Он неторопливо накрыл на стол и пригласил Салиха. Тот уселся, все еще настороженный, не зная, чего и ожидать.
– Итак, ты – оборотень, – напомнил гость, видя, что молчание затягивается.
– Да. Вчера была ночь полнолуния.
– Ты едва не загрыз меня.
– Себя обвиняй. Дома нужно было сидеть. Медведь – хищник, ему иной раз очень даже свойственно охотиться… на мясо. – Дядюшка Химьяр усмехнулся. – Такова природа.
– Странный ты все же оборотень, – сказал Салих. – Людей привечаешь, лечишь их. От самого себя, похоже, оберегаешь.
Дядюшка Химьяр смотрел на Салиха лукаво. Его, казалось, забавлял этот разговор.
– Можно подумать, – заявил старый охотник, – что двойственность свойственна одним только оборотням. Ночью в полнолуние я медведь-людоед, а все остальное время добрейшей души человек, знахарь, ведун и еще много что. А люди что – другие? Иной за безделку готов со слуги шкуру заживо спустить, а с собственными детьми мягче перины – любую шалость простит, любой каприз исполнит… Не видал никогда, что ли?
– Видал, – согласился Салих.
– Да ты и сам, небось, такой же. На весь мир люто обозлен, а перед этой девочкой шелковой травой стелешься…
– И это правда, – сознался Салих.
– Зло и добро с легкостью уживаются в душе одного и того же человека, – продолжал дядюшка Химьяр. – БОлее того, они там мирно сосуществуют и даже не всегда мешают друг другу. А иной раз и вовсе невозможно отличить, где зло, а где добро – так они похожи между собою. Иной раз добро имеет оскал злобы, а зло прикидывается добренькой овечкой…
– Нет уж! – возразил Салих. – Когда я вижу добро, я сразу его распознаю. У добра свой вкус, у зла – свой.
– Глупости! Вот послушай. – Дядюшка Химьяр поставил локти на стол и придвинулся к своему собеседнику поближе. – Вот почему это случается. Зло и добро – родные братья. Как-то раз Творец Мира, Предвечный Отец, задумал сотворить себе сына. Ты слушай, слушай! Это – истинное предание. – В голосе дядюшки Химьяра послышались проповеднические нотки. Салих ожидал чего угодно, только не этого. Медведь-оборотень, провозглашающий веру Богов-Близнецов? Вот когда подивился Салих сам себе: думал, ни за какие блага мира не захочет больше повстречаться с братом Соллием – и на тебе! Многое бы сейчас отдал, лишь бы Соллий оказался рядом!
– Мне рассказал это предание мой отец, а он услышал его от своего… Предвечный Отец не был уверен в собственных силах. В последний миг он усомнился в том, что сын его может быть столь совершенен, как замышлялось. И потому был порожден сын ущербный. И стал он Темной Стороной Сущего. И когда посмотрел Предвечный Отец на порождение души своей, то понял, что способен и на более совершенные творения. И тогда исторг Он из себя второго сына, который был поистине совершенен. И стал этот второй сын Светлой Стороной Сущего. Эти два брата, противоборствуя между собою, создали тот мир, в котором мы живем. Старший лепил все злое, младший – все доброе… Но Предвечный их Отец захотел перемешать доброе и злое… Вот оно как.
Наверное, брат Гервасий сумел бы рассказать Салиху, с какой именно ересью столкнулся он сейчас. В том, что верования дядюшки Химьяра имели какое-то отношение к религии Богов-Близнецов, Салих не сомневался. Как и в том, что Ученики Братьев признали бы эти верования ложными и строго наказали бы их последователя.
И все-таки забавно было бы посмотреть, какую физиономию скроил бы этот всеми недовольный святоша Соллий!
– Стало быть, в тебе уживаются оба эти начала? – уточнил Салих. – И темное, и светлое?
– Да и в тебе тоже, – торжествующе заключил дядюшка Химьяр. – И в ней, – он кивнул в сторону Алахи, – и в людях, что живут в долине… Когда я медведь, я беспощаден и страшен. Но как человек я весьма приятен в общении. У меня, кстати, мягкий характер.
– Я заметил, – проворчал Салих. Он решил, что пора уходить. Алаху придется нести на руках. Если они найдут пещерный храм, то жрицы сумеют подлечить ее там. Во всяком случае, в храме Праматери Слез, он надеялся, не будет никаких оборотней, ведущих скользкие разговоры о природе добра и зла.
***
Привратница была очень стара. Казалось, сама Вечность смотрит из ее старческих глазами. Закутанная в медвежью шкуру, старуха неподвижно восседала на пороге пещеры. За ее спиной пылал огонь. Две едва различимые фигуры служительниц то появлялись у костра, то вновь исчезали в глубине пещеры. Они следили за тем, чтобы пламя не погасло. Старую привратницу это уже давно не тревожило. Ее вообще не трогали земные дела. Вокруг нее были только лед и горные вершины. Она не знала и не желала знать о том, что происходило внизу, в долине, у людей. Ей не было дела до недр Самоцветных Гор. Она знала только одно дело: сидеть на пороге и сторожить вход.
Совсем молодой девушкой прибежала она к Праматери Слез, спасаясь от жестоких хозяев, заставлявших работать ее днем и развлекать хозяйского сына – по ночам. Она бежала в горы, несколько дней скиталась и однажды – это действительно было вечность назад! – вышла к этой пещере. Тогда у порога сидела другая привратница. Тоже старуха.
Обезумевшая от голода, страха и усталости девушка, возможно, прошла бы мимо, не заметив неподвижной фигуры, таившейся в глубине пещеры. Но привратница сама окликнула ее.
Здесь, в пещере, под добрым покровительством Праматери Слез, беглянка нашла все, по чему исстрадалась ее душа: любящую семью, заботливых наставниц, свое место у очага и свое дело. Она принесла нерушимые обеты и сделалась жрицей Богини.
А теперь она очень стара. И исполняет последнюю работу, за которую берутся самые дряхлые жрицы, когда силы их уже на исходе: сидит на пороге и смотрит на дорогу, чтобы нуждающийся в помощи Праматери Слез не прошел мимо.
Она созерцала камни, радовалась лазурному небу над головой. Изредка разговаривала с путниками, проходившими мимо по горной тропе, смеялась вслед птицам и диким козам, махала рукой облакам, пела долгие, тягучие песни, которые помнила еще со времен своего детства, – песни на языке, которого не понимал в этих краях никто, даже сама старуха. Иногда приходилось ей и встречать паломников. Тогда она предостерегала любопытствующих попусту и останавливала неосторожных, давала напутствия искренне чтящим Праматерь Слез, объясняла смысл и значение ритуалов Богини.
Ей нравилась ее жизнь. Старая привратница была одной из немногих, кто прожил свои годы именно так, как хотелось, никем не принуждаемая, свободная и радостная. Она забыла о том, что где-то далеко существует и другая жизнь. Зачем ей знать об этом? Люди, которые приходили сюда неизвестно откуда и зачем-то уходили обратно, в чужой, жестокий мир, полный боли, казались ей безумцами.
Поэтому она с сочувствием посмотрела на двух путников, которые остановились перед пещерой.
– Мир тебе, матушка, – проговорил один из них, мужчина. Он вышел вперед и почтительно поклонился ей.
Привратница прищурила глаза. Несмотря на преклонный возраст, глаза ее сохранили прежний синий цвет, удивительный на таком старом, морщинистом лице.
– И вам мир, странники, – отозвалась она, не спеша начинать беседу.
Тогда к ней приблизилась спутница вежливого мужчины – молоденькая девушка, почти девочка, с узкими черными глазами на скуластом лице, обезображенном шрамами.
– Спасибо на добром слове, почтенная, – молвила она чуть надменно. – Цель нашего пути – святилище Праматери Слез. Скажи, не достигли ли мы этой цели?
– Цель каждого пути своя, – сказала привратница, слегка пошевелившись. Цепь, которой она была прикована к стене, звякнула.
При этом звуке мужчина вздрогнул, точно от удара.
– Матушка! – вскричал он. – Да кто же приковал тебя к этой стене? Позволь, я освобожу тебя!
Он бросился к ней с явным намерением покуситься на цепь, но привратница остановила его резким окриком:
– Глупец! Не трогай того, что тебе непонятно!
Он остановился. В его взгляде медленно угасало бешенство.
– Я мог бы освободить тебя, – повторил он более сдержанно.
– Великая честь, – сказала привратница, – сидеть на пороге этого храма и охранять его. Цепь – это только знак нерушимой связи между Богиней и мной. Я могу снять ее в любое время, если захочу. Мне не нужны твои благодеяния!
– Прости, – пробормотал Салих. Он чувствовал себя сбитым с толку. Как же так? Разве не говорили, будто Праматерь Слез помогает обездоленным, спасает рабов от жестоких хозяев, слышит плач тех, кто уж и плакать-то боится? Неужели он и здесь ошибся и эта Богиня так же тиранит поклоняющихся ей, как Морана Смерть или Боги-Близнецы?
И тут раздался голос Алахи – холодный, рассудительный:
– Прости его, почтенная. По-своему он прав. Охранять храм лучше не старой женщине, да еще прикованной к стене, а десятку хорошо вооруженных, крепких воинов.
Салих видел, что его вспышка всерьез задела исполненную достоинства старую женщину, и не знал, куда деваться от стыда. Он попытался исправить свою ошибку.
– Прости меня, почтенная! – сказал он. – Я воистину глуп и мало видел в жизни. В ваш храм нас с госпожой привело одно важное дело, и…
– Значит, так, мои хорошие, – произнесла привратница. – Говорить теперь буду я. Вы же будете слушать. И молчать!
Она повернулась к Алахе и бестрепетно выдержала ее гневный взгляд.
– Это касается и тебя, милая.
– Я тебе не "милая"! – сердито возразила Алаха. Не хватало еще, чтобы ее тут взялись поучать, да еще в присутствии Салиха! От тети Чахи она еще снесла бы такое обращение, но больше – ни от одного человека! На всем белом свете – ни от одного! Девочка надула губы и нахмурилась.
Впрочем, на привратницу все эти гримасы не произвели ни малейшего впечатления. Весь мир давным-давно утратил для нее какое бы то ни было значение. Она знала только свою Богиню.
– Этот храм посвящен Праматери Слез, – нараспев заговорила старая женщина. – Ей служат те, кто решился посвятить свою жизнь обездоленным. Здесь много бывших рабынь, но много и знатных женщин. Состраданию открыт вход в любое женское сердце, даже в сердца падших женщин. Мужчинам же сюда вход запрещен! Поэтому пусть странница войдет и изведает милости Богини. Страннику же надлежит остановиться на пороге и дожидаться.
Салих поперхнулся.
– Не могу же я отпустить госпожу одну, без провожатых… – начал было он, но замолчал, смешавшись под яростным взглядом Алахи.
– Сядьте рядом и слушайте дальше. Вы явились сюда в священный десятиднев. Это то самое время, когда к Богине приходят юные девушки, чье самое заветное желание – посвятить свою жизнь служению. Из их числа она избирает себе жриц. Открой свое сердце, путница, и смело входи под эти своды. Кто знает, может быть, и тебе нынче откроются свет, путь и истина.
Салих видел, что привратнице доставляет несказанное наслаждение поучать вновьпришедших. В конце концов, никогда не следует входить в дом Бога или Богини, не разузнав хорошенько всех обычаев и законов вежливости, которые здесь приняты. Боги бывают обидчивы, а задевать Богов , да еще в их собственном доме – такое может себе позволить только безумец. Салих не считал себя настолько сумасшедшим, чтобы входить в чужой монастырь со своим уставом – как сказал бы брат Гервасий.
Да. Что-то частенько начал он вспоминать брата Гервасия. Но – и это тоже следовало бы признать – без советов старого Ученика Близнецов Салиху пришлось бы туговато. Да и сейчас бы не помешало с ним посоветоваться. Хотя бы мысленно.
– Скажи, премудрая мать, – заговорил Салих с привратницей, – означают ли твои слова, что моя госпожа войдет в эти пещеры одна?
– Именно это они и означают.
– Прости, если по скудоумию я неправильно тебя понял… Означают ли они также то, что она может остаться в этих пещерах навсегда?
– Разумеется.
– Каким образом это может произойти?
Старая женщина посмотрела на Салиха в упор. Судя по всему, она явно сочла его за слабоумного.
– Я же сказала: в эти дни Богиня избирает себе служительниц. Если твоей госпоже откроется истина, она…
– Да, это я понял, – перебил Салих. – Но ответь мне: заставят ли мою госпожу остаться силой, если Богиня вдруг вздумает избрать для служения именно ее?
– Согласие всегда бывает взаимным, – холодно проговорила привратница. – Впрочем, не тебе это понимать! Ты-то всю жизнь просидел на цепи, и не добровольно, как я, а по принуждению!
– Ты права, матушка, – смиренно согласился Салих, опуская глаза. В голове у него быстро проносились мысли, опережая одна другую. Переодеться женщиной и пробраться сюда тайно? Глупость! Его изобличат при первой же возможности, а кара может оказаться довольно суровой. Поискать другой вход в пещеры и проникнуть, так сказать, с заднего двора? Но кто сказал, что и там нет стражи? И что тогда – вступать в неравный бой с дряхлой охранницей?
Он покачал головой и решил положиться на милость Богини. Но быть рядом – на всякий случай. Как говорится, на Богов надейся, но верблюдов привязывай.
Привратница еще раз смерила Салиха недоверчивым взглядом и ударила в колокол, потянув за веревку. На этот сигнал из пещеры вышла жрица, одетая в длинное, просторное черное одеяние.
Это была женщина лет сорока. Две складки у рта придавали ее бледному лицу суровое выражение. Салиху она показалась уроженкой Саккарема. У него на родине женщины по пять лет носят черное в память о каком-либо умершем родственнике. Но поскольку родственников у саккаремцев, как правило, всегда много, а нрав у них драчливый, то раз в пять лет непременно кто-нибудь погибает. Вот их кровницы и не снимают черных одежд по целой жизни…
– Госпожа моя Кера, – обратилась привратница к жрице, – вот еще одна девушка, в чьем сердце бьется сострадание, а душа переполнена слезами.
Кера хмуро оглядела Алаху с головы до ног. Она подчеркнуто не замечала ее спутнка.
– Зачем ты пришла?
– В поисках ответов.
– Что, любопытство замучило? – осведомилась Кера почти презрительно.
Салих знал, что грубость и язвительность в речах жрецов редко проистекает от дурного нрава. Обычно все это напускное. Расчет прост: того, кто явился в храм из пустой любознательности, от безделья или с какой-нибудь пустяковиной, резкий тон отпугнет. Того же, кого привела к Богам суровая жизненная необходимость, не остановит ничто – и тем более нелюбезная встреча при входе. Таким образом жрецы с самого начала определяли, с какой целью и кто к ним явился.
Алаха выдержала это испытание с честью. Ответив жрице столь же хмурым взглядом, она проворчала:
– Хотела бы я, почтенная, чтобы меня мучило пустое любопытство. Да только разве это муки? То, от чего горит мое сердце, мало общего имеет с любопытством…
– Сердце горит, говоришь? – переспросила Кера, кривя губы. – Милочка, да ты ошиблась дверьми! Праматерь Слез добра, но не к ней прибегают зареванные девчонки, которые успели влюбиться, поругаться с возлюбленным и возненавидеть целый свет за собственную глупость.
Алаха почувствовала, что ее лицо заливает краска. Гнев схватил ее за горло костлявыми пальцами и стиснул так, что она едва не задохнулась.
– Я… Ты… – начала она шепотом.
Кера фыркнула.
– Вот путь поражения! – сказала она насмешливо. – Прими мои поздравления: ты ничего не добьешься, если будешь так пыхтеть!
Алаха опустила глаза и несколько мгновений молчала. Затем вскинула голову и улыбнулась.
– Прости мое косноязычие, – молвила она. – Позволь же мне войти в храм, почтенная.
– Быстро же ты свернула на дорогу побед, – улыбнулась неожиданно и жрица. – Входи, девочка, путь открыт. Кто знает, может быть, здесь ты обретешь и свое призвание, и покой, которого ищешь?
– Я ищу не покоя, – возразила Алаха.
– А это не тебе решать, – спокойно молвила жрица.
Она взяла Алаху за плечо, и обе шагнули за порог. Костер, горящий у входа, скрыл их от глаз.
Салих несколько минут смотрел туда, где исчезла Алаха. Он растерялся. Бежать следом? Немыслимо. Уйти?
– Ступай, – словно угадав его мысли, проговорила старая привратница. – Нечего тебе тут делать. Ответы на твои вопросы в другом месте, а где – того я тебе не скажу. Иди же. Ничего с твоей девочкой не случится. Праматерь Слез добра… Уж кому, как не тебе это знать, горемыка!
Салих растерянно кивнул и медленно пошел дальше по горной тропе. С тех пор, как отец отвел его к чужим людям, ему еще ни разу не было так одиноко.
***
Соллий и Арих шли к северу. В Вечной Степи им больше не было места. Ни одно племя не захочет приютить беглецов. Жизнь двоих чужаков явно не стоит того, чтобы подвергать из-за нее риску целое племя. А в том, что эти двое беглецы, никто бы и не усомнился. Слишком уж разными они были. Что могло сблизить двух столь непохожих друг на друга людей, кроме общего несчастья?
А может быть, Арих и ошибался. Может быть, нашлись бы добрые люди, которые, презрев опасность, приняли бы под свой кров путников, чудом спасшихся от расправы…
– Ты глуп, – сказал Соллию Арих. – А люди злы. Никто не подвергнет риску своих ради того, чтобы защитить чужих. Слушайся лучше меня.
Соллий подчинился. Этот хромой юноша, едва сбросив с себя ярмо неволи, вновь обрел повадки молодого вождя. И не подчиняться ему было трудно.
К тому же Соллию и не хотелось противиться. Он слишком долго жил под крылом братства. Пусть послушание – и хорошая школа для того, кто решил посвятить себя служению Богам и людям. Оно же, как выяснилось теперь, готово было сыграть с Соллием дурную шутку, поскольку молодой Ученик вдруг обнаружил, что едва ли способен принимать самостоятельные решения. Хоть Арих и был младше Соллия на несколько лет – он куда лучше разбирался и в людях, и в обстоятельствах, и в том, как надлежит себя вести с теми и с другими.
Оставалось только одно – привычно подчиниться.
Привычно – и даже с благодарностью.
Арих не позволил съесть сразу все, что оставил им Небесный Стрелок.
– Покровительство Богов – это великая вещь, – заявил он, заворачивая изрядный кус мяса в лоскут, оторванный от собственной рубахи. – Однако выслушай мудрость. Однажды Дух Западного Ветра сотворил человека. Он очень полюбил свое творение и всячески ему покровительствовал. Если человек был голоден, дух доставлял ему пищу, если человек хотел пить, дух насылал дождь, и человек собирал воду в большую чашу. Дух наставлял человека, когда тот лепил из глины или выделывал кожи. Присылал рыбу ему в сети и пригонял дичь под его стрелы. И вот однажды этот сотворенный духом человек захотел взять себе жену. Он выбрал красивую девушку, и дух устроил так, что эта девушка досталась человеку. Однако оставшись наедине со своей невестой, человек растерялся. Он не знал, что ему делать. От волнения он растратил всю свою мужскую прыть. Ему было так стыдно ,что он едва не плакал. В слезах воззвал он к сотворившему его духу: "Помоги мне и в этот раз!" – "Ну, знаешь!.. – возмущенно сказал дух, показавшись на миг, чтобы снова исчезнуть. – Если я начну делать за тебя всё, то для чего ты сам живешь на свете?"
Соллий посмеялся притче. Арих, конечно, прав. Вряд ли Боги будут опекать их всю дорогу, точно несмышленых детей, оставшихся без присмотра. Лучше позаботиться о себе самостоятельно. А там, глядишь, и судьба повернется к ним благосклонным ликом.
Худо было другое: оба – и кочевник, и городской житель – были из рук вон плохими ходоками. Кровавые мозоли сделались их постоянным кошмаром. Арих, к тому же, еще и хромал.
Горы постоянно оставались по левую руку от путников, затмевая горизонт сверкающими вершинами. Затем горы начали как бы отдаляться и понижаться, а степь сменилась лесостепью. Как ни берегли путники припас, оставленный им Небесным Стрелком, но и он пришел к концу. Делали ловушки на сусликов и любопытную птицу, залетавшую в эти края, и тем кормились. Чем гуще становился вокруг лес, тем заметнее мрачнел Арих. В конце концов Соллий не выдержал – спросил товарища:
– Что с тобой?
Арих передернул плечами – не хотелось сознаваться в слабости – но все-таки ответил:
– Тесно… Чудится, будто за каждым деревом кроется недруг… А то и кто похуже…
– Обитатели здешних мест сказали бы тебе: не обижай местных Богов – и будет милостива к тебе их земля, – ответил Соллий. И сам подивился: разве такие речи подобает вести глашатаю истины Богов-Близнецов? Но тяжелое странствие в компании с молчаливым язычником кое-чему научило Соллия. Тому, что он никогда не узнал бы, останься в Доме Близнецов в Мельсине.
Арих досадливо посмотрел на своего спутника.
– Так-то оно так, – согласился он, – да ведь всякий Бог за обиду сочтет разное…
Но оба старались разводить огонь так, чтобы не тревожить земли, и осторожно накрывали кострище бережно снятым дерном; не касались воды руками, но пили только из кожаной баклажки; иной раз оставляли зверью кусочки хлеба – на этом настаивал Арих, как бы мало хлеба у них не было. Обходили стороной гнездовья птиц, чтобы не потревожить их. И подолгу просили прощения даже у убитых грызунов, объясняя, что иначе поступить не могли.
Почти все эти действа казались Соллию самым настоящим суеверием, однако перечить сотоварищу он не решался. Как бы ни была крепка вера Соллия в Божественных Братьев, пережитые у венутов испытания и долгое, трудное путешествие успели убедить его в том, что все в мире имеет по нескольку лиц. И большинство этих лиц – недобрые.
Призывая на помощь знания, добытые в Доме Близнецов, Соллий чертил на земле пальцем карту:
– Гляди, – показывал он Ариху, – вот горы – они остались на юго-западе. Мы же – здесь, должно быть. В хранилище, среди книг, я видел старинные рисунки… В древности их именовали Парсуной Земли.
Арих хмурил брови, качал головой.
– Сколько смотрю на тебя, Соллий, – не устаю дивиться. Обличьем ты молод, а мысли и речи у тебя как у дряхлого старца. Чем только занята твоя голова? Жил в Мельсине, сытно ел, мягко спал. Для чего тебе все эти рисунки? Зачем тебе эта древность? Разве ты хотел стать шаманом?
– У нас нет шаманов, – пробовал было объяснить Соллий.
– Весь Дом Учеников – разве не шаманы? – удивлялся Арих.
– Нет. Мы – в постоянном учении у своих Богов, – растолковывал Соллий. – Нельзя выучиться раз и навсегда истинной вере. Она входит в человека каждый день. Человек должен быть отверстыми вратами…
– Ладно, – сердито перебивал Арих, – говори лучше про эти… Как ты их назвал?
– Парсуны Земли. Вот, положим, был какой-нибудь странник. Но он не просто так ходил по земле, а с определенной целью. Не бежал от судьбы и неволи, как мы с тобой, не по торговой надобности перемещался с места на место, но из любознательности. Такой путешественник все записывал и рисовал в особую книгу, а когда возвращался назад, то садился за долгий труд – рассказать другим людям обо всем увиденном. Вот такую книгу я и читал у нас в Доме Учеников… Смотри.
Арих, хоть и покачивал головой, хоть и усмехался иронически, поглядывая на Соллия, но в рисунки вникал.
– Здесь вот остались Горы, гляди. – Палец Соллия быстро выводил в пыли острые треугольники. – Впереди земли веннов и главная их река – Светынь. А дальше к северу и западу – сольвеннские земли.
– А тут что? – спросил Арих, показав на север.
– Там земля обрывается. Там – море…
Арих недоумевающе посмотрел на Соллия.
– Море?
– Там больше нет земли, – терпеливо пояснил Соллий. – Только вода. Бескрайняя, как степь.
– Такого не бывает…
– Я тоже никогда не видел моря, но знающие люди пишут, что…
– Там – земля духов? – настойчиво переспросил Арих.
– Нет же, говорю тебе! Море – это… вода. Соленая вода. В море встречаются острова, там тоже живут люди. А некоторые строят корабли и плавают по морю точно так же, как вы, степняки, ездите по земле на своих лошадях и повозках…
Арих махнул рукой.
– Ты хуже выжившего из ума шамана, – заявил он. – Из твоих речей ничего не выловишь, кроме дурного страха. Расскажи лучше о том народе, по чьей земле мы сейчас идем.
– Я почти ничего не припомню, – сознался Соллий. – Они, вроде бы, совсем дикие, живут в лесах, могут спать и на деревьях и под водой. А еще там чтят жен больше, чем мужей. И род считается не по отцу, а по матери. И не муж берет себе жену, но девушка выбирает для себя мужа. Так писал премудрый… – Он вдруг остановился и смущенно улыбнулся. – Я забыл имя мудреца, чью книгу сейчас хотел оживить в памяти!
Арих фыркнул.
– Чума на твоего мудреца! Неужели бывают люди, которые женщин чтут превыше мужчин? Они, должно быть, давно уже вымерли с такими-то взглядами!
– А вот это мы с тобой скоро узнаем, – сказал Соллий. – И не шарахайся от каждого дерева. Насколько я понимаю, мы здесь еще никого не обидели.
– Мы-то, может, и не обидели, – сказал Арих, который вообще не склонен был доверять кому или чему бы то ни было, – а вот нас самих бы не обидел бы здесь кто!
***
Никаких веннов, живущих на деревьях, в норах, под водой и так далее, на берегу Светыни Арих и Соллий не встретили. Народ, сидевший там, именовал себя "сегванами". Это были рослые, как на подбор, светловолосые люди. Занимались они ремеслом, с точки зрения Ариха, постыдным, а на погляд Соллия – весьма почетным: земледелием. Еще ловитвой дикого зверя, бортничеством и всяким обычным рукодельем: женщины ткали, лепили горшки, мужчины управлялись с кузнечным молотом или мельницами, выстроенными у перекатов.
В первой же деревне, куда явились чужаки, к ним отнеслись настороженно, однако без враждебности: так встречают нежданных гостей люди, живущие без страха на своей земле под рукой сильного правителя.