Хурсай добавил, лукаво посверкивая черными глазками:
– К тому же я не предлагаю тебе принимать в себя семя первого встречного.
("Ого, как он умеет выражаться, этот молокосос!" – подумал Салих. Он едва не подскочил, заслышав столь откровенные выражения, да еще из уст ребенка, да еще обращенные к молоденькой девушке, почти девочке. Там, где Салих родился и жил до… словом, до того дня, когда ему пришлось расстаться со своей семьей, – там было не принято говорить о таких вещах. Тем более – так выразительно.)
Но двоюродных брата и сестру это ничуть не смущало. Обычаи Вечной Степи были другими – такими же открытыми, как сама эта Степь. Здесь негде было спрятаться. И люди здесь ничего не скрывали. "Постепенно я привыкну и к этому", – подумал Салих.
А мальчик между тем продолжал, произнося свою речь с важностью, достойной мудрого старейшины. Он слегка выпячивал живот и помахивал рукой в такт своим словам:
– Тот, кто лучше всех подходит в мужья НЕКОЕЙ АЛАХЕ, давно уже с нею знаком и будет для нее добрым спутником. Он будет хранить ее, как хранил до сих пор. Он подарит ей прекрасных детей и будет для них заботливым отцом. А НЕКОЕЙ АЛАХЕ стоило бы повнимательнее посмотреть по сторонам… Вот совет, который посылает тебе мой дедушка. К дедушкиным советам стоит прислушиваться! Это все говорят, и мама, и отец, и мой дядя, и дядина жена…
Салих вдруг все понял. ОН ВСЕ ПОНЯЛ! А поняв – похолодел. Какую еще игру затеяли духи? Какую новую игру они начинают? А в роли шахматных фигурок, как всегда, будут выступать люди… Разгадать тайну Салиха было нетрудно: любой человек, обладающий более-менее проницательным взглядом и имеющий какой-никакой жизненный опыт, увидев его рядом с Алахой, мгновенно понял бы, какая могущественная сила удерживает Салиха возле этой потерянной степной девочки. Он и не скрывал этого. Алаха была для него единственной – и в то же время недосягаемой женщиной. В этом он тоже не обманывал себя. Алаха никогда не согласится на брак с ним, с невольником, с человеком, чья мать не была законной супругой отца – наложница, рабыня, спустя много лет найденная Салихом в нищете.
Многие духи, обладая веселым – на свой лад – нравом и совершенно не понимая, какая боль может из года в год терзать человеческую душу, вполне в состоянии порезвиться за счет какого-нибудь несчастного.
И вот теперь они избрали мишенью для своих шуток его, Салиха.
Это было уж слишком. Сперва гибель родных Алахи, теперь – это…
Салих сжал кулаки, намереваясь совершенно по-человечески, по-земному, без всяких там шаманских ухищрений вздуть нахального мальчишку, чтобы впредь поостерегся распускать язык и шутить над тем, в чем ничего не смыслит.
Но Хурсай опередил разъяренного Салиха. На том месте, где только что стоял маленький мальчик, лежал огромный белый тигр и хлестал себя по бокам длинным, похожим на кнут, хвостом.
***
Соллий мог торжествовать: слово Истины дошло до повелителей Степи. Его приняли и выслушали! Правда, многие из тех, перед кем проповедовал Соллий, попутно прикладывались к бурдюкам, где булькало и переливалось то самое отвратительное пойло, что в первый же день свалило молодого проповедника с ног… Что с того! Главное – они слушали. И многие согласно кивали головами, напуская на себя чрезмерную важность: да, да, чужестранец, любопытную же историю ты нам рассказываешь…
– Не может быть милосердия без строгости, – говорил Соллий. – Там, где отец хорош и добр, там часто сыновья бывают пороты. Иной раз наказаны и строже. Не умея подчиняться, как станешь повелевать другими? В этом смысл строгости. Познав подчинение, ты уже не будешь заставлять других делать нечто сверх их возможностей, ибо сам прошел ту же школу…
– Верно, верно! – кивали венуты. – Хоть и молод странник, а говорит занятно!
– Потому и есть у Предвечного Отца два сына, – продолжал Соллий, ободренный первоначальным успехом. – Два, а не один! Старший из них носит красные цвета. Он строг с теми, кто нарушает закон Отца, он карает ереси, преследует зло и беззаконие…
– Мудрая вера! – слышал Соллий голоса внимавших ему венутов. – Не покарав, не помилуешь. Если некому защитить Бога, то как Бог защитит себя сам?
Это странное рассуждение Соллий решил пока что пропустить мимо ушей ради главного: он торопился рассказать побольше о чудесных братьях и их подвигах.
– Итак, старший брат карает и следит за законом. Но есть и младший – его цвета зеленые – который исцеляет любовью, милует и сострадает…
– Погоди, – вмешался вдруг один из венутов, – ты говорил первоначально, что оба эти брата – близнецы?
– Да…
– А теперь вдруг выясняется, что один из них старший, а другой – младший… Объясни, как это получается!
Кругом зашумели. Некоторые досадовали на себя: почему не они первыми заметили такой существенный недостаток в целом гладкого и красивого рассказа чужестранца! Да, красно говорил этот Соллий! А вот теперь пусть растолкует, как это такое получается, что из двух близнецов один вдруг оказался младше второго…
– Близнецы – да, – твердо сказал Соллий. Толкованию этого догмата веры в Божественных Братьев было посвящено немало часов в том Доме Близнецов, где был воспитан Соллий. – Однако разве вы не знаете, что никогда близнецы не выходят из материнского лона, держась за руки? Всегда рождается сперва один, а потом второй! И повитуха повязывает старшему на руку ленточку для того, чтобы не возникало потом споров. Это бывает важно при установлении старшинства. Ведь старший наследует отцовское имущество по закону, установленному людьми и Богами, а младший из сыновей получает лишь то, что отец дает ему по любви к нему…
– Если только этот младший не найдет способ вовремя извести и старшего, и самого отца! – выкрикнул кто-то совершенно пьяным голосом.
Соллий поморщился.
– Не думаю, что таковы обычаи Вечной Степи – изводить старших братьев ради того, чтобы завладеть их юртами, стадами и женами! – резко ответил он не видимому в полумраке у костра оппоненту. – Мне представляется, что в Степи такой же обычай, как и везде: почтение к старшим, доброта к младшим! А то, о чем говорил только что один из ваших собратьев, – преступление!
Многие засмеялись. Соллий вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к тому, что в Вечной Степи смех раздается куда чаще, чем в городе. И означает куда больше, чем просто насмешку или хорошее настроение. Степняк может засмеяться от удовольствия при виде красивой лошади или красивой женщины. Может захохотать, принимая вызов врага. Вполне способен разразиться смехом, заслышав слова, с которыми полностью согласен. И еще головой начнет крутить: ловко же ты, брат, мою собственную мысль своими словами выразил!
Соллий до сих пор вздрагивал, когда слышал неуместный, по его разумению, смех…
– Итак, – взяв себя в руки, продолжал проповедник, – мы не говорим о преступниках. Мы будем говорить о той семье, где почитают Богов и любят друг друга. В такой семье отец отдает большую часть старшему сыну – по закону и некую часть младшему сыну – по любви. Таким образом, сама природа подсказывает нам: старший брат – Закон, младший брат – Любовь. Да, они родились почти одновременно. Но в этом "почти" иной раз таится огромная сила! Стрела, которая почти попала в цель, – это стрела, которая пролетела мимо цели!
Венуты снова расхохотались. Им нравились доводы, которые приводил молодой проповедник чужой, странной, городской веры. И если большинство даже и не помышляло принимать веру в Единого Предвечного Отца, то послушать ловкие рассуждения юноши желали решительно все. В Степи высоко ценилось умение складно и остроумно излагать мысли. Ведь книг здесь не знали. Вся мудрость передавалась из уст в уста, от одного рассказчика к другому. Сказители и шаманы хранили в памяти тысячи историй и поучений. И послушать нового сказителя в Степи был рад каждый.
В общем и целом Соллий был удовлетворен ходом своей речи. Он воспользовался опытом старых проповедников, которые оставили обширные записки о своих странствиях среди чужих народов. Один из них, наиболее почитаемый Соллием, Аполлинарий Халисунский, писал:
"Не следует говорить с чужим народом своим языком. Вот что это означает: ведь не они к нам явились выслушать поучение, но мы сами к ним пришли, дабы заставить их слушать.
Говорится: и один человек может привести лошадь к водопою, но даже сотня не заставит ее пить. К этому следует прислушаться. Ты можешь прийти к чужому народу и начать говорить среди этого народа. Но как ты заставишь слушать себя?
Вот что надлежит сделать. Узнай обычаи этого народа. Когда станешь говорить с ним, используй все, что ты знаешь. Если ты хочешь проповедовать среди народа лучников, приводи примеры из жизни лучников. Упоминай и лук, и стрелы, и меткого стрелка. Уподобляй правильно произнесенное слово хорошему выстрелу, и тебя поймет народ стрелков.
Но народ меченосцев не поймет такого сравнения. Для народа меченосцев доброе слово подобно доброму удару меча…"
Мысленно Соллий не уставал благодарить Аполлинария Халисунского. Уроки этого мудреца, много странствовавшего по свету со словом Истины на устах, вновь принесли добрые плоды. Соллий не сомневался в успехе.
***
Несколько венутов согласились – "для пробы" – признать Единого Предвечного Отца. Это был триумф Соллия! Он выучил их словам приветствий и молитв, неустанно рассказывал новообращенным истории из жизни Божественных Братьев, запрещая другим венутам присутствовать при этих беседах.
Как он и рассчитывал, тайна очень скоро начала привлекать и остальных. "Помни, варвары чрезвычайно любопытны, – учил тот же Аполлинарий Халисунский. – Окружи некоторые свои слова таинственностью, заставь их мучиться и терзаться, и пытаться проникнуть во все твои секреты. И в конце концов дозволь им это сделать. Они будут рады, хотя, конечно, постараются скрыть свое ликование. Однако всматривайся в их глаза. Глаза не сумеют полностью скрыть их любопытства и их удовлетворения".
И здесь старый Ученик Богов, давно почивший и с почетом погребенный где-то далеко от Мельсины, там, где застигла его Незваная Гостья, далеко на чужбине, – и здесь он оказался прав.
Вскоре Соллий приобрел для своих Богов десятки новых Учеников. И он, молодой Ученик, сам стал учителем.
Он был счастлив.
И только один человек упрямо не желал интересоваться Близнецами. Это был Арих. Конечно, Соллий не говорил никому из венутов о том, что хотел бы приобщить хмурого пленника к истинной вере. Венуты неизбежно подняли бы на смех этого слишком уж радивого Ученика Богов-Близнецов. Кого, в самом деле, беспокоит судьба какого-то хромого раба? Пусть прозябает там, куда швырнули его Боги, – на самом дне! Не станет же Соллий объяснять им, что Младший Брат не отворачивает взора и от беднейшего, и от ничтожнейшего среди людей. Ведь тот, кто кажется окружающим ничтожным и недостойным внимания, в глазах Богов может иметь огромную ценность. Не людям определять, кто достоин, а кто нет. Истинный Ученик Богов не должен решать за людей – и уж тем более он не должен принимать решения за своих Богов. Истину следует провозглашать так, чтобы ее уловили уши всех – ВСЕХ! – а не только избранных. Кто же угоден Богам на самом деле – то определяют только сами Боги.
Но до понимания этого догмата двойственной веры – красной с одного бока, но зеленой с другого – венутам еще явно далеко. В особенности – в том аспекте, который касался зеленого цвета…
Соллий решил не дожидаться, пока Арих снова заговорит с ним. Тем более, что раб и не спешил этого делать. Его обязанности касались исключительно грязной работы – чистки котлов (а они у степняков были огромными, ибо мясо венуты резали гигантскими кусками и так варили), уборки навоза, который надлежало бережно собрать, сложить лепешками и просушить на солнце, чтобы потом можно было этими лепешками топить костры – в условиях острой нехватки древесины, что в Степи было обычным делом, такое топливо ценилось очень высоко.
Тем не менее Соллий улучил время и остановил Ариха. Невольник хмуро уставился на Ученика Богов. Он явно не горел желанием вступать в разговор, который для него, невольника, мог закончиться весьма плачевно.
– Тебе что-то нужно, господин? – спросил он на всякий случай, всем своим видом показывая: единственное его, Ариха, желание, – поскорее отделаться от чужака.
– Поговорить, – ответил Соллий, стараясь, чтобы голос его звучал как можно дружелюбнее. Даже самому себе он не желал признаваться в том, что угрюмый и строптивый этот степняк начинает раздражать его. В конце концов, Соллий желает ему только добра! Среди того моря зла, что окружает сейчас Ариха, неплохо бы тому увидеть наконец островок доброжелательности и ступить на его почву!
О том, какого мнения сам Арих об этом "островке", Соллий вопросами не задавался.
И напрасно.
– Господин, – проговорил Арих, – ты должен простить меня. У меня слишком много работы, и если я не успею выполнить ее, меня забьют до полусмерти. Твои разговоры отвлекают меня.
– Но я смогу заступиться за тебя! – воскликнул Соллий. – Скажу, что сам отвлек тебя от работы. Пойми, это очень важно. Остановись, передохни. Выслушай мои слова. Они откроют тебе глаза, научат принимать истину такой, какова она есть.
– Твои слова не закроют мою спину от плети, – повторил Арих. – Оставь меня, прошу тебя, господин. Твоя вера и яйца выеденного не стоит. Боги забыли меня. Они коварны и злы. Берегись, как бы они не оставили и тебя! А теперь – пусти. Я должен идти.
Соллий смотрел ему вслед и кусал губы. Слишком много горечи было в этом еще совсем молодом человеке. У него были глаза, но он отказывался ими видеть. У него были уши, но он не желал ими слушать. Он знал отныне только одно: свою обезумевшую от горя, кровоточащую душу. И врачевать свои раны не позволял никому, предпочитая истекать кровью в одиночестве.
***
Брат Гервасий рассказывал когда-то:
"Был у нас – еще там, на Светыни, – один сосед. Звали его Твердила. Ох, и гусь же был он, этот Твердила! И ни о ком слова доброго не молвил, кажется, за всю жизнь не разу! Как придет, как сядет, как раскроет рот – так и польются разные неприятные словеса. Иной раз уши заткнуть хочется! И знаешь ли, Соллий, что самое ужасное в речах этого Твердилы было? Не то, что он говорил о людях разные гадости. Нет! А то, что эти гадости, как правило, оказывались потом правдой…"
Почему Соллий вспомнил сейчас этот давний разговор? Не потому ли, что остерегался: не оказались бы горькие слова, высказанные Арихом, истинной правдой?
А ведь так и случилось! И случилось куда скорее, чем даже предполагал Соллий (а предостережение невольника венутов волей-неволей запало в память, осело там тяжким, ненужным грузом).
И седмицы не минуло с того дня, как все племя во главе с вождями приняло веру Богов-Близнецов. Пели песни в честь Божественных Братьев, радостно смеялись рассказам об их подвигах, поднимали чаши в их честь. Это еще не было так удивительно. В конце концов, мало кто не поддавался обаянию Близнецов, если удавалось рассказать о них подробно, с любовью и верой – то есть, так, как они заслуживали. Удивительно было другое. Два младших шамана племени (старший шаман, как выяснил Соллий окольными путями, погиб при темных обстоятельствах – никто не хотел рассказывать чужаку о том, что в заклинателя вселился злой дух и пришлось перерезать шаману горло!) – два служителя прежних Богов, почитатели духов, демонов и прочих мелких древних покровителей и недругов рода – два представителя явно недружественной Близнецам веры охотно поддержали племя в его внезапно вспыхнувшей любви к Божественным Братьям и Отцу Их Предвечному, Нерожденному.
Этого Соллий никак не мог взять в толк. Но он не обманывался. Шаманы, сняв жуткие, размалеванные личины и облачившись, ради праздника, в самые лучшие свои одежды, разукрашенные бахромой и колокольчиками, плясали и выкликали здравицы Братьям. И радость их была искренней. Они не замышляли ничего недоброго.
Но благодарственные слезы не успели еще высохнуть на глазах Соллия, когда его постигло самое страшное разочарование в его жизни.
Нет, никто из новообращенных не отрекался от Близнецов. Просто спустя семь дней, когда племя решило, что слишком долго не было над Степью дождей, те же шаманы облачились в свои личины, взяли бубны с нарисованными на них картами Вселенной – сверху добрые духи, посередине люди и звери, а внизу страшные демоны преисподней – и начали камлать, заклиная духов ниспослать на Степь благодатный дождь. Они плясали, кричали, кружились на месте, и бахрома на их одежде развевалась, а бубенцы гремели. И все племя, собравшись вокруг, кружилось и кричало, помогая шаманам подняться к духам и уговорить тех помочь людям в их невзгодах.
Для Соллия эта дьявольская сцена была точно удар хлыста по глазам. Слепец! Безумец! Он хлестал сам себя страшными словами, призывая всевозможные проклятия на свою глупую голову. Как он мог поверить, будто эти дьяволопоклонники забудут своих ужасных божков и предадутся с чистой душой светлой вере в Божественных Братьев!
Крича, как раненый дух, Соллий рванулся к шаманам, схватил бубен одного из них и повис на нем, пытаясь отобрать. Шаман продолжал плясать, но теперь ему приходилось тащить за собой вцепившегося в бубен и одежды Соллия, который впился в своего противника, точно охотничий пес в кабана.
Что-то страшное происходило вокруг Соллия. Он то слышал какие-то потусторонние голоса, кричавшие и завывавшие где-то очень далеко и вместе с тем мучительно близко, за невидимой гранью, которая проходила между мирами. То в полумраке безумия начинали проступать чудовищные образины с окровавленными, оскаленными клыками. Когтистые лапы тянулись к Соллию, но не могли ухватить его.
Внезапно страшное белое пламя охватило бубен в руках шамана. Шаман завизжал и бросил бубен на землю. Соллий выпустил своего противника. Руки его были обожжены.
Но было уже поздно. Огонь охватил одежду шамана, мгновенно поднялся по бахроме и окружил голову заклинателя, жадно пожирая меховую шапку и длинные волосы. Визжа и завывая, живой факел заметался, закружился, потом упал, несколько раз перекатился по земле и затих.
Наступила тишина. Второй шаман, дрожа с головы до ног, так что бубенцы на его одежде непрестанно звенели, опустился рядом на землю. Бубен в его руке подрагивал, как живой.
В этой тишине только слышно было, как трещит пламя, пожирающее уже мертвую плоть одного из шаманов.
Соллий сидел рядом на земле, опустошенный пережитым ужасом и страшным чувством одиночества. Сбылись слова хмурого хромца Ариха: Боги оставили его, бросили среди чужого народа во власти вероломных вождей и кровожадных демонов.
Напрасно взывал он к Божественным Близнецам – те, казалось Соллию – не отзывались. Ни Старший, чья миссия – поднимать меч за неправо униженных; ни Младший, чье милосердие целит и тела, и души, – ни (страшно подумать!) Предвечный Их Отец не вступились за Соллия…
Он безвольно дал схватить себя. Сам подставил руки, когда венуты стянули их сыромятными ремнями, больно врезавшимися в кожу. Шатаясь, как тряпичная кукла, позволил отвести себя к шатрам, где его привязали за шею, как собаку.
Под утро, когда Соллий окоченел, продрог и совершенно пал духом, к нему явился Арих. Молча плюхнул к ногам связанного миску с ячменным варевом – рабской похлебкой, которой довольствовался с тех самых пор, как из молодого вождя сделался невольником тех самых венутов, которые исстари были врагами его рода. Соллий покачал головой. Кусок не лез ему в горло. Он даже не сразу понял, что раб отдал ему свой завтрак, обед и ужин – все сразу.
Тогда Арих, непонятно ухмыльнувшись, сказал:
– Ешь. Тебе понадобятся силы.
Он прищурился, оглядывая связанные руки Соллия, и поднес миску с похлебкой к губам пленника. Кое-как заглатывая рабское варево, Соллий проглотил большую часть предложенного ему Арихом. Удивительное дело, но ему стало легче. Арих, видимо, знал о подобном благотворном действии пищи, даже самой скверной, на человеческое тело, потому что снова ухмыльнулся.
Затем раб уселся рядом с проповедником, как человек, у которого впереди целая куча времени.
– Спасибо, – прошептал Соллий. – Благословение Богов да пребудет с тобой…
– Не разбрасывайся благословениями, – проговорил Арих. – Они бы и тебе самому сейчас очень пригодились.
– Это правда, – шепнул Соллий.
– Ну, – молвил Арих, – ты хотел о чем-то поговорить со мной, чужестранец.
Соллий молчал, подозревая подвох. Арих рассматривал Ученика Близнецов, не скрывая насмешки. Красивое лицо Соллия было бледным, под глазом набухал отвратительный кровоподтек, губы разбиты, на подбородке – ссадина. Белые руки – руки служителя Богов, руки ученого и переписчика книг, никогда не знавшие грубого физического труда – покрыты ожогами и распухли от веревок.
– Почему ты молчишь? – продолжал Арих. – Я желаю выслушать твой рассказ о Божественных Братьях. Один из них, кажется, непревзойденный воитель, а второй – милосерднейший и искуснейший из всех целителей, каких только знавало Вечно-Синее Небо!
– Я… не знаю… – пробормотал Соллий. – Почему ты хочешь, чтобы я говорил тебе об этом прямо сейчас?
– Ты был очень красив и уверен в себе, чужестранец, – сказал Арих. Сейчас, когда не было рядом ненавистных венутов, готовых в любой миг оскорбить его, ударить, напомнить о том рабском положении, в котором он, Арих, оказался благодаря истреблению его рода, – сейчас, когда перед ним был не господин с кнутом, а такой же жалкий пленник, нуждающийся к тому же в поддержке, Арих забыл о том, кем он стал. В нем снова проснулся молодой хаан, вождь сирот, как его называли. Сколько отверженных и осиротевших, оскорбленных и одиноких людей приходило к нему, желая встать под его знамена! Сейчас, мнилось Ариху, он встретил еще одного. После гибели тех, прежних, – первого. И вождь сирот готов был выслушать и принять его.
– Слушай, Соллий, – обратился он к Ученику Богов, впервые называя того по имени. Соллий, почувствовав перемену в голосе и настроении собеседника, поднял голову. В его затравленных глазах мелькнул проблеск надежды. – Ты был сыт, хорошо одет и тебя, судя по всему, никогда не били. Ты был гостем венутов и пил с ними на их пирах. Хорошо провозглашать веру в своих Богов, когда небо над тобой ясное, земля под ногами тучная, когда твои быки пасутся на сочных пастбищах, а твои жены одеты в яркие одежды и множество здоровых ребятишек бегает между шатрами! Но я не захотел тебя слушать. Я, раб, потерявший все, что было у меня в жизни! Я потерял тучную землю, быков и пастбища, я потерял и женщин, и ребятишек, и мать, и все свое племя! Слова сытого не входят в уши голодного, ибо они слишком жирны для его ушей.
– Это так, – шепнул Соллий. Ему трудно было шевелить губами.
– Теперь же, когда и сам ты утратил многое из имевшегося у тебя, а скоро утратишь и последнее – свою жизнь! – слова твои тоже сбросили жирок и изрядно похудели. Теперь они, пожалуй, сумеют войти в мои уши. Говори! Каковы они, твои замечательные Боги?
Соллий молчал. По его щекам катились слезы.
– Скажи мне! – не выдержал он наконец. – Скажи мне, Арих, почему венуты сперва признали моих Богов, а потом отреклись от них?
– А, ты наконец-то задался таким вопросом! – язвительно отозвался Арих. – Поздравляю. Ты становишься умнее. Жаль, что умом своим будешь пользоваться недолго. Венуты отрежут тебе голову!
– Пусть… Но ответь мне, ответь, – почему?
– Они приняли твоих Богов, потому что мы, степняки, считаем: чем больше у племени благосклонных к нему Богов, тем лучше. Они считают, что Богов должно быть много, очень много. Их сбило с толку запрещение делать идолов твоим Богам. Они недоумевали: как же заклинать их, как призывать их в случае беды? Ведь если нет идола – то куда вселится Бог, когда его призовут люди? И какие жертвы им надлежит приносить? Жертвы, о которых говорил ты, – жертвы любовью… – Арих расхохотался. – Ты глуп, Соллий! Таких жертв не бывает. Жертва – это бык, коза, масло, цветы… А любовь? Как ее убьешь? Как выпустишь ей кровь? Как сожжешь ее на жертвенном огне? Как Бог поглотит такую жертву? Смешно!
Соллий чувствовал, как его начинает трясти мелкой дрожью. Самонадеянный глупец! Он ничего не понял о нраве того народа, среди которого взялся проповедовать.
А Арих между тем безжалостно продолжал:
– Поэтому я сразу счел твою веру глупостью. Венуты же приняли твоих Богов в семью своих прежних Богов. Они никогда не отрекутся от духов, которым поклонялись исстари. Ты же потребовал, чтобы не было у венутов никаких иных Богов, кроме твоих собственных. Это – преступление! Ты погубил одного из их шаманов, вмешавшись в камлание. – Арих коротко, зло хмыкнул, точно шакал взлаял. – По мне так, сгинули бы они все! Ты умрешь за свой поступок. Боги не придут спасти тебя, Соллий. Прости их!
– Я был глуп, слеп, глух… – сказал Соллий. – Благодарю тебя, Арих. Ты мудрее меня в тысячи раз.
– Это потому, что я был хааном, – просто отозвался Арих. – Да пребудут с тобой духи моего рода, Соллий! Больше я ничем не могу тебе помочь.