента без предупреждения и подготовки вызвали на экзамен. И раздражения - словно этот студент знал, что зачетная оценка все равно будет поставлена и дело только во времени. И недоверие уже сквозило в глазах афганца - неужели все это происходит не во сне и с ним, только с ним и никакого подвоха здесь нет?
   - Товарищ Андропов поздравляет вас, товарищ Бабрак Кармаль, с победой второго этапа Апрельской революции и избранием вас председателем Ревсовета республики и главой государства, - почему-то по-русски, может, чтобы Сердюков и Костин тоже поняли, кто стоит перед ними в солдатском бушлате, вполне торжественно и искренне произнес Петров и первым пожал руку афганцу.
   Начал переводить это же на дари, но Бабрак Кармаль, видимо, понял все сам и без перевода. И хотя по-прежнему радио Кабула передавало легкую музыку, хотя была положена на место телефонная трубка и никаких сообщений больше не поступало, в бункере все изменилось. Перед Петровым, Костиным и Сердюковым стоял уже властный, чуточку снисходительный к окружающим человек. Нет, не студент, не выучивший предмета, не пешка в чужих руках. Нос его заострился, щеки разом впали, обозначив скулы, сам он вроде сделался выше ростом. И глаза, главное - глаза; в них появился хищный блеск, они сузились. В такие глаза не заглянешь, они сами кого угодно прожгут насквозь.
   Усмехаясь, афганец принял поздравление, пожал руки Костину и Сердюкову, и сел первым на табурет, и распахнул бушлат: не потому, что было уж так жарко, а просто потому, что ему уже нравилось делать то, что он хотел сам. Власть. На человека свалилась власть и мгновенно сделала таким, какой он был на самом деле. Он ждал ее, жаждал и, получив, мог теперь забыть свои страхи, сомнения, ожидание. Он мог не стыдиться себя прежнего, потому что тогда он в самом деле был еще никто - снятый Амином посол, эмигрант, нелегально проникший на свою родину. Сейчас же он был всем! И стоявшие перед ним советские офицеры будут делать все для него, и Баграм его, и Кабул, и страна - тоже его. Потому что он - председатель Ревсовета республики, глава правительства, Генеральный секретарь ЦК НДПА, премьер-министр... Надо хотя бы чуть-чуть знать Восток, чтобы понять, что такое там власть для человека. Да еще после всех унижений.
   - В Кабул! - ударив ладонями по коленям, сказал он. Встал.
   Однако Костин посмотрел на Петрова, деликатно намекая, что не перечень высших государственных должностей дает власть. Тем более в вопросах, связанных с безопасностью. Здесь одна запятая в какой-либо инструкции главнее пожеланий хоть самого Господа Бога.
   - Мы готовы перелететь в Кабул, - подтвердил полномочия Бабрака Кармаля переводчик.
   Вот теперь все на своих местах.
   - Командир, помогите отправить. - Костин по привычке никак не назвал Бабрака, лишь указал взглядом в его сторону. - У нас готовы к вылету три вертолета.
   Вертолеты - это, конечно, хорошо, это раз в десять быстрее, чем по земле. Однако для Сердюкова важнее были другие обстоятельства: ночь, горы, все еще раздающиеся выстрелы, непонятная обстановка на кабульском аэродроме.
   - Товарищ полковник, у меня в резерве есть рота, десять боевых машин. Надежнее.
   Костин прищурил взгляд, что-то просчитывая в уме. Кивнул:
   - Согласен.
   - Цыганов, - распахнув дверь, позвал командир полка. Из темноты надвинулся комбат-2, замер на расстоянии шепота. - Резервную роту - к маршу в Кабул. Ты - старший. Три машины освободить для гостей, - вспомнив, что с Бабраком еще человек пять из нового правительства республики, добавил комполка. - Начало движения - через тридцать минут.
   - Есть. - Цыганов скрылся в темноте. За ним, не попрощавшись, выскользнули в ночь из бункера Петров и Бабрак Кармаль. Или Кармаль Бабрак - Сердюков вдруг уловил, что не запомнил, где имя, а где фамилия гостя.