А здесь… Ни улыбок, ни ожидания радости, ни того особенного света, который иногда вспыхивает в глазах тех, кому довелось только что общаться со своим божеством…
Между тем процессия прошла под самым карнизом. Алаха невольно потянулась за луком.
– Ты только выдашь нас, госпожа, – прошептал Салих. – Пусть их. Пускай уходят. Боги, которые глядят на нас с Вечно Синего Неба, знают, какое зло сотворено этими людьми.
– Стоит ли ждать, пока лопнет терпение Богов? – ответила Алаха почти в голос. На ее лице отчетливо был написан яростный вызов. – У Богов собственные мерки. Для них и сто, и двести лун – не срок… Оттого людям и кажется, что терпение Богов безгранично. Нет, я предпочла бы отомстить своими руками…
– Ты можешь погибнуть, – сказал Салих.
– Пусть! – Алаха решительно схватила лук.
– Остановись, госпожа! Если мы умрем, то умрет и несчастная девушка.
Алаха прикусила губу, нехотя соглашаясь со своим невольником.
– Но мы все равно настигнем их, – прошептала она. – Мы истребим их до последнего человека.
Салих покачал головой.
– Ты благородна, госпожа моя, и любая несправедливость, любая жестокость больно ранит твое сердце. Но разве все венуты виновны перед Богами?
Алаха безмолвно кивнула. Даже теперь, бледная от гнева, с поджатыми губами, она казалась Салиху удивительной красавицей.
– Но ведь та девушка – она тоже из племени венутов, – напомнил Салих.
– Она теперь чужая им, – сказала Алаха упрямо. – Ее народ отказался от нее… Как твой – от тебя, а мой – от меня.
Она выговорила эти слова совсем просто, но заключенная в них горькая правда вдруг поразила Салиха в самое сердце. Он хорошо изведал на собственной шкуре, что такое – быть изгоем, не иметь родичей, не иметь богов своего очага. Никого, кто заступился бы за него перед чужими людьми и чужими Богами.
А теперь еще и Алаха…
Однако предаваться тягостным раздумьям было уже некогда.
Процессия скрылась вдали. Можно было спускаться и начинать поиски пещеры. Салих надеялся, что они сумеют обнаружить ее по свежей кладке.
Но все трое потратили немало времени, прежде чем обнаружили следы страшной усыпальницы для погребенной заживо. И то не столько по кладке – она была положена так искусно, что полностью скрывала могилу от постороннего взгляда, – а благодаря стражнику, выставленному неподалеку от места жертвоприношения.
Первым заметил его виллин. Безмолвно указал рукой. Алаха кивнула и положила на тетиву своего двойного лука длинную стрелу с тонким наконечником – охотничью. Боевых у нее не было.
Один неожиданный меткий выстрел – и воин в желтом шелковом халате, вооруженный кривым мечом, вскрикнув, схватился за правую руку и упал на бок.
Все трое выскочили из засады и побежали к раненому. Салих на ходу вытаскивал из ножен кинжал. Он знал, что раненого венута придется добить – придется в любом случае, иначе он выдаст своему племени освободивших девушку. А венуты, если судить по их страшному культу, который он считали культом Кугэдея, – люди безжалостные и мстительные. Они пойдут по следу и рано или поздно выследят "святотатцев". Салих предпочитал не думать о последствиях подобной встречи.
Первым добежал до венута виллин. Теперь тонкое лицо Крылатого было суровым и сосредоточенным. Он казался похожим на вестника небесных Богов, когда безмолвно кружил возле раненого, словно пытаясь прочесть его мысли или что-то увидеть его внутренним взором.
Стражник в желтом халате корчился на земле и изрыгал самые ужасные проклятия. Лучше бы Алахе их не слышать, подумал Салих. Даже его, каторжника, пробрало отвращение, когда он поприслушивался к речам, которые исторгали из уст раненого боль, ярость, бессилие.
Салих стремительно опустился возле него на колени и приложил лезвие к горлу раненого.
– Где пещера? – отрывисто спросил он. – Показывай, быстро!
Мыча и дергая головой, стражник попытался вырваться. Салих безжалостно ударил его в бок.
– Где? – повторил он. – С тобой церемониться не будут!
Помолчав, венут снова разразился бранью. Салих еще раз ударил его. На этот раз он попал по раненой руке. Венут взвыл нечеловеческим голосом и, побелев, как сметана, откинул голову назад. Он потерял сознание.
Но ответа от него уже не требовалось. Виллин стоял у скальной стены, осторожно проводя по ней пальцами. Салих заметил, что руки у него слегка подрагивают.
Нашел! Услышал ли безмолвный призыв несчастной жертвы, почуял ли сгусток страха, оставшийся здесь? Салих предпочитал не думать о том, каким именно образом Крылатый господин обнаружил гробницу. Главное, она здесь.
Одним быстрым движением Салих перерезал венуту горло и отскочил, спасаясь от хлынувшей потоком крови.
Алаха задрожала от отвращения.
– Мой народ ненавидит кровь, – объяснила она, отворачиваясь и закрывая лицо руками. – Это нечистая смерть. Духи не примут мертвеца, запятнанного кровью.
– Смерть вообще не бывает чистой, – отозвался Салих угрюмо. – Идем, госпожа. Нам больше нечего делать возле этого человека.
– Его мертвая душа придет за тобой, – убежденно проговорила Алаха. – Ты выпустил на волю зло.
– Плевать мне на то, что я выпустил, – Салих уже начал терять терпение, – нужно посмотреть, как разбирается эта кладка.
Им пришлось работать до вечера. Раствор, которым венуты скрепили камни, уже начал застывать. Салих упросил Алаху не портить рук и не ломать ногтей. Девочка хмуро сидела в стороне, наблюдая за тем, как трудятся ее раб и Крылатый господин. Наконец Салих сдался.
– Господин, – обратился он к виллину, – у тебя симуран… Не знаю, как мне просить тебя, не знаю, вежливо ли это. Прости меня, если я оскорбил тебя.
Виллин улыбнулся.
Ободренный этой улыбкой, невольник Алахи сказал:
– Там, внутри Самоцветных гор, работают люди. Они разбивают каменную породу, добывая драгоценные камни… У них есть железные орудия… Ломы, кирки… Без таких орудий нам не освободить бедную девушку.
Крылатый молча пошел к своему симурану. Вскоре всадник и чудесный пес уже летели над горами. В лучах закатного солнца эта картина выглядела такой прекрасной, что Салих едва не разрыдался. Давно уже он не ощущал себя таким счастливым…
***
Виллин вернулся не один. С ним было несколько его соплеменников, таких же тонкокостных, изящных, легких. И таких же нежных и сострадательных. Но самое главное – он привез кирки! Где он добыл их? Побывал ли во глубинах ада, о которых волей-неволей вынужден был вспомнить Салих? Нашел ли там, где обиталище Крылатых? Об этом Салих так никогда и не узнал.
С привычной тоской обхватили руки железный лом. Память тела действует порой куда более властно, чем память разума и даже память сердца. Так ухватка всегда выдаст, к какой работе человек приучен.
А Салих приучен к кирке и лому. Что ж, вот и пригодилась выучка. В несколько приемов сокрушил верхний слой породы. Осторожней, напомнил он себе, там, внутри, живой человек. Насмерть перепуганная девушка.
Но и этому научили его Самоцветные Горы. Не просто разбить камень – так выкрошить породу, чтобы не повредить заключенные в нее драгоценные камни. А та, которую признали в народе самой красивой и самой благородной, – разве не драгоценнее она самого дорогого, самого превосходного самоцвета?
Того, что случилось потом, Салих не мог забыть до самого своего смертного часа.
Отвалился очередной камень, и прямо на Салиха уставилось бледное девичье лицо с широко раскрытыми глазами. И в этих глазах стояла смерть. Она отражалась в них, как в озерах. Выкрашенные серебряной краской брови лоснились, подведенные красным губы едва трепетали – только по этому признаку Салих и определил, что девушка еще жива.
Она задыхалась под тяжестью множества надетых на нее платьев. И каждое – не просто из плотного шелка или добротной шерсти. Нет, они были еще и расшиты камнями, золотыми бусами, тугими лентами, полосками меха, костяными пластинками.
Еще один взмах кирки – и открылась грудь девушки, почти раздавленная множеством ожерелий. Тут были и каменные, и золотые, и две витые гривны – явно взятые либо в бою, либо в обмен у кого-то из более северных народов. Руки, закованные по локоть в браслеты, как в кандалы. Пальцы, не сгибающиеся от множества надетых на них колец…
Перед глазами Салиха мелькали драгоценные камни, золото, дорогие одежды. С каждым новым ударом все новое великолепие представало свету.
– Это настоящая сокровищница, – прошептал Салих, оттаскивая в сторону последний камень. В голове у него мутилось. Одна мысль всплывала и тут же исчезала, уступая место другой, подобно сказочным дворцам, которые возводит волшебник по просьбе героя, – возводит и тут же рушит, чтобы создать новые, еще более прекрасные.
Девушка покачнулась и упала бы на острые камни, если бы виллины не подхватили ее. Тонкие сильные руки поддержали ее и бережно уложили на землю.
Салих отбросил кирку, без сил повалился рядом. Дыхание с хрипом выходило из его груди. Он едва удерживался от того, чтобы расхохотаться – яростно, неудержимо. Несметные богатства! Милосердные Боги, неужели судьба наконец-то обратила к нему свой благосклонный лик? Неужели теперь, после стольких беспросветных лет, настал золотой век? Можно отомстить, можно освободиться от давнего груза, можно… можно наконец стать счастливым!
Последняя мысль выскочила совсем уж неожиданно, и Салих поспешно отмел ее. Он плохо представлял себе, как может выглядеть счастье. Что это за зверь и в каких лесах он водится – этого Салих теперь уж и не ведал.
Он подавил нервный зевок и вдруг всхлипнул – сухо, без слез, одним горлом.
И тут новый звук заставил его забыть обо всем.
Спасенная девушка застонала.
– Она приходит в себя, – спокойно проговорила Алаха.
Но это спокойствие было только внешним. Девочка покусывала нижнюю губу и стискивала пальцы – все случившееся было слишком необычным, чтобы оставить бесстрастным даже ее, дочь и сестру вождей, своенравную избранницу Богов.
Виллины быстро, безмолвно снимали со спасенной одежды и украшения. На земле росла гора шелка, бархата, парчи, золотого и серебряного шитья, поясов, гривен, монист, ожерелий, браслетов, колец…
Наконец девушка осталась в одной рубашке. Под тонким полотном угадывалось совсем хрупкое гибкое тело. Лицо, когда с него стерли краску, оказалось по-настоящему красивым – той красотой, при взгляде на которую человек невольно думает: "Она станет матерью миловидных детей".
И все же при виде "невесты старика" Салих с удивлением понял, что – будь его воля – он вряд ли захотел бы ее в жены. В самых отдаленных, в самых дерзновенных своих мечтаниях совсем иной видел он и жену свою, и детей. Были они небольшого роста, темноволосы, скуласты, с широко расставленными глазами – вечно прищуренными под тяжелыми веками…
Виллины и Алаха о чем-то разговаривали. Вернее, пытались разговаривать. Девочка плохо понимала, чего они добиваются. Салих вдруг забеспокоился. Ему показалось, что вся эта гора драгоценностей вдруг исчезнет по мановению какого-нибудь злого духа. Или что Алаха отдаст все это виллинам. Маленькая госпожа или не понимала, какое огромное сокровище оказалось вдруг, по воле слепого случая, у нее в руках, или же готова была расстаться со всем этим из гордости.
Салих прикусил губу. Сейчас он готов был пойти на что угодно, лишь бы завладеть драгоценностями.
Но виллинов, похоже, мало интересовали золото и камни. Не беспокоились они и из-за шелковых одежд. Их тревожило одно: судьба спасенной девушки. Та уже распахнула глаза, в ужасе осматриваясь по сторонам.
Заметив рядом симуранов, она вдруг рванулась и закричала. Ее удержали, ласково, но настойчиво.
Алаха холодно усмехнулась, глядя, как обмякает пленница, как слезы подступают к ее глазам, как бурные рыдания наконец вырываются из ее груди.
"Святы Близнецы в обоих мирах! – прошептал Салих себе под нос. Он не верил в двухцветных братьев, как не верил, впрочем, ни в каких Богов, но сейчас вдруг, сам не зная почему, призвал их на помощь. – Благословенные Братья, что же нам делать? Что я сам, дубина бессердечная, делаю? Потерял голову, увидел золото – и забылся. Бедная девочка, ей сейчас похуже, чем мне тогда, в тот день, когда я, прикрываясь вашим именем, выбрался из Самоцветных гор…"
Он решил вмешаться. Встал, перешагнул через рассыпанное по земле золото. Опустился перед рыдающей девушкой на колени.
– Тише, тише, красавица, – проговорил он. – Будет тебе.
– Кто вы… кто вы… – повторяла она, задыхаясь. – Зачем, зачем… Старик прогневается…
– Старик и без того, небось, на вас гневается, – успокоил ее Салих. Он говорил нарочито грубо. – Вишь, придумали: хоронить заживо самую красивую девушку! Неужто такой он зверюга, этот ваш старик?
– Не богохульствуй… – прошептала девушка.
Салих только рукой махнул.
– Что нам теперь делать? – спросил он, толком даже не зная, к кому обращается – к своей госпоже, к виллинам, к себе самому или к Богам. – Взять ее с собой? Оставить у Крылатых? И как поступить со всем этим барахлом?
– Здесь собраны великие ценности, – проговорила Алаха, и у Салиха отлегло от души. Значит, она все-таки понимает… – Не тебе, раб, называть их "барахлом". По правде сказать, ты и тысячной доли этих богатств не стоишь…
– Это правда, – признал Салих.
Крылатые переглянулись. Один из них осторожно заговорил, подбирая слова человечьего языка – видимо, немногие, которые знал:
– Берите все. Уходите. Опасность…
– Вы не хотите взять хотя бы немного? – спросила Алаха. Она сделалась чрезвычайно деловитой. Такой хватки Салих у нее не ожидал. Словно всю жизнь торговала в лавке и действительно знала цену вещам.
Виллины переглянулись. Потом один из них выбрал тонкое колечко, второй взял нитку жемчуга, третий – изящную золотую гривну. Они брали эти вещи так, как берут грошовые сувениры, – просто на память о событии или встрече.
– Остальное – вам, – пояснил один из них.
Салих задохнулся, почувствовав в горле ком.
Алаха вежливо поблагодарила их и махнула своему рабу, чтобы он увязывал вещи в одеяла.
– Что мы будем делать с девушкой, госпожа? – быстро задал вопрос Салих.
Но оказалось, что у Алахи и на этот счет готово решение.
– Она поедет с нами, раз Крылатые не хотят брать ее с собой. Венуты могут вернуться, хотя бы для того, чтобы сменить часового. Им не следует знать, в какую сторону мы направились, поэтому пойдем через перевал. Крылатые проводят нас. А она… – Алаха бросила на девушку быстрый взгляд, как показалось Салиху, недобрый. – Если она попадет к венутам в руки, они убьют ее за святотатство. Да еще выведают о нас – кто мы, куда направлялись, сколько нас, как вооружены… Так что самое верное – взять ее с собой и не спускать с нее глаз.
– Старик покарает, – подала голос девушка.
– Тебя никто не спрашивает, – оборвала Алаха. – Мой раб возьмет тебя в жены.
Салих выронил тяжелый золотой браслет и попал себе по ноге.
– Как я могу взять ее в жены, госпожа? – Он понял, что в горле у него пересохло.
– Ей нужна какая-нибудь защита, – невозмутимо объяснила Алаха. – Вот ты и будешь ее защищать.
– Я ТЕБЯ должен защищать, госпожа.
– Я не желаю обсуждать свои решения с невольниками, – высокомерно произнесла Алаха.
– Госпожа, это невозможно. Она – свободная девушка.
Алаха дернула углом рта.
– Ну так и ты будь свободен, Салих! Перед всеми Богами объявляю: ты, стоивший мне шесть монет с моего головного убора, – ты, Салих, неведомо чей сын, будь свободен и ступай от меня на все четыре стороны!
Салих побелел, как молоко.
Медленно выпрямился. Отодвинул ногой узел с драгоценностями. Приблизился к маленькой своей госпоже. Та гневалась – раздувала тонкие ноздри, покусывала губы, пухлые, как у ребенка, щурила и без того узкие глаза. Ресницы встопорщила, подумал Салих. Сердце у него упало куда-то в живот. Было и страшно, и весело.
– Повтори, госпожа, свои слова. Повтори их перед всеми!
– Ты мне не нужен больше, Салих. Ты свободен. Забирай эту девку, возьми часть драгоценностей – и убирайся.
Он подошел к ней вплотную. Подняв голову, она смотрела на него неотрывно. Салих удивленно заметил, что Алаху трясет от ярости.
– За что ты гонишь меня, госпожа? – спросил он совсем тихо.
– Я тебя не гоню! – заносчиво ответила она. – Оставайся, если хочешь!
– Спасибо, – сказал Салих. Он повернулся к ней спиной и снова взялся увязывать вещи. Времени было в обрез.
Глава пятая
ДОМ В МЕЛЬСИНЕ
Когда выбор невелик – между веревкой и удавкой – выбирают все-таки веревку… Что ни говори, а предмет куда более мирный. И не только для смертоубийства сгодится, но и для вполне мирных целей.
Вот и у Салиха выбор оказался куда как невелик: либо идти за перевал – и тогда непременно зацепишь Самоцветные Горы, как ни рвется душа прочь, подальше от этого страшного места, либо держать путь в Степи… Но в степях – венуты, разъяренные содеянным. Ведь, по их разумению, поступок Салиха и виллинов – истинное святотатство. Такое, за которое не отомстить – преступление, а мстить – не до первой крови, до последней. Покуда вся на землю не вытечет…
И потому согласился Салих с виллинами: идти в горы. А оттуда – в Саккарем и Мельсину.
Спасенная девушка, отпоенная горячим молоком, постепенно приходила в себя. Особо долгие церемонии разводить с нею было некогда: погоня могла начаться с часа на час. Поэтому ее только накормили и переодели в удобную для путешествия теплую одежду, а остальное оставили на потом.
Она назвала свое имя – Одиерна. Поначалу казалась застенчивой и молчаливой. Но это – поначалу; уж кто-кто, а Салих слишком хорошо знал: не след судить о человеке, покуда тот несчастен и унижен. Сколько раз бывало: появится у хозяина новый раб, и тихоня-то он, и задушевный человек, так и хочется такого пожалеть, сделать за него лишнюю работу, отдать лишний кус хлеба, лишь бы, сердечный, улыбнулся… А пройдет неделя-другая, поуспокоятся раны, поутихнет страх, пообживется человек на новом месте – и куда только подевался прежний тихоня? Наглец, так и норовящий сесть тебе, мягкотелому болвану, на шею…
Алаха Одиерну невзлюбила. С первого мгновения, как увидела. Видать, и вправду была "невеста старика" чересчур хороша. Да только не Салиху о том судить, если шипом в сердце вошла ему другая. И, кажется, навсегда. Глазами любви на все глядел и оттого видел и людей, и вещи немного не такими, какими они казались всем остальным.
Но об этом никто, и первая – Алаха – знать не должен.
Простились с виллинами уже за перевалом. Тяжко груженные кони ступали медленно, осторожно. Алаха ехала верхом. На этом настоял Салих. Степнячка плохо ходила пешком. Уж конечно, гордая дочь вождей ни за что не призналась бы в том, что ступни ног, натруженные за день, болят так, что не дают заснуть. Не показала бы кровавых мозолей. И шла бы вровень со всеми, да еще не хромая. Но только всего этого не требовалось. И оттого ехала маленькая госпожа на лошади – легкая ноша, почти невесомая.
А Одиерна шла пешком. Она тоже неважным оказалась ходоком, но для нее уж коня не нашлось.
Потому что расстаться с сокровищами венутов, которые те предназначали в приданое "невесте старика", Салих ни за что не желал.
***
Дом купили на окраине Мельсины. Как боялся Салих встречи с родным городом! Думалось: увидит эти улицы с глухими стенами домов, эти глиняные заборы и бегущие вдоль заборов каналы, глянет на зацветающие по весне кусты с щедрой россыпью желтых, розовых, белых цветов, появляющихся еще до листьев – и оборвется в груди сердце, не выдержит тяжести давних, детских воспоминаний.
Но ничего этого не случилось. Они вошли в город под вечер. Девушки закутались плотнее в плотные шерстяные покрывала, чтобы не привлекать ничьего внимания. А кто вызвал бы большее любопытство – красавица Одиерна, желанная добыча для любого торговца рабами, или своенравная Алаха – тут уж трудно предугадать. Салих предпочел бы не рисковать.
Ни одна из девушек никогда не бывали в городе. При виде высоких стен, прочных домов, каменных и кирпичных, обе невольно жались к своему спутнику. Алаха, не переставая, бормотала под нос какие-то охранительные молитвы. Не то к своим Бесноватым взывала, не то ворчала на Небесного Стрелка – того самого старика, из-за которого, по ее мнению, они оказались в этом странном месте, похожем на ловушку.
Салих поневоле вынужден был взять на себя главенство их маленьким отрядом. Не говоря уж о том, что в Саккареме не слишком-то прислушивались к женщинам. И оттого, сохраняя глубочайшее почтение к Алахе и держась подчеркнуто вежливо с Одиерной, он ловко распоряжался всеми делами – и вечером, на постоялом дворе, где остановились путники, и утром, когда выспрашивал, имеется ли в городе небольшой дом на продажу.
Именно Салих настоял на том, чтобы скрывать не только лица девушек, но и всякий намек на истинное их богатство. Расплачивался прижимисто, ворчал над каждой монеткой и ушел в город, сопровождаемый неодобрительными взглядами харчевника. Скупердяев никто не любит, а коли ты бедняк – так не ночуй под крышей, не столуйся в приличном месте. Так считал этот почтенный господин.
И был, конечно, прав.
Да только Салих – не бедняк и не скупердяй. Салих – богач. И очень, очень осторожный богач…
За заботами о своих спутницах, да и о своей безопасности тоже, за тревогой о драгоценностях и одеждах, спрятанных в тюке, увязанном в простое дорожное одеяло, – за всем этим Салих совершенно позабыл старую свою боль.
И только оказавшись на базарной площади – ударом! – вспомнил.
Ничто не изменилось здесь с тех пор, как маленький мальчик, держась за отцовскую руку, вышел из родного дома… как оказалось – в последний раз. Все так же кипел торг, все так же прилавки и открытые уличные лотки, выставленные везде на прилегающих к площади улицах, ломились от изобилия и разноцветья товаров. Все те же, казалось, лица были у купцов и перекупщиков, у солидных покупателей и домашней прислуги, бойко выбирающей из корзины пучок зелени к обеду…
Все те же голоса, все те же зазывающие выкрики: "Сладкие булочки!", "Земляника, земляника!", "Вяленая ры-ыба! Вяленая ры-ыба!". Все те же одуряющие запахи: пряности и зелень, сладости, благовония, нагретая на солнце медь кувшинов, пахнущие пылью изделия гончаров и какой-то сладковатый, всегда казавшийся таинственным запах новой ткани, скатанной в большой рулон…
Чтобы справиться с волнением, Салих вынужден был остановиться, закрыть лицо руками. Но запахи окружали его со всех сторон, властно вторгались в ту область воспоминаний, которая, мнилось ему – глупому! – давно уже была закрыта для внешнего мира. У него закружилась голова, и чтобы не упасть прямо на мостовую, он взялся рукой за стену дома.
– Тебе нехорошо, почтенный?
Не отнимая ладоней от лица, Салих молча покачал головой.
Но сострадательный прохожий не уходил. Так и стоял рядом, пристально всматриваясь в странного человека, который вот-вот упадет без сознания прямо посреди базарной площади.
– Нет, почтенный, я вижу, что ты болен, – повторил прохожий. – Не нравится мне, какой у тебя цвет лица.
– Какой? – глухо спросил Салих.
– Там, где ты не прячешься за ладонями, я вижу сплошную белизну… Не бойся меня. Если ты болен, я попытаюсь тебе помочь.
– Я здоров, – тихо проговорил Салих. – Оставь меня в покое, добрый человек. Я верю в твои благие намерения, но вовсе не нуждаюсь в твоей помощи.
– Как знать? – тут же возразил прохожий. – Кто из нас может на самом деле знать, нуждается ли он в помощи? Если уж на то пошло, все мы – брошенные родителями дети, странники в этом великолепном, парадоксальном и иногда чрезвычайно недобром к людям мире…
Салих понял, что наскочил на философа. И, что было куда хуже, – на философа, который откровенно скучал без собеседника.
– Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, – еще раз сказал Салих.
– Иные боятся сознаться в болезни, – понизил голос болтун, – потому что, по распоряжению городских властей, всех хворых, из опасения повального бедствия, высылают за пределы городских стен. Ну, не всех, конечно. Только тех, у кого нет ни кола ни двора. Остальные лечатся… А кое-кого подбирают жрецы из Дома Богов-Близнецов…
Салих наконец опустил руки. Дольше стоять с закрытым лицом было просто глупо.
И едва не поперхнулся.
Прямо перед ним стоял и широко улыбался брат Гервасий.
– Мне так и показалось, что это ты, нечестивец, – произнес Ученик Близнецов. – Ну и ну! Меня учили, что всякий день начинается с чуда – солнечного восхода. Но когда он еще и продолжается удивлением – вот тут стоит призадуматься!
– Мир тебе, брат Гервасий, – сказал Салих. И поклонился.
Он старался держаться спокойно и вежливо, выказывая почтение к возрасту и сану собеседника. Но на самом деле сердце его упало. Ему было страшно. А что если Ученик заявит свои права на него, Салиха? Мол, этот человек – невольник, принадлежавший Дому Близнецов… Или еще что-нибудь в этом же роде, если не похуже. Ведь здесь, в городе, Алаха вряд ли сможет его защитить.
И ни один судья не станет слушать человека с рудничным клеймом на плече. Не говоря уж о других отметинах прежней, далеко не простой жизни Салиха при разных хозяевах.
Брат Гервасий, похоже, даже не подозревал о том вихре отчаянных мыслей, что проносился в голове у случайно встреченного знакомца.
– Я рад, что ты цел и невредим, – сказал старый Ученик. – Мой коллега, брат Соллий, правда, высказывался в твой адрес несколько резковато при последней нашей встрече… Но Соллий молод и многому еще научится. У него вся жизнь впереди… Как и у тебя, друг мой.