– Мой почтенный отец скончался два года назад. Разорение довершило разрушительную работу болезни, от которой он страдал много лет – да примут Боги его душу!
– Да сожрут его душу демоны преисподней, – прошептал Салих. – Если это, конечно, ОН. А чем он занимался, твой ПОЧТЕННЫЙ отец?
– Я не вполне понимаю…
– Ты не должен ничего понимать! – закричал Салих. – Ты должен отвечать на мои вопросы, ты, жалкий кусок дерьма!
– Он… он торговал шелком… – пролепетал юноша, невольно попятившись от Салиха.
– Так. Торговец шелком… Как зовут твою мать, Мэзарро?
– Она отзывается на имя Фадарат.
Салих прислонился к стене большого каменного дома, возле которого они остановились. Сердце у него стучало где-то в горле, грозя выскочить наружу. В висках гремело так, словно семьдесят семь плешивых кузнецов, о которых рассказывала Алаха, разместили там свою наковальню. В глазах стремительно темнело.
Крепкие руки юноши подхватили его – иначе Салих рухнул бы в пыль.
– Что с тобой, господин? Ты болен!
В молодом голосе – тревога и забота.
Боги, боги!.. Кто из вас смеется сейчас там, в надзвездной обители? Кто смотрит на свою отменную шутку с высот Вечно-Синего Неба?
Мэзарро. Фадарат. Какой болью отзываются в душе эти имена!
Салих услышал свой голос как будто со стороны:
– Почему ты называешь Фадарат "своей матерью"? Она – всего лишь наложница твоего отца!
Мэзарро вздрогнул, как от удара.
– Откуда ты знаешь все это, господин?
Салих не ответил. Почти ослепнув от головокружения, нащупал в корзине кувшин только что купленного кислого вина. Жадно глотнул. С трудом перевел дыхание.
Мэзарро глядел на него тревожно, испуганно.
– Глотни и ты, – сказал Салих, протягивая ему кувшин. – Боги, вот это насмешка… Вот это смех…
Мэзарро взял из его рук кувшин, отпил несколько глотков, закашлялся.
– Откуда ты знаешь мою мать, господин? – повторил юноша. – Прошу тебя, скажи мне все!
– Дай руку, – вместо ответа проговорил Салих, – да помоги подняться. Идем. Я хочу поговорить с тобой обо всем у меня дома.
***
Ни Алаха, ни Одиерна не вышли его встречать. Впрочем, он и не ожидал ничего иного.
Юноша почтительно пропустил хозяина вперед, вошел следом и огляделся посреди запущенного, но в общем очень уютного дворика.
– Ты живешь здесь один, господин?
– Нет. Если мои друзья захотят, то выйдут к тебе познакомиться. Сам по дому не шарь. Увижу, что выслеживаешь, – убью своими руками, понял?
– Понял…
По растерянному виду Мэзарро Салих догадался: ничего-то парень еще не понял.
Они устроились в тени. Вытащили из корзины остатки вина, фрукты. Мясо Салих прикрыл виноградным листом, чтобы не садились мухи. К вечеру он собирался поджарить его на вертеле, но сейчас было слишком жарко для того, чтобы разводить огонь на кухне.
– Итак, Мэзарро, ты говоришь, что отец твой, торговец шелками, разорился и умер, а мать твоя, которую называют Фадарат, сейчас голодает.
– Именно так обстоят дела, господин. Одним Богам ведомо, что с нами сталось бы, если бы сегодня я не встретил тебя!
– Ты ешь, ешь, – задумчиво сказал Салих. – А твоя мать… вернее, наложница твоего отца, – она ничего не рассказывала тебе о других своих детях?
– Ты, верно, старый друг моего отца… – Тут Мэзарро вспомнил, как яростно проклинал покойного его странный собеседник, и поспешно поправился: – Точнее, старый его враг. Не так ли?
– Возможно. Ну так что рассказывала тебе Фадарат?
– Когда-то у нее был собственный сын, родной… Она до сих пор оплакивает его. Говорит, что все несчастья начались с того дня, когда она потеряла его навсегда.
Салих слушал, мрачнея все больше.
– Она не рассказывала тебе о том, КАК она его потеряла?
– Нет. Просто говорит: потеряла… И плачет.
– И ты оставил ее голодную! – закричал вдруг Салих. – Ты бросил ее одну, а сам пошел шляться по базару! Бездарь! Неудачник! Даже украсть не сумел!
– Но господин… – Юноша встал. – Я же говорил тебе, что ничего не умею… Я искал разных заработков, чтобы прокормить ее и себя. Иногда у меня получалось, чаще – нет…
– Сядь, – хмуро сказал Салих. – Я погорячился. Расскажи мне еще о смерти своего отца. Долго ли он мучился?
– Под конец он потерял всякое самообладание. Просто в голос кричал от боли. Даже просил, чтобы ему дали яд… – Красивое молодое лицо Мэзарро исказилось от муки при этом воспоминании. – А совсем уже умирая, все звал какого-то человека… Все просил, чтобы привели его… Мол, хочет с ним попрощаться… Объяснить ему что-то… Или получить от него какое-то объяснение… Я даже не понял толком, о чем он говорит, – язык у отца уже заплетался…
– Какого человека?
– Он называл его "Салих"…
Салих глубоко вздохнул.
– Я хотел бы повидаться с госпожой Фадарат, – сказал он.
Мэзарро поднялся. Несколько мгновений он нерешительно вглядывался в лицо своего собеседника.
– Салих – это ведь ты, господин?
– Да, – хмуро отозвался он.
– Кто ты был для моего отца? В последние дни своей жизни он только и говорил, что о тебе. Кем ты ему приходился, Салих? Компаньоном, которого он обманул?
Салих молчал.
Мэзарро не отступался:
– Или другом, которого он предал? Любовником его жены? Прошу тебя, ответь! Много месяцев после смерти моего отца я пытался найти этого Салиха – тебя! Эта тайна измучила меня. Как долго я мечтал повстречаться с тобой и задать тебе этот вопрос! Если сохранилась в тебе хоть капля сострадания к глупым людям – прошу, ответь мне, кем ты был для моего отца? КЕМ?
– Сыном, которого он в трудное для себя время продал в рабство, – сказал наконец Салих. – Вот кем!
***
Не такой представлял себе Салих встречу с матерью. Когда-то, вгрызаясь молотком в непокорную каменную породу, яростно мечтал о том дне – казалось, никогда он не настанет! – когда войдет он в отцовский дом. Не беглым рабом, скрывающимся от преследоваетелей, не испещренным шрамами калекой-вольноотпущенником, которому под старость подарили ненужную уже свободу, чтобы не кормить отработавшего свое старика, – нет! Виделось ему, как входит он под отцовскую кровлю свободным, богатым господином, окруженным слугами и телохранителями. Он еще молод, силен, хорошо одет.
Навстречу выходит старый отцов слуга. Конечно, где ему узнать Салиха, когда мальчик был уведен из дома десятилетним? К тому же, он никак не ожидает увидеть перед собой сына наложницы. И потому никак не может заподозрить в этом статном богатом господине того ребенка, которого так жестоко предал собственный отец.
Салих высокомерно передает ему, что желает поговорить с господином этого дома об одном важном деле. Приходит отец – состарившийся, жалкий. И ему Салих не откроет себя. Спросит лишь, жива ли еще наложница Фадарат – та, которую хозяин дома купил когда-то на невольничьем рынке далеко на юге.
И ничего не пожелает объяснять. Просто предложит за нее такую сумму, какую и за молоденькую девушку не всякий богатей решится выложить.
А потом навсегда уведет свою мать из этого дома.
Ни с братом, ни с законной женой отца, ни с самим отцом – ни с кем из них не захочет даже слова перемолвить.
Вот так виделась ему в воспаленных мечтах эта несбыточная встреча.
А вышло иначе…
…Отец Салиха вовсе не был злым человеком. По-своему он любил сынишку, рожденного от наложницы Фадарат. Других детей у него долго не было. Та, которую он называл законной супругой, была неплодна, хоть тут убейся! Потому и наложницу в дом ввел. Подумывал даже о том, чтобы мальчишку назвать наследником всего состояния.
А состояние у салихова отца было немалое: несколько лавок, большая торговля шелком. Каждый год отправлял караваны на юг и на север.
Салих обожал отца. Его длинную бороду, завитую кольцами. Его темные глаза под густыми, хмурыми бровями. Его громкий, жизнерадостный хохот.
И отец нередко баловал сына. Брал с собой на охоту. Иной раз сажал впереди себя в седло. Дарил игрушки, сладости. И первая жена мирилась с этим. Даже к наложнице относилась с почтением, доходящим иногда до странного подобострастия.
Так продолжалось почти десять лет – пока отцова законная жена не могла родить. А потом какие-то Боги услышали ее мольбы, и она понесла.
Как переменилась эта женщина! Куда только подевалась ее приторная ласковость! Сделалась надменной, гордой, стала обращаться с наложницей мужа как с рабыней. А когда родила сына, то и вовсе потребовала, чтобы муж избавился от мальчишки Салиха.
В самом деле! Еще не хватало, чтобы этому сыну рабыни достались все лавки, вся мужнина торговля! И разве не вложил отец законной супруги часть своих денег в это благосостояние? Что ж, теперь все денежки достанутся какому-то Салиху, рожденному от купленной на базаре девки, а собственный, родной сынок окажется обойденным?
Да ведь это и не последний законный сынок! Теперь, когда разверзлось так долго закрытое лоно, пойдут дети – много детей, сыновья и дочери… Словом, напевала женщина своему мужу в оба уха – себя не помнила от гордости, от жадности, от желания все-все отдать одному только недавно рожденному сынку – Мэзарро, так его назвали.
Отец был так счастлив рождением законного наследника, что в конце концов послушал злой и завистливой жены. Времена настали для торговли не самые простые. Недавно потерял один караван – разграбили на дороге разбойники.
Решение зрело несколько дней. Но в конце концов созрело. Отец вызвал к себе мать, поговорил о чем-то с ней – Фадарат вдруг зарыдала, забилась, пала господину в ноги. А Салих, хоть и стоял рядом, но ничего еще не понял. Мало ли отчего прогневался отец! И не такое бывало. Случалось ему и прибить женщину, если та, по его мнению, напрасно перечила.
Отец же молвил кратко слова, показавшиеся Салиху странными – тогда: "Невелика потеря, родишь нового". И затихла наложница Фадарат, скрыв лицо за ладонями.
Такой и видел свою мать Салих в последний раз. Серебряные кольца на пальцах, тонкие цепочки тянутся от колец к браслету на запястье. Фадарат была полноватой женщиной, все еще статной и красивой.
Отец взял Салиха за руку и увел из дома. Мальчик шел вприпрыжку, радовался. Для него любая прогулка с отцом была неслыханным удовольствием. Он вертелся, глазел по сторонам, украдкой поглядывал на прохожих – как, завидуют ему встречные? Ведь он идет с отцом! Отец – самый добрый, самый щедрый человек на земле. Откуда было знать десятилетнему мальчишке, что отец после неудачных сделок, после того, как сорвались подряд три крупных поставки, оказался на грани разорения, что продал уже две лавки, впятеро сократил торговлю, избавился почти от всей домашней прислуги, а теперь, когда родился Мэзарро…
Поначалу мальчик не поверил. Глупая шутка взрослых! Отец куда-то вышел на минуту, но он сейчас вернется и все объяснит. Страшное недоразумение скоро разрешится, и они пойдут домой, к матери и маленькому братцу.
Но время шло, а отец все не возвращался.
Поначалу Салих не хотел верить в предательство отца – слишком жестокий удар нанесло оно его детской душе, не привыкшей еще к бесчеловечным обычаям того мира, где довелось ему родиться. Мальчик горько плакал, упрашивал своих новых хозяев сжалиться и отпустить его домой. Потом слезы высохли. Тогда ему впервые показалось, что душа его омертвела.
Вот так все Боги оставили Салиха из Саккарема. Теперь он один – во всех трех мирах. Какое ему дело, кого там чтут легковерные люди – Отца Грозы, Вечно-Синее Небо, Мать Кан с полной луной в ладонях или Богов-Близнецов с их Предвечным Отцом?
Он знал одно: он должен вырваться из Самоцветных Гор. А какую цену придется за это заплатить – о том даже не задумывался. И когда настал удобный случай, Салих, не колеблясь, солгал Ученикам Богов-Близнецов.
И вот он свободен и богат – и идет с Мэзарро к своей матери. Ее даже не придется выкупать. Отец, главный виновник всех его бед, мертв, и смерть его была не из легких. Но почему так тяжело на сердце?
На порог убогой хижины на окраине Мельсины вышла их встречать немолодая женщина, все еще полная, с морщинками-лучиками вокруг глаз. Серебряные браслеты исчезли с ее рук – давно продала, еще в первые годы нужды. Глаза – до сих пор яркие, живые – метнулись с Мэзарро к его спутнику. В глубине их затаилась тревога.
– Я принес немного денег, матушка, – сказал Мэзарро. – И… познакомься. Вот господин, благодаря которому сегодня вечером ты сможешь приготовить достойный ужин.
Салих выступил вперед, слегка поклонился. Он был очень бледен. Зубы у него постукивали. Он не знал, как держаться.
Фадарат с достоинством наклонила голову и чуть посторонилась, приглашая гостя зайти в дом.
Хижина была бедной, потолок у нее явно нуждался в починке. От земляного пола тянуло сыростью, а постелью служили две охапки соломы, накрытые вытертыми коврами. И все же это был ДОМ. Не бесприютное временное пристанище, не рабский барак, где провел большую часть своей жизни Салих, а самый настоящий дом. Такое чудо с убогой лачугой могла сотворить только женская рука. Рука матери.
Неожиданно для самого себя Салих всхлипнул. Женщина метнула на него удивленный взгляд, однако ничего не сказала. Пригласила сесть, подала молока в чашке с отбитым краем. Салих уже успел заметить, что целой посуды в доме не было: за годы почти вся пришла в негодность, а на новую не хватило денег.
Однако Фадарат не стала лебезить перед гостем, высмеивать собственную бедность и принижаться перед ним – благодетелем бестолкового сына. Хотя именно так и поступило бы большинство оказавшихся в подобном положении. Пожилая женщина держалась с достоинством почти королевским. И Салих невольно принял почтительный тон.
– Благодарю тебя за угощение, госпожа, – степенно проговорил он, отставляя чашку. – Давно мне не случалось видеть дома уютнее, чем твой, почтенная.
Фадарат улыбнулась.
– Ты, верно, шутишь. Я знаю, что живу в бедности, однако и в бедности можно поддерживать порядок и чистоту.
– Боги не зря сделали женщину хранительницей домашнего очага, госпожа, – тихо проговорил Салих. – Поверь мне, почтенная Фадарат, я слишком хорошо испытал на собственной шкуре, что такое бездомность и как выглядит жилище, не согретое присутствием женщины.
– Да пошлют тебе Боги добрую хозяйку, господин! – от души молвила Фадарат. Теперь она улыбалась. От этой улыбки все ее немолодое усталое лицо преображалось, становилось добрым, прекрасным, бесконечно родным. И Салих невольно забывал о своих тридцати с лишним годах, о жестоком жизненном опыте, об огромном богатстве, которое свалилось на него благодаря случайности. Он знал только одно: перед ним была его мать, еще более прекрасная и добрая, чем вспоминалась ему все эти годы…
– Расскажи, как ты повстречал моего сына, господин, – попросила женщина. – Не пойми так, что я тебя расспрашиваю из недоверия или пустого любопытства. Я люблю моего сына, а он, видать, жалеет старуху-мать: и половины из того, что с ним случается, не рассказывает – боится меня огорчить. Но встреча с тобой, похоже, – другое дело. Он говорит, ты обошелся с ним по-доброму?
– Может быть… – пробормотал Салих. В горле у него пересохло.
Мэзарро за спиной у Фадарат подавал Салиху отчаянные знаки, чтобы тот не говорил всего. Салих понял: юноша боится, как бы гость не рассказал матери о неудачной краже на базаре. Незаметно кивнул: мол, не бойся.
– Мы повстречались случайно, госпожа, – выдавил наконец Салих. – Это произошло на базаре, где я накупил полную корзину разной снеди. Твой сын, чрезвычайно вежливый, услужливый мальчик, предложил мне помощь, и поскольку корзина действительно была очень тяжелой, я с радостью принял ее.
– Он заплатил мне щедро, матушка, – добавил Мэзарро. – И… Он знал моего отца! – выпалил он.
Вся кровь бросилась Салиху в лицо. Проклятый щенок! Видать, на самом кончике языка вертелась у паршивца новость, вот и не выдержал – ляпнул. А как переживет подобное сообщение Фадарат – о том и не подумал.
Женщина повернулась к Салиху, улыбнулась.
– Мой покойный супруг и господин был человеком крутого нрава, – сказала она спокойно. – Но душа у него всегда оставалась доброй, я-то знаю… Ты вел с ним какие-то дела? Не пойму, чем мне твое лицо кажется знакомым…
Салих встал. Он не мог вымолвить ни слова. Крупная дрожь сотрясала его с головы до ног.
Заподозрив что-то, поднялась и Фадарат.
Мэзарро прикусил губу. Он видел, что зря завел разговор об отце, но теперь уж было поздно.
– Это я… – прошептал Салих. – Это я… мама… Это я, Салих…
И упал к ее ногам.
***
Ничего из старых вещей не взяли они из лачуги, когда навсегда покидали ее, даже не потрудившись закрыть дверь. Так и оставили дом необитаемым. Может быть, какие-нибудь бездомные бедняки заберутся в лачугу Фадарат и ее сына и начнут там новую жизнь, пусть голодную, но все же под крышей. А может, воры разграбят остатки убогого скарба и подожгут дом. Тем, кто уходил из этого жилища, дальнейшая его судьба была безразлична.
Фадарат и оба ее сына, родной и приемный, просидели у догорающей лампы всю ночь – за разговорами и воспоминаниями, а наутро, едва рассвело, вернулись в Салихов дом, такой богатый и такой бесприютный.
На этот раз Салих не стал ждать, пока своевольные девушки изволят появиться перед гостями. Обошел дом, велел Одиерне выйти к фонтану, а после разыскал Алаху – в таком большом, таком пустом здании сделать это оказалось не так-то просто.
– Госпожа, – окликнул он ее.
Алаха сидела на коврах, рассеянно разглядывая свое отражение в небольшом полированном зеркале.
При звуке шагов своего бывшего раба она лениво подняла голову.
– Что тебе? – спросила она высокомерно. – Разве тебя плохо развлекает эта красавица, Одиерна? Зачем ты тревожишь меня?
– Одиерна вовсе не развлекает меня, – ответил Салих, чувствуя, как в нем закипает раздражение. – Зачем ты представляешь все в таком свете, госпожа? Я ничего дурного не делаю!
– Мне-то что за дело! – Алаха пожала плечами и отвернулась. – Если ты вломился в мои покои только для того, чтобы сообщить это, то убирайся. Ты своего добился: я зла на тебя! Пошел вон, Салих!
– Госпожа, – повторил Салих уже настойчивее, – я пришел вовсе не для того, чтобы злить тебя. Послушай…
– Убирайся к Одиерне, – повторила она, отбрасывая зеркало на ковры. – Если эта девка плохо ублажает тебя, ты можешь ее высечь! Уверена – Старик, у которого мы украли невесту, так и поступает!
Салих уселся на пол у ног Алахи.
– Послушай меня, госпожа, – произнес он в третий раз. – Я здесь не для того, чтобы ты сердилась на меня или Одиерну. Прошу тебя, выйди во двор, к фонтану. Там ждут два человека. Познакомься с ними, потому что они будут жить в этом доме.
– Мне все равно, – сказала Алаха.
– Это моя мать и мой брат, – продолжал Салих. Ему было трудно говорить. Так же трудно, как идти против быстрого течения. – Столько лет я искал их и наконец нашел… Мою мать зовут Фадарат. Она будет вести здесь хозяйство… Думаю, она справится с этим куда лучше, чем я.
– А ты вообще ни с чем справиться не можешь! – огрызнулась Алаха. – Я не хочу ни с кем знакомиться. Уходи. – И, видя, что Салих медлит, прикрикнула: – Уходи, целуйся со своей Одиерной!
Салих молча повернулся и вышел вон.
Однако вскоре Алаха появилась возле фонтана. Не то из упрямства, не то из любопытства, но она прибежала даже раньше Одиерны. На ней было роскошное шелковое одеяние – одно из тех, что хранилось в сундуках в этом богатом доме и принадлежало кому-то из прежних обитателей. Длинное желтое платье с красным поясом, высокий головной убор, расшитый жемчугами, из-под которого на прямые плечи падали длинные тонкие косы иссиня-черного цвета, тяжелые браслеты, сомкнутые на тонких девичьих запястьях, смуглое, скуластое лицо, бесстрастное, высокомерное, – такой явилась Алаха перед матерью своего бывшего невольника.
Постояла в сторонке. Приблизилась величаво – уж это-то ей, дочери вождей, удалось хорошо, несмотря на то, что платье было великовато и подол волочился по траве. Обошла Фадарат и Мэзарро вокруг, словно коней, к которым приценивалась. Щелкнула языком.
Повернулась к Салиху – тот стоял, медленно наливаясь гневом.
– Это и есть те самые люди, которые будут делить с нами кров? – осведомилась Алаха. – В какой грязной дыре ты их нашел, бездельник?
– Госпожа Фадарат, – обратился Салих к своей матери, – вот эту прекрасную госпожу называют Алахой. Она – соль моей жизни, мое спасение и свет. Без нее я до сих пор влачил бы жалкое существование… Если когда-нибудь она назовет меня своим рабом – не возражай, потому что так оно и есть.
Алаха переводила недоверчивый взгляд с Салиха на Фадарат. Тонкие ноздри ее вздрагивали. Она не могла понять: насмешничает ли Салих или же говорит серьезно.
Немолодая женщина смотрела на маленькую строптивицу ласково и открыто.
– Что ж, Алаха, – спокойно сказала Фадарат, – для меня большая честь и большое счастье служить тебе. Вот мой младший сын Мэзарро. Располагай его жизнью, как и моей.
Мэзарро неловко поклонился девочке. Что за игру затеяли мать и старший брат? Кто эта степная девчонка, вырядившаяся, как государыня? Почему она воротит нос от матери, от Салиха, от него, Мэзарро? И почему Салих готов сносить от нее любые оскорбления – а может, и побои?
…Много позже, оставшись наедине с младшим сыном, Фадарат разъяснит ему все эти загадки. Она увидела то, что осталось непонятным для неискушенного в таких делах парня: Салих любит эту скуластую разбойницу. Любит больше самой жизни. И кем бы ни стал с годами Салих – хоть вождем дикого народа, хоть высшим из Учеников Богов-Близнецов, хоть самим венценосным шадом – маленькая Алаха навсегда останется для него госпожой, которой он будет служить как верный пес до последнего своего вздоха.
Но почему Алаха так ненавидит его?
Ответ пришел спустя несколько минут после того, как мать и брат Салиха познакомились с Алахой.
Ответ прибежал в развевающемся белом одеянии, которое не скрадывало, а подчеркивало роскошную фигуру юной девушки. Она была одета, в отличие от Алахи, очень просто, и эта простота делала ее красоту поистине убийственной.
– Это Одиерна, – представил девушку Салих.
Алаха сжала губы и отвела глаза.
Фадарат поклонилась и Одиерне. Та улыбнулась в ответ с недоверчивой радостью. Каково ей, бедняжке, в этом пустом и холодном доме, подумала Фадарат с невольным сочувствием. Одиерна – настоящее сокровище, редкая красавица. Воплощенная любовь и радость. А Салих и Алаха, занятые друг другом, почти не замечают ее.
Кроме того, Алаха не может не ревновать…
Фадарат вдруг рассмеялась. Она смеялась легко, от души. Все эти взрослые люди – вернее, люди, считавшие себя взрослыми! – казались ей на самом деле заблудившимися детьми. И Алаха с ее сжигающей ревностью и мучительным одиночеством, и Салих, истерзанный жестокими воспоминаниями и скрывающий от всех страсть к маленькой степнячке, и насмерть перепуганная Одиерна, и баловень отца и двух матерей Мэзарро, неожиданно столкнувшийся лицом к лицу с нищетой и голодом, – все они были для Фадарат только детьми. И она знала, что приберет их к рукам, – а уж тогда сбудется ее последняя, самая жаркая мечта: большой дом, полный здоровых, горластых внуков!
***
Мать Мэзарро – законная супруга отца – так и не смогла выполнить своего обещания: народить кучу детей, наследников всего того богатства, что накопил торговец шелком. Она умерла через семь лет после рождения первенца в родах. Новорожденный прожил после ее смерти лишь несколько дней. Мэзарро остался на руках Фадарат. Поначалу он называл наложницу отца, согласно обычаю, "младшей мамой", но потом слово "младшая" отпало само собой. Фадарат сделалась его ЕДИНСТВЕННОЙ матерью.
А та, лишенная сына, привязалась к мальчику как к родному. Конечно, она баловала его – втайне от господина. Мэзарро вырос немного легкомысленным, чересчур доверчивым и капризным, как все балованные дети, однако у него было доброе сердце. В нем Фадарат была уверена.
В Мэзарро – да. Но не в Салихе. Старший сын оставался для нее кое в чем настоящей загадкой. Фадарат видела, конечно, что он любит Алаху – жизнь за нее готов отдать. Догадывалась, что эта страсть не принесет старшему сыну ничего, кроме горя. Но в чем корень этой страсти? Почему именно Алаха? И кто она такая? Этой девушке не место в городе, в лабиринтах узеньких улиц, в тесноте каменного жилища. Ее стихия – степь. Без вольных овеваемых ветрами просторов она гибнет…
А если Алаха уйдет, то следом за нею уйдет и Салих…
Глава седьмая
И ВЗВИЛСЯ ПЕПЕЛ ДО НЕБЕС…
Как и откуда набежали враги? Кто проследил их передвижение по степи? Разве что гордый горный орел, парящий высоко в небе, почти задевая недвижными сверкающими крыльями небесную сферу, – разве что он заметил идущие на маленькое племя Алахи орды… Да еще молодой охотник, ускакавший далеко на восток, почти к самому подножию Самоцветных гор, был встревожен огромным облаком пыли, поднятым копытами бесчисленных коней. Но не вернулся домой, в становище, молодой охотник – остановила его жгучая стрела, впилась под лопатку и повалила в горячую пыль…
Венуты шли не за грабежом – убивать они шли. Мстить. Ибо только кровью можно смыть нанесенное племени оскорбление.
Да, венуты – отверженцы. Тяжким бременем висит над ними давнее проклятие. Страшную цену платят они – и уже который год! – за неразумие одного из своих давних предков, коему вздумалось в недобрый час посмеяться над стариком Кугэдеем. Ох и обидчив Небесный Стрелок! И как его умилостивить?
Самым лучшим, самым дорогим расплачиваются. Отсылают невесту с богатым приданым – но все нет и нет прощения проклятому племени. По-прежнему редко заглядывает радость в белые с красным орнаментом шатры венутов. И дети рождаются нечасто, а чтоб здоровенький младенец появился на свет – такого не упомнят и старухи.